Серый снег

Тексты песен, использованных в произведении, принадлежат авторам: Наталье О’Шей, К. Баринову, О. Лишиной. Авторы «Серого снега» благодарят группу «Мельница» за вдохновение.

 

***

Ночью выпал тёмно-серый снег. Мягко приглушив звуки, он обернул непривычной пепельной вуалью большую дорогу, два десятка покосившихся домов и стоящий чуть поодаль трактир. Странный снег оседал на окнах, скапливался на крышах, совершенно как обычный белый.  Да он и не отличался от привычного ничем, кроме цвета. Такой же холодный, так же растекается противными струйками, если попадёт за шиворот, да и на вкус тоже обычный, детвора это проверила тем же утром.

Старый трактирщик Мыцик и вовсе не стал забивать седую голову странностями природных явлений, он поправил на поясе кисет с кресалом, стряхнул накопившийся на крыше амбара серый сугроб прямо в бадью и, раз на десять шагов останавливаясь, чтобы выпрямиться и потереть кулаком больную спину, пошёл ставить посудину на огонь.

***

Седые от снежной пыли лошади, недовольно прядая ушами и фыркая в ответ на окрики кучера, нехотя тянули за собой дорожный экипаж. Тускло светящий фонарь едва освещал лица и фигуры сидящих внутри мужчин. Впрочем, они были давно знакомы, а значит, никакой надобности разглядывать друг друга у пассажиров не было. Один кутался в видавший виды чёрный плащ и поминутно вздрагивал от сочившихся из-под дверцы струек холодного воздуха. Второй, одетый в мохнатую шубу, засунул руки в рукава на манер муфты и выглядел как огромный взъерошенный воробей, впечатление портили только густые рыжие усы, свисающие до подбородка.

Кучер сдвинул слуховое окошко в экипаж, запустив туда новую порцию ледяного воздуха со снежинками, и прокричал:

— Господа, снег усиливается, прошу сделать остановку.

— А далеко ещё до города? — уточнил пассажир в плаще.

— К утру едва доедем по такой погоде.

— А до ближайшего жилья?

— Залески вот-вот должны появиться.

Через мгновение, словно в ответ на слова кучера, послышался лай собак, а в воздухе разлился запах дыма — тёплые и привычные признаки человеческого жилья. Лошади, почувствовав скорый отдых, потянули дружнее, и через лучину[1]экипаж, окутанный серым снежным облаком, ворвался в деревню.

В этот момент «воробей» шевельнулся и, воровато оглянувшись на слуховое окно, кивнул мужчине в плаще. Тот так же молча достал из-под полы длинную сухую ветку. Бледным замерзшим пальцем вытащил из щели под сидением смесь искрошенных старых листьев и пыли, насыпал этот мусор на ветку и переломил её. Та хрустнула, сломавшись пополам, и в этот же момент упряжка словно наскочила колесом на крупный булыжник. Раздался треск, и экипаж, накренившись, остановился.

 

***

Покланец размашистым движением закинул на высокую снежную гору ещё толику. Работал он старым шуточным щитом. Неказистым и пощепленным за годы тренировок, но в качестве снежной лопаты вполне пригодным. Отошёл на пару шагов, оценивая свои труды, и начал утрамбовывать и выравнивать тем же орудием ступени для подъёма.

Отдыхал он тут же, присев на торчащий из-под снега промороженный корень, на который предусмотрительно набросил овчинный тулуп. Работа грела лучше меха, а подхватить недобрую болезнь, посидев на холодном, можно куда быстрее, чем простыть на морозе, выколачивая очередную трубку.

Вот и ещё раз Покланец выстучал остатки табака из трубки и сунул её в специальный нагрудный карман. Сбившаяся повязка на миг открыла пурпурный шрам, похожий на замысловатую надпись. Мужчина поправил её, надёжно укрыв старую рану, поднялся и вернулся к работе.

Глухо мурлыча в усы что-то неразборчивое, он довершил ступени и начал формировать жёлоб. Через полчаса осталось только полить конструкцию колодезной водой, будет завтра ребятне радости.

У Богумила на соседнем дворе сначала заворчала, а потом зашлась в истошном лае свора. Цыкнув на высунувшуюся в окно жену, Покланец вышел к плетню и, напрягая глаза, уставился на окраинный ельник.

Спустя минуту там показалась четвёрка лошадей, увлекающая за собой дорожный экипаж. Не доехав всего четыре дома до трактира, карета подпрыгнула на ровном месте, точно на ухабе, неловко просела на угол и начала заваливаться.

Опытный кучер направил лошадей в сторону и тут же резко осадил. Экипаж остался стоять, скособочившись, чудом, а точнее, рукой мастера, не опрокинувшись.

У Покланца заныл старый рубец на левой лопатке. У иных зажившие раны к перемене погоды болят, суставы тянет к холодам, а у него занывший, а потом словно налившийся огнём шрам всегда точно определял близкую ворожбу или творимую магию. Покланец накинул припорошенную снегом доху на плечи и быстрым шагом направился к упряжке. Из дверей экипажа выглянул пассажир в объёмистой шубе и, пока они переругивались с кучером, Покланец успел дойти до места аварии.

— Доброго вам вечера, гости дорогие, — начал он ещё на подходе, прерывая брань кучера с пассажиром.

— Да ты есть смеёшься?! — тут же взвился «меховой», да и кучер приподнялся на козлах, в этот раз полностью согласный со своим клиентом.

— Ничуть! —  усмехнулся Покланец. — Вот ежели б вы оторвали рессору лигах в двадцати отсюда, в сосновнике, например, вечер был бы недобрым. Но окромя волков вам бы никто этого не сказал.

С этими словами мужчина вытащил трубку и принялся ловко её снаряжать.

— Стало быть, добрый вечер, гости дорогие, — повторил он, усмехаясь в усы.

Пассажир, кажется, оценил своеобразный юмор Покланца, спрыгнул на заснеженную дорогу и ответил уже спокойно:

— Тогда и тебе вечер добрый, мил человек. А подскажи, любезный, где тут можно остаться на ночь? — он оглянулся на покорёженный экипаж и поправился. — На три-четыре ночи остановиться?

— Подскажу, конечно, — кивнул Покланец, раскуривая трубку, — вон за три дома трактир. Вы, господин…

— Хайнрих!

— Вы, господин Хайнрих, ступайте к нему, а я помогу вашему кучеру экипаж распрячь и вещи туда отнести. Не забесплатно, разумеется.

— Ну, разумеется, — кивнул пассажир, выудил откуда-то из-за пазухи монетку, светло блеснувшую в лунном свете, и кинул Покланцу. Тот сноровисто поймал её.

— Ещё пару выдам, как закончите, — добавил пассажир и грузным, но скорым шагом направился к таверне.

Наёмник помог расклепать сцепку и вместе с кучером довёл коней до таверны. Пока кучер привязывал свою упряжку и втолковывал дворовому мальчишке, чем и как обиходить его коней, Покланец вернулся к экипажу. Он сразу заприметил, что позади привязан основательный дорожный сундук.

Он не планировал обносить гостей, это было не в его правилах, но взглянуть на пожитки, которые вёз с собой мохнатый колдун, было страшно интересно. Старый наговор наёмников под названием «Одним глазком», открывавший любую кладь, не тревожа замков, щеколд и охранных заклинаний, ещё не был дошёптан над сундуком, когда из кареты почти беззвучно вышел второй пассажир.

А ведь Покланец при всём своём опыте и сноровке даже не заглянул внутрь кареты. Глаза ему отвели, не иначе… За время, что понадобилось им с кучером для того, чтобы распрячь упряжку, любой человек пошевелился бы или вздохнул внутри неё. А поскольку этого не произошло, Покланец и не предположил, что внутри ещё кто-то есть.

Высокий, бледный и крайне худой мужчина с длинным суковатым посохом набросил капюшон на голову и подошёл к сундуку.

— Спасибо, что сняли с экипажа, — хрипло проговорил он. — Дальше не трудитесь, я сам.

С этими словами он выправил из сундука хитро спрятанные колёса, приподнял сундук с противоположной стороны и тоже зашагал к таверне. Колёса тут же увязли в снегу, но мужчина продолжал идти, не замечая веса разом отяжелевшей ноши.

Покланцу ничего не оставалось, кроме как пожать плечами и отправиться следом за ним — другой поклажи в экипаже не нашлось. Да он бы и не стал перечить этому господину, поскольку каждое сказанное им слово отдавалось в том самом заветном рубце Покланца, что на левой лопатке.

***

В то время, как экипаж, везущий двух пассажиров, приближался к селу с западной стороны, с восточной к Залескам двигалась открытая повозка, запряженная коренастой лошадкой. На повозке, закутавшись в меховые тулупы, сидели три человека. Они ехали уже давно, замерзли и проголодались, но, заметив вдалеке огни приближающегося жилья, изрядно приободрились.

— До сих пор не могу в толк взять, какого Одноглазого мы потащились в такую даль, — процедил сквозь зубы самый молодой из троих. — Говорил, расскажешь, когда в Залесках будем. Ну так вот они — Залески.

— Цыц. Мал еще отца поучать, — густым голосом ответил мужчина, правящий лошадью. Его борода покрылась изморозью, но он не показывал вида, что устал, и решительно поглядывал вперед. — Вон Никола слова за всю дорогу не проронил.

Молодой обернулся на Николу, который с угрюмым видом сидел, опершись на мешки, набитые товаром.

— Неудивительно. Ты ж ему деньги платишь. И зачем мы с собой этого барахла набрали? Сродуим не торговали. Ты сам не свой, как письмо получил…

Мужчина молчал, хмурился, но сын его, однако, не успокаивался:

— Или ты действительно в купцы решил податься? А? — насмешливо процедил он.

— Цыц, Корнелька! — уже не на шутку рассердился тот. — Сказано — расскажу. Позже. А пока молчи, да не выдай, чем мы обычно промышляем.

— Григор, гляди, местный идёт! — окликнул Никола.

Купец обернулся и увидел мальчонку. Тот стоял у обочины с охапкой веток и с любопытством разглядывал обоз.

— Эй, пацанёнок, где здесь постоялый двор?

— Да вона. Тот, деревянный. Дым, видите, над крышей, и окна светятся. Трактир Мицыка.

Остановившаяся на мгновение повозка сразу увязла в снегу странного серого цвета, так что усталая лошадь уже не справлялась, скользила, пытаясь продвигаться вперёд. Корнелий и Никола спрыгнули с повозки и стали подталкивать ее сзади. Благо, до проторенной деревенской дороги оставалось недалеко.

— Ну, мёртвая! — крикнул Григор и щёлкнул кнутом. Обоз скрипнул и двинулся дальше.

Корнелий забрался обратно, а Никола пошел пешком, чтобы не нагружать повозку. Купец помялся и решил всё же пояснить сыну:

— Торговые мы, тканями и мехами занимаемся! Понял? А если заварушка какая начнется — не лезь. Не нашего это ума дело! Если все хорошо пройдет, то мы знатный куш отхватим…

— Заварушка? От оно как!

— От так! — добавил Григор, спрыгнул с телеги, взял лошадь под уздцы и зашагал рядом с телохранителем.

 

***

— Что ЕЩЁ Вам угодно, сударыня? — на грани вежливости и хамства уточнил Мицык у гостьи.

В общем-то, он был в своём праве. Во-первых, она просидела уже весь вечер, но заказала лишь большую кружку эля и малую вина. Во-вторых, сидела она в компании с коричневым глиняным горшком, из которого торчал совершенно засохший цветок. Настолько высохший и пожелтевший, что его род и племя было просто невозможно определить. Ну и в-третьих, вино она потягивала сама, а элем поливала сухую землю того самого горшка. Мицык гордился своим элем. Он делал его сам, а не заказывал из города, как многие другие трактирщики. Одноглазому ведомо, из каких кошек его там варят, и настолько кощунственную трату своего драгоценного продукта, хотя и оплаченную гостем, перенести было трудно.

— Ещё вина, милейший, — не поворачивая белокурой головы, ответила женщина. Она, казалось, была полностью увлечена состоянием земли в своём горшке. Потом всё же повернулась к нему, и трактирщик на секунду остолбенел в свете ярких и почти прозрачной голубизны глаз. Гостья посмотрела на мужчину, правда, казалось, что взгляд её направлен куда-то вдаль, и добавила:

— И комнату я у вас сниму, пожалуй. На несколько дней. На двоих.

Мицык сбросил оцепенение, слегка поклонился и пошёл к своей стойке, бурча под нос: «На двоих, конечно, кто бы сомневался…» Однако, спустя всего лучину, вернулся к даме с заказанным вином и большим ключом, на кольце которого был выбит номер комнаты.

— Вторая дверь направо от лестницы, сударыня, семь монет.

Не успела незнакомка с цветком подняться наверх, как Мицык занял свое место за стойкой — он любил, облокотившись на нее, наблюдать за посетителями. В такой позе и спина меньше болела, и посетители вскоре переставали обращать внимание на хозяина трактира, словно он превратился в некую причудливую безмолвную статую. И порой выбалтывали такие секреты, которые совсем не были предназначены для чужих ушей. Трактирщик уже много таких секретов хранил, и, надо отдать ему должное, до сих пор ни одного не выдал.

Входная дверь распахнулась, впустив клубы морозного воздуха — под вечер ещё сильнее похолодало, и среди этого белого пара возникла женщина в светлой длиннополой шубе. Капюшон скрывал её лицо, но стать сразу выдавала в ней аристократку. Все разговоры мгновенно смолкли, а взгляды обратились на гостью: появление в забытых богом Залесках благородных дам — явление, подобное чуду.

Женщина, ничуть не смущаясь откинула с лица капюшон. Немолодое лицо сохраняло остатки былой красоты, но ещё заметнее на нём читались властность и сила.

Рядом с ней, по правую и по левую руки, словно из-под земли выросли две статные девушки, похожие друг на друга как две капли воды. Возможно, такое впечатление создавалось из-за одинаковой одежды — короткие полушубки и кожаные сапожки чуть выше колен. Светлые волосы у обеих собраны в косу на затылке. И выражение на юных лицах совершенно одинаковые — они с подозрением оглядели посетителей трактира, а те от греха подальше попрятали глаза, хотя, казалось бы, чего бояться девчонок-служанок.

Женщина приблизилась к стойке, приветливо улыбнулась трактирщику, но глаза оставались серьёзными.

— Приветствую, меня зовут Ольга. Мы с моими спутницами хотели бы снять комнату.

— Надолго?

— Нет, на пару дней… Скорее всего. В Залесках мы проездом…

Она резко замолчала. Мицык тоже помолчал пару мгновений, ожидая продолжения и, не дождавшись, пробурчал

— Десять монет!

