Маленькая хозяйка

МАЛЕНЬКАЯ    ХОЗЯЙКА

По грунтовой дороге вдоль заснувших изб скорым шагом спешит молодая женщина.  На хуторе ночь. Мартовский еще студеный ветер качает деревья и их причудливые тени, отбрасываемые на дорогу. Женщина кутается в шерстяной платок, на её лице безотчетная тревога и решимость. Одной рукой она держит за руку маленького сына, который, поджав губы, еле поспевает за ней. Мальчик понимает необходимость ночного бегства и молчаливо спешит за матерью. В другой руке она несет какие-то пожитки, связанные в тряпичный узел, оглядывается боязливо: нет ли погони? 

– Еще немножечко потерпи. Надо скорее уходить. За поворотом опушка, за ней кладбище, и дальше станет легче, – сбивчиво проговорила, подбодряя словами и себя и ребенка.  

Дорога отворачивала к кромке леса. Луна отразилась бликами в окнах последней избы и посеребрила стволы лесных кедров,  стоявших стражами у входа в древний лес. Женщина подняла голову и печально улыбнулась. Луна улыбалась в ответ.

К лесу они уже бежали, тяжело дыша, ускоряясь из последних сил, словно за спинами кедров их ждет спасение. За лесной опушкой на холме находилось старое кладбище, которое огибал дремучий лес, чернеющим широким клином разрастаясь дальше за горизонт.

– Нам туда, – запыхавшись, чуть слышно просипела женщина и направилась к одинокой могилке, расположившейся на краю погоста.  Мальчик, сдвинув брови, разглядывал узоры оградок, серебрящихся под светом луны. Темные кресты и надгробные плиты хранили в безмолвной тишине покой умерших людей. На кладбище царило спокойствие. Он взглянул на мать, склонившуюся над маленьким могильным холмиком, покрытым обледенелой корочкой. Погладила лёд рукой, о чем–то задумалась и достала из своего узла небольшой стеклянный пузырек. Поднявшись, она вскрыла пузырек и вылила содержимое на могилу. Темно–бурое густое вещество пролилось, соскользнуло с брызгами с ледяной корки и просочилось внутрь рыхлой земли, освобожденной от снега. 

– Защити! Стань заслоном от живых и нежити, – её слова прозвучали требовательным заклинанием, обращенным к могиле. Ветер на мгновение стих, и диск луны, казалось, побледнел еще больше. Женщина, постояв над могилой еще несколько мгновений, схватила сына за руку и спешно спустилась с кладбищенского холма. Еще через несколько минут их скрыл внутри себя черный лес.

В лесу было еще много снега. Местами, где припекало мартовское солнышко, на склонах оврагов, на пригорках снег подтаял, появились редкие проталины. А ночью талая вода сковывалась морозом, образуя скользкий наст. Еще несколько теплых дней, и начнется весенний паводок.  Понесутся ручьи, вскроются реки и озера.

         Эта ночь выдалась холодной и мятежной. Женщина, собирающая в лесу целебные травы, знала лесные дороги не хуже охотников – следопытов. Шла быстро, уверенно, прислушиваясь к ночной тишине, каждый раз вздрагивая, когда случалось, что под ногами трескалась с хрустом корочка льда. Ботинки промокли, руки озябли, и греться приходилось, ускоряя шаг.  Семилетний мальчишка уже выбился из сил, ноги в темноте скользили по льду, и он уже несколько раз упал, цепляясь за руку матери, которая всякий  раз подхватывала сына, не позволяя ушибиться.  Они не разговаривали, сил хватало только на отрывистое дыхание.

         Луна то пряталась, то выныривала из-за туч. Мать и сын добрались до лесной речки Софинки, лед на которой уже начал сходить.  Луна вежливо осветила скованную льдом речную гладь, и на её белой поверхности заблестели кристаллики льда. В полынье плавали крупные ледяные пластинки, похожие на осколки зеркала.  Мать остановилась возле пологого  промерзшего берега,  изучая путь для опасной переправы. Вдоль берега под коркой льда скопилась вода, идти по льду было опасно. Но такой риск был необходим.  Она первой осторожно вступила на лед, выбрав место, где лед был толстым, и держась подальше от открытой полыньи. За ней следовал ребенок.

         Благополучно перейдя через замерзшую реку и выйдя на берег, женщина обернулась и обняла сына. Луна осветила её истомленное худое лицо, из-под платка выбились прядки темных волос.

– Скоро рассвет, – прошептала. – Нас не найдут. Она отведет зло…. И загляделась на алеющее небо.

***

Тем временем над хутором взошло солнце. Люди подошли к старой рубленой избе, дверь которой вечером заколотили намертво, чтоб не выбралась до рассвета ведьма, сотворившая бедствия на родной земле. Семь лет тому назад, в последний августовский день явилась она в хутор с неведомых земель. Немая, замученная, с синюшней восходящей бороздой на шее – явным следом от виселичной петли и округлым животом. На хуторе встретили её настороженно, пугала людей глубина проницательных зеленых глаз, следы несостоявшейся казни на шее и молчаливость. Она ничего не поясняла, не просила, только смотрела завораживающе. Если встретился с ней взглядом, то и глаз отвести не можешь, смотрит сквозь душу и не отпустит, пока не прочтет. Вселилась она в старую избу на окраине хутора и прижилась. А зимой родила близнецов сына и дочь. И люди понемногу привыкли.

