Фальшивое счастье
- Счастливая ты, Любица! Фартовая! - вздыхает Умила. - За что ни возьмешься - все тебе без труда дается!
Вечерняя зорька огнем небосвод красит.
Перебирают ягоду луговую ловкие пальцы - будет зимой варенье.
Молчит Любица, не отвечает. Согласиться - зависти лазейку оставить, что даже лучших подруг развести способна. Отрицать - Божиню напрасно гневить. Щедро девушку Заступница одарила: и ликом ясным, и здоровьем крепким, и смекалкой. А уж удачи на три жизни отмерила!
Кивает Умила на лукошко, продолжает.
- И земляники тебе Божиня нынче полный короб отсыпала, а остальным на донышке.
- Так к лесу идти надо было, когда звала, - пальцы в ягодной крови, предплечьем отводит светлый волос со лба Любица. - В лугах все полянки давно пастухами и сенокосцами истоптаны.
- Боязно к лесу-то. Не слышала? Мокроуса, мужа золовки тетки Цветавы, медведь на днях поломал.
- Совсем? - недоверчиво хмурит белесые брови фартовая. Свадьба да похороны - события в жизни редкие: и о том, и о том весть быстрее пожара над селом летит.
- Руку изуродовал, - поправляется Умила.
- Брешет твой Мокроус, - сердится Любица. - Небось опять втихомолку за воротник закладывал да в драку по пьяни лез. А жене и теще наврал с три обоза, чтобы скалкой не оприходовали.
Собирается Умила возразить, не успевает.
- Сидите-курлычете, голубки? О гуляньях-та и позабыли, небось? - над плетнем светится в праздничных лентах Неждана. - Бежим скорее: парни уже хвороста набрали, сейчас костры жечь будут!
- Не скачи впереди кобылы, торопыга, успеем! - смеются подруги, забыв о минутном споре. - Дай дела закончить, лицо умыть.
Разговоры смолкают. Добирают девушки спешно последние горсти.
Умила к себе в избу спешит.
Любица, колодезной водой ополоснувшись, в светелку идет.
Достает из сундука сарафан нарядный, красной нитью и каменьями расшитый. Гребень со стола берет - волос у Любицы густой, но послушный. Цветом точь-в-точь рожь спелая. У Нежданы с Умилой косы блестящие, будто углем вычерненные - деревенские все русые да смоляные. Разве только матушка светлая - хоть и не старая, седая совсем от волнений, а какая была не разобрать. Переживала сызмала Любица, что отличная от других, а потом успокоилась - видать, и впрямь Божиня любит, солнцем отметила.
Пока собирались, прихорашивались, стемнело. Ночь звезды рассыпала по небу хлебными крошками. Из-за горизонта серп-месяц стыдливо выглянул.
Обезлюдела улица, в редких окнах лучины тлеют. Немощные да старики на лавках прикорнули. Иные родичи дела по хозяйству заканчивают, ужин поздний справляют. Молодежь в поля ушла.
Нежданы тоже не видать - умчалась вперед, вестимо, не вытерпела.
Подолы прибрали, бегут Любица с Умилой, тугие косы по спинам лупят. И впрямь провозились - праздник в самом разгаре.
Хохочет эхо - далеко слыхать. Горят костры жаркие, вздымаются искры до небес. Кружит юность хороводами, прыгает в отчаянном веселье сквозь беснующееся пламя. Играет в салки-догонялки по крутым берегам реки - летят брызги во все стороны.
Обугливаются хлебцы на прутиках. Плывут венки по воде.
Солнцеворот.
День на убыль становится.
- За смертью Вас только посылать! - ворчит Неждана на дружеские тычки, но не отбивается - заслужила.
Мчится над полями удалая песня свирели. Вторят ей трещотки и бубны. Захватывает Любицу безудержная пляска, уносит кипящим вешним потоком, разлучает с Умилой и Нежданой. С иными сводит. С кем-то девушка словом перекинется, с кем-то десятью - в селе всяк каждого с рождения знает, всяк родня дальняя-ближняя.
Промок подол, тлеют атласные ленты. Смеется искренне Любица, счастлива она. Счастлива молодостью своей и красотой девичьей. Жизнью безмятежной и будущим безоблачным.
Затихает музыка, замирает веселье. Трещат костры, улыбается ночь. То не конец праздника - затишье перед бурей!
В круг народ собирается. Шелестом по траве течет зов.
Приди Дарибог-Солнце!
Возьми на небо Речную Невесту!
Набирает силу клич, голосом небесным гремит.
Приди Дарибог-Солнце!
Возьми Речную Невесту!
Не успевает опомниться Любица. Выталкивают девушку в центр, венчают короной из омелы и ивовых ветвей - нынче вечером быть ей суженой Дарибога.
