Letter
Letter
Пламя костра лизало одежды Деррика, когда его блуждающий, безумный взгляд выхватил в толпе одинаковых людей два лица, не скрытые низко надвинутыми капюшонами. Он мгновенно узнал их - именно их Деррик пытался изобличить в ведьмовстве и сатанизме. Именно на них двоих указывали все улики, найденные рядом с обескровленными трупами. Именно они в итоге, как Деррик и подозревал, одним движением руки повернули следствие святой Инквизиции против него.
- Остановитесь! - его голос, хриплый от дыма и боли, разодрал тишину, - ради Господа всемогущего, вы ошибаетесь!
За плечами палачей застыли два бледных пятна - лица молодой красавицы и мужчины-альбиноса. Две пары глаз - искрящиеся вечной молодостью и потусторонние, цвета розового вина - следили за тем, как сгорает глупец, осмелившийся перечить воле Совета.
- Идиоты! - Деррик истерически захохотал, - вы ошибаетесь, и как же вы ошибаетесь! Теперь вы никогда не узнаете всей пра...
Голос сорвался на исступленный вопль боли. Губы молодой девушки дрогнули и растянулись в мягкой улыбке, когда она, слегка наклонив голову, посмотрела на спутника:
- Вы жестоки, Райт.
- Мне не раз это говорили.
* * *
'Здравствуйте, mon cher.
Наконец-то пришло время, которого я так ждала. Все это время мое сердце и душа томились по вашей странной компании. Но что они теперь? Одно не бьется вот уже несколько столетий, а второго, говорят, у нас и нет вовсе. Но к чему же начинать разговор с извечных вопросов наших философствующих собратьев? Пожалуй, и не к чему.
Я ненавижу современные методы сообщения, поэтому и написала это письмо. Есть в этом что-то от ушедших времен - что-то, что напоминает о тех днях, что мы провели вместе. Говорят, сентиментальность - удел стариков, но кто же я теперь еще?...
...Я по-прежнему пребываю в Америке, но вот-вот мое положение изменится. Прошло время, когда мои таланты готовы были возносить на зрительский Олимп; теперь единственное место, где ты можешь получить признание - став идолом молодежи, взобраться на гору современной поп-музыки. Однако те времена, когда я готова была бороться за подобные посты, давно минули. А помните ли вы те годы, когда я все еще это делала?..'
* * *
Двадцатые годы! Мир блеска и тьмы, взлетов и падений. Ар-деко. Глянец светских львов, смешанный с грязью нищих кварталов. На перекресте двух миров - двое бессмертных.
Дверь гримерной с шумом распахивается; в комнату заходит, едва не наступая на края чрезмерно пышной юбки, молодая женщина. Ее можно было бы назвать красавицей, если бы не неправильный, длинноватый нос с едва заметной горбинкой. Даже через пудру и румяна видно, как бледна ее кожа - бархатистая, ухоженная кожа истинной дворянки. Однако что это? И обстановка, и ее одежда говорят об обратном - не столь уж высокое место на социальной лесенке занимает эта изящная, словно орхидея, мадмуазель. В интерьере - слишком много напыщенности и даже дешевой вычурности, в одежде - слишком фривольные складки и вырезы, слишком блестящие украшения и кричащий макияж. Что же здесь маска? Мы увидим.
Роняя лепестки роз и блестки, она проходит по гримерке, кидает ленивый взгляд в зеркало - и, повернувшись, почти падает на диван, застеленный парчой и украшенный восточными подушками. Вытянувшись, она ложится в позу, достойную Олимпии. Одна туфелька свесилась с ее изящной ножки, затянутой в кричащие сетчатые колготки; лебединая шея изогнулась, когда она откинула назад голову, стараясь не смять украшенной перьями прически; руки спокойно и властно ложатся на подлокотники. Она закрывает глаза и вроде бы впадает в дрему...
...На затянутую в кружевную ткань женскую ладонь ложится вторая - мужская, в бледно-кофейного цвета перчатке. По лицу женщины неторопливо расползается улыбка:
- Вы с холода, mon cher. Или же... - она поднимает веки и смотрит на мужчину, который застыл над диваном и склонил голову, - это ваш холод я чувствую через ткань?
