Кристаллическая жизнь

Объявили отбой, но спать было невозможно. Раздражал постоянный яркий свет в палате. В вечер после укола, похоже, было все равно. А вот теперь, когда действительно был, как натянутая струна, не спалось. Впрочем, какая разница, если прямо со следующего дня предстоял двухнедельный сон.
Периодически в палату заходили санитары и медсестра — приходилось притворяться спящим. Однажды все-таки засекли.
— Не спится? — спросила медсестра, — Может, укольчик сделаем? — предложила она.
Отказался, пояснив, что она случайно разбудила, а так со сном все в порядке.
А в палате стоял мощный храп. Напичканные таблетками и микстурой, пациенты психиатрического отделения крепко спали.

Рой мыслей, круживших в голове, не давал уснуть. Обрывки стихов сменялись яркими видениями эпизодов прошлой жизни, вызвавших создание того или иного стиха, всплывавшего в памяти. И периодически, как набат, в голове стучало: «Лю-ю-дочка! Лю-ю-дочка!»
Я мысленно звал любимую из небытия, разумом понимая, что все напрасно, но душой надеясь на чудо.
Ведь пришла же она на помощь в трудную минуту. Я ясно видел ее взволнованное лицо за этим зарешеченным окошком и слышал тревожный голос: «Проснись! Срочно проснись!» Такое не может присниться. Это было на самом деле, это не видение. Значит, она жива?!
Потом охватило странное чувство, что кто-то таким вот необычным способом издевается надо мной. Вспомнил все прочитанное когда-то о препаратах, вызывающих галлюцинации, причем настолько реалистичные, что порой трудно отличить видения от действительности.
А может, эти полковники подмешали что-то в микстуру, которую заставила выпить медсестра? Сама микстура безобидна, но с этими добавками она стала для меня опасной.
Они, очевидно, хотят все узнать обо мне, чтобы потом успешно со мной бороться. Но, я не должен выдать им главную тайну. Даже случайно.
«Они ничего не узнают о моей любимой Людочке», — твердо решил я.
Приняв решение, и немного успокоившись, стал размышлять над причинами столь бурной активности этих двух полковников вокруг моей скромной персоны. Ведь никто не обращал на меня внимания, в какие бы инстанции не обращался со своей просьбой об увольнении. И лишь когда жена обратилась в ЦК КПСС, появились эти уроды.
Сначала возник один полковник Кац со своей сумасшедшей собачкой. Он все же выведал один секрет — мою нелюбовь к телефонам.
А потом появился другой полковник Кац — типичный провокатор с кучей телефонов для оперативной связи с остальными мерзавцами. Он-то и упрятал сюда, когда я в честном поединке уничтожил его главный красный телефон.

А причина, скорее всего, одна — не может быть одновременно двух «Программ КПСС». Вот партократы и переполошились. Все просто. Дали задание особистам узнать, кто я такой. А те вытащили из архива мою «Программу», сразу все поняли и доложили партократам. А из нее ясно вытекает, что их партийная программа липовая.
Никакого коммунизма никому не построить — ни в отдельно взятой стране, ни во всем мире. Мне это было понятно даже в школе.
Потому что невозможно каждому дураку дать все по его потребностям, ибо потребности дурака безграничны. А таковых дураков у нас в стране, как, впрочем, и повсюду в мире — большинство.
И каждый норовит руководить, а не работать. Желающих работать, а особенно созидать, мало. Эти шурики работать не любят даже из-под палки, а чтобы им работать по своим способностям, да еще добровольно — извините.
Зато шурики всегда будут в первых рядах едоков. Попасть на первый черпак — их идеал на бытовом уровне.
А поскольку ресурсы Земли не бесконечны, шурики быстро все сожрут. Это аксиома.
От этих выводов вдруг стало смешно до коликов. На мой смех в палату заглянул санитар. Притворился спящим. Внимательно осмотрев палату, санитар ушел.