Славься Дарибог! Славься Божиня-Заступница!
Славься союз их, хлебородный!
Идет навстречу Хотен, сын лесоруба, в шкуру медвежью облачен. Улыбается открыто. Волосы угольные в свете костров медью отливают. Берет за руку - от шершавых сильных пальцев дрожь по телу девушки.
Солнцеворот.
Огонь с водой венчаются.
Несется по лугам-полям-дворам дикий пляс, во главе Любица с Хотеном...
Коротка ночь, на убыль идет. Бледнеют звезды. Небо на востоке, что яблоко спелое, багрянцем наливается.
Умерло пламя. Стихли песни и шутки. Безмолвие и усталость речным туманом растекаются над миром.
Провожает "невесту" до калитки "Дарибог".
- Что ж ты, Любица, холодна, сурова? Мужа названного не поцелуешь на прощание, не приласкаешь? - зубоскалит Хотен.
- Не муж ты мне, - отпихивает кулачком в грудь охальника девушка.
- А хочешь, стану? - искушающим черным огнем горят очи юноши.
Румянится солнцекосая, вежды долу опускает.
- Не шути так. Не гневи Божиню.
- Жди по осени сватов, Любица. Мое слово верное.
Не отвечает девушка. Смотрит беспомощно на подругу. Отворачивается Умила, губы досадливо кусает.
Люту будит тишина.
Льется сквозь слюдяное окно тусклый утренний свет. Падает на окованные железом сундуки, край стола, изразцы на печи, украшенную оберегами люльку, руку матери, свесившуюся с лавки - иссушенную, белую с темными ручейками вен. Сама мать в тени - неподвижная фигура под тяжелым стеганым одеялом.
Звенит в ушах у Люты от царящего в комнате безмолвия. Не шуршит жук в опилках: спит, холодом из-под двери тянет - хоть и кветень на двор пришел, не сдается зима, вьюжит. Крысы не скребутся в пустом погребе - разбежались давно в поисках сытой жизни.
Малая, надрывавшаяся с вечера, заглохла.
Тревожно Люте. Пару раз осторожно дергает бечеву, качая люльку. Тихо - ни писка, ни шороха. Таится Малая. Неуверенно Люта зовет.
- Ма?
Нет ответа.
Мать, как вчера в обед отдохнуть прилегла, до сих пор не встала.
Пить хочется. И кушать...
Люта сползает с лежака. Ежится от холода, вторую кофту поверх первой натягивает.
Тащит трехногую табуретку, забирается на стол. Сама себе наливает в кружку воды из тяжелого пузатого кувшина.
Люта уже большая - четыре зимы недавно исполнилось!
Водица талая, студеная, аж зубы сводит. Ледяным комом в пустом животе ворочается.
Смотрит Люта на берестяной короб. В коробе последние три лепешки - мука вперемешку с опилками. Рот слюной полнится - сглатывает девочка, через плечо оглядывается.
Мать объясняла: пока отец и другие охотники с Перевала не воротятся, Люта только одну лепешку в день съесть может.
Вторую седьмицу следопытов не видать, верно, заплутали в занесенных снегом горах.
Смотрит девочка на короб, сомневается. Лепешку лучше до вечера сберечь - на сытое пузо и уснуть легче. Решается: чуть-чуть зубом укусит, а остальное спрячет...
Крошки собрала, пальцы облизала. Опомнилась: половинка сиротливо на дне лежит. Разворчится мать на непослушание, лучше сразу сознаться - меньше перепадет.
- Ма?
Задвинула Люта короб, задумалась. Стынет изба, надо печь топить, да кресало высоко - не дотянуться.
Скрипит наст под тяжелыми шагами. Кто-то бродит за стеной.
Радость в душе вспыхивает пополам с надеждой. Неужто отец пришел?! Будет нынче на ужин вкусное, текущее горячим жиром по рукам мясо! Будет мать напевать колыбельную, сидя у растопленной печи. Будет Малая улыбаться двузубым ртом. Уснет Люта на отцовских коленях, до отвала наевшись!
Предупреждала мать: лихое время лихих людей плодит. Не спеши отпирать чужаку дверь - убедись сначала.
Забыла девочка все советы мудрые. Скидывает засов, на порог выскакивает. От яркого света да дохнувшего в лицо мороза глаза слезятся - не сразу Люта разбирает, кто перед ней. А поняв, пятится в страхе.
Воспоминания о дурном сне жабой грудь давят.
Подбегает к окну Любица, ставни отворяет. Свежий ветер с лугов горькой полынью пахнет, разгоряченный лоб холодит.
Заря липеньским медом по полям растекается. Заливаются соловьи в саду, последние трели выводят. Дерет горло петух в курятнике.
Утихает сердце в груди, не рвется более на волю.
