Глава 8

Мне не понравилось, как руки управляются с рулем, поэтому я выехал с трассы, у съезда с Манхэттенского моста, свернул на обочину и припарковал Плимут на Уотер-стрит недалеко от Пайк-Слип. В этом районе нет правоохранительных органов. Я отключил двигатель, опустил окно и потянулся за сигаретами, но не мог попасть в карман. После нескольких неудачных попыток я просто положил обе руки на руль, чтобы остановить дрожь и уставился перед собой. Флад сцепила руки на коленях и слегка откинулась назад. Она была спокойна. Накрыл мою руку своей, она спросила:
— Хочешь, я прикурю тебе?
Я кивнул. Она потянулась к карману моей рубашки, вытащила пачку, выбила сигарету, сунув ее в рот и потянулась к прикуривателю.

У меня хватило ума рявкнуть «Нет!», и она так быстро отдернула руку, что я почти мог видеть след. Я хотел просто сигарету, а не чтобы проклятые задние фары отбивали «SOS» снова и снова. Это было одно из замечательных изобретений для супертакси, если внутри что-то бы случилось, достаточно было стукнуть по прикуривателю, и люди за машиной поняли бы, что что-то не так. Предположительно, машина при этом вызывала копов. Я не знаю, действительно ли это работает так (у меня были сомнения по этому поводу), но сейчас был плохой момент для экспериментов.

Флад не удивилась. Она просто сидела с сигаретой во рту.
— У тебя есть зажигалка, которой можно прикурить сигарету? — на ее губах не было и намека на улыбку, но ее глаза слегка прищурились в уголках. Я уже чувствовал себя лучше, и достал прозрачную газовую зажигалку за шестьдесят девять центов. У меня есть несколько таких, в офисе, которые наполнены напалмом, и выглядят так же, как эта, что пугает меня до смерти. Сумасшедший, который продал их мне, поклялся, что их можно использовать так же, как обычные зажигалки, если хочется, даже продемонстрировал это для меня. Я ему не поверил.

Флад чиркнула зажигалкой, затянулась, выпуская дым из носа, как будто маленького белого дракона, и отдала сигарету мне. Я полагал, что она не курит, но, похоже, раньше курила. Я курил и смотрел в окно. Я чувствовал Флад рядом, но она долго ничего не говорила. Наконец, она спросила:
— Что ты делал там, а?
Я посмотрел ей прямо в глаза. Я могу солгать кому угодно — когда я наконец доберусь до ада, я собираюсь убедить дьявола, что у него сбоит доставка. Но, похоже, сейчас не стоило врать.
— Я искал тебя. Я решил, что возьму это дело, даже без информации.

Улыбка из глаз метнулась к ее губам, но всего на секунду.
— Забавно. Я собиралась тебя найти и дать ту информацию, которую ты хотел.
Мне стало лучше.
— У тебя все еще есть штука?
Она весело рассмеялась и сказала:
— Да, мистер Берк. Мое собственное расследование было довольно недорогим.
— Да, — сказал я. — Я видел.
Она зажгла еще одну сигарету для меня. Я мог бы сделать это уже и сам, но да и ладно. Нам пора было ехать — Плимут не знали, что было хорошо, но Флад и я не завели друзей за последние несколько часов, так что лучше перестраховаться.
— Куда? — спросил я ее.
— Я думаю, ты должен пойти со мной, — сказала она, — у меня есть информация, которую ты хочешь знать, но я могу показать ее тебе только там, где я живу.
Я кивнул, и она сказала, куда ехать. Она знала город лучше, чем я ожидал.

Это было старое здание фабрики на Десятой Авеню, к югу от Двадцать третьей. Знак над входом сказал, что лофты доступны для любого коммерческого назначения. Просторные. Не для проживания. И стояло имя какого-то агента для связи. На справочной доске было множество предприятий, большинство из которых относятся к планктону, которые едят вино и сыр на завтрак и хвастают тем, что словили самые новые венерические заболевания.

У Флад был ключ, и мы приехали на грузовом лифте на четвертый этаж. Маленькая вывеска от руки гласила, что это студия Йоги и Флад достала еще один ключ. Мы вошли в огромную пустую комнату, маты на полу, белые ровные стены, стерео в углу и динамики по периметру. Одна целая стена была из стекла. Потолок был утыкан противопожарной системой, с покрашенными трубками в белый. Еще стоял маленький белый пластиковый стол, на нем белый кнопочный телефон. Даже доски объявлений были белыми. В центре линолеума большой квадрат очерчивала широкая черная промышленная лента. Флад прошла к квадрату, и свернула, по линии, я наступил в квадрат, и вышел из него, потому что Флад отрицательно покачала головой. Она подошла к двери в стене и достала еще один ключ. Я прошел за ней.
Мы оказались в крошечной квартире. На печке большой котел, закрывающий обе конфорки, маленький холодильник, с белым деревянным шкафом сверху, рядом с ним комод с гардеробом, оба окрашены в белый цвет. Через открытую дверь я увидел душ, раковину и туалет. В комнате рядом с маленькой кухней лежал коврик из ротанга на полу, вероятно, для сна. Больше никакой мебели.

