Бог поезда

Пришлось мне выстоять не один час в тесной очереди, прежде чем удалось  получить на руки желанный билет. С этого момента и началась моя поездка. Оставалось лишь поспеть на поезд, отыскать свой вагон и занять билетное место. Дальше уже мало что зависело от меня.
Будь то обычная поездка, можно было беспечно проспать до нужной станции, предупредив проводника, чтобы вовремя разбудил. В моем случае все было иначе, об этом позже. Устроившись поудобнее в вагоне, разложив вещи по полкам, я стал дожидаться проводника, зная, что спать он в любом случае не даст: непременно разбудит, чтобы проверить билет.
С желанным билетом все было не просто: в нем не стояло конечной станции, отныне все они стали моими. Мог покинуть поезд, где пожелается, лишь бы после не пожалеть, что вышел не там. Мог находиться в пути хоть час, хоть год, а хоть и всю жизнь, но из разговоров знал, что большинство пассажиров с желанным билетом не выдерживают и месяца.
Мне повезло уже в том, что досталось прекрасное место у окна. По правую руку два свободных кресла, напротив три, сидел навстречу движению. Передо мной полукруглый столик с выемкой под стаканчик, к примеру, кофе; под ним на крепком крючке толстая стопка мешочков для мусора. Все это малозначительные мелочи, но и они способны скрасить поездку, особенно если она долгая.
Пока стоял в очереди, чувствовал усталость; полагал, что как только сяду в вагон, сразу же и усну. Но сон вдруг куда-то пропал, усталости тоже как не бывало. Оставалось лишь какое-то неясное волнение, которое можно назвать дорожным.
Поезд все не отходил, вероятно, из-за того, что на перроне что-то происходило. Слышался шум, виделись всполохи мигалок, но это было вдалеке от моего вагона. Кому-то, может быть, стало плохо, подумалось мне, сердце, скажем, схватило. Уже от одной этой мысли оно и у меня заныло, рука потянулась за таблетками. Но вот стоило поезду тронуться, как все само по себе прошло.
Вскоре  в вагоне появилась проводница. Высокая стройная женщина, ее можно было назвать красивой, если бы только она не горбилась. А горбилась, видимо, оттого, что стыдно ей было перед нами, карликами, за свой рост. Хотя и во мне самом росту немало, в ней все же было сантиметров  на пятнадцать больше, этакая дылда до потолка. Мне сразу подумалось, что лучше бы ей подыскать другую работу, где рост не мешал бы, а, наоборот, пригождался. Мне так и не пришло в голову, что это может быть за работа.
Я протянул ей свой желанный билет и стыдливо признался, что впервые нахожусь в подобном поезде. Потому и не знаю, как себя вести, как правильно поступать, случись вдруг что. В ответ она одарила меня тихой, покровительственной улыбкой. Сам-то поезд совсем обычный, сказала она. Необычный у меня зато билет: таких, как я, здесь самое большее один-два на каждый вагон, а то и ни одного. Участливо посоветовала ни в коем случае не торопиться покинуть поезд: для начала я должен хоть немного пообжиться в нем. А еще посоветовала непременно расспрашивать пассажиров о тех станциях, где они собираются выйти, и, самое главное, положиться на свою интуицию.
В поезде я могу провести хоть всю жизнь, добавила проводница, уж это мне самому решать. Когда напоследок я поинтересовался, где могу найти кого-нибудь с таким же билетом, что у меня, ответила, что через вагон от нас один пассажир не решается выйти уже десять лет. На прошлой станции ему стало плохо, пришлось вызвать амбулансе, но все обошлось, и какое-то время он еще, вероятно, проездит.

За окнами достаточно быстро стемнело, в вагоне зажглось освещение, не яркое, с желтизной. Глаза начали понемногу смыкаться и очень скоро я погрузился в сон, хотя настоящим сном это было не назвать. Просыпался каждые несколько минут, а за эти минуты успевал проживать целые дни. Некоторые из снов были настолько яркими, что запоминались,  и когда я в следующий раз засыпал, то возвращался именно в них. Как-то мне повезло погрузиться в сон на полные двадцать минут, а когда проснулся, то понял, что окончательно выспался и что заснуть мне теперь удастся не скоро.