Хмурит лоб девушка, сердится на Хотена. Вторая седмица с Солнцеворота пошла, не дает балагур Любице покоя. Скалит зубы при встречах, шутками скабрезными в краску вгоняет. Давеча частушки под окном, словно кот травеньский, орал - солнцекосая ставни закрыла, а всё одно чуть со стыда не сгорела.
А вчера подловил у околицы, проклятый, напугал так, что сердце в пятки рухнуло. Вот и мерещится всякая бисовщина после.
Вздыхает Любица, щеки маковым цветом рдеют. Умен, смел и ловок Хотен, этого не отнимешь. В хозяйстве мастак, на лицо не дурен. Мил он солнцекосой, а все же сомнения древоточцем сердце девичье гложут: как всю жизнь с ним под одной крышей прожить? Как угадать, он ли суженный, Божиней в пару ей предназначенный?
Сердится на себя Любица, мысли прочь гонит. Не зря люд фартовой зовет, так почему судьбе не ввериться - коли сдержит обещание, по осени пришлет Хотен сватов, так тому и быть.
Мычит корова, дойки требует. Опоминается Любица: сколько прохлаждаться-то можно, в грезах витать? Делу время, не зря народ глаголет, час потехе.
Зноем льется полуденное солнце на луга, мир слепящим светом наполнен. Гладит суховей траву, качает иван-чай в овражке. Пьянящим дурманом дышит свежескошенное сено - по такой жаре к вечеру в стога верстать пора будет. Прыскают из-под ног ящерки и мыши-полевки. Порхают бабочки-крапивницы. Ворон на ветке голову склонил, наблюдает, черный глаз бусинкой блестит.
Косцы в теньке спрятались, отдыхают, небылицы травят. Главный сказитель у них дед Аким. Пацанята несмышленые раскрыли рты, внимают. Любица подле отца сидит, ромашки в венок собирает, тоже прислушивается.
- Далеко-далеко, на краю мира, есть земли, гнев Божини навлекшие. Земли те хлебов не родят, а потому мертвыми зовутся.
- Дальше Заозерска? - перебивает звонкий детский голос.
- Дальше, много дальше. Дюжину дней идти непрерывно надобно, а затем еще две дюжины, тогда и доберешься до края мира.
- А в какую сторону? - дотошно уточняет мальчишка. - За солнцем али против?
- В любую. Цыц, воробей! - сердится рассказчик. - Не сбивай с толку!
Шелестит старый вяз. Жужжит шмель, бант на косе с цветком перепутав. Бает рассказчик.
- Страшное место - земли те. Водится в них нечисть всякая, от которой доброму человеку бежать без оглядки следует. Вершится волшба страшная: не убьет сразу, так скверной кровь испоганит - сам от гнили легочной аль язв не скончаешься, детишки уродцами народятся. Дурное место, одно слово.
Повертел дед Аким трубку, закурить примеряясь, да убрал - жарко.
- Правит мертвыми землями могущественный Чародей, которому огонь и ветра подвластны. Сила колдовская его огромна: глянет недобрым оком - сам себя запамятуешь, зверем диким по лесам-полям бегать будешь, родных и друзей не узнавая.
Ходит ворон по ветке. Треплет языком дед Аким.
- Подчиняются бису Черные Всадники, что Бездушными зовутся. Неведома им ни любовь, ни жалость. Скачут по деревням да селам, ищут, значит, ребятишек солнцем отмеченных, которые Чародею ихнему служить будут. Они и брата деда моего забрали, больше никто пацаненка не видел.
- Брешешь небось, Белебеня, - лениво сплевывает отец Любицы.
- Божиней клянусь, собственными глазами зрел: недалече, как третьего года, по лугам мимо села Всадники промчались. Хорошо мимо-то, уберегла Заступница. А то дочурку твою-то заприметили бы, - хитро прищуривается Аким на солнцекосую. - Говорят, девок им не надобно, конечно, но кто знает, кто знает.
- Уймись, говорю! Ишь язык без костей мелет!
Слышатся Любице раздраженные нотки в голосе отца. Батькина дочка она, единственная, любимая. Окромя нее не подарила Божиня родителям детей, а которых подарила - всех в младенчестве прибрала.
Заступница и на Любицу глаз положила, в отрочестве, года два как раз минуло, в чертоги светлые увела - потому и на земле отыскать не могли пропащую, потому и не помнит девушка, где девять дней обреталась. Да смягчилось сердце Божини от слез горьких, родительских, смилостивилась: вернула дочь. Не одну седмицу опосля Любица дурная ходила, никого вокруг не узнавая, и лишь спустя немалый срок опамятовалась.
Оттого и матушка седая как лунь. Оттого и ворчит батя, что переживает, вновь потерять боится.