Только вот с её появлением на хутор беда за бедой шествовали. Сначала болезнь неведомая, измором берущая жизни людей. Мало кто с болезнью справился, столько людей померло. И семья славного мельника, соседствующая с избой пришлой женщины, один за другим ушли на погост. И лекарь, боровшийся с чужими недугами, сам сгорел за несколько дней. И жена кузнеца не справилась, схоронили её весною. Долог перечень покойников.  Да и родившаяся зимой девочка, дочка этой женщины, в тот же год осенью, в младенчестве умерла. Когда–то давно погост занимал крошечный кусок земли возле леса, а сейчас разросся на весь холм.

При этом Леля (так звали женщину) обладала удивительным даром, умела руками лечить детей – стоило ей прикоснуться к больному, и болезнь отступала. А узнали об этом на хуторе однажды. Летним утром повела маленькая Прасковья козу пастись на луг, шагала по дороге и козу свою прутиком подгоняла. И вдруг из двора выскочила сорвавшая с цепи свирепая собака и напала на девочку. На крик ребенка выбежали хуторяне, отогнали пса, но тот уже успел порвать девчушке ногу. Рваные раны кровоточили, обезображивая детскую конечность. На крик выбежала и Леля. Она протиснулась сквозь собравшуюся толпу людей, и дотронулась до девчоночьих ран. От её прикосновения раны на глазах затянулись и исчезли. С тех пор к Леле обращались за помощью, однако относились к такому врачеванию откровенно как к колдовству.  

Со временем поведение Лели все чаще пугало людей. Когда все прятались от грозового ливня, она стояла под потоками небесной воды, подставляя улыбающееся лицо и вознося к небу руки. Было замечено, что с появлением Лели на хуторе дождь случался часто, порой с градом, смертоносным для урожая. Зимой зачастили снегопады, и метели непроходимо заносили дороги. Иногда её видели обнявшейся с одиноким деревом, и шутили над этим, мол, с кем спознаешься, тем и величаешься. Странную жизнь она вела. Необъяснимым сочли и то, что к её избе, слетались вороны. Черные птицы садились на крышу, на ветки яблонь, росших перед окнами, и улетали только с приходом сумерек. Кто-то перед избой чучело поставил, чтоб отпугивало, но не страшилось его воронье, прилетали, как и раньше, и даже на чучеле том рассаживались.

Так, мало – помалу сообразили и признали в женщине ведьму. Сын её подрастал, но сверстников дичился, играл один в лесу. А однажды принес из леса ястреба с поломанным крылом, мясом его кормил, и вороны больше не прилетали. Мальчик был нелюдимым и малоприветливым. Со зверенышами ему было договориться проще, чем с людьми. Следом за ястребом у него появился волчонок. Где уж он взял волчьего щенка – никто и знать не мог. На вопросы людей мальчик отмалчивался, а волчонок пасть оскаливал. 

«Яблоко от яблони недалеко падает» – поговаривали о маленьком сыне ведьмы. И только Прасковье удалось с ним подружиться. Встретились они однажды в лесу. Девочка собирала землянику, а он неожиданно вылез из колючих зарослей с совенком в руках. Сладкие ягоды и детское любопытство сблизили детей. Прасковья узнала, что мальчика зовут Львом, а мать его Лелей. Поведал Лев, что матушка песни чудные ветру поет, а ветер ей вести приносит. Будто и со зверями разговаривать умеет, ведь прошлой ночью Сова к ней прилетала, просила выпавшему из гнезда птенцу помочь. Вот по просьбе матери он и отыскал совенка, а у слетка лапка вывихнута оказалась. Прасковья гладила пушистого птенчика и удивлялась рассказам Льва. Но зря пересказала она чудные истории своей бабке, та сразу и запретила видеться с ведьминым отпрыском. Мало ли чему научит….

 А позже в лесу волки развелись, стали они на хутор жаловать, на людей нападать.  В первых числах марта поехал брат старейшины в соседний хутор пушниной торговать. Дорога через лес пролегала, снегом была занесена. Брат сложил в сани меховые шкурки, провизию на дорогу, и отправился в путь. Но не суждено было ему доехать. В лесу стая волков напала и загрызла до смерти. Когда отыскали останки, не выдержал старейшина. Терзаемый горем, решил он сжечь ведьму. Чтоб вместе с ней сгорела боль, и отступило лихо от родной земли. По его приказу на вечерней заре заколотили дверь и окна ведьминой избы, и на рассвете велено было казнь исполнить. Но утром изба оказалась пуста, видимо колдунья сквозь стены просочилась и ушла.  Решили искать её, чтоб зло не разносилось по миру. По следу направились пять лучших охотников, знающих каждую тропу в лесу. Возглавил их молодой следопыт – сын старейшины Михаил. Чтоб быстрее сыскать беглую ведьму, взяли охотничьих собак, нюхом и дерзостью которых славился хутор.

