Игра с судьбой - 2

Пролог

Как Новый Год встретишь, так его и проведешь. Я никогда не считал себя суеверным, но конкретно в эту примету верил. Потому считал сей праздник главным в году и старался отмечать его со всеми причитающимися удовольствиями: сыто, весело, в компании друзей и с красивой девушкой. Но, надо же было такому случиться, в канун этого Нового Года поссорился с очередной герлой. Сам и был инициатором ссоры. Просто отношения начали заходить за ту грань, когда девушка вдруг решает, что имеет какие-то права на ограничение моей свободы и требует узаконивания отношений. Наверное, надо было потерпеть еще немного, чтобы было с кем провести праздник. Но, с другой стороны, совместная встреча Нового Года могла только усугубить отношения.

 Впрочем, остаться в одиночестве мне не грозило. Как только я объявил друзьям, что прибуду один, то Нинка, подруга Никиты, даже обрадовалась. У нее, видите ли, есть не пристроенная подруга и она теперь обязательно нас познакомит.

 Оксана оказалась довольно миловидной блондиночкой. Правда, немного замкнутой. Но уж я-то спец по раскрепощению недотрог. Однако не тут-то было. Случилось невероятное – мое обаяние никак не подействовало на Оксану. Более того, я ей явно не понравился! Такого со мной не было… Да такого вообще никогда не было! Ну, Нинка, ну удружила с подругой. И что мне оставалось? Правильно – напиться. А в пьяную голову, в которой отсутствуют положительные мысли о прекрасном поле, как обычно начинают лезть всякие дурацкие мысли. Вот говорят, алкоголь снимает стресс и все такое. Да нифига он не снимает. Он усугубляет! Стресс снимает работа. Но кто ж работает за новогодним столом? Разве что столовыми приборами.

 Так вот, если верить в выше обозначенную примету, то мне улыбалось провести весь год в пьяном одиночестве. Не-е, я категорически против! Пока на дворе первое число, надо срочно исправлять ситуацию! Но как? Мозг лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации. Найденное в итоге решение я могу объяснить только тем, что мозг был так же пьян, как и его носитель.

 Я вышел на кухню и набрал номер Сэма – старшего брата одной из своих бывших подружек.

 - Ало, Сэм. С Новым Годом!

 - С Новым Годом, Дим! Юлька с тобой?

 - Ты чо, Сэм? Мы ж с твоей сестренкой уже давно остались друзьями.

 - Да? А с кем же она щас?

 - Да откуда я знаю? Слушай, у меня к тебе дело.

 - Прямо сейчас?

 - А сейчас в твою лабораторию приехать можно?

  - Институт под охраной. Возможно, днем и получится пройти в него, а сейчас… А зачем тебе?

 - Понимаешь, Сэм, вот ты можешь себе представить, что встречаешь Новый Год без спиртного?

   Сэм икнул в трубку, и я даже через телефон почувствовал, как он перекрестился. Далее я рассказал ему о своей беде, о том, что теперь мне весь год предстояло провести в одиночестве и что только он может помочь мне избежать этой беды, отправив меня, с помощью своего «испарителя» на год вперед.

 Сэм еще раз икнул, чем-то булькнул, крякнул, пообещал влегкую решить мою проблему, но только позже, и отключился.

***

 Пожалуй, про Сэма надо рассказать подробнее. Высокий вечно растрепанный кучерявый блондин, похожий и на Пьера Ришара, и на Эйнштейна, это, как я уже сказал, старший брат моей бывшей подруги Юльки. Семен, таково его настоящее имя, имел кандидатскую степень и работал в одном из местных НИИ. Как уверяла Юлька, и как я впоследствии убедился на собственной шкуре, ее братец был непризнанным гением. Этот недостаток усугублялся еще и алкоголизмом. Впрочем, до свинского состояния недогений никогда не напивался, а просто находился в перманентном полурасплывчатом состоянии.

 При первом знакомстве я по незнанию легко согласился на предложение Юлькиного брата:  «хлопнуть по мензурке». После пары «хлопков» черт меня дернул поинтересоваться сферой научной деятельности Сэма. Вот тут-то он мне на уши и присел, не забывая периодически наполнять стопки. Сквозь бульканье разбавленного спирта в мои уши вливалась какая-то околонаучная чушь про разложение физического тела на какие-то нуклоны-шмуклоны, и  про программирование этих нуклонов на определенное время, через которое они вновь соберутся.

 - Какие нахрен нуклоны? – я слабо пытался протестовать против насилия над мои мозгом.

 - О-о-о… - многозначительно протянула заглянувшая в комнату брата Юлька. А когда мы попытались придать своим лицам трезвые выражения, презрительно фыркнула и удалилась, громко хлопнув дверью.

 Обидевшись на такое пренебрежение к моей личности, я гордо самолично наполнил стопки и, деловито наморщив лоб, кивнул белобрысому собеседнику:

 - Ну, это, чего там дальше про эти, ну, нуклоны?

 Вдохновившись моей заинтересованностью, Сэм опрокинул стопарик и, приблизившись, заговорил полушепотом:

- Димка, а хочешь быть Юрием Гагариным, а? – и, заметив выражение непонимания, поспешил уточнить: - Не, не в смысле имя поменять, а в смысле быть первым в полете в будущее, а?

 - Ты чего, чувак, перте… пепре… пепертум… Тьфу. Машину времени изобрел, что ли? – я едва совладал с захмелевшим языком.

 - Ну-у, - почесал небритую щеку гений, - можно и так сказать. Только перемещение исключительно в будущее, и без возврата назад. Тут вернее будет параллель с анабиозом. Типа, уснул, и проснулся лет через пять, а то и через сто. Да хоть через тыщу! Хочешь через тыщу лет проснуться?

 После первого знакомства я, естественно, считал Сэма за сумасшедшего и, каюсь, при последующих встречах не мог удержаться от подтрунивания над ним, всякий раз с нарочито серьезным видом интересуясь судьбой фантастического проекта. Белобрысый с благодарностью за проявленный интерес начинал что-то объяснять, но я тут же ссылался на занятость и спешил удалиться. Основательно завладеть моим вниманием недогению удалось только на Юлькином Дне Рождения. Так получилось, что в какой-то момент почти все гости вышли то ли покурить, то ли в туалет, и в банкетном зале остались только мы с Сэмом и Юлька в компании двух подружек. Скучающий до сих пор ученый не замедлил подсесть ко мне и, автоматически наполнив две стопки, зашептал с заговорщицким видом:

 - Можешь поздравить меня, Димка!

 Я поздравил его с Днем Рождения сестры и опрокинул стопку.

 - Спасибо, - продолжил шептать тот, наполняя стопки заново, - но я о другом. Моя машина работает! Понимаешь? Я за последний месяц провел двадцать три испытания на крысах…

 Слушая Сэма, я жалел свою подругу – наградил же ее Боженька братцем. Эдак он скоро и вовсе с катушек съедет. Может, это на почве алкоголизма?

 - Стоп! -  моя ладонь накрыла стопку с водкой, которую Сэм готовился залить себе в рот. – Семен, неужели ты сам не понимаешь всей серьезности проекта, находящегося в твоих руках? Да это же прорыв в науке! Благодаря твоему светлейшему гению человечество вот-вот шагнет в… э-э-э… ну… Короче, Сэм, тебе надо беречь себя, понимаешь? Ты есть национальное достояние! И пока не доведешь свое дело до конца, с водкой тебе надо завязать. Договорились?

 Сэм сглотнул, глядя на мою ладонь, накрывшую стопку, и сообщил:

 - Да я этот суррогат обычно и не употребляю. Ты же знаешь, Димка, я предпочитаю только спирт. Слушай, а чего тут сидеть? Давай прямо сейчас мотнемся в мою лабораторию, и я тебе все покажу наглядно? Поехали?

 - Не-е, ты чего, Юлька же обидится, - поспешил отступить я. – Давай завтра, на трезвую голову.

 - Договорились. Завтра позвоню, - Сэм выхватил из-под моей руки стопку, залпом опорожнил и, уступая стул подошедшей сестре, отправился скучать на свое место.

 Утром я долго игнорировал художественный свист мобильника. Наконец он умолк, но тут же зазвонил городской телефон. Когда они принялись требовать моего внимания дуэтом, пришлось встать и приложить к ушам сразу обе трубки.