А я снова смотрел на зарешеченное окошко и размышлял, размышлял, размышлял.
Шурики — основные разрушители мира. Они истощают планету, пожирая даже то, что жрать им не по чину. И таких шуриков миллиарды. Они уже загадили своими отходами даже пустыни и размножаются с катастрофической быстротой.
Но, есть разрушители пострашней рядовых шуриков. Это благодетели человечества. И особенно опасны те, что пытаются быстро и радикально преобразовать мир — это политики и ученые.
Именно в этой среде прорва шуриков, желающих поэкспериментировать с человечеством. Шурики-политики постоянно озабочены идеей равенства, а на деле стремятся выявить всех способных, талантливых и даже гениальных индивидуумов и непременно принизить до уровня своей серой массы, а затем суетливо, по-крестьянски, объегорить, нагло посмеиваясь при этом — не будьте слишком умными, будьте шуриками, как все.

А ученые шурики так и норовят украсть идею у гения и, не понимая ее до конца, создать и опробовать какую-нибудь пакость. Так, любопытства ради.
Опробуют они однажды что-нибудь на свою голову и на погибель человечества.
Рано или поздно, например, вздумают поэкспериментировать с кристаллической жизнью. Сдуру подумают, что эти искусственные люди будут за них — шуриков — работать. А у тех свои шурики непременно появятся, только более шустрые и совсем уж безмозглые — ради удешевления их производства. А созданы-то они будут «по образу и подобию».
И пойдет у них война с человечеством за истощающиеся ресурсы Земли. Да еще найдется какой-нибудь кристаллический придурок, который тоже захочет коммунизм строить.
Ведь коммунизм — это несбыточная мечта всех шуриков, где каждому будет позволено жрать в соответствии с ненасытными потребностями, а от него не потребуют ничего, или, в худшем случае, в соответствии с его посредственными способностями.
Вот тут-то эти монстры человечество и доконают, как досадную помеху их кристаллической жизни.
А потом все ресурсы кончатся. Всё рано или поздно кончается. Была на Земле разумная органическая жизнь, потом победит кристаллическая, а потом не будет никакой.
И никто мне не докажет, что разумная жизнь может развиваться вечно. Потому что никто нигде так и не видел следов внеземных цивилизаций. А ведь Вселенная вечна и бесконечна. И, значит, должно быть бесконечное множество цивилизаций, достигших безграничных возможностей. Следы таких цивилизаций были бы заметны повсюду. Мы бы обнаруживали их даже невооруженным глазом.
А их нет, и быть не может, потому что шурики всех существовавших ранее цивилизаций сожрали все, прежде чем оные цивилизации успели достичь этих самых безграничных возможностей. И потому гибель — единственная перспектива любой разумной жизни.
Только таким может быть грустный итог любых здравых размышлений по поводу исторической перспективы.

Размышляя с открытыми глазами, чуть, было, не прозевал очередной обход. Едва успел притвориться спящим.
А, собственно, зачем мне притворяться? Ведь единственное, чего добиваются шурики из ЦК КПСС, это признать меня сумасшедшим. Что бы я потом не проповедовал, что с меня возьмешь — не все дома у бедолаги, а потому и мыслит не как все, а как полный идиот, списанный за это даже из армии.
И ведь придется стать таким, потому что военные шурики никогда не согласятся с тем, что человек по доброй воле к ним попавший, вдруг по доброй воле сможет от них улизнуть. Военные шурики по натуре — феодалы-крепостники. Их воля, они бы всех поставили в строй, и командовали, командовали, командовали.

Но, беда в том, что кто-то в стране еще должен постоянно совершенствовать и производить их пушки, танки, самолеты и все то, что они готовы потреблять в неимоверных количествах, воруя при этом с крестьянской сметкой и без зазрения совести.
И только сумасшедший может отказаться от военной карьеры — от своего военного счастья в мирное время. Ни один шурик этого понять никогда не сможет. Так что придется стать сумасшедшим добровольно. А раз так, зачем сопротивляться?
Только не Иван Иванович должен придумать мне болезнь, а я сам — незаметно подбросив ему идейку насчет кристаллической жизни. Идея бредовая, но плодотворная, как и всякая бредовая идея. А бредовые идеи быстро захватывают массы.

