Любопытство

Саре хотелось трогать. Беззастенчиво ощутить под ладонями тепло чужой кожи, удивительную текстуру, каждый изгиб, выступы на спине и лопатках, касаться пальцами рельефа мускул, а в самых смелых фантазиях, — там, где касаться стыдно. Впрочем, стыдно за свои мысли Саре особо не было, как не было, вероятно, Джаалу разгуливать по отсеку без брони.
      Сара его не винит. Она винит себя и клянется кому-то, в кого не верит, всегда оповещать о визитах заранее, прежде чем войти в помещение… уже спустя минуту махнув на любые клятвы рукой. Потому что Джаал. Потому что ей любопытно.
      Любопытство рождается практически сразу, возможно, нездоровое, отпечатываясь на радужках ярким лиловым пятном. И сердце уходит в пятки, выстукивая барабанную дробь, стоит широкой ладони мягко лечь на плече; Сара унимает дрожь в коленях с трудом, даже не дышит миг, выдыхая громко-громко в высокий ворот куртки, и позволяет любопытству обжиться у себя в голове, чуть-чуть потеснив СЭМа.
      СЭМ не возражает.
      Толика любопытства перетекает к нему, словно зараза, поэтому он молчит, воздерживается от комментариев и наблюдает, лишь иногда потешно имитируя белый шум. Он тоже размышляет, поглощая новую информацию, но вопросов пока не задает. Сара рада бы ответить сразу, знай ответы сама. Она временно плавает в рыхлом неведении, и боится не найти их вовсе, потому что во времени ее жестоко ограничивают обстоятельства. Кетты, с которыми ей часто приходится сталкиваться практически в лоб в борьбе за жизни тысяч. Люди, которым она должна и обязана найти дом, стать путеводной звездой, лидером без страха и упрека. Тем, кем не успел стать отец. Тем, кем не мог стать Скотт. Которому она завидует в моменты слабости: ни забот, ни желаний, ни долга, возложенного на хрупкие ее плечи.
      Для Сары время инфернально, тянется безвкусной жвачкой, заполняя жизнь звуками шумной суеты, хрипами сорванного в бегу дыхания, хрустом песка и снега. Треском пробитых щитов. Не дает отвлечься на что-то свое, сокровенное, постоянно толкает вперед, обжигая спину неизвестностью. Сара не остается в долгу и мысленно тычет в никуда средний палец, выливает, так же мысленно, и так же — в никуда, — поток самых смачных ругательств, вполне довольная собой.
      Тогда она не успевает увидеть все, сперва смущенно смотрит куда-то в угол, затем смелеет; Джаал проходит мимо, огромный и сильный — восхитительно другой, — не замечая ее взгляда, по-хорошему жадного, скользящего по пояснице, ниже копчика, а в горле почему-то саднит и чешется, но еще не жарко внизу живота. Она едва не сглатывает, целомудренно отворачивается, смеется одними губами над нелепым интересом, лишь позже замечая глухие удары сердца. Вновь. Быстрый его ритм, и не помнит, что говорила ранее.
      Тело мужчины, мужчины-ангара не вызывает в ней отвращения, невзирая на непохожесть, на структуру, на странную местами угловатость, а влечет так, как влек космос. Сводит с ума. Она не удивляется сравнению, потому что это не похоть. А любопытство не праздно. Не мимолетное; оно — почти наваждение. Сладкое, словно мед. Совсем восторг.
      Сара думает, хватит ли ей смелости попросить прикоснуться, когда сил противиться любопытству уже не останется, и не считает себя… ущербной. Извращенной? Скорее, здорово увлеченной, почти плененной. Не только телом.
      Ей нравится голос, низкий, спокойный, слегка рычащий. Уже нравится, и она, готовая слушать вечность, ловить слова, от вдоха до выдоха. Поэтому идет к нему первой, уверенно и быстро, однако замирает у порога за стальной, тяжелой дверью, дает себе минуты, чтобы не теряться. Не утонуть в глазах цвета неба, цвета зимней стужи и живой, бесконечной лазури. Но все равно тонет, часто боясь захлебнуться, больше не всплыть и пойти ко дну брошенным в воду камнем.
      Сара давно не подросток с детской влюбленностью, доверчивый и глупый. Она оценивает собственные чувства по-взрослому, дает им имя, пробует описать правильно. Не ошибиться. Не прячет их, не страшится, просто предпочитает выждать, запасается терпением на месяцы вперед, и тихо мечтает по ночам, никого в свою постель не пуская.
