Глава 47. Мир качается в знойном мареве

Благополучно вырвавшись из «застенков» психиатрического отделения военного госпиталя, определившего меня непригодным «к дальнейшему прохождению воинской службы», первое время пребывал в состоянии эйфории оттого, что всего за год достиг долгожданной цели и стал, наконец, свободным человеком.
Но, пошел второй месяц, а ничего не менялось — приказа об увольнении все не было и не было. Я уже привык к свободному режиму, однако вынужденное безделье угнетало. Посещение столовой, прогулки по весенней степи, вечерний культпоход в кино, — вот и все, что могла предложить 113-ая площадка полигона. А после того, как решительно отказался от теплых застолий, устраиваемых молодыми офицерами, свободными стали все вечера, которые заполнялись лишь просмотром телепередач.
Ежедневные поездки в Ленинск стали бессмысленными — все книги личной библиотеки давно перекочевали в букинистический магазин, а те, что хотел отправить в Москву, уже отправил. Читать стало нечего, оставалось лишь размышлять о будущем и ждать приказа.
Иногда ходил в казарму. Зачем? Трудно сказать. Я больше не вел никаких занятий — не с кем, да и бессмысленно. Не исполнял, разумеется, никаких служебных обязанностей — меня освободили от всего. В комнате офицеров, как правило, бывали лишь капитан Кольцов и старший лейтенант Сколов, а то и вообще никого.
Офицеры части и управления давным-давно удовлетворили любопытство, а потому мало кто обращался с расспросами, как это было в первые дни, когда еще был «народным героем».

И хотя ощущение неприкаянности не покидало, в первый месяц не слишком и тяготило. Не осознавая того, я прощался с образом жизни, к которому за много лет приспособился и, можно сказать, привык. Именно тогда интуитивно почувствовал рубеж, который четко разделит мою жизнь надвое — на период, который вот-вот окончится, и еще неведомый, что только предстоит.
Мне вдруг нестерпимо захотелось отправиться туда, где сейчас работала наша команда. Захотелось в последний раз увидеть всех разом во всей сложности взаимоотношений, обусловленных воинской службой, где и я все еще числился частью этого живого организма, называемого стартовой командой группы подготовки и пуска ракет-носителей.
Ну, и, конечно же, было интересно принять участие в поисковых операциях, ведь только в этих работах еще не участвовал.
Появилась, наконец, продуктивная идея, которую захотелось осуществить.

И вот однажды приехал начальник команды майор Суворов. Когда он вошел в комнату офицеров в пропыленной мобутовке, с лицом, почерневшим от постоянного пребывания на ярком солнце, даже узнал его не сразу, а он обрадовался, увидев меня на службе.
Суворов приехал с автоцистерной, которая возила в лагерь питьевую воду. Улучшив момент, попросил взять с собой. К удивлению, он сразу согласился, но, поразмыслив, все же предложил другой вариант поездки:
— Зачем тебе трястись триста пятьдесят километров на этой колымаге? К нам с аэродрома ежедневно летает вертолет с кем-нибудь из представителей промышленности. Вот с ними и прилетай. Пару раз слетаешь, больше не захочешь. А ребята будут рады. Они уже беспокоятся, что не застанут, когда вернемся.

Вечером в столовой встретил представителя головного конструкторского бюро Леню Мокшина, от которого узнал, что послезавтра они с Кузнецовым летят в лагерь. Сообщил, что с удовольствием присоединюсь к их компании.
— А тебя, говорят, из армии уволили. Как же ты с нами полетишь? — удивился Леня.
— Леня, насмешил. Я сижу перед тобой в военной форме. Собираюсь лететь на ответственное задание, а ты сообщаешь мне какую-то чушь о моем увольнении из армии. Да если бы меня уволили, я бы уже давно был в штатском, как ты, и дома в Москве, а не здесь, — загадал загадку тугодуму Лене.
«И ведь работают такие лени в головном конструкторском бюро. А потом ракеты взрываются», — подумал, понимая, меж тем, что Леня такой же маленький человек в своей организации, как и я на своей бывшей армейской должности.

В ночь накануне полета не спалось. Меня вдруг охватило смутное предчувствие беды. Нет, я не боялся полетов, ведь когда-то даже мечтал стать летчиком. А потому каждый полет воспринимал, как праздник. Но, ощущение надвигающейся опасности не отпускало.
Уснул лишь под утро, рискуя проспать запланированный ранний подъем.
Неожиданно кто-то громко постучал в дверь. Открыл. На пороге стоял улыбающийся Шурик Шашев.
— Ну, Шурик, ты в своем репертуаре. Даже из лагеря ухитрился сбежать, — удивился внезапному появлению самого недисциплинированного офицера нашей команды, — А как ты добрался оттуда в такое время?
— Будто ты не знаешь, как оттуда можно слинять? Это для нас теперь не проблема, — загадал загадку Шурик, — Пойдем на первый черпак. А то есть хочется, — неожиданно предложил он.
— Шурик, какой черпак? Ночь на улице, а тебе вдруг есть захотелось, — снова удивился я.
— Попробуют они меня не накормить, всю посуду вместе с котлами съем, — пошутил Шурик, — И какая ночь, если уже давно светло, — сказал он и отдернул занавеску. На улице действительно был почти полдень. «Какой кошмар. Проспал, и ребята улетели без меня», — ужаснулся я.
— Не бойся, — вдруг сказал Шашев, словно прочел мои мысли, — Мы с тобой, если надо, полетим своим ходом. А сейчас хорошо бы подкрепиться перед полетом.
— На чем это мы полетим? — ничего не понимал я.
— На своих двоих, — загадочно ответил Шурик и, мне показалось, как-то недобро улыбнулся, а его обнажившиеся зубы вдруг сверкнули мелкими, переливающимися на солнце, кристалликами.
«Боже мой, да этот гаденыш стал кристаллическим. Какой кошмар! Он же действительно сожрет все котлы и посуду. Ему не нужна органическая пища. Понятно теперь, как лететь собрался. Так он же все обломки ракеты там сожрет! Как потом промышленники с аварией разберутся?» — еще больше ужаснулся я.
— Что догадался? — снова удивил Шашев, — Пока Суворов где-то катался, мы все обломки съели. Зато нас, шуриков, разом стало пять тысяч. Вон они по всей степи разбрелись. Весь металл собирают и едят. Сам знаешь, здесь столько металла повсюду закопано, надолго хватит. А кремния для кристаллов вообще навалом — вся пустыня наша. И солнечной энергии с избытком. Так что проблем с питанием у нас нет, — важно разглагольствовал Маленький Наполеончик.
«Как же он стал кристаллическим, и почему все кристаллические — шурики? Знает ли Шурик, что делать дальше? Да он же читает мои мысли», — лихорадочно соображал я.
— Все просто, командир. Гена твои записи спер, когда вещички просматривал. А я их у Гены спер и воплотил. А всех назвали шуриками потому, что они сделаны похожими на меня. Модель такая, имени меня, — с гордостью пояснил Шашев, — Мысли я умею читать только, когда вижу объект. Извини, тебя. Но, ты теперь наш главный по кристаллической жизни. Командуй, что делать со всем этим органическим сбродом. Они же будут мешать. Технику добровольно не отдадут, да и оружие попытаются применить. Хотя мы и оружие потом съедим вместе с патронами. Нам без металла не прожить. Пока мы тут с тобой ля-ля, там уже шуриков стало сотни на две больше. Скоро мы тут всех этих органиков потихоньку перебьем. Командуй! — вдруг приказал Шурик.
— Вон отсюда, наглец! Войди, как положено! — гаркнул на вмиг испугавшегося кристаллического Шашева и проснулся.

