В подвале

Вчера, будучи на работе, а работа эта в госпитале, Наташа, а это моя жена (как много приходится объяснять!) спустилась в подвал, чтобы заменить пустой кислородный баллон на полный. Он, этот баллон, совсем небольшой, белоснежный, стройный, вытянутый, точно миниатюрная торпеда, быть может даже и нетяжелый, но перевозить его, согласно правилам, следует на такой же изящной тележке. Очень все красиво выглядит со стороны: идет жена в униформе (я обожаю униформы, немножко фетишист; нравятся врачи, полицейские (женщины, естественно), стюардессы и, что самое интересное, они это чувствуют, и оттого проникаются мной и совсем неожиданно я начинаю нравиться им; не спорьте со мной, все проверено жизнью). Итак, Наташа идет в униформе: белоснежные, выглаженные в складку брючки, такая же курточка с лайбом на ней, круглыми часиками на груди. На ногах сандалии в цветах (все спрашивают: где купила, хотим такие же), модница, короче, но может позволить себе все - миллионерша ведь. Вам еще не страшно?

В подвальные помещения опускает лифт, он просто огромный, туда при необходимости можно набить человек пятьдесят не очень полных людей, им будет тесно, лифт вполне справится с такой нагрузкой: без трудов поднимет наверх или опустит вниз, скрипнет разве что недовольно пару раз, но кто будет его слушать? В него вполне вмещаются две больничные койки с двумя-четырьмя портерами да еще двойка-тройка худощавых пассажиров. Наташа ехала в лифте одна, если не считать пустой кислородный баллончик и изящную тележку. Спускаться всего на один этаж, двери помедлили, прежде, чем закрыться, затем прошершали и сомкнулись. Лифт мягко поплыл вниз, спустя секунды он распахнул двери. Наташа покинула его и осталась совсем одна в подвале. Вам еще не страшно?

Подвал бесполезно описывать, слишком много слов для этого потребуется и слишком много терпения, в нем нужно оказаться и зажить одной с ним жизнью. Он может принять человека, полюбить его и... уже не отпустить. Подобное произошло со мной несколько лет назад, когда я зашел в пригородный лесок в поисках грибов примерно в обед, а выпустил меня лес лишь поздним вечером, когда я уже совсем отчаялся попасть домой - слишком уж  он меня полюбил. Вот такая бывает любовь.

Лифт тотчас же отправился наверх, его, скорее всего, кто-то вызвал, а Наташа осталась одна в коридоре. Он выглядел бесконечным, лампы сверху были достаточно сильными, но и они не могли осветить подвал, его стены из бетона, необработанные, в пупырышках, которые поглощали большую часть света, исходящего от ламп. Полумрак в подвале был неизбежен при любом освещении.

Подвальные помещения оживают ранним утром: работники, а их за тысячу, переодеваются в помещениях с индивидуальными шкафчиками под номерами и индивидуальными ключами. Мужской, женский персонал, все перемешано, у персонала нет полов, все походит на общую баню, но это дело привычки, да и некогда глазеть друг на друга, через минуты ждет работа. В это время в подвалах шумно, и трудно сказать, радуются ли этому шуму подвалы, думаю, что да, радуются.

По окончании смены все опять же переодеваются, но уже не совсем в одно время, нет уже в этом переодевании утренней живости. А вот сейчас Наташа оказалась в совсем пустом и тихом коридоре, одна, в полумраке, ей предстояло пройти всего шагов двадцать и свернуть в помещение, где хранятся кислородные баллоны, все, казалось бы, проще простого. Если бы только она не увидела вдалеке человека, или, скорее, фигуру, тень, что двигалась ей навстречу. Ничего примечательного в том не было, если бы у человека-фигуры-тени, не было что-то очень Наташе знакомого, а именно моей походки.

Надо заметить, что походка у меня примечательная, хоть я и большой, крупный человек, но она у меня все же легкая, танцующая, но не как у профессиональных танцоров, а как у серьезрьезных боксеров, кем я в свое время и был, танцующих на ринке. Те, кто знал меня, по походке узнают издалека; друг, которого я встречал в аэропорту Копенгагена и с которым мы не виделись без малого сорок лет, тотчас же узнал меня при встрече даже не походке, а уже по тому, с какой уверенностью я облокачивался на столб, хотя внешне я изменился основательно: набрал вес, как говорится в народе, закабанел, к тому же лицо усыпалось непонятными волдырями. Тем не менее, из всей толпы встречающих, он уверенно направился именно ко мне. Вот потому-то, увидев человека вдалеке, что шел ей навстречу моей походкой, в Наташе закрался самый первый страх.

Следом за тем она узнала на человеке мою одежду, во всяком случае так ей казалось издалека: джинсы, белую тенниску, которую я одел день-два назад; носил ее навыпуск, поверх джинсов. Увидела знакомый живот, кототорый выпирал вперед треугольником (он из-за грыжи, опять же редкое, свойственное мне отличие).Человек более приблизился, и Наташа, хотя лицо человека было размыто, признала на его голове мою прическу с небольшим ирокезом, который сам по себе появлялся на моей голове и легко приглаживался ладонью.

К этому времени Наташа достигла уже подсобного помещения скоро нырнула в открытую двер. Минуту спустя странный чеовек прошел мимо двери, а когда Наташа чуть спустя выглянула из двери, человека-тени и след простыл. Хотя и некуда ему было исчезать: коридор через сотню метров уходил в тупик, не было никаких дверей, человек просто будто растворился в воздухе.

Наташа поспешила сменить кислородный баллон как можно скорее, сердце ее колотилось. Быстрым шагом, озираясь, дошла до лифта. Тот опускался неспешно, неохотно раздвинул створки, так же неохотно уносил Наташу из подвала, подальше оттуда, где жила моя тень. Но даже очутившись на поверхности, среди обычных людей, весь день она жила пережитым с утра страхом.