Флад оставила дверь открытой. Она бросила сумочку на комод, пожала плечами и показала жестом, что я могу сесть на пол. Я внимательно осмотрел маленькую комнату — никаких пепельниц. Она поймала мой взгляд, взяла маленькую красную глазурованную миску у раковины и вручила ее мне.
— Вот.

Я сел, выкурил пару сигарет, а Флад возилась с чем-то. Она спросила меня, не хочу ли я чаю, и, казалось, не удивилась, когда я отказался. Наконец, она подошла ко мне и села напротив меня в позе лотоса.

— Мистер Берк, я должна кое-что объяснить тебе. И я должна показать тебе кое-что, тогда ты поймешь, почему я должна найти этого человека, который называет себя Кобра. Я буду рассказывать, как умею, а когда я закончу, ты сможешь задать любые вопросы, которые захочешь.
Я кивнул, и Флад встала, не помогая себе руками, как туман, поднимающийся с земли. Стоя в пяти футах от меня, она потянулась и сняла туфли, по одной за раз. На ней были брюки из какого-то темного шелковистого материала — штанины были широкими и свободными, но плотно прилегали на бедрах и талии. Темный трикотажный джерси, так ее обтягивал, что сидел, как боди. У нее была хорошая фигура, как песочные часы, но она была так плотно затянута в одежду, и выглядела одновременно сильной и красивой.

Она сделала что-то на талии, и шелковые штаны упали на пол. Я был прав — это был боди. Флад отошла от блестящей лужицы у ее ног, согнувшись пополам в талии, и я услышал, как щелкнули застежки. Она стянула боди через голову одним движением и аккуратно бросила его поверх штанов. Ее бюстгальтер и трусики были тоже из какого-то гладкого материала, это выглядело, скорее, как довольно скромный купальный костюм, чем как нижнее белье. Она зацепила большими пальцами трусики, спустила и выступила из них. Я просто сидел и смотрел, но не курил. Некоторое время она стояла на месте, держа руки на бедрах, глядя на меня. Про нее много чего можно было сказать, но ее нельзя было назвать уязвимой. Она медленно повернулась вправо, открывая взгляду левый бок. Даже задница ее выглядела, как мускул, обтянутый бледной кожей. Я слышал свое дыхание.
Она продолжала поворачиваться, пока полностью не предстала передо мной и я увидел ее – на ягодице и бедре были темно-красные пятна — кожа под пятном была вздыблена и зарубцована. Я мгновенно узнал, что это — ожоги. Она слегка наклонилась вперед, чтобы показать мне все это, затем снова повернулась. Она подошла ближе и снова показала шрам. Шрам был рваный, неровный, как будто она села в камин, а не зашивала его в больнице. Возможно, кожные трансплантанты придумали много лет назад, но теперь было уже слишком поздно. Когда она снова повернулась, чтобы посмотреть на меня, я кивнул, чтобы показать, что я понял, что это. Она отошла от меня к ванной. Шрамы не влияли на мышцы ниже. Она шла, так изящно двигая бедрами, как и у стриптизерш не получалось. Я сидел, глядя на лужу ее отброшенной одежды и слышал шипение душа. Она не поет в душе.

Через несколько минут она вышла в желтом махровом халате, собрала одежду с пола и бросила их в большую плетеную корзину рядом с комодом. Затем она подошла и села рядом со мной. Там было темно, но белые стены из студии слегка светились, и я видел ее лицо. Я прикурил еще одну сигарету, и она заговорила.

— Я мало что помню о своей матери, но я знаю, что меня забрали у нее, когда я была еще маленькой. Сначала я жила в приемных семьях, но потом они вернули меня в приют, когда семья, где я жила, уехала из страны. Когда мне было четырнадцать лет, они нашли для меня еще один приемный дом, и они отдали меня туда жить. Человек в этом доме изнасиловал меня. Я сказала об этом социальным работникам, и они спросили его об этом. Он сказал, что мы занимаемся сексом, но что я пришла к нему сама, и он не мог с собой ничего поделать. Он пошел на терапию, я пошла в дом для девочек. Я сбежала, они поймали меня. Я все время сбегала. Через некоторое время меня поймали, и посадили меня в пустую комнату, в которой ничего не было, даже книг. Социальные работники сказали мне, что грустить, это нормально, а злиться нет. Это нездорово.