– С Богом, – перекрестил их вслед старейшина. 

***

         Миновав околицы хутора, собаки вывели охотников к лесу. «Ну, конечно! – охотники злобно ухмылялись. –  Где же еще могла спрятаться ведьма?  Пусть старается, ей все равно не уйти далеко: лес знаем, и собачий нюх не подведет!». Собаки с лаем понеслись вперед, а за ними бойко шагали хозяева. Кедры, стоявшие на страже в лесное царство, молчаливо проводили их хмурыми взглядами. И если б могли, вынули б из-под земли свои корявые корни и дали пинка, чтоб отвадить этакую разбойничью гильдию от вторжения. Но не ведал лес, не ведали и кедры, что произойдет за холмом.  

         Собачий нюх привел преследователей к погосту. Охотники переглянулись, стоит ли вторгаться в место, где с миром покоятся души умерших предков? Поразмыслив, Михаил решил:

         – Пойдешь со мной, Прохор. Остальные двигайтесь лесом на восток к луке Софинки, там и свидимся позже, – получив наставление, трое из охотников пошли в обход погостного холма.

         Михаил погладил своего бесстрашного пса, у которого,  приближаясь к границе старого кладбища, шерсть на загривке вздыбилась,  взгляд стал тверже.  Раздувая ноздри, пёс нюхал воздух. 

         – Ну, Брасс, смелей! Что тебя тут тревожит? Не стоит бояться мертвых. Живые пострашнее бывают…, – обращаясь к псу, Михаил и сам почувствовал зарождающееся  беспокойство, нарастающее с каждым шагом, с каждой пройденной могилой. Он оглянулся. Прохор шагал следом, тревожно осматриваясь по сторонам. Его собака –  славная охотница по кличке Сата, прижав уши, тихо скулила и шагала рядом с хозяином. Михаил глубоко вдохнул, огляделся. Был светлый день. Под  весенним солнышком искрился и таял снег, между могилами струились ручейки талой воды. Щебетали первые вернувшиеся в родные края птички. Легкий ветерок трепал тонкие веточки сирени. Благодать. Зачем так тревожится? В охотничьей жизни были случаи гораздо опаснее.

         – Михаил, её здесь нет. Погост как на ладони видно. Ведь не в могиле она спряталась. Идем за нашими, пока недалеко ушли, – предложил Прохор.

Брасс, идущий первым, вдруг остановился и напрягся, оголяя клыки. Глаза пса возбужденно были устремлены куда-то вглубь кладбища. Но там, кроме старых могил с покосившимися крестами и оградами, никого не было. Прячась за его спиной, зарычала Сата. Собаки явно кого-то чуяли и, быть может, видели. Но людскому взору ничего странного не открывалось. К горлу Михаила подкатил ком удушья, становилось дурно. В голове кольнуло острой болью, пульсируя в висках, она затуманивала здравый рассудок. Беспокойство сменилось безотчетным страхом.

– Идем отсюдова, – прошипел сквозь зубы Михаил, потянув за поводок Брасса.  Побледневший Прохор, услышав предводителя, развернулся и быстро зашагал вдоль могил к выходу. Рядом с ним бежала Сата, оглядываясь на вожака. Но Брасс не сдвинулся с места. Михаил сильнее дернул за поводок, скомандовав:

– Брасс!  За мной следуй!

Но пес словно впал в оцепенение, тревожно всматриваясь в место, где располагались старые могилы. Он не рычал. Навострив уши, втягивая  ноздрями морозный воздух, он внимательно кого-то изучал.  Смотрел грозно, но не злобно.

– За мной! – прикрикнул на собаку Михаил, хватая пса за кожаный ошейник, но ухватить не смог. В тоже мгновение Брасс отпрянул в сторону, переводя грозный взгляд на хозяина. Тот на миг опешил, а затем с яростью хлестнул пса поводком.

– За мной следуй! –  в этот раз пес отвел взгляд и повиновался.

Уходя с погоста, Брасс обернулся и по-собачьи кивнул. И от этого жеста Михаилу стало не по себе. Тем более что, обернувшись следом, ему показалась маленькая серая фигура, стоявшая за старой оградой в глубине кладбища. От увиденного по спине побежали мурашки, но возвращаться обратно, чтобы проверить, страшно не хотелось. «Мало ли, что может привидеться на старом кладбище», –  мысленно он старался изгнать видение.

Скоро Михаил и Прохор догнали остальных охотников, как и договорено было, встретились возле луки реки, разделяющей лес пополам.  Собаки привели преследователей к старой иве, длинные ветви которой склонились и вмерзли в обледенелую речушку.