Проснулся, как выяснилось, вовремя, потому что вагон в очередной раз посетил проводник. Не та уже высокая женщина, с которой мне довелось разговаривать, а коренастый мужчина восточного вида, столь же вежливый и доброжелательный. Проверив билет, он пожелал мне счастливого пути, а на вопрос о проводнице ответил, что сменил ее, и что его самого завтра тоже кто-нибудь сменит, уж такова жизнь. Еще он признался с грустью в голосе, что когда-нибудь возьмет билет, такой же, как у меня, и выйдет на одной из незнакомых станций.  Но случится это не раньше, чем через несколько лет.
Вот тут-то, при этих его словах, я и убедился, что поступил верно, решившись на поездку. Впрочем, рано еще было делать серьезные выводы: в пути я находился  всего несколько часов в отличие от того загадочного пассажира, что провел в поездке долгие десять лет. Наутро, пообещался, непременно наведаюсь к нему, поинтересуюсь здоровьем, а заодно поразузнаю, что ему известно обо всех этих поездных делах.
С этой мыслью заснул, а наутро обнаружил, что у меня пропал чемодан со сменной одеждой и многим другим, что могло пригодиться в дороге. Зато мне милостливо оставили портфель с туалетными принадлежностями, парой книжек, ручками, карандашами и записной книжкой. Поначалу я очень расстроился, но проводник, тот самый восточный крепыш, сказал, что не стал бы так горевать, окажись на моем месте. Мой чемодан принадлежал старой, покинутой мной жизни, а я ведь отправился за новой. Как и женщина-проводник из вчерашнего дня, он посоветовал мне пообщаться с другими, рядовыми пассажирами, может кто из них подскажет, на какой станции мне будет лучше сойти.
Вскоре свободное сиденье напротив меня заняла приятного вида женщина лет тридцати. Ей следовало проехать поездом всего пару станций, там еще сколько-то автобусом, затем пройти метров триста пешком, и вот она уже на своей работе. Вечером ей предстояло проделать все то же, но только в обратном порядке. Она посоветовала мне не выходить там, где сама выйдет, ну а с ней вышло полвагона. Когда-нибудь, призналась, она купит такой же желанный билет, но сначала ей нужно поставить на ноги детей. На прощание она поцеловала меня прямо в губы, и это меня впечатлило. Надо сказать, что женщиной она была достаточно видной, от нее к тому же пышило жаром, точно от печи.
На последующие пару-тройку часов в вагоне стало потише, посвободнее, появилась наконец возможность беспечно расслабиться и отдохнуть. Поскольку ноги от неподвижности затекли, стали почти как ватные, я вытянул их и сунул под сиденье напротив. После и вовсе снял ботинки, положил ноги уже на подушку сиденья, скрестив их. Появившийся новый проводник, сухонький старичок, посоветовал следить за ботинками, так как обувь здесь воруют.
Он отнесся ко мне с сочувствием и принес кружку чая, не взяв за то ни монетки. Сказал, что когда-нибудь купит такой же билет, что и у меня, если только к тому времени их не перестанут продавать. А сейчас он женат на молодой женщине, которая ему в дочери годится. Зачем он на такое пошел, сам не знает, вероятно, бес в ребро. Но теперь надо как-то держаться, тем более, что жена скоро родит. Когда его ребенку исполнится двадцать, ему будет уже за восемьдесят, ну а внуков он вообще вряд ли когда увидит. Он принес мне еще одну кружку чаю и сообщил, что нас таких на весь поезд всего пятеро, и что все проводники нам завидуют. На этом старенький проводник меня покинул:  мы подъезжали к очередной станции, и он должен был вернуться к обязанностям.

К тому времени я успел уже осознать, что находиться в поезде мне предстоит долго, быть может несколько лет.
Вот потому, оставшись на время один в вагоне, тайком его обследовал, насколько это было возможно. В ширину вагон оказался в пять моих вольных шагов, а это все четыре метра с лишним, и много больше, двадцать три таких же шага, в длину. Я поднял руку и убедился, что до потолка мне тянуться никак не меньше полуметра; стало быть в высоту вагон был в два с половиной метра или еще даже выше. Достаточно просторный и к тому же приветливый с виду вагон. Окна начинались едва ли не от пола и тянулись до самого потолка, создавая тем атмосферу полнейшей свободы и даже полета.