Похоже, от моего крика проснулся не я один — вокруг явственно слышались недовольные голоса обитателей соседних комнат.
«Приснится же такое. Теперь вот кристаллический кошмар начал сниться», — подумал я.
Кто-то из соседей настойчиво стучал в стенку. Я взял Юрину гантель и изо всех сил стукнул в ответ. Наступила гробовая тишина.
«То-то же», — подумал удовлетворенно, — «Я вас, органиков, быстро отучу стучать по ночам в стены».
Взглянув на часы, понял, что поспать больше не удастся.
А вскоре мы уже весело прыгали по бетонке на «козле» работников промышленности.
«Ну и водило. Язык бы не откусить при такой езде», — думал, ударяясь головой в мягкий потолок кабины при очередном мощном прыжке рессорного вездехода, несущегося по разбитой вдрызг главной дороге уникального космодрома.

Вертолетчики уже прогревали двигатели, когда мы подъехали прямо к вертолету. Я еще ни разу не летал на подобной технике и с интересом ее разглядывал.
А Кузнецов с Мокшиным уже забрались в пассажирскую кабину и через иллюминаторы знаками приглашали присоединиться к ним. Внутри вертолет показался еще более громадным, чем снаружи, потому что кроме нескольких скромных кресел для пассажиров в нем ничего не было. То был грузопассажирский вариант.
Заглянул в кабину пилотов. Типичный самолет, хотя обзорность, конечно же, намного лучше. Летчики уже сидели на своих местах. В проходе было еще откидное кресло для третьего члена экипажа, который пока суетился, исполняя свои обязанности.

С разрешения командира, сел на свободное место, и довольно быстро разобрался с приборами, чем порадовал летчиков, которые поначалу даже приняли за бывшего коллегу. Еще больше удивились, когда узнали, что я летал всего лишь на планере, да и то в юношеском возрасте. И когда появился третий с тем, чтобы занять свое законное место, летчики приняли мою сторону:
— Ладно, Вася, ты пока посиди с пассажирами, а мы бывшему летуну класс покажем, — попросили они третьего. Он поворчал, но ушел.
А мы покатили по полосе, словно самолет.
— Куда это мы катим? — спросил, ожидая, что стартуем прямо со стоянки.
— Как положено, на ВПП, — ответил командир. И мы минут десять маневрировали, выруливая на эту самую взлетно-посадочную полосу.
И вот мы на стартовой линии в ожидании разрешения на взлет. А потом, к моему удивлению, вертолет вдруг покатился по ВПП, словно заурядный самолетик. Пробежав метров двести, мы, наконец, тяжело оторвались от земли. Набрав высоту метров триста, развернулись на курс, продолжая медленно набирать высоту. Стало неинтересно. Поблагодарил летчиков и ушел в пассажирскую кабину.

— Что ты там делал в пилотской кабине? — спросил тугодум Леня.
— Как что? Управлял вертолетом при взлете, — ответил ему.
— Ты умеешь управлять вертолетом? — удивился Леня.
— Леня, ты меня забавляешь. Я ракетой могу управлять, а тут каким-то вертолетом. Этому нас еще на первом курсе обучили. Я думал, вы с Кузнецовым сами летаете, а вас, оказывается, возят в качестве балластного груза. Этот вертолет грузовой, он без груза летать не может, — развлекался я, с трудом сохраняя серьезное выражение.
Кузнецов, отвернувшись, тихо смеялся.
В полете узнал много нового о дальнейших планах промышленности.
Обломки, похоже, будут собирать все лето. Наиболее характерные доставляют на десятку, а потом в Москву. Пока ни разберутся с причинами аварии, пусков не будет. Следующая ракета обязана полететь. Она уже будет оснащена новыми двигателями, которые на испытательных стендах демонстрируют чудеса надежности. Да и на ракете проведут кучу доработок. Что ж, все это, возможно, будет, но уже без меня.

Пошли на посадку. Внизу четко виден лагерь — несколько больших армейских палаток, две цистерны и пара грузовиков. Чуть в сторонке в определенном порядке крупные обломки ракеты. Нас с земли уже обнаружили, а потому из палаток выходили мелкие человечки и все смотрели в нашу сторону.
Выполнив вираж, вертолет завис на небольшой высоте. Увидел отдельно стоявшего Суворова, который жестами корректировал посадку вертолета. По его командам вертолет плавно опустился на землю — прямо на место, предназначенное для стоянки.
Вышли из вертолета. Нас тут же окружила вся команда. Бойцы радостно приветствовали.
— Ну, вот ты и дома, Толя, — улыбнулся, протягивая руку, Суворов.
А мне от этих слов и трогательных приветствий бойцов захотелось плакать. Я вдруг почувствовал, что от меня навсегда уходит что-то такое, о чем вспоминают фронтовики, вырвавшиеся из ада боевых действий и оставшиеся в живых. А это, похоже, как когда-то у них, от меня навсегда уходила моя военная молодость.
Уходило золотое время, когда все нипочем, когда можно запросто крепко спать прямо на земле, или на бетонном полу, не обращая внимания на шум и гам вокруг, и когда весело даже от глупой шутки, вовремя сказанной товарищем.

Подошел, поигрывая усами, капитан Алексеев, дружески хлопнул по плечу и пожал руку. Подошел заметно изменившийся и потерявший весь свой академический лоск лейтенант Юра Павутницкий, и, наконец, важно подошел, нет, не подошел, а подплыл Маленький Наполеончик.
— Шура, судя по всему, обломки ракеты на месте? — спросил недоумевающего Шурика.
— А где же им быть?
— Я думал, вы тут с голодухи их съели давно, — пошутил я.
— Ну, вот еще, — обиделся Шурик, — Мы тут без еды не страдаем. Едим до отвала. А главное — бесплатно, — пояснил он свою выгоду от пребывания в лагере.
«Нет, это не кристаллический Шурик, это органик», — с облегчением подумал я.
А на земле нас уже приняла в свои объятия невыносимая жара. В вертолете, на приличной высоте, мы летели в достаточно комфортных условиях. Здесь же, среди пустыни, в точке, которая располагалась гораздо южнее Ленинска, было градусов на пять теплее. Установленный в тени, у палатки Суворова, термометр показывал сорок градусов. И это в десять утра.