- Хватит ребятню понапрасну пугать. Небось перепутал Всадника с кобелем диким. Совсем к старости ослеп? Или самогона налакался по уши?
- Мне хоть годков поболее твоего будет, да глаз - алмаз, что у ястреба! - горячится баячник.
- Кра! - срывается ворон, летит на запад.
Переругиваются мужики. Тревожно Любице. Предчувствие неясное душу гложет. Чует сердце: не к добру о Черных Всадниках дед Аким, разговор завел. Ох, не к добру!
Солнце с горизонтом милуется. Пыль дорожная под колеса ложится. Скрипит груженая телега, перебирает копытами каурая лошадь.
Правит твердой рукой дед Аким. На возу три девицы - Любица, Неждана да Умила. Потрудились на славу, сено в стога сгребая. Умаялись, лежат обессиленные.
Молчит Умила, губы поджала, на вопросы не отзывается.
Молчит Любица, задумалась: избегает ее в последнее время подруга, делами срочными отговариваясь - ни за ягодами не зовет, ни песни на зорьке тянуть, ни посплетничать о своем, о сердечных волнениях тайных. Исподлобья косится да отворачивается при встрече, будто в чем виновата перед Умилой солнцекосая.
Балакает Неждана, потешки веселые травит, но и она вскоре запинается, на тишину в ответ наткнувшись.
Усталость по членам растекается. Стрекочут кузнечики в траве. Небо над головой покачивается.
Дремлет Любица...
Дремлет Люта, сумраком осенним да шелестом дождя убаюканная. Слышит сквозь сон разговор в сенях.
- Оставь девку! Полноте сюда ходить, понапрасну покой ее тревожить.
- Захлопнись, Елдыга, - обрывает властно мужчина. - Долг за тобой. Услугу ты мне обещала, а нравоучения при себе оставь.
Бьется сердце Люты чаще: Родомир вернулся! Иногда по несколько дней гостит он в хижине ведьмы, иной раз седмицы напролет его не видать. Скучает Люта по Родомиру, хоть и не балует ее лаской. Хоть и ругает за ошибки часто, все равно скучает.
- Долг я сполна оплатила, сироту твою приблудную вскормив. А ты все же старуху послушай. Старуха жизни поболее тебя видала, хоть и шастаешь ты в пустоши, где никто, окромя мертвых да тварей проклятых, не ходит. Не пристало девке мечом махать, жизнь на версты дорожные разменивать! Хочешь, просватаю ее выгодно? Хоть и бесприданница, красотой возьмет - ежели с умом за дело взяться.
- Ей иное будущее наша встреча уготовила. Как возраст придет, служить ей Господину, хранить покой земель благих.
Знает Люта судьбу свою, подробно объяснил Родомир в тот давний день, когда из селения родного единственную выжившую забрал. На пятнадцатое лето испьет девушка мертвую росу да возьмет в руки клинок, серебром окованный. Будет защищать вместе с Всадниками земли, милостью Божини отмеченные, сдерживать темную магию. Без пощады истреблять тварей мерзопакостных, людям вредящих.
Пугает Люту близкое Посвящение: колдовская вода силу и молодости век дарит, но взамен любых чувств лишает - страха и скорби, жалости и сомнений. Любви тоже. Одна верность Чародею останется, верность, что только смерти порушить дано. Не выжить в проклятых землях иначе.
Страшно Люте, но только так ей быть с Родомиром вместе.
- Сам глаз положил, делить ни с кем не хочешь? - смеется мудрая ведьма. - Полноте! Тебе любить не дано, Всадник Ворона. Беду навлечешь и на себя, и на нее...
Очнулась Любица, не поймет - был ли разговор взаправду, или то морок, вечером навеянный. Шепчет: "Люта", - как ледяное сердечко в ладонях греет.
- Любица, а Любица! Кто тебе полюбится?! - зубоскалит Хотен в открытом окошке. Два дня где-то пропадал - ни слуху ни духу. Глянь, явился - кафтан не запылил. Кто кобеля на двор-то пустил?
- Оставь, Ащеул! Свет белый не загораживай! - ворчит девушка. Мнется тесто под сильными умелыми руками - будут вечером пироги с капустой да ранними яблоками. И на долю Хотена испечет, возможно.
- Любица, а Любица! Гулять пошли!
- День на дворе, дела на столе. Некогда мне.
- Так не сейчас, на зорьке выходи за околицу.
Молчит Любица, тесто зло месит. Матушка наказывала, нельзя парням слабину давать. Улыбнешься благосклонно, на прогулку раз-другой согласишься. До поцелуев дело дойдет, а там и до срамного недалече... Парни-то до девичьей красоты влюбчивые, но ветреные - получат свое, натешатся вдоволь и охладеют.