 - Ало, - выдавил я сонно-раздраженно.

 - Димка, - обрадованно закричал в оба уха Сэм, - у меня все готово! Приезжай.

 - - Чего готово? Куда приезжать? – не сразу сообразил я. Но когда до меня дошло, что этот сумасшедший потревожил мой послепраздничный будун ради демонстрации каких-то опытов с крысами, трубки были вынесены в ванную и заперты в стиральной машинке, а я вернулся в кровать и… больше не смог уснуть.

 Через полчаса, вскипев праведной злостью, я встал и решил раз и навсегда разобраться с недогением. Еще через полчаса, предварительно заехав в зоомагазин, я стучался в дверь его лаборатории.

 - Показывай, - потребовал я, всучив белобрысому коробку с шуршащим в ней белоснежным кроликом.

 - Что там? – не понял тот, но коробку принял и как-то подозрительно ее понюхал.

 - Не что, а кто. Там твоя маленькая копия.

 Сэм открыл коробку и уставился на зверька. Кролик действительно чем-то походил на него – такой же белобрысый и растрепанный, с таким же наивно-непонимающим взглядом.

 - Это кто?

 - Кролик. Не видишь, что ли? Зовут его Сэм. Сейчас ты разберешь его на эти твои нуклоны и соберешь обратно, скажем, через полчаса. Если вдруг твоя машина не сработает, то ты безропотно следуешь за мной к лучшему в городе специалисту по кодированию от зеленого змея. И возражения не принимаются.

- Так ты что, не веришь мне? – на лице белобрысого появилось выражение искреннего удивления.

 Особо понравилось его ударение на слово «мне». Мол, не верить ему, это что-то типа того, как если бы я не верил в то, что земля круглая. Мне и раньше не раз приходилось встречаться с такими людьми, искренне уверенными, что все окружающие просто обязаны верить в их правоту, чистоту помыслов, гениальность и тому подобное. Все они, как правило, на деле были безвольными алкоголиками. И не известно, что было следствием чего. То ли алкоголиками они становились из-за, якобы, неверия людей в очевидность их гениальности, то ли из-за пристрастия к алкоголю у этих «гениев» появлялись подобные бредовые комплексы. Но вот за этим белобрысым природа не доглядела, по чистой случайности наделив его некой гениальностью. Только отсыпала ему эту гениальность не полностью, породив, таким образом, недогения. Сэм же, судя по всему, особо по этому поводу не расстраивался и с легкостью дополнял свою недогениальность чистым спиртом. Но вот вера в то, что все обязаны безоговорочно ему доверять, была отмерена, как положено, в полной мере.

 - Как говорил кто-то, верю только в то, что вижу, - заявил я Сэму. – Давай, раскладывай кролика на молекулы. А я посмотрю.

 - Выпьешь?

 Не отвечая, я выразительно посмотрел в глаза алкогению.

 - Понял, - отступил тот и принялся устраивать кролика на чаше, которую положил в похожее на стоматологическое кресло, опутанном разноцветными проводами и окруженном похожими на спутниковые тарелками.

Кролик, заставив меня замереть с отпавшей челюстью, испарился и появился снова почти вовремя, с опозданием на три минуты. Надо ли говорить, что полчаса ожидания тянулись как полдня? Три лишних минуты показались часом. Зато, когда воздух над чашей уплотнился, перестал быть прозрачным и превратился в усыпленного белого кролика, мы оба с облегчением вздохнули.

 - Наливай, - сказал я ученому. – А то уйду.

 - Слушай, Сэм, - снова обратился к хозяину лаборатории, после того, как несколько мензурок разбавленного спирта простимулировали мое воображение. А вот там… Ну… В разложенном состоянии организм стареет? Типа, если ты сейчас испаришь меня, запрограммировав появиться через сто лет, я появлюсь таким же? Или столетним стариком?

 - Естественно таким же. Неужели непонятно? Стареет именно организм, так же, как и любой механизм, за счет изнашивания материалов из которых он состоит. Возьмем механизм из вращающихся шестеренок. Это конечно не совсем тот пример, но все же. Срок действия механизма, в зависимости от своевременности смазки и качества смазочного материала, от десяти до двадцати лет. Потом зубья на шестернях сработаются. А теперь скажи – как долго будут срабатываться зубья, если механизм разобрать и положить шестерни на полку?

 - Ну не надо меня совсем уж за идиота считать. Все мне понятно. Просто хотел уточнить. И что, так можно хоть на тысячу лет вперед отправиться?

 - Теоретически, хоть на миллион. Почему я и сказал, что пример с шестернями не совсем подходит. Те же шестерни со временем изъест коррозия. А вот элементарные частицы – вечны. Понимаешь? Вот только для программирования на тысячелетие массы подобной человеческому телу, понадобится аппарат мощностью куда гораздо большей, чем этот.

 В итоге эксперимента с кроликом я, пришедший с намерением излечить Юлькиного брата от алкоголизма, сам нахрюкался почти до невменяемого состояния.

 Проснувшись ночью в своей квартире, долго не мог сообразить, был ли фантастический эксперимент на яву, или только приснился. В конце концов, решив разобраться на трезвую голову, снова уснул.

 С утра замотался по делам бизнеса. Ближе к вечеру буквально сгорал от желания остудить вчерашний перепой холодным пивом. Но, в отличие от некоторых, в одиночку не пью даже пиво. А потому позвонил Денису - бывшему однокурснику, с которым с институтских времен поддерживал дружеские отношения. Была у того свойственная нашему поколению идея-фикс – откосить от службы в армии. Лично я давно отдал долг Родине и не понимал страха перед годом службы в среде таких же пацанов, с которыми мы общаемся в обычной жизни. Но и с нравоучениями к озабоченным милитарифобией приятелям никогда не лез. Так вот, Денису до двадцати пяти лет удавалось избегать призыва, однако на этот раз, похоже, его зацепили серьезно, и через день ему предстояло явиться в военкомат с вещами. О чем он и сообщил мне, когда я позвонил с предложением попить пивка.

 Вникнув в суть трагедии, я взял вместо пива три бутылки водки и отправился провожать друга на воинскую службу. Нет-нет, я не алконавт, типа Сэма. Выпиваю лишь по особым случаям не чаще раза в месяц, а то и реже. Просто так сложилось, что третий день подряд случались эти самые исключительные случаи. Сперва Юлькина днюха, потом шок от испарения и возрождения кролика, теперь вот друг в армию уходит. Ну, не провожать же Дэна пивом, согласитесь?

 Короче, я опять наклюкался и остался ночевать у приятеля на кухонном диване. И приснился мне до того реалистичный сон, что проснувшись… В общем, приснилось, будто я предложил Дэну отправиться с помощью Сэмова испарителя лет на несколько вперед, чтобы появиться вновь молодым и здоровым в то время, когда его призывной возраст пройдет. И будто бы утром мы явились в лабораторию алкогения, и тот испарил Дениса на пять лет.

 Сон был до того реальным, что проснувшись и обнаружив приятеля мирно спящим, я сильно удивился. Но от приснившейся идеи не отказался и, сбегав за пивом, разбудил друга и предложил отправиться к Сэму.

 Однако Дэну, судя по всему, тоже приснилось нечто такое, от чего он поменял свое мировозрение на диаметрально противоположное. Во всяком случае водка так на него повлиять не могла – я брал качественный и далеко не самый дешевый продукт. Узнав, что я предлагаю ему откосить от службы, тот вдруг решительно заявил, что намерен отправиться в армию. И в его словах прямо-таки сквозило искреннее желание.

 И еще, Дэн вдруг схватил чистый лист и нарисовал на нем какую-то карту, на которой крестиком обозначил клад. Прямо так и написал над крестиком «клад». Вручив карту мне, велел беречь ее до его дембеля.

 Так и ушел мой друг в армию, а я, протрезвев, ужаснулся своему желанию использовать Дэна в качестве подопытного кролика в испарителе сумасшедшего алкогения.