Кажется, сегодня удачный день — давненько не бывало в трактире столько постояльцев.

— Тора, Хельса, несите вещи, - обратилась Ольга к девушкам, которые всё так же стояли у порога. И хотя она не повысила голоса, всем присутствующим показалось вдруг, что слова прокатились по тесному помещению нижнего этажа, словно гул, так что даже в ушах зазвенело. Которые списали это на духоту, которые на недосып, а кто и посчитал, что вот эта, последняя, кружечка эля, точно была лишней, и засобирался восвояси.

Дама со спутницами не стала заказывать ужин, а сразу отправилась наверх, отдыхать после дороги. Многие бы удивились отдыху, которому придались поднявшиеся в свою комнату женщины. Назвавшаяся Ольгой пропустила внутрь «служанок», вошла следом и заперла дверь. Девушки скинули милые шубки — под ними оказались лёгкие походные доспехи. И пока Ольга раскладывала на столе у окна травы и деревянные резные фигурки, они простукали и подёргали каждую доску в комнатке. Тайников и лазов не обнаружилось, так что одна, не раздеваясь забралась под одеяло и, судя по всему, моментально уснула, вторая тем временем встала у дверей, вытащив из ножен меч.

Ольга расставила фигурки по углам стола и достала из-за пазухи мешочек. Она встряхнула его и сунула руку внутрь. Достала, открыла ладонь и, увидев знаки на маленьких костяных табличках, судорожно вздохнула. Подняла глаза и сказала:

— Отец, мы нашли его! — она повернулась к стоящей на страже девушке — Хельса, переоденься, разведай что к чему, кто тут недавно и с какой целью!

— Да, госпожа! — ответила девушка и начала разоблачаться.

***

Кровь стекала в бадью, окрашивая воду в розовый цвет. С рук, с чёрного, покрытого серебристыми рунами камня, с намокающих на этот раз от воды рукавов, чужая кровь…

Леда замерла на нижней ступени лестницы. Она вцепилась двумя руками в перила и смотрела на мужчину, который сосредоточенно смывал красные пятна с рук и кожаных нарукавников. В её бирюзовых глазах проступила боль, она набухала влагой и проливалась на побледневшее лицо.

— Что…

Мужчина обернулся и выхватил из-за пояса короткий и широкий нож для разделки туш, впрочем, он тут же его опустил.

— А, это ты, Леда…

— Что ты натворил? Чья это кровь?

— Не твоего ума дело. Девчонка пострадала во имя блага.

— Не моего? Ты совсем спятил? Ты, — с еле слышного шёпота девушка перешла на крик — ты что, убил её! Ты…

Мужчина поморщился и посмотрел наверх, однако ни одна из дверей спальных комнат не пошевелилась, ни одна доска не скрипнула.

— Заткнись!.. Твоё дело играть на арфе и петь! С этого момента чтобы больше слова от тебя слышно не было. Поняла меня, женщина? Только песни! А сейчас уйди с моих глаз!

Девушка несколько раз открыла рот, порываясь что-то сказать, но вместо этого слёзы только брызнули сильнее. Она прикрыла лицо руками и убежала наверх.

Леда вернулась в зал только вечером, когда тот заполнился гостями. Покрытое пятнами нервного румянца лицо было умиротворено, слёзы не оставили следов на щеках, только покрасневшие глаза могли бы сказать о том, что еще недавно истекали слезами. Но ничего этого нельзя было разглядеть под глубоким капюшоном её плаща.

По лестнице, легко перебирая ногами ступени, спустился человек. Капюшон укрывал лицо до середины, плащ опускался ниже ступней так, что кожаный подбой волочился позади, оставляя широкую полосу в опилках, устилающих дощатый пол. Человек подошёл к камину и повернулся к сидящим в зале, придержав рукой покачнувшуюся увесистую арфу на плече. Инструмент заслуживал отдельных слов. Покрытый причудливой резьбой, он напоминал корабельную ростру настолько, что натянутые струны казались излишеством. Тёмно-вишнёвое дерево, покрытое лаком или отполированное до блеска прикосновением ладоней музыканта, отблескивало в свете каминного огня.

Бард словно в раздумьях пробежался длинными тонкими пальцами по струнам, не извлекая звуков, а затем откинул капюшон плаща и оказался девушкой. Длинные волосы волной плеснули из-под капюшона, укрыв бледную шею плотной пеленой цвета побежалой стали[2]. 

Девушка-бард вошла настолько тихо, что её заметили лишь в ту секунду, когда она, перестав беззвучно ласкать струны, запела. Её голос заставил стихнуть все разговоры в зале.

Ни земли, ни воды, ничего…
Замела метлой белый свет пыль…
И страшится теперь одного —
Как не стала бы небылью быль.

 

Кто грядет за пургой из обители молний,

Тот единственный мог бы проникнуть за край.

Так гряди из-за гор, из-за гневного моря,

И у этого мира её забирай, и навеки её забирай.

Смолк звон стаканов, и даже Мицык, наверняка не впервые услышавший пение девушки, замер на несколько секунд, сжав серую тряпку, которой полировал дубовую стойку. Потом недовольно покачал головой и вернулся к своему занятию, краем глаза отметив, что задняя дверь, ведущая во двор, приоткрылась.

Чуть скрипнув, дверь пропустила сначала высокого смуглого воина из охраны купца, а за ним одну из служанок пожилой дамы. Снова скрипнула дверь, закрываясь за вышедшими, и почти сразу за окном раздался громкий женский визг.

Сидящие у стойки завсегдатаи, успокаивающие вчерашний загул у стойки, разом посмотрели на Мицыка, словно собираясь услышать от него объяснение этому жуткому воплю. Залески всегда были тихой деревенькой. Ну, подерутся иногда парни да зашибут кого ненароком, не рассчитав силу, такое редко, но всё же случалось. Иногда скотину уводили со двора, голова регулярно жалобщиков выслушивал, журил их по-отечески и пропавшие гуси, куры и прочие животины почти всегда в тот же день возвращались в целости-сохранности. Часто дети яблоки, сливы с деревьев воровали, так на это никто и внимания не обращал. Но так, чтобы посреди белого дня истошно кто-то кричал, словно его убивают, такого ещё не было. 
Мицык, помялся и пробормотал: «кто-то бабу нерадивую учить вздумал!»

Он было решительно пошёл к двери, потом вернулся, снял со стены топор. Инструмент был не заточенный и служил украшением, наряду с вилами и мотыгой, висящими там же, но для устрашения и он сгодится. Посетители молчаливо потянулись следом. Испуг — испугом, а всё же интересно посмотреть, что там происходит, ну и как Мицык зарвавшегося мужичка учить будет.

Музыкантша опустила руки. Последний звук арфы, пронзительный и печальный, отзвенел в зале, слившись с пронзительным криком за окном. И замер в ту же секунду, что и он.

В возникшей суматохе никто не обратил внимания на то, что по лестнице, осторожно обнимая горшок с цветком, спустилась давешняя посетительница. То ли она тоже услышала крики, доносившиеся со двора, то ли просто решила спуститься перекусить. 
Она замерла на последних ступенях, потом вздохнула, словно должна совершить сейчас какое-то неприятное дело, и двинулась к выходу вслед за остальными. Певица проводила её взглядом, потом встала и медленно пошла вверх по лестнице.

Когда девушка, чьи глубина и прозрачность глаз так поразила трактирщика, попыталась выйти на улицу, ей это удалось не сразу. Люди, которые так торопились посмотреть на разборки Мицыка с нарушителем спокойствия, теперь жались друг другу, как испуганные овцы, не в силах сделать и шага с крыльца. Здесь же стоял охранник купца и служанка госпожи Ольги — Хельса.
Девушка с цветком с трудом протолкалась через толпу и увидела то, что нагнало на них страху. Наверняка никто из них ни разу не сталкивался с чем-то подобным. Да и кто сталкивался? Мицык был единственным, кто решился подойти ближе, но и он нерешительно топтался на месте, не зная, что предпринять. 
— Послали за головой? — спросила девушка, присаживаясь на корточки и набирая в руку пригоршню серого снега, заляпанного сочными алыми пятнами.
Мицык несколько раз кивнул, его подбородок трясся. Топор ходуном ходил в руке, так что девушка, не поднимаясь, протянула свободную руку и тихонько забрала оружие, положила на снег рядом с горшком. 
— Хорошо… 
Снег, неожиданно быстро растаявший в ладони, она понюхала, потом, не обращая внимания на вздох ужаса в толпе окружающих лизнула, а затем стряхнула оставшиеся несколько капель в свой цветочный горшок. Закрыла глаза и замерла, словно ей было совсем неинтересно смотреть на то, что открывалось взору.

А посмотреть было на что. Внутренний двор трактира, ещё недавно укрытый нетронутым снежным покровом, теперь напоминал бойню. Алые капли достигали даже крыльца, где столпились ошарашенные открывшейся их взору картиной посетители. Ближе к центру снег и вовсе уже утратил серый оттенок. Он был бурым, карминно-красным от крови. На земле, раскинув руки, лежала девушка. Её глаза незряче смотрели в небо, светлые волосы разметались. Лицо было единственным, что осталось нетронутым. Тело было изрезано, искромсано то ли когтями, то ли ножами.
— Как так-то? — перешептывались люди. — Кто-нибудь что-нибудь видел? 
— Не было тут никого!
— В воздухе растворился, отродье Одноглазого! — значительно произнёс кто-то.
— А кто эта убитая?
— Не знаю, впервые вижу!

Девушка, не слушая, осторожно ступая, пошла по алому снегу туда, где лежало на земле мертвое тело.
— Эй, ты куда это? — окликнул её Мицык, успевший немного прийти в себя. 
— Время уходит, — невпопад ответила та. — Вы хотите знать?
— Что знать? Ты кто вообще? — оторопел хозяин трактира, не поднимая, однако, глаз. Видимо, он совсем не хотел видеть вновь её яркие и такие странные глаза.
— Меня Вита зовут, — сказала она, словно это всё объясняло. — Верну её ненадолго, пока жизнь не выстыла. Время уходит. Вы хотите знать, кто её убил?
— Н-наверное, — Мицык даже заикаться начал. 
Разговоры стихли. О некромантах слышали, рассказывали истории, всегда оказывающиеся больше вымыслом, чем правдой, а уж наблюдать их за работой никому из присутствующих не доводилось. 

Вита сделала ещё несколько шагов, подошла совсем близко к мертвой девушке и вдруг, зачерпнув горсть снега, бросила ей в лицо. Скороговоркой произнесла: «venire et loqui!» По двору понеслась поземка, взметнула снег, пробежала по ногам тех, кто нашел в себе смелость приблизиться, заставляя их отступить.
Веки мёртвой девушки поднялись. Она не шевелилась, только глаза её ворочались, словно искали кого-то за пределами зрения, наконец, мертвый взгляд выхватил некромантку, наклонившуюся над её телом.
— Кто тебя убил? — спросила Вита.
Губы убитой зашевелились, не издав ни звука. 
— Громче!
Все, кто находился сейчас во дворе, затаили дыхание, боясь пропустить хоть слово. Они ожидали услышать имя убийцы. Но совсем иное…
— Забери… — произнесли бескровные губы. — Забери меня…
Глаза убитой закрылись, и больше она не произнесла ни слова.

***

«Совсем голова с ума съехал! — Ворчал Конрад, штатный дознаватель столичной стражи, седлая коня, — Как его там? Богумил. Имя-то под стать. Вечером пришло донесение из Залесков — деревни, что на старом тракте, и спустя всего час его уже отправили разбираться с происшествием. Ни на позднее время, ни на снегопад, ни на старые заслуги не поглядели. «Да было бы путное донесение, — с досадой причмокнул губами Конрад. — Примерещилось же деревенскому голове такое: "Допрашивали труп, да толку не вышло”. Ох и крепок нынче самогон в Залесках, не иначе как на прошлогоднем мухоморе настояли! «Освежевали молодку, как поросёнка на солнцеворот», — продолжал он бормотать выдержки из письма, выезжая за ворота. И, вспомнив, как его окончательно уничтожила фраза: «Деревенский наёмник обвиняет всех присутствующих магов!», Конрад пришпорил гнедого, направляя его в сторону Залесков.

Магичка, следовавшая за дознавателем, тоже подбодрила своего коня поводьями и понеслась вдогонку.  Следом за ними прибавили шагу и десяток конных лучников, приданных ему на всякий дурной случай. А то, что параллельно с конниками две лисы, переливаясь в лунном свете серебристым мехом, припустили за людьми, так этого никто не видел, кроме старого филина. Он вообще многое видел. Путников, идущих в город и из города, воинов, торговых людей, магов. Конных, пеших, на повозках. Стражников, скачущих по дороге, старый филин видел уже много раз, и даже этих лисиц, к слову сказать, вышедших из города две лучины назад во вполне человеческом облике, он видел далеко не впервой. Однако старый филин, как и всё его племя, никогда и ни с кем не делился увиденным, умножая собственную мудрость.

***

Рассвет застал Залески в состоянии, близком к бунту. Широкий проезд у трактира был полностью заполнен селянами и постояльцами. Напротив них высился на коне Конрад. Он судорожно сжимал поводья, иногда невольно натягивал их, заставляя гнедого пятиться. Дознаватель пытался урезонить толпу, а она урезониваться отказывалась наотрез.

— Я ещё раз вам говорю, с сего дня въезд и выезд из села воспрещён!

— Да ты кто таков будешь, указывать-то нам? Не граф, небось, раскомандовался!

— У меня грамота от главы столичной стражи!

— А нам-то что с того?!

Было по всему видать, что, если бы не скучающие поодаль лучники городской стражи, беседа закончилась бы самое малое намятыми боками Конрада.

— Вам, деревянным, неясно, что ли? Душегубец у вас завёлся, пока не найду его, никто никуда не поедет!

— Вот и забирай с собой всех приблудных из трактира, а мы тут всю жизнь прожили, и никто никого на куски не рвал!

Упомянутые «приблудные» стояли чуть поодаль в составе мохнатого мага с худым помощником, некромантки с высохшим цветком, пожилой дамы Ольги с двумя служанками, купца с сыном при оружии и их наёмника, тоже не с пустыми руками. За своими гостями стоял Мицык с давешним топором, блестевшим по лезвию свежей заточкой. Повариха трактирщика утомилась слушать пустопорожний трёп и, справедливо рассудив, что еда сама себя не сварит, уже уходила в сторону колодца, погромыхивая пустыми вёдрами на коромысле.

— Всех допрошу в порядке очереди — и местных, и проезжих.

— А дрова заготавливать кто за нас станет, покуда ты допрашиваешь?

— Какие заготовки, зима на дворе!