         – Мы прочесали лес, и собаки вывели сюда. Видать, ведьма здесь перебралась на тот берег, и мальчонка верно с ней.  Собаки дальше по лесу не ведут, на лед тянут, – сообщили прибывшие первыми к реке охотники. Михаил, щурясь от солнца, смотрел на застывшую реку. Лёд слабел с каждым весенним днем. Вдоль берега еще лежал снег, и лед был прочнее.  На повороте реки полынья расширилась,  от её  краев во льду тянулись  длинные трещины, и вода уже выступила поверх льда. Речушка была узкой, но быстроводной, и подтаявший лед мог разрушиться в любой момент подчас перехода.  

– Ну, раз ведьма осилила переправу, мы тоже постараемся, – и,  удерживая своего кобеля за длинный поводок, Михаил шагнул на лёд.  Хрупкое ледяное зеркало захрустело под ногами и треснуло мелкой паутиной.  Но никто не отступил, люди шли по качающемуся льду, осторожно выбирая, куда шагнуть в следующий раз.   

         Перебравшись через реку, собаки снова принюхивались, чуя еще не заветренные следы женщины и её ребенка. Раздался собачий лай. Лайка Анга рванула вперед, за ней подалась вся свора, но грозный рык вожака остановил собак. Брасс превосходил всех физической силой: поджарый серый пёс с пушистой шерстью и хорошо развитой мускулатурой. Его дед был таежным волком, и сородичи знали, какой темперамент и бескомпромиссность скрывались за внешним спокойствием вожака, поэтому мнение последнего было безоговорочно и не обсуждалось. Пес верой служил своему хозяину, но сейчас в глубоко посаженных миндалевидных глазах горела звериная свобода и решимость действовать  вопреки человечьим законам. Собаки это чувствовали и тревожились. Брасс возглавил строй и повел по следу. Лайки подчинились и пошли за вожаком. Люди доверяли собакам. Но в стае было заметно смятение. Собаки нюхали воздух, с волнением вглядывались вдаль, шерсть на холках стояла дыбом. Предвкушение удачной охоты переполняло сердца людей, ведь охота шла на опасного противника. Так считали люди, и чуяли собаки….

***

День клонился к ночи, и сумерки застилали лес стылым туманом. Начался мокрый снегопад. Густые хлопья снега летели с затянутого темными тучами неба, прилипали к одежде, пробираясь сыростью к озябшим телам. Охотники, промокшие до дрожи, ходко шли за своими собаками. Их мысли были заняты уже не поисками сбежавшей ведьмы, а ночлегом.

      – За увалом лесная избушка. Дойдем, там и заночуем, – решил Михаил, и остальные согласились.

Собаки, спущенные с поводков, шли впереди, рыская между елями. Михаил взглянул на своего кобеля, догадываясь, что тот ослушался и ведет их не по следу беглянки. Этот факт выдавало поведение других собак. Анализируя, Михаил сопоставлял факты. Ведь взяла след черная Анга у речной переправы, залаяла, но осеклась по приказанию вожака, а тот повел в другую сторону. И Сата – большая лайка белой масти, славившаяся своим чутьем на всю округу, лучшая  охотница в добычи пушнины, несколько раз подбегала к вожаку и с недоумением  смотрела ему в глаза, мол, что происходит?!  И молодые, длинноногие братья Нохой и Север, бежавшие следом за вожаком, иногда отвлекались, поднимали носы и нюхали воздух, задумчиво вглядываясь раскосыми глазами в юго-западную сторону леса, где пролегала Волчья падь. А Брасс уверенно вел к северному увалу.

Погрузившись в скверные мысли, Михаил вел охотников к ночлегу.  Они уже добрались до увала, склоны которого поросли густым кедровником.  Дорога извилисто поднималась вверх. Под ногами хрустела померзшая хвоя, ковром застилающая склон. Долгий путь, усталость и мартовский холод сбили спесь с охотников. Уже никто не желал рьяно, как вначале погони, настигнуть и вернуть к казни молодую ведьму с ребенком.  «Может и к лучшему, что ушла, – поймал себя на мысли Михаил. – Вреда больше все равно не причинит. И грех на душу брать не придется». Он отыскал взглядом Брасса, и они встретились глазами.  Пёс был хмурым, как грозовая туча, суровый взгляд полон решимости и непримиримости в одночасье.

