Я тебя вижу. Я тебя знаю
Предупреждение: зарисовка
хуман!АУ, кроссовер с "Dragon Age: Origins", PG-13
Потому что могу.
***
— Сэра Рид, — Коннор говорил тихо и твердо, даже не морщась. Молодчик; Хэнк бы покривился, да сплюнул, притоптав в плевке ненавистное имя пяткой, — был прав.
Вот так теперь? Хэнк вопросительно выгнул брови, шипя сквозь зубы, но на лежанку падать не захотел, поближе к костру перебрался, к теплу. Знобило его, пожалуй, меньше. Глядишь, к полудню совсем отпустит. Под бочиной, конечно, еще болело, на языке раз десять успел разложиться убитый вчера генлок, да и не только он. В виске ровно пела, постанывала выпущенная им, проклятущим, стрела, аккурат там же, по виску, мазнувшая.
Хэнку бы пойла покрепче, а не варева, что так старательно вымешивал в котле Коннор обломком даги, да выспаться по-человечески, а не урывками из ночи в ночь. Может и вовсе падать не пришлось бы. Ни на лежанку раненым, ни в мокрую траву мордой с пробитой сбруей.
Коннор шмыгнул носом. Будто ребенок, подхвативший холодную, ей-богу. Хэнк хмыкнул. Вот ему-то точно чего покрепче, погорячее, похлебки погуще. хотя бы. Впрочем, схуднули они за эти недели оба, одной похлебкой не вывезешь. Осунулись, устали.
Хэнку внезапно захотелось в Денерим, в купальни, прихватив мальчишку с собой, а затем чистого, румяного — в харчевню, накупить всего повкуснее, снять комнату подороже, отдохнуть, наконец. Без лишних ушей. И пусть шушукаются потом за стенами чужие рты, Андрасте с ними.
— В чем прав-то? — Хэнк втянул носом запах сомнительного вида варева. Мутно-зеленого, как гниющая листва. В животе робко забулькало, отнюдь не от голода; желудок протестовал заранее.
Коннор поднял глаза, на Хэнка смотрел в упор долго и упрямо. Хэнк не возражал. Чем бы дитя ни тешилось. На изможденное, заросшее жесткой щетиной лицо, на сухие, потрескавшиеся губы, Коннор смотрел не моргая, паршивец. На сползшую с ребер повязку из рваной дерюги, потом в обратку, — выше. Не насмотрелся, пока выхаживал?
— Нам бы пришлось, — процедил Коннор зло. Отчаянно. Его отчаяние хлестнуло по Хэнку пастушьим кнутом, как раз по еле затянувшейся ране, звонко, жарко.
Стрела в виске запела громче, ввинчиваясь песней в самое мясо, застревая в кости, ослепляя и оглушая разом.
— Раздвигать ноги, — Хэнк думал, голос мальчишки дрогнет, сорвется в крик, в хрипы. Ан-нет. — Подставлять задницы. И прочие прелести выполнять за меньшие гроши.
Хэнк протолкнул останки генлока в желудок, хлебнув из фляги застоявшейся воды. Перебивать не решился, однако свой взгляд отвел, вернее, сместил к кромке ворота мантии, плотно обхватывающего тонкую шею. Прилип — не оторвать.
— По подворотням, по кабакам, куда бы нас ни забросило. Ради выживания, с теми, кто болтать не станет.
Хэнк глубоко вдохнул. Выдохнул. Стрела ввинтилась в висок по хвостовик.
— Поди найди сперва тех, кто не станет. Ты же понимаешь, — слова утешения давались Хэнку тяжело, чаще звуча приговором, подмазываться он не умел в принципе, — что это — не единственный выход.
— Один из, — Коннор вновь уставился на обрывок дерюги, изрядно пропитавшийся кровью. — помимо воровства, мародерства… С нажимом перечислил он.
Над котелком в клубах прозрачного пара зависло невысказанное: «убийств». Убивать маги умели, о, да. Хэнк видел. А вот принять не мог. До поры. До злополучного вчера.
— На первое время. Чтобы себя не выдать.
— Кто ж мог подумать, что ваш старшой про филактерии забудет.
Хэнк выдал почти мягко. Скорее сам себе. Не до упреков сейчас. Не до обвинений.
— Мне мерзко об этом думать, — обломок даги замер над варевом, взгляд Коннора замер на хэнковых пальцах, прижимающих злосчастную тряпку к коже.
— Мы поняли, что такое голод и страх уже в первые несколько дней, когда припасы начали заканчиваться. Еще не на грани, но близки к ней. Хэнк, мы оказались не готовы.
А был ли кто?
Хэнк помнит многих, кого вернули в Круг после побега. И помнит только одного, кто попытался бежать вновь. Такой же мальчишка, дерзкий, языкастый.
— Думаешь, будешь готов позже?
Сидеть ему надоело. Невзирая на явные протесты незапланированного врачевателя, он содрал дерюгу, на миг подивившись аккуратности шва, выбрал кусок почище, принявшись обвязываться по новой. Стрела не унималась, но Хэнк попривык, не привык сиднем сидеть.
— Думаю, никто не будет. Но разве свобода не стоит попыток?
— Свобода… а понимаешь ты, солнце, что оно такое? Это не по миру в рванине шастать. С посохом-то за плечами особо не набегаешь. В Башне может не сладко, только вот вы накормлены там, обуты, одеты. Защищены.
— От жизни?
Хэнк ухмыльнулся, одернул рубаху, приложился ладонью к ребрам — стерпится ли. Тряхнул головой.
— И от нее.
Хэнк уже решил. Хэнк очень хорошо прикинул, просчитал: до Круга недели две вдоль Калленхада, подальше от большака, возможно, чуть больше с привалами, ночевкой — три. Дотянут. Хэнк взвесил в руке родной клинок, махнул по дуге, рассекая воздух: терпимо. К ногам мальчишки упал клинок поменьше.
— Подбирай.
Хэнк выпрямился, разминая плечи. Рана покалывала, все еще ныло в виске, но пусть. Подумалось. Мальчишка ведь важнее. Упрямый, удачливый. Засранец. Красивый. Авось доживет — возмужает. Что там ему, почти старику, той жизни? Вот она, жизнь, перед ним, цветущая, кареглазая.
— Чай посохом в бегах не отобьешься. Научу, чему успею, сынок. А там как карта ляжет.