Глаза - зеркало души
Форма произведения:
Миниатюра
Закончено
Автор:
Даша Вальдес
Связаться с автором:
Аннотация:
Представьте, что вы висите на краю самой высокой башни на планете. Вы просите друзей спасти вас, но они не делают это, потому что боятся упасть за вами. Вы падаете, но у вас есть парашют и он раскрывается.
Теперь, когда вы знаете истинную сторону фальшивых друзей, захотите ли вы общаться с ними дальше, зная, что им нельзя доверять.
Дружба — это не просто общение людей, это доверие.
Текст произведения:
Что нас ждет после смерти? Что человек чувствует, умирая? Эти вопросы всегда были и будут загадкой человечества. Остаётся около часа, и я узнаю ответы на них. Радует только то, что боли я не почувствую. Анестезия сделает своё.
— Теа Росс? — незнакомый голос отвлекает меня от раздумий и заставляет поднять голову.
Рядом с моей кроватью стоит мужчина, одетый в белый халат, как и все здесь. На вид ему лет сорок, по краям глаз лучиками расходятся морщинки. Тёмные волосы выбиваются из-под медицинской шапки. В очках отражается яркий свет ламп, а карие глаза пристально вглядываются в папку с историей болезни.
— Как состояние Одри Уайт? — не задумываясь, спрашиваю я.
Как ни странно, здоровье подруги сейчас для меня на первом месте. Сколько себя помню, Одри была рядом, помогала и поддерживала. Если смеялась я, смеялась и она, если плакала я, плакала и она. Знаете, как говорят, человеку намного проще разделить с тобой горе, чем счастье. Когда кто-то видит, что ты делаешь успехи, преуспеваешь в чём-либо, он начинает завидовать, и лишь настоящий друг способен разделить с тобой счастье.
Доктор отрывает взгляд от документов и с сожалением смотрит на меня. Боже, как мне надоел этот сочувственный взгляд, который сопровождает меня с того самого момента, как я приняла решение.
— Её готовят к операции, — наконец звучит ответ, который для нас обеих словно приговор.
— Что она знает о доноре? — спрашиваю я, пытаясь скрыть дрожь в голосе.
— По вашей просьбе ей ничего не сказали.
— Спасибо, — еле отзываюсь я и по привычке сжимаю руки в кулаки так сильно, что хрустят костяшки. — Я могу Вас кое о чем попросить?
— Я весь внимание.
Я достаю из-под подушки запечатанный, слегка помятый конверт, внутри которого последнее письмо в моей жизни. В нём я не стала говорить Одри о том, как люблю её, ведь она и сама это знает, я лишь извинилась за то, что оставляю её одну и за то, что мы так и не успеем попрощаться. Она сильная, рядом с ней есть нужные люди, она поправится и встанет на ноги, я уверена.
— Передайте это ей, когда она очнётся, — дрожащими руками я передаю врачу конверт.
К счастью, он относится к этому с пониманием и ничего не говорит, только кивает.
Я бросаю взгляд на часы. Без четверти двенадцать. Забавно, но ровно год назад в это время мы с Одри гуляли в парке аттракционов. Именно тогда случился очередной припадок. У подруги врождённый порок сердца. Случались приступы, но в последнее время они стали слишком частыми. Уговорить Одри посетить врача — настоящая проблема, но мне удалось. Диагноз был неутешителен: порок сердца последней стадии. Выход был лишь один — пересадка. Всё это время врачи поддерживали жизнь подруги медикаментами и уверяли, что скоро найдется подходящий донор. Уайт угасала на глазах, время убивало её. И две недели назад я приняла роковое решение.
Когда мне было десять, я потеряла мать. Папа не долго горевал, уже спустя год моя мачеха ждала от него малыша. Так называемый отец решил, что будущий ребёнок намного важнее, а о моем воспитании совершенно забыл. Всё своё детство я провела в доме Одри, она и её семья стали для меня самыми близкими людьми. Но каждую ночь, забираясь с фонариком под одеяло, я перечитывала страницы из дневника матери и со слезами на глазах вспоминала её лицо. Отец Одри — Клайв – очень чутко спал, и каждый раз, когда он слышал мои всхлипы, он подходил ко мне и всячески пытался успокоить.