– Брасс! – окликнул пса Михаил. И в этот же миг собаки вдруг с лаем понеслись и скрылись за вершиной увала. Лай то стихал, то заливистыми волнами оглашал окрестности леса.  Охотники насторожились и спешно зашагали вверх по пологому склону. И тут из валежника из-под большого кедрового выворотня на встречу с ревом вылетел бурый медведь. Медведь был молод, с поджарыми боками, видимо недавно пробудился от зимней спячки. Лайки со звериным рычанием подлетали и осаждали мишку.  Заметив охотников, он больше не обращая внимания на собак, ринулся через кусты. Лайки с неистовством неслись за ним, кусая за ноги, норовя вцепиться в морду. Медведь, не успевший нагулять жирок, бежал быстро, прорываясь сквозь сучья и ветки сухого валежника, ломая молодые кусты черемухи, прыгая через поваленные деревья. Собаки рвали его, но молодой зверь, не смотря на боль, набирал скорость.  Гнаться за ним по лесу, было бы напрасной тратой времени.  Михаил посвистом окликнул лаек, которые как одержимые, с азартом гнали косолапого в глубину ельника, разросшегося за увалом.  Но собаки, видимо, и не думали возвращаться без добычи и в безумстве от лихой погони не реагировали на окрики хозяев. Так и исчезли в лесной чащобе. Вот и лай уже не слышится, и весь лес погрузился в отчаянную тишину. Неслышно стало даже завываний ветра в голых кронах деревьев. Только звуки, издаваемые охотниками – шуршание липкого снега под ногами, шумно выдыхаемые клубы пара от дыхания людей, и стук сердца в голове  у каждого. А на распахнутом звездном небе уже засияла луна.

– Что за бесовщина?! – разорвал тишину сиплый голос самого старшего из охотников. – Куда лайки убежали?  Совсем обезумели собаки.

– Вернуться, – утвердительно ответил Михаил, задумчиво глядя в почерневший лес, поглотивший собак и медведя. – Идем к избушке. Здесь уже не далеко. Собаки по следу дойдут.

         Но к утру лайки не вернулись к своим хозяевам. На рассвете охотники возвращались домой, прошли ельником и вдоль ручья. Снег за ночь растаял, впитываясь во влажную землю вместе со следами вчерашней погони. Люди звали собак, но не слышались отклики собачьего лая. Не нашли они и следов схватки с медведем, словно и не бывало таковой. Вернулись на хутор пригорюнившиеся, без собак и добычи, и сказать–то нечего. Все на ведьмовское колдовство списали. А ночами, когда над погостным холмом всходила особенная луна,  доносился из леса собачий лай. 

***

Исчезла ведьма с хутора, и время дальше неумолимо понеслось. В разные годы случалось добро и зло, находились герои и виноватые. Пришло время, и состарившийся старейшина отправился на тот свет. Схоронили его на погосте возле леса, и бразды правления хутором перешли к сыну Михаилу. Тот уже возмужал, женился и дочку растил. Охотничьим делом Михаил славился, много мягкого золота добывал, добротно выделывал пушнину и удачно торговал ею далеко за пределами родного края. Жизнь  била ключом, все ладилось у молодого старейшины, люди его уважали, дома любили. 

В этом году осень выдалась дождливой и теплой, богатой на урожай красавицей. Одним солнечным теплым днем пошли отроки в лес по грибы, и Полинка с ними. Вернулись затемно взволнованные и расстроенные, и рассказали старейшине, что потерялась в лесу его дочка. Вроде бы искали её до вечерней зари, но на беспрестанные оклики детей Полинка ни разу не откликнулась. От страшного известия Михаил ошалел, поднял на ноги всех охотников и следопытов, обыскали они лес вдоль и поперек, но и следа девчоночьего не нашли. Домой старейшина не возвращался, почернел лицом за несколько дней отчаянных и безуспешных поисков дочери, а когда собаки привели его к топям болотным, совсем духом пал.

На закате третьего дня, шагая с фонарем по Волчьей пади, утопающей в непролазных болотах, с тлеющей надеждой отыскать своего ребенка,  услышал Михаил давно позабытый собачий лай. Сердце ухнуло  в груди. Лай доносился с погостного холма. Вспомнились дни лихие, и события минувших дней пролетели вихрем перед глазами. Ноги сами понесли Михаила на погост. Рядом неслась черная с подпалинами, остроухая лайка по кличке Нора. С виду эта изящная, длинноногая собака была лютой медвежатницей с упрямым характером и большой преданностью хозяину. Вместе они без передыха с рассвета до рассвета  искали по всему лесу Полинку.

Выйдя из пади, прошагав светлохвойный сосняк, добрались они до погостного холма. Поднявшись по заросшему жухлой осенней травой склону, на исходе дня предстали перед ними могилы и кресты. Ни души, ни человека, ни зверя. И только сердце гулко выстукивало ритм отчаяния. От безысходности Михаилу становилось невыносимо, и он подсознательно искал спасение везде.