Эврика! Вот он и проявился тот путь, который поможет ускорить мое увольнение из армии. Ведь во всей этой необычайно смелой научной идее легко усмотреть болезненный бред — идею-фикс. Но, свои мысли, основанные на логике здравого смысла, я должен не просто доложить Ивану Ивановичу, а понести в массы — начать их проповедовать и больным, и здоровым нашей палаты. Массы их быстро подхватят — они ведь действительно захватывают, вдохновляют.
А вот он и я — идейный вождь и главный сумасшедший по части кристаллической жизни! Слухами земля полнится. Ивану Ивановичу донесут быстро. И дело сделано вчерне. Комиссуют без всяких проволочек, а то, не дай бог, вдруг ученики-апостолы появятся, да еще в массовых количествах. Идейка-то весьма продуктивна во всех смыслах.
И плевать я теперь хотел на все их микстуры и таблетки. Они мне нужны самому! Ведь единственный способ вернуть мою любимую из небытия — это нажраться галлюциногенов, а уж они четко сработают в нужном направлении. Я снова увижу мою любимую Людочку, и хоть на краткий миг, она вдруг оживет в моем воображении, словно наяву.
Так я нашел, наконец, свой лучик света в темном царстве ярко освещенной палаты психиатрического отделения.
Я пошарил в карманах костюма и отыскал две таблетки, которые утром получил от медсестры. Недолго думая, проглотил обе. Не знаю, подействовали ли таблетки, или просто сказалась бессонная ночь, но внезапно провалился в глубокий сон без сновидений.

Несколько вечеров подряд я рассказывал свою «Программу КПСС» пациентам Ивана Ивановича.
Начал с нейтральных тем, не касающихся вопросов власти.
Конечно, я не помнил свой труд до деталей. Фактически пересказывал его содержание, зачастую фантазируя прямо по ходу изложения материала.
Тема кристаллической жизни оказалась самой благодатной. На моих вечерах кроме больных присутствовали даже наши санитары. Вопросов море.
К тому же материал излагал уже с учетом данных, почерпнутых из книги Норберта Винера «Кибернетика», а также из других источников.
Вскоре, как и ожидал, информация о моих вечерах дошла до Ивана Ивановича.
— Я слышал, вы тут народ по вечерам развлекаете? Говорят, все даже телевизор позабыли, — сказал он мне как-то во время обхода, — Зайдите ко мне через полчасика, — то ли попросил, то ли приказал Иван Иванович.

Через полчаса был в его кабинете.
— Что это вы там толковали насчет кристаллической жизни? Это как, на полном серьезе, или какой-то ход с вашей стороны? Я-то вас воспринимаю как нормального человека, но ваши мысли слушают всякие люди. Хотелось бы в этом разобраться, — пояснил цель своего вызова Иван Иванович.
— Я изложил одну из гипотез, основанных на логике здравого смысла. Ведь если существует органическая форма жизни, почему не допустить существование ее неорганических форм. Важно лишь, чтобы подобные организмы имели подобные функции. И почему, например, вместо белковых тел, состоящих из множества клеток, не представить аналогичную структуру, состоящую из множества кристаллов. Эти кристаллы могут быть даже искусственно созданными человеком — вроде тех, что используются в вычислительной технике. А дальнейшее — дело рук самой техники. Самообучение искусственного разума и самовоспроизводство искусственных форм жизни дадут толчок к их стремительному развитию. На каком-то этапе все может выйти из-под контроля человека, когда такое искусственное создание превзойдет его по скорости и точности мышления, а также по устойчивости к внешним воздействиям. И тогда неизвестно, за кем будущее, если эти формы жизни вдруг начнут конкурировать, — завершил я краткий экскурс.
— Что ж. Вроде бы все действительно логично. А что говорят по этому поводу ученые? — поинтересовался Иван Иванович.
— Основатель кибернетики Норберт Винер полностью разделяет то, что я вам только что изложил. Более того, он предупреждал человечество о потенциальной опасности создания искусственного разума, и предлагал методы, как снизить реальную опасность. Но человек — странное создание. Всегда найдется кто-то, кто захочет выйти за пределы дозволенного, — удовлетворил я любопытство психиатра. Выслушав меня, тот задумался.

