Трудности перевода

Человек живет не в стране, он живет внутри языка. Родина - это язык и ничего больше.

Эмиль Чоран

Линг убил человека!

Твою же дивизию! Как бы кто ни относился к серым, но все знали, что они миролюбивы. На тебе. Один из них сам признался в злодеянии своему соседу, а потом просто свалил. Уж не думал, что придется разбираться с лингами. Не то чтобы они мне не нравились, но и особой симпатии не вызывали.

Благо переводчика мне предоставили сразу, и, к счастью, им оказался человек. Девушка лет двадцати пяти, вполне миловидная, разве что перепонки между пальцами мешали воспринимать её как полноценную представительницу своего вида.

— Долго нам еще идти? — спросил я свою переводчицу.

— Нет, — ответила она тихо и спокойно. — Вон за тем домом вход.

Домом...

Развалины, а не дом. Вокруг одни руины. Растрескавшиеся высотки поросли мхом и выглядели так, будто готовы были развалиться хоть от ветра. Сквозь дыры в асфальте проглядывала трава, несколько деревьев стояли полностью лысые, словно здесь царила вечная осень. Мы-то уже отходим от катастрофы: жилье печатаем на принтерах, промышленность поднимаем, а линги предпочитают жить в развалинах. Пусть себе живут, лишь бы нам не мешали.

Была на их территории и одна новая постройка. Правда, из чего её сделали и для чего она предназначалась, я не представлял.

Конус с десяток метров в высоту покрывало что-то черное, лоснящееся. У него была одна грань, и, с какой стороны ни смотри, грань всегда будет слева.

— Для чего эта штуковина? — спросил я свою переводчицу.

— Помогает настроиться на восприятие лингов.

— А я-то думал что-то религиозное.

— У них нет религии в человеческом представлении.

— Я же видел, как они молятся! Или все эти их движения с подниманием рук, бормотанием чего-то — физзарядка?

— У них нет религии, но есть молитвы. Молитва нацелена не на обращение к высшим силам, а к себе. Можно сказать, переписывают свой разум. Потому у них нет преступлений, — тоном школьной учительницы разъяснила переводчица.

Знали бы они, зачем я здесь! Нет у них преступлений, блин!

— Тебя-то как зовут?

— Лариса. Можно просто Лара.

— А я Кирилл. Можно просто Кир.

О своей должности и цели визита я предпочел умолчать. Кто знает, в каких отношениях она пребывает с серыми? Мне нужен глава общины или как там их лидер называется, и никто кроме него. А скажи ей об убийстве — еще откажется переводить.

— Что ты знаешь о лингах? — внезапно спросила она, когда мы обходили нужный дом, в котором что-то скрипело так, что я аж испугался, что постройка в любой момент может завалиться прямо на голову.

— Знаю, что эти ребята вышли из инкубатора под городом, что во время войны в их обучающем компьютере что-то заглючило и они стали... Лингами.

— Ты хотел сказать, ненормальными? — монотонно спросила она.

— Вообще-то да, — усмехнулся я. — Но им не говори. Не думаю, что нам стоит рушить дипломатические отношения...

Которых не было, а некоторые считали, что и быть не могло.

— В их языке нет понятия «нормальность», — то ли мне показалось, то ли Лара даже улыбнулась. — Ты знаешь, что даже их ребенок способен объяснить теорию всего?

— Теорию всего? — усмехнулся я. В физике я профан, но если теорию всего не создали до катастрофы, так сейчас тем более никто на это не способен.

— Не смейся. На их языке теория всего объясняется очень просто. Еще Ли Смолин говорил, что чтобы объединить общую теорию относительности и квантовую механику, нужен язык, которому присуще разделение на систему и наблюдателя. Это язык лингов.

— Может, и ты можешь объяснить теорию всего? — я не смог удержаться от сарказма.

— Я не линг.

— Но знаешь их язык.

— Что-то знаю, а о чем-то не имею представления. Чтобы полноценно общаться на их языке, нужно мыслить, как они. Я же некоторые понятия просто выучила на память, не понимая их значения.

— То есть ты будешь переводить наш разговор и не представлять, что он говорит? — это было похоже на бред.