Спор закончила магичка, прибывшая с дознавателем. Она выехала вперёд, и гул сразу стих.

— Голову своего зовите, сядем в таверне и всё обсудим. Как с ним решим, так и будет!

Городские маги были скоры на расправу, так что ослушаться её не посмели.

***

В большой зале было непривычно тихо даже для утреннего часа. В дальнем углу, у самого камина, за тёмным потрескавшимся столом сидели четверо: Конрад, магичка, деревенский голова Богумил и увязавшийся за ними Покланец. Оживлённо начавшаяся беседа остыла быстро, а о разбитой сгоряча в самом начале разговора кружке с пивом напоминали только влажные опилки на полу.  Теперь собеседники молчали и мрачно перекидывались взглядами поверх стола. Тишину нарушил Мицык, звучно поставивший в середину стола четыре кружки с пенными шапками, со словами:

— Договорились ли господа, или изволите подать ещё?

Конрад устало посмотрел на трактирщика и вновь повернулся к голове:

— Богумил, ты уважаемый человек! Лет тридцать уже головой, судя по бумагам. Объясни, ты писал донесение с просьбой разобраться?

— Я писал, господин дознаватель!

Конрад хлопнул по столу исписанным свитком с печатью королевской стражи.

— Здесь написано: «Задержать всех, кто мог участвовать в жертвоприношении». Ты же не будешь мне говорить, что это не кровавая жертва?

— Похоже. По всему видать, Одноглазого призывали, а то и вовсе, богов древних!

— Любой из вас мог всё это устроить!

— Я дрова колол, Любодара подтвердит!

— Да она-то подтвердит, но с чего мне верить, что не вы вдвоём девку зарубили?

— Да пришлые это! Кому же ещё-то?

— Все пришлые не выходили из таверны. Они тут в зале сидели у твоих выпивох деревенских на виду или в номера ушли.

В разговор вклинился Покланец. Он, как бы между делом, отметил:

— Господин дознаватель, а не трудно же магу из номеров через окошко во двор спуститься!

Ему ответила магичка:

— Не сложно и не просто, не сложнее, чем селянину через забор перелезть! Не придумывайте трудностей там, где всё легко!

— Вы хотите просто? — окрысился Покланец, — вот вам просто: сколько на тысячу душ магов приходится? Едва ли один?

— Что-то около того, — ответил за магичку Конрад.

— Вот-вот, что-то около того. И в одну ночь в нашем трактире, где основные постояльцы — постельные клопы, и те с голоду дохнут, внезапно остановились аж восемь магов, из них одна — некромантка, которых я за свои годы ни разу не видел, только байки слыхивал.

— У вас придорожная деревня, Покланец. В этом нет ничего странного.

— Дорога, на которой Залески стоят, почти заброшена последние десять лет. Мы не на королевском тракте находимся! — отрезал тот.

— Подожди, — изумлённо раскрыл глаза Конрад.  — Какие ещё восемь магов? Господин Хайнрих с подмастерьем и госпожа Вита с.. эм… цветком. Итого — трое… ну, скажем, с половиной!

— Вы не учли двух служанок и госпожу Ольгу. Тоже, кстати, странные путницы. Говорят, что на отдых отправились. Через Залески, крайне любопытный маршрут! И ещё…

— А Вам-то откуда знать о том, что они маги, господин Покланец? — искренне удивилась магичка.

— Я нутром вашу породу чую, — скривился Покланец и невольно поправил повязку на лбу.

— Ладно! Дело тёмное, — внезапно вернулся в разговор Богумил. — Поговорю с мужиками, чтобы две седмицы за околицу не выходили. На большее не соглашусь. И никто не согласится: кому дров нарубить, кому в город съездить, да мало ли!

— По рукам, — обрадовался Конрад, — переговори с ними и возвращайся с подушным листом. Порядок построим, в котором буду опрос проводить.

Голова подобрал шапку со скамьи и вышел. Следом за ним выбрался из-за стола и удалился Покланец.

***

Конрад задумчиво потыкал носком сапога небольшой снежный нанос на крыльце. Двор выглядел запущенным. О том, что всего сутки назад здесь свершилось страшное злодеяние, напоминала лишь россыпь высохших кровяных капель на деревянном заборе. Снег во дворе был истоптан сотнями ног. Конрад крякнул с досады. Не иначе каждый житель Залесок почёл своим долгом потоптаться на месте преступления. Невозможно теперь было даже приблизительно определить не только возможные следы душегубца, но и место, где лежало тело.

— Где-то во-о-от тут, — давеча развел руками Мицык, указывая, по сути, на весь внутренний дворик.

Само тело, кстати, уже спешно захоронили на кладбище, объяснив это тем, что «освященная земля всю чёрную ворожбу примет». Можно было бы подумать, что жители Залесок специально чинили препятствия следствию, но Конрад за свою жизнь уже насмотрелся на темноту и суеверия, так что только рукой махнул с досады: деваться некуда. Может позже прикажет раскопать, земля стылая, ничего трупу не сделается, а пока займётся опросом свидетелей.

Первыми тело обнаружили охранник купца — Никола — и служанка — Хельса. На вопрос, чего ради их во внутренний дворик понесло, оба отвели глаза.

— Да какая разница! — вспыхнула Хельса под тяжелым взглядом Конрада. — Главное, что когда вышли — девушка уже была мертва.

— А кричала, выходит, ты?

— Я! — Хельса дернула плечом, словно сознаться в собственном крике для нее было куда более неприятно, чем в том, что с охранником купца они не только для бесед душевных стремились уединиться.

Толк от этой беседы, однако, был. Хельса и Никола смогли подробно описать, где именно и в какой позе лежала убитая. Девушка сама встала посреди двора, раскинув руки и свесив голову, изображая жертву, отчего по спине Конрада, который уже каких только ужасов не насмотрелся за бытностью свою дознавателем, пробежал холодок.

— Идите… пока, - прервал он Хельсу. — И Мицыка мне позовите!

Мицык вышел через минуту, вытирая руки о тряпку, всем своим видом показывая, что его оторвали от очень важного дела. Спросил, однако, благодушно:

— Ну, чего звал?

— Зачем молодку зарезал? — хмуро спросил Конрад. — Трактир твой, двор твой. Ты и убил, больше некому.

Брови Мицыка удивлённо поползли вверх. Потом он недоверчиво, словно услышал шутку, хохотнул.

— А то! — сказал он. — Вообще, я убивец, а трактирщиком так, притворяюсь. Дай, думаю, загублю своё дело и подозрение на себя навлеку. А то что-то скучно жить стало. Зачем, думаю, мне посетители с их деньгами? Верный же способ всех выгнать — девицу во дворике прирезать.

Он высился над Конрадом, добродушно ухмыляясь. Вита, девушка-некромант, которой Конрад уже успел задать пару вопросов, рассказала, что у Мицыка тряслись руки, когда он увидел убитую. Либо хорошо актёрствовал, либо правда ни в чём не виноват. На солиста королевского театра трактирщик не очень походил.

— Подставили меня, — тихо сказал Мицык. — Ясно же. Ну, в любом случае, я никуда бежать не собираюсь. Всегда на месте — за стойкой. А ежели помощь какая нужна — так тоже обращайся.

Конрад подумал и молча кивнул.

 

***

«…Сеченя пятый день, триста двадцать первого года от Большого Замирения. Допросный лист 17»

Перо, сухо скрипнув на длинном завитке цифры «7», пробороздило в бумаге полосу и продрало лист насквозь. Конрад закрыл покрасневшие от недосыпа глаза и швырнул перо на стол, где оно тут же оставило чернильное пятно. Допрашиваемый селянин продолжал бубнить, словно не замечая оказии дознавателя: «…знать не знаю ничего! Сиднем дома с женой весь день. У ей вон и спросите. У деток ещё. Из избы не выходил. По воду токма, ну за дровами ещё…»

Допросную комнату под лестницей, которую предоставил Мицык, дознаватель пока решил не использовать. И дело было даже не в тесноте — четыре кадки закрытые и одна початая, с квашеной капустой, заполняли кладовую-допросную почти на треть. В ней было душно — это раз, пахло квашеной капустой (и ясно, почему) — это два. Третьего пункта столичному дознавателю не понадобилось, чтобы не мучать себя напрасно, так что он быстро перебрался в общий зал за угловой столик. Благо народу не было, и его никто не отвлекал.

А селянин продолжал нудеть: «Сидел, говорю, дома, значить, снег со двора чистил и у дороги ещё. Да и то, отчего меня спрашиваете? Убивцев отродясь не было в Залесках, всё проклятые колдуны, с их и спрос! А я что? Знать ничего не знаю…»

Конрад обернулся на внезапно зазвучавший за спиной перебор струн. Леда вместе со своей арфой, как обычно, появилась внезапно, незванно и незамеченно. Просто в какой-то момент раздалась музыка и оказалось, что пустующее место у камина занято.

Девушка перебирала струны и напевала вполголоса:

Льдистым днём друг к другу прильнем,

Вместе пойдем ко дну.

Брат-свиристель, позови нам метель,

Злую лесную луну.

 

Шорохом сов укрыться от псов —

Им не заметить нас.

Хвостом к хвосту, вдвоем в пустоту,

Снова, в который раз.

 

Спеши за мной, дыши со мной,

Узнай мою свободу,

Иди, не стой, на запах мой,

Испей меня, как воду.

 

Распахнувшаяся дверь впустила в залу морозный пар, сразу же растворившийся в каминном жаре. Новые гости, разумеется, не растворились, а направились прямиком к стойке. Оба невысокие, смуглые, с такими острыми чертами, что могло показаться, будто их лица вырезали из сосновой коры. Пока один озвучивал заказ склонившемуся к стойке Мицыку, второй начал аккуратно стряхивать снег с его мехового ворота и стало понятно, что это не второй, а вторая.

Дверь вновь распахнулась, пропуская двух стражников с десятником во главе. Вид у всех троих был откровенно смущённый. Искоса поглядев на гостей, уже осваивающих выпивку за стойкой, стражники направились к Конраду.

— Вы же видели указание, — начал было он.

— В свитке чётко сказано: «Никого не выпускать!» — ответил за всех десятник — Про впускать ни слова не было. И тут ещё одно…

— Что ещё?

— Мы не заметили, как они подобрались, — наклонившись к Конраду, смущенно прошептал десятник. — Они из лесу вышли у дальнего оврага. У нас там даже поста нет, костёр только поддерживаем, чтобы греться при обходе. И я прошёл по их следу назад… Они до ближайшей ели, а дальше нету ни одного. Только лисицы кружили, а человеческих — нету!

Конрад махнул рукой. На лице его ясно читалось: «Знаем мы ваши вечерние обходы и то, как вы греетесь». И что теперь делать с этой парочкой? Допросить надо бы для полноты картины. Кто такие, зачем пришли? Но он так устал от бестолковых селян, от одних и тех же вопросов, от бессмысленного блеяния в ответ, что решил разговор отложить. В конце концов, подозреваемыми они быть не могут, их здесь вообще не было в тот момент, когда злодеяние совершалось.

— Впредь будьте бдительнее, — отчитал он десятника, но как-то вяло, без энтузиазма, так что тот, приготовившийся к суровой выволочке, даже просветлел лицом. — Идите. И ты иди.

Это уже к селянину, который во время всей сцены смотрел на штатного дознавателя так жалобно, подпустив слезинку в глаза, что Конрад испытал внезапный приступ головной боли.

Надо отдохнуть. На завтрашнее утро был намечен допрос «проклятых колдунов». Сегодня это разминка была, так, подготовка. С самого начала было ясно, что от селян ни информации полезной, ни вообще никакой маломальской помощи ждать не приходится.             

Конрад потянулся, разминая усталые мышцы. Он уже предвкушал, как закажет себе кружку эля (не обманул Мицык, отменный у него напиток) и свиную рульку с печёной картошкой.

Но насладиться поздним ужином ему не дали. Сначала со двора послышались возбуждённые голоса, слов было не разобрать. Потом стражник, который с другой стороны трактира охранял вход, пропуская допрашиваемых по списку, крикнул:

— Никого больше пускать не велено!

Конрад удивился было сознательности селян, которые с боем прорывались на допрос, но удивление быстро сменилось тревогой, когда чей-то высокий, должно быть, бабий, голос запричитал:

— Да что же делается! Что делается! Погибель наша пришла!

А потом просто начал выть, заглушая других, на одной тонкой, вытягивающей душу ноте: «У-у-у-у-у!»

Конрад выругался: наверняка ведь пустяки какие-то. Тёмный народ, невежественный. Он знал, что этим кончится. Даже обычное убийство в таких маленьких селениях годы будут обсуждать, смакуя детали. А если всё походит на жертвоприношение, то тут уж точно паники не избежать.

Дверь меж тем распахнулась под натиском ударов. Первым в трактир влетел помятый стражник, шлёпнулся на пол и отполз в сторону. Следом за ним, потрясая отобранным мечом, вбежал сельский голова, и попёр прямо на Конрада, который, хотя оружием владел сносно, не ожидал такого поворота и всё не мог нащупать свой собственный меч, лежащий рядом на лавке. Неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы дорогу разъярённому селянину не преградил Мицык. Топор, с которым он теперь не расставался, небрежно лежал в ладони.

— Ума лишился, Богумил? А ну охолонись!

Голова повернулся на голос и сразу как-то обмяк. Почесал обухом отобранного меча за ухом.

— Так это… Мы говорим: «Пусти! Срочно, говорим, надо к дознавателю. Чтобы стражников, это, дал… Или магичку свою». А он ни в какую! Чуть не довёл до греха.

— Что случилось? — спросил Конрад, поднимаясь на ноги.

— Так это… На кладбище неспокойно!

— Мародеры что ли?

— Не… Мертвецы, кажись…

***

… Покосившуюся ограду погоста пошатывало в такт дрожи Покланца. Его трясло не от холода и уж точно не от страха. Просто вокруг была ворожба. Злая, тихая, чёрная. Старый шрам пульсировал почти непрерывно, заставляя мышцы содрогаться в бесполезной попытке избежать боли. Наёмник заметил, что и без того ветхая деревянная конструкция сейчас развалится, и отпустил её.

— Ты чего? — спросил стоящий сзади Богумил. — Учуял чего?

— Не знаю, — ответил Покланец. — Ты гляди по сторонам пока.

Он опустил голову и заметил, что руки основательно испачкались. Несмотря на студёный вечер, на руках остались остатки пахучей жижи, видимо от сгнивших досок. Пахнуло застарелой плесенью, особенно различимой в морозном воздухе. «Не могла она не замёрзнуть!» — подумалось наёмнику.