Неудобств в вагоне, впрочем, тоже было предостаточно. Не было у меня, к примеру, никакой возможности растянуться как следует вдоль сидения: ноги перекрывали проход, приходилось подтягивать их под себя. Спать в таком положении было сущей мукой, долгое время такое не выдержать, и уж точно не годы. Приготовился к тому, что в дальнейшем мне придется придумывать особые позы для сна, своего рода дорожную "камасутру".
И уж если последовательно ко всему придираться, то обивка сидений могла быть окрашена в более мирные тона, не так бы дразнила глаз. Да и сами подушки могли быть помягче, поскольку тело на них уставало, косточки скоро начинали ныть. Ко многому неудобному со временем привыкаешь от безысходности, понимая, что ничего не можешь изменить. Тогда как другое, вроде удобное и уже ставшее привычным, неожиданно начинает раздражать. Так вот и форма поездных проводников, синяя с грязноватыми оттенками на сгибах, довольно-таки крепкая и практичная, строгого и даже сурового покроя, еще вчера казавшаяся вполне приемлемой, сегодня уже бесила своей унылостью.
Отправляясь в поездку, я заранее согласился мириться с некоторыми неудобствами и даже умеренными лишениями, но вот бороться с чувством голода оказался совсем не готов. Как выяснилось, именно голод стал самым страшным моим врагом из всех возможных. Он грыз мое тело изнутри, набрасывался даже на мысли и с жадностью поедал их. Вскоре из всех мыслей в голове осталась лишь одна, но самая живучая: где и что мне поесть?
В дневное время женщина из поездного буфета развозила взад вперед еду по вагонам. Она катила перед собой сконструированную под узкие вагонные проходы тележку, и пару раз остановилась рядом со мной. Поинтересовалась, не желаю ли я что-нибудь купить? Цены были высокие, кроме того, в тележке не было ничего такого, что могло бы меня привлечь, сплошь сладости: шоколад. печенье, конфеты, тогда как мне мечталось о настоящей пище. О бефстроганове в сметане и с картофельном гарниром, наваристом курином супе с клецками, домашних паровых котлетах, но откуда взяться такому в поезде? Оба раза я сказал женщине, чтобы проезжала мимо, после чего она меня запомнила и больше не подходила.
Теперь уже новый проводник стоял передо мной и просил показать билет. На этот раз снова женщина, ничуть не привлекательная, возрастом слегка за сорок, но уже высохшая, точно дерево, которое не поливали годами. Лицо у нее было грустное, бледное, изъезженное глубокими морщинами, от ее одежды крепко несло табаком. Но надо признать, что не все в ней было плохо: у нее был крупный бюст, и, судя по всему, природный; она передвигалась хорошо поставленным шагом, точно когда-то была знакома с подиумом, это сразу бросалось в глаза.
Обратил внимание, что женщина почти не смотрит на мой билет, а вместо того пребывает в своих мыслях, судя по ее лицу, не очень веселых. Она присела рядышком на свободное сиденье и начала откровенно делиться своей жизнью, в которой ничегошеньки хорошего не было. Есть у нее красивая, но бестолковая дочь, и та не в нее, а в отца; есть собака, которую завели непонятно зачем, мучаются теперь с ней. Когда-нибудь она соберет достаточно денег и купит такой же билет, как у меня. Взамен за участие в ее судьбе, женщина предложила мне свой сэндвич, и я поедал его на протяжении нескольких станций, отщипывая от него по кусочку.
Уже на протяжении суток в связи с дорожными волнениями и вынужденным постом у меня не было естественных отправлений. Съеденный сэндвич неожиданно пробудил мой организм, меня точно на веревочке настойчиво повлекло в клозет, который оказался на удивление уютным и чистым. Это было единственное неисследованное мной место в вагоне, теперь-то я знал его весь.