Подошел к небольшому родничку, вытекавшему прямо из-под земли у подножия небольшого холма. Вода в нем была чистая и почти ледяная.
— А зачем вы воду возите из Ленинска, если здесь такая чудесная вода? — спросил Суворова.
— Казахи ее пьют, и их скот тоже. Да и мы поначалу пили. А потом пришли результаты лабораторного анализа. Так в ней даже варить ничего нельзя, а не только пить. Вот посуду моем, да ребята иногда обливаются. Казахам сказали, а те только смеются. Наши предки, говорят, ее пили, и с нами ничего не будет. С ними, может, ничего не будет, а нам рисковать ни к чему, — пояснил Суворов.
— Началнык, — подошел к Суворову казах, подъехавший к роднику с десятком верблюдов, — Твой железачка там лежит. Савсем блиска, километра десять-пятнасать, — жестом указал он направление. Суворов оживился, принес карту. Нанес на нее, с помощью казаха, точку.
— Хочешь, слетаем? — спросил меня. Естественно, согласился. Через несколько минут мы уже были у цели. Обломок оказался приличных размеров, — Придется ребят на грузовиках направлять, — принял решение Суворов.

Через полчаса мы двумя грузовиками уже двинулись в направлении обломка. На головном грузовике располагался Юра с компасом и картой. Мой грузовик следовал параллельным курсом на расстоянии 300—400 метров. В кузовах стояли бойцы, напряженно вглядывавшиеся в пространство. Внезапно грузовик Юры куда-то исчез. Наш водитель мгновенно остановился, а боец влез на кабину, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Минут через пять он пустил зеленую сигнальную ракету. Секунд через десять где-то вдали, совсем в другой стороне, увидели ответную ракету.
Минут через пять езды в сторону ответной ракеты увидели второй грузовик. Стараясь не терять его из виду, мы продвигались вперед. Наконец, наш впередсмотрящий заметил обломок. Подали сигнал ракетой в его сторону, и вскоре обе машины остановились у цели. Подошел к обломку и сразу понял, это не тот, у которого совсем недавно стоял с Суворовым.

Обломок оказался достаточно крупным, но вполне подъемным, и минут через пять очутился в кузове нашего грузовика. Юра поколдовал с картой, и мы тронулись по направлению ко второму обломку. Минут через десять блужданий оказались у цели. Это уже был тот обломок, о котором Суворову рассказал казах.
Минут через сорок выгрузили оба обломка на базе. Кузнецов с Мокшиным тут же принялись за осмотр и описание. Немного посмотрел, что они делают, и еще узнал, что завтра они привезут кого-нибудь из проектантов для осмотра наиболее интересных обломков. А потому решил остаться в лагере, и улететь отсюда не сегодня, а завтра.
Суворов не возражал, если я остался бы даже на неделю.
После обеда стало еще жарче. Термометр Суворова показывал сорок три градуса в тени. Юра этим показаниям не верил. Считал, что прибор градусов на пять ошибается. Как бы там ни было, но на открытом пространстве было явно за сорок. К технике невозможно притронуться, а в кабине можно находиться лишь, когда грузовик двигался.

После обеда за обломками собрался Шурик. Вызвался его сопровождать. Мы снова выехали двумя грузовиками. Путь предстоял неблизкий — километров двадцать. Экипажи, как и в первой поездке, несколько раз терялись в складках местности, но с помощью сигнальных ракет быстро обнаруживали друг друга. Мы уже двигались больше часа, а наши наблюдатели так ничего и не обнаружили. Неожиданно экипаж Шурика просигналил красной ракетой. Это означало, что у них что-то случилось.
Поехали на выручку. Оказалось, машина провалилась в плывуны. Со стороны не было никаких видимых признаков, что под слоем песчаника, покрытого выжженной солнцем травой, может находиться вода. Тем не менее, полноприводный грузовик сел на обе оси. Попытки откопать колеса ни к чему не привели — машина садилась все глубже. Попробовали подогнать наш грузовик. Это удалось не сразу.
Опробовав грунт, водители поняли, что подобраться можно, но не хватит длины буксировочного троса. В конце концов, трос нарастили, используя подручные средства.

Застрявший грузовик почти удалось вытащить, но в последний момент провалился в грунт наш грузовик. Все дальнейшие попытки освободиться из плена оказались тщетными. Вскоре водители доложили, что их ресурсы исчерпаны. И без посторонней помощи они ничего сделать не смогут.
Назревало единственно правильное решение — двигаться в сторону лагеря пешком, бросив бесполезные машины.
Все, что случилось позже, было вызвано целым букетом неблагоприятных факторов. Выяснилось, что у Шурика не оказалось карты. Он почему-то думал, что она у меня.
— Шурик, наш грузовик все время ориентировался по твоему. Объясни, каким образом ты выбирал направление, не имея ни карты, ни компаса, — спросил у испуганного насмерть Шурика.
— А я ориентировался по тебе. Мы с Юрой так всегда ездили.
— Шурик, но в этот раз ты ехал не с Юрой. Задание от Суворова получил ты, а не я. Я даже не знаю, куда мы должны ехать. Мне об этом не сказали ни ты, ни Суворов. И куда же ты собирался ехать, не проложив маршрут и не захватив с собой карту и компас. Ты хоть представляешь, где мы сейчас находимся?
— Нет, — побелев от страха, ответил Шурик.

— Шурик, а ты представляешь, где находится лагерь? — спросил его, осознавая, что без посторонней помощи мы обречены на беспомощное блуждание по пустыне. И единственное правильное решение — оставаться на месте, в надежде, что рано или поздно нас найдут.
— Нет, — осипшим голосом ответил Шурик.
— Что ты, как старший, предлагаешь делать в этой ситуации? — спросил его, даже не надеясь на позитивный ответ.
— Послать кого-нибудь в лагерь за помощью, — неожиданно выдал Шурик мысль, которая свидетельствовала лишь о том, что от страха он полностью потерял способность разумно мыслить.
— Шурик, этим кем-нибудь назначаю тебя. Отправляйся в лагерь за помощью, — пошутил я. Шурик мгновенно вспотел. Струи пота буквально градом покатились по его лицу.
— А-а-а. — начал он что-то говорить, но безнадежно махнул рукой и умолк. Спрашивать его еще о чем-то было бесполезно.

Вот она беда! Ну и придурок — без этих приключений никак не смог обойтись. Скучно стало просто ждать приказа, прохлаждаясь в гостинице. Зато сейчас весело. Чем еще все кончится? У Суворова транспорта нет. Не ринется же он нас искать на водовозке или бензовозе. Да и где искать? По маршруту? Ха-ха-ха.
Вертолет, скорее всего, улетел. Вроде бы должен прилететь завтра. А если не прилетит? У Суворова даже рации нет, чтобы его вызвать. Полная автономия. Допустим, прилетит послезавтра. Найдет ли он нас за один день? Допустим, найдет.
А как прожить двое суток без воды на такой жаре? Мы же высохнем, как вобла. Наверняка уже сейчас у многих фляжки пустые. Трое суток без воды даже в нормальных условиях — крышка. А на такой жаре можно и через сутки загнуться.
«Надо искать выход», — решил, чувствуя себя, а не Шашева, ответственным за создавшееся положение.