***

 Так как и фантастический эксперимент, и большинство встреч с Сэмом сопровождались обильными алкогольными возлияниями, то в последующие полгода я предпочитал считать испарение кролика таким же бредовым сном, как и испарение Дэна... А если не врать и признаться честно, то мысль о переносе во времени прочно засела в моей голове. Заманчиво было переместиться в будущее. Все чаще задумываясь над этим, я фантазировал, как переношусь во время с продвинутыми технологиями, в мир, подобный тем, которые видел в фантастических фильмах. Правда, мое воображение почему-то останавливалось на летающих авто и стереоэкранах на всю стену. А еще подсчитывал проценты, которые за сто лет накапают на счету, если положить в банк определенную сумму.

 Периодически заходил к Сэму, как бы просто так, поинтересоваться его житьем-бытьем.  Каждый раз хотел заговорить о перспективе собственного переноса в будущее, но что-то меня удерживало. Вернее, не что-то, а вид этого недоразумения, называемого ученым. Ну не мог я поверить, что он мог создать нечто подобное машине времени. И тем более, не мог довериться ему. И все же, он на моих глазах испарил и снова материализовал кролика…

И вот, неудачная встреча Нового Года и коварный зеленый змей вновь заставили вернуться к мысли о переносе во времени. А что? Вот испарюсь сейчас и материализуюсь в канун следующего Нового Года, чтобы успеть подготовиться к празднику более основательно. Или нет, не через год, а через полгода. Как раз Дэн вернется из армии, а уж с ним-то мы замутим веселую жизнь.

***

Первого числа, ближе к обеду меня разбудил звонок мобильного.

 - Але.

 - Ну, ты не передумал? - услышал я нетрезвый голос Сэма. – А то, у меня тут идея появилась по фрагментации крупных биологических масс. Можно заодно и проверить.

 - Ты о чем, Сэм? – я действительно напрочь забыл о своем давешнем звонке.

 - Ты что, пьяный, что ли? – поинтересовался тот и икнул.

 Пока я прислушивался к своему организму, чтобы определиться с ответом на этот вопрос, он продолжил:

 - Ты Новый Год с кем встречал?

 - С Никитосом. Ты его, наверное, не знаешь. Ну и с его подругой, и с подругой его подруги… - далее я хотел было поинтересоваться, зачем он об этом спрашивает, но при упоминании о Нинкиной подруге все вспомнил. М-да.

 - Ну, а спал-то с кем? – Сэм продолжал задавать наводящие вопросы. – С Никитосом, что ли?

- Да все я вспомнил. Слышь, а ты что, взаправду хочешь разложить меня на эти, как их?

 - Дык ты же сам меня уговаривал. Или я чего-то путаю?

 Я задумался. Белобрысый алкогений что-то там говорил в трубку, но я не слушал его и, в конце концов, он сбросил вызов.

 Не знаю, сколько я так просидел, держа немую трубку у уха и размышляя над принятым ночью решением. Нет, оно понятно, что по пьянке всякое может в голову взбрести. Вот если бы тогда под рукой оказался Сэм со своим испарителем, то сейчас бы я уже точно витал бы в воздухе в виде разрозненных нуклонов. Или нет. Я бы уже очнулся там, в будущем. Ведь в небытие время должно проходить мгновенно, как во сне, в котором ничего не снится. Может, все-таки рискнуть?

 В конце концов, позвонил Сэму и, узнав, что тот уже едет в институт, договорился с ним встретиться там. На месте уже решу окончательно.

 Как ни странно, двери института, несмотря на первый новогодний день, были открыты. Сэм уже ждал меня у крыльца, притопывая на морозе. Пройдя в лабораторию, мы первым делом выпили за Новый Год, пожелав друг другу в этом году всяческих благ. Это было моей самой большой в жизни ошибкой. Не в том смысле, что не надо было желать благ белобрысому, а в том, что я выпил с ним эту первую стопку. Спирт слился в объятиях с новогодней водкой, которая все еще будоражила мою кровь. За первой стопкой последовала вторая. После третьей я почувствовал в Сэме родную душу и посетовал ему на свое несчастье.

 Надо сказать, что любая, самая пустяковая неурядица начинает казаться более глобальной, когда сетуешь на нее кому-либо. А если это дело еще и усугубляется принятием спиртного, то в итоге любой пустяк уже воспринимаешь, как нечто подобное апокалипсису.

 - Не, чувак, ты представляешь, а? Я... Нет, ты понимаешь? Не кто-то там, а Я! Я провел Новогоднюю Ночь один! Представляешь? О-дин! – жаловался я Сэму. – Вот ты веришь в приметы? Нет? Правильно, чувак. Я тоже не верю. Но, блин, все равно, сыкотно как-то. Вдруг у меня и вправду весь этот год баб не будет… Чур меня, чур. Наливай еще по граммульке.

 - Да никаких проблем, Димыч, - вытянул ладонь в успокаивающем жесте собеседник. – Ты, кстати, не знаешь, где Юлька Новый Год справляла? Даже не позвонила, не поздравила братишку. Нет, не знаешь? Ну да, ик, ладно. Ща мы тебя спасем. Мы вычеркнем этот год из твоей жизни! Давай на посошок, и, как говорится, просим проследовать к аппарату. А чего вы с Юлькой-то расстались?

 - Чего? А-а, с Юлькой-то… Да не помню я уже. Ну, давай по последней. А то тебе, Сэм, сейчас напиваться нельзя. Все-таки в твоих руках человеческая, в смысле, моя судьба. Понял?

 - Ага, ик. А по какому поводу мы пьем?

 - Мы? – я попытался сосредоточиться, но голова закружилась. Меня вдруг бросило в жар. Сообразив, что до сих пор не удосужился снять дубленку, попытался встать, чтобы раздеться. Стул подо мной вдруг начал переворачиваться, и я провалился в густое, вязкое небытие.

***

- Н-но, залетные! Давай, родимые! Иэ-э-эх!

- Эй, Алексашка, чего это там? Никак лежит кто в сугробе? А ну, тормози, глянем.

 - Дык, пьянь небось какая, Петр Лександрыч. На кой он вам?

 - Тормози, говорю! Бездушный ты человек, Алексашка. А ежели бы я вот так пьяным вывалился из саней? Ты бы тоже промчал мимо?

 - Да што ж вы такое говорите-то? Нешто я не доказал вам свою верность, да не единожды? Да и обоз же сзади идет – подобрали бы вас. Это я к тому, ежели бы я не заметил, что вы вывалились…

День солнечный, морозный

 Легкий морозец пощипывает щеки. Дышится легко и приятно. Я явно куда-то еду. Еду? На чем? Не открывая глаз, прислушиваюсь к непривычным звукам. Ничего не понимаю. Да и откуда бы мне, городскому жителю, узнать звуки, которые издают запряженные тройкой лошадей сани на заснеженной дороге? Пришлось открыть глаза. Тут же зажмурился от слепящей искрящейся белизны. Из-под полуприкрытых век с удивлением разглядываю проплывающие мимо снежные пейзажи: поля, овраги, подлески. Еще больше удивляюсь, когда обнаруживаю, что лежу на задней скамейке саней, типа кабриолет. На передней сидят две фигуры в шубах и меховых шапках. У одного, что повыше, шапка необычно высокая, словно у виденных мною в исторических фильмах бояр.

 Интересно-интересно… Где это я? С кем это я? И как я здесь оказался? М-да… Как говорится, где какая рыба и почем? Но спирт я больше не пью. Где, кстати, этот алкогений?

 Приподнимаюсь и выглядываю за задний край саней. Заснеженные поля, кое где перемежающиеся с небольшими подлесками, тянутся на сколько хватает взгляда. Мы едем по хорошо укатанной дороге. Далеко позади виднеется целая вереница таких же саней. Нифига себе! Это ж откуда столько? Я даже не предполагал, что в нашей местности может быть столько лошадей…

 Но все равно, хорошо-то как! А воздух какой! Прямо как качественная водка – пьется легко и мягко. И пьянит так же. Или это я еще от спирта не отошел. Да и ладно. Все равно хорошо! И петь хочется.

 - Ой, Моро-оз, Моро-о-оз! – заорал я что было сил. – Не моро-озь меня-а! Не-е моро-озь меня-а-а-а, ма-ево-о коня-а!

 Как только я загорланил, сидящие впереди даже подпрыгнули от неожиданности. Обернувшись, уставились на меня. Поняв, что я не просто так ору, а пою, один, что повыше ростом, радостно заулыбался. Почесав подбородок под реденькой бородкой, он толкнул соседа и показал на меня.