 – Брасс! – позвал пересохшими губами охотник. Со дня расставания с собакой прошло двенадцать лет, но сейчас уж больно хотелось верить в чудо. Нора шла рядом, чувствуя безумие хозяина, напряглась и зорко осматривалась по сторонам. Отклика не последовало. Привычная кладбищенская тишина сковывала сознание. Михаил остановился на перекрестке и медленно повернулся кругом. На глаза ему попалась покосившаяся серебреная оградка старой могилы, над которой росла черемуха с яркими листьями. Та самая ограда, за которой двенадцать лет назад ему показалась маленькая серая фигура.  На ограде сидел черный дрозд и выводил к закату дня печальный флейтовый напев.  Михаил осторожно, чтобы не тревожить певца, направился к могиле. Дрозд в одно мгновение слетел к земле за ограду и преобразовался в какой-то темный сгусток. Охотник на миг замер, зарычала Нора. Собачий рык вернул уверенность. Михаил дотронулся рукой до вздыбленной собачьей холки и снова зашагал к могиле. Но каждый следующий шаг давался  труднее, что-то сдавливало грудь, кололо в сердце,  немела левая рука, дыхание вырывалось с хрипом, и сильно пульсировала кровь в голове. Михаил не выдержал и остановился в трех шагах от ограды, а за ней шевельнулось нечто серое. Постепенно сгусток приобрел очертания, и с земли поднялась маленькая зеленоглазая девочка в тканом сером платьице. Ей было  отроду не более семи лет, темные волосы локонами струились по худеньким плечам.  Она стояла за оградой и внимательно, совсем по-взрослому смотрела на Михаила. В детских чертах он вспоминал лицо ведьмы, которую преследовал собаками в холодном лесу много лет назад. Тот день помнился сквозь годы, оставляя горьковатый привкус в душе.

– Кто ты? – спросил он, взяв себя в руки.

Девочка улыбнулась и перевела взгляд на Нору. Порыв ветер расплескал девчоночьи  мягкие волосы.

– Я хозяйка здесь.

Нора тяжело дышала, не сводя глаз с девочки.  Михаил же наоборот почувствовал телесное облегчение, прошло теснение в груди и стало легче дышать.

– Хозяйка могилы? Тут похоронен кто-то из твоих родных? – осторожно спросил Михаил, пытаясь вспомнить, чья она дочка или внучка, но не припоминал, чтоб эта девочка жила на хуторе. Он уже осознавал кто перед ним, но здравый рассудок вытеснял страшную догадку.

Девочка обернулась к старому, треснувшему от времени деревянному кресту с выцветшей надписью имени покойного, пожала плечиками, и ответила с улыбкой:

– Нет. Он тут старший. Первым пришел на погост. Это его могила. А распоряжаюсь здесь я. Зачем жаловал ко мне? – в её голосе зазвучали  сердитые нотки, а у Михаила по спине поползли мурашки.

– Я дочку ищу. Ушла несколько дней назад в лес и не вернулась. Как в воду канула, и следов не сыщешь, – запнулся охотник от сдавившего горло кома. – Полинкой зовут…. Может, знаешь, где она?

Девочка отвлеклась на кружившиеся в хороводе листья, которые сорвались с веток от дуновения ветра.

– Я тоже умерла когда-то осенью. В день моей смерти также танцевали листочки, а мне было грустно. Я помню это, хоть и была очень маленькой.  

–Что за чушь ты несешь! – отчаянно вскрикнул Михаил. – Что значит «тоже умерла»?! Моя Полинка жива! Я чувствую это сердцем, – в тот же миг сердце болезненно ухнуло, опровергая высказанную надежду.

– Странно. А я лишь слышу, как совесть скребет твоё сердце,  – девочка закрыла глаза и прислушалась. – Жива дочь твоя. У каждого свой час. Свидимся с ней вскоре. Не печалься, найдешь Полину, как снег сойдет.

– Где она? Подскажи где искать дочку? Знаешь ведь, верно? – взвыл Михаил, не дослушивая последние фразы своей собеседницы.

– Ты просишь меня об этом? – с лукавством посмотрела на него хозяйка погоста. – Тогда следуй за ним, он приведет, –  и указала рукой вперед, за спину Михаила.

Обернувшись, Михаил увидел на кладбищенской дорожке своего Брасса. Пес ничуть не изменился, вилял хвостом и радостно смотрел в глаза. Нора зарычала и выступила вперед, но хозяин придержал её.

– Брасс! Дружище! – но тот не подошел, звонко залаял, развернулся и понесся вон с погоста. Михаил, удерживая Нору на поводке, помчался следом. В тот момент он ни о чем не мог думать, кроме спасения своего ребенка.

Брасс провел через старые могилы и спустился с дальнего склона погостного холма, за которым раскинулась осиновая роща. Перепрыгивая через камни, Михаил больно зашиб ногу, но продолжал бежать, преодолевая боль. Они пронеслись сквозь ряды осин, деревья дрожали им вслед пожелтевшими листьями, словно знали страшную тайну и не решались её рассказать. Наконец, возле глубокого узкого оврага Брасс остановился. Он призывно лаял, как бывало когда-то на охоте, завидев белку или соболя.  Михаил подошел к краю. По дну оврага журчал ручей, склоны были пронизаны сплетенными между собой толстыми корнями деревьев, среди которых прорастали молодые тоненькие осинки. В ложбине между двумя одеревеневшими корнями он и увидел Полину. Её тело присыпало разноцветными листьями, осеннее убранство сливалось с вышитым красными маками сарафаном, надежно пряча девочку под яркое покрывало.