Я перебрал все варианты, но не видел никакого активного выхода из создавшегося положения. Мы находились в центре пустыни — в зоне отчуждения, где на огромном пространстве никаких поселений, никаких дорог — словом никаких объектов, где можно получить помощь, или по которым можно хотя бы найти путь к спасению.
Конечно, несмотря на запрет, здесь бродили кочевники, чьи предки, да и они сами, были в этих местах, как дома. Но вероятность, что мы выйдем на их временную стоянку, чрезвычайно мала — они перемещались от родника к роднику довольно оперативно. Да и таких кочевых семей осталось совсем мало. И где они эти родники?
Бойцы пока не чувствовали опасности ситуации, в которую попали. Они переживали лишь по поводу застрявших грузовиков. А я с ужасом представил, что было, если бы мы не застряли. Ведь с безголовым Шуриком мы могли бы укатить, еще дальше и неизвестно куда. Сейчас же мы, очевидно, в двадцати-тридцати километрах от лагеря, то есть в районе, где, как только организуют поиск, нас смогут найти достаточно быстро.

— Канистру с водой возите с собой на всякий случай? — спросил водителей, надеясь на чудо. Чуда не произошло — у каждого с собой было лишь по фляжке.
— У вас что, вода кончилась, товарищ старший лейтенант? Попейте из моей, у меня еще немного осталось. А канистру, зачем возить, мы далеко от лагеря не ездим, — пояснил водитель моего грузовика.
— А у вас, что в радиаторах, вода или тосол? — спросил водителей, уже ни на что не надеясь.
— Как положено, тосол, — ответили бойцы.
«Лучше было бы, не как положено», — подумал я.
Оставалось лишь чем-то занять бойцов на время томительного ожидания помощи. И мне пришла в голову мысль соорудить колодец. Конечно, вода наверняка соленая, но ею можно будет намочить одежду, чтобы уменьшить ощущение нестерпимой жары.

Собрал бойцов у одного из грузовиков. Здесь же стоял и поникший Шура, который под грузом обстоятельств мгновенно растерял свою обычную самоуверенность Маленького Наполеончика, и, похоже, с радостью переуступил мне командирские права.
— Остаемся на ночлег у грузовиков. Проверить запасы воды во фляжках. Воду не пить. Экономить. Только смачивать рот, — выдал распоряжения, не вдаваясь в причины нашей задержки.
— Разрешите вопрос, — спросил один из бойцов, — У меня вода кончилась. Да и зачем здесь оставаться? Грузовики никто не возьмет. Почему бы нам не пойти в лагерь пешком? Ведь до темноты еще много времени, а ночью на флагштоке горит лампа. Ее за несколько километров видно.
— Водой я с тобой поделюсь, — ответил ему, — За советы благодарю. Но решения принимаю я, как командир нашего отряда. Сейчас будем сооружать абиссинский колодец. Еще вопросы есть?
— Что это за колодец такой? — спросил кто-то из бойцов. Я и сам не знал. Но, давным-давно в детстве читал о чем-то подобном в какой-то книжке о путешествиях по пустыне. И сейчас мучительно пытался вспомнить, как же он должен выглядеть этот абиссинский колодец.
— Скоро сам увидишь. А пока не будем терять время. Все объяснения будут даны по ходу строительства.
Мы попробовали отрыть яму, но она тут же оплывала, как и грунт под грузовиками.
— Давайте сюда доски от кузовов, — приказал я.
Водители попытались вступиться за сохранность машин, но, видимо, осознав, что не шучу, отступили и вскоре уже сами помогали бойцам отрывать доски. Похоже, некоторые из бойцов уже догадались, что мы находимся в экстремальной ситуации, и наши перспективы далеко не радужные.

Отрыли достаточно большую яму, укрепив стенки досками, но, несмотря на то, что грунт был влажным, воды на дне колодца не было. Лизнув горсть песка, почувствовал соль. Теперь надо было чем-то прозрачным накрыть яму с тем, чтобы солнце создало там паровую баню. Тогда на прозрачном перекрытии могут образовываться капельки пресной воды, которые по наклонной плоскости должны сливаться в емкость.
Я не был уверен в успехе, зато работа заняла всех. И даже Шурик активно участвовал, пытаясь руководить строительством. Прозрачного у нас ничего не оказалось, и я дал команду извлечь стекла из дверей кабин. Водители уже не сопротивлялись разграблению имущества, смирившись, очевидно, с тем, что участь их грузовиков предрешена.
Вскоре прозрачная крышка была готова. В самом нижнем месте конструкции закрепили согнутый из масляного щупа крючок, на который подвесили небольшое ведерко из водительского арсенала.
Увы, солнце уже было на горизонте. Опробовать результаты труда предстояло лишь на следующий день.
Вечером слили всю воду из фляжек в ведерко и с той поры выдавали ее только маленькими порциями — стаканчиком с делениями, который оказался в комплекте водительской аптечки.

Мы разместились на ночлег в кузовах грузовиков. Бойцы быстро уснули. Засопел даже Шурик. Не спалось лишь мне.
Представил состояние Суворова, когда тот понял, что мы попали в беду. Юра, правда, успел рассказать, как однажды они тоже заплутали, а надвигалась ночь. Тогда Суворову и пришла мысль поднять на флагштоке мощную электрическую лампу. И едва она вспыхнула в кромешной тьме, их грузовик сразу же помчался, как корабль на свет маяка.
Вот и сейчас Суворов, очевидно, не спит, прислушиваясь, не раздастся ли где рокот моторов грузовиков, летящих, как мотыльки, на яркий свет его лампы.
И зачем только сюда прилетел? Ведь тогда бы бестолковый Шурик поехал, как всегда, ведомым, а потому ничего бы не случилось. А так на прощанье всем принес эту беду. И ведь чувствовал, что может что-то случиться, а полетел.
Лучше бы проспал, как в моем сне. Кстати, и там орудовал все тот же Шурик, только кристаллический. А суть одна — где шурики, там жди неприятностей.
Спал чутко, урывками, но без сновидений. Ночью было не так жарко, как днем. А на открытом воздухе и вовсе хорошо. Нестерпимо хотелось пить. И это ночью. Что же будет днем?

Проснулся от яркого солнечного света. Начинается. Что день грядущий нам готовит? Заработает ли колодец? Что еще можно придумать в создавшейся ситуации?
Подошел к колодцу. Вокруг него уже сидели несколько бойцов и неотрывно смотрели на перекрытие. Стекла были мокрыми, но ведерко все еще сухое.
— Давно сидите? — спросил, поприветствовав «ранних пташек».
— Да около часа, — ответил один из бойцов.
— Давно начало потеть?
— Минут пятнадцать назад. Но, пока ни одной капли.
Заработает, или нет? Будет вода — продержимся. А если не заработает? Бойцы не зря дежурят. Видно уже припекло. Пить хочется нестерпимо, а долю из другого ведерка выдадут нескоро. Что ж, сам виноват. Так распорядился. А как иначе можно продержаться хотя бы эти сутки. Денек только начинается, а на солнышке уже явно за тридцать пять.
— Капнуло, товарищ старший лейтенант! — радостно крикнул кто-то из бойцов.
Я бросился назад к колодцу. «Наконец! Все же не зря старались ребята. Скоро каждая капля будет на счету. Сколько же он сможет накапать?» — пытался сообразить, с надеждой глядя на наше странное сооружение.
— Еще капнуло! — снова заметил кто-то.
«И по камешку, по кирпичику разобрали ракетный завод», — застряли в голове слова какой-то дурацкой песенки про «несунов», — «Что ж, капелька к капельке, глядишь, к вечеру ведерко накапает. А если не накапает? Тут и ведерка мало на таком солнцепеке».
Вскоре у колодца собрались оба экипажа в полном составе. Все дружно считали капли. Что ж, хоть какое-то занятие. Часа через два воду из ведерка аккуратно слили в мерный стаканчик. Результат оказался неутешительным — полстакана в час, или шесть стаканов воды за день. Нас — восемь человек. Это меньше стакана в сутки.
— А может паяльную лампу вниз поставить? — подал хорошее предложение один из водителей. Вскоре процесс действительно пошел гораздо быстрей.
— А если еще один колодец вырыть? — предложил один из бойцов.
— Вырыть можно, вот только где стекла взять, — охладил его пыл водитель, которому, конечно же, жаль было продолжать демонтаж его грузовика.