 - Видал каков, а? А ты, Алексашка, хотел его в снегу замерзать оставить.

 - Дык обоз же сзади. Подобрали бы, чай.

 - Не-е моро-озь меня-а, ма-а-ево-о коня-а! У-у меня-а жена-а-а-а ух ревни-ивая-а! – продолжаю горланить, ожидая, что мужики подхватят, и мы заорем хором.

 Однако подпевать мне никто не стал. Мужик с окладистой бородой, которого звали Алексашкой, продолжал следить за дорогой, держа в руках вожжи. Второй постоянно оборачивался, бросая на меня заинтересованные взгляды, и улыбался.

 И все же, где Сэм? Хотел было обратиться к сидящим впереди попросту, мол, мужики, то да се. Но, почему-то вдруг поддался настроению – еду в цивильных санях, как какой-то доисторический барин – потому обратился соответственно:

 - Господа, а где этот, кхм, Сэм?

 - Сэм? – переспросил высокий. – Англичанин что ли?

 - Да какой еще англичанин? – отмахиваюсь я. – Семен он. Так, где он?

 - А ты как встретишь его, так сразу бей его в морду, - вместо ответа, советует мужик.

 - Это надо, - соглашаюсь я и тут же настораживаюсь. – А что он еще натворил? Опять кого-то на нуклоны разложил?

 - Непонятно ты изъясняешься как-то, - как бы между прочим говорит высокий, перекидывая ноги через сиденье и разворачиваясь ко мне лицом. – А Семену в морду дай за то, что бросил тебя пьяного в эдакой глухомани. Кабы не мы, так и околел бы ты вскоре.

 - Так вы что, на дороге меня подобрали? – приподнимаюсь и оглядываюсь вокруг. Места действительно безлюдные. Даже странно, что в наших краях могут быть такие, чтобы не было видно ни строений, ни высоких труб многочисленных комбинатов и заводов, ни… Ё-мое! Да даже линий электропередач не видно! Это ж где я оказался? И, главное, каким образом?

 - Ты чьих будешь? – отрывает меня от созерцания диких окрестностей собеседник.

 - Дедиков я, Дмитрий Станиславович, - сам не знаю почему, представляюсь полным именем.

 - Не слыхал, - мотает головой тот. – С западных границ, либо? Сословия какого?

 Я непонимающе уставился на мужика. Чего это он выпендривается? Какое еще, нафиг, сословие? Послать его куда подальше? Не, а то еще выкинут из саней. Я даже не знаю, в какую сторону идти. Надо, кстати, разузнать, где мы есть.

 - Сами-то кто будете? – задаю встречный вопрос.

 Возница оборачивается и смотрит на меня, удивленно подняв брови. Высокий вдруг взрывается громким смехом, с азартом хлопая себя по коленям.

 - Видал, Алексашка? – толкает он соседа. – Вот и не признал меня человек! О чем это говорит?

 Тот пожимает плечами и спрашивает:

 - Плетей?

 - Дурачина! – снова хохочет тот. Потом вмиг посерьезнев, с явным пафосом в голосе и позе, провозглашает: – Велика Россия – вот о чем это говорит! И не удивительно, при таком-то величии, что меня не везде узнают. Думаю я, Алексашка, что есть такие уголки дальние, где даже Императрицу могут не признать, коли появится вот так попросту.

 - Да что вы такое говорите-то, Петр Лександрыч? Разе ж можно императрицу-то не признать?

 - А вот кабы не был ты при дворе да не видел бы ее никогда. Жил бы сызмальства в далекой тьму-таракани, в захудалой деревеньке. А? Откуда бы ты мог ее узнать, ежели встретил бы вот так попросту, в санях проезжаючи?

 - Дык как жешь она так-то попросту? Да разе ж такое может быть?

 - Не может, - соглашается высокий. - Так и я, Светлейший Князь Петр Невский, не могу. Али нет?

 - Ну-у, - протянул возница. - То все знают, что вы так как раз и можете…

 Я пытался вникнуть в непонятный разговор, но чистый морозный воздух и мерный ход саней подействовали на меня усыпляюще. Мелькнула мысль, что надо бы спросить у мужиков, почему сани не снаряжены праздничными колокольчиками, но, не справившись с обволакивающей дремой, пропала.

Боярское застолье

 - Эй, Дмитрий, вставай уже. Приехали. Ночь впереди – выспишься еще, ежели захочешь.

 Открываю глаза. Оп-па, да уже темно на улице! Вот это я поспал! А это что за бородач меня тормошит? Ага, это тот, которого Алексашкой кличут.  Поднимаюсь, осматриваюсь вокруг. Какая-то сюрреалистическая картина. При свете факелов гомонят суетящиеся люди. Фыркают и ржут кони, пуская из ноздрей пар.

 Мелькает догадка - не к цыганам ли я попал? Да нет. Не похоже. Нет ни цыганок, ни цыганят. Кругом только взрослые мужики, одетые в странные, с полами гораздо ниже колен, то ли пальто, то ли шинели темно-синего цвета, перепоясанные чем-то вроде шарфов. На головах прикольные шапки-колпаки того же цвета.

 Ё-о мое! Так это ж ролевики-реконструкторы! Вон у мужиков ружья старинные. И одежда под старину. И сабли.

 Но я-то как к ним попал?

 - Чего смотришь, будто чертей углядел? Пойдем, с тобой Петр Лександрычч говорить хочет, - позвал разбудивший меня мужик.

 - Какой Петр Александрович?

 - Очумел спьяну? – возмущенно воскликнул тот.

 Судя по голосу, был он довольно молод. Да и глаза выдавали возраст. Если бы не солидная русая борода, то, возможно, выглядел бы этот Алексашка не старше меня. Интересно, если я бриться перестану, у меня такая же борода вырастет? Или такая, как у того длинного? Провожу рукой по щекам, ощущая густую щетину – пожалуй, не хуже чем у этого борода получится.

 - Чего ты орешь-то? Я в ваши игры не играю, - примирительно говорю Алексашке. – Тебя звать-то как?

 - Александр я, Меньшиков. Денщик Петра Лександрыча, - приосанившись, гордо представляется тот.

 М-да. Похоже, заигрался мужик. Ну да ладно. Разберемся.

 Двигаю за ним, продолжая рассматривать окружающих. Не вижу ни одного бритого лица. Одни бородачи кругом. Это что ж они, специально бороды поотращивали? Или может, поприклеивали? Может, дернуть этого Алексашку за бороду? Да ну его нафиг.

 Только сейчас рассмотрел в мерцающем свете факелов, что перед нами находится большое бревенчатое строение. Окошки маленькие, затянутые желтоватой мутной пленкой вместо стекла, сквозь которую виден внутренний свет. Поднимаемся на невысокое, в три ступеньки, крыльцо. Дверь распахивается, и навстречу нам выбегает тетка с деревянным ведром в руках. Одета она, соответственно, под старину: длинное, до самых пят, пальто (или как там называется эта одежка?), на голове шаль, концы которой перекрещиваются на груди и завязаны аж за спиной.

  Не думал я, что у этих реконструкторов все так серьезно. Слышал, будто строят они какие-то крепости бутафорские и потом их штурмуют. Но чтобы вот так вот… Ладно еще одежку каждый себе пошить может. А вот чтобы такой сруб соорудить.. А лошадей где столько взяли? А сани? А оружие? Что-то тут не клеится. В голове мелькнула невероятная мысль, но тут, пропустив тетку, сопровождающий легко подтолкнул меня в двери.

 - Заходи, не выстужай.

 Входим. Недостаточно пригнувшись под низкой притолокой, задеваю ее шапкой, и та (шапка) слетает с головы. Машинально оборачиваюсь и поднимаю. С удивлением кручу в руках меховую шапку – у меня такой отродясь не было. Значит, кто-то заботливый напялил ее мне, чтобы я уши не отморозил, вместе с остальной бестолковкой. Спасибо ему.

 Только оказавшись в теплом помещении, соображаю, как же я все-таки замерз. Стремящийся уйти от окутавшего меня тепла холод проникает до самых костей. Не сдержавшись, сильно передергиваю плечами, словно трясущая в танце грудями цыганка.