Я помню каждую историю, рассказанную Клайвом, больше всех мне запомнилась та, что была о маленьком мальчике, который потерялся в лесу. Блуждая среди деревьев, он нашёл поляну, полную одуванчиков. Позабыв обо всем, ребёнок срывал цветы и с радостной улыбкой сдувал семена, которые ветер подхватывал, словно парашютики, и уносил куда-то высоко в небо. Эти «парашюты» увидел ангел-хранитель мальчика и с помощью бабочек, которые парили над землей, вставая в ряд, будто бы создавая для ребёнка тропинку, помог мальчишке выйти из леса к ожидавшим его родителям.
Через десять минут, после того, как ушёл доктор, за мной приходит молодая медсестра с собранными в косу тёмными волосами, в белом медицинском халате, из-под которого виднеется воротник зелёной рубашки.
— Пора, идите за мной.
Я не отвечаю, зная, что если начну говорить, то расплачусь. Я поднимаюсь с кровати и, поправив больничный халат, молча следую за медсестрой. В коридоре очень холодно, так что вся кожа покрывается мурашками, и мне приходится обнять себя за плечи. Проходя зал ожидания, я вновь поражаюсь тому, сколько здесь людей, которые ждут вестей о состоянии своих близких, надеясь на чудо. Почему в этом мире всё так несправедливо? Конечно, я понимаю, что каждый из нас рождается, чтобы умереть, и вопрос лишь в том, сколько времени нам отведено. Но почему кому-то суждено провести долгую и счастливую жизнь, а кто-то должен страдать, постоянно опасаясь потерять родного человека?
Мы заходим в лифт, где, к счастью, нет никого, кроме нас. Медсестра нажимает на кнопку седьмого этажа, и лифт мучительно медленно начинает свой подъём. Наверное, прозвучит странно, но мне правда хочется, чтобы это быстрее закончилось. Не то чтобы мне хочется скорее умереть, просто во всей этой ситуации самое ужасное — неизвестность. Никто не знает, сколько ещё часов проработает сердце Одри, так что лучше не медлить.
Лифт останавливается на нужном этаже. Чувствуя, как по телу пробегает холодок, все внутренности словно завязываются в узел, я закрываю глаза и шепчу:
— Я не боюсь.
Медсестра пропускает меня вперёд, и неуверенными шагами я выхожу из кабины лифта, ноги кажутся ватными, устоять на них — настоящее испытание. Медицинский работник подхватывает меня под руку и ведет в конец коридора, где своим устрашающим видом меня встречают стеклянные двери с надписью «Операционная». Девушка прикладывает карту к электронному замку, и двери распахиваются. Мы проходим внутрь, и они тут же закрываются.
Мелькает мысль: «Я в ловушке».
К нам навстречу выходит тот же врач, которому я передала письмо. Только на этот раз часть его лица скрывает медицинская маска, а на его руках я вижу резиновые перчатки. Я смотрю через плечо доктора и замечаю Одри, она лежит на операционном столе, к ней подключены различные аппараты, которые контролируют её сердцебиение и дыхание. От этого зрелища мне становится дурно, приходится держать себя в руках, чтобы не сорваться и не убежать за мили отсюда.
— Одри очень повезло с подругой, — голосом наставника произносит доктор и кладёт руку мне на плечо.
Сквозь дрожь и подступающие слёзы я заставляю себя улыбнуться.
— Знаю.
— Пора, доктор, — говорит медсестра, глядя на наручные часы.
Врач кивает и, обняв меня за плечи, ведет к операционному столу рядом с Одри. Бросив короткий взгляд на лежащую без сознания подругу, я забираюсь на стол и нерешительно ложусь, вытянув руки вдоль тела. В глаза сразу ударяет яркий свет множества ламп, нависающих надо мной.