«Что ж, бойцы заняты. Паники нет. Теперь все зависит от квалификации тех, кто будет нас искать. Вертолет уже должен быть на месте», — беспокойно размышлял, облизывая пересохшие губы шершавым, почти сухим языком.
Наконец выдали по мензурке воды вместо завтрака. Легче не стало. Организм, перегретый солнцем, требовал свое. Жара усиливалась. А габариты нашего убежища — тени от грузовиков, куда спрятались экипажи, все сокращались.
Было отчетливо видно, как от раскаленной земли поднимаются струи нагретого воздуха, создавая иллюзию зыбкости окружающего пространства.
— Товарищ старший лейтенант, смотрите, вон он лагерь, совсем рядом! — вдруг крикнул кто-то из бойцов. Посмотрел в ту сторону, куда, вскочив на ноги, стали смотреть все, и действительно в колышущемся воздухе ясно увидел палатки лагеря и обе цистерны.
Видение было достаточно отчетливым, и казалось, лагерь действительно находится совсем близко — не более, чем в километре от нас. Понятно и другое — мы не могли бы его не увидеть вчера, а вчера, да и несколько минут назад, в том месте ничего не было.

Мираж. А вот совпадает ли направление на мистический лагерь с направлением на реальный лагерь? Ведь если двинуться в том направлении, можно, пожалуй, выйти и на настоящий лагерь.
А вдруг не выйдем? Да и как пройти двадцать километров по жаре обессиленным жаждой людям? Половина свалится от теплового удара, а вторая половина просто не сможет их тащить. Нет. Двигаться отсюда нельзя.
— Это мираж, — разъяснил бойцам, — А сам лагерь отсюда увидеть невозможно. Да и дойти до него мы уже вряд ли сможем по такой жаре. Но, я думаю, нас уже ищут.
Вместо обеда выдали еще по мензурке воды. На этом ее запасы кончились. Теперь была только вода, добытая в нашем колодце. Ее решили разделить на две порции — вечернюю и утреннюю. Ведь ночью колодец работать не будет.
День тянулся томительно медленно. Расплавленные солнцем мозги уже не соображали. Казалось, плавится не только голова, но и все обезвоженное тело, а жара уже проникает через легкие внутрь организма. Высохшим языком уже трудно шевелить, а пересохшие губы начали трескаться, вызывая мучительную боль.

Ближе к вечеру, наконец, увидели вертолет. Он был так далеко от нас. Очевидно, оттуда вряд ли могли нас разглядеть, но на всякий случай запустили несколько красных сигнальных ракет. Однако, вертолет продолжил лететь своим курсом, и вскоре исчез из виду. Но, это была надежда — нас уже ищут.
Стемнело. Я лежал на досках кузова грузовика и смотрел в бездонное небо. Его фантастическая красота завораживала. Не часто и не повсюду оно предстает человеку во всем величии, да и сам человек не так часто и так подолгу вглядывается в его детали, если только это ни его профессия.
Мозг, отравленный продуктами жизнедеятельности и уже попавший в пограничное состояние между жизнью и смертью, и сам выдавал не менее фантастические картины в виде порций полусна-полубреда.
Я вдруг почувствовал себя мальчишкой лет восьми. Была точно такая же темная ночь. И я точно так же вглядывался в это волшебное небо, лежа в уютном дворике украинской деревни, где мы спали всей семьей, когда в хате уже невозможно было спать из-за жары.

А потом увидел репродукцию картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». Эту копию мне подарил в лагере художник-немец, который нарисовал ее, ориентируясь на маленькую картинку из какого-то журнала. Она висела напротив моей кроватки.
Мне было лет пять. Я сильно болел, у меня была высокая температура. Я неотрывно смотрел на картину, и неожиданно увидел, что медведи ожили. Медвежата слезли с дерева и вместе с медведицей с любопытством смотрели на меня. Я их совсем не боялся, потому что они были маленькими, да к тому же еще не знал, насколько опасны эти звери. Для меня они были всего лишь добродушными героями русских сказок. И я разговаривал с ними о чем-то, пока вдруг передо мной не предстало заплаканное лицо мамы.
— Он бредит, — сказала она отцу, стоявшему рядом, и снова заплакала.
И снова я неотрывно смотрел на ту же картину, но медведи были на своих местах, и не хотели разговаривать со мной. А за окном крупными хлопьями медленно-медленно падал снег.

— Кальт васэр, кальт васэр, — отчетливо услышал голоса в соседней комнате.
— Я не понимаю, — послышался голос матери.
— Мама, холодной воды! — перевел для матери слова немцев. Она вдруг вбежала в комнату и потрогала мой влажный лоб.
— Слава богу, очнулся. Ты хочешь холодной воды? Тебе нельзя, сыночек. Я принесу теплую.
— Мама, это немцы хотят холодной воды, а я бы сейчас выпил литра три любой, — мысленно сказал матери, которая стояла, наклонившись надо мной. А я лежал на досках кузова грузовика и не мог даже пошевелить языком, который уже, казалось, занимал все пространство в моем пересохшем рту.
Все тело ломило, но вовсе не оттого, что всю ночь пролежал на досках — это в моем возрасте было переносимо, а вследствие усиливающегося токсикоза.
Солнце уже поднялось высоко, но никто не вставал с дощатого настила и не прятался в тень. Похоже, не я один чувствовал себя отвратительно. Чтобы приободрить людей, приказал раздать воду и перебраться в тень.

Неожиданно выяснилось, что половина воды из ведерка исчезла.
«Началось. Кто же пошел на такое? Что за сволочь? Нельзя озлоблять людей, иначе до беды недалеко. А она рядом. Еще сутки и хана», — размышлял я.
— Испарилась за ночь, — выдвинул свою гипотезу внезапно заговоривший Шурик, который за сутки не проронил ни слова. По его бегающим глазкам и суетливости, почему-то сразу подумал, что именно этот «органик» удовлетворил свои потребности за счет других.
— Возможно, — подтвердил его «догадку» с тем, чтобы прекратить всякие дискуссии на эту тему, просто не начиная.
Больше никто не сидел у колодца, наблюдая за вожделенными каплями воды. Каждому из нас эта скромная влага представлялась сейчас самой желанной драгоценностью, от которой зависело все — жить или умереть.
Балансирование на этой грани стало для нас жуткой реальностью, и, пожалуй, все мы уже осознали ужас положения, в котором находились. Но, кроме «органика», получившего за счет других преимущество в борьбе за жизнь, сейчас вряд ли кто смог бы управляться с колодцем.