И вот наступил новый вечер. Чтобы не теряться во времени, я взял в руки ключ от бывшего дома, сохраненный мной в память о прошлой жизни, и оставил им на стене вагона две глубокие царапины. Сколько будет этих царапин, обозначающих еще один прожитый в поезде день? Уже ближе к ночи, когда готовился ко сну, меня снова навестила проводница и скромно поинтересовалась, не выйду ли я с ней. При этом она выпятила грудь, точно для нее это был важный аргумент, способный повлиять на мое решение. Я ответил вежливым отказом, сказав, что вынужден ехать дальше, поскольку чувствовал, что не пришло мне еще время покинуть поезд.
Все же на следующей станции вышел из вагона, но с той лишь целью, чтобы попрощаться с ней. Неожиданно женщина прижалась ко мне с такой отчаянной силой, что и мне пришлось ее крепко обхватить, иначе бы непременно потерял равновесие. Это было нашим первым и единственным объятием. Не знаю, что происходило в ее голове, но я позволил своему воображению свободу разыграться. Представил на время, что у нас с ней вдруг возникла совместная жизнь, которая, как и следовало ожидать, оказалась пустой. Допустил, что у нас с ней будут дети, возможно, что двое, но и у них жизнь будет такой же пустой, ничего с ними не будет происходить. Я возвратился в поезд, поскольку не знал, чем мне наполнить все эти пустые жизни.

Попытался уснуть, принимая в поисках удобств различные, в чем-то даже рискованные позы, но вскоре убедился, что удобных поз существует не так уж и много. Свернулся в клубок, но сиденье оказалось слишком уж узким, теснило, можно было с непривычки перевалиться во сне на другой бок и разом очутиться на полу. Лег под конец на спину, задрал кверху ноги, вытянул их вдоль стенки, и хоть поначалу лежалось удобно, понял, что долго так мне не продержаться, особенно месяцы и годы, если только что-нибудь не придумаю.
Поскольку сон не шел, я решил навестить человека, что находился в одном со мной поезде уже больше десяти лет. Как знать, вдруг и ему, несмотря на столь позднее время, тоже не спится, может он расчувствуется при встрече и поделится со мной своими секретами выживания в поезде.
Он находился всего лишь через вагон от меня, и я узнал его с первого же взгляда. Сразу понял, что стоит поучиться у него тому, как не брившись, не мывшись и не стригшись в течение десяти лет, сохранить тем не менее достойный вид. Разглядывая его, сделал различные любопытные выводы: например, что волосы на голове никак не могут расти до бесконечности, им отведен предел расти не ниже уровня колен. Бороде и усам предел отведен другой: расти не ниже середины груди. Ногти могут быть различной длины, поскольку каждый из них ломается по-своему и в разное время.
В глазах этого загадочного человека я неожиданно обнаружил некую мудрость, и это означало, что тот, не уходя в долгие размышления, мог с ходу ответить на любой заданный ему вопрос, сколь угодно сложный. Он наверняка перевидал перед собой десятки тысяч пассажиров, знал наш состав до последнего винтика, а стало быть мог считаться настоящим Богом этого поезда.
Бог поезда был неразговорчив, отвечал на все вопросы, как правило, взглядом. На вопрос, где мне лучше сойти, ответил, что если бы знал такое, сам бы уже давно где-нибудь вышел. Бога поезда звали Ульриком, я знал это, поскольку он выставил на своем столике пластиковую кружку, а рядом с ней поместил записку, где аккуратным почерком вывел: подайте что-нибудь Ульрику.
Подавали, в большинстве своем, мелкие деньги, но также еду, напитки, одежду, все, что людям не было жалко подать. Благодаря пожертвованиям, Ульрик за годы поездки стал довольно состоятельным человеком, мог при желании выкупить весь свой вагон, но не было у него такого желания. Предпочитал считаться рядовым пассажиром.
Называть настоящим Богом сидящего передо мой Ульрика было бы, конечно, кощунственным преувеличением. Он скорее представлял собой микрофон, способный усилить мое обращение к Творцу, поэтому поинтересовался у Бога поезда, куда мне выговаривать свои желания. Ульрик в ответ на вопрос распахнул рот во всю ширину, после чего я, нимало не медля, выкрикнул в его распахнутый зев просьбу, чтобы Творец дал мне знать, где выйти. Следом, пока рот все еще был открыт, послал еще одно пожелание: Боже, будь добр, пошли мне чизбургер. На прощание Ульрик сунул мне в руку немножко денег и посоветовал, чтобы я обязательно обращался к нему в случае возникшей вдруг нужды.