— А мне и не обязательно. Я знаю правила организации речи. Этого достаточно. Некоторые фразы невозможно понять, если ты не мыслишь как они. Например, ты можешь сказать какой вкус у красного? Или какие эмоциональные реакции вызывает табурет? Эти качества присущи их языку.

Она успела меня заинтересовать, но за зданием замаячил вход. Там нас встречал линг — серокожий, лысый, с вытянутым лицом. Ему бы еще пару клыков в рот — и натуральный вампир, сошедший из экрана довоенного фильма. Одет он был в черные лохмотья, издали напоминавшие рясу священника.

Он ничего не сказал, только молча указал на открытую дверь, за которой виднелись ведущие в подвал ступеньки.

Спустившись по лестнице, я оказался в хорошо освещенном коридоре, который когда-то принадлежал центру евгеники. Серые стены светились от сияния слишком ярких ламп под потолком. Повеяло чем-то жареным. Надеюсь, к линговской кухне приобщать меня не будут. Червяка я точно не сожру.

На противоположном конце туннеля показался еще один серый, точно такой же, как и первый. И как они друг друга различают? До нас он не дошел, свернул куда-то в сторону.

— Прямо и налево, — указала направление Лара.

Мы вошли в небольшой кабинет с двумя довоенными креслами-коконами и металлическим столом. Аскеты, блин. Ни каких-либо украшений, ни предметов удобств, ни кофе за разговором.

Стол был испещрен мелкими царапинами, будто кто-то часами сидел и ковырял его ножом, но приглядевшись, я уловил во всех этих неровностях какую-то систему.

— Это вид искусства? — побарабанив пальцем по холодному столу, спросил я.

— Акустическая система. Вибрирующий воздух, проходя через неровности, формирует правильную интонацию речи. Посиди здесь, сейчас приведу их переговорщика, — Лара спешно покинула кабинет.

Переговорщика...

Мне нужен их главный, как бы он ни назывался.

Если у них вообще есть главный. В книжке исследователя лингов, которую я бегло пролистал перед поездкой сюда, ответа или не было, или он проскользнул мимо моего внимания.

Я уселся в кресло, которое, как ни странно, еще работало и приняло форму моего рыхловатого тела. Внезапно мне стало скучно и в то же время спокойно. Глаза рассматривали пустые стены, которые оказались не совсем ровными, как показалось на первый взгляд, а с едва заметными неровностями, вмятинами, царапинами. Сам же кабинет представлял собой не куб или паралелепипед, а усеченную пирамиду, которая сужалась в направлении от меня.

От скуки я поднялся, обошел комнату, и оказалось, что с другой стороны она тоже выглядит суженной в противоположную от наблюдателя сторону. Парадоксальная геометрия, а точнее, выверенная оптическая иллюзия существ, которые не знают, что такое геометрия.

Усевшись обратно в кресло, я достал из внутреннего кармана куртки "Исследование лингов" Вадима Приторина, пробежался по тексту взглядом еще раз.

Первые несколько страниц сжато говорили об их происхождении. Ничего нового — нарушение работы компьютера, который загружал знания, этические нормы, общественные правила в разумы будущих людей — на выходе получили человека, не имеющего представления о точных науках, зато знающего почти все земные языки вплоть до давно мертвых диалектов. Радиация и социальная изоляция довершили появление нового вида человека разумного.

Дальше автор касался особенностей физиологии лингов. Тоже сжато. Левое полушарие мозга из-за нехватки нужной информации и сбоя в системе развития у них атрофировалось, а вот правое работало куда лучше, чем у человека. А еще у них деформировалось мозолистое тело — правое полушарие обрабатывало какую-то часть информации, но напрямую с сознанием контактировало только левое.

Восемьдесят процентов книги же были посвящены речи лингов. Само их название было сформировано Приториным от слова лингвистика.

И я, как и любой другой человек или предмет, был для них лишь фигурой этой самой речи. В эту фигуру вкладывалось множество разных понятий, эмоциональных оттенков, форм. Они не раскладывали суть на части. Для них стол не складывался из ножек, поверхности, царапин на ней. Он был единым целым, обозначавшимся одним-двумя словами, которые передавали даже несуществующие для нас характеристики. Попробовать цвет на вкус, ощутить запах Луны, прикоснуться к вечности — все это, по словам Приторина, было проще простого, нужно только научиться думать на их языке.