— Шашев, марш к колодцу. Пропадет капля — застрелю, — скомандовал Шурику. Шурик вспотел от страха.
«Потеешь, сволочь, значит, именно ты воду спер», — мгновенно догадался я. Все мы уже давно не потели, а потому в любой момент могли получить тепловой удар, — «Испугался одной угрозы расстрела. Даже не сообразил, что оружие только у него, а я прилетел без оружия», — мысленно рассмеялся, наблюдая за потеющим Шуриком.
— А почему я? — вдруг плаксивым голосом спросил Шурик.
Не отвечая и не давая ему отойти от состояния страха, ввел в действие закон чрезвычайных обстоятельств:
— Воду раздавать по полстакана, по порядку. Рядовые. Сержанты. Офицеры. По алфавиту. За нарушение — расстрел. Шашев, сдать оружие и к колодцу, — приказал ему.
Не подозревавший, что я безоружен, Шурик, дрожа от страха, тут же отдал пистолет и молча побрел к колодцу. Бойцы тоже молчали, но по их серьезным лицам я почувствовал, что они все поняли правильно и мысленно одобрили мои действия. Похоже, они тоже догадались, кто выпил их воду, потому что будь это боец, ему бы уже непременно досталось.
Вскоре Шашев принес первые полстакана воды рядовому бойцу. Когда через полчаса подошла очередь второго, увидел, что их лица посветлели. Закон суров, но он действовал по нормам справедливости.
— Все, кто не уснет, следите. Доклады мне или сержантам, — выдал последнюю команду, чувствуя, что проваливаюсь в пустоту.

Как наяву, вижу пыльную степную дорогу. Мы с братом и двумя товарищами плетемся по ней к дальним прудам, что в верхнем течении нашей речушки.
Мне лет десять-одиннадцать. Я лишь недавно приехал на летний отдых в деревню и еще не привык ходить босиком по раскаленной пыли. Не могу передвигаться и по обочине — в сухой траве слишком много мелких колючек, которые тут же впиваются в еще не загрубевшие босые ноги. К средине лета эти проблемы исчезнут — подошвы ног станут нечувствительными к таким мелочам. А пока я страдаю не только от жажды, но и оттого, что мои бедные ноги почти сварились.
Мы с тревогой и одновременно с надеждой посматриваем на большую дождевую тучу, которая движется в нашем направлении. С тревогой — потому что боимся попасть в грозу на открытом пространстве, а с надеждой — потому что уже измучены июньским полуденным зноем.

Вскоре туча настигает нас, но странным образом. Метрах в двадцати идет ливневый дождь, а мы стоим в сухой дорожной пыли. А туча постепенно проходит мимо нас, четко разделив наш мирок на зону дождя и сухую зону. Никогда больше я не сталкивался с таким явлением.
Мы с радостью бросаемся в зону дождя, чтобы хоть как-то охладиться от нашего многокилометрового путешествия по раскаленной степной дороге.
Ребята мгновенно промокают до нитки, а я стою под дождевыми струями, но ни одна капля не попадает на меня. Я смотрю на небо и открываю пересохший рот, пытаясь поймать летящие капли и хоть как-то напиться, но все напрасно. Ужас охватывает меня.
«Почему ребята мокрые, а я сухой среди такого ливня? Я так хочу пить. Пить. Пить. Похоже, это сон», — наконец догадался я и проснулся.
С трудом открыл глаза и увидел Шурика, который давал воду бойцу, который лежал рядом. Отвернулся, потому что не мог смотреть на это зрелище. Мне нестерпимо хотелось пить, а моя очередь в самом конце и, похоже, придет очень нескоро.

Внезапно в поле зрения попадают скачущие во весь опор всадники. «Кочевники», — обрадованно приподнимаюсь я.
И тут, совсем рядом, звонко стучит пулемет. Всадники залегают за барханами. Смотрю в сторону, откуда велась стрельба, и вижу военных в странной форме с большими красными звездами на буденовках.
«Давай сюда! Басмачи!» — кричат они и жестами предлагают перебраться к ним. Но нет сил даже пошевелиться.
«Это всего лишь фильм», — с досадой понимаю я, а передо мной вдруг предстает наш колодец, на дне которого сидят несколько бойцов из фильма «Тринадцать», напряженно считающих звонко падающие капли воды, и с вожделением глядящих в котелок с драгоценной влагой на его дне.
Это невыносимо, и я отворачиваюсь.
А потом вместе с басмачами с лютой ненавистью наблюдаю, как демонстративно моется красный командир, когда люди, пусть даже враги, погибают от жажды. В полубреду стреляю и стреляю в него из пистолета Шашева, но все мои пули летят мимо.
А командир вдруг превращается в самого Шурика, который льет и льет на себя густую темную жидкость, больше похожую на нефть или на кровь, приговаривая: «Это я выпил вашу воду. И вы уже ничего мне не сделаете. Вы все скоро умрете, а я буду жить. Долго жить».

И снова вижу длинную дорогу, уходящую к горизонту. Она тянется прямо от кузова грузовика, на котором лежу только я один. Бойцы, получившие свою порцию воды, уже перебрались в тень.
Я смотрю на дорогу и неожиданно замечаю, что по дороге бежит девушка-подросток лет четырнадцати-пятнадцати. Она спешит ко мне. Она бежит необыкновенно долго, а я все смотрю на нее, смотрю неотрывно.
Точно знаю, что эту девушку никогда не видел. Но, почему-то понимаю, что мы с ней как-то связаны. Как через бинокль вижу ее крупным планом. Красивое лицо девушки, мокрое от слез, выражает боль и отчаяние. Она что-то кричит мне, но на таком расстоянии я ничего не слышу.
«Откуда здесь асфальтированная дорога? Откуда здесь эта девушка? Она явно не казашка. Как она сюда попала? Кто она? О чем хочет предупредить? Кого она напоминает?» — мечутся мысли в воспаленной голове.

Вдруг понимаю, что девушка напоминает мою маму, когда та была примерно в таком же возрасте. Я видел ее фото в «тайном» альбоме, который мама никому не показывала. Но, эта девушка все же не она.
Неожиданно замечаю, что наш колодец размещен прямо на дороге.
«Она же его не видит! Она может провалиться в него, как в ловушку. Надо срочно предупредить», — кружится в голове, но пересохший рот невозможно открыть, чтобы крикнуть.
Меня охватывает панический страх. Вдруг отчетливо осознаю, что как только девушка упадет в колодец, в то же мгновение умру.
А колодец вдруг начинает расти, быстро превращаясь в пропасть между мной и девушкой. А она по-прежнему от волнения не разбирает ничего на своем пути, стремительно приближаясь к гибели.

Наконец до меня начинают долетать обрывки фраз:
— Товарищ старший лейтенант! — кричит девушка мужским голосом, — Они нас заметили! Они летят к нам! Держитесь!
Неожиданно раздается мощный гул близко работающих авиационных двигателей. Меня обдает горячим воздушным потоком.
— Стой! — собравшись с силами, кричу девушке.
Она встает, как вкопанная. Пропасть мгновенно исчезает вместе с дорогой, колодцем и девушкой. А странный гул все громче, он почти рядом. Этим гулом уже наполнена вся моя голова. Меня вдруг снова обдает горячим воздухом…
Отчетливо вижу Людочку, склонившуюся надо мной. Она плачет, как и та девушка, которая только что была, но куда-то исчезла.
— Держитесь, товарищ старший лейтенант! — тоже мужским голосом кричит Людочка, — Они уже сели. Держитесь.
— Людочка. Людочка, — мысленно шепчу, не в силах пошевелить распухшим языком. И проваливаюсь в пустоту.