- Что ж неприветливая ты такая, Любица? Я тебе и гостинец приготовил.
Косится Любица. На подоконнике пряник мятный лежит, сердце в карамельной глазури. Вот, оказывается, где Хотен пропадал: небось к купцам на ярмарку ездил. Краснеет девушка.
- Забери. Мне подарков дорогих не надобно.
- А то не подарок, - подмигивает прохвост. - Мена. Пирожков с капустой страсть как охота. Да чтоб румяные, с пылу с жару. Занесешь ввечеру?
Не успевает Любица откликнуться - исчезает парень, будто ветром сдуло. Один пряник остается - лежит, взгляд притягивает.
Накрывает тесто льняным полотенцем солнцекосая, руки от муки отряхивает. Пряник берет, задумывается: и воротить бы, неприступность хранить, как матушка велела, и дар от чистого сердца, а такие не принимать - Божиню гневить. И попробовать, чего скрывать, хочется.
Отложила пряник на полку, облизнула девушка пальцы - сладкие! Слаще репы пареной!
- Любица, выйди на минутку!
- Умила... сейчас! Погоди чуток!
Заметалась по избе, прибираясь спешно. Растрепанная выскочила во двор. Две седмицы, с Солнцеворота, Умила Любицу избегала, а теперь сама зовет. Смотрит фартовая на подругу: посмурнела та, осунулась, под глазами тени залегли - не иначе больна чем.
- Пройдем до озера, поговорить надобно.
Под пологом леса царят зеленые сумерки. Серебрятся кружева паутинок, между сосновых стволов натянутые. Огнем горит собачья роза. Мнется мох под ногами. Черника среди кустиков темнеет - набрать бы, да лукошко дома осталось.
Берег глинистый, крутой, скользкий. Озерная гладь стеклом застыла, облака отражает. От воды прохладой тянет. На коряге ворон неподвижно сидит, прислушивается.
Неуютно фартовой, комок в горле дышать мешает. Сказывали, здесь ее без чувства и нашли.
- Умила? - зовет неуверенно Любица. - Воротимся давай! Дурно мне.
Смотрит Умила - в тусклых глазах страх и отчаяние, руки молитвенно к груди прижаты.
- Не губи! Не забирай моего Хотена! Дороже жизни мне он!
Озаряет Любицу: вот почему подруга стала неласкова, забавам прежним не рада - съедает ее любовь безответная и зависть к удачливой сопернице. Как тут дружбу сохранить? Где слова найти, чтобы костер ревности потушить, пока вреда не причинил?
- Глупая, что ж ты раньше печалью не поделилась? Перетолковали бы по душам, решили миром между собой.
Тщится обнять подругу солнцекосая. Не дается Умила, не слышит слов, все одно, как безумная, твердит.
- Не нужен он тебе. Ты ведь мне мстить явилась?! За то, что с берега случайно спихнула. Что сбежала тогда, испугавшись, в беде не помогла. За то, что никому не сказала.
Падает на колени Умила, платье в грязи пачкая. Мнет пальцами подол, щенком-цуциком в глаза жалобно заглядывает. Кружится голова у Любицы, не понимает она.
- Пожалей, русалка, не губи! Возвращайся в озеро, спи в покое. Свечку поставлю, денно и нощно Божине молиться буду. Чем скажешь, грех искуплю!
Грех... стучит страшное слово кровью в висках.
Встрепенулся ворон. Треснула ветка.
Оборачивается испуганно Умила, дрожит, шепчет.
- Медведь.
Ошибается подруга. Видит солнцекосая Черного Всадника, что под сенью деревьев прячется и на нее голодным волком смотрит.
Падает Любица. Земля с небом местами меняются. Застит глаза тьма.
- Ты нарушил Закон, Родомир! Жалость в сердце пустил: к девке из мертвых земель привязался!
Висит солнце в зените, жжет злыми лучами тени на площади - не спрятаться, не скрыться. Полуночный мрамор и серебро - неприступным обелиском чернеет башня Чародея, небеса острым шпилем подпирает. Молчат Всадники Ворона, окружили угрюмой стеной, зря маковки кострами золотыми пылают. Держат за ворот Люту грубые пальцы незнакомого воителя, тычут ей, обвиняя, в стоящего супротив Родомира.
- Твоя слабость погибелью для всех нас обернуться может.
- Охолонись, Военег! Дай объясниться сначала, - мрачен заступник Люты. - Ослеп? Не видишь разве, лаской Божини девушка отмечена. Единственная в голодную зиму выжила. А коль так, Всадником станет. Я тренировал ее, ратному ремеслу учил.
- Куда эдакому заморышу меч? Разве удержать сможет? - стальными кандалами сжимают пальцы мужчины запястье-тростиночку. - Маленькая она слишком - не справится ни с девой речной, ни с мороком. О других и не говорю даже.