Он качает головой - скупо, словно даже это проявление досады считает чересчур выраженным:
- Я никогда не мог понять вашей увлеченности варьете.
Она хохочет и, вынимая из-под его руки свою, садится:
- Увы, в наше время не найти места, где столь радостно и искренне приветствуют любимых артисток! Вы же знаете, - она встает и подходит к туалетному столику, - мне не столь важны светскость и почетность - искренние эмоции наших живущих братьев дарят мне гораздо больше удовольствия.
Он поворачивается, едва заметно облокачивается о диванную спинку. Стягивает перчатки, затем элегантным движением снимает цилиндр. Она, присев на пуфик, наблюдает за ним через отражение в зеркале:
- Ну что же? Кого сегодня вы уничтожили в Парламенте?
- Вас интересует политика?
- Настолько же, насколько она может интересовать Совет.
Сняв пальто и подойдя к столику, он смотрит на нее сверху вниз. Положение стоящего слуги, готового к ответу перед удобно усевшимся повелителем.
- Консерваторы грозят некоторым нашим вмешательством. Сегодняшнее заседание должно было им продемонстрировать настоящее положение дел.
Она едва заметно улыбается и словно заклинание произносит - не в первый и не в последний раз:
- Вы жестоки. Вам это уже говорили?
- Да, и не раз, миледи.
Взяв лебяжью пуховку, она, едва касаясь кожи, пробегается ею по лицу:
- Что слышно о моем дражайшем супруге?
Он довольно резко поворачивает голову - удивленно и в то же время очень сдержанно реагируя на словно бы неожиданный вопрос:
- А мне следовало бы что-то о нем знать?
Ее губы изгибаются в улыбке - неуловимой, почти призрачной:
- Ну, раз в Парламенте о нем не слышно - значит, он не забрался в долговую яму масштаба государственной! - И она тут же начинает хохотать над своей же шуткой.
Он чуть сильнее сжимает край столика. Она это замечает - и пропускает мимо своего внимания. При ее возрасте и положении его статус, довольно высокий, стоит заметить, не значит ничего. Он для нее - сущий ребенок-неофит, занятная игрушка, которая, преследуя свои или же Советовские цели, продолжает быть поблизости. Ей и в голову не приходит, что она может привыкнуть к его молчаливому, но почти постоянному присутствию.
- Mon cher, скажите же что-нибудь, не томите своим молчанием. Ваш manteau de glace* порой раздражает меня, ей-богу.
И тут его лицо преображается - по нему расползается улыбка, больше похожая на ухмылку змеи. Такая же холодная, бесчувственная и угрожающая.
- Простите мне мою дерзость, но, при всем уважении, я мало о чем могу поведать.
Она поднимает ресницы - просто вскидывает их, глядя широко распахнутыми глазами на его отражение.
- Уберите. Сейчас же.
Устрашающая улыбка гаснет. Она презрительно взмахивает рукой:
- Если вы не способны улыбаться так, чтобы это не пугало окружающих - так лучше не улыбайтесь вообще... mon cher.
Он медленно, явно через силу кивает.
- Как пожелаете.
_____________________________________________________________________
* ледяной покров (фр.)
* * *
'С высоты моего теперешнего статуса я понимаю, что вела себя тогда как взбалмошная девчонка. А вы - mon cher, блестящий джентльмен! - терпели эти ужимки и прихоти! Хотела бы я просить прощения, но знаю, что вы не таите зла, и не желаю зря тратить слова...
... Конечно, не все времена были столь безоблачными. Порой беспечные года сменяются страшными, спокойные - шумными. Я до сих пор помню ту ночь, когда вместе с большинством наших собратьев в спешке покидала грозящую страданиями Европу - ночь, которая разлучила нас на долгие десятилетия...'
* * *
Ночной штормовой ветер несет вдоль каменной кромки жухлые осенние листья. Ниже, у самого берега, слышен стук гальки. Набегающая волна с шипением опадающей пены ложится на мокрые камни и, приглушенно рокоча, откатывается назад.
