Ничейная земля
https://youtu.be/DSSWUeKmeqI
На польские земли опустился вечерний покров. Выла морозная вьюга. По заснеженной равнине гулял буйный суховей, взметая в воздух мягкие белые хлопья. Египетская тьма поглощала неприступные укрепления крепости Перемышль, вокруг которой плотным кольцом встала 11-я армия генерала Селиванова. На позициях тускло мерцал свет керосиновых ламп; царившую в траншеях тишину изредка нарушало мелодичное звучание гармошки и хохот русских солдат. На дворе был уже конец декабря, и вся христианская Европа готовилась встречать главный праздник года. В бревенчатых блиндажах царила атмосфера Рождества: на деревянных стенах висели еловые ветки, возле икон горели свечки, а дубовые столы были заставлены консервами и хлебом. В ту незабываемую, волшебную пору, казалось, стирались все границы субординации: унтер-офицер травил анекдоты поручику, капитан слушал байки ефрейтора, а майор расспрашивал, как дела у семьи рядового.
Все рассказывали друг другу о своих семьях, возлюбленных, о тех, кто ждёт их дома. И лишь один рядовой исподлобья фуражки грустно созерцал неприступные стены крепости, вслушиваясь в еле различимые разговоры австро-венгерских солдат. Хранитель Добра любил такие моменты. Именно во время больших праздников, таких как, например, Рождество, он обретал веру в человечество. Он вздохнул и достал из кармана ломоть хлеба. Не самое лучшее лакомство для его рациона, но в таких условиях лучше, чем ничего. Естественно, как любому хищнику, ему хотелось поживиться чем-то более крупным, но никакой живности поблизости не было, а из дозора уходить было нельзя. Мало ли что случится. Он отломил небольшой кусочек горбушки и закинул его в рот. Много мыслей томилось в его рассудке в тот момент. Злосчастный Латинский мост, набережная Аппель, смех Тейноруса… Кто бы мог тогда подумать, что всё обернётся так. Снова война, снова кровь, снова насилие и убийства, снова страдание и боль. Всё это наводило ужас на Хранителя Добра. Но самым страшным для дракона было отнюдь не это. Больше всего его тревожило то, что всё это начинало казаться ему нормальным. Его бросало в дрожь от мысли, что какая-то часть его души готова была с этим смириться и бросить великое предназначение. Он уткнулся в рукав гимнастёрки и выдавил скупую слезу.
– Я знал, что Петроград закаляет, но чтобы настолько, – раздался чей-то голос. Хранитель Добра тут же узнал его. – Без шинели да в такой холод… Ух. Суровый ты человек, Морозов.
Дракон улыбнулся и медленно обернулся. Перед ним, ёжась от холода, стоял капитан в серой шинели, припорошенной снегом фуражке с кокардой и высоких чёрных сапогах. На его гимнастёрке красовался георгиевский крест, который был слегка скрыт воротом. Капитан был очень педантичным человеком: он старался всегда следить за формой и внешним видом; его усы были всегда приглажены, сапоги начищены, а на шинели не было ни единого пятнышка грязи. Хранитель Добра вытянулся по струнке и выполнил воинское приветствие.
– Здравия желаю, господин капитан! – улыбнулся он, приложив ладонь к фуражке. – Какими судьбами?
– Да вот, проведать тебя захотел, Морозов, – усмехнулся капитан. – В колотун-то такой одному поди не малина стоять. Всё спокойно?
– Так точно, Ваше благородие, – подтвердил Хранитель Добра. – Ни единого выстрела со стороны. Всегда бы так.
– Эх ты, Господи, как же ты прав, – вздохнул капитан, облокотившись на край траншеи. – Сколько уж сидим возле этого Пшемысля. Селиванов всё пишет: «Ты держи только осаду, Зуров! Скоро австрияки там все передохнут – сами сдадутся». Всё пули, осколки, артиллерия бьёт так, что сам чёрт не шутит. И каждый день, каждый день… И ведь, ей Богу, страшно. Увижу ли я своих-то ещё? Кто его знает…
– А с той стороны, наверное, то же самое ведь думают, Ваше благородие, – предположил Хранитель Добра. – Сколько лет уже живу, столько крови перевидал, смертей, уже вроде как и смириться должен. Но всегда, перед тем, как курок спустить, понимаю, что там ведь живой человек сидит… Которого дома ждут.