Вернувшись в свой вагон, я вздремнул, и на этот раз мне приснился украденный у меня чемодан. Безжалостно вспоротый, потому что вор не смог его открыть с помощью стандартных отмычек. Мои личные вещи были раскиданы во все стороны: для вора они были слишком велики; по правде сказать, они были бы велики любому, учитывая мой рост. Сон меня расстроил, потому что я был привязан к своим вещам. От огорчения и проснулся, задумался, ради чего расстался с прежней жизнью, ведь не все в ней было так уж безнадежно. И вот как раз в этот момент мне явился знак, исполнилось одно из загаданных мной желаний.

На очередной станции в вагон вошли двое: худощавый мужчина, который тотчас же проскочил вперед, и о нем можно сразу забыть; тогда как следовавшая за ним женщина передвигалась по вагону неспешно, с грациозной ленцой, которая свойственна подобным толстушкам. Невысокого роста, тяжелой комплекции, круглолицая, с надутыми щеками, она не привлекла бы к себе моего внимания, когда бы не держала в руке тот самый чизбургер, о котором я совсем недавно молил Творца.
Двери вагона закрылись, поезд было тронулся, но вдруг по какой-то причине неожиданно стал. Женщина, теряя равновесие, подалась вперед и взмахнула руками, как если бы пыталась взлететь; сырный бургер выскочил из ее руки, на что она вскрикнула протяжным "нееет", но все уже к счастью или несчастью случилось. Бургер закатился под одно из передних сидений и хранился там там до тех пор, пока я его не поднял незаметно от всех. Таким образом одно из загаданных желаний было исполнено, оставалось ждать исполнения и другого желания, основного; важно теперь было не пропустить подсказку.
Книги, которые я в спешке с собой захватил, совершенно случайно оказались "Одиссеей" слепого Гомера и "Улиссом" слабовидящего Джойса. Наверняка случайный выбор этих книг был важным знаком, неким указанием сверху, но в знаках я редко когда был силен.
На одной из станций, что мы проезжали днем,  в вагон вошел и устроился напротив меня молодой человек. Он грустно признался, что забыл дома свою книжку. Несмело поинтересовался, что раз у меня их целых две, нельзя ли ему в дороге полистать какую-нибудь одну из них, ведь не могу я читать сразу две книги. Я не стал уточнять, что могу читать с десяток книг зараз, вместо того предложил ему Джойса. И молодой человек настолько увлекся чтением, потоком сознания писателя, таинственным городом Дублином, что покинул вагон совсем другим, уже просветленным человеком.
Прошло два дня, и уже новый проводник сообщил, что человек с билетом вроде моего - он едет в первом вагоне - собирается выйти на одной из последующих станций. Как выглядит этот человек, полюбопытствовал я, и узнал, что роста он невысокого, плотного сложения, поведения скромного, нерешительного. В поезде он уже год и месяц, а вот ночью ему неожиданно пришел знак выходить.
Если такое случается, никогда не знаешь, верный ли это знак и знак ли на самом деле. Когда-нибудь и со мной произойдет нечто подобное. Меня поедало любопытство, потому я поспешил в первый вагон, чтобы порасспрашивать человека обо всем, происшедшем с ним ночью. Произошло следующее: одна из потолочных ламп вдруг начала странно мигать и потрескивать, точно передавала некое сообщение азбукой морзе. Забавно, что наш пассажир, никогда в жизни не сталкивавшийся с этой азбукой, вдруг стал ее понимать. Больше того, он даже стал отвечать лампе, постукивая по столу косточками пальцев. Так они и переговаривались в течение получаса, пока лампа не сообщила, что через четверть часа ему выходить, поскольку к тому времени он доберется до места своего предназначения.
Когда он выходил из вагона, только начинало светать. Спускался он по ступенькам тяжело, неуверенно: совсем отвык ходить за год пребывания в поезде. Очутившись на перроне, поплелся поначалу в сторону вокзала, но всего через несколько шагов свернул и уже много увереннее двинулся вперед, к голове поезда, точно желал продлить поездку, но уже на ногах. Поезд тем временем тронулся, понемногу набрал скорость, и человек навсегда пропал из виду. Мне подумалось, как все это в свое время будет происходить со мной?