— Знаете, эта ваша кристаллическая жизнь — очень хорошая гипотеза для нашей с вами проблемы. У меня уже есть предварительное заключение о вашем психическом состоянии. Но, материалы для него основаны лишь на анализе ваших стихов и на наблюдениях за вами. Чувствую, для комиссии это может оказаться маловато. Скорее всего, попросят еще понаблюдать. Добавить после этого что-то еще в ваше дело будет сложновато. Вам все это надо? — проинформировал Иван Иванович.
— Я вашу задумку понял, Иван Иванович. Вам видней. Но, раз спрашиваете, значит, есть проблема. В чем она?
— В вашем поведении и в ваших действиях. Они не должны противоречить гипотезе, потому что в противном случае вас легко признать симулянтом. А потому я пока опасаюсь включать в мои записи наблюдений информацию о ваших лекциях, хотя это очень заманчиво. И свидетелей куча. Есть и такие, что непременно «заразятся» вашей идеей.
— Иван Иванович, понимаю, о чем вы говорите. Вашу литературку почитывал для общего развития, а потому в курсе проблемы. Говорите, что делать, и все будет в порядке.
— Почитывали? А где вы ее брали? Она же для служебного пользования.
— Иван Иванович. Проблемы не было. Я же к любой литературе допущен.
— Да? Интересно, интересно. Значит, все-таки готовились к кристаллической жизни? Хорошо. Это облегчит нашу задачку. Можно будет гораздо быстрее выйти на комиссию. Может даже на следующей неделе. Значит, кристаллическая жизнь наше светлое будущее? Ну, что ж. Договорились, — завершил встречу психиатр.

Неожиданно навестил Саша Бондарь. Очень удивился, когда санитар пригласил меня в знакомый до слез тамбур. Посетителей я не ждал.
Мы сидели с ним вдвоем. Санитар куда-то надолго ушел. Я бы мог сейчас спокойно, не торопясь высосать бутылочку чего-нибудь сухенького. Но, увы, Саша был в своем репертуаре. Он, как всегда, пришел в гости с пустыми руками.
Обо мне он узнал случайно от Бори Афанасьева, а тому все рассказал Шурик. Насколько понял, этот визит состоялся после того, как Саша поделился информацией с Валей. Вот теперь хоть все понятно.
Узнал их новый адрес. Это рядом с мотовозами. А детский сад, в котором работает Валя, прямо напротив их дома.
В тамбур вышел Иван Иванович. Увидев меня с посетителем, извинился и пригласил Сашу в кабинет.
«Странно. Вроде бы со мной все ясно. Зачем ему Саша?» — размышлял, впервые за полтора месяца оставшись в полном одиночестве.
Все оказалось проще простого. Сначала Дудеев, потом я, а теперь, возможно, пришел очередной будущий пациент ПСО. Бедный Саша. Оказалось, Иван Иванович предупредил, что у него ничего не выйдет, если он пойдет нашей дорожкой. Его-то он непременно посадит. И Саша вынужден был уверять психиатра, что пришел не перенимать опыт, а просто навестить друга.

Написал письмо с новыми стихами Дудееву.
«Теперь скрываться незачем. Такой же я писарь, как и ты, дружище. Как ты там на воле? Похоже, и я уже на финише моей армейской жизни», — думал, запечатывая конверт.

С утра снова вызвали к Ивану Ивановичу. Без объяснения причины тот запретил вести беседы. Так и не удалось дойти до самых интересных вопросов моей «Программы КПСС». И, похоже, вряд ли еще когда-нибудь представится такая возможность.
«Где ее еще излагать, как ни в сумасшедшем доме», — только и успел подумать, выходя в общий коридор.
— Давай, поборемся, — предложил неожиданно подскочивший ко мне небольшого росточка, но очень накачанный кавказец. Он-то точно не в себе. Всем, кого видел, первым делом предлагал побороться, но кидался в обычную драку, из которой его вытаскивали только медбратья. После этого ему обычно делали укол. И он долго выл от боли на все заведение.
Дня два-три приходил в себя, а потом искал очередную жертву. И вот я впервые оказался на его пути.
— Ты мои рассказы слушал? — попытался переключить борца на другую тему.
— Слушал. Хорошо говорил. Теперь давай бороться, — не унимался джигит.
— Зачем? Ты сильный и меня победишь. Мне будет неприятно. А вечером я не смогу тебе ничего рассказать. И ты мои рассказы не услышишь. Понятно?
— Понятно. Давай бороться вечером, — отложил экзекуцию кавказец и внезапно кинулся на проходившего мимо довольно крепкого парня из соседней палаты. Завязалась обычная потасовка. Крикнул медбратьям. И минут через десять раздался привычный вой этого буяна.