Что-то странное разлилось в воздухе, какое-то напряжение. Покланец такие ощущения никогда не игнорировал. Он отступил от ограды и положил руку на ножны, потом слегка пригнулся и начал шаг за шагом отступать от погоста в сторону ближних домов. Ограда жалобно проскрипела и упала, поднимая серую снежную пыль. Но не давешняя дрожь наёмника была тому причиной. Просто через неё перелезал измазанный рыжей глиной и чернозёмом человек. Луна освободилась от облаков, разом посветлело, и Покланец узнал в бредущей к нему фигуре похороненного утром старого пекаря. Богумил издал странный горловой звук, одновременно похожий на удивленный возглас и предсмертный хрип, а потом послышался быстро удаляющийся звук хрустящего под ногами снега.

Покланец усмехнулся, но, разумеется, никуда не побежал. Из тех, кто показывает спину в бою, на его памяти мало кто выжил. Да и те ненадолго… Он сделал полшага навстречу противнику, вытаскивая клинок. Истории и том, что, казалось бы умершие люди могут внезапно очнуться и жить потом, как ни в чём не бывало, наёмник слышал у костра много раз, поэтому первый выпад он сделал в руку восставшего. Даже хищное шипение, вырвавшееся изо рта пекаря, и жёлто-красная пена, пошедшая изо рта следом, не впечатлили бывалого воина, поэтому второй выпад он сделал в ногу, в бедро. Но начавшие на глазах чернеть и удлиняться пальцы рук убедили его, что это не старый добрый (хоть и умерший) Вяцслав, а нечто новое и не очень доброе.

На третий раз он решил не делать выпада, а замахнулся, планируя обезглавить мертвяка. Расчёт был в том, что если и не убьёшь существо, то уж явно уменьшишь его прыть. Опять же без глаз и ушей сложно нападать в верном направлении. О том, что восставший вполне вероятно не видит и не слышит или делает это не предусмотренными человеческими органами, Покланец не подумал. Он был занят мощным замахом.

Обыватели, как правило, не знают о том, что голова сидит на довольно крепком основании, да ещё то, что само основание защищено плотью, делает отрубание головы с одного удара практически невозможным, за исключением случаев, когда упомянутая голова попросту зафиксирована. Зная это, Покланец вложил все силы, ловкость и умение в удар. И он не удался… За мгновение до того, как меч вонзился в шею мертвяка, плечо Покланца словно попало в крутой кипяток, а потом какая-то сила швырнула его в снег. Глаза запорошило ледяной пылью, но он успел увидеть чёрные когти, сжимающие его предплечье как раз перед тем, как окунуться головой в сугроб. Боли в горячке боя Покланец не почувствовал, отмахнулся рукоятью меча и куда-то попал. Хватка, однако, не ослабла, поэтому наёмник рванулся сквозь снежный холм, оставляя во вражеских когтях куски шубы и своей кожи. Он вывалился из сугроба прямо на дорогу и перекатился по ней, поднимаясь.

«Ну вот и проверили с соседушкой, кто балует на погосте на ночь глядя, — усмехнулся Покланец. — Мертвяки». «От одного не отбился, да ещё второго так глупо проворонил, откуда он… Ну конечно, гниль на досках» — пришла запоздалая догадка. Он взвесил меч в руках и встал в боевую стойку, собираясь принять бой. Лезвие меча ярко вспыхнуло, отражая свет луны и двух приближающихся мертвяков. С когтей одного из них капала красная кровь. Его, Покланца, кровь!

***

— Не… Мертвецы, кажись…

У камина Леда наигрывала на арфе, не обращая внимания на поднимающуюся вокруг шумиху:

И вновь закат звенит зелёным,

 И вновь сужаются зрачки,

Как сопрягаются клинки

Из звонкой пряжи раскаленной.

 

Коль солнце пляшет в доме Пса,

Луна приходит к дому Волка,

И по хребту бегут иголки,

И горький дым застит глаза.

 

Я разорву тебя

На девяносто девять ран,

 Я отплачу тебе

За луны полные сполна,

Согрею кровью твой

Голодный лик, холодный храм,

Не смей ходить в мой дом, Луна.

 

 

Хайнрих спустился с лестницы и схватил Богумила за грудки. Подтянув его к себе, он выкрикнул в лицо перепуганному крестьянину:

— Где есть ты видел мертвеца?

— Так на погосте, барин, — полузадушено отозвался тот.

— Что он делает, мертвец?

— Не мертвец, а мертвецы. Они это, Покланца сейчас там задирают… — добавил он.

Мохнатый колдун усмехнулся и отпустил бедолагу. Затем улыбка превратилась в оскал, а Хайнрих внезапно изогнулся всем телом и упал на четвереньки. Шуба, с которой тот, видимо, не расставался даже во сне, потемнела и накрыла колдуна с головой, а ещё через мгновение посреди таверны оказался крупный, раза в два больше обычного, тёмно-серый волк.

Мицык нырнул под стойку и появился из-под неё со своим уже привычным топором. Местные завсегдатаи роняли столы, отгораживаясь от зверя, и вооружались столовой утварью. В этот момент на лестнице появилась Вита, её окружало светло-голубое свечение.

— Что вы попрятались?!— срывающимся голосом закричала она сверху. — Выпускайте волка на улицу!

Единственным, кто её услышал, был Конрад. Он пинком перевернул стол, подскочил к двери и навалился, открывая её вопреки упирающемуся ветру и снегу. Зверь серебристой тенью вылетел на улицу. Следом за ним, сжимая рукоять подвернувшихся вил, на улицу выскочил и сам Конрад (меч так и не сыскался). Вита, разбрасывая голубые искры на серый снег, вырвалась третьей. Мгновение поколебавшись, за ними направился десятник стражи с двумя лучниками.

— Мертвяки, мертвяки восстали! — кричал Мицык, терзая лезвие своего топора большим кресалом. Мимо него по лестнице пронеслись служанки госпожи Ольги в сизых острых шлемах, украшенных стальными крыльями, и доспехах, словно сплетённых из металлических нитей. Короткие узкие мечи в ножнах выбили дробь по металлическим поножам в такт сбегающим по ступеням хозяйкам. Из номера выскочил подмастерье Хайнриха. Перехватив свой длинный суковатый посох двумя руками, он перемахнул через перила, спрыгнул вниз, не утруждая себя спуском по лестнице, и выбежал наружу. Две серебристо-чёрные лисицы вынырнули из кухни и последовали за ним.

Дверь качнулась от сквозняка и с размаху захлопнулась. Мицык вздрогнул и выронил своё импровизированное точило. В наступившей внезапно тишине стало слышно, как потрескивают поленья в камине.  Из-за столов начали выбираться местные.

— Идём, посмотрим, чтоль, — без особого энтузиазма предложил Богумил. На правах хозяина Мицык вышел вперёд и приоткрыл дверь наружу. Ветер уже стих. Вопреки ожиданию на улице не лаяла ни одна собака. Лишь луна поливала безжалостным холодным огнём улицу с заснеженными домами и деревенский трактир. Таким может быть только лунный свет. Яркий и белый, слепящий глаза и одновременно не освещающий почти ничего. Густые тени подворотен в этом неверном освещении, кажется, почернели ещё сильнее. В каждой из них притаилось по десятку волков-перевёртышей, страшных колдунов с палками, прыгающих со второго этажа и не ломающих ноги, как положено честным людям, и легионы мертвяков с деревенского погоста.

Мицык захлопнул дверь, всунул дубовый, окованный железом засов в дверные проушины. Обернулся к односельчанам и произнёс:

— Ставьте столы в круг, мы здесь оборону держать будем! Мало ли что!

***

Бой Покланца с мертвяками быстро превратился в потеху. Медлительные и неповоротливые твари, вооружённые только когтями и зубами (ну и ещё отсутствием реакции на боль) не могли справиться с вёртким наёмником. Ситуацию портила неприятная оказия — отрубленные конечности довольно быстро прирастали обратно, мертвяки сноровисто приставляли их к культям, и они становились единым целым с оставшейся плотью. Нашинковать же противников так мелко, чтобы они не могли собрать свои тела воедино, Покланец не мог, несмотря на всё усердие. Он уже основательно выдохся, когда его осенила благодатная мысль. Воспользовавшись очередной заминкой мертвяков, собирающих отхваченные мечом конечности, Покланец срубил тонкую и гибкую, несмотря на мороз, берёзу. Несколькими движениями меча заострил её, а потом насадил ближайшего покойника на импровизированное копьё. Тот не подвёл и стал рывками продвигаться к Покланцу, насаживаясь глубже, пока дерево не прошло насквозь. Покланец сноровисто соорудил новое копьё и проткнул второго упыря.

Не бог весть какая сноровка потребовалась для того, чтобы привязать концы берёзок друг к другу подручным кушаком. Когда на подмогу пришли, наконец, Конрад с лучниками, Покланец сидел на поваленном дереве и спокойно курил трубку, глядя на то, как два связанных между собой мертвяка пытаются пробраться напрямик сквозь густую лесную поросль, отгораживающую живых. Их берёзовая «упряжь» цеплялась за окружающие стволы, а то, что мертвяки были зацеплены спиной друг к другу, только добавляло неразберихи.

Конрад остановился рядом с наёмником, переводя дыхание.

— Уже две лучины маются, болезные, — подал голос Покланец, показывая дымящейся трубкой на мертвяков. Его насмешливое спокойствие, конечно, было только маской — обнажённый меч лежал на коленях наёмника.

— Что делать-то с ними теперь? В город отведём, народу на потеху? Так нехорошо это. Добрые при жизни были люди.

— С неспокойными мертвецами только одно можно сделать — упокоить, — послышался женский голос за спиной. Следом за голосом появилась и сама некромантка.

— Ну почему же? — из плотного ельника вышел в человеческом обличье Хайнрих. — Их ещё можно разорвать на части.

— А ещё вернуть земле, где плоть во славу жизни прорастёт, — добавила худая тень Бриана, напарника Хайнриха, почти невидимая под плащом среди сухостоя.

Тень обрела объём, и Бриан шагнул к остальным.

— Гром отправит их обратно, — проговорила одна из «служанок» Ольги, проходя в ворота погоста мимо остановившихся людей. Вторая вытащила из ножен меч и направилась к окончательно застрявшим в кустарнике мертвякам.

Над дорогой в деревню забрезжил мягкий золотистый свет. Он оттенял серебристое свечение луны и больше походил на солнечный. Окруженная этим светом, словно плащом, к мертвякам шла городская магичка. Точнее сказать, уже было понятно, что никакая она не магичка. И то, что она никому не представлялась, тоже стало понятно: Свет — сила, единственное призвание и имя паладинов. Этот Свет заструился от паладина к неупокоенным. Он коснулся сначала одного, а затем другого мертвяка. Оба застыли, обмякли и повалились на снег, как обычные мертвые тела.

***

— Это не всё! — сказал Покланец, указывая в сторону погоста. — Злая магия не ушла!

— Не всё, — согласилась с ним Вита, —  всё только начинается! Первыми восстали недавно ушедшие. За ними придут другие, те, чья плоть истлела, но кости еще не обратились в прах. Потом старые воскреснут, когда магия прах воедино соберёт. И так, пока все не подымутся…

— На этом кладбище лет пятьсот людей хоронили, а Залески не всегда были глухой деревней, — добавила Паладин. — Сегодня будет много работы!

Словно в ответ на её слова из глубины кладбища послышался глухой треск, как во время ледохода.

Река Звонкая уже затихла на зиму и была молчалива, вопреки своему названию. Первый лёд тонок и ненадёжен, но как не отдать должное началу зимы? Ребятня забиралась на крутой берег и мчалась вниз по заснеженному склону, иногда вылетая на ледяную гладь. Лёд хрустел, но держал. Не по годам крупный Поська вышел с отцовским щитом на берег. Щит — штука куда как более гладкая, чем старые штаны или украдкой утащенная крышка от бочки с рассолом, поэтому спустя несколько мгновений он разогнался до дикой скорости. Подпрыгнув на небольшом трамплине в самом низу, Поська на щите вылетел на лёд. Его закружило. Снег белым облаком окутал летящего через реку парня. Он уехал дальше всех — почти до середины реки. Лёд затрещал и проломился.

Поська долго не сдавался, колотя кулаком по льду из-под воды. Сверху такой тонкий, способный проломиться от легкого удара каблуком, снизу лёд не поддавался и даже не покрывался трещинами. Потом ледяная вода хлынула в рот и свет померк. Он пришёл в себя от кислого смрада, который ткнулся ему в ноздри почти осязаемой волной. Поська открыл глаза. Над ним склонился Ольгерд — рыбак. «Дядька, что со мной? Я что, потонул?»  «Я тебе потону, засранец! Вытащил я тебя…» «Дядька Ольгерд, я бил по льду, бил, а он не ломался никак» «Снизу лёд не сломаешь, даже самый тонкий. Так что не смей мне больше на реку выбираться, пока она не встанет толком!» Парня скрутило и вырвало. «Понятно, откуда взялся этот запах»,— подумал Поська и снова потерял сознание. «Поська! Ты что?» — Встрепенулся Ольгерд…

— Покланец! Ты что? — встрепенулась Паладин и поймала заваливающегося на спину наёмника. — Ах ты ж лихо! Ему яд мертвячий в кровь попал! Конрад, идите, разведайте по краю погоста, я пока его в чувство приведу.

Она растёрла руки, словно разогревая их после мороза, потом сложила на груди молитвенным жестом и начала медленно раздвигать ладони, между которыми затеплился сгусток света. Женщина посмотрела вслед уходящим и опустила руки на плечо Покланца. Тот сначала выгнулся, напрягая все мускулы в бесполезной попытке уйти от жгучего прикосновения, а потом забился в судорогах.

— Всё! — хрипло выкрикнул Покланец. — Довольно, я очнулся.

— Почему такая реакция на лечение? — поразилась Паладин.

— А где, — тяжело дыша и начисто игнорируя вопрос, спросил наёмник, — все?

— Они на разведку пошли. Узнать, кто поднял мертвяков, и… где остальные покойники.

— Где-где, все под мёрзлой землицей, выбраться не могут!

— А эти как выкопались?

— Так земля ещё не промерзла с утра, её мужики кострами прогрели, когда пекаря хоронили. Вот их двое и вылезло. А интересно, только ли из своей могилы мертвяки могут вылезти или соседской дверью могут пользоваться?.. Эй… подожди меня! — крикнул он вслед Паладину, убегающей в сторону погоста…

 Он встал на колени, покряхтывая. Обнаружил свой меч, заботливо прибранный в ножны и приставленный к пню поодаль.

— Ишь, какая шустрая, — недовольно пробурчал Покланец, — я тоже хочу мечом помахать, а она даже не подождала. И никто не подождал. Не любят тут наёмников.