– Полиночка, дочка! – Михаил спустился вниз и поднял голову ребенка. Девочка бессознательно простонала. Он осторожно взял её на руки и заметил, что правый бок кровоточит. Под ней подстилка из листьев пропиталась бурой кровью, и торчал злополучный острый кол, с которого Михаил буквально снял дочку.

– Слава Богу, жива! Терпи маленькая, справимся, – отец вытащил ребенка из оврага и понес домой. Он и не заметил, когда исчез Брасс. Рядом  по-прежнему бежала Нора, скулила, чувствуя себя виноватой, потому как не смогла ранее отыскать Полинку.  Сократить дорогу к дому можно было через погост, но Михаил не решился. Он шел в обход кладбищенского холма, суеверно боясь, что если ступит туда, то отберет у него дочку маленькая хозяйка. Шел и боязливо поглядывал на кресты, чернеющие на фоне сумрачного неба на вершине холма.  И казалось, что покойники вылезли из могил, стоят за оградками и смотрят на них свысока. Тьма в лесу сгущалась, и сумасшествие, коим был наполнен этот день, резало мозг на куски.

***

Полину лихорадило, правый бок вздулся от воспаления, из раны выделялся гной. Девочка даже в сознание не приходила. Михаил привел местного знахаря, и привез еще одного из соседнего хутора. Лекари старались, но не помогали лечебные травы, отвары и мази. Видимо, так суждено было. Михаил страдал, ничем не могущий помочь своему ребенку.

Свечерело. Старейшина вышел из дому и сел на крыльцо, закрыв лицо руками. Мимо хромала старая бабка Борна, на хуторе её не любили за острый язык: что скажет, то и сбудется, а говорила бабка зачастую с поруганьем и злой насмешливостью. Вот она и остановилась перед ним.

– Если добра не смыслишь, так худа не делай! – рассмеялась беззубым ртом Борна. – А ведь я говорила твоему покойному батюшке: не трогай Лелю! Дар у неё был исцелять детей больных. А дураки кричали «ведьму сжечь!». Глупцы потешные, не верили в добрых людей, – смех Борны заливал голову Михаила острой болью.

– Лихую службу ты услужил себе самому, прогнав девку, – и замолчала, хромая по дороге дальше.  

Михаил за пару прыжков догнал Борну и, ухватив её за плечо, развернул к себе лицом.

– Исцелять, говоришь, умела? Как найти её?

– Не ведаю я! – вскрикнула от неожиданности Борна, а потом от души расхохоталась. – А ты у дочки её испроси!

Не разбирая дороги и не замечая прохожих людей, бежал Михаил на погост. Там царствовала тихая осень. Полуобнаженные деревья сплелись ветвями, могилы и дорожки между ними были устланы пожухлыми листьями.  Пахло мокрой  древесиной, прелой хвоей и влажной землей.

– Хозяйка! – крикнул, вздрагивая от собственного голоса, Михаил. Но за серебряной старой оградой, где встретилась ему хозяйка погоста, никого не было. Он обернулся, выискивая взглядом её серую фигуру.

– Прости меня! Зло творил, не ведая….

Кладбище ответило тишиной. Небо затянуло серыми тучами, стал накрапывать дождик, разнося в воздухе прохладу. Михаил зачаровано смотрел, как капли дождя разбивались об оградку и разлетались мелкими брызгами в стороны.  Он бродил по кладбищу в поисках могилы захороненной девочки, но осознавал, что даже не знает её имени. И не замечал маленький холмик – неухоженную, забытую могилку, поросшую травой и приютившую молодой росток рябины. 

Ноги сами привели его на кладбищенский перекресток, где слева в могилах покоились его отец и бабка, а справа, через дорогу, были захоронены останки родного дядьки, задранного в лесу волками. На душе стало горько. Михаил опустился на почерневшую размытую дождем землю и заплакал. Страх возвратиться домой и услышать страшную весть, предчувствие новой родной могилы сломили его волю. Дождь сильнее забарабанил ему по спине и голове, земля смешивалась с водой и пузырилась. Вдруг сквозь собственные всхлипы и гул дождя послышался  голос Брасса. Михаил поднял голову. Перед ним на перекрестке стояла маленькая хозяйка и рядом с ней серый пес. Брасс приветливо вилял хвостом, девочка улыбалась. И дождь не трогал их.

– Прости меня, – еле слышно повторил Михаил. – Полина умирает. Я не смогу без неё. Прошу тебя, помоги, – громовой раскат, грохнув над кладбищем, заставил его сильно вздрогнуть и замолчать.

– Мне это не нужно, – звенящим в свежем воздухе голосом ответила хозяйка. – Но он очень тревожится за тебя, – девочка погладила смотревшего  на неё пса. – И по его просьбе я помогу тебе.

Михаил перевел взгляд на Брасса, в чьих грустных глазах отразилось искреннее сожаление.

– Но за свою помощь я требую платы, – хозяйка смотрела пронизывающим взглядом, испытывая его терпение.

– Что ты хочешь? – резко спросил Михаил.