Наконец, настал день, когда во время утреннего обхода Иван Иванович сообщил, что завтра утром я буду представлен медкомиссии. А уже к обеду будет известно заключение.
Итак, все решится завтра. Не спалось.
«Вот это подлечили от неврастении. Даже уснуть не могу от волнения. Психиатры хреновы. Прав был Сиворакша — молоток их основное лечебное средство», — размышлял, ворочаясь на койке в освещенной ослепительным светом палате психиатрического отделения.

Уснул лишь под утро. Неожиданно увидел Валю. Она стояла в беседке во дворе Сашиного дома в Бердянске и с нескрываемым удивлением смотрела на меня. Я шел к беседке с пустым мусорным ведром, совершенно не понимая, зачем туда иду. Я видел Валю молодой девушкой, какой она была тогда — много лет назад, когда состоялось наше свидание, но, почему-то ясно осознавал, что она давно замужем и у нее растет дочь.
— Профессор, — обратилась та ко мне, — Как это ты ухитрился столько лет морочить людям голову какой-то кристаллической жизнью? Все тебе верили. Даже я поверила. А ты оказался заурядным сумасшедшим. Теперь тебя исключат из института и поместят в психушку. Твою кафедру закроют. А я еще хотела выйти за тебя замуж.

«Как меня можно поместить в психушку, если я уже там?» — подумал, при этом, ясно осознавая, что Бердянск и Ленинск все же слишком удалены друг от друга, и я не могу быть там и здесь одновременно.
— Кто тебе это сказал, моя королева? Я абсолютно нормальный человек. И медкомиссия завтра лишь подтвердит истину.
— А если ты нормальный, завтра же тебя посадят в тюрьму, как симулянта. Ты уже не сможешь закончить свои исследования, профессор, — с огорчением посмотрела на меня Валя-Валентина.
«О каких исследованиях она говорит? В каком институте, и на какой кафедре я работаю? Я же служу в армии и живу на полигоне. Тогда откуда она знает о моей тайной работе? Похоже, Саша ей все рассказал. А он узнал об этом в своем управлении — их особисты давно за мной следят. А раз она все знает, зачем скрывать. Поздно. И я должен срочно вернуться в госпиталь», — лихорадочно соображал я.
— А я их уже закончил. Смотри, — закатав рукав рубашки, оголил руку. Она блеснула мелкими, переливающимися в лучах лунного света кристалликами. Резко ударил по бетонному столбу, и тот рухнул, переломившись в месте удара, — Куда меня посадят?! Я разнесу их тюрьму в щепки! Я уже не человек! И я свободен!!! — громко прокричал и, неожиданно для себя, с фантастическим ускорением почти вертикально взмыл в небо.

Я стремительно несся в ночном небе — вроде бы даже в кокпите планера, но, точно зная, что никогда не летал на планере ночью, да еще на такой скорости. И теперь даже не представлял, как можно определиться с маршрутом, не видя ни одного ориентира на земле.
— Я укажу тебе правильный путь, — вдруг услышал голос Людочки и увидел прямо перед собой ее дивные глаза, словно две путеводные звездочки в темноте ночи.
«Все, спасен», — успел подумать, прежде чем проснулся.

Сердце колотилось от головокружительного полета. Еще не успел опомниться от сновидения, а душа вдруг затрепетала в предчувствии наступающего, очень важного для меня дня.
«Ну и планер — это даже не реактивный самолет, а настоящая ракета. Вот это сон! Оказался бы вещим», — размышлял, понимая, что моя судьба решится уже сегодня.

И вот нас, человек пятнадцать пациентов отделения, собрали в тамбуре. Вскоре процессия торжественно двинулась к главному корпусу госпиталя. Впереди шествовал Иван Иванович с двумя санитарами, несущими папки с нашими документами. Следом, в колонну по три, шествовали мы. Замыкали колонну еще два санитара.
А на улице звенела весна. Как давно не был на свежем воздухе. Недели три не меньше. Когда ходил на процедуры, лежал снег. Теперь от него не осталось и следа. Было по-утреннему свежо, но волны теплого воздуха уже доносились легким ветерком от всех предметов, прогретых теплыми солнечными лучами. А небо. Такую синеву видел только в горах.
Нас разместили в приемной главврача госпиталя, и наступила напряженная тишина. Ходить по приемной и шуметь запретили строго-настрого. Вскоре нас по очереди начали приглашать в кабинет. Из кабинета все выходили какими-то взъерошенными и потерянными. Молча садились на свои места и не отвечали ни на чьи вопросы. Как только сформировалась первая тройка, два медбрата увели ее в наш корпус.