Я чувствую, как кто-то аккуратно приподнимает мою руку. Поворачиваю голову и вижу доктора, он вопросительно смотрит мне в глаза.
— Пообещайте, что спасёте её, — с мольбой в голосе прошу я.
— Обещаю, — тут же отвечает врач.
Наконец, я немного расслабляюсь и закрываю глаза. Холодок, несильная боль, я чувствую, как мне вводят наркоз. Как только вытащили иглу, мир вокруг завертелся, а веки налились свинцом, открыть их я больше не смогу.
«Я не боюсь».
Я думал, в этом мире не осталось таких людей, наши сердца поглощает равнодушие. Мы попросту теряем себя в серых буднях, становимся эгоистами, напрочь забывая о тех, кто нам на самом деле дорог. Но Теа Росс совсем не такая. Не помню, чтобы она хоть раз упустила шанс узнать о здоровье подруги или увидеть её, но, понимая, что Одри не позволила бы ей пожертвовать собой, всё это время Теа держала своё решение в тайне.
Девушка лет двадцати, тёмные, вьющиеся густые волосы, ниспадающие на плечи. Огромные синяки под глазами, свидетельствующие о явном недосыпе и постоянных переживаниях. Но глаза... Таких я никогда не видел. Более тёмная к краю, более светлая к зрачку радужка сочеталась с крапинками, которые можно описать только одной фразой: «текучее золото». Когда она впервые зашла в мой кабинет, я и представить не мог, что буду стоять перед ней со скальпелем в руках.
«Боже, у неё ведь ещё вся жизнь впереди», — еле сдерживаюсь, чтобы не сказать это вслух и не бросить всё к чертям. Но я обещал, я не могу нарушить своё слово.
Три года спустя. Шотландия, город Эдинбург, родильный дом, семьсот семьдесят седьмая палата.
На одной из кроватей сидит женщина с новорожденным ребёнком на руках. Она улыбается, глядя на малыша, а тот в свою очередь уже крепко схватил её за палец и не собирается отпускать. Мать смотрит крохе в глаза и видит в них целую вселенную. Зрачок, окружённый маленькими крапинками, которые на солнце кажутся золотистыми, ярко-зелёная радужка. Таких глаз не было ни у кого в их семье. Женщина даже не догадывается, что в её ребёнке дух смелой, самоотверженной, готовой на отчаянные поступки девушки. Не зря ведь говорят «глаза — зеркало души».
— Теа Росс? — незнакомый голос отвлекает меня от раздумий и заставляет поднять голову.
Рядом с моей кроватью стоит мужчина, одетый в белый халат, как и все здесь. На вид ему лет сорок, по краям глаз лучиками расходятся морщинки. Тёмные волосы выбиваются из-под медицинской шапки. В очках отражается яркий свет ламп, а карие глаза пристально вглядываются в папку с историей болезни.
— Как состояние Одри Уайт? — не задумываясь, спрашиваю я.
Как ни странно, здоровье подруги сейчас для меня на первом месте. Сколько себя помню, Одри была рядом, помогала и поддерживала. Если смеялась я, смеялась и она, если плакала я, плакала и она. Знаете, как говорят, человеку намного проще разделить с тобой горе, чем счастье. Когда кто-то видит, что ты делаешь успехи, преуспеваешь в чём-либо, он начинает завидовать, и лишь настоящий друг способен разделить с тобой счастье.
Доктор отрывает взгляд от документов и с сожалением смотрит на меня. Боже, как мне надоел этот сочувственный взгляд, который сопровождает меня с того самого момента, как я приняла решение.
— Её готовят к операции, — наконец звучит ответ, который для нас обеих словно приговор.
— Что она знает о доноре? — спрашиваю я, пытаясь скрыть дрожь в голосе.
— По вашей просьбе ей ничего не сказали.
— Спасибо, — еле отзываюсь я и по привычке сжимаю руки в кулаки так сильно, что хрустят костяшки. — Я могу Вас кое о чем попросить?
— Я весь внимание.