Резкий отвратительный запах вдруг до боли пронзает мозг.
С трудом открываю глаза. Прямо из синего неба на меня вдруг обрушивается целый поток драгоценной влаги. Я пытаюсь ухватить капли ртом, как тогда под дождем.
И это удается! Я чувствую особый, ни на что не похожий запах. Так пахнет только вода.
А Людочка в белом халате вдруг подносит к моему рту полный стакан воды. Захлебываясь и задыхаясь, жадно пью, и мир исчезает
И снова этот невыносимый гул заполняет все вокруг. Ломит голова и все тело, нестерпимо хочется пить, но я чувствую, что язык уже шевелится, а рот не такой сухой.
— Пить, — тихо прошу я. И снова чувствую рядом с собой ни с чем не сравнимый запах воды. Открыв глаза, вижу полный стакан влаги и Людочку в белом халате, — Людочка, как ты здесь оказалась? — спрашиваю ее, но она молча протягивает стакан.
С жадностью выпив два стакана воды, погружаюсь в пограничное состояние между бодрствованием и сном.

Постепенно осознаю, что летим в вертолете. Вскоре чувствую что-то неудобное за поясом. Тронул рукой — пистолет Шашева. Переложил его в карман. В креслах и прямо на полу увидел наших бойцов. За нами внимательно наблюдает врач в белом халате.
— А где Людочка? — спросил врача. Тот улыбнулся.
— Вы все время обращаетесь к какой-то Людочке. Это бывает в вашем состоянии. Скоро пройдет. Как вы себя чувствуете?
— Людочка давала мне воду. Она была в белом халате, — пояснил врачу.
— Это я давал. Медсестер на борту нет. Как вы себя чувствуете? — повторил он свой вопрос.
Мне стало грустно и, так и не ответив ему, снова задремал.
И снова очнулся от гула. Пить хотелось по-прежнему, но появилась и другая потребность, которая не посещала никого из нас суток двое.
Бойцы уже пришли в себя. Некоторые переговаривались. Все оживились и обрадовались, когда увидели, как я шел по проходу, поддерживаемый врачом.

— Как вы себя чувствуете? — снова спросил врач.
— Чувствую великолепно, — ответил ему, хотя и ощущал весь организм как огромный нарыв. Но уже чувствовалось, что этот нарыв вскрыт и вот-вот наступит облегчение. Но самое большое облегчение — моральное, испытывал оттого, что мы все благополучно избежали огромной беды, которая подошла так близко к каждому из нас.
— Это удивительно. Вы у нас самый тяжелый больной, — сказал врач.
— Какой я больной? Просто, когда вы прилетели, моя очередь пить еще не подошла.
— Когда мы прилетели, вы уже были без сознания. Пришлось повозиться. Ничего, в госпитале мы вас быстро поставим на ноги, — обозначил врач мою перспективу.
«Этого мне только не хватало. Еще снова к Ивану Ивановичу определят. Бежать, как только представится возможность», — определил свою перспективу я.

Наконец вертолет сел. Оказалось, одновременно с ним сел второй вертолет, задействованный в поиске. Оттуда вышли бойцы, которые, очевидно, не поместились в наш вертолет, и Шурик. Нас усадили в автобус, врач сел в машину скорой помощи, и кортеж на большой скорости двинулся в Ленинск, не останавливаясь даже на КПП.
Вскоре подъехали к знакомому корпусу госпиталя. Из автобуса вышел последним, стараясь оказаться вне поля зрения кого бы то ни было.
— Я сопровождающий, — сказал врачу, наблюдавшему за процессом приема пострадавших, — Все в порядке, — приветственно махнул ему рукой и двинулся к выходу из госпиталя.
Едва вышел за ворота госпиталя, почувствовал, если не присяду, просто упаду. Мгновенно вспотел. Похоже, впервые за последние двое суток. Снова нестерпимо захотелось пить.

Пить было нечего. Нечего — с точки зрения городского человека. Но я часто бывал в деревне и вначале удивлялся, что не только деревенские ребята, но и взрослые пили воду из любого источника, в котором только была более-менее чистая вода. И для этого им совсем не нужна кружка — емкость легко делали, например, из подходящего листа лопуха, или другого растения. Наконец, воду просто черпали ладонью.
Мне же, еще несколько часов назад страдавшему от жажды и готовому выпить абсолютно все, что содержало воду, теперь казалось, что весь Ленинск с избытком наполнен драгоценной влагой.
Недолго думая, встал на колени, наклонился к канаве, по которой текла прозрачная на вид вода, и стал медленно-медленно, с наслаждением пить.
И подобно опытному дегустатору, неожиданно для себя вдруг открыл в этой обычной воде из канавы целый букет дополнительных вкусов. Я ощутил в ней привкус железа и машинного масла, бумаги и табака, прелых листьев и разнотравья, и еще много чего. А главное — мог пить ее столько, сколько хотел. И не было ничего вкуснее.

— Товарищ старший лейтенант, вы, что с ума сошли? — послышался вдруг грозный окрик. Подняв голову, увидел какого-то полковника, с недоумением наблюдающего за мной.
— А как вы догадались? — спросил полковника, блаженно улыбаясь от только что испытанного наслаждения.
«Откуда он может знать, что у меня не все дома? Похоже, это помощник Каца. Это плохо. Вернет в госпиталь», — мелькнула и пропала тревожная мысль.
— Встаньте, когда разговариваете со старшим по званию! — рявкнул полковник.
«Ах ты, сволочь!» — полыхнула в голове уже позабытая ненависть к рыкающим и рявкающим полковникам, — «Шурик органический. Жаль, не шлепнул тебя в пустыне, когда ты нашу воду выпил. Что же тебе надо от меня? Да если сейчас встану, просто упаду. Мне надо хоть немного посидеть», — размышлял, пытаясь сообразить, как поступить.

— Что у вас за вид?! Да вы пьяны! Похоже, пьянствуете беспробудно?! Марш со мной в комендатуру! — продолжил распаляться полковник.
— Товарищ полковник. Два часа назад я был в центре пустыни. На грани жизни и смерти. Выполнял секретное задание. Я трезв, но не могу встать. Мне надо посидеть, — попробовал спокойно объяснить ситуацию. Но, полковника переклинило. Он уже ничего не воспринимал, потому что принял свое решение.
— Встать! — гаркнул полковник, — Секретное задание у него! В комендатуре разберемся! — продолжил настаивать тупой упрямец.
«Надо продержаться еще минут пять. Потом станет легче. Зря столько воды выпил сразу. Вот и нехорошо. Но, этого типа надо убрать. Может он и не помощник Каца, но сильно мешает и сам не угомонится», — лихорадочно размышлял, как в бреду, — «Убрать любым способом», — собрался, наконец, с силами:
— Вон отсюда. И не вздумай вызвать патруль. Я тебя запомнил. Из-под земли достану и шлепну, — тихо, но внятно осадил ретивого полковника.
— Что?! — выпучил он глаза от удивления.
Вместо ответа вынул из кармана пистолет и передернул затвор. Полковника, как ветром сдуло.