По пути в свой вагон я ненадолго задержался у Бога поезда Ульрика, присел напротив него. Тот не спал, выглядел на редкость грустным; сообщил мне взглядом, что человек из первого вагона неправильно прочитал знаки и вышел не на своей станции, а значит попадет не туда, куда следует. По обыкновению, он предложил мне горсть денег из того, что им было собрано за день. Я вежливо отказался, попрощался и продолжил путь в свой вагон.
С удивлением я обнаружил, что на моем месте сидит незнакомый мужчина и внимательно листает "Улисса". Забавная книга, заметил он, пробегая глазами страницу за страницей, почти что про него самого. Я поинтересовался: как такое может быть? На что мужчина ответил, что зовут его Дедал, как и героя этой замечательной книги. Родители его, редкая интеллигенция, были буквально помешаны на Джойсе. Дедал рассказал, что пассажир, покинувший наш поезд на предыдущей станции, хоть и не выполнил своего предназначения, тем не менее благополучно отошел в иной, лучший мир.
Я собрался порасспрашивать незнакомца, откуда ему все это известно, заодно поинтересоваться и кое-чем другим: были у меня к нему вопросы. Но тот неожиданно начал таять на моих глазах, медленно превращаясь в белесую дымку, затем и вовсе исчез без следа, точно он мне привиделся. Я проверил царапины от ключа, которыми отмечал дни: их было три, а стало быть в поезде я уже трое суток. Вроде совсем ничего, а столько уже пережито, я даже познал мистику в облике Дедала.
Бездействие тяготило меня, я не тот человек, что может месяцами пялиться в потолок. Руки, ноги, мозг просили и даже требовали какого угодно действия.

поэтому следующую проводницу я соблазнил, чисто от бездействия. Соблазнить женщину пара пустяков, несколько нужных слов, настойчивость, и она, эта проводница, ваша, далее проверит билеты, а на обратном пути опять ваша. Мне попалась проводница модельной внешности, она уселась мне на колени, я взял ее за талию, все у нас произошло скоро, ее подогрел мой билет, она и сама, сказала, скоро купит такой же. Боюсь только, что все это мне приснилось, ибо в последнее время сны стали слишком уж реальными, а реальность превращалась в бесконечный занудный сон.

На следующее утро, едва я открыл глаза, уже другой проводник просил меня показать билет. Пожилой мужчина с лицом нездорового цвета, увесистой комплекции, во всем, в движениях и даже разговоре, до раздражения степенный и медлительный. Я в очередной раз отметил для себя, что встретившиеся мне в этой поездке проводники, по всей видимости, намеренно подбирались так, чтобы как можно меньше походить один на другого: в каждом была какая-то своя уникальная изюминка или столь же редкая уродинка.
Кроме своей полноты, мужчина отличался неухоженной бородкой, мне она напомнила изрядно послужившую делу малярную кисть. Когда он проверял мой билет, то вдруг схватился за грудь, сказал, что у него плохо с сердцем. Я уложил его на свое место, принес воды, чтобы он мог запить таблетки нитроглицерина, и поинтересовался, что еще я могу для него сделать.
Он ответил, что был бы очень благодарен, если бы я обошел те несколько вагонов, что он не успел пройти. А это совсем несложно, он даст мне свою форменую куртку, фуражку, объяснит, как пользоваться компостером. Важно, чтобы в вагонах не оказалось безбилетников, ну а если вдруг такое произойдет, то я должен буду выписать безбилетнику штраф. Я согласился помочь контролеру, единственно, мне не понравилось, когда он заговорил про штраф с таким удовольствием, точно в этом была главная часть его работы.
Куртка села на мне точно влитая, а ведь мы с проводником были совсем разных комплекций: я много выше его, он же ниже и шире. Видимо, универсальная куртка, всем будет впору. Фуражка тоже удобно села на голову, и тут я не просто стал похожим на контролера, я стал контролером, думать как они, вести себя как они. Более того, изменился сам поезд, мы стали единым существом: я охранял его, а он придавал мне силы. Лампы на потолке подмигивали, когда я проходил мимо, ручки на сиденьях не казались уже холодными и металлическими, они поддерживали меня, если вдруг вагон качало и я начинал терять равновесие. А вообще я понял, что быть контролером сродни тому, чтобы быть моряком, нужно пошире расставлять ноги при ходьбе, балансировать, причем если даже пожилой толстяк с больным сердцем справлялся с этим, то и я справлюсь с этим легко.