Он выпрямился и побрёл, прихрамывая, вслед за уже скрывшейся за оградой женщиной.

 

***

Земля, потрескивая, шевелилась то в одном, то в другом месте. Она поднималась холмом, с него ссыпался снег, потом земля покрывалась трещинами и опадала вниз. Внезапно над погостом словно взошло зелёное солнце. В его изумрудных лучах десяток мертвяков, вплотную подобравшихся к обороняющимся людям, разом отступил на несколько шагов. На мгновение замер и тот, что чуть поодаль догрызал десятника, — замер, а потом с хлюпаньем вернулся к своему увлекательному занятию.

Зелёная вспышка словно оживила промёрзшие ветви кустарников и редких кладбищенских деревьев. Их ветви потянулись к мертвякам, оплетая их и пригибая к земле. Сквозь измятый боем снег наружу пробивались гибкие побеги, пытаясь удержать мертвые конечности. Тщетно.

Бриан поднял почти потухший посох и с выкриком «ха-а!» опустил его на землю. Навершие разгорелось зелёным солнцем над его головой и снова всколыхнуло растительность в округе.

Тора пела на высокой ноте. Её меч и меч Хельсы рисовали вокруг девушки стальные кольца. Тонкий душераздирающий звук пения Торы прерывался, когда мечи вгрызались в мертвую плоть наступающих. В эту секунду где-то на грани слышимости прокатывался гром, и неупокоенные оседали на землю, чтобы уже не подняться. Жаль, что им на смену тут же находились другие.

Сама Хельса была рядом, точнее то, что от неё осталось: разорванный почти пополам нагрудник, густо залитый кровью, на самом краю разрытой земли. Могила, наверное, принадлежала тому несчастному пекарю. Именно сюда девушка неосторожно заглянула, превратив разведку в сражение, а свою жизнь низвергнув в небытие.

Хайнрих отшвыривал от Бриана мертвяков, подобравшихся слишком близко. Его стратегия — разорвать на куски — не очень сработала, но скорость и реакция волка помогали сдерживать наступление.

На его фоне быстрые серебристые тени были почти неразличимы, издалека казалось, что это лезвия мечей Торы бросают блики. Только присмотревшись, можно было понять, что это две лисы словно выполняют слаженный замысловатый танец. Одна из них бросалась под ноги мертвецу, чтобы повалить его, потом обе они кидались ему на загривок и уже там начинали кружиться так быстро, что их тени сливались в серебристую сферу.

Конрад с оставшимся в живых лучником держали оборону, прижавшись спинами друг к другу. Он, отбросил вилами очередного неупокоенного, увидел танец лисиц и недоуменно усмехнулся, мол, куда полезли эти малютки, но секундой позже приметил, что лисы-то, похоже, знают, что делают. Упавший под лисицами мертвяк перестал шевелиться, оставаясь лежать распластанным, а следующий рассыпался в прах, видно, был очень старым!

Рядом с ними Вита, припав на колено и широко раскинув руки, раз за разом кричала атакующим: «vadam, etnonrevertar!» Крик, вылетая из её рта, превращался в голубое свечение и, подобно туману, тёк навстречу мертвякам. Те, что попадали в него, осыпались на землю клочками плоти, но её уже обходили сразу с двух сторон. 

Такая картина открылась Паладину сразу за оградой погоста. Паладин подняла руки к облакам и, словно притянутый её движением, с неба спустился золотистый луч. Он укутал её светящимся конусом, пока она шла к сражающимся людям. Конус расширялся, превращаясь в светящийся столб в два, три, наконец, четыре обхвата. Мертвяки начали отступать от этого огня — всё дальше и дальше. Но затем Паладин наступила на вспучившийся у её ног холм. Трещины на вершине пошли гуще, земля заскрипела и вскрылась, словно нарыв, выпуская наружу новых восставших. Твари сразу вцепились в близкую живую плоть. Небесный свет погас, а женщина закричала и задёргалась, пытаясь вырваться, но понимая, что это конец. Она не видела, как Вита встала во весь рост, подняла свой глиняный горшок над головой и с размаху бросила оземь. Тот взорвался, словно наполненный адским огнём, только наружу вырвались не языки пламени, а мелкая чёрная пыль. Эта пыль пролетела над землёй, разметая снег во все стороны. Деревья и плотный кустарник качнуло ветром, а потом волна вернулась назад, и под летящими чёрными пылинками, словно воск под огнём, истаяли восставшие. И стало тихо. Остался только один звук — вполголоса всхлипывала Вита, гладя глиняные черепки…

…Обезумевший от страха люд в трактире долго не выглядывал за дверь. А тут ещё вспышка, такая яркая, что залила изумрудным светом таверну, сделав на мгновение лица всех присутствующих зелёными, как у тех мервяков, окончательно отбила охоту соваться куда бы то ни было.

Потому и пришлось Покланцу едва не высаживать дверь плечом: на слово верить в то, что битва закончена и мертвяки теперь успокоились навек, никто не хотел.

Но потом послышался приглушенный голос Мицыка, шум отодвигаемых столов и дверь отворилась.

— Ну что там? — уточнил хозяин трактира, пристально глядя на вернувшихся с погоста (а ну как они теперь и сами мертвяки?).

Но те, хотя с виду и были истинные мертвые — бледные, в ошмётках земли и чёрной крови, всё же, судя по хриплому дыханию, были живыми. А когда Покланец длинно выругался, все и подавно поняли, что вернулись свои, из плоти и крови. Конец света на сегодня отменялся, можно, пожалуй, и выпить за это дело. Столы тут же сдвинули в круг, приглашая героев сесть, произнести тост и возблагодарить Свет за чудесное спасение, но из приглашённых откликнулись только Хайнрих, Конрад да Покланец.

— Не буду я никого благодарить, — нахмурился Конрад. — Всё это нечисто. И тот, кто это сотворил, ответит. Слово даю! Хотя мне кажется, это ещё не все. И продолжения долго ждать не придется…

Участники битвы, не прощаясь, расходились по своим комнатам. Паладин выглядела плохо, кровь струилась из порезов и следов от укусов. Но на предложение Мицыка послать за деревенским целителем только отмахнулась.

— Я сама себе целитель. Ничего. Утро вечера мудренее.

Парень и девушка в серебристых шубах спросили, можно ли снять жильё на ночь. На что Мицык, узнавший от Конрада, что эти двое тоже участвовали в сражении, великодушно предложил оставаться даже и бесплатно. Потому что «с героев он денег не берёт».

В таверне пили до утра. Пили за смельчаков. Пили за павших. Пили со страху. Жалели девушку: ей бы мужа хорошего да деток рожать. Жалели десятника и лучника: куда же они против нечисти с обычным оружием! Обнимались, вытирали пьяные слезы. Братались свернувшимися в зал Конрадом и Покланцем. А вот с Хайнрихом, который сидел тут же, брататься не спешили. На всякий дурной случай.

Страшная ночь отступала, выпуская души людей из разжавшейся когтистой руки. Только Покланец время от времени тёр рубец на лбу, который отчего-то беспокоил его сейчас сильнее свежей раны на плече. Устав от застоявшегося запаха, он вышел во двор. За деревьями забрезжил ранний утренний свет. Налюбовавшись первыми лучами солнца, Покланец отошёл к забору освежиться. Постоял немного, а потом почти бегом вернулся обратно. Открыл дверь в таверну и замер там, не говоря ни слова. Но люди разом затихли, было что-то в его лице и фигуре такое, напряжённое...

— Что? Опять мертвяки? — упавшим голосом спросил Богумил. Его красная физиономия как-то разом осунулась, побледнела и пошла пятнами. А ведь не далее, чем пять минут назад, он громче всех кричал, что живы-то все до сих пор только благодаря ему.

Покланец вместо ответа неосознанным жестом коснулся повязки на лбу.

— Конрад… Ты это… Паладина веди. Да поскорей.

— Что? Что случилось? — наперебой начали задавать все один и тот же вопрос.

— Цветы там, — он растерянно махнул рукой за дверь, — цветы…

«Цветы» звучало совсем не так страшно, как «мертвяки», потому, не дождавшись нормальных объяснений, селяне ломанулись наружу. Опять же, выпитый эль придавал смелости. Но от увиденного даже самые хмельные протрезвели.

Зимние деревья, которые ещё вчера царапали серое небо голыми чёрными ветками, были усыпаны белыми бутонами. Цветы немного напоминали водяные лилии, такие же мясистые, большие и снежно-белые, без каких-либо оттенков. Распустились они и на яблонях, и на липах, и на кустах живой изгороди, окружающей таверну. И даже на мотыге, торчащей из снега у ворот ещё с осени, серебрилось одно соцветие…

Ни Паладин ни присоединившаяся через лучину Вита, ничего не пояснили. Женщины осмотрели цветы, хмуро переглянулись и ушли обратно в таверну. Следом начали разбредаться по домам местные.

***

Конрад сидел за стойкой с огромной кружкой эля. Сидел в полном одиночестве. Для деревенских завсегдатаев рано, а вынужденные постояльцы отсиживались по комнатам. Он отхлебнул добрую толику напитка и погрузился в свои мысли.

«Залески, — думал Конрад, — кому нужна эта забытая Светом и Одноглазым деревня? Ну, хорошо, примем как данность — нужна! Вопрос:  кому? Ответ: никому она всё-таки даром не сдалась… а может, нужны воскресшие мертвецы, создающие новых мертвецов? Да и деревня в одном пешем переходе от столицы!»

Конрад покрутил головой и заметил в дальнем углу поздно завтракающую Виту. Ела она своеобразно: перед ней было расставлено с десяток тарелок, ни к одной она, судя по всему, не притронулась. Подперев ладонью подбородок, некромантка молча глядела в окно. Конрад немного помялся, но, наконец, решился и подошел к ней. Постоял, ожидая, что на него обратят внимание, не дождался и с извинением в голосе спросил:

— Госпожа некромант, вы позволите к вам присесть?

— Что вам нужно, любезный? — безо всякой любезности и вопросом на вопрос ответила Вита.

— Я не буду вам мешать. Просто скажите мне, возможно ли такое, что укушенные воскресшими мертвяками люди тоже, в свою очередь, превратятся в живых покойников?

— Эдакая пирамида? Один кусает двоих, двое — четырёх, а через неделю вся округа гремит мёртвыми костями? — усмехнулась девушка.

— Именно!

— Вы насмотрелись пьес Безумного Кирка! Это совершенно невозможно. Да даже если бы и было возможно. Подумайте, что останется от живых в доме, если на него нападёт десяток мертвяков? Будет там кому воскрешаться?

— Нет, пожалуй! — ответил Конрад, поразмыслив.

— Садитесь, — смилостивилась магичка. — Какие у вас ещё вопросы?

— Да нет, пожалуй, больше вопросов, — ответил тот. — Я размышляю, кому может быть выгодно происходящее. То, что мертвецы большого шуму бы не сделали, даже если бы напали на столицу, мне теперь понятно. При всей своей страхолюдности и способности приращивать отрубленные конечности, против регулярной армии и нескольких жрецов Света мертвяки бы не продержались и дня.

— Я сомневаюсь, что они вообще бы перенесли дневной свет, — заметила Вита.

— Это не важно! Я о другом! Для чего под боком столицы толпа голодных мертвяков? Это либо атака, либо попытка отвлечь государственные власти от чего-то более важного, а значит, это шпионские игры! Вариант другой — много лет назад через Залески проходил королевский тракт. Почему его перенесли — а это процедура крайне дорогостоящая — мне не известно.  Предположим, что нападение мертвецов здесь уже бывало! Даже, скажем, был тут храм какого-то забытого божества. И вот сокрытая в лесах секта, почитающая неизвестных нам богов, вернулась. Принесла жертву. Что произошло дальше — мы знаем.

— Притянуто за уши! — отрезала Вита и добавила. — Вам бы легенды для бардов сочинять!

— Продумать реальные и нереальные варианты — это первый ход расследования. Затем отсекаем всё невозможное, оставшееся будет правдой, как бы странно она не звучала.

­— А почему вы мне всё это рассказываете?

Конрад не успел ответить. Сверху грохнула о стену дверь, затем по дощатому полу проскребли когти крупного животного, а потом на лестнице появился Хайнрих в обличии волка. Он ринулся вниз и трансформировался прямо на ходу. Потерял равновесие на лестнице и слетел к её подножию, упав на колени. Для вервольфа это было совсем неожиданным появлением. Однако этому сразу нашлась причина.

— Бриан! — прохрипел Хайнрих. — Он мёртв!

***

Длинный деревянный посох Бриана лежал на полу. Тело мага было подвешено посредине комнаты на тонких узловатых нитях. По верёвке на каждую конечность и дополнительно — удавка на горле. Паладин провела пальцем по одной из них, заставив мёртвое тело закачаться.

— Это не просто верёвки — жилы животных.

— Но зачем? — изумился Конрад. — Это же ненадёжно и отняло массу времени!

— Бриан повелевал растениями. Если бы его связали, например, пенькой, он превратил бы её в прах, да ещё бы силы для боя набрал! А над животным миром он не властен! — ответил Хайнрих.

— То есть был не властен, — добавил он и обессиленно сел на кровать. — Его лишили сил и свернули шею, как курице!

Он закрыл лицо широкими ладонями, но секундой позже вспомнил о чём-то, отыскал глазами Виту.

— Слушай, ты… Вита, да? Ты можешь у него спросить?.. Пока тело не остыло, его ещё можно вернуть? Не очень я понимаю в некромантии, но ту девчонку ты вернула.

Вита покачала головой, было видно, что ей действительно жаль.

— Мой… амулет разрушен в битве, без него так быстро не получится. А на создание нового нет времени… Есть и другие способы, конечно, но судя по прошлому разу, не добьёмся мы толка.

Она помолчала.

— И если уж на то пошло, не о мёртвых сейчас надо думать, а о живых…

— О чём это ты? — удивился Конрад.

Но Хайнрих уже обо всем догадался, похоже. Поднялся, запахивая шубу. Ещё секунду назад он выглядел сломленным, но сейчас лицо его посуровело.

— Дознаватель, ты бы собрал всех, пока не началось!

Конрад всё ещё не понимал, поэтому Вита раздраженно пояснила:

— Да вы что, господин дознаватель, ошалели от вида мертвого тела? Ваши слова же напомню: «это ещё не все. И продолжения долго ждать не придется…».

Спустя несколько минут в зале были собраны маги, поднятые из постелей. Помятые, хмурые.

Мицык тоже лишних вопросов не задал. Он помог Конраду отнести тело Бриана на ледник, без пояснений догадавшись, что ничего хорошего в ближайшее время действительно ждать не приходится. Постоял за стойкой в раздумьях, опять достал топор и выложил перед собой на стойку.