- Мала да удала, - возражает Родомир. - Ты ее испытай, прежде чем голословить.
- Дурное дело ты затеял, - качает головой седобородый Всадник. - Не совладать девице с мертвой росой, выжжет из нее стержень вместе с страстью. Нам проще отказаться от чувств, мужи разумом живут, а жены - сердцем.
- Раз пользу в ней нашел, на суд Чародея сразу должен был привести, - не унимается Военег. - Ты же, словно тать сокровище, скрыл девчонку в глуши лесной. По поступкам отвечают, не по словам, а поступки таковы, что иных доказательств вины не требуется. Закон нарушен, Родомир!
- Закон нарушен! - вторят Всадники.
Скрипят, отворяясь, врата башни. Спускается по высоким ступеням Чародей. Худой, длинный что каланча, черные одеяния по ветру развеваются. Лицо сердитое, хищное, нос крюком - точь-в-точь ворон.
Расступаются Всадники, уважительно головы склоняют. Один Родомир дерзко очей не прячет.
Встречаются взглядами воин с Чародеем. Тишина звенит над двором. Шуршанием песка осыпаются минуты.
Власть колдовскую никакому упрямству не преломить. Подчиняется Всадник своему Господину - преклоняет колено.
Оборачивается Чародей, не мигая, смотрит на Люту. Стынет под ребрами у отроковицы, замирает душа мышью в кошачьи когтях. Видит луна, что в волшебных глазах прячется, все тайные девичьи желания-помыслы.
- Завтра пройдет она обряд Посвящения, испьет колдовской воды. В схватке смертельной с Родомиром докажет, готова ли стать одной из стражей моих. Коли истину глаголит Всадник, справедливое наказание понесет он за грех свой. Нет - собственными руками ошибку сможет исправить. Так сказал я, Ворон, и слово мое нерушимое!
- Любица! Любица, очнись!
Открывает глаза солнцекосая, морщится от капель воды на ресницах. Неждана улыбается облегченно.
- Опомнилась наконец-то! Я уж за знахарем бежать собралась, да как тебя одну тут бросить без присмотра.
- А Умила где? И Всадник Черный?
- Умила-та, как ветка треснула, с места сорвалась и драпать - одни пятки сверкали. Ишь трусиха! - качает головой Неждана. - А Всадников я тут не видала. Не было никого, окромя нас.
Садится Любица, всматривается в затаившийся лес.
Шуршит листва, дрожит зеленый сумрак. Перекликаются сойки, кукушка года чужие считает. Запах тины и сырой земли ноздри щекочет.
Неужто и впрямь почудилось?!
Ворон и тот исчез.
- Слыхала я все, - мрачнеет Неждана. - Ты слова-та близко к сердцу не принимай. Совсем дурная стала Умила, бисовщина и вражьи козни всюду мерещатся. Она по Хотену давно сохнет, да сын лесоруба на тебя глаз положил, вот помутнела рассудком-та.
Спокойно озеро. Круги по воде рябят - рыба хвостом ударила.
- Счастье на чужом несчастье не построишь. Если мил ей парень, уступлю дорогу. Отважу от двора.
Сказала, а самой горько стало. Лестно девушке, чего греха таить, навязчивое внимание, ухаживания приятны.
Вторит мыслям Неждана.
- Неужто совсем Хотен тебе не люб?
Молчит Любица. Думает: парень ли ей по нраву или его интерес? Коли другой кто ей пряник пожалует, так же тепло на душе будет?
Любит ли Хотена Любица, как Люта из снов Родомира?
По-своему истолковывает ее немоту Неждана.
- А коли люб, в угоду другим не отступайся. Само навстречу идет - бери. Счастьем, небом дарованным, жертвовать негоже - осерчает Божиня.
Улыбается робко Любица: права ить Неждана. Верно матушка говорит: многие думы - многие печали. Волнения напрасные что звезды на небе - душу тревожат, а не тепло от них, не холодно.
Коли счастье в руки упало - береги его пуще зеницы ока!
Лето - пора горячая, честному человеку отдыхать не пристало. То поливка, то прополка, то гусениц с капусты гонять люд идет. Ягод-солений на зиму закатать, дров нарубить и в поленницы уложить, о скотине позаботиться, сена вдоволь припасти.
Мелькают дни, бегут ретивыми жеребцами - не поймать, не углядеть. Кипит работа в руках Любицы. За что солнцекосая ни возьмется, все у нее получается.
Юность - пора влюбчивая.
Милует-балует зазнобу Хотен. Любица хоть и строит недотрогу, лишнего не позволяет, все чаще улыбается в ответ. Неждану послушала: страх-сомнения отринула, сердце распахнула навстречу счастью. Гуляют под локоток Хотен с Любицей - только слепой чувств между двумя не замечает. По пятам шепотки крадутся: быть осенью свадьбе знатной, широкой!