В пятидесяти метрах от моря, на деревянной веранде, опутанной голыми ветвями деревьев и засыпанной по краям желто-бурой листвой, стоит мужчина в темно-сером костюме и неторопливо курит. На фоне слабо горящих окон его фигура выделяется резко, очень четко. На нем идеально выглаженная светлая рубашка, отутюженные брюки и сверкающие ботинки. На сгибе правой руки он держит пиджак; в пальцах его левой руки зажата тонкая сигара, которую мужчина, разглядывающий посеревшее, едва заметное в темноте море, то и дело подносит ко рту.
Особенно сильный порыв ветра взметает россыпь листьев, они с едва заметным шуршанием проносятся по деревянному настилу. Огонек сигары вспыхивает и, словно реагируя на эту искру огня, пальцы держащей ее руки слегка сжимаются.
За стоном древесных стволов и шумом прибоя почти не слышно, как скрипит дверь веранды; по настилу неторопливо простучали каблуки. К мужчине подходит дама - в черном траурном платье и с накинутым поверх плеч теплым платком. На ее голове - скромный головной убор без полей, с простой брошью и закрывающей лицо траурной сеткой; тонкие белые ладони затянуты в черные кружевные перчатки.
- Пора.
Мужчина глубоко затягивается и тут же выдыхает дым, уносимый порывистым ветром:
- Вы собрались?
- Да, mon cher. Все готово к отбытию.
В ответ - вой ветра и грохот особенно сильного удара волны о берег. Женщина, слегка опустив лицо, смотрит на уголек сигары - как он равномерно то затухает, то разгорается. Наконец она обращает взгляд туда же, куда и мужчина - к далекому, невидимому в ночной мгле горизонту.
- Что слышно о вашей стране?
Мужчина поправляет очки в тонкой оправе:
- Все происходит так, как и предполагалось. Война, причем необъявленная. Боюсь, она будет тяжелой и затяжной.
Женщина внезапно закрывает глаза; под сеткой видно, как она с непритворным страданием закусывает губу:
- Mon cher... как вам должно быть страшно - смотреть на то, что происходит с вашей родиной, отсюда. Эти времена...
Ее собеседник слегка качает головой, на его лице не двигается ни единый мускул:
- Не страшнее моих предположений, что произойдет с Европой. Война затронет и Совет - одни исчезнут, другие погибнут. Инквизиторы могут стать активнее. Вам необходимо уезжать отсюда. Предполагаю, Штаты...
Женщина делает два коротких шага и порывисто обхватывает его руку:
- Вы не останетесь здесь.
Мужчина поворачивает голову и смотрит на нее:
- Мне придется задержаться, остаются некоторые...
- Нет.
Повисает тишина. Которую можно сравнить с нитью, натянувшейся между шквалами, и неистовым грохотом воздушной и морской стихий. Руки женщины сжимаются еще сильнее, ее голос кажется шепотом вереска:
- Неужели вы не помните ужасов войны? Люди с гораздо большей охотой и умением уничтожают своих сородичей, нежели чем мы. И они вполне способны уничтожить и вас, где угодно - дома ли, на поле битвы или же в бегах. Нет, нет, не отпирайтесь - вы поедете со мной.
Мужчина поднимает голову. Взгляд направлен через стекла очков к горизонту - невидимому нечто, которое смертные привыкли сравнивать с грядущим.
- Я овдовела уже во второй раз. Мои супруги - они были сильными людьми, но старость и болезни сделали свое дело. Умоляю... не заставляйте меня потерять еще и вас.
Снова молчание. Наконец, поправив очки и одернув рубашку, мужчина поворачивается - элегантным движением руки переводя ее униженно-просящую позу в гордую осанку женщины, обхватившей руку кавалера.
- Пойдемте. Машина ждет.
Они в молчании проходят через веранду; хлопает деревянная дверь. Две фигуры, словно призраки, скользят через сумрачные, едва освещенные лампами комнаты, заставленные забранной покрывалами пыльной мебелью. На пороге дома пара останавливается; она поправляет сетку на лице, он надевает слегка смятый пиджак.