Иногда фигуры их речи формировались на лету, но благодаря развитому метафорическому мышлению понимались сразу же.

Может, тот убитый парень был всего лишь ошибкой в тексте вселенной, которую линг-редактор поспешил исправить?

От этой мысли стало тошно.

Но представить себя запятой, проставленной не в том месте, мне не дали. Дверь открылась, и в комнату вошла Лара, а вслед за ней линг. Такой же, как те двое, которые мне уже встретились, а может, и один из них. В точно такой же рясе из лохмотьев.

Лара села на кресло, а серый встал напротив меня и что-то прочитал речитативом, почти пропел.

— Контактер от его вида приветствует вас, — перевела Лара.

— И от меня здрасте, — ответил я и, дождавшись, пока она переведет мои слова на песнопение линга, спросил: — Он не сядет? Как-то неудобно...

— В его языке один и тот же человек в разных позах соответствуют совершенно разным лексическим понятиям. Они вызывают разные эмоциональные реакции. Вам бы я тоже посоветовала встать, но он понимает, что сидеть людям привычнее.

Подниматься я не стал. Пусть относится, как хочет.

— И, пожалуйста, как можно меньше числительных, — добавила переводчица.

Я кивнул и начал переговоры.

— Меня зовут Кирилл Дроздов, я официальный дипломат Андрея Ковальского. Думаю, вы его знаете. Официально вы находитесь под его юрисдикцией. Политическая ситуация такова, что два города — северный и восточный — стремятся к объединению. Лидера мы решили выбрать демократическими выборами. Есть два претендента — Андрей Ковальский от нас и Денис Игнатенко от них. Они разнятся во многом, в том числе и в отношении к вам. Игнатенко считает, что вас надо выкурить отсюда любыми способами, а Ковальский готов с вами сотрудничать.

Я сделал паузу, пока Лара перевела мои слова. Как ни странно, всю мою речь она вместила в три или четыре коротких лингских слова, а затем сказала мне продолжать.

— Утром произошло убийство. Линг, которого знали как Дани, убил человека. Я вас ни в чем не обвиняю, я не полицейский. Но полиция занимается этим делом. А потом, если вину Дани докажут, это бросит на вас тень в политическом смысле. Вас просто испугаются. У Игнатенко может появиться больше сторонников, и он выиграет выборы. Ни вам, ни мне это не выгодно. А потому лучше выдайте мне Дани, мы поговорим, решим, как его оправдать и как представить событие народу так, чтобы репутация Андрея Ковальского, а вместе с ней и вы, не пострадали.

Лара перевела лингу, одновременно демонстрируя жест пальцами. Её речь снова оказалась короткой. Серый ответил сперва протяжным гулом, а затем набором сплошных согласных.

— Дани — это не имя, — повернулась ко мне переводчица. — Дани — это название всех лингов, живущих среди людей. Здесь нужно более конкретное имя.

— Что значит более конкретное? — недопонял я.

— В речи лингов играют роль интонации, ударения, громкость, длина пауз до и после слова...

Твою же дивизию! Это что выходит, что этих самых Дани огромное множество, а чтоб сказать, кто из них убийца, мне нужно правильно проставить ударение и выдержать нужную паузу? Чтоб вас всех...

— А еще линги не могут убивать, — продолжила Лара. — В их систему мышления не входит понятия убийства.

Ну да. Не убийство, а редактура.

Потребовались усилия, чтобы подавить вспышку гнева.

— Я не видел тело, — продолжил я. — Его даже не нашли. Но жители дома, в котором жил этот Дани, говорят, что один из них погиб от его руки. Что он им сам в этом признался. К тому же недалеко отсюда видели одного из вас в человеческой одежде. Я предлагаю вам сделку. Андрей Ковальский сможет разрулить конфликт. А вот когда сюда придет полиция, а она придет, вам не отвертеться. Вам всем, потому что через какое-то время все узнают, что один из вас — убийца. Вас начнут бояться и ненавидеть.

Лара перевела, и серый ответил. На этот раз его речь была длинной и полной несвойственных человеку звуков: фырканья, воя, посвистывания. На какое-то мгновенье показалось, что звуки в его речи не повторяются.