– Ты поди ещё русско-японскую застал? – полюбопытствовал капитан Зуров. Морозов закивал и приподнял край гимнастёрки.
– Это меня японец штыком пырнул, когда мы под Мукденом бодались, – дракон указал на один из многочисленных шрамов на животе. – Я в атаку бежал, одного застрелить успел, а второй, что за ним, со своим «банзаем» как дёрнулся вперёд. Я почему-то замешкался и не успел увернуться. Ну тут он меня и… Вот. Но, благо, органы никакие не задел.
– Ты второй знакомый мой, Морозов, который мне про войну с Японией рассказывал, – с уважением подметил Зуров. – Он мичманом был. На «Ослябе». Так когда корабль крениться на левый борт стал, он экипаж по шлюпкам распределять начал. Петька приказал шлюпки на воду спускать, а тут – бах! – снаряд рядом ухнул. Говорил, не заметил, как в воде оказался. А вокруг кромешный ад… Корабли горят, матросы кричат, кровь везде, трупы… Я уж думал хоть мне не придётся всё это пережить, а оно вон как…
Капитан вздохнул и облокотился на край траншеи. Хранитель Добра закивал и посмотрел в сторону крепости.
– Ну хоть в сочельник не стреляют – и то хорошо, – подметил Зуров, достал из портсигара папиросу и протянул Морозову: – На ничейную землю не заходят.
– Да, это верно, – согласился наш герой. Он всматривался в припорошенную снегом поляну перед крепостью, задумавшись о чём-то. И тут его осенило. Не долго думая, Хранитель Добра схватил свой вещмешок и несколько пустых гильз и выпрыгнул из окопа.
– Стой! Куда?! – встревожился капитан. – Жить надоело?
– Я, кажется, слышал шаги с той стороны, – объяснил Хранитель Добра и спрыгнул обратно. – Надо разведать. Вдруг на вылазку пошли.
– Погоди, одному нельзя, – сказал Зуров и поторопился в блиндаж. Наш герой, тем временем, вслушивался в завывание метели. Слух его не подводил – в вечернем мраке действительно слышались чьи-то шаги. Долго ждать дракону не пришлось: вскоре из блиндажа показался капитан, за которым плёлся полноватый усатый ефрейтор; в руке у солдата был фонарь, тусклым светом освещавший мрак суровой зимней ночи.
– Привет, Миш, – учтиво поприветствовал мужичок нашего героя и, пригладив чёрные усы, улыбнулся.
– Здравствуйте, Фёдор Степанович, – ответил взаимностью Хранитель Добра и улыбнулся в ответ.
– Вот что, братцы, – сказал капитан. – Отпускаю вас в разведку. Бусыгин, ты за старшего. Если вдруг австрияки чудить начнут – зовите на помощь. Мы тут же придём.
– Так точно, Ваше благородие, – кивнул ефрейтор.
– Ну, тогда с Богом, – вздохнул капитан и достал бинокль. – Идите.
Бусыгин кивнул и, перевалившись через край окопа, снял с плеча «трёхлинейку», примкнул трёхгранный штык и позвал за собой нашего героя. Хранитель Добра бодро перемахнул через край и в полуприседе пошёл вперёд. Как только двое бойцов отдалились от окопов, капитан достал бинокль и принялся наблюдать за своими подчиненными. Но ночь делала своё дело: вскоре египетская тьма скрыла из виду двух солдат, и капитан остался один на один с вязкой темнотой окопа. Тем временем, Морозов и Бусыгин бодро шли вперёд, всё приближаясь к ничейной земле.