 - Замерз, вижу, - слышу знакомый голос.

Облачко морозного пара, ворвавшегося вслед за нами с улицы, рассеивается, и я осматриваю помещение. Комната довольно большая – метра четыре шириной и около десяти в длину. Потолок невысокий – рукой достать можно свободно. Вход с улицы примерно посередине, без всяких тамбуров или сеней. У противоположной стены крутая лестница наверх. Справа большая печь. У печи суетится, подбрасывая березовые полешки в топку, горбатый мужичок в меховой безрукавке. Слева длинный дубовый стол, на нем стоит одинокий глиняный кувшин. Освещается все помещение расставленными на длинных полках вдоль стен свечами.

 Двое мужиков скидывают шубы и бросают их на стоящий в углу возле стола огромный сундук. Раздевшись, переступают через длинную лавку и усаживаются за стол.

 Тот, которого Алексашка называл Петром Александровичем, уже сидит за столом, как обычно лучась улыбкой. Он смотрит на меня так, будто рад мне безмерно. При этом, во взгляде его есть что-то покровительственное, заставляющее меня ощущать некую робость. Одет он, соответственно, в старинный кафтан зеленого цвета с невысоким воротником и широкими отворотами на рукавах, называемые, кажется, обшлагами. На его груди сверкает в мерцающем свете свечей большая звезда, величиной с чайное блюдце. Подобные звезды я видел на груди изображенных на картинах полководцев, типа Кутузова и Суворова. Звездоносец, продолжая улыбаться, жестом приглашает нас к столу.

 Откуда-то из-за печи выскакивает ранее незамеченная мною девка. Она тащит огромное блюдо с пирогами. Скрипнула отворившаяся под лестницей дверь и из нее вышли двое молодцев в одинаковых полотняных рубахах, с вышитыми по вороту красными нитками узорами. Один волок поднос с глиняными кружками, другой – четыре кувшина, держа в каждой руке по два. Водрузив все это на стол, они удалились – молодцы скрылись под лестницей, девка – за печью.

 Мой провожатый скидывает шубу в общую кучу на сундук. Следуя его примеру, сбрасываю свою дубленку, после чего останавливаюсь нерешительно, гадая, куда мне сесть. Видя, что Алексашка направляется в обход стола справа, намереваясь сесть рядом с улыбчивым Петром Александровичем, направляюсь с обратной стороны – все ж, меня он тоже звал присоединиться. Ловлю на себе удивленные взгляды усевшихся ранее. Александрович тоже смотрит с интересом. А Алексашка даже споткнулся об лавку, пялясь на меня. Осматриваюсь – что со мной не так? Вроде все в порядке – ширинка застегнута, штаны сухие, нигде ни в чем не измазан. Чего ж они так вылупились?

 - Этого, что ли, подобрали? – спрашивает один из мужиков и, задрав подбородок, чешет шею под еще более густой, чем у Алексашки, бородой.

 - Откуда ж такой-то? Нешто из Европ заехал? – гудит густым басом второй, держа в руках так и не донесенные до рта половинки разломанного пирога, начиненные парящей горячей капустой.

 От ударившего в нос пирожково-капустного аромата урчит в животе. Сглатываю заполнившую рот слюну.

 - А вот мы его и расспросим, - говорит высокий звездоносец. – Однако пусть сперва поест-попьет с дороги, а потом и расскажет нам, откуда в чистом поле в таком дивном виде оказался.

 Снова окидываю себя взглядом, не понимая, что такого во мне дивного, даже рукой провел по волосам – все нормально.

 Алексашка уже разливает по кружкам какой-то напиток из кувшинов. Голод отступает перед непреодолимой жаждой. Сажусь на лавку и вместе со всеми тянусь к кружке. В ней квас. С огромным удовольствием поглощаю большими глотками живительный напиток. Опорожнив кружку, с блаженством откидываюсь спиной на бревенчатую стену. Отдышавшись, хватаю с блюда пирог и начинаю уплетать его за обе щеки. Хорошо-то как!

 Бороды собравшихся за столом дружно колышутся в такт работающим челюстям. Видать, не я один тут голодный. Один только длинный не ест, потягивает квасок да посматривает на меня. Парочка напротив тоже не сводит с меня глаз.

 Снова подбежала девка, держа в одной руке стопку деревянных мисок, в другой миску, наполненную деревянными же ложками.

 Отворилась дверь, и в облаке пара появился еще один персонаж. После пробуждения вижу первое бритое лицо. Вошедший не старше меня годами, скорее всего даже моложе. Одет так же в длиннополую шубу и меховую шапку с пришитым к ней пушистым хвостом неизвестного мне зверя, надо полагать, какого-нибудь соболя или куницы.

 Вслед за парнем в избу ввалились двое бородачей в синих шинелях. Они тащили небольшой, но, судя по их скособоченным фигурам, довольно тяжелый сундук. За ними появился еще один, с ведерным бочонком в руках.

 - Что-то ты долго, Федор Савелич? – поинтересовался Петр Александрович.

  - Да то одно, то другое, - посетовал тот, сбрасывая шубу.

  На нем, как и на всех собравшихся за столом, надет зеленый камзол, только из-под ворота торчал белый кружевной воротник, да и отвороты на рукавах были оторочены белыми же кружевами, изрядно уже потертыми и испачканными.

 Мужики подтаскивают сундук к столу, ставят на пол и открывают. Подошедший Федор смахивает со стола деревянную посуду. Миски и ложки с глухим стуком разлетаются по полу. Из-за печи тут же выскакивает девка и начинает их собирать. Взамен мужики выставляют из сундука металлические - похоже, серебряные - блюда, чашки и кубки. Однако серьезно подготовились ребята. Теперь я понимаю, почему их называют реконструкторами. Да чтобы вот так все до мелочей… Да это ж просто маньяками этого дела нужно быть. А чтобы вместе такую толпу маньяков-реконструкторов собрать…

 Услышав журчание, оборачиваюсь. В той половине, где находится печь, один из мужиков придерживает установленный на лавке бочонок. Из отверстия в стенке бочонка льется в подставленный горбатым серебряный кувшин янтарная жидкость. Надо полагать – не компот.

 - Как же оно не замерзло? – высказываю вслух посетившую меня мысль.

 - Что не замерзло? – переспрашивает Федор, усаживаясь напротив и тоже с интересом меня рассматривая.

 - Вино, - поясняю свою мысль. – Если вы везли его с собой в санях, то оно должно было замерзнуть. На морозе даже водка густой становится, а это льется, будто в тепле находилось. Или у вас сани с подогревом есть?

 - Сани с подогревом? – переспросил теперь уже сидевший рядом Петр Александрович и захохотал. Остальные поддержали его. Отсмеявшись, он хлопнул меня по плечу, одобрительно сказав: - Экий ты веселый. Вино здесь, в яме, нас дожидалось.

 - В какой яме? - не понял я, чем вызвал новый взрыв хохота.

 Решив, что имелся в виду погреб или подвал, больше не стал переспрашивать.

 Тем временем мужики в синих шинелях, которых я про себя окрестил солдатами и, как оказалось, не ошибся, удалились за печь с несколькими большими блюдами. Через несколько минут появились оттуда в компании девки и тетки, которая перед этим вернулась с ведром, наполненным квашеной капустой. Все четверо несли в руках уже нагруженные снедью блюда.

 Ого! Да тут похоже пир намечается. Нет, я щас точно зауважаю этих ролевиков. У меня просто глаза разбегаются, и слюна декалитрами выделяется, еле успеваю сглатывать. На стол ставят поросеночка, покрытого румяной поджаристой корочкой – я такого только в кино видел. Следом блюдо с горкой таких же румяно-поджаристых птичьих тушек. Когда Федор с хрустом разломил одну сочную тушку, я чуть не захлебнулся, пришлось несколько раз судорожно сглотнуть. Прямо передо мной тетка поставила блюдо с горой жареных рыбин, каждая величиной с хорошую сковородку.

 - Лещ, - заявляю тоном знатока и по примеру одного из сидящих напротив мужиков, стягиваю обжигающую пальцы рыбину прямо на стол перед собой.

 - Боже упаси, - восклицает тетка. – Нешто мы вам леща бы подали? Карась это.