Джаал — не человек, она осознает прекрасно, принимает сразу, не лжет себе и не отрицает очевидное. Не торопит события, не торопит его, позволяет узнавать себя ближе, узнает в ответ.
      Он открыт и тактичен, тоже не лжет, проявляет симпатию осторожно, привязанность — бережно, будто нечто ломкое. Проносит через сражения, усталость и отчаяние, и вскоре вкладывает в поцелуи все скопившиеся за прошедшее время эмоции.
      Там, в его тесной комнате душно. Броня внезапно кажется лишней, особенно после того, как Джаал, счастливый и своим счастьем сияющий, наклоняется в первый раз. У него гладкие сухие губы, от лица пахнет цветочно-странно, а ладонь на затылке Сары тяжелая. Саре же в тот момент легко. Напряжение, нерастраченная нежность, желание — наконец, находят выход и ей жаль, что броню снять непросто. Что за стеной они не одни. Что поцелуй слишком короткий, а Джаал — именно теперь, сейчас, — не слишком настойчив. Она цепляется за ткань его накидки отчаянно, жмется тесней, почти разводит колени шире, собирается стать открытой прямо тут, на этой пыльной узкой кровати и тянется за поцелуями жадно, смыкая руки у того за спиной. Возбуждение бьет по вискам с силой кобальтовой пушки, скручиваясь горячим узлом в животе, потом — ниже, и стоны, почти бесстыдные, падают с языка один за другим.
      Им еще нельзя, Сара понимает это в какой-то момент, лежа под вспыхнувшей на потолке вселенной, но твердо знает, что в следующий раз прикоснется к Джаалу без защитных перчаток. Позволит касаться себя. Без наручей и чертовой брони. Поэтому там, у воды, среди ярких до рези в глазах растений, с непоколебимой готовностью соглашается на все, что мужчина ей предлагает. Она обнажает перед ним тело, да и душу, без давешних смущений. Крепко сжимает протянутую ладонь, боясь отпустить, боясь обернуться назад к берегу, где лежит брошенным тряпьем наскоро снятая одежда, и расслабляется мгновеньем позже в объятиях нежных, которых давно вожделела. О которых грезила в каюте на скомканных, горячих простынях.
      Стена воды приглушает звуки снаружи, далекие голоса, шум города, но не тут, с обратной стороны, где собственные стоны разливаются под каменным сводом почти эхом. Затем, не только стоны, вскрики, болезненно-сладкие, рваные. Хрипы, шепот, много-много, что переводчик запинается, не успевает, выкладывая потерянные слова на коже теплотой губ и жаром сбившегося дыхания.
      Оба не спят после, не отдыхают долго, за водопадом прохладно и брызги обжигают, словно лед. Кожа Сары, влажная от пота, покрывается мурашками, прежде чем она успевает остыть, восстановить дыхание. Ощутить под лопатками камень явственней, чем когда ложилась, раздвигая ноги под чужим весом, запрокидывая голову и выгибаясь. Тогда все остальное, что не его руки, не его язык, уходило на второй план, размывалось в других ощущениях. Приятное тепло плескалось под ребрами, опять разливалось внизу живота, когда широкие ладони ложились на грудь, делая то, что раньше хотела делать она — скользили всюду, исследуя и лаская, от ключиц до бедер. Не жадно, но терпеливо. Сара смеется звонко, сыто жмурясь, приоткрывая рот для вдоха, потом не успевая выдохнуть — ей хорошо. Ей прекрасно. Наверное, это есть счастье, не просто страсть, не просто удовлетворение, но чистая радость, ярче любого из солнц. Безграничней любой из галактик.
      И Сара ведет тоже, слегка прикрыв веки, почти глаза в глаза, изучает пальцами каждую линию, каждый изгиб, воплощает свою мечту, утоляет свое любопытство всего минуты, всего недолго, однако запоминая, желая прикоснуться еще. Ее ладони тоже влажные, с прилипшими песчинками, тянутся от невозможно широких плеч за столь же невозможно широкую спину, сперва непроизвольно, потом — вполне целенаправленно, скользят по позвоночнику и замирают, стоит шеи коснуться потрясающе-нежным губам.       Мрак вокруг становиться заметней, он сгущается, укрывает их серой темнотой; два тела под сводом пещеры, и Сара смелеет все больше. Чувства душат, ощущения переполняют и ей необходимо их выплеснуть, перенаправить, отдать и разделить. Она, уступившая любопытству, двигается навстречу неистово и алчно. Теряя ритм, извивается в чужих объятиях, подобно змее, пока тьма вокруг не становится беспроглядной, густой, подобно поостывшей смоле.
      Сара любит.