Работать проводником оказалось несложным делом. Всего лишь требовалось выглядеть серьезным человеком, который мог строго потребовать от пассажиров действующий билет. Билеты дальнего следования требовалось пропускать через ручной компостер: щелчком на них давился штампик с датой.
Но уже в следующем вагоне мне встретился безбилетник, плохо одетый человек лет тридцати с небольшим, неухоженный, немного заросший, неаккуратно побритый, одежда неглаженная, обувь нечищена, предположил, что он из тех, от кого не так давно ушла жена, а он не успел завести себе новую. Ибо со мной бывало такое, и я выглядел именно так, и с деньгами было плохо, часто ездил без билета. Мужчина попросил простить его, он совсем без денег, он даже собрался встать на колени, обнять мои ноги, поцеловать мне руку, вот в каком отчаянном состоянии он находился.
Конечно же, я его простил, даже дал немножко денег из тех, что подарил мне Ульрик, и посоветовал привести себя в порядок, тогда он скоренько найдет себе новую жену и жизнь его может начнется заново. Поведал по секрету, что женщины так и мечают повеситься на мужчину, если он только проявит к ней должное внимание. На лице мужчины я увидел выражение счастья, а вот чуть дальше сидел другой человек с билетом вроде моего, и вид у него был несчастный, потому что он не знал, где ему следует выйти. Он и у меня о том спросил, но что я мог ему на то ответить, если и сам был в подобных сомнениях, посоветовал лишь обратиться к Ульрику, которого можно было назвать Богом Поезда, но добавил, что и тот может ошибиться, как произошло в последнем случае.
Решил проверить билет и у самого Ульрика, надвинув фуражку на глаза и немного изменив голос, сделав его помягче и растягивая слова. Тот, конечно, воспринял все это за невинную шутку, иначе обязательно бы меня наказал тем или иным образом. Он сказал, что ему известно совершенно все, что происходит в поезде, о контролере, которому вдруг стало плохо, а также о той женщине, что вчера упустила из рук бургер. Одна моя просьба, сказал он, уже исполнилась, нужно наблюдать за знаками, которые подскажут, где мне покинуть поезд, сам он этого не знает.

На шестой день поездки, в полдень или около того, напротив меня устроился молодой человек. Сел он неудобно, ноги у него были длинные, коленки острые, то и дело упирались в мои. А ведь места в вагоне было хоть отбавляй, мог бы легко подвинуться на сидение влево или вообще пересесть. Все это мне нисколько не нравилось, я поглядывал на нового соседа тяжелым взглядом, на что молодой человек, поняв мое настроение, ответил, что ни в чем не виноват. Он по природе своей педант, фанатичный приверженец порядка, и сидит ровно на том билетном месте, какое получил в кассе.
Молодой человек также проявил бестактность, когда предложил мне самому пересесть, если меня что-то не устраивает. На это его предложение я несогласно покачал головой: в поезде я уже шестые сутки, ехать мне неизвестно как долго, не могу же я пересаживаться с места на место при каждом неудобном пассажире. Подумал при этом, что ехать ему вряд ли дольше двух-трех станций, а такое можно и потерпеть. Но когда мой сосед предъявил проводнику билет, и билет оказался в точности как мой, то понял, что в лице нового пассажира мне пожалован очередной знак.
Насколько верным был знак, я не знал, мне никак не удавалось его прочесть. Более того, я всерьез сомневался, что молодой человек действительно является посланным сверху знаком, а не забавной причудой случая. За необходимыми разъяснениями я тотчас же поспешил к Ульрику: ведь кто, кроме самого Бога поезда, мог разрешить подобные мои сомнения.
Ульрик выслушал меня с несвойственным ему вниманием, взгляд его неожиданно загорелся, а это говорило о том, что он всерьез заинтересовался моей историей. Все это действительно может оказаться как верным знаком, так и ложным, сказал он. И посоветовал какое-то время внимательно понаблюдать за соседом, попримечать, нет ли у того каких-нибудь странностей. Обязательно мне следовало обратить внимание на его носки: не разные ли они? Чуть позже Ульрик выберет время и собственной персоной наведается в вагон, чтобы хорошенько рассмотреть моего попутчика, но ни в коем случае я не должен выдавать нашего знакомства.