Она глубоко вздохнула.
-У меня была подруга, мой лучшая, прекрасная подруга. Ее звали Сэди. Ее мать была еврейкой, а отец черным. Она была такой умной. Она сказала мне, что ее никогда бы не посадили в интернат, если бы это не было модно. Я не могла это понять, сперва. Но она была моим другом. Мы сделали все вместе. Мы всегда делились друг с другом. Всем. Мы вместе сражались с отморозками и воспитателями. Тогда я не умела драться, но я был сильной, и всегда злился. Сэди не умела драться, но никогда не отступала. Нас посадили в Тихую комнату на две недели вместе, и это сблизило нас еще сильнее, больше, чем сестер, потому что мы это решили. Однажды мы сбежали вместе в Нью-Йорк. Мы хотели поехать в деревню. Сэди встретила парня на мотоцикле, который сказал, что у него есть местечко, где дети могут остаться. Я ему не доверяла — я никому не доверяла. Сэди была обаятельной. Она сказала, что даже если он плохой парень, для нас это не плохо. Я никогда не была обаятельной.
Выражение, которое я не мог прочитать, промелькнуло на ее лице, и она продолжила:
— Мы пошли с ним, и он был милым сначала. Но в ту же ночь он привез нескольких своих приятелей. Они сказали нам раздеться и потанцевать для них. Мы отказались. Меня бы отпустили, но я пыталась отбить Сэди у них. Я разбила бутылку и порезала одному из них лицо. Они сильно избили нас. Когда я очнулась, там был старик с чемоданом. Он спорил с бандой. Он сказал что-то о том, что он не может этого сделать — мы были слишком молоды. Один из банды подошел к нам и сказал, что он сожалеет о том, что сделали с нами другие. Он сказал, что этот человек врач, и он вылечит нас. Он дал нам что-то выпить. Я ничего не помню, кроме как пыталась добраться до Сэди, прежде чем потеряла сознание.
Когда я очнулась, я увидела, что Сэди лежит рядом со мной. Мы были раздеты, у Сэди кровь текла между ног. Я осмотрела себя, но у меня крови не было. Все мое лицо было настолько распухшим, что я едва могла говорить. Я думаю, что прошел день, прежде чем мы обе действительно пришли в себя. На моем бедре была грязная повязка, на Сэди тоже. Я подумала, что это может быть, когда доктор сделал нам укол, но это была большая повязка. Я выползла в коридор. Отморозок спал в соседней комнате. Это было похоже на пещеру дьяволов — грязную и вонючую. Сэди и я нашли одежду, и спустились по лестнице. Полицейский нашёл нас и привел в гостиницу для беглых, потому что Сэди сказала ему, что мы сестры из Огайо. Она была умна — я не могла придумать ничего путного. Когда они сняли повязки, чтоб мы могли принять душ, мы увидели, что они с нами сделали, почему они позвали старика туда. У нас были татуировки на задницах. Просто имя этого отморозка, но татуированное. Когда я увидела ее на Сэди, я впервые за несколько лет заплакала. Она тоже заплакала. Медсестра сказала нам, что это постоянные татуировки — они никогда не сойдут. Потом мы остались с Сэди одни, мы поговорили и решили, что нам нужно сделать. Я не боялась. Меня больше не волновало то, что они сделали с нами.
Сэди и я просто ушли оттуда. Нас даже не пытались остановить. Сэди попрошайничала в деревне, и нам дали немного денег, затем мы купили четыре пятигаллонных канистр, пошли на бензоколонку и наполнили их. Мы просто сидели снаружи этого здания, где собиралась банда, а поздно ночью, мы поднялись к ним. Там все уже перепились и упоролись. Это было легко. Мы с Сэди знали, что с нами будет, но это не имело значения. Мы облили все бензином — всех этих спящих дьяволов. Затем мы зажгли спички и бросили их в бензин. Мы даже не выбежали из здания, просто ушли. Они сильно кричали — мне жаль, что меня там не было, и я этого не видела. В газетах написали, что одиннадцать человек погибли. Ни один человек не умер. Они не были людьми. Их могло быть одиннадцать сотен, нам было все равно.