Я достаю из-под подушки запечатанный, слегка помятый конверт, внутри которого последнее письмо в моей жизни. В нём я не стала говорить Одри о том, как люблю её, ведь она и сама это знает, я лишь извинилась за то, что оставляю её одну и за то, что мы так и не успеем попрощаться. Она сильная, рядом с ней есть нужные люди, она поправится и встанет на ноги, я уверена.
— Передайте это ей, когда она очнётся, — дрожащими руками я передаю врачу конверт.
К счастью, он относится к этому с пониманием и ничего не говорит, только кивает.
Я бросаю взгляд на часы. Без четверти двенадцать. Забавно, но ровно год назад в это время мы с Одри гуляли в парке аттракционов. Именно тогда случился очередной припадок. У подруги врождённый порок сердца. Случались приступы, но в последнее время они стали слишком частыми. Уговорить Одри посетить врача — настоящая проблема, но мне удалось. Диагноз был неутешителен: порок сердца последней стадии. Выход был лишь один — пересадка. Всё это время врачи поддерживали жизнь подруги медикаментами и уверяли, что скоро найдется подходящий донор. Уайт угасала на глазах, время убивало её. И две недели назад я приняла роковое решение.
Когда мне было десять, я потеряла мать. Папа не долго горевал, уже спустя год моя мачеха ждала от него малыша. Так называемый отец решил, что будущий ребёнок намного важнее, а о моем воспитании совершенно забыл. Всё своё детство я провела в доме Одри, она и её семья стали для меня самыми близкими людьми. Но каждую ночь, забираясь с фонариком под одеяло, я перечитывала страницы из дневника матери и со слезами на глазах вспоминала её лицо. Отец Одри — Клайв – очень чутко спал, и каждый раз, когда он слышал мои всхлипы, он подходил ко мне и всячески пытался успокоить.
Я помню каждую историю, рассказанную Клайвом, больше всех мне запомнилась та, что была о маленьком мальчике, который потерялся в лесу. Блуждая среди деревьев, он нашёл поляну, полную одуванчиков. Позабыв обо всем, ребёнок срывал цветы и с радостной улыбкой сдувал семена, которые ветер подхватывал, словно парашютики, и уносил куда-то высоко в небо. Эти «парашюты» увидел ангел-хранитель мальчика и с помощью бабочек, которые парили над землей, вставая в ряд, будто бы создавая для ребёнка тропинку, помог мальчишке выйти из леса к ожидавшим его родителям.
Через десять минут, после того, как ушёл доктор, за мной приходит молодая медсестра с собранными в косу тёмными волосами, в белом медицинском халате, из-под которого виднеется воротник зелёной рубашки.
— Пора, идите за мной.
Я не отвечаю, зная, что если начну говорить, то расплачусь. Я поднимаюсь с кровати и, поправив больничный халат, молча следую за медсестрой. В коридоре очень холодно, так что вся кожа покрывается мурашками, и мне приходится обнять себя за плечи. Проходя зал ожидания, я вновь поражаюсь тому, сколько здесь людей, которые ждут вестей о состоянии своих близких, надеясь на чудо. Почему в этом мире всё так несправедливо? Конечно, я понимаю, что каждый из нас рождается, чтобы умереть, и вопрос лишь в том, сколько времени нам отведено. Но почему кому-то суждено провести долгую и счастливую жизнь, а кто-то должен страдать, постоянно опасаясь потерять родного человека?
Мы заходим в лифт, где, к счастью, нет никого, кроме нас. Медсестра нажимает на кнопку седьмого этажа, и лифт мучительно медленно начинает свой подъём. Наверное, прозвучит странно, но мне правда хочется, чтобы это быстрее закончилось. Не то чтобы мне хочется скорее умереть, просто во всей этой ситуации самое ужасное — неизвестность. Никто не знает, сколько ещё часов проработает сердце Одри, так что лучше не медлить.
Лифт останавливается на нужном этаже. Чувствуя, как по телу пробегает холодок, все внутренности словно завязываются в узел, я закрываю глаза и шепчу:
— Я не боюсь.