Вызвали меня. Вошел в просторный кабинет. За огромным столом сидели человек пятнадцать врачей в белых халатах. Поприветствовал комиссию, чем, похоже, лишь вызвал удивление эскулапов. Мне никто не ответил, даже не предложили сесть. За спиной чувствовал дыхание двух наших санитаров.
«Ну и ну», — только и подумалось в тот момент.
Что-то скороговоркой зачитал Иван Иванович. Наступила мертвая тишина. Все врачи, казалось, молча меня гипнотизировали.
— Почему вы отказываетесь служить в армии? — вдруг голосом полковника Каца спросило какое-то медицинское светило, сидевшее во главе стола — очевидно председатель комиссии.
— Я никогда не отказывался от службы, но всегда просил меня уволить, — слегка раздраженный знакомым до слез вопросом, все же спокойно ответил фразой, уже ставшей традиционной.
Все живо напомнило аналогичную картину то ли у полковника Прохорова, то ли у полковника Каца. Что-то эта комиссия уж очень смахивала на очередную тупиковую инстанцию. Мое изначально бодрое настроение резко упало.
— Это одно и то же, — проскрипел Кац свою типично бюрократическую отговорку.
«Что в лоб, что по лбу. А теперь еще психиатром прикидываешься, ветеринар собачий», — подумал я и решил на этот раз проигнорировать его замечание. Снова наступила бесконечная тишина, которая изматывала сильнее идиотских вопросов всех этих начальствующих типов, однообразных в своей серости.

— Зачем вы пишете стихи? Вы хотите прославиться? — задал сосед Каца странный вопрос, который вызвал у меня еще большее раздражение.
«И я еще должен отвечать на этот глупейший вопрос?» — с тоской подумал, тут же пожалев, что теперь мои стихи будут долго пылиться в этой медицинской папке с предварительным заключением о моей ущербности.
— А зачем вы дышите, зачем пьете воду из этого графина? Вот примерно затем я пишу стихи. Моя душа так самовыражается, ей так хочется. А для славы я еще ничего не опубликовал за все одиннадцать лет моего самовыражения.
И снова наступила напряженная тишина, в которой не было слышно даже жужжания мух.
«Да эти уроды здесь не только мух, но и микробов поубивали своими белыми халатами и блестящими молоточками», — успел я не только подумать, но даже немного порассуждать на эту тему.

— На что жалуетесь, больной, что вас беспокоит? — наконец задал традиционный медицинский вопрос кто-то, скорее всего из настоящих врачей.
— Я ни на что не жалуюсь, и меня ничто не беспокоит, — ответил так, как когда-то при поступлении в этот госпиталь. Все снова в упор уставились на меня. Особенно этот неутомимый ветеринарный врач.
— А тогда что вы здесь делаете?! — повысив голос, громко продребезжал полковник Кац.
«Полный кретин. Тебе даже неясно, зачем я здесь. Будто не знаешь, что сюда никто добровольно не приходит. Тоже притворяешься, гаденыш», — размышлял, неожиданно для себя впав в речевой ступор, причем настолько, что, казалось, уже не мог произнести ни слова. На меня тяжким грузом навалилась наступившая мертвая тишина.
Инквизиторы в белых халатах ждали моей реакции, а я не мог даже разжать губ и пошевелить языком, чтобы преодолеть эту тишину. Она была жуткой и, возможно, гибельной не только для мух и микробов.
Наконец, все же взял себя в руки.
— Я не сам пришел. Меня доставили. Автоматчики. Силой. Здесь меня лечили. Не знаю, от чего, — ответил им раздраженно, но уже собравшись и приготовившись к бою.
— Завтра мы вас выпишем из госпиталя и отправим служить в вашу часть. Служите, как служили! — поставленным полковничьим голосом вынес свой вердикт доктор Кац.