Все у фартовой славно да гладко.
А только хмурится часто. Нейдет из ее памяти разговор с Умилой, что к тетке двоюродной в Заозерск охолониться сослали. Отравляет безоблачное будущее, как заноза - пока не вырвешь, так и будет свербеть.
Тянет солнцекосую на озеро, будто и правда русалка она.
С делами по хозяйству закончив, бежит Любица вечерней зорькой в лес. Садится на берегу, на воду застывшую глядит.
Понять хочет, что два года назад случилось? Не дает покоя, вертится воспоминание, что та рыба - видеть видишь, а голыми руками не возьмешь.
Спокойна озерная гладь, отражается небо в воде. Туман дымкой по самой поверхности стелется. Качаются камыши.
Тихо. Изредка щука плеснет, да ворон каркнет.
До темноты сидит девушка, ждет непонятно чего. Лишь когда ночь поля укроет, к дому возвращается.
Золотит солнце листья. Близится последняя страда, а там и праздник Урожая недалече, и сватов пора ждать будет.
Манит озеро вопросами без ответов.
- Любица-красавица, кто тебе нравится?! - разрывает тишину смех Хотена. - Что ж ты от света бела прячешься? Диким зверем по лесам бродишь.
Вскакивает девушка, озирается испуганно. Вокруг чащоба глухая, на пять верст ни души. Кричи не кричи, помощи не дозовешься. Да и нужно ли звать-то?
- Что шугаешься, словно я бис какой? Не боись, не обижу, - садится лесоруб на берегу, глядит на воду. - Понять хочу, что жену мою будущую тревожит? Отчего из объятий ласковых она сюда спешит?
Подумала Любица, рядом пристраивается. Еще покумекав, голову на плечо Хотену склоняет. Сознается.
- Не дает мне одно чувство покоя. Будто что-то важное потеряла я здесь и забыла о том.
- Былое былому оставь. Брехала Умила, в русалку влюбился, - глаза в глаза Хотен смотрит. Чувствует фартовая, как жар к лицу приливает. - А по мне, хоть русалка, хоть полудница коварная! Сердце мое похитила ты в ночь Солнцеворота, и другой, окромя тебя, мне не надобно.
Закрывает глаза солнцекосая, подается навстречу.
Сладок поцелуй Хотена, что тот пряник...
А все же прощальный поцелуй Родомира слаще был!
Вырывается Люта-Любица, прочь бежит.
Синева небес - в глазах, на Люту смотрящих. Тепло солнца на коже - воспоминание о родных руках, запястий касавшихся, жар клятв взаимных звучавших.
Сталь кинжала Военега у горла отроковицы. Ветра северного плеть - властный голос Ворона.
- Брось меч, Родомир!
Медлит Всадник, не подчиняется слову Господина - ослабла власть Чародея над ним. В тот миг ослабла, когда нарушил он приказ: выкрал Люту накануне церемонии посвящения, с боем башню покинул да в бега пустился.
Поджимает дрожащие губы отроковица, держится из последних сил. Жгут глаза слезы бессилия - осколки надежды. Обещал заступник: в благих землях, в мертвых - неважно - найдется уголок, где двое укрыться смогут и жизнь вне бесконечной войны прожить.
Только не простили им бунт, не оставили - погоня на след встала и нынче днем настигла. Коротка была схватка. Как лев бешеный сражался Родомир, один с десятью, никто взять верх не мог. Люта подвела - мала еще, пятнадцать зим неполных, куда ей против опытных Всадников биться?!
- Брось меч! Коль девку свою мертвой видеть не хочешь, - угрожает Военег. Зол воин: хорошо потрепал его бывший товарищ.
Заполняет обреченность синеву. Падает из разжавшихся пальцев клинок. Смотрит Родомир на Чародея-Ворона.
- Отпусти девочку. Нет вины ее! Я сироту из погибшей деревни пожалел. Я ее от суда решил укрыть.
Набирает силу голос.
- Я Закон нарушил. Мне и ответ держать.
Молчит Чародей, размышляет - одинокий лебедь посреди озера кружит, кого-то ищет. Угрюмы Всадники, что, приказу подчиняясь, гнали беглого соратника, как волки оленя. Шепчет Люта беззвучно молитву Божине, просит оберечь-защитить человека, который единственно родным стал, и, если получится, ее саму тоже.
Качает головой Ворон.
- Смерть недавно по берегу прошла. Негоже косую по второму разу кликать, осквернять благие земли кровью.
Спускается Чародей к воде. Чудится Люте в глубине лик покойницы - бледное пятно среди золотых, точь-в-точь как у нее, кудрей. Бормочет задумчиво Ворон.