Тогда мы с Сэди пошли в ночлежку. Мы заплатили за комнату из того, что осталось от выпрошенных денег, и направились наверх, держа одну из канистр с бензином, там немного оставалось. В этой комнате мы выполняли свои обещания, данные друг другу. Мы сняли с себя одежду, мы легли на живот, и мы налили бензин на задницы друг дружки. Мы хорошенько намочили простыни, мы как будто лежали в болоте. Мы сказали, что любим друг друга. Мы знали, что нельзя кричать, иначе ничего не выйдет. Я поцеловала ее. Мы плакали, но мы это сделали. Мы закусили мокрые простыни, взялись за руки, и бросили зажженные спички на себя. Мы решили, что будем считать до десяти, а потом затушим огонь о простыни. Сэди попыталась, но она затушила огонь на себе, прежде чем я досчитала до трех. Я держала ее за руку, как я и обещала, — она боролась со мной, но я продержалась. Мы упали на простыни, катаясь и туша огонь, выплюнули их изо рта и хорошенько проорались. Копы взяли нас, когда пришли в ночлежку. Они сказали, что мы слишком молоды, чтобы нас судили как взрослых. Мы знали это и раньше, но будь это не так, это ничего бы не изменило.
Врач скорой помощи был большим толстым черным парнем. Он выглядел таким суровым, но он заплакал, увидев меня и Сэди. После того, как мы вышли из больницы, мы отправились в какой-то суд, и они упекли нас, как всегда, в колонию. У меня был адвокат — какой-то молодой парнишка. Он спросил меня, почему мы убили этих дьяволов, и я сказала ему, тогда он сказал, что если бы я притворилась безумной, возможно, они отправили бы меня в госпиталь вместо колонии. Я попыталась на него напасть, и после этого они надели на меня наручники.
В колонии было хорошо. Никто больше нас не беспокоил, ни другие девушки, ни воспитатели. Никто. Все боятся огня — все уважают месть. И все они знали, что мы стоящие люди — я сказала судье, что все это было моей идеей, и я заставляла Сэди свалить все на меня, но она сказала им то же самое, что это только ее идея, поэтому мы обе отправились в тюрьму. Мы всегда говорили, что когда мы выйдем, мы никогда не вернемся — мы все для этого сделаем. Сэди была такой умной, такой очаровательной, даже после пожара. Я хотел быть гимнасткой. Сэди все время читала книги. Они выпустили нас, когда мне исполнился двадцать один год. Она была старше меня, но она осталась, чтобы мы вышли вместе.
У нас была квартира и работа. Сэди пошла в колледж. Я встретила того, кто начал учить меня боевым искусствам. Сэди вышла замуж, она собиралась преподавать в школе, после колледжа. Я жила с ней и ее мужем, экономя деньги, чтобы отправиться в Японию. Мой учитель сказал, что мне больше нечему учиться здесь — мне нужно было отправиться на Восток, чтобы закончить учебу.
У Сэди была дочь. Она присылала мне фотографии в Японию. Ребенка звали Цветок, потому что это была единственная часть моего японского имени, которое она могла перевести на английский язык — другая часть означает огонь. Она и ее муж так хорошо жили — только у него был рак, и они этого не знали. Когда он умер, я была с Сэди и Цветком. Она была сильной. У нее остался ребенок, и у нее была работа. Я помогла ей выплакаться и уехала.
Она нашла детский сад для Цветка, при церкви, которая активно выступала против любых нарушений прав – права геев, мирные марши, реформы социального обеспечения. Там был один мужчина, ветеран Вьетнама, который работал в центре. Они говорили, что он очень жестокий человек, но мягкий с детьми. Человек, пострадавший в войне, но добрый внутри. Этот человек даже сидел с детьми некоторых членов церкви, когда тем нужно было уйти куда-нибудь.
Однажды полиция начала искать этого человека. Он содомировал некоторых из детей, за которыми он присматривал — они взяли его, когда он попытался продать фотографии, которые он сделал. В тот день он не был в центре, он присматривал за ребенком Сэди. Должно быть, он знал, что полиция идет за ним. Позже они сказали, что он находился под сильным психологическим давлением. Конечно. Пока полиция искала его, он изнасиловал Цветок и задушил.
Сэди отправила мне телеграмму, но когда та пришла, Сэди уже была мертва — автомобильная катастрофа — ничего общего с Цветком. Человек, который изнасиловал и замучил Цветок дал окружному прокурору много хорошей информации о бизнесе детской порнографии. По крайней мере, это то, что мне сказали. Он был признан недееспособным или как-то так. Он так и не предстал перед судом. Он лег в больницу на год, а потом ему прописали терапию. Он не распространяется о том, что он содомирует детей, но он много говорит о своих воинских навыках и о том, как он хочет записаться в отряд наемников и сражаться в Африке.
Его зовут Мартин Говард Уилсон.