Напоследок Бог поезда поступил так, как вел себя при каждой нашей встрече: настойчиво сунул мне в ладонь пухлую пачку денег, состоящую из мелких купюр. Совершенно истерзанных из-за бесчисленного хождения по рукам. Он сразу предупредил, что не ждет себе благодарности за этот поступок, также не рассматривает его как проявление бескорыстной щедрости со своей стороны. Он признался, что давно уже обнаружил интересное правило, согласно которому все, что он раздает другим, возвращается ему в еще больших количествах. Все на свете, с грустью в голосе заметил он, хорошее оно или плохое, имеет удивительное свойство возвращаться.
Когда я вернулся в свой вагон, то обнаружил, что новый сосед мирно дремлет на своем месте, безмятежно откинув голову на подушечку кресла, беспечно заложив ногу за ногу. Брючины у него задрались, и я наяву убедился в том, что носки у него и в самом деле разные: один носок был цвета яичного желтка, другой синий в белую полоску, напоминающий собой застиранную матросскую тельняшку. Но я так и не знал, хорошие ли все эти знаки. Примерно четверть часа спустя двери вагона распахнулись и в проходе появился Бог поезда Ульрик. Он передвигался крайне осторожно, точно каждый его шаг мог оказаться последним.

белый и синий, но я до сих пор не знал, хороший ли это знак? Четверть часа спустя дверцы вагона распахнулись и в проходе появился Бог поезда Ульрик. Он передвигался осторожно, точно каждый его шаг мог оказаться последним.

Он сделал вид, что незнаком со мной и поинтересовался, может ли присесть рядом, на что я согласно кивнул головой. После чего у нас состоялся разговор без единого слова: Ульрик смотрел мне в глаза и задавал вопросы; я так же смотрел ему в глаза, и бессловно отвечал. Сосед за все время ни разу не шелохнулся, казалось, он даже не дышал, время для него будто остановилось. Ульрик влепил соседу пару резких затрещин, но тот и не пошелохнулся.
- Представь себе,- сказал мне тихим и доверительным голосом Ульрик,- что я всего лишь сомнительного значения Бог этого несчастного поезда, каких, сказать по правде, наверняка множество.  Да и то тебя удивляет, сколько я всего знаю и умею. А что с тобой будет когда встретишься с настоящим Богом, не наложишь ли от такой встречи в штаны. Впрочем, в таком случае я и за себя далеко не уверен. А этот человек знак тебе, он пришел занять твое место, а может заодно и мое. Ульрик щелкнул пальцами перед лицом моего соседа, и тот мгновенно очнулся, но двигать мог только головой.
- Признаюсь,- сказал Ульрик,- что мне давно уже надоело быть Богом поезда, хочется более простого существования, порасспрашивать других, а что будет, если то или то, а не самому давать ответы на все глупости. Я знаю не больше других, на каждый вопрос мне в голову приходят десятки ответов, но я должен иметь смелость выбрать из всех ответов тот, что считаю единственно верным. Почему это должен быть я, а не ты или он? С этих пор Богом поезда будет он, а мы выходим вместе на следующей станции, выйдем под руку, сколько можно ехать.
- Так и быть,- ответил я,- ты устал от своих десяти лет, я устал от своих трех дней.
Мы вышли в тамбур, где, кроме нас, не было ни единого пассажира, и стали ожидать следующей станции. Мы даже не знали, откроются левые двери или правые, поэтому, наверное, посматривали в разные стороны, хотя не было в том нужды. Не скрываю, что посматривал на Ульрика, точно на своего спасителя, и он посматривал на меня точно таким же взглядом. Не ясно было, кто кому больше пригодится, когда мы наконец покинем поезд: Бог мне или я Богу?
Когда состав начал притормаживать, Бог нашего поезда Ульрик взял меня за руку, и мы робко вместе сошли на перрон. С этих пор Ульрик уже нисколько не Бог, теперь мы с ним стали равны.