— Он говорит, — переводчица повернулась ко мне, — что даже если Дани навредил кому-то — это единичный случай. А мы организовали три мировых войны, да и сейчас в пустошах полно бандитов, готовых оторвать кому-либо голову за еду или одежду.

— Я не философские разговоры с ним вести пришел! — мой кулак будто обрел самосознание и ударил по столу. — Впрочем, можете отказаться от моей помощи. Но другого пути не будет. Сейчас вы говорите или «да», или «нет». Линг жил на тридцать девятой улице, в недавно отпечатанном доме. Несколько часов назад он направился сюда.

— У них нет измерения времени, — как суфлер, подсказала мне Лара. — Вместо наших часов они используют воспоминания. Чем яснее воспоминание, тем ближе оно по времени...

— Ты переводчик. Донеси ему как-то, — сквозь зубы процедил я.

Она вздохнула, секунду подумала, а затем принялась что-то объяснять серому активно жестикулируя своими перепончатыми пальцами. Тот задумался, прошелся по комнате из стороны в сторону, а потом что-то прошипел, вскрикнул, поднял руку, резко опустил её. Представляю, как им с их полным жестов языком пользоваться телефоном...

— Он говорит, что Дани приходят сюда постоянно. Один из них пришел по воспоминаниям недавно и уединился для молитвы. Он может привести его.

— Пусть приведет, — ответил я, и после короткой фразы от переводчицы линг вышел из комнаты.

— По-моему, этот товарищ водит меня за нос, — откинувшись в кресле, сказал я Ларе.

— Перевод между нашим языком и их — непростая вещь, — ответила она. — Многие вещи они просто не понимают, другие не понимают люди. Он согласен сотрудничать, но не сразу понял, что от него требуется.

— Неужели я неясно выразился?

— Как объяснить понятие убийства тому, в чьем языке нет такого слова? Пришлось объяснять на примере. И он, хоть и не показал внешне, но испытал от этого шок. Каждая часть их речи несет не только смысловую, а и эмоциональную окраску.

— Они же не вечные. Дохнут, как и мы. И не понимают, что такое смерть?

— Они верят в квантовое бессмертие. Да и смерть и убийство — вещи разные. Он почувствовал себя на месте убийцы. Это как заставить пятилетнего ребенка расчленить человека.

Она меня даже заинтересовала, но расспросить о чем-то еще не получилось: в комнату вошли два линга. Первый — вроде тот же самый переговорщик. А вот второй отличался. На нем была человеческая одежда — толстовка и брюки, но главное — лицо. Он смотрел куда-то в себя, уголки рта были опущены. Будь он человеком, я бы подумал, что у него депрессия.

Первый заговорил, но второй остановил его.

— Я говорить сам, — монотонно отчеканил он.

— Ты знаешь наш язык?

— Жить с вами. Давно жить с вами. Учить культуру, язык, — он медленно проплыл по комнате, встал напротив меня.

— Ты убил человека? — сразу спросил я.

— Моя речевая ошибка привести к исчезновению, — ответил он.

— То есть ты признаешься, что стал убийцей? И куда ты дел тело? Его так и не нашли.

— Нет тела.

— Как нет тела? Ты его сожрал, что ли?

— Не было-о-о, — протянул он. — Не было вчера. Не было позавчера. Не было тела.

Похоже, он псих. Тогда можно списать все как раз на заболевание и подать народу убийство не как злодеяние, а как болезнь. Заверить их, что это единичный случай, сконцентрировать внимание на том, что и у нас больных на голову хватает...

А Лара времени не теряла и принялась что-то обсуждать с ними обоими на их языке. Мало это походило на естественную речь. Щелканье, шепот, резко переходящий в крик, наборы одних гласных или согласных, жестикуляция...

И действительно, как в дурдоме.

От непонимания их речи мне становилось не по себе.

Их разговор длился минут десять, от резких перепадов звука начала болеть голова. А потом оба линга слегка поклонились сперва Ларе, потом мне и вышли.

— Куда это они?! — воскликнул я.

— Пошли. Объясню на свежем воздухе.

— То есть? Мне же нужно...

— Не было никакого убийства. В вашем понимании. Идем.