Послали за сельским головой. Богумил долго не мог понять, чего от него хотят и почему он должен запретить селянам покидать сегодня дома. Вон, денек-то какой хороший. Светлый, безоблачный, воздух словно хрустальный. А то, что цветы повылазили, так это даже красиво.

Но после того, как Конрад продемонстрировал ему мёртвого мага, голова побледнел и согласно закивал. Пусть и правда по домам сидят, ничего, чай, не соскучатся.

— А что, господин дознаватель, грядёт-то? Мертвяки или что похуже?

— Что похуже, — на всякий случай ответил Конрад.

— А почему я должна помогать этим… Этим… — госпожа Ольга явно выбирала не слишком приятное слово, но присутствие Богумила её всё же остановило.  — Почему я должна помогать деревенским? С какой стати?

— Да боюсь, госпожа Ольга, выбора у нас нет. И не деревенским мы будем помогать, а самим себе. Кто бы это ни затеял, но едва ли его простые селяне интересуют. Думаю, его цель — вы.

— Я? — изумилась Ольга, прижимая руку к груди. Сейчас она действительно больше напоминала пожилую благородную даму.

— Все вы, маги, что сейчас здесь.

***

Унари и Мика, следом за остальными вышли на крыльцо.

— Тишина, — сказала девушка.

— Благодать, — согласился с ней брат. — Птички поют.

— Думаю, надо подготовиться, пока светло. Разведаю вокруг, — сказал Хайнрих, обернулся и незамысловато оббежал таверну с наружной стороны забора. Возвратился уже в человеческом обличье и ушёл в таверну. Потом вернулся, сжимая в левой руке посох Бриана, а в правой небольшую дубинку. Он рассеянно погладил навершие своего оружия в виде звериной лапы, воткнул посох в снег и сел рядом.

— Деревенские попрятались. Тишина звенит… Что-то будет!

Посреди двора Ольга с Торой, бряцая доспехами, подбрасывали дрова в большой костер, заставляя языки пламени подниматься выше человеческого роста. Рядом с ними сидел на корточках Унари, он завороженно смотрел в огонь и, словно в трансе, опускал в пламя и вытаскивал назад длинную заостренную ветку. Древесина уже покрылась копотью, на кончике теплился огонёк. Мика подошла к нему и присела рядом, зарылась в пушистый мех его воротника и пожаловалась:

— Не люблю я этого.

Лис покосился на Мику, хмыкнул и вновь сунул ветку в костёр.

На двор выкатился Мицык, сжимающий в одной руке кресало, а в другой свой топор, и с порога начал кричать:

— Это что же делается, господа хорошие! Вы мне спалили дров на месяц вперёд! Чем я, спрашивается, буду до лета камин топить?

— Успокойся, любезный. Если эту ночь переживём, я твою поленницу лично набью, — сквозь зубы прорычал Хайнрих.

— А если не переживём?

— Так и говорить не о чем!

Следом за трактирщиком во двор вышел Конрад. На этот раз он был одет в чешуйчатый доспех. Тот был явно не по размеру, видимо, с плеча погибшего десятника, но всё ж это лучше, чем ничего.

Трактирщик покосился на него, немного помялся и сказал уже безо всякой злости, с жалобой в голосе:

— Что же это, господа, как нам теперь?

— Не скули ты, — поморщился лучник, сидящий на полене в стороне от костра. Он проверял натяжку и гладкость тетивы. — Точи свой топор. Кто бы ни пришёл сегодня по наши души, руби голову — и всех делов!

Тетива устроила его, и он начал проверять содержимое четырёх колчанов, сложенных у ног, поочередно доставая каждую стрелу, проверяя древко на отсутствие трещин и наконечник на надежность крепления.

—   Где остальные? — осведомился Конрад у лучника.

— По домам селян распределил. Чтобы в случае чего и местным, и друг другу помогли. Тут и так есть кому отбиваться!

Конрад сначала хотел возмутиться самоуправству, а потом передумал. Чего ворчать, если неясно, переживут ли они ночь… Он сел рядом и снял с пояса небольшую флягу. Глотнул и протянул лучнику. Тот качнул головой:

— Не дай Свет промажу или рука дрогнет.

Внезапно заскрипели ставни и на втором этаже открылось окно. Григор, кряхтя и отдуваясь, выбрался из него на козырек. Невзирая на немалый с виду вес купца, конструкция словно проигнорировала его появление. А он тем временем вытащил из кармана гвоздь и вогнал его в стык оконной рамы, затем повесил на гвоздь что-то, напоминающее кровяную колбасу, и приставным шагом направился к следующему окну, где повторил действо. Спустя минутуна каждом окне висело по «колбасе», а купец спрыгнул во двор. Вита ахнула, ожидая громкого шлепка, но купец спустился плавно, словно поддерживаемый невидимыми веревками. Он вытащил из полупустого дровняка большое суковатое полено и уселся на него у костра, самодовольно ухмыляясь.

— Надо же, зелье левитации! — пробормотала некромантка.

— Не зелье, Амонов амулет! — многозначительно ответил Григор.

— А по окнам что развесил?

— Там видно будет!

Из таверны вышли и присоединились к купцу сын, одетый не по случаю в длинную, до пят, шубу, и охранник с коротким широким мечом и небольшим, с локоть шириной, щитом. Корнелий тут же открыл объёмистую суму, висящую у него через плечо и начал перебирать какие-то склянки, черепки и узловатые верёвки.

Вита вооружаться не стала, вынесла из конюшни охапку сена и, не обращая внимания на ворчание Мицыка, бросила её в снег у бревенчатой стены трактира, уселась на эту подстилку и закрыла глаза, словно мгновенно задремала.

На Залески неторопливо опускались сумерки. Солнце долго цеплялось за верхушки осин, но, в конце концов, сдалось и начало погружаться за лесную кромку. Словно провожая уходящее светило, на забор вспорхнули сразу несколько синеголовых птиц. Совершенно не опасаясь людей, они теснились на своем дощатом насесте, а потом начали перекрикиваться с товарками на деревьях: «Хьют-хьют-хьют, хьют-хьют-хьют!»

Корнелий завертел головой, рассматривая птиц и проговорил с сомнением

— Они совсем не то, чем кажутся!

Никола согласно кивнул в ответ:

— Без Одноглазого не обошлось!

Щебет множился, новые и новые птицы усаживались на забор, кустарник и яблони у дороги, укрыв всё пёстрым одеялом. От синих голов и розоватых тел начало рябить в глазах. Те пернатые, кому не хватило места, порхали вокруг, сбиваясь в стаи, сначала небольшие, а потом всё более внушительные. Они кружили над таверной, добавляя к громкой трели-перебранке хлопанье тысячи крыльев. А потом солнце, блеснув напоследок красным переливом по облакам, окончательно пропало. В это мгновение птицы, как по команде, стихли. 

***

В затихшем вечернем сумраке раздался голос Конрада: «Может, пронесёт?», и тишина рухнула под внезапно взбившими воздух тысячами крыли многоголосными трелями.

Госпожа Ольга бросила в огонь пучок трав и повелительно взмахнула рукой. Костёр вспыхнул сильнее, взметнув языки пламени высоко вверх. На тёмном небе, невзирая на зимнюю стужу, загрохотал гром, и замерцали зарницы.

Лучник успел выпустить дюжину стрел, когда его, стоящего у самого забора, накрыла разъяренная крылатая стая. Он уронил лук и схватился за лицо. На несколько мгновений его окружило облако неистово машущих крыльев, из которого выпал уже мало чем напоминающий человека кусок окровавленной плоти.

Конрад вначале едва не последовал за лучником. Размашистые выпады не оставляли его меч без добычи, но мелких вездесущих врагов было слишком много. Его спасла ветка, за которую он запнулся и упал на спину, продолжая судорожно отмахиваться мечом и отрывая от головы вцепившуюся в волосы птицу. Так продолжалось совсем недолго, он заметил, что мечущиеся птицы даже в нападении не опускаются ниже колена, и закричал: «Если вцепились — падайте на землю, там не достанут!» Сам же он, продолжая лежать на спине, изредка взмахивал клинком, сбивая особо наглых тварей, которые осмеливались подлететь на длину меча.

Справа за костром телохранитель Никола последовал совету Конрада — упал на снег и стал кататься, словно сбивая пламя с затлевшей одежды. Через несколько мгновений на нём не осталось нападающих, только несколько задавленных тушек лежали на снегу.

Сам купец крутил над головой уже мутным от крови кистенём. Шипастый шар редко попадал, но уж если задевал птицу в воздухе, то разметывал её в брызги пополам с перьями.  На удивление, атакующие не приближались к нему, предпочитая облетать его по широкой дуге. Сыну оберег или не достался, или не подействовал должным образом. Корнелий лежал на земле с выбитыми глазами и не шевелился.

Виту врасплох не застали. Стремительная атака, нацеленная прямо на неё, наткнулась на голубой переливающийся шар, возникший вокруг некромантки, когда птицы приблизились. Это была не атакующая магия, птиц просто отбрасывало в сторону, однако набранная скорость и летящие следом собратья обрекали птиц на страшную смерть. Вита медленно отступала к костру, а за ней оставался взбитый птичьими телами снег и кружащиеся в воздухе перья.

Тора с двумя клинками в руках вращалась, как стальная юла. Её оружие вдоволь напилось птичьей крови, но клочки кожи, сорванные с неприкрытых доспехами мест, наглядно говорили о том, что и врагам кое-что перепало. Не обращая внимания на эти мелочи, девушка продолжала своё кружение до тех пор, пока Ольга не бросила очередной пучок трав в костёр, и он не окрасился в синий цвет. Зарницы в небесах полыхнули особенно ярко, и от Ольги во все стороны начало распространяться потрескивающее голубоватое мерцание. Попадая в него, птицы в снопах мелких искр падали на землю. От лежащих на земле тушек потянуло горелым. Мерцание ширилось, а Тора, поняв, что её больше не атакуют, упала на колени и бессильно уронила мечи.

Пользуясь тем, что ни одна птица не уселась на окна, с которых свисали закрепленные купцом «колбаски», Паладин высунулась из окна своей комнаты и выпускала стрелу за стрелой из маленького арбалета. Каждая находила себе жертву, а иной раз и две.

Пожалуй, лучше всех в этом безумии чувствовали себя лисы. Конрад успел заметить, как в момент полной тишины, когда солнце ушло за лес, Унари достал свою ветку из огня и протянул её Мике. Та, не вздрогнув, схватилась за раскаленный конец, Унари повторил её движение, и в ту же секунду они обернулись. Только превратились на этот раз не в серебристо-чёрных лис, а в рыжих. И не просто в окрашенных рыжим — каждое резкое движение зверьков отражалось оранжевой вспышкой и оставляло за ними россыпь мелких угольков. Это было живое пламя! Атакующая стая попробовала свернуть, даже в своем безумном трансе испугавшись огня, но лисы не дали им шанса, выхватывая из воздуха птиц одну за другой и бросая их на снег.

Хайнрих не услышал или не понял в волчьем обличье слов Конрада, и крутился на снегу, срывая с себя вцепившихся птиц, оставляя за собой перья, мех и пятна крови. Он на мгновение вырывался из атакующих потоков и вновь попадал в него. Пока, наконец, не остался лежать неподвижно. Его последняя охота удалась — уничтоженные им птицы покрывали сплошным одеялом снег на пять шагов вокруг.

Конрад видел последние мгновения Хайнриха, но помочь уже не смог. Он лишь подполз к лежащему волку. Тот судорожно вздохнул и последний выдох сделал уже в человечьем обличье. Посох Бриана возвышался над ним, как могильный знак. И тут Конрада осенило. С мертвяками спусковой скобой было похороненное на кладбище тело принесенной в жертву девушки. В этот раз тело убитого лежало на леднике и могло призвать разве что замороженных там поросят, но было кое-что из комнаты покойного мага — посох. Именно он был посреди этого птичьего безумия и именно он переливался сейчас неверным зеленоватым светом. Не тем ярким, травяным, который призывал в помощь Бриан, а темным, густым, почти чёрным.

Конрад подполз ближе и выдернул посох из снега. Не вставая с земли, он ухватил артефакт двумя руками, упер в него колени и потянул на себя. Старое сухое дерево (даром что магическое) недолго держалось. Печально скрипнув, посох сломался пополам, на глазах превратившись в обычную суковатую палку.

И второй раз в эту ночь всё стихло, кроме хлопков крыльев и треска костра. А потом птицы словно пришли в себя и с гомоном разлетелись во все стороны, так же яростно взбивая крыльями морозный воздух, но теперь с целью уберечь свои маленькие жизни.

…Тело Хайнриха присоединилось на леднике к телу друга. Конрад долго смотрел на них: казалось, что мужчины просто отдыхали, утомлённые битвой.

Григор на дворе все ещё держал в объятиях тело сына, оставшиеся в живых, пряча глаза, разошлись, оставив его одного. Конрад, поднявшись наверх, увидел, что он так и сидит на земле, покрытой крошечными птичьими трупами, которые теперь скорее напоминали комки грязи.

— Отнесём его, — предложил он.

— Отнесём, — эхом повторил купец.

Парень оказался тяжелым и оба, запыхавшись, присели здесь же на деревянные бочонки, чтобы перевести дух.

— Жаль, что так все получилось… — сказал Конрад. Вообще, по части дипломатии он был не мастак, но сказать надо было хоть что-то.

— Глупо, просто глупо! — воскликнул Григор. — Ни один рунный камень такого не стоил!

И тут же замолчал, спохватившись, но Конрад не отреагировал, словно в задумчивости не заметив оговорки.

— Пойдем. Утра вечера мудренее.

Та ещё была ночка, может быть, утро внесёт хоть какую-то ясность в творившееся безумие.

Он попытался припомнить, нет ли ещё тяжелораненых, но все остальные, кажется, отделались достаточно легко. Надо будет попросить Паладина подлатать их… Завтра… Всё завтра…

Однако же спать не получилось. Дурной адреналин заставлял сердце биться чаще. Промаяшись две лучины, Конрад вновь вышел на улицу, а потом и за ворота — двор, усеянный птичьими трупиками, клоками шерсти и каплями крови являл собой тягостное зрелище даже в темноте.

Улица была пустынна и тиха. Селяне послушались голову и не покидали домов, кое-где в окнах светились лучины.

Внезапно дознаватель понял, что Покланец в этот раз даже не появился. Непохоже на опытного и смелого бойца. Хотя, с другой стороны, может, как раз и похоже! Он же наёмник, а монет-то ему никто за геройство не отсыплет. В прошлый-то раз ненароком ввязался в сечу, а сейчас имел полное право сидеть дома. И всё же это было странно…

Конрад решил прогуляться до дома Покланца, благо тот располагался неподалеку.