 - Фигасе, карасик! – искренне восхищаюсь я, отправляя в рот зажаристую рыбью шкурку. – Мутант какой-то.

 - Карась это, ей богу, карась, - испуганно лопочет тетка, прижав руки к груди.

 - Ладно, иди, старая, - включаюсь я в игру и отпускаю ее царственным жестом. Однако добавляю вдогонку: - Но ежели рыба окажется радиоактивной, пеняй на себя.

 Оглянувшись, та шустро скрывается за печкой.

 Снова ощущаю на себе заинтересованные взгляды. Под хруст перемалываемой крепкими челюстями снеди, все собравшиеся продолжают пялиться на меня. Но вопросов никто не задает, ибо свято блюдется правило – когда я ем, то глух и нем.

 Пока расправляюсь с карасем-мутантом, заедая его квашеной капусткой и запивая вином из поставленного передо мной кубка - надо сказать, весьма неплохим вином - на столе появляется большой горшок с пшенной кашей. Фигасе, меню – каша с вином. Вспоминается одна из моих бывших, которая пыталась меня научить какое вино к какому блюду нужно подавать. Интересно, что бы она к пшенке посоветовала?

 Сотрапезники начинают черпать кашу серебряными ложками, дуют на нее и аккуратно одними зубами, чтобы не обжечь губы, соскребают с ложек в рот.

 - Эй, гарсон! – щелкаю пальцами в сторону печи. – А ну, подайте мне деревянную ложку!

 - Нешто серебром княжеским брезгуешь? – удивленно спрашивает звездоносец, выпустив изо рта поросячью ножку.

 - На кой мне этим серебром губы жечь? Деревянной лучше.

  Петр Александрович, прищурив глаза, несколько секунд смотрит на меня задумчиво.

 - И то верно, - наконец говорит он и тоже требует в сторону печи: - А ну и мне деревянную ложку!

 - И мне! – Федор отбрасывает серебряный прибор.

 - Всем деревянные! – орет Петр Александрович.

 - Но только ложки деревянные, - типа, шучу я. – А капусту зеленую!

 - Почему зеленую? – с серьезным видом интересуется Федор.

 - Какую капусту? – тоже не понимает Петр.

 - Ну, типа, баксы, - поясняю, но, глядя на выражения лиц собеседников, понимаю, что лучше перевести разговор на что-нибудь другое.

 Пока соображаю, на что бы перевести разговор, зачерпываю ложкой кашу и отправляю в рот. И тут же открываю рот во всю ширь и вылупляю глаза – каша-то действительно горячая.

 - На, запей, - хохочет Петр, подавая мне кубок.

 Поспешно тушу пожар во рту и вытираю рукавом выступившие слезы.

Вино хоть и кажется слабым, но я чувствую, что пьянею. Меня начинает угнетать это молчаливое застолье. Хочется общения.

 - Здорово вы тут все устроили! – искренне говорю, обводя вокруг взглядом. – А меня в свою компанию примете?

 Да что ж этот долговязый все хохочет-то?

 - А ты кто таков будешь? – спрашивает один из бородачей, что сидят напротив.

 - Дык, я этот, Дмитрий Станиславович Дедиков, старший заместитель младшего научного сотрудника отдела по контактам с негуманоидными расами Института имени Саурона, - и притворно удивляюсь: - Нешто не слыхали?

 - Не слыхал я, - отвечает бородач.

 - И я не слыхал, - поддерживает его второй.

 - Так давай знакомиться. Заодно и выпьем за знакомство. А то негоже хорошее вино молча потреблять. Правильно я говорю, Петр Александрыч? – ищу поддержки у соседа, одновременно хватая кувшин. Сосуд оказывается пустым, потому ору в сторону печи: - Гарсон, еще вина!

                                                      Сумасшедшая ночь

 Просыпаюсь и долго лежу, не открывая глаз. Голова гудит. Во рту такое ощущение, как будто я долго жевал грязные носки, снятые с мертвого бомжа. Желудок говорит о том, что я в конце концов проглотил эти носки на сухую, и требует их чем-нибудь залить. Пытаюсь вспомнить события, поспособствовавшие такому моему состоянию. Помню, как пришел в лабораторию к Сэму, и мы начали употреблять его любимый напиток… Нет, с пьянкой надо завязывать! Я, конечно, и раньше был не промах в этом деле, но только по особым случаям, и до беспамятства никогда не напивался.

 А что за ерунда мне снилась? Бред какой-то. То ли цыгане, то ли какие-то ролевики. Пир какой-то…

 А кто это храпит? Сэм, что ли? И где это я? Может открыть глаза? Темно, нифига не видно. Ощупываю свое ложе. Подо мной нечто типа матраса из мешковины, набитого то ли сеном, то ли соломой. Под ним - строганые доски… Нары? Вытрезвитель? Этого еще не хватало! Убью Сэма! Ё-о моё, башка раскалывается. Надо срочно попить. Кое как, закрыв глаза из-за сильной головной боли, сажусь. Да что там за урод храпит так громко? Аж в мозгах отдается. Откуда-то доносится глухой собачий лай. Смотрю в ту сторону и различаю в кромешной тьме серый четырехугольник маленького окошка. Ну, точно «трезвяк». А где еще такие маленькие окна могут быть? А чего это за окном такая темень. Там что, нет ни одного фонаря? Снова залаяла собака. Хрустит снег под чьими-то ногами. Кто-то прошел снаружи. Встаю и, перебирая руками по своему ложу, двигаюсь к окну. Ложе заканчивается и я опираюсь о стену. Не понял… Под рукой круглое бревно… Ощупываю стену – сруб. Вот те на… Где я? За окном снова заскрипел снег. Послышалось лошадиное фырканье. В голове всплыл сегодняшний сон. Сон ли?

 Может, лечь обратно и уснуть? Может, это такой сон реалистичный? Проснусь и даже и не вспомню о нем. Однако пить-то хочется, аж не могу.

 - Эй! – ору в темноту. А чего стесняться-то во сне? А вдруг не во сне? Вдруг и правда трезвяк? Щас выйдет мент со связкой ключей да долбанет этой связкой мне меж ног. М-да. Образ мента со связкой ключей остался в моей голове после того, как в шестнадцать лет на Девятое Мая мы с пацанами сцепились с группой лиц кавказской национальности. Наваляли мы им тогда знатно. Вот только к финалу подоспели УАЗики пэпээсников, и доблестная милиция повязала всех, кто не успел убежать. Надо сказать, что лица южной национальности и не думали убегать, но те, кто нас бережет, старательно их не замечали, хватая лишь лица славянской национальности. Так и оказался я первый и единственный раз в «обезьяннике». Тогда мне тоже захотелось пить и я, постучав кулаком по решетке, крикнул, чтобы дали попить. На мой зов появился огромный мент с заспанной физиономией. В его руках позвякивала массивная связка ключей. Отперев решетчатую дверь, громила молча и как-то лениво качнул этой связкой, и она с издевательским звоном врезалась мне в пах.  Пока я, скрючившись, приходил в себя, мент молча запер дверь и удалился досматривать прерванный сон. М-да. И вспомнится же такое во сне…

 Еще раз ощупав бревна сруба и снова заверив себя, что вытрезвителей с такими стенами быть не может, опять ору:

 - Эй! Сэм! Люди! Кто-нибудь! Не дайте помереть! Дайте водицы напиться!

 Доносившийся из темноты храп смолкает.

 - Ты чего разорался, Дмитрий? Ополоумел, либо, от учености своей?

 - Ты кто? - спрашиваю, пытаясь вспомнить, кому принадлежит голос.

 Со скрипом отворяется дверь, и комната освещается дрожащим пламенем свечи, которую держит вошедший бородатый мужик.

 - Што за ор? – осведомляется он. – Али режут кого?

 - Ды вон, Станиславыч чегой-та всполошился, - поясняет вошедшему сидящий на ложе у противоположной стены еще один бородач. И, хихикнув, добавляет: - Видать, пока он спал, черти его ученую душу уволочь хотели.

 - И што ж теперь? – вошедший прошел к свободному топчану у противоположной стены и сел. – Ежели каждый раз орать, когда черти по душу приходят, так и голоса лишиться можно.

