Китайские мотивы

Китайские мотивы.

Когда это случилось я был достаточно маленьким – пять-шесть лет, уже точно и не припомнить. Знаю только, папа тогда был в какой-то длительной командировке толи на год, толи на полгода. Я же с мамой лежал в больнице под Санкт-Петербургом, в маленьком тихом городке Пушкин.

С этим относительно небольшим пригородом у меня связано множество воспоминаний. Теплых или грустных, радостных или печальных, забавных или жутковатых. После первой операции, к примеру, когда мне из гипса ваяли корсет, в небольшой белой комнатке, пропитанной запахами различных медикаментов, мне на глаза попалась одна мягкая игрушка. Обычно такие держат при себе врачи, на случай если маленький пациент будет недоволен их действиями. Это был небольшой песик, сшитый из нескольких ярких, разноцветных лоскутков. Можно даже и не упоминать, как тогда он мне понравился, не смотря даже на то, что собачонка вся была перепачкана белой гипсовой пылью.

Не помню, как это случилось, но Семицветика мне разрешили забрать себе. Что тогда произошло – устроил ли я рёв, или просто не хотел выпускать его из рук, уж не знаю. Итог, в прочем, меня вполне устроил – игрушка отправилась в мой родной Воронеж вместе со мной и, возможно, до сих пор лежит где-то у бабушки.

Но не только разнообразные сценарии больничной жизни остались в моей памяти. Пушкин славится своими парками, и, надо сказать, вполне заслуженно. Они поистине огромны и прекрасны! Тут надо рассказать, как один раз гуляя в таком парке, мы (я и мама) забрели в такую глухомань, что нашлись лишь благодаря звуку дороги да одному престарелому священнику.

Этот небольшой, но яркий эпизод моего проживания в Пушкине тоже произошел в одном из парков, но в отличие от вышеуказанного случился совсем не далеко от больницы. Тогда невдалеке от входа располагался холм, пронзенный непродолжительным туннелем. Одна его сторона была выложена валунами, наподобие скалистой горы, и от самого подножия к вершине вела запутанная дорожка, часто превращающаяся в ступеньки, пересекающая сама себя, а иногда и просто заканчиваясь тупиком. Прошедший этот лабиринт от начала до конца мог попасть в небольшую беседке, сделанную под китайский стиль. С неё открывался просто великолепный вид: огромный парк, располосованный засыпанными красноватым гравием тропинками, большими и маленькими, словно какой-то безумной паучьей сетью. В нее гармонично вплетались несколько каналов, кишащие утками. Брали они свое начало у нескольких источников – фонтанов, преодолевали несколько мостов, парочку небольших водопадов и крохотные пороги, заканчивая своё путешествие в большом озере с островком посередине. Легко можно было разглядеть, какие деревья растут в парке. Вон темнеют могучие дубы, а правее покачиваются голубые ели. У одного из боковых входов возвышается махина, построенная под средневековье, а в самом центре – огромные руины, вокруг которых возведен невысокий заборчик с угрожающими надписями.

Но больше всего в этом парке я любил каменный лабиринт с беседкой. Ходить по нему я мог часами, упиваясь высотой и ветерком, ворошившем волосы. Перебираясь с яруса на ярус прямо через валуны, являющиеся некоторым подобием изгороди, я чувствовал себя покорителем Эвереста, карабкавшегося по огромным каменным нагромождениям, а за тем гордо окидывающего взглядом прекрасные виды с вершины. Тогда меня совсем не заботило, что «огромные нагромождения» взрослому человеку не выше пояса, ведь для меня, низкорослого карапуза, они казались непреодолимыми пиками, чуть ли не царапающими небосвод.

Мама от меня ни на шаг не отставала, сначала помогая покорить очередную Джомолунгму, затем брала с меня обещание никуда не уходить и искала обходной путь, часто оглядываясь в мою сторону. Тогда я был еще очень тихим, послушным ребёнком, так что особых проблем не возникало.

В одну из таких прогулок мы пошли, прихватив с собой зонтик. Утром небо было затянуто тягучей серой патокой, медленно перекатывающейся и грозящейся обрушить дождь на пригород. Но после обеда, когда мы уже шли по парку, плотная хмарь внезапно поредела, оставив после себя лишь тонкую прослойку, переливающуюся всеми оттенками желтого перламутра. Мама считала, что и она вскоре исчезнет, так что мы успели пожалеть о собственной предусмотрительности.

Тем неожиданней оказалось то, что случилось дальше. По своему обыкновению мы прошли каменистый подъём, оказавшись на плоской вершине, засыпанной тем же гравием, что и дорожки в остальном парке. На краю обрыва притулилась беседка. К ней вела тонкая тропинка, огороженная крупной галькой от яркого, давно не стриженного газона. Возле самой беседке он порос колючками шиповника, радующими глаз яркими розовыми пятнами цветов.

Увлекшись лабиринтом, мы не заметили, как половину небосвода залили сероватые барашки. Из них, не спеша, начал накрапывать дождик.

Так как зонтик был засунут на самое дно рюкзака, мы, испугавшись промокнуть, пристроились на скамейке в беседке.

Вдруг из-за тучки выглянуло солнце, пробежало по земле яркими лучиками, подсвечивая падающие капельки воды. Они засияли, и мы оказались под золотым дождем. Он все капал и капал, а мы сидели тихо, не шевелясь, боясь даже вздохом нарушить хрустально-хрупкую красоту, воцарившуюся вокруг. Черточки расплавленного золота крошечными метеорами проносились вокруг, врезались в сияющие лужицы, стекали сверкающими ручейками и водопадиками с холма, впадая в небольшие озерца у подножия.

Дождь оказался грибным.

Он продолжался не долго. Вскоре тучки вновь поредели и уползли куда-то за горизонт, оставив после себя всю ту же перламутровую дымку. Мир посвежел после дождя, как будто весь воздух вокруг прочистили какими-то мощными фильтрами, и он стал прозрачнее самого дорогого стекла. В прочем, так оно, наверное, и было.

Но самое удивительное произошло чуть погодя, когда мы уже выбрались из своего убежища и подняли головы к небу.

Там, где-то высоко-высоко над китайской беседкой, сияли две семицветные радуги, протянувшиеся своими концами от земли до неба.