На стук долго никто не открывал, лишь когда дознаватель громко прокричал своё имя, дверь отперли, но массивная фигура в накинутом на плечи кафтане шагнула за порог, и не думая приглашать гостя в дом.

— Ну, что там? — спросил Покланец не то, чтобы недружелюбно, но и без особой приветливости. — Рассказывай, что ли…

Конрад в двух словах рассказал. Помолчали.

— А ты? Чего дома отсиживаешься?

— Жена у меня… — нахмурился тот. — И без меня справились.

— Не верю, — прямо ответил Конрад. — Не похоже на тебя.

Покланец выглядел виноватым.

— Я не то что биться, меч поднять не могу. И с каждым днем все хуже. Как приближаюсь к трактиру — почти сознание теряю.

— Магическая рана? — уточнил дознаватель.

Тот кивнул вместо ответа.

— Поверю тогда. Трактир сейчас самый центр непонятной ворожбы. И магов там столько, что солить можно, — пошутил он. Вспомнил тела в леднике, нахмурился. — Сейчас, правда, меньше…

— Так-то оно так, — согласился наемник. — Но мне и раньше, до всех этих событий, было неуютно там как-то… Вроде и не болит шрам… А как-то… Давит что ли. А со дня серого снега с каждым днём тяжелее…

— Так ты думаешь, что трактир всегда в себе магический заряд хранил? Надо бы узнать, что раньше было на его месте, когда королевский тракт здесь проходил… Ладно, спасибо тебе, Покланец, — кивнул Конрад и пошел в сторону таверны.

— Эй, Конрад, — окликнул Покланец уходящего дознавателя.

— Что?

— У Хайнриха и Бриана был с собой огромный сундук. Думаю, не простой дорожный ящик…

— Спасибо, — пробормотал тот, и, не глядя больше на Покланца, развернулся и побрёл назад.

 

***

Когда Конрад подошел к таверне, ворота со скрипом распахнулись, и в открытый проём выехал верхом Григор. Следом за ним вышел и Никола, ведя коня в поводу. Он недружелюбно кивнул дознавателю, сел верхом и направился вслед за хозяином.

Конрад настолько удивился происходящему, что даже не стал возражать отъезду находящихся под подозрением. Так они бы и уехали, сопровождаемые недоуменным взглядом представителя власти, если бы не несколько стрел, воткнувшихся в десятке шагов перед ними. От десятки лучников осталось только семеро, но работу свою они не забыли.

Григор осадил коня и спрыгнул на дорогу. Ему навстречу вышли сразу трое с натянутыми луками. Никола потянул из ножен меч. Тут, наконец, Конрад пришёл в чувство:

— Стоп, стоп! Господа, всем успокоиться!

Услышав его, лучники опустили оружие, но с места не сдвинулись. Так они и стояли, уничтожая друг друга взглядами, пока Конрад не подошёл.

— Григор, куда вы собрались? Я, мне казалось, ясно выразился на этот счёт. Пока идёт расследование, Залески никто не покинет!

— Глупый ты человек, — пробасил купец. — не понимаешь, что Залески вообще никто уже не покинет…

Он окинул взглядом перегораживающих дорогу стражников, плюнул себе под ноги и повел коня обратно к таверне. Следом за ним направился и телохранитель.

День пришёл в Залески и застал село пустым, словно чумным. Из труб поднимались струйки дыма, но на улице не было ни души. Селяне, наконец, осознали, что дело не кончится миром. Что пришлые колдуны не собираются уезжать, а число покойников продолжает расти. И прибавлять себя к этому числу никто не горел желанием.

Таверна пустовала весь день, так что к вечеру в зале оказались только постояльцы. Хмурый Григор зачерпывал варево из горшка. Никола потягивал хозяйский эль из кружки. Оба не поднимали глаз.

У окна, на ставшем уже привычным месте, Вита заканчивала ужин в одиночестве. Ольга с Торой тихо беседовали у камина. Унари с Микой опустошали винный кувшин у барной стойки. Рядом с ними Мицык полировал и без того блестящую деревянную столешницу.

Конрад спускался по лестнице, глядя на эту спокойную, обыденную, даже умиротворяющую картину.

Он остановился на предпоследней ступени и вполголоса проговорил:

— Дамы, господа, я прошу вашего внимания! Давайте соберёмся за столом.

 

***

— У меня для вас важное сообщение.

— И что же такое важное заставило Вас нарушить мою скорбь? — мрачно проговорил купец.

— Ваша скорбь не помешала Вам попытаться сбежать сегодняшним утром. Впрочем, спасибо, именно Вам. Несколько сказанных Вами слов очень помогли.

Конрад встал во главе стола и обратился к сидящим.

— Вам, господа маги, все происходящее, может быть, странным и не кажется, но мне, признаться, впервые за всю жизнь приходится подобное разгребать. Давайте пройдемся по фактам. Третьего дня в Залесках выпал серый снег. Не знаю, связано ли это как-то с последующими событиями, но пока вычеркивать его не станем. В тот же день вечером происходит убийство девушки. Убийство зверское, страшное, похожее на жертвоприношение. Местные жители утверждают, что никто из селян совершить его не мог. Я с этим согласен, так что буду исходить из того, что без мага или магии здесь ну никак не могло обойтись. Перечислим всех возможных причастных.

Госпожа Ольга с телохранителями. Прибыли в день убийства. Обнаружили убитую. Под подозрением!

Ольга поджала губы и промолчала.

— Идем дальше. Госпожа Вита — некромант и довольно сильный. Здесь никаких вопросов — она проявила свои способности для того, чтобы узнать имя убийцы, но маг, виновный в жертвоприношении, видимо, был сильнее — умершая его не раскрыла.

— Григор. Мастер — алхимик. Специалист по артефактам. Тоже прибыл в день убийства. Под подозрением!

Мнимый купец сверкнул глазами и молча опустил глаза в пол.

— Господин Хайнрих с помощником господином Брианом. Оба погибли, что автоматически вычёркивает их из разряда подозреваемых. Прибыли в Залески… удивительно, но в день убийства.

Лисы Унари и Мика прибыли на следующий день, но так ли это? Проверить мы не можем! Таким образом, вы тоже под подозрением.

Все присутствующие понесли потери, страшные потери. Я скорблю с вами и сочувствую вам. Но могут ли люди принести жертву во имя большой награды? Могут! Поэтому все оставались под подозрением до сегодняшнего утра. Кроме Бриана и Хайнриха. И именно их личные вещи я досмотрел сегодня утром. Очень плохо, что не нашёл времени сделать этого раньше, но так или иначе, руки дошли.

В частности, я осмотрел сундук, в котором нашлось немало денег, одежды, различные снадобья, но особо меня заинтересовала записка. Клочок бумаги, на котором была нарисована карта... Карта проезда к Залескам. Ещё в записке было несколько строк на каком-то древнем наречии, которые я не смог прочесть. Я бы не придал бумажке большого значения. Мало ли непонятных вещей можно найти в сундуке у колдуна, но в одежде Хайнриха я нашел вторую… точно такую же записку! И тогда я обратил внимание на один очень знакомый знак.

В столице у большинства королевских чиновников есть личная печать. Её обозначают старинной руной, которая означает «камень». Древняя традиция. Руна «камень» означает камень, а камень с руной означает личную печать. Такой вот каламбур. То есть, по-простому, мы сегодня говорим «личная печать», а не «рунный камень». Но господин купец оговорился вчера, сказав, что ни один рунный камень не стоит таких потерь. Я решил, что он потерял личную печать, что и говорить, важнейшая для торгового человека вещь! А теперь я понял, что речь совсем о другом!

Вы же не боец, Григор, несмотря на всю вашу доблесть в бою с бешеными птицами. Вы не планировали драться и уж точно не стали бы брать сына, если бы сочли поездку опасной. Решили, что можно будет решить вопрос деньгами или связями, но наличие риска вы понимали. Так что приехали с целым обозом оберегов и телохранителем, значит, не личная печать, а этот рунный камень стоит риска! Что ж… тогда я понял, что какой-то невероятно ценный рунный камень привлек незаурядных магов на его поиски сюда, в Залески. Не просто привлек, кто-то явно пригласил сюда всех присутствующих. Если досмотреть ваши вещи, у каждого такая записка будет при себе, не так ли?

Никто из присутствующих не возразил. Дознаватель явно попал в точку.

— И тут меня осенила мысль. Маги. Почему только приезжие маги под подозрением? А только ли они могли всё устроить? Нет, любой мог. Теперь дальше. На задний двор таверны так просто не попадёшь. По зимнему времени на нем только дрова да снег. Забор высокий, ворота на замке, значит, попасть с девушкой туда можно было только через таверну!

А её никто не видел по утверждению абсолютно всех завсегдатаев и магов. Через забор оглушенную девушку не перебросить, да и снег за забором был нетронут, я проверил. Туда выходят только окна первого этажа, и они на зиму заколочены. Ночью таверна запирается. Значит, всё начал человек, присутствующий в таверне. На задний двор попали через главный зал, жертву провели или пронесли через зал таверны. Не днём и не вечером, это понятно. Значит ранним утром или даже ночью. 

Итак, им мог быть любой, это был тот, кто постоянно или очень часто находится в таверне — работник или постоялец. И последнее — рунный камень. Он должен быть у этого человека. Постоянно! Из-за необычайной ценности артефакта, я убеждён, его всегда держат при себе.

И тут я наконец-то понял, что единственный камень, который один и тот же человек постоянно носил с собой, всегда был у нас перед глазами. Ежедневно в зал спускался и разводил огонь в камине самым обычным кресалом один и тот же человек, им же он затачивал топор, какая странность! Таким образом, получается, что человек, который всех здесь собрал — именно вы!

Конрад, обернулся и указал на уходящего в сторону стойки трактирщика. Словно почувствовав спиной указующий перст, Мицык остановился и глубоко вздохнул. Потом аккуратно поставил кружки на ближайший стол и обернулся.

— Колдовать не сметь! Всем сидеть на местах, молчать и прижать руки к столу, а ноги к полу.

Несмотря на абсурдность сказанного, сидящие за столом замерли. Только Ольга подняла руки с колен и положила их на стол. Судя по удивлённому выражению её лица, делать этого она абсолютно не собиралась!

— Раздери тебя Одноглазый, Конрад! Ты мне испортил всё представление! — продолжил трактирщик, — и давно ты начал меня подозревать?

— Сразу после того, как узнал о камне из записки. Сначала не мог поверить, что кто-то может высекать искру таким ценным предметом, но потом сообразил, что артефакту вряд ли повредят такие мелочи… Да ещё это дурацкое объяснение «мужик бабу учит». Никто почему-то не задумался, как оказалась чья-то чужая баба во внутреннем, закрытом ото всех высоким забором, ТВОЁМ дворике.

— С радостью расскажу, господин дознаватель. Но чуть позже. Сначала надо решить, что мне с вами делать, — задумчиво проговорил Мицык. — Энергию не собрали, мой маленький театр разрушили. Видимо, придётся поступить по-простому.

Он подошёл к стене, снял топор, потёр натруженную спину и пошёл к сидящим за столом магам. Проходя мимо Конрада, он почти приветливо добавил: «И ты иди за стол, садись и помолчи».

Пока Конрад усаживался, тоже явно вопреки своей воле, Мицык достал из кисета то самое странное кресало, продолговатый чёрный камень с выбитыми рунами. Грубыми, словно начертанными детской рукой.

— Видите, господа присутствующие! Вот он, рунный камень, за которым вы все приехали в нашу глушь. Камень мне достался от внезапно усопшего постояльца. Да, артефакт не даёт неуязвимости и защиты от ран. Так что могущественный чародей с древним артефактом умер от какой-то болезни. А я не маг, никогда им не был! Но, когда получил камень, появилось столько сил и возможностей! Я перестал стареть, например, приятная мелочь. Мне стали подчиняться по первому слову и люди, и даже иногда вещи. Было странно. Много лет я изучал свою находку. Догадался, что этот камень живет в полной взаимосвязи со своим владельцем. Владелец пользуется силой камня, а камень силой владельца. Но вот в чем беда — нету у меня никаких магических сил! И так год за годом камень слабел, пока не превратился в старое и бессмысленное кресало. А следом и я начал быстро дряхлеть, словно нагоняя те годы, что не менялся. Думал, что недолго мне осталось. Но, волею случая, на мой камешек, — Мицык любовно погладил камень и поставил его на стол, прямо по центру, и тот, словно раскрученная юла встал торчком, — попала кровь путешествующего мага. И камень ожил, напитался силой.

Я понял это и выжал того бедолагу досуха и искупал камень в его крови. Хватило той силы лет всего на десять. Но я уже понял, что нужно делать.

Сидящие вокруг маги впились глазами в вожделенный артефакт.

На гранях камня начали проявляться символы. Сначала на самой поверхности осветились, словно переливом слюды, вырубленные на гранях символы, затем руны стали просыпаться внутри камня, всё глубже, слой за слоем, пока артефакт не засветился почти равномерным светом.

— Потом я сообразил, что достаточно того, чтобы вокруг камня творилась магия. И чем больше, тем лучше. А если какой маг Одноглазому душу отдаст рядом, так и вовсе хорошо. Так что кровь не обязательный атрибут, но мне нравится именно этот вариант! — Сказал Мицык и взялся за топор…

— Вот теперь славно, — решил он, деловито набросил доху, взял со стола рунный камень, протёр его от красных брызг рукавом и сунул в кисет на ремне, — я пока всё устрою. Оставаться трактирщиком у меня, конечно, уже не выйдет. Сами понимаете, исчезновение дознавателя, и Паладина, и все эти страшные смерти вряд ли оставят без внимания. Значит, будем заметать следы.

— Что? — крикнул он Леде, появившейся наверху лестницы. — На такую ситуацию песни не нашлось? Сейчас всё устроим. Пойду для начала, проведаю наших лучников. И вот ещё: ты, Никола, будешь мне подчиняться, не задумываясь, до конца своей жизни! Выходи из-за стола и пошли за мной!

Никола встал, отодвинул в сторону тело Ольги, отчего оно упало на залитый её же кровью пол, и вышел вслед за трактирщиком. Сидящие проводили ушедших взглядом. Они молчали, только из глаз Торы медленно стекали слезы. Это было неудивительно: плакать трактирщик не запрещал.

***

Спустя две лучины Мицык вернулся один. Стряхнул снег со своей дохи, нимало не смущаясь тем, что снежной пылью запорошило лица сидящих с краю Конрада и Унари.

— Ну что вы такие кислые сидите, — благодушно начал он — давайте поиграем в новую игру, пока Никола собирает мою повозку в дорогу.

Трактирщик снова достал камень и поставил его на прежнее место на столе.