Чего они ей наболтали? Как не было убийства? По словам полиции, весь дом знает, что их сосед умер. Тем более серый сам признался.

Я поднялся и проследовал за ней к выходу. После подвала воздух сверху показался чистым и приятным на вкус. Может, и у войны были свои плюсы? Никто больше не загрязняет атмосферу.

Солнце ярко засветило в глаза, заставив меня надеть бейсболку. Как в другой мир попадаешь. Если бы еще не эти развалины вокруг.

— Чего они тебе нагородили, — спросил я у Лары, медленно шагая в сторону выхода с территории лингов.

— Убитого никогда не существовало.

— Как его могло не существовать, черт возьми? Они могут создавать массовые галлюцинации?

— Тот Дани — он своего рода ученый. Пытался наладить контакт между людьми и лингами, изучал нас.

— И в один прекрасный день в чисто научных целях он долбанул соседа по башке чем-нибудь тяжелым?

— Сперва он обучил нескольких людей азам своего языка, а потом объяснял им различия и сходства на примере некоего абстрактного человека, гипотетического соседа. Поскольку у них любая форма речи носит эмоциональную окраску, люди поверили в его существование. На самом деле его никогда не было. Он был лишь устойчивым выражением для объяснения культуры лингов людям и понимания человеческой для Дани.

— И люди так просто взяли и поверили в человека, которого нет? Бред собачий.

— Они изучали язык лингов. А в нем эмоциональная реакция идет перед визуальным восприятием. Они сформировали отношение к этому человеку, чувствовали его. В языке лингов очень тонкая грань между реальным и воображаемым. А потом Дани допустил ошибку в выражении и вызвал отторжение. Люди не поняли, что это всего лишь ошибка. Они трактовали её как убийство.

— Как это вообще возможно?

— Ты ужасы читал? Или смотрел?

— Прочел парочку.

— Чисто логически картины в ужасах не вызывают страх. Кто-то выглядывающий из шкафа или высовывающийся из слива ванной палец.

Бр-р-р...

— Но мы сами настраиваем себя на нужную эмоциональную реакцию. Сами себя пугаем. Язык лингов чем-то похож на этот принцип. Слова вызывают нужные эмоции и воспринимаются с ними как единое целое.

Я не мог в это поверить. Принять речевой оборот за реального человека? Это попахивало абсурдом. Но это просто проверить — достаточно расспросить жителей того дома, когда они видели погибшего последний раз.

Но даже если это правда, народу это не огласишь. Сразу же начнется "линги могут контролировать нас ментально" и прочее в таком духе. Правда, это уже не моя забота. Впрочем, начальству стоит подумать о возвращении довоенной системы документации.

Мы с Ларой попрощались, я вышел с территории, увидел высившиеся на горизонте новостройки, которые отсюда выглядели самым настоящим символом возрождения человека, а затем достал рацию и вызвал шефа.

— Надо съездить в дом, где жил линг, расспросить кое-что, если все сойдется. Короче, как все узнаю — подъеду в офис, — отчитался я.

— Хорошо, жду. От Ковальского уже дважды связывались

Мой взгляд скользнул по небольшому домику, на котором красовалась пара предвыборных плакатов. Один от Игнатенко — фото с каким-то лозунгом, а второй от Ковальского — похожий, только вместо фото портрет. Качественный, красивый, но портрет.

— Прием, — снова вызвал я шефа. — Слушай, а ты Ковальского когда-либо видел? С глазу на глаз?

— Что за вопрос?

— Просто скажи, видел или нет.

— Конечно... А нет, подожди. Это же его зам на митинге выступал. Не помню. Вот Долевич когда был — тот любил с трибуны погалдеть, а Ковальский... Наверное, не любит светиться.

— Ясно, отбой. Приеду — поговорим, — отключился я и посмотрел на портрет. Правильное лицо. Слишком уж правильное и ясное, как у пришельца из времен до катастрофы. Может, ты всего лишь форма речи, Ковальский? Может, я только что представлял тебя на переговорах с тобой же самим? А ты сейчас громко хохочешь вместе со своими сородичами над странными человечками? Мы уже можем отчасти мыслить на лингском и не понимать этого...

Я опустил руки в карманы куртки и медленно, любуясь высящимися впереди небоскребами, пошел по улице.