- Любица имя ее, значит.
Оборачивается. Дрожит отроковица под суровым взглядом лун-глаз. Прикосновение цепких пальцев холоднее льда.
- Проклятых земель дитя, а скверны в ней нет, видать, и впрямь, Божиня милует.
Улыбается внезапно ей Ворон - будто солнце на миг из-за грозовых туч показалось и тотчас обратно скрылось.
- Коли заступается за невинную душу Всадник, так тому и быть. Исправим ошибки - и свои, и прочие. Отыщется для тебя в благих землях место - станешь чужой дочерью и чужой подругой, чужой отрадой станешь. Отпустишь жизнь прошлую, как дурной сон.
Смотрит недобро Чародей на Родомира.
- Тебе искупление иное будет: за двоих нести вахту до самой смерти, защищать границу, благие земли - и девчонку, сердце теплом тронувшую, в том числе. Залогом твоей верности станет она - помнить будешь, но не увидишь никогда более.
Спотыкается о корень Любица, падает.
Сердце под горлом колотится. Жадно хватают губы влажный лесной воздух. Холодит земля разгоряченное тело.
Чуть-чуть отдышавшись, встает солнцекосая, озирается.
Чащоба кругом. Сосны скрипят, лещину ветер качает. Среди бурелома мухоморы краснеют. Шишки под ногами хрустят.
На трухлявом пне крупный ворон сидит.
Тревожно. Сумрачно, скоро совсем стемнеет - возвращаться домой пора, да только где он дом-то? Где озеро? Где Хотен? Где деревня? Бежала девушка, себя не помня, дороги не разбирая. Заплутала.
Ждет ворон. Стискивает зубы Люта.
- Следишь за мной, Чародей? Так знай же: одолела я колдовство твое лукавое! Все теперь помню!
Струятся смолой по древесной коре минуты. Молчит ворон. Неужто ошиблась Любица, за колдуна птицу обыкновенную приняла?
Осыпаются перья черным вихрем. Сидит на пне Чародей, в плащ зябко кутается, головой укоризненно качает.
- Вот же иные люди неугомонные создания! Чего тебе не хватало, девочка? Ни голода, ни поветрий чумных, гибельных в благих землях не ведают. Родителей немощь не одолевает. Подруга верная рядом, подсобить всегда готова. Замуж по любви собираешься... Живи счастливо, казалось. А нет, свербит в одном месте, тянет куда-то.
- Это фальшивое счастье! - дерзко выпаливает Люта. - Фальшивые воспоминания. Фальшивая жизнь, фальшивые друзья... все фальшивое!
- Где же оно фальшивое, коли от настоящего не отличить? - усмехается лукаво Чародей. - Иль настоящая жизнь на границе бесконечную вахту нести? Со смертью в прятки играть?
- Родомир...
- Родомир для того рожден был, а тебе иную судьбу выторговал, - наклонился ближе Чародей. - Я могу исполнить твое желание. Твердо решишь ко мне на службу идти, отказывать не стану - не дело отказывать тем, кто других защищать стремится. А подумай сперва... о родителях своих подумай. О подругах. О молодце добром, что по берегам озера тебя ищет. Коли дом нынешний выберешь, подсоблю, так и быть - забудешь, что вспомнила. Вновь в безмятежное русло течение дней вернется.
- Я...
Осекается Люта.
Не родная кровь она, а ведь дочерью ее родной матушка с отцом считают. Разобьет правда им сердце, не вынесут нового горя - кабы за покойной Любицей в пресветлые чертоги Божини не последовали.
Загрустит Неждана, подруга милая.
Хотен... Поцелуй его до сих пор огнем на губах горит. Вспоминаются девушке дни, проведенные вместе - шутки, смех, улыбки веселые. Спрашивает солнцекосая саму себя: неужели грош цена тому времени?
Рвется сердце на волю, стремится на встречу с Родомиром.
Только для того ли ее Всадник защищал, чтобы она все своими руками порушила? Беду и себе, и другим принесла?
- Так что выберешь ты сама, Любица? - смех веселый Чародея над лесом звенит, в ушах отдается. Знает ответ уже проклятый. - "Фальшивое" счастье или горькую истину?
Может, и повесть. Честно говоря, критерии, что считать рассказом, а что повестью, довольно расплывчаты, так что работа легко относится и туда, и туда.
Главы в принципе можно выделить, но выглядеть они будут весьма куцо — 2-3 странички.
Финал очевидный, на мой взгляд. Он не пришел бы сам к ней, если бы знал, что она останется с людьми. Так как он не из тех, кто тратит свое время на пустяки. Он пришел за ней сам и он знает ответ. Так что все очевидно.