Минуты через три почувствовал себя лучше. Встал и на нетвердых ногах двинулся в центр города на автобусную остановку.
Мне повезло. Автобус уже стоял на площади у гостиницы. Кого-то из знакомых офицеров попросил оплатить проезд, потому что денег у меня с собой не было. И через час уже был на площадке.
— Что с тобой? — с ужасом посмотрела на меня Галка, сидевшая в администраторской.
— Сбежал из госпиталя. Пробирался в обход через пустыню, — с серьезным видом пошутил я, — Будут спрашивать, не выдавай. Меня здесь нет, и никогда не было.
Теперь Галка смотрела на меня с недоверием, смешанным с удивлением. Мой внешний вид и напускная серьезность не давали оснований сомневаться в моих словах. Но и верить моим словам оснований тоже вроде бы не было.

Я поднялся в номер. Мимоходом взглянул в зеркало и ужаснулся: выгоревшая пропыленная мобутовка, обожженное солнцем лицо, потрескавшиеся до крови губы, ввалившиеся щеки, покрытые трехдневной щетиной. Лишь глаза сияли каким-то внутренним светом.
Хотелось есть, но больше всего — пить. Напившись до отвала, налил полный графин воды и поставил около койки. Не раздеваясь, лег и мгновенно провалился в пустоту.
И снова увидел разломанный кузов грузовика, застрявшего в центре пустыни, себя, лежащим без сил на его голом полу — прямо на солнцепеке, уходящую за горизонт дорогу-мираж, а у края разверзшейся поперек нее такой же мнимой пропасти — все ту же девушку в странном одеянии.
Она смотрела на меня с нескрываемым любопытством и легкой улыбкой превосходства, словно именно она спасла меня от неминуемой гибели.
Собрав силы, приветственно махнул ей рукой:
— Ты кто? — негромко спросил незнакомку. Девушка недоуменно пожала плечами, и что-то ответила на непонятном языке.
Неожиданно рядом с ней появилась Людочка, но казалось, девушки не видят друг друга.
— Здравствуй, Людочка. Ты как здесь оказалась? — радостно спросил любимую.
— Здравствуй, Ромео. Тебе плохо, и я пришла.
— Людочка, а что за девушка с тобой?
Людочка осмотрелась:
— Со мной никого нет. Ты кого-то видишь? — совсем не удивившись, спросила она.
— Девушку твоего возраста. Она странно одета, как для съемок в старом кино, и не говорит по-русски.
— А-а-а. Это, как я, фантом, — загадочно ответила Людочка.
— Что за фантом? — удивился я.
— Ты не знаешь? — в свою очередь удивилась Людочка, — Разве не слышал, что инвалиды иногда чувствуют, как живые, свои ампутированные органы? Им мешают песчинки, попавшие в ботинок на несуществующей ноге, или легкий морозец, покалывающий пальцы руки, которой нет. Вот и тебе кажется, что я жива. И та девушка, которую ты видишь, тоже давно мертва. Но ты помнишь меня, любимый. Ты мысленно зовешь меня из прошлого, и я прихожу к тебе в твоих снах, когда тебе особенно плохо, и ты можешь сорваться в бездну, откуда нет возврата.
— В бездну? Я видел ее. А что потом?
— А что потом, ты уже знаешь. Это сон без сновидений. Помнишь, когда долго спал в ПСО. Тогда тебя вернули к жизни, а я уже не проснусь никогда. Но, я в твоей памяти и в памяти людей, которым была дорога, как тебе. Возможно, приду к твоим потомкам и буду возле них в трудные минуты, но они даже не узнают, кто я, как ты не узнал ту девушку.
— Людочка, я так хочу к тебе. Я хочу, чтоб ты всегда была живой, а не только иногда. Я хочу быть рядом. Как мне одолеть пропасть между нами? Если знаешь, подскажи.
— Эта пропасть неодолима. Ты никогда не сможешь попасть ко мне, даже когда умрешь. Смерть — такая же загадка, как и жизнь. И я ничего не знаю о ней, впрочем, как о жизни. В жизни мы с тобой жили рядом и всегда были дороги друг другу. А сейчас я осталась лишь в твоей памяти. Ты помни меня, Ромео, и мы будем рядом, совсем как в жизни, — сказала Людочка и исчезла, словно растворилась в пространстве.
— Людочка. Любимая. Ты нужна мне как вода в этой страшной пустыне. Вернись ко мне навсегда, — надеясь на чудо, звал я утраченную половинку своей души. Ответа не было.
В отчаяньи сел на край пропасти, свесив ноги в бездну.
«Это как перед прыжком. Смелей», — мысленно скомандовал себе и, оттолкнувшись обеими руками, ринулся в пропасть.
— Людочка-а-а! — вскрикнул в отчаянии, вмиг осознав полную бессмысленность и жуткую необратимость безрассудного поступка.
— Лю-до-чка-а-а!!! Лю-ю-ю! До-о-о! Чка-а-а! — усилило и многократно размножило прощальный крик эхо, и он, постепенно замирая, разнесся на всю бездну стремительно разворачивающейся пропасти, несущей желанное небытие.
Проснулся оттого, что в стену тарабанили разбуженные недовольные соседи. Вмиг успокоил их мощным ударом гантели в стену. Сердце стучало так, что, казалось, готово выпрыгнуть из груди. Бросился к графину и залпом осушил его почти наполовину.
Спать больше не хотелось, хотя давно наступила ночь. Не спеша, привел себя в порядок и снова прилег.

Как нелепо сложилась жизнь. Мне скоро двадцать восемь. Самый расцвет творческих сил. Еще года два, и начнется естественный спад потенциала. Я еще ничего не совершил, а уже столько потерял.
Я чувствовал себя усталым путником, дошедшим до цели трудного пути, и обнаружившим, что ошибся в самом начале — еще прокладывая маршрут.
Я снова на распутье, но не знаю, куда идти.
У меня есть семья, есть маленькая дочь. Но мне некуда возвращаться. Родительский дом давно стал чужим. Меня ждут там, как гостя, но я уже никогда не почувствую себя в нем, как дома. Такая же ситуация и в доме жены. Но, самая большая боль — моя любимая Людочка. Прошло шесть лет, а эта боль не утихает. И я знаю, что никогда не смогу смириться с тем, что потерял навсегда мою первую и самую большую любовь.
Моя душа давно мертва, а разум все еще борется с призраками.
И я живу, рискуя сойти с ума по-настоящему, но мне не с кем поделиться даже частью моей боли.
Неожиданно взгляд упал на пистолет Шурика, лежавший на столе.
«Нет. Это не выход, ведь вместе со мной умрет фантом моей Людочки. А наша Светланка еще так мала, чтоб рассказать ей обо всем. Я сделаю все, чтобы она стала моим другом, и чтобы обязательно узнала Людочку, когда та придет к ней на помощь в ее трудную минуту», — пришла вдруг спасительная мысль.