– На кой чёрт тебя туда потянуло, а, Миш? – посетовал Бусыгин, ёжась от холода. – Остались бы в блиндаже, с ребятами побалакали по душам, посмеялись, царя-батюшку вспомнили добрым словом, а сейчас тут по морозу в холод такой идти чёрт знает куда, прости Господи! Хозяин свою собаку не выгонит!
– Фёдор Степанович, я понимаю, – вошёл в положение Хранитель Добра. – Просто надо как-то разнообразить всю эту тягомотину. А то всё воюем, воюем, воюем. Я уже навоевался так, что у меня только, пардон, на причинном месте живое место осталось. Хотя я и не уверен.
– Ты знаешь, Миш, я человек простой, – усмехнулся Бусыгин, сопротивляясь жгучим потокам холодного ветра. – Как только плохо на душе становится, я сразу свой дом вспоминаю. У меня четверо сыновей, жена-красавица. Настасья борщику сварит, на стол накроет, а ты как за стол сядешь, в окно выглянешь – красота такая, ей богу! А Петенька, младший мой, придёт, порой, и говорит: «Бать, а бать, сделай мне свистульку, как у Кольки!» И несёт мне тетрадь свою. А там пятёрка стоит. На душе так хорошо становится. Он отличник у меня, учителя хвалят его. Старший самый – Дима – по хозяйству матушке помогает. Рукастый он у меня. И калитку-то починит, и урожай соберёт…
– Счастливый Вы человек, Фёдор Степанович, – улыбнулся наш герой. – Хорошо, что дома кто-то ждёт.
– А у тебя нет что ль никого? – поинтересовался Бусыгин. Хранитель Добра остановился и задумчиво потупил взгляд в землю. В мыслях зароились страшные воспоминания давно минувших дней. Он снова в Стумертраде, снова эта резня, снова кровь, реки крови… Крики… Вопли… Снова проснулся старый кошмар. – Миш? Ты чего? – дракон вышел из ступора, шмыгнул носом и тут же ответил:
– Были когда-то. Да убили всех. Ворвались в дом какие-то полоумные и всех перерезали. Я тогда в кузнице был, смог убежать. И больше домой не возвращался…
– Горе-то какое, Миша… – посочувствовал Бусыгин. – Не пожалела тебя судьба. Но знаешь, на тебя ведь вся рота ровняется.
– Правда? – удивился дракон.
– Крест даю, – заверил Бусыгин. В этот момент оба уже подошли к ничейной земле. – Ой, смотри-ка, Миш, ёлочки. Вот чудеса!
– И правда – ёлочки… – улыбнулся Хранитель Добра, присмотревшись. В темноте отчётливо виднелись очертания трёх зеленолапых колючих красавиц, слегка заметённых снегом. Он долго не решался сказать что-либо, но, оценив ситуацию, продолжил: – А ну-ка, давайте зажжём свечки.
– Как же ты это делать собрался, Кулибин ты наш? – усмехнулся Бусыгин, не спуская глаз с темноты. – Погоди! А вдруг австрияки рядом?
– Просто доверьтесь мне, – спокойно ответил Морозов. В отличие от своего сослуживца, он всё видел. – Главное не пугайтесь и не стреляйте раньше времени.
– Ты что удумал, окаянный?! – испугался Бусыгин, крепче обхватив винтовку.
– Сейчас увидите, – ответил дракон и, взяв набитую обмоченной парафином марлей гильзу, зажёг спичку и поднёс её к импровизированному факелу. Огонь тут же вспыхнул и озарил ярким светом заснеженную равнину. От увиденного Бусыгин испуганно выругался и тут же вскинул винтовку: перед Морозовым стоял австро-венгерский солдат в тёмно-синей шинели, сжимая в дрожащих руках винтовку. На козырьке его кепки скопились хлопья снега. Солдат тяжело дышал и перепуганными глазами таращился на вражеских солдат. Хранитель Добра медленно поднял руки вверх и улыбнулся. Австровенгр впал в замешательство. И он, и Бусыгин не знали, что делать. Любой крик – и начнётся ад. Гробовая тишина давила всё сильнее. Молчание нарушил дракон, заговорив по-немецки:
– Ruhe, Kamerad, ruhe… Ich will dir nicht schaden… Alles ist in Ordnung, verstehst? (Нем.: Спокойно, друг, спокойно. Я не хочу тебе навредить. Всё в порядке, понимаешь?)