Медсестра пропускает меня вперёд, и неуверенными шагами я выхожу из кабины лифта, ноги кажутся ватными, устоять на них — настоящее испытание. Медицинский работник подхватывает меня под руку и ведет в конец коридора, где своим устрашающим видом меня встречают стеклянные двери с надписью «Операционная». Девушка прикладывает карту к электронному замку, и двери распахиваются. Мы проходим внутрь, и они тут же закрываются.
Мелькает мысль: «Я в ловушке».
К нам навстречу выходит тот же врач, которому я передала письмо. Только на этот раз часть его лица скрывает медицинская маска, а на его руках я вижу резиновые перчатки. Я смотрю через плечо доктора и замечаю Одри, она лежит на операционном столе, к ней подключены различные аппараты, которые контролируют её сердцебиение и дыхание. От этого зрелища мне становится дурно, приходится держать себя в руках, чтобы не сорваться и не убежать за мили отсюда.
— Одри очень повезло с подругой, — голосом наставника произносит доктор и кладёт руку мне на плечо.
Сквозь дрожь и подступающие слёзы я заставляю себя улыбнуться.
— Знаю.
— Пора, доктор, — говорит медсестра, глядя на наручные часы.
Врач кивает и, обняв меня за плечи, ведет к операционному столу рядом с Одри. Бросив короткий взгляд на лежащую без сознания подругу, я забираюсь на стол и нерешительно ложусь, вытянув руки вдоль тела. В глаза сразу ударяет яркий свет множества ламп, нависающих надо мной.
Я чувствую, как кто-то аккуратно приподнимает мою руку. Поворачиваю голову и вижу доктора, он вопросительно смотрит мне в глаза.
— Пообещайте, что спасёте её, — с мольбой в голосе прошу я.
— Обещаю, — тут же отвечает врач.
Наконец, я немного расслабляюсь и закрываю глаза. Холодок, несильная боль, я чувствую, как мне вводят наркоз. Как только вытащили иглу, мир вокруг завертелся, а веки налились свинцом, открыть их я больше не смогу.
«Я не боюсь».
***
Я думал, в этом мире не осталось таких людей, наши сердца поглощает равнодушие. Мы попросту теряем себя в серых буднях, становимся эгоистами, напрочь забывая о тех, кто нам на самом деле дорог. Но Теа Росс совсем не такая. Не помню, чтобы она хоть раз упустила шанс узнать о здоровье подруги или увидеть её, но, понимая, что Одри не позволила бы ей пожертвовать собой, всё это время Теа держала своё решение в тайне.
Девушка лет двадцати, тёмные, вьющиеся густые волосы, ниспадающие на плечи. Огромные синяки под глазами, свидетельствующие о явном недосыпе и постоянных переживаниях. Но глаза... Таких я никогда не видел. Более тёмная к краю, более светлая к зрачку радужка сочеталась с крапинками, которые можно описать только одной фразой: «текучее золото». Когда она впервые зашла в мой кабинет, я и представить не мог, что буду стоять перед ней со скальпелем в руках.
«Боже, у неё ведь ещё вся жизнь впереди», — еле сдерживаюсь, чтобы не сказать это вслух и не бросить всё к чертям. Но я обещал, я не могу нарушить своё слово.
***
Три года спустя. Шотландия, город Эдинбург, родильный дом, семьсот семьдесят седьмая палата.
На одной из кроватей сидит женщина с новорожденным ребёнком на руках. Она улыбается, глядя на малыша, а тот в свою очередь уже крепко схватил её за палец и не собирается отпускать. Мать смотрит крохе в глаза и видит в них целую вселенную. Зрачок, окружённый маленькими крапинками, которые на солнце кажутся золотистыми, ярко-зелёная радужка. Таких глаз не было ни у кого в их семье. Женщина даже не догадывается, что в её ребёнке дух смелой, самоотверженной, готовой на отчаянные поступки девушки. Не зря ведь говорят «глаза — зеркало души».