 Заявив это, бородач задул свечу и заворочался на ложе, устраиваясь поудобнее. Второй, судя по звукам, тоже улегся.

 Я продолжаю стоять, опершись о стену и пытаясь переварить увиденное. В памяти всплывают обрывки воспоминаний о вчерашнем банкете с реконструкторами. Так значит, это не сон? Значит я действительно, если верить этим ряженым бородачам, каким-то образом оказался в чистом поле, вдали от людского жилья, в двадцати пяти верстах от крепости Оскол. Какой еще нафиг крепости? От Старого Оскола, что ли? Хрень какая-то. Нет, надо попить. Потом завалиться спать. Утром разберемся.

  Наощупь двигаюсь в том направлении, где должна быть дверь. Обогнув топчан, на котором только что спал, добираюсь до цели и, провожаемый громким всхрапом одного из бородачей, выхожу в освещенный одинокой свечкой узкий коридор. Осматриваюсь. Справа и слева еще несколько дверей. Все они одинаково безликие, без каких либо табличек и номеров. В середине коридора обнаруживаю крутую лестницу, ведущую вниз.  Спускаюсь и попадаю во вчерашний банкетный зал. Помещение погружено в полумрак, ибо пара свечей не могут дать достаточного света.

 Показалось будто при моем появлении две темные фигуры поспешно скрылись за печью. Тут же оттуда выбежал горбун и вопросительно уставился на меня.

 - Слышь, мужик, - обращаюсь к нему. – Воды холодной хочу, аж пипец.

 Тот молча отошел к стоящей на лавке у двери кадке, зачерпнул из нее деревянным ковшиком воду и протянул мне.

 - А-а, зашибись водичка, - одобряю, напившись. Вода и в самом деле оказалась необычайно вкусная. А может, мне это показалось из-за жестокого сушняка. – Слушай, зёма, дай мне какую-нить кружку. Возьму водицы с собой в номер.

 Горбун непонимающе смотрит на меня, продолжая молчать. Он что, немой, что ли? Или по-русски плохо понимает.

 - Налей мне воды с собой в номер, - громко, по слогам повторяю просьбу, на всякий случай сопровождаю слова жестами, указывая на ковшик, на кадку с водой, щелкая указательным пальцем себя по горлу, показывая наверх, где находятся номера.

 Горбун продолжает пялиться, будто ничего не понимает. Как же тогда он сразу понял, когда я попросил пить?

 От входных дверей слышится шорох. В полумраке вижу, как, сползая по стенке, заваливается на бок сидящий на полу солдат. Ружье стоит рядом, прислоненное к стене. Ишь ты, спит на посту, зараза. Ну да пусть себе дрыхнет. Мне оно до лампочки.

 Снова шорох, только теперь из-за печи. А чего это горбун так вертит головой, затравленно зыркая то на меня, то на спящего часового, то в сторону печки? Отодвигаю его с дороги и иду к кадке.

 - Короче, мужик, если тебе влом дать мне кружку, я возьму с собой этот ковшик, - зачерпываю водицы, делаю еще несколько глотков и направляюсь к лестнице. – Да не баись. Не сгрызу я ковшик. Утром верну обратно.

 Краем глаза замечаю шевеление за печью, словно кто-то старается спрятаться от меня. Может горбун тут с с какой-нибудь Эсмеральдой развлекается? Ишь ты, Квазимода.

 - Бэль, тра-та-та, та-а, та, та, тра-та-та, - хитро подмигиваю мужичку и, напевая мотив хита моего детства, поднимаюсь по лестнице.

 Поднявшись, смотрю на одинаковые двери и понимаю, что не помню откуда вышел. Так, когда я вышел, спуск был слева. Значит либо эта, либо та. Моя та, откуда доносится храп. Ага, храпят здесь, значит мне сюда. А здесь? Во блин, здесь тоже храпят. М-да.

 В задумчивости отхлебываю из ковшика. Нет ну, до чего же вкусная водичка! Отворяю дверь и пытаюсь рассмотреть что-либо в темноте. Безрезультатно. Стоп – храп доносится слева. Слева находился только мой топчан. Значит это не мой номер. Открываю другую дверь. Здесь, как положено, храпят дуэтом справа. Пробираюсь к своему ложу, пристраиваю ковшик на полу и заваливаюсь на шуршащий то ли сеном, то ли соломой матрас.  Как говорится, утро вечера мудренее. Вот проснусь утром и разберусь со всеми непонятками. Главное, спиртного больше ни граммульки. Как пел великий русский классик: – «нет, ребяты-демократы, только чай».

 Ворочаюсь, пытаясь устроиться поудобнее, и понимаю, что спать-то не хочется. А под эту надрывную колыбельную, которую поют мне от противоположной стены бородатые дядьки, уснуть и вовсе будет сложно. Тихонечко свищу. Говорят, если тихо посвистеть, то храпящий смолкает. врут однако. Как храпели, так и храпят. Ну что ж, заполучите. Свищу коротко, но громко. Храп смолкает. Я начинаю шумно сопеть, слегка всхрапывая, изображая глубокий сон. Бородачи, послушав мое сопение и так и не поняв, что их разбудило, поворочались и вскоре снова захрапели. Интересно, в этом отеле есть номера для не храпящих? И что это вообще за место такое? Только сейчас до меня доходит, что в доме совершенно отсутствует электричество. Или я не заметил? Может, свечки горят лишь, как говорится, для антуражу. Ну, не может же быть такое строение и без электричества. Пытаюсь вспомнить, обращал ли во время вчерашней пирушки внимание на потолки – там наверняка должны находиться какие-нибудь лампочки. Или нет? Так же, не помню, чтобы на стенах находились выключатели и розетки. И вообще никаких электрических приборов не видел.

 Через несколько минут сомнения берут верх, и я поднимаюсь и отправляюсь в коридор – там есть хоть какое-то освещение – искать признаки электричества. Снова по стенке добираюсь до двери. Чего ж она так скрипит-то? Фигасе, а это что за абреки? При моем появлении от соседней двери отпрянули две темные личности с надвинутыми на глаза мохнатыми папахами. В руках у ближнего ко мне сверкнул кинжал. Что-то зло прошипев, абрек кидается вперед, нацелив лезвие в мою грудь.

 В очередной раз искренне благодарен тем навыкам, которые в свое время практически насильно вдолбил в меня родной дядька. Дядя Миша за небольшой оклад вел секцию дзюдо в местной ДЮСШ, куда и таскал меня с раннего детства, заставляя кувыркаться на татами с остальными своими подопечными. Когда я подрос, дядька стал брать меня на занятия по боевому самбо, которые он проводил два раза в неделю для более взрослых клиентов, и уже за более существенную плату. Эти занятия он особо не афишировал, и попасть на них могли люди лишь по рекомендациям тех, кого дядька хорошо знал. Причиной такой скрытности, вероятно, были события из времен Советского Союза, когда дядя Миша отсидел пару лет за незаконное преподавание боевых искусств. Вот и остался у родственника пунктик по поводу этого дела.

 Практически автоматически встречаю кинувшегося на меня придурка с ножиком по схеме, отработанной не только на тренировках, но и в частых, в период моей бурной юности, уличных драках. Слегка разворачиваю корпус, уходя с линии направления клинка. Блок, захват запястья, рывок на себя, одновременно втыкаю встречный левой ногой в ребра. Сдавленный хрип застывает у мужика в глотке, стопоря дыхание. На этом можно было бы и оставить это обмякшее тело, но я продолжаю наработанные движения. Хватаю чуть выше запястья второй рукой. Снова рывок на себя и резкий тычок его же локтем назад. Хруст выламываемого сустава сливается со звяканьем выпавшего кинжала. Абрек, выпучив глаза, сдавленно сипит. Если бы не предшествующий удар по ребрам, остановивший работу легких, он бы сейчас орал благим матом. Знаю по себе, что такое перелом сустава…

 Тут до меня доходит реальность произошедшего. Ё-о, твое-мое! Чего это я наделал-то?! Вдруг это у них, у ролевиков этих, игра такая? Типа, злые абреки вырезают спящую заставу. А тут я такой бэтмэн, блин, незваный. Точно говорят, незваный бэтмэн хуже татарина. Что ж делать-то теперь?