Австриец на мгновение опешил, но винтовку не опустил.
– Was war das?! – дрожащим голосом поддержал диалог австриец. – Was, zum Teufel, machen sie hier, Russe? (Нем.: Что это было? Какого чёрта вы здесь делаете, русские?)
– Ты чего, по ихнему что ль балакаешь? – впал в ступор Бусыгин. – Погоди… Так может ты с ним заодно?
– Лучше помолчите, господин ефрейтор… – пробормотал дракон. Бусыгин хотел было возмутиться, но в сложившейся ситуации предпочёл промолчать.
– Ich wiederhole! Was?! (Нем.: Я повторяю! Какого чёрта?!) – было заметно, что австриец нервничает. Дракон поднял руки и спокойно ответил:
– Wollte ich dir schaden, hätte ich schon geschossen. Ich habe keine Waffen in meinen Händen, deshalb leg, bitte, dein Gewehr unter und höre mich zu. (Нем.: Хотел бы я тебе навредить, уже б выстрелил. Я безоружен, поэтому, пожалуйста, опусти винтовку и послушай меня внимательно.)
Австриец с недоверием посмотрел на русских. Ему очень не хотелось лишаться жизни здесь, на ничейной земле, поэтому чувство страха всё же заставляло его держать Хранителя Добра на прицеле.
– Es ist Weinnacht, nicht wahr? – спросил дракон. (Нем.: Сейчас Рождество, не так ли?)
– Ja, – согласился австриец. (Нем.: Да)
– Sag mir, ist es gut andere zu töten, zu schiessen und bluten, wann es Weinnacht ist? Besonders auf niemandem Land? – продолжил дракон. (Нем.: Скажи мне, разве хорошо убивать, проливать кровь и стрелять в Рождество? Особенно на ничейной земле?)
– N-nien… – ответил солдат. (Нем.: Н-нет...)
– Gut, weil ich gleich denke, – улыбнулся дракон. (Нем.: Хорошо… Я тоже так думаю.) Внезапно послышался голос со стороны русских окопов:
– Бусыгин, чего у вас там? Всё нормально?
– Пока да, – ответил ефрейтор. В этот момент австриец достал из кармана шинели что-то завёрнутое в платок. Бусыгин напрягся и уже было вновь вскинул винтовку, как вдруг тут же успокоился: австриец развернул кулёк и протянул двум русским солдатам слегка зачерствевшие крендели. Глаза Бусыгина загорелись. Он улыбнулся и восхищённо прошептал: – Вот это да! Ну и кормят же их там.
Солдат взял один крендель и протянул Хранителю Добра.
– Bitte sehr, – улыбнулся он. – Schmecken Sie. (Нем.: Прошу Вас. Угощайтесь.)
– Danke, – усмехнулся дракон (Нем.: Спасибо). Он бережно принял крендель и разломил его пополам. Одну половинку он оставил себе, другую передал Бусыгину. – Господин ефрейтор, попробуйте.
Бусыгин с недоверием посмотрел на угощение, затем перевёл взгляд на набившего щёки австрийца, который только тепло улыбался и наблюдал за реакцией противника. Он понюхал крендель и посмотрел на Морозова. Тот лишь пожал плечами, откусил кусок кренделя и кивнул. Бусыгин сперва поморщился, но тут же, не устояв перед соблазном, жадно оттяпал кусочек угощения. Хранитель Добра и австриец засмеялись.
– А ну отставить смех! – возмутился было ефрейтор, но так как его рот был набит, до ушей солдат дошла лишь несвязная белиберда, от чего оба стаи хохотать ещё больше. В этот момент всех собравшихся посетило прекрасное чувство спокойствия. Им казалось, что война была где-то там, далеко-далеко, что она с позором скрывалась в белой мгле снегопада, что они втроём стояли на островке безмятежности и спокойствия: Бусыгин вновь почувствовал себя, будто бы он был в своей деревне, австриец вспомнил ухоженные улочки Вены, а Хранитель Добра просто наслаждался тем, что было для него самой большой радостью в эти страшные дни войны – тишиной.