Внезапно женщина поднимает черную сетку; смотрит на своего спутника долгим, внимательным взглядом, встречаясь с непроницаемым холодным взором. Наконец, по ее лицу скользит тень усмешки:
- Я жалею о том, что когда-то сказала вам.
Вежливый наклон головы - жест непонимания. Она закрывает глаза и опускает сетку:
- Боюсь, я буду скучать по вашей улыбке.
Она поворачивается к двери, которую мужчина открывает перед ней, ждет, глядя из-под полуопущенных ресниц - и, поняв, что его волю не удастся сломить, в гордом одиночестве спускается к машине.
Шофер распахивает перед ней дверцу; захлопывает ее за спиной хозяйки, спешит на свое место. В темном салоне едва угадывается ее бледное, покрытое траурной сетью лицо, которое обращено к ветхому особняку и - светлой фигуре, оставшейся стоять в дверном проеме. Которая не двигается с места, покуда машина, сопровождаемая кортежем из двух нагруженных вещами автомобилей, не исчезает за поворотом лесной дороги.
Отпущенная дверь мягко закрывается. Мужчина стоит еще несколько секунд, глядя в деревянные панели стены и прислушиваясь к стону ветра на чердаке. Потом вытаскивает из кармана портсигар, вытягивает из него простую сигарету и, закурив, запрокидывает голову.
Спустя три дня на территорию Польши - осенней, гремящей грозами и оглушающей тихими ночами - вторглись немецкие войска.
* * *
Время промышленной революции - время безумных перемен. Подъем рабочего класса, свержение бывших богачей, образование картелей и заводских линий... Сколько было этих переворотов, и ни один не похож на другой. Лондон на какое-то время сошел с ума - наполненный гамом и дымом, он походил на гигантского дракона, просыпающегося от долгой дремы.
Он заметил этот автомобиль, пробирающийся по забитой людскими телами улице Ист-Энда, этого пристанища бедноты и криминала. Краем уха слушая оправдания одного из официальных поставщиков касательно задержки партии крови, он внимательно следил за неповоротливой машиной - эдаким блестящим зверем, которого неведомо как занесло в грязный переулок.
Шторы в салоне были приспущены, а улицу переполнял спешащий народ. Но они все-таки увидели друг друга.
Она - за несколько лет жизни в Америке потерявшая весь свой блеск, светившаяся теперь внутренней, бессмертной мудростью. В непростительно для ее положения простом одеянии, но по-прежнему гордо держащая осанку и наполняющая каждое движение изящной степенностью.
Он - уже далеко не тот мальчишка, играми с которым забавлялась она; в безупречно аккуратном костюме, с непроницаемой маской на лице и жестами, которые словно мошкару отгоняют и подзывают при первой же надобности кружащих вокруг работяг и проходимцев.
Да, в его карьере была работа и сложнее, и грязнее этой, но там, где это было необходимо Совету, он всегда появлялся и выполнял задания безукоризненно. Возможно, и его неусыпный присмотр за взбалмошной девицей был заданием, данным, учитывая ее положение, относительно молодому бессмертному. Она слегка склонила голову - что ж, ей остается только признать, что они шагнули через разницу в возрасте и стали равными.
Он едва заметно кивнул.
Она едва слышно усмехнулась.
После чего автомобиль растаял в клубах дыма.
* * *
'После всех этих лет... после двух Мировых войн... после расставания длиной в сотни событий и встреч... я приезжаю в эту страну. Которую недооценивал самоуверенный Наполеон. Которой боялся осмотрительный Бисмарк. И в которой по каким-то неизвестным мне причинам сейчас находитесь вы. Я приезжаю к вам, mon cher. Надеюсь, мы наконец-то встретимся.
Карен Кассан'
Точка. Подпись.
* * *
Письмо неслышно легло на стол. Прочитавший его уже два раза Райт Клаус, вернейший исполнитель воли Совета на протяжении долгих лет, сложил руки под подбородком и посмотрел в окно.