 - Э! Э, мужик! – отскакиваю от кинувшегося на меня подельника поверженного ролевика. Хорошо еще, поверженный скрючился на полу между нами, и его товарищ не смог налететь на меня сходу. Стараюсь держаться так, чтобы вышедший из игры продолжал оставаться между нами. – Мужик, мужик, да погоди ты! Харэ махать своим тесаком, говорю! Я в ваши игры не играю. Слышь, придурок, что я тебе говорю?

 Однако тот не придает моим словам никакого значения и продолжает стараться достать меня кинжалом. Несмотря на тусклое освещение, у меня нет сомнений в том, что клинок в его руке не игрушечный и заточен как следует. Черт, и куда это я влип? Похоже, этот мужик вполне серьезно хочет меня зарезать.

 - Мужик, ты можешь послушать меня секунду? Слышь, давай разберемся, а?

 Снова никакой реакции на мои слова. Что-то надо делать, ибо рано или поздно он меня достанет. Нарочито подставляюсь под удар и ловлю его руку с кинжалом, выкинутую в длинном выпаде к моему животу. Не давая ему остановить движение, дергаю. Мужик летит вперед, споткнувшись о своего товарища. Продолжая тянуть за руку, сжимающую оружие, придаю телу атакующего еще большее ускорение и слегка подправляю направление полета. Бум-м-м – мужик врезался головой в бревенчатую стену. Мохнатая папаха конечно смягчила удар, но все равно, дом сотрясся, будто от хорошего удара кувалдой. Разве что, звук был такой, как если бы кувалдой влупили через прислоненную к стене подушку.

 Второй кинжал звякнул об пол. Тупо смотрю на обмякшее у моих ног очередное тело, продолжая держать его за руку. Теперь мне точно кранты. Даже если не разорвут на месте остальные ролевики, а в номерах уже слышится шум и голоса, даже если мне удастся каким-то чудом замирить с первым абреком, несмотря на выломанный из сустава локоть и, как минимум, хорошо отбитые ребра, то этот-то пикирующий камикадзе наверняка проломил себе череп. А если папаха и спасла череп, то мозги при таком ударе по любому должны выплеснуться через уши. Твою мать…

  Если меня сразу не повяжут, надо до кучи прибить и Сэма. Хотя, он-то в чем виноват? Не насильно же он вливал мне в глотку свой спирт. Да и не спиртом я вчера нажрался, а вполне цивильным вином из деревянных бочонков. А главное, случилось почти то, что я хотел. Отправят меня теперь куда подальше. Вот только вернусь я оттуда, скорее всего, гораздо позже, чем планировал материализоваться в Сэмовом испарителе.

 - Лихо ты, Дмитрий, приложил энтого. Убил поди? – раздается голос за моей спиной. – А этого тоже ты уделал? Это кто ж такие?

 Оборачиваюсь и вижу вышедшего из одной из комнат безбородого парня, который вчера сидел напротив меня за столом. Федор, кажись, его зовут, Савелич. Не к месту вспоминаю, что все мои вчерашние сотрапезники называли друг друга по имени-отчеству. Кроме, только что, Алексашки. Даже меня звали когда просто Дмитрием, когда и Дмитрием Станиславовичем. Я еще хотел было предложить называть меня просто Димоном, но потом решил поддержать игру.

 Федор, похоже, видел мою расправу над вторым нападавшим. Судя по его реакции, или ее отсутствию, он этих абреков то ли не знал, то ли не узнал в полумраке.

 Скрипят, отворяясь, остальные двери. Из них начинают выходить люди, коих постепенно оказывается несколько больше, нежели вчера присутствовало на пирушке. Из того номера, у которого я застал абреков, пригнувшись под низкой для его роста притолокой,  выходит Петр Александрович.

 - Это кто ж тут безобразничает, спать людям не дает? – вопрошает он, почесывая бороденку. – Ты, что ли, Дмитрий Станиславович? Все никак удаль свою не натешишь? Мало ты вчера с боярами Соболевыми руками боролся? Выдумал же такую забаву.

 - Я-а?

 - А то кто ж? Позабыл спьяну? Вот так ты и в степи небось оказался, - он укоризненно покачал головой. – Негоже так напиваться ученому мужу. Тем более, что слаб ты, я погляжу, для этого дела. А ну, дайте сюда света поболее. Глянем, кого тут Дмитрий поборол средь ночи.

 Пока я перевариваю услышанное, вдоль стен зажигают еще несколько свечей. Кроме того, у некоторых подошедших в руках тоже присутствуют свечи. Коридор освещается довольно ярко. Собравшиеся внимательно осматривают распростертые на полу тела. Тот, которого я использовал в качестве стенобитного орудия, лежит без движений, закатив широко открытые глаза. Первый уже не хрипит, а подвывает, лежа на спине и придерживая здоровой рукой пострадавший локоть. Не завидую я ему. Более того, искренне соболезную. Помнится, когда я выбил плечевой сустав, так потом несколько ночей спать не мог, так сильно болело. Так мне тогда сустав даже вправлять не пришлось – он сам встал на место. А у этого страдальца локоть вон как смещен, видно даже сквозь одежду. Вот чем хороши уличные драки, так это тем, что после драки все разбегаются и не видят последствия своих необдуманных, или как любят говорить судьи на соревнованиях, неконтролируемых, действий, избегая тем самым душевных терзаний по поводу совершенных поступков.

  - Они первые на меня напали, - начинаю оправдываться, понимая, что мои слова звучат, мягко выражаясь, по детски. Вот сейчас разберутся, что я зашиб их товарищей и сорвал им запланированную реконструкцию какого-нить исторически значимого покушения, и наваляют мне таких люлей. А может, и прикопают в снегу. Отвезут мой трупик подальше в поле, и буду я там лежать в сугробе до весны, пока какой-нибудь крестьянин не наедет на меня трактором. Опасливо поглядывая на собравшихся, прижимаюсь спиной к стене и добавляю: - Я вышел по нужде, а они на меня с ножиками кинулись. Я даже сообразить ничего не успел.

 - Не успел сообразить, говоришь? – один из вчерашних бородатых сотрапезников, он же один из храпунов, что спали со мной в одной комнате, осмотрев поверженных, подозрительно смотрит на меня. – А что ж ты делаешь ночью с людьми, ежели успеваешь сообразить? Разрываешь их напополам? Али еще что страшнее?

 - Они первые напали, - повторяю еле слышно, внутренне уже смирившись с тем, что сейчас со мной случится что-то страшное и неизбежное.

 - Караульные убиты! – доносится крик с лестницы. Оттуда появляется встревоженный Алексашка, - Петр Лександрыч, караульных кто-то зарезал!

 Все присутствующие молча смотрят на него. Прямо немая сцена из «Ревизора». Вот только почему-то кажется мне, что это вовсе не игра. Эти абреки нападали на меня вполне серьезно. Если второй мстил за товарища, то у первого не было никаких причин для нападения. Вспоминаю якобы спящего караульного у дверей. Получается, что он был мертвый? Но он же был один. А Алексашка кричит о караульных. А горбун? Так он, значит, заодно с этими бандюками? Так вот что за Эсмеральда пряталась за печкой. Так это меня могли еще тогда прирезать, когда я ходил за водой! Да что здесь такое творится? Куда это я влип?

 - Да что здесь такое творится? – вопрошаю вслух и смотрю на долговязого.

  - А вот мы сейчас узнаем, - говорит он и обращается к собравшимся, отсылая, кого взять солдат, да перевернуть в поисках подозрительных личностей и двор, и дом, кого проверить обоз. – А мы пока здесь разберемся. Дмитрий, иди-ка за мной. Алексашка, тащи этого, что живой, поспрашиваем.

 Поняв, наконец, что меня пока убивать не собираются, шагаю за Петром Александровичем в комнату. Сзади раздается жуткий крик. Оборачиваюсь. Оказывается, Алексашка, намереваясь тащить за нами бандита, схватил его за покалеченную руку, отчего тот и взвыл благим матом.

 - Тьфу ты! – сплюнул испугавшийся крика денщик и влепил орущему подзатыльник, отчего с головы того слетела папаха.

 И почему я окрестил этого страдальца абреком? Вполне славянская физиономия с носом-картошкой и шапкой русых волос. Вероятно, мохнатая папаха вызвала определенные ассоциации.