Но идиллии не суждено было длится вечно. Не успели бойцы отречься от тягостных будней, как вдруг жернова войны закрутились с новой силой. Во время разговора по душам Морозов с ужасом услышал, как ночную тишину разрезал грохот выстрела. По спине пробежали мурашки. Дыхание перехватило. Рассудок будто бы заволокла вязкая пустота. Не успел наш герой собраться с мыслями, как вдруг громкий приказ командира австрийцев нарушил мгновение мирной жизни:
– Männer! Laden Sie Splittersprengmine! Fünfundzwanzig Grad! Nach meinem Kommando! Schnell! Los! Los! Los! (Нем.: Солдаты! Заряжай осколочный! 25 градусов! По моей команде! Быстрее! Бегом! Бегом! Бегом!)
– Кто ж выстрелил-то, а?! Ядрёна вош! – выругался ефрейтор. – Чего-то они засуетились. Надо к своим, пока нас тут не перещёлкали! – забеспокоился Бусыгин и тут же бросился назад.
– Назад! Стойте! – закричал Морозов, вскочив с места, но тут же упал ниц: с обеих сторон затрещали пулемёты. Вспышки разорвали вечерний мрак. То там, то тут вспыхивали винтовочные залпы. Засвистели пули. Крики австрийцев и русских смешались в один сплошной гвалт. Внезапно дракон чутким слухом уловил, как в стороне раздался душераздирающий крик и как что-то тяжёлое рухнуло на землю. Он понял – медлить нельзя.
– Bleib hier! (Нем.: Жди здесь!) – наказал Хранитель Добра схоронившемуся под ёлкой австрийцу и, спотыкаясь, в полуприсяде ринулся спасать ефрейтора. Свистят пули. Гудит ветер. Грохот то там, то тут. Испуганный крик молодого солдата. Вдох, выдох… Рой мыслей бушует в голове. «Миномёты… – отрывки мыслей терзают сознание. – Миномёты! Они кричали про миномёты. Время, время, время… Только бы успеть!» Шаг, второй, третий. Вот уже на расстоянии руки увесистый Бусыгин. «Может пора? – промелькнула мысль. – Нет, не сейчас. Я слишком высокий. Мои крылья – прекрасная мишень». Упав ниц, Хранитель Добра дотянулся до Бусыгина. Тот корчился от боли и зажимал поток крови из правого бедра.
– Господин ефрейтор, я здесь, – успокоил Морозов командира и тут же закрыл его своим телом: мина разорвалась всего в нескольких метрах от них, но осколки пролетели мимо. Он осмотрел рану. Пуля впилась в плоть бедра и пропахала рваную борозду. – Артерию не задело. Жить будете. Я вас не брошу.
– Утешил, ёкарный бабай! Надо к своим ползти, – сквозь зубы проскрипел Бусыгин. – Там в окопах схоронимся.
– Не успеем, – замотал головой Морозов. Обстрел становился всё кучнее. Осколки со свистом разрывали воздух. Надо было что-то делать. Времени на раздумья не было. Наш герой обернулся. Юный австриец съёжился возле ёлки, зажав голову руками, и орал от испуга, чуть ли не плача навзрыд. В это время Хранитель Добра услышал, как со стороны русских окопов раздаётся громогласное «ура!» Обстрел всё усиливался на ничейной земле. Решение пришло мгновенно. Нельзя было терять ни минуты.