— Перед отъездом я хочу собрать всю доступную энергию. Уеду куда-нибудь в глушь лет на сто— сто пятьдесят, а там можно будет и новый трактир отстроить. Вы, разумеется, этого не переживёте, но всё имеет цену. Итак, приступим. Игра называется «заруби соседа», — Мицык достал топор и протянул его сидящему с краю Конраду. — Правила такие: берёшь топор и рубишь по голове соседа слева, пока он дышать не перестанет, затем передаёшь топор соседу справа и он делает то же, что и ты! Время дорого, давайте начинать!

Руки Конрада сами собой потянулись к топору трактирщика, но в этот момент в трактир ввалился Покланец. Не тот привычный лукавый мужичок в поношенном и перелатанном крестьянском тряпье, не тот умелый воин, рубившийся с мертвяками на погосте, некто совсем незнакомый. Чёрные с серебром поножи поверх лёгких кожаных сапог, серо-зелёная кожаная броня, юбкой спускающаяся до колен, в поясе перехваченная под стать поножам чёрным поясом с серебристой бляшкой. На предплечье левой руки жёстко закреплен небольшой овальный щит. В правой — простой, без украшений, меч. Доспехам не хватало только шлема. Но не только это было странно. На этот раз Покланец был без ещё одной привычной детали одежды — он был без повязки.  По лбу струились шрамы-буквы, древние символы, переплетаясь в узор, пересекали лоб и уходили под волосы. Надпись вилась вокруг всей головы. Сейчас эти шрамы горели сквозь давно зажившую кожу красноватым отсветом.

— Стоять! — Выкрикнул Мицык.

Но Покланец… не послушался. Словно преодолевая сильный ветер, он низко наклонился и с усилием сделал шаг, и ещё один. А потом, перестав преодолевать приказ, подпитанный силой камня, остановился и швырнул меч через весь зал трактира. 

Мицык опустил глаза и недоумённо уставился на торчащий из груди клинок, моргнул раз, другой, открыл рот в попытке что-то сказать и повалился на пол. Покланец продолжил свою короткую, но, видимо, очень трудную дорогу из пятнадцати шагов от двери к столу, за которым сидели маги. Конрад пытался дотянуться до лежащего возле трактирщика топора,  а Покланец — добраться до сидящих за столом. Лицо дознавателя и наёмника одинаково покрыла испарина, жилы на шее и на лбу вздулись, словно они тянули за собой телегу, гружёную камнем. Покланец сделал ещё шаг, и ещё один, а рука Конрада всё тянулась к злосчастному топору. До стола осталось не более двух пядей, и Покланец смог, изогнувшись ухватить камень, с криком «отомри и расколдовывай всех» кинул артефакт некромантке. У Виты расширились от удивления глаза, но рука послушалась, и она поймала камень. На её лице отразился такой спектр эмоций облегчения и радости, который был бы просто постыден для практикующего некроманта. Впрочем, единственным практикующим некромантом здесь была она сама, а значит, порицать за несдержанность было некому. 

— Очнитесь, я возвращаю вам вашу волю! — выкрикнула Вита. У этого приказа оказался несколько неожиданный эффект. Конрад упал на пол и ухватил, наконец топор, остальные сидящие вскочили, но кроме них, на полу зашевелился Мицык, судорожно вцепившийся в крестовину меча, а также лежащая рядом с ним Ольга. Вита вышла из-за стола. В одной руке она сжала всё ярче разгорающийся камень, вторую направила на трактирщика. Не понадобилось даже слов, тело злосчастного Мицыка отлетело в ближайшую стену зала где и осталось вбитым в стену, распластанным, словно жук на игле. Мгновение Вита удовлетворенно смотрела на окончательно усмиренного трактирщика, потом повернулась к Ольге. И тихо прошептала:

— Покойся с миром, Ольга, ты заслужила право вернуться к своему отцу.

Где-то на краю слышимости прогрохотал гром, и женщина на полу затихла.  

Дверь в таверну снова открылась. В проходе появился Никола. Не обращая внимания на остальных, он обратился к пришпиленному к стене Мицыку:

— Хозяин, карета запряжена, вещи уложены! — несколько секунд он недоуменно смотрел на тело трактирщика, а потом со страшным криком кинулся на стоящего ближе всех к нему Конрада. Некромантка почти инстинктивно резко повела рукой в сторону бывшего телохранителя Григора. Синяя волна смела нападающего и, словно упавшая со склона глыба льда, припечатала его к дощатому полу. Вита побледнела и покачнулась, но её тут же подхватила Паладин.

— Бежим! — Выкрикнул Григор, и подавая пример, быстро ухватил свою торбу, стоящую под ногами. Со сноровкой, удивительной для его тучного тела, он выскочил из-за скамьи и побежал к задней двери, ведущий к конюшне. Его примеру последовали все и без лишних слов. На улице всё было готово к спешному отъезду Мицыка: дворовые ворота открыты настежь, посреди двора —запряженная карета. На козлах расположились двое лучников. Остальные стражники стояли у ворот. Пока увидевшие друг друга маги и лучники пытались разобраться в происходящем, Григор успел добежать до кареты и, стянув с шеи какой-то сверкающий камень, начал забивать гвоздь над дверью экипажа.

Один из стражников поднял оружие, но уже подоспел Конрад с криком: «Отставить стрельбу!» Убедившись, что его услышали, он побежал за своим жеребцом в конюшню. Лучник нехотя опустил стрелу. Маги скорым шагом потянулись за Конрадом. Наверное, они бы успели уйти, но следом за ними из дверей таверны вывалился Никола и хриплым голосом крикнул вслед.

— Они убили хозяина! Остановите их! — Это усилие, видимо, отняло последние силы телохранителя, он упал и более не поднялся.

В мгновение ока воздух двора наполнился стрелами. Лучники загородили ворота и начали методично обстреливать вход в конюшню. Первой жертвой стал конь Конрада. Дознаватель едва успел вывести его наружу. Затем понесли лошади в упряжке кареты, они протащили экипаж до конюшни, где и были остановлены удачным залпом со стороны ворот.

Тора спряталась за дощатой стеной конюшни. Её кобыла гарцевала на поводу, но девушке пока удавалось её сдержать. Выходить было бы чистым самоубийством.

Конрад залег за своим конем, как за бруствером, вытащил из седельной сумки арбалет и начал выпускать стрелу за стрелой в сторону наступающих. Без особой, впрочем, надежды попасть.

Вита замерла рядом с ним. Каким-то чудом её до сих пор не задела ни одна стрела.

— Чего стоишь? — свирепо крикнул Конрад.— Прячься в карету!

Девушка, пригибаясь, побежала к экипажу. Григор лежал на полу, наполовину вывалившись из двери. На бессильно свисающей наружу руке болтался шёлковый шнур с подвеской. Она переливалась живым огоньком.

Вита на ходу подхватила драгоценность. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что Григор в очередной раз пытался обеспечить себе неуязвимость. Так вот зачем купец рискнул своей безопасностью. Он хотел, чтобы прорвались все, кто будет в карете. Вот только незадача. Кони в упряжке неуязвимость не получили!

Перед лицом Виты в стену кареты воткнулось сразу две стрелы, избавляя девушку от задумчивости. Откуда же стрелы с этой стороны? Словно ответом на этот вопрос, на крыше конюшни появились несколько фигур с луками. Не дожидаясь продолжения, она юркнула внутрь. Тучное тело купца — алхимика заняло весь пол кареты. Вита сжала рунный камень в левой ладони. По чёрной поверхности вновь побежали серебристые знаки.

Глаза Виты загорелись тем же серебристым огнём. Она указала на Григора и просто сказала: «Уходи». Мертвец, не открывая глаз, поднялся и вышел из кареты. Не обращая внимания на впившуюся в область сердца стрелу (присоединившуюся к тем двум, что уже торчали у него из спины), он аккуратно прикрыл дверь и пошел прочь от экипажа. Преодолев с десяток шагов, словно переступив невидимую границу, купец рухнул на снег, как поваленное дерево.

Вита закрыла дверь и вжалась в стену кареты. Внутри было тихо, ничего не говорило о кипящей за тонкой дощатой стенкой битве. Где-то вдали, словно и не в этом мире, кричал Покланец. Что-то вроде: «К Одноглазому карету, на прорыв!» Кто-то хрипел от боли за другой стенкой. Чья-то рука на мгновение прижала к стеклу кареты лицо Конрада. «Смешное такое», — подумала Вита. Оттолкнувшись от непроницаемого благодаря артефактам покойного купца стекла, Конрад исчез из виду.

 Она подобрала колени к груди и уткнулась в них лицом.

— И долго ты будешь здесь прятаться? — раздался насмешливый голос

— Цветок, не мучай меня. Я даже праха твоего не сохранила…

— Ты нашла ему лучшее применение. Как тебе вообще в голову пришло из меня цветы выращивать?

— Для праха нашелся только цветочный горшок.

— Горшок. Но цветок то зачем?

— Я думала, что цветочный горшок с цветком будет вызывать меньше подозрений!

— Высохший двенадцать лет назад цветок не вызовет подозрений? А ты не подумала, что некроманту никто не станет задавать вопросов по поводу цветочных горшков? Но я пришел не задавать вопросы, а просто сказать: «Ты не сможешь тут отсидеться».

— Я не могу больше убивать…

— Но тебе придётся! Там гибнут люди! Ты получила свою награду, и пора её использовать!

— Она была предназначена для того, чтобы воскресить тебя!

— Если ты промедлишь, то тебе придется воскрешать слишком многих. Ты готова к тому, что на твоих окнах будет горшок Конрад, горшок Тора и все остальные? Готова?

Девушка ещё сильнее вжалась в стену кареты.

— Нет, не заставляй меня!

— Да я тебя и не заставляю! Я мёртв уже двенадцать лет. И ни один некромант не сможет меня воскресить. Ты сама это прекрасно знаешь.

— Есть шанс. С рунным камнем

— Ты лучший в этом мире некромант. То, что не смогла сделать ты, не сможет никто. Не зря ты взяла имя Вита. В тебе жизнь и смерть. Ты смогла упокоить сотни мертвецов, пусть и пришлось пожертвовать собранными за десятилетие силами. Ты та, кто стоит на границе. Ты можешь оживить любое, что еще готово жить, а я слишком давно ушел. Теперь я лишь твоя память, твоя часть. И я говорю тебе: очнись и живи!

Карету тряхнуло от нового удара. Что-то очень тяжёлое врезалось в борт, заставило всю конструкцию приподняться и тяжело осесть обратно. Вита ещё несколько мгновений смотрела прямо перед собой, но призрачное видение покинуло её. Затёртые долгим применением доски — унылая картина, единственное, что видели глаза.  Она встала и пинком отворила дверь экипажа.

 Прямо у неё под ногами один из лучников остервенело вонзал свой нож в грудь Конрада.

— Сдохни, лучник, — почти ласково сказала девушка.

Тот выгнулся дугой и опрокинулся на спину, а девушка присела над Конрадом, положила руку ему на лоб и произнесла

— А ты не смей мне умирать, слышишь, не смей!

И не глядя на то, как сквозь прорехи в одежде и броне Конрада перестают брызгать гранатовые струйки, а мертвенная бледность покидает лицо дознавателя, Вита пошла дальше, навстречу всем, кто решил остановить их бегство.

— Прекратите стрельбу, лучники — закричала она, и они прекратили.

— Бросьте свою оружие, — и они бросили

— Забудьте приказы Мицыка. — Сказал она.

Но вместо того, чтобы прийти в себя, оставшихся в живых стражников охватила ярость. И вооружённые одной непонятной ненавистью, они бросились в атаку. В свою последнюю битву. А за воротами начали скапливаться местные. Те, кто был вооружён каким-никаким оружием, бросился лучникам на помощь, остальные сгрудились за воротами.

Со смертью последнего из лучников, осмысленная атака на бывших гостей таверны прекратилась. Селяне отступили от ворот и с вилами наперевес перегородили тракт. В их пустых глазах темнела обреченность пополам с решимостью. И они совсем не были виноваты в этом, Вита это отлично понимала. Как понимала и то, что не может просто приказать пропустить их. Произойдёт что-то, подобное реакции лучников. Две противоречащих друг другу команды и… Коллективное помешательство? Повальное самоубийство? Невозможно представить. Да и что им приказали? Убить всех, кто попытается уйти? Не пропускать? Одни только вопросы…

За спиной Виты занялся пламенем амбар при таверне. Если не начать тушить, пожалуй, и сама таверна может загореться.

— И что вы уставились на меня, несчастные — закричала девушка — Вы что, пожара не видите? Вам было указание не пропустить беглецов мимохожих, а погорельцев трогать вам говорили?

Селяне в недоумении начали опускать свое вооружение.

— Да что же вы стоите? Бегом тушить пожар!

И тут деревенских словно прорвало. Оторопь прошла, как снятая рукой. Самый страшный враг — красный петух — пришёл в деревню, дома плотно стоят, все поголовно могут на улице погорельцами остаться! Кто за вёдрами побежал, кто начал растаскивать и затаптывать горящую солому. А Вита, придерживая уже не хрипящего, но всё ещё еле переставляющего ноги Конрада, пошла по дороге, прочь из Залесков.

— Знаешь, Вита, я разгадал последнюю загадку этого места! Мне няня в детстве рассказывала про древнее чудовище. Телом кошка, головой коза, хвостом змея, кормится чужой жизнью. И кровь у нее серая и стылая. Химера… — шёпот Конрада еле перекрывал хруст снега под ногами. —Так вот, этот наш Мицык и есть эта Химера.

— Да какая это химера, упырь придорожный! — Ответила Вита, продолжая увлекать Конрада дальше от деревни, а он словно не слыша девушку, все продолжал:

— И ещё понял! Это не снег серый, это просто кровь, кровь химеры!

Некромантка промолчала, и дознаватель затих.  Следом за ними, держа кобылу Торы в поводу, шел Покланец, низко опустивший голову. В седле покачивались Паладин и сама Тора. Некому было теперь услышать песню, которую напевала Леда в пустом зале таверны у камина.

А если там, под сердцем, лёд,

То почему так больно жжёт?

Не потому ли, что у льда

Сестра — кипящая вода,

Которой полон небосвод?

 

Зима приходит за теплом,

В горячих пальцах снежный ком,

И никаким неверным снам

Не замести дороги нам —

В ночь под невидимым крылом.

 

Ничего не останется от нас, 
Нам остаёмся в лучшем случае мы, 
Хорошо, что уже не страшно,
И пламя пляшет, как любовь во время зимы.

И некому было понять, какую любовь имела в виду девушка-бард и почему она больше не боялась, разве что с пламенем всё было понятно, но и его селяне уже почти потушили.