Осенняя Москва - безрадостное зрелище. Тусклые цвета сырой листвы, смешанные с серыми стенами домов и запахом выхлопных газов. Луна, молочно-белая, сияла сегодня особенно ярко - словно пыталась раскрасить поблекший мир своими серебристо-светлыми отблесками. Влажная лунная дорожка пробежала по подъездной дорожке, искрясь от падающих капель моросящего дождя. Призрачный свет печальным саваном лег на бледные лицо и руки мужчины.
Совет держал его в этой стране уже много лет. Требование обстоятельств, к тому же Инквизиция - горстка людей, следовавших заповедям охотников на ведьм и за столетия научившихся убивать своих могущественных противников без больших потерь со своей стороны, - как всегда, слепая в своей человеческой ненависти ко всему странному и непривычному, бушевала в Европе с невероятной силой. Совет не мог ответить ей тем же - слишком многое было поставлено на карту. Такие, как он, такие, как Карен... они никогда не были ни зубоскалящими чудовищами из сказок и легенд, ни незримыми повелителями этого мира. Они просто существовали среди людей, неся с собой неслышимый и невидимый ареал потустороннего холода.
* * *
Они оба одинаково не любили современные светские рауты, где размеренность выхода в свет мешалась с суматошными попытками карьеристов познакомиться со всеми необходимыми людьми, и где дамы невидимо скалились друг на друга, увидев, что платье или украшения другой в чем-то превосходят их собственные, или же - не дай бог! - точно такие же.
Обычная смертная мишура.
Они оба слишком хорошо помнили балы, карнавалы, званые вечера и ритуальные шествия прошлого. Эти воспоминания пылились на полках их памяти, словно тюки со старым хламом - никому не нужные, но слишком дорогие небьющемуся сердцу, чтобы просто так от них избавиться. Слишком многое было связано с этим грузом прожитых столетий, слишком мало оставалось в этом мире от тех времен, когда люди еще верили в колдовство и нечистую силу.
Двое бессмертных снова заметили друг друга краем глаза.
Перед ним расступились молодые ухажеры - словно поняли, что он из тех, с кем им не сравняться.
Посередине залы для приема возник вакуум - холодный, неживой, всасывающий в себя тепло людских тел и блестящую мишуру праздника. Пустота, пахнущая сырой листвой и вековой пылью, многолетней тоской, которую невозможно изжить.
Она улыбнулась и подала ему свою руку.
* * *
- Вы жестоки, Райт.
Они вдвоем стояли над безжизненным телом комиссара Бене - чрезмерно любопытного служителя французской полиции, который следом за подозрительной парой приехал из Марселя. Райт Клаус убрал за отворот плаща пистолет.
Карен отступила на шаг, когда кровь - липкая темная жидкость, даровавшая им обоим силы и возможность существовать - бесшумно поползла к носам ее туфель.
- И все же мне кажется, это не тот метод, который вам по душе.
- Возможно, Карен, вы правы.
Они подняли глаза друг на друга. В их взорах плескалась призрачная, почти незаметная усталость. Усталость в сотни лет длиной.
Карен Кассан вздохнула.
- Mon cher...
Кивок.
- Сколько же это будет продолжаться? Вся эта суета... стирание следов... вечный маскарад и игра в прятки... мы не молоды, оба. А мир вокруг молодеет с каждым годом. Что же мы сможем сделать, когда даже через наши нарядные вечные маски будет виден безжизненный скелет, от каждого движения суставов которого начинают скрежетать жернова веков?
Молчание. Карен обошла труп и трогательным, почти беззащитным жестом обхватила руку Райта.
- Что ж тогда... пойдемте.
Его ладонь легла на ее, бледные пальцы мягко сжались. В ответ - такое же неуловимое пожатие.
Они развернулись и двинулись вперед - по темному ночному скверу, окутанные потоками ветра, ступая по попадающей под ноги мертвой листве. Хотя, возможно, две светлые фигуры только почудились случайному прохожему - они растаяли в полуночной темноте, подобно двум печальным призракам, ушедшим из своих родовых замков и навсегда потерявшим тропинки назад.