Кровь с силой ударила в голову. Я даже почувствовал, как быстро раскаляется моя голова.
«Что же это такое? Что они мне голову морочат, сволочи? Неужели выпишут? Спокойно. Спокойно. В часть? Да никуда они меня не направят. Это явная проверка», — подавил возникшую, было, сумятицу мыслей. А в голове мгновенно всплыло главное предупреждение Ивана Ивановича: «На провокацию реагируй бурно».
— Да лучше застрелиться! — очень искренне и громко выкрикнул им, с силой сжав кулаки и изготовившись к атаке. В то же мгновение почувствовал на своих плечах крепкие руки санитаров. Резко крутнулся, но сбросить руки не удалось.
Меня колотила дрожь от неодолимого желания разнести здесь все в щепки. Санитары не отпускали, а гипнотизеры в халатах все пялились и пялились на меня.
Неожиданно стало легко и спокойно.
«Никуда они меня не направят — ни в часть, ни в тюрьму. Все это лишь цирковое представление этих клоунов. Меня комиссуют», — размышлял в гробовой тишине, чувствуя накатывающее состояние расслабленного блаженства, — «Гипнотизируете, сволочи. Ну, и хрен с вами».

— А что вы можете рассказать о кристаллической жизни? — неожиданно задал свой второй вопрос сосед Каца.
«Хороший вопрос, а главное — вовремя», — мысленно похвалил его, испытав вдруг такой душевный подъем, словно меня пригласили прочесть доклад группе академиков, а не этим гипнотизерам и дрессировщикам собачек — циркачам в белых халатах.
— Видите ли, — внезапно оживился я, и, как потом рассказал Иван Иванович, даже глаза у меня при этом засияли, — Это вопрос непростой. Это будущее человечества и одновременно его гибель. Если у вас есть время, я готов тезисно изложить основные положения гипотезы.
— Не надо, — оборвал цирковой врач, — Как это может сочетаться, будущее и гибель? Вы не видите здесь противоречий?
— Не вижу, — моментально отреагировал я, — Будущее всегда несет жизни только смерть. И кристаллическая жизнь, которую непременно создаст человечество, неизбежно принесет ему гибель. Человечество не выдержит конкуренции с этой новой формой жизни.
— По-моему, все понятно, — вдруг вмешался Кац, — Пора заканчивать.
— Что вам может быть понятно? — искренне возмутился я вмешательством постороннего лица, явно не интересующегося проблемой, — Если бы это сказал Норберт Винер, я бы не удивился, а тут какому-то полковнику Кацу вдруг все стало ясно.
— Кто такой Норберт Винер и кто такой полковник Кац? — спросил полковник Кац.

А я уже не мог сдерживать накатившего истерического смеха.
— Вы не знаете гениев человечества? — от души смеялся я — Норберт Винер основатель кибернетики, а полковник Кац это вы, главный ветеринарный врач полигона, — преодолевая приступы смеха, сообщил очевидные истины этому недоумку в белом халате.
— Какая тут связь? Что-то не пойму, — искренне удивился Кац.
«И не поймешь, потому что ты полный кретин. Только и умеешь, свихнувшимся собачкам головы рубить», — пронеслась еще больше развеселившая меня мысль.
— Ни-ка-кой! — громко хохотал я, — А еще в кристаллической жизни вдруг разобрался. Ветеринар недоделанный, доктор собачий, — продолжал истерически смеяться, а санитары, по знаку Ивана Ивановича, уже выводили меня в приемную. Глядя на меня, публика тоже повеселела. Оказывается, веселым из того кабинета пока вывели только меня.

И вот моя последняя ночь в палате психиатрического отделения. Накануне вечером снова собрался коллектив ненормальных слушать мою беседу. Но, я лишь поблагодарил всех за то, что встретил их на своем нелегком пути, и, сославшись на то, что не спал ночь накануне комиссии, попросил понять меня правильно.
Конечно, ребята поняли, хотя и были разочарованы. Не мог же им рассказать, что мои вечера запретил сам Иван Иванович, опасаясь вредного влияния моих мыслей на некоторые некрепкие души. Скорее всего, он и выписать меня решил все по той же причине.

Ту ночь проспал без сновидений. Наутро в тамбуре мне выдали мою форму и документы. Переоделся и сдал больничное. И вот, наконец, зашел попрощаться в свою палату. Меня встретили аплодисментами, как артиста.
— Удачи всем! — попрощался я с очень трудным периодом моей жизни, когда только заключение медиков спасло от тюрьмы.