Морозов щёлкнул пальцами. В ту же секунду Бусыгин оторопел: перед ним появился трёхметровый дракон с насыщенной ультрамариновой чешуёй; его хвост взметал хлопья почерневшего снега, когти были черны, словно ночь; огромные бежевые крылья закрыли звёздный небосвод; вместо лица появилась вытянутая морда с острыми белыми зубами; массивные мускулистые задние лапы впились когтями в мёрзлую землю; ярко-синие змеиные глаза зажглись в мраке ночи. Дракон сжал острые зубы, схватил оторопевшего ефрейтора под плечи и сломя голову бросился к юнцу. Шаг, ещё шаг, ещё шаг… Удар в поясницу. Жгучая боль. Дракон закричал, простонал и тут же схватился за рану. Он чувствовал, как кровь просачивается сквозь когти и капает на снег, забирая остатки сил. Тяжело дыша, он стиснул зубы и с пущей силой, пригибаясь и превозмогая ужасную боль, заковылял прямо к ёлке. Обстрел становился всё интенсивнее. Всё ближе и ближе к ёлкам ложатся мины. «Нет! Только не сегодня! Только не в эту ночь!» – пронеслась мысль в голове дракона. До юнца остались считанные метры. Жгучие осколки разрывают воздух. Всё кучнее и кучнее ложатся мины. Дракон собрал все свои силы и швырнул Бусыгина под ёлку к солдатику. Мгновение! Миг! Прыжок! Дракон оттолкнулся от земли и расправил крылья. Секунды кажутся вечностью. Стук… Стук… Стук… Сердце, казалось, готово было замереть. Он упал на землю, закрыл телом двух солдат и замер. В этот момент миномётный обстрел накрыл равнину.
Дракону казалось, будто бы разверзлись пучины преисподней. Мины терзали мёрзлую землю, словно стая голодных волков. Осколки впивались в плоть и откалывали чешую. По телу заструилась кровь. Боль в задней лапе, боль в передней лапе, ноют торс, грудь, хвост. Алая кровь окрашивает снег. Уж нету сил. Уж нету мочи. Дракон сжал зубы и застонал. Терпеть! Терпеть! Терпеть! Во имя жизни, во имя мира. Терпеть, терпеть, терпеть! И вот, когда уже казалось, что силы были на исходе, когда дракону казалось, что больше не было мочи терпеть, что он не выстоит под натиском смерти, обстрел прекратился. Поначалу Хранитель Добра не поверил своим ушам. Как, впрочем, и все остальные. Не было ни выстрелов, ни стрекота пулемётов, ни свиста мин и снарядов. Лишь морозный ветер гудел по чёрным воронкам. Всё стихло. Наступила сладостная тишина. Дракон приподнялся и посмотрел под себя. На него ошарашенными глазами таращились Бусыгин и мальчишка, потеряв дар речи. Дракон улыбнулся и попытался встать, но силы покинули его – Хранитель Добра еле приподнялся над землёй и тут же рухнул. Услышав, как издалека приближаются крики, дракон слабо прохрипел:
– Бусыгин… Бусыгин…
– Морозов? – оправился от шока ефрейтор и взглянул в яркие ультрамариновые глаза. – Это ты что ль? Пресвятая Богородица… – Бусыгин перекрестился. – Я знал, что с тобой что-то не так.
– Да, я полон загадок и странностей, – засмеялся дракон, обнажив окровавленные клыки. – Как-нибудь потом объясню.
– Батюшки… Да на тебе места живого нет! – сказал Бусыгин, осматривая окровавленное тело дракона. – Что ж делать-то, а?
– Без паники, – ответил дракон. – Со мной всё будет хорошо. Пообещай мне, что вы больше никого сегодня не убьёте и не покалечите. Вы отметите это Рождество без стрельбы, взрывов и штыковых. Здесь. Возле ёлок, на ничейной земле.
– Кто ты такой? – прошептал Бусыгин. Дракон улыбнулся и ответил:
– Давай это как-нибудь на потом оставим. Об этом никто не должен узнать, кроме вас двоих, ясно?
Бусыгин кивнул. Дракон посмотрел на австрийца. Тот тяжело дышал и был не в силах поверить своим глазам. Вдалеке послышался знакомый голос. Он обернулся и увидел, как к нему со всех ног бежит капитан, размахивая фуражкой.