– Всего лишь малость, – задумчиво пролепетала девочка. – Отдай мне свой крестильный крест. И пёс покажет тебе дорогу к той, кто исцелит твоего ребенка, – Брасс вышел вперед, готовый провести, куда прикажет хозяйка.  

– Забирай, – хрипло выдохнул Михаил, срывая нательный позолоченный крестик, висевший у него на груди от крещения, и бросил ей в руки.

Как только девочка поймала крест, Михаил задохнулся ледяным воздухом,  так обожгло в груди и слепило легкие, что он зашелся кашлем. Но через мгновение пришел в себя, а хозяйка исчезла.

А дальше Брасс провел бывшего хозяина лесом и через болотные топи Волчьей пади, безошибочно выбирая нужную звериную тропу, чтоб не погубить дорогого человека.

– Как ты посмел меня предать, Брасс? – спросил вслух Михаил, обращаясь к бегущему впереди призрачному псу.  Одежда и кожа изодрались об острые ветки и сучья лесных деревьев и кустарников, через которые, преодолевая самого себя, несся за собакой человек. Брасс ничего не ответил.

– Почему ты не преследовал ведьму в тот день двенадцатилетней давности? Ведь она здесь шла, по Волчьей пади, верно?! – не угомонился охотник.  Накатила обида, сменяющаяся бессильной злобой. Он стиснул зубы и умолк, а Брасс с укором обернулся. Пес тяжело дышал, высунув язык. И вдруг воздух сотрясся от звуков человеческой речи.

– Я был верным псом своего хозяина и до сих пор тебе служу, – сухо прозвучало в сыром воздухе. Михаил даже не удивился, когда «услышал» собаку. В другой день он стал бы оглядываться, ища того, кому принадлежит голос.

 – Я знал о неминуемом  тебя несчастье. В тот роковой день в погоне за женщиной, в которой признали ведьму, мы пришли на погост. Там мне и поведала маленькая хозяйка  о грядущей беде, и просила сохранить жизнь матери – единственной, кто сможет исцелить твоего ребенка. Я служил тебе, когда вел ложным следом, спасая тем самым ту, к которой ты сейчас торопишься за помощью.

Под ногой хрустнул сухой, выступающий из земли древесный корень, заполнив своим последним звучанием зависшую паузу.

– Почему ты сбежал тогда? И увел за собою лаек? – сглотнув ком в горле, вопросил прозревший Михаил.  

– Чтобы сейчас быть рядом…. – громкий лай пса, в котором прозвучал ответ, освежил сознание Михаила, и несколько минутная остановка продолжилась снова молчаливой спешкой по еловому лесу. 

Леля жила в маленькой землянке, устроенной на скате оврага, поросшего пожелтевшей травой и красным папоротником.  Контуры землянки сливались с рельефом верховья оврага. Перед входом росла молодая осинка с причудливо изогнутым стволом, видимо когда-то сломленным грозой, но выжившим и растущим теперь кособоко.

          Она вышла навстречу Михаилу: одетая в шерстное подпоясанное платье с длинными рукавами,  поседевшие волосы собраны в пучок, несколько прядок выбились и завитками спускались на красивое, хотя и тронутое морщинками лицо. Только взгляд её остался неизменным.  Зеленые глаза ведьмы смотрели будто не на Михаила, а внутрь него.

          – Ну, здравствуй, – Михаил сделал паузу и с выдохом произнес. – Пришел я помощи твоей просить…

***

            Полинка еле дышала. Воспаленная кровь съедала легкие и мозг девочки. По всему телу расползлись гнойные язвы, и лекарства лишь немного отсрочивали смерть ребенка.  Леля робко шагнула на крыльцо вслед за Михаилом. Дом полнился скорбью и слезами. На Лелю смотрели суеверно, но с последней надеждой. Она подошла к кровати и присела рядом с девочкой.  Кончиками пальцев слегка провела по детской щеке с нездоровым румянцем, коснулась растрескавшихся сухих губ  ребенка и положила ладонь ей на грудь.  Леля прикрыла глаза и что-то беззвучно шептала губами. В доме все умолкли, не смея даже вздохом потревожить таинство врачевания колдуньи. В проем между ставнями и занавесями окна в комнату проскользнул мягкий луч рассвета. Он добрался до детской кровати и коснулся руки девочки.

             – Откройте окошко, – тихо попросила Леля. Из распахнутых ставней в дом хлынули потоки света и свежего воздуха с чуть горьковатым запахом дыма. И Полина очнулась, попросила воды.  Взгляд ребенка становился ясным, а раны на теле быстро подсыхали.  Мать и бабушка с замиранием, дрожащими голосами произносили молитвы. Михаил стоял на коленях рядом с кроватью дочери, его переполняло чувство неуемной радости, и сердце колотилось болезненным ликованием в груди.

            Исцелив девочку,  Леля поклонилась дому и ушла. Михаил предлагал ей дом на хуторе и безбедную жизнь за спасение Полины, но колдунья ничего не взяла. Она лишь посмотрела сквозь него потемневшими глазами и ответила: «Ты уже заплатил».