О теории заговора 2

И наконец я нашёл его. Того, кто это сделает: расколет цветистый шарик на глазах у отца моего... Столько лет!..
Я был уверен, что это будет старый изможденный человек, мужчина, повидавший в жизни всякое—войны и теракты случаются часто, и какой-нибудь солдат, побывавший в горячих точках, мог бы, казалось, стать моим...всадником Апокалипсиса. Или женщина. Мать, потерявшая ребёнка... Матери очень отчаяны и смелы, безжалостны и бесстрашны, когда теряют детей... Но он ни то, и ни другое. Почти мальчишка двадцати четырёх лет; во истину—не исповедимы пути...
Почему же он?
Я не очень верил в него с самого начала. Склонность к меланхолии, интровертность, пессимизм, тяга к мрачной стороне искусства, к полотнам Здислава Бексиньски...
Это как мозаика, фрагменты, слагающиеся в единую картину— вынь один из них, и он ничего не сможет сам по себе ;лишь долгое утомительное складывание из разочарований и стыда, грусти и бесприютности, и страха, страха, страха перед жизнью — однажды даст потрясающий результат —всепоглощающее желание ввергнуть в Ничто существующее Всё!
Когда-то в детстве, посещая городской парк аттракционов, мой герой стоял в длинной очереди на карусели. Родители ушли по каким-то делам, велев не выходить из очереди и ждать их возвращения. Светило апрельское солнце, по шоссе неслись разноцветные авто. Он стоял и из очереди смотрел на цветные машинки. И одна из них взвизгнув сбила маленькую белую собачку, глупую болонку, осмелившуюся перебежать ей дорогу. Болонка отлетела на обочину, белая шерсть местами стала розовой. Она была жива, но эта жизнь не была похожа на прежнюю. Лапы собаки ритмично подрагивали, время от времени она поднимала голову и делала отчаянный взмах той или другой лапкой. Мальчик в очереди не знал, что такое агония, но что-то подсказывало ему, что болонка больше не встанет и не побежит. И что так ритмично взмахивать лапками может только существо, которому больно... Она так долго лежала и подрагивала, и мальчику в очереди было страшно. Но пугали его не предсмертные судороги собаки, а люди, что стояли кто впереди, кто позади него. Эти люди стояли плотной бесформенной массой, молчаливой и неподвижной до умопомрачения. И никто не пошёл спасать болонку. И родителей рядом не было. И из очереди нельзя было убежать. Кошмарная реальность этой сцены завораживала до одури своей бредовой фантасмагоричностью. Все стоят. И ты стоишь. Все смотрят. И ты смотришь, как в двух шагах от тебя корчится беспомощный комочек плоти...
Бывает же, застрянет в голове один назойливый мотив, и всплывает потом чуть -что, раз за разом годы напролёт. Вот так с этой болонкой...И гибель родителей( два года спустя в поезде, сошедшем с рельс), и одиночество в приемной семье, и жуткая история из студенческих лет... ( отмороженный приятель звал его в секту неонацистов, а когда получил отказ, натравил их на моего протеже)... Куски мозаики складывались, картина принимала законченный вид. Но не они, эти фрагменты, решили твою участь, цветистый шарик, пока ещё не они!
Три месяца назад мой избранный ( буду звать его так без лишнего пафоса) решил съехать от приемных родителей и вознамерился снять квартиру. Везло ему необычайно: тут же нашлась по запросу недорогая жилплощадь, весьма уютная на вид, и хозяин ее, мужчина лет сорока пяти, днём позже уже звал ее осмотреть. ДорОгой рачительный хозяин квартиры рассказывал моему избранному о том, что по долгу службы часто бывает в командировках (только что прилетел из Барнаула), а сейчас и вовсе уезжает на год, а то и более, и семья его — жена с тремя детьми—также едут с ним. А квартира-то жене принадлежит, вот и решили они, пока в отъезде, сдавать ее. А как вернутся, ремонт сделают и продадут, наверное, потому что уж маловата она совсем, но если подзаработает он в командировке да кредит возьмёт, купят поближе к центру, да попросторнее... В новом микрорайоне.
И разговорчивый хозяин открыл дверь. Странно—говорит он, озадаченно глядя в пол,— чего это жена пол покрасить решила? В красный почему-то...Или что-то не пойму я... И мой протеже тоже смотрит в пол, но соображает быстрее, поэтому двумя шагами пересекает коридор и в комнате на полу и диване он видит четыре тела—женщина и трое детей, все в крови, и столько этой крови вытекло из четырёх тел, что пол в небольшом коридоре стал... не того цвета, которым был изначально.
Номер службы спасения он набрал, и как мог все объяснил, и дверь приехавшим открывал тоже он, пока разговорчивый хозяин ртом хватая воздух, бросался от одного тела к другому... А потом мой избранный тихо сполз на пол и очнулся уже в отделении, где ещё раз все рассказал и про аренду уютной квартиры, и про служебные командировки разговорчивого хозяина, и про новый микрорайон... Подписал бумаги, был отпущен и отблагодарён за помощь полиции. К концу недели их нашли. Это были местные наркоманы, которым кто-то слил, что у этой семьи дома есть миллион в кубышке.
Трое суток спустя мой избранный наполнил ванну горячей водой и бритвой приемного отца вскрыл себе вены.