– Konrad! Konrad! Gott sei Dank! – кричал он. – Konrad, hörst du mich?! (Нем.: Конрад! Конрад! Слава богу! Конрад, ты меня слышишь?)
– Ja, Vati! – радостно ответил юноша. Дракон улыбнулся и принял облик Михаила Морозова. Не прошло и нескольких минут, как отец ворвался на ничейную полосу, крепко обнял сына и, еле сдерживая слёзы, прикоснулся губами к его растрёпанным волосам. (Нем.: Да, пап!)
– Ich dachte, du gestorben bist… – дрожащим голосом прошептал он. – Mein Gott… Verzeih mir… Verzeih… – он перевёл взгляд на лежащего на земле Хранителя Добра. – Wer ist dieser Soldat? (Нем.: Я думал, ты погиб… Боже мой… Прости меня… Прости… Кто этот солдат?)
– Vati, er hat mein Leben gerettet, – объяснил солдатик. – Während des Angriffes schützte er mich vom Beschuss mit seinem Körper. Er wurde verletzt, wir stehen an seinem Blot, aber ich bin heil und unversehrt. Wir sollen nicht mit einander kämpfen, denn wir sind Menschen. Alle. Zumindest heute. (Нем.: Он спас мне жизнь. Во время обстрела он меня защитил от взрыва своим телом. Он ранен, мы сейчас стоим в его крови, но сам я жив-здоров. Не надо больше воевать, потому что мы люди. Все. По крайней мере, сегодня.)
Капитан засиял от счастья. В это время к месту подоспел капитан Зуров. Он растолкал столпившихся солдат и спросил:
– Кто-нибудь может мне объяснить, что здесь происходит?! Бусыгин!
– Я! – отчеканил ефрейтор.
– Почему вы не отошли назад во время обстрела?
– Господин капитан, – объяснил Бусыгин. – Времени на отход не было. Нас бы тут же убило взрывом. Рядовой Морозов не растерялся и закрыл нас с австрийцем своим телом. Был тяжело ранен.
– Вот оно как… – задумался капитан и посмотрел на австрийца с сыном. Тот улыбнулся и кивнул. Зуров ответил взаимностью и сказал: – Морозов нам всем жизни спас. Нам так не хватало этого спокойствия, а он нам его подарил. В такой светлый праздник. Думаю, к награде-то мы его представим, но это всё потом… А сейчас мы можем сделать ему подарок на Рождество.
Хранитель Добра смог разглядеть, как Зуров протягивает руку австрийскому капитану. Вслед за ними к месту встречи потянулись и остальные солдаты. Они обменивались подарками, шутили, смеялись, разделяли скромную трапезу, предлагали друг другу папиросы. Некоторые даже пытались лепить снеговиков. К горстке присоединялись всё новые и новые подразделения, австрийцы и русские покидали позиции, чтобы пожелать друг другу счастливого Рождества. Хранитель Добра почувствовал, как его тело отрывается от земли. Четверо солдат по приказу капитана понесли его в лазарет. Дракон посмотрел назад. Спасённый им юноша стоял среди разгоравшейся атмосферы праздника, улыбался и махал рукой вслед. Слеза счастья покатилась по щеке защитника слабых и отчаявшихся. Он подмигнул мальцу и приложил палец к губам. Солдатик улыбнулся, закивал, помахал на прощание рукой и побежал к своему отцу, который делился хлебом с капитаном Зуровым.
Дракон улыбнулся. Он смог на мгновение утихомирить разбушевавшуюся каргу-войну и превратить в друзей тех, кто ещё вчера мечтали убить друг друга. Мимо него шли солдаты, – офицеры, прапорщики, рядовые – чтобы хоть на мгновение сбросить оковы тяжёлых военных будней. Их лица сияли от счастья, в глазах проснулся огонь жажды жизни и надежды. На Хранителя Добра падали крошечные снежинки. Суровый зимний ветер царапал его кожу. Его подбадривали сослуживцы. Но всё это было мимолётным. Дракон улыбался и думал о рождественском чуде. А под ним метр за метром проносилась ничейная земля.