Тёмная материя. Ч. 2. Глава первая
Пишется
Автор:
Даша Вальдес
Связаться с автором:
Аннотация:
«The Beatles» стали легендой музыки, их песни и по сей день звучат во множествах наушниках. Их поклонники не могли поверить, что когда-нибудь на свет покажется группа, способная встать на место Битлов.
Майкл Янг начинал с уличных выступлений и множества провалов, и в его мечтах редко появлялись мысли о далёкой славе. Но очень скоро основанная им группа «Dark Matter» встала на первые строчки всех таблоидов. Они получили любовь множества людей, однако для Майкла это оказалось непосильной ношей.
Текст произведения:
— Мама, папа, возьмите меня с собой, пожалуйста! — заверещал мальчишка, обежав диван, что стоял посреди гостиной.
Штаны, которые были на ребёнке, оказались слишком велики в талии, и вместо того, чтобы продать их или просто оставить пылиться на полке годами, мама купила для них подтяжки.
— Туда, куда идём мы с твоим отцом, не пускают восьмилетних детишек в футболке The Beatles, — улыбнулась Марго, потянув сына за подтяжки. — Поэтому тебе придётся остаться одному. Ты уже большой, чтобы звонить няне?
Женщина убрала с глаз чёлку, концы которой доставали до носа, чтобы лучше видеть лицо Майкла. Её добрые голубые глаза ребёнок привык видеть каждый день с самого рождения, и именно они были для него успокоительным.
— Ну, пожалуйста, я обещаю вести себя хорошо, — в голосе младшего Янга слышалась мольба.
— Давай сделаем так, — заговорил мужчина, который пару секунд назад, следя за разговором жены и сына, надевал куртку. — Ты выучишь их песню, — он указал на логотип группы на футболке, — и мы возьмём тебя на их концерт. Договорились?
— Да!
Счастливый от неожиданной и приятной новости, Майкл побежал в комнату родителей, где его уже ждала гитара матери.
Майкл, почувствовав, как ему тяжело дышать, проснулся. Грудь сдавила боль, а кислород больше не поступал в лёгкие, и это заставило юношу выбраться из оков удушья. Воспоминания детства всё чаще всплывали в его памяти в виде ночных кошмаров и каждый раз он пробуждался от них в холодном поту, а когда-то от того, что он не мог дышать. Марго приходила к нему каждую ночь и, казалось бы, хотела что-то сказать, но для сына этот ребус был самым настоящим испытанием.
Это была первая ночь музыканта в доме Хьюберта после аварии. Пролежав два месяца в больнице, где он вдоволь надышался мерзким запахом чистоты и стерильности, вонью умирающих и больных, комнатушка, которую он снимал, оказалась райским местом. Но и здесь его преследовали ночные кошмары.
Рассвет только-только окрасил небо в красно-жёлтые тона, где-то ещё виднелись звёзды, но потухали, как искорки, исходящие от костра. Майкл вышел на крыльцо, держа в руках пачку недавно купленных сигарет. Год и два месяца назад он поклялся бросить вредную привычку навсегда, но тот Майкл, что вышел из больничных стен, был другим. «Конченным эгоистом», как смел выразиться Хью после нескольких дней общения с чудом выжившим другом.
Едкий дым, исходящий от горящего конца сигареты, щипал глаза и заставлял их слезиться, но Янг игнорировал это, продолжая втягивать в себя щупальца смерти.
Наконец, ближе к весне, погода стала налаживаться. Дожди лили всё реже, солнечных дней становилось больше. Но солнце не грело воздух, как и прежде было холодно, как и положено зимой. И тогда, когда Майкл наконец мог стоять на своих двоих, будто новых, ногах, мороз щипал незакрытые участки кожи. Юноша стоял лишь в нижнем белье и в белой спальной футболке. Тело покрылось бугорками, что носят забавное название: «гусиная кожа».
Одной сигареты ему не хватило, чтобы прийти в сознание и окутать образы сна табачным дымом, и он, не думая, зажёг вторую. Не успел он поднести завёрнутый в бумагу табак, внезапно появившийся Дэвидсон выбил её из рук, что та полетела в покрытую инеем траву.
— Ну и какого… чёрта ты сделал это? — с нескрываемой яростью потребовал объяснений Майкл.
— Ты только вышел из больницы, зачем ты опять пытаешься вернуться туда, но уже в то отделение, откуда никогда не выходят пациенты? — голубые глаза Хьюберта почти не открывались, а длинные волосы, которые днём обычно собраны в хвост, растрёпано лежали гнездом на его голове.
— Тебя это так волнует?
— Ты всё злишься? — после долгого молчания спросил Хью, голос которого был похож на голос расстроенного ребёнка. Он сжимал одеяло у шеи и заметно дрожал от холода, в то время, когда Майкл отделался лишь «гусиной кожей».
— Я вовсе не злюсь, — сжимая в зубах новую сигарету, ответил Майкл, но так и не рискнул больше смотреть на Дэвидсона. Он зажёг её, тем самым приблизил смерть на несколько минут.
— Тогда почему ты так себя ведёшь?
— Как «так»? — ядовитый дымок поднялся над друзьями.
— Будто тебе абсолютно всё равно на себя, на жизнь и людей. Ты ведёшь себя крайне по-скотски, а также как…
— Как кто? Конченый эгоист? Я уже слышал это от тебя и не хочу слышать снова. Знаешь, я был таким ещё до аварии и смерти мамы, но ты просто не видел. Я не собираюсь тут стоять и выслушивать твои нравоучения, я их наслушался за всю жизнь и считаю, что мне достаточно. Я не хочу ходить по струнам и бояться не упасть с них. Я ходил, а одна из них уже порвалась. Осталось пять, и знаешь кто это? Первая была мама, но она порвалась и задела меня. Вторая — отец. Она так натянута и так тонка, что вот-вот порвётся. Третья — ты. Эта струна самая новая, но уже достаточно изношена. Четвёртая — этот город. Она самая крепкая и единственная останется, когда остальные закончат свой срок. Пятая — моя жизнь. Она как вторая — тоже скоро оборвётся, но это будет тихо и незаметно. И наконец шестая — моя смерть. Самая тонкая, хрупкая и ненадёжная: порвётся она — порвётся и пятая. Моя жизнь всегда будет связана с музыкой, так же, как и твоя.
Штаны, которые были на ребёнке, оказались слишком велики в талии, и вместо того, чтобы продать их или просто оставить пылиться на полке годами, мама купила для них подтяжки.
— Туда, куда идём мы с твоим отцом, не пускают восьмилетних детишек в футболке The Beatles, — улыбнулась Марго, потянув сына за подтяжки. — Поэтому тебе придётся остаться одному. Ты уже большой, чтобы звонить няне?
Женщина убрала с глаз чёлку, концы которой доставали до носа, чтобы лучше видеть лицо Майкла. Её добрые голубые глаза ребёнок привык видеть каждый день с самого рождения, и именно они были для него успокоительным.
— Ну, пожалуйста, я обещаю вести себя хорошо, — в голосе младшего Янга слышалась мольба.
— Давай сделаем так, — заговорил мужчина, который пару секунд назад, следя за разговором жены и сына, надевал куртку. — Ты выучишь их песню, — он указал на логотип группы на футболке, — и мы возьмём тебя на их концерт. Договорились?
— Да!
Счастливый от неожиданной и приятной новости, Майкл побежал в комнату родителей, где его уже ждала гитара матери.
Майкл, почувствовав, как ему тяжело дышать, проснулся. Грудь сдавила боль, а кислород больше не поступал в лёгкие, и это заставило юношу выбраться из оков удушья. Воспоминания детства всё чаще всплывали в его памяти в виде ночных кошмаров и каждый раз он пробуждался от них в холодном поту, а когда-то от того, что он не мог дышать. Марго приходила к нему каждую ночь и, казалось бы, хотела что-то сказать, но для сына этот ребус был самым настоящим испытанием.
Это была первая ночь музыканта в доме Хьюберта после аварии. Пролежав два месяца в больнице, где он вдоволь надышался мерзким запахом чистоты и стерильности, вонью умирающих и больных, комнатушка, которую он снимал, оказалась райским местом. Но и здесь его преследовали ночные кошмары.
Рассвет только-только окрасил небо в красно-жёлтые тона, где-то ещё виднелись звёзды, но потухали, как искорки, исходящие от костра. Майкл вышел на крыльцо, держа в руках пачку недавно купленных сигарет. Год и два месяца назад он поклялся бросить вредную привычку навсегда, но тот Майкл, что вышел из больничных стен, был другим. «Конченным эгоистом», как смел выразиться Хью после нескольких дней общения с чудом выжившим другом.
Едкий дым, исходящий от горящего конца сигареты, щипал глаза и заставлял их слезиться, но Янг игнорировал это, продолжая втягивать в себя щупальца смерти.
Наконец, ближе к весне, погода стала налаживаться. Дожди лили всё реже, солнечных дней становилось больше. Но солнце не грело воздух, как и прежде было холодно, как и положено зимой. И тогда, когда Майкл наконец мог стоять на своих двоих, будто новых, ногах, мороз щипал незакрытые участки кожи. Юноша стоял лишь в нижнем белье и в белой спальной футболке. Тело покрылось бугорками, что носят забавное название: «гусиная кожа».
Одной сигареты ему не хватило, чтобы прийти в сознание и окутать образы сна табачным дымом, и он, не думая, зажёг вторую. Не успел он поднести завёрнутый в бумагу табак, внезапно появившийся Дэвидсон выбил её из рук, что та полетела в покрытую инеем траву.
— Ну и какого… чёрта ты сделал это? — с нескрываемой яростью потребовал объяснений Майкл.
— Ты только вышел из больницы, зачем ты опять пытаешься вернуться туда, но уже в то отделение, откуда никогда не выходят пациенты? — голубые глаза Хьюберта почти не открывались, а длинные волосы, которые днём обычно собраны в хвост, растрёпано лежали гнездом на его голове.
— Тебя это так волнует?
— Ты всё злишься? — после долгого молчания спросил Хью, голос которого был похож на голос расстроенного ребёнка. Он сжимал одеяло у шеи и заметно дрожал от холода, в то время, когда Майкл отделался лишь «гусиной кожей».
— Я вовсе не злюсь, — сжимая в зубах новую сигарету, ответил Майкл, но так и не рискнул больше смотреть на Дэвидсона. Он зажёг её, тем самым приблизил смерть на несколько минут.
— Тогда почему ты так себя ведёшь?
— Как «так»? — ядовитый дымок поднялся над друзьями.
— Будто тебе абсолютно всё равно на себя, на жизнь и людей. Ты ведёшь себя крайне по-скотски, а также как…
— Как кто? Конченый эгоист? Я уже слышал это от тебя и не хочу слышать снова. Знаешь, я был таким ещё до аварии и смерти мамы, но ты просто не видел. Я не собираюсь тут стоять и выслушивать твои нравоучения, я их наслушался за всю жизнь и считаю, что мне достаточно. Я не хочу ходить по струнам и бояться не упасть с них. Я ходил, а одна из них уже порвалась. Осталось пять, и знаешь кто это? Первая была мама, но она порвалась и задела меня. Вторая — отец. Она так натянута и так тонка, что вот-вот порвётся. Третья — ты. Эта струна самая новая, но уже достаточно изношена. Четвёртая — этот город. Она самая крепкая и единственная останется, когда остальные закончат свой срок. Пятая — моя жизнь. Она как вторая — тоже скоро оборвётся, но это будет тихо и незаметно. И наконец шестая — моя смерть. Самая тонкая, хрупкая и ненадёжная: порвётся она — порвётся и пятая. Моя жизнь всегда будет связана с музыкой, так же, как и твоя.