Но неудачно, ибо в состоянии аффекта и в анатомии полный профан.

Отдохнув в реанимации и набравшись сил в отделении общей терапии, мой протеже отправился на новую работу, которую нашла ему участливая преподаватель риторики из университета. И квартиру эта энергичная дама помогла ему снять, и что совсем уж вызывает уважение—дала адрес отличного психотерапевта. Так что три раза в неделю мой избранный ходит преподавать латынь и древнегреческий в модный лицей одаренным детям состоятельных родителей, а в свободное время посещает отличного психотерапевта.
И тут я решил, что пора познакомиться с ним поближе.
И назвавшись соседом сверху, зашёл я в его новое жилище и поинтересовался, не залил ли я его квартиру, ибо в моей сорвало кран с холодной водой.
— нет, все в порядке, ничего не течёт.
— может за обоями, вы посмотрите.
—А вы всегда в пальто и серой тройке по дому ходите?
— Я всегда одеваюсь в серое, когда приходится заглядывать в ваш мир.
От вашей пестрой планеты у меня в глазах рябь стоит.
— Вы не сосед сверху...
— Смотря что считать верхом, но в любом случае—я сосед.
— А я пациент психотерапевта. И если стукну чем-нибудь тяжелым, меня оправдают.
— Шарлатан твой психотерапевт. Ты ему про тотальную аннигиляцию, а он тебя с детьми работать допускает.
— А ты специалист по выслеживанию нерадивых психотерапевтов?
— Нет, я специалист по тотальной аннигиляции.
— То есть ещё один шарлатан...
— Не в этот раз.
Он тяжело смотрел на меня. Страха я в его глазах не видел, шарлатан психотерапевт не успел сделать из моего избранного здоровую личность.
— Ну давай, — нарушил он чуткую тишину съемной квартиры,—аннигилируй.
— Не могу. Не имею права. Но в роли консультанта с удовольствием выступлю.
— Меня консультировать будешь? Не по адресу. Я в таких материях не разбираюсь, у меня гуманитарное образование.
— Разбираться тебе не обязательно, твоя воля—вот мой интерес. А гуманитарное образование только на руку играет. Стихи любишь? «Не заметят деревья и птицы вокруг, если станет золой человечество вдруг...»
Дверь передо мной с грохотом закрылась, с потолка упало несколько хлопьев штукатурки.

Но верю— в благодатную почву посеял я семена свои.

Психотерапевту он наврал, что заболел гриппом. В лицее взял отпуск за свой счёт. Приемным родителям сказал, что едет на курсы повышения квалификации от лицея.

И остались мы вдвоём во всем этом пестром мире.

— Так ты мне скажешь, кто ты такой?
— Я здесь ради восстановления исторической справедливости.
—Хм.. А кому ты явишь восстановленную справедливость, если собираешься аннигилировать весь наш мир?
— Это сделаешь ты— не я.
— Пусть так, но это не меняет сути вопроса...
— Научись мыслить шире. Уж точно я подвизаюсь на эту аферу, рассчитывая на того, кто сможет оценить ее масштабы...
— Ну а мне ничего не известно ни о масштабах, ни о том, кто способен их оценить.
— Как это свойственно вашему роду! Но незнание предмета никогда не было для вас преградой на пути к предмету. Ох, ну сам посуди, для чего тебе подробности? Ты хочешь получить то, что я могу тебе дать. А последствия этого будут настолько потом и настолько не здесь, что для тебя не будут представлять никакого интереса. Ведь ты хочешь уничтожения, правда? Опыт с бритвой тебя отрезвил. Ты понял, что отняв у самого себя жизнь, не решишь проблемы. Что толку, что тебя закопают на кладбище? Ушлёпки вроде тех, кто вырезал семью твоего знакомого, в этот же день зарежут кого-нибудь ещё. Может быть прямо сейчас, пока ты терзаешь меня ненужными вопросами, они делают это?И ты, как умный человек, к тому же весьма просвещённый, понимаешь, что ТАК будет ВСЕГДА. Поэтому ты грезишь таким исходом, такой развязкой, которая даст твоей измученной душе полную уверенность, что никто и никогда больше не совершит насилия в этом мире. Но как лишить этот мир насилия, если он сам, мир, насилие и есть? Ответ прост: нет мира—нет насилия. Нет потенциальных жертв и нет охотников до жертв. Когда цветистый шарик, на котором ты обитаешь, станет искрящейся пылью, никто никого уже не сможет обидеть.
Он задумчиво смотрел в пол.
— Ну а где гарантия, услышал я его голос,—что мы на нашем цветистом шарике единственные, кто совершает бесконечное насилие? Ведь если ты намекаешь, что кто-то будет смотреть, как мой мир разлетается искрящейся пылью, значит есть подозрение, что насильники обитают не только здесь.
На короткий миг я ощутил себя кем-то, кто предполагая отыскать за поворотом дверь, обнаружил вместо неё каменную стену...
— Игра не стоит свеч, если я оставлю жизни малейший шанс снова наплодить насильников и жертв— продолжал он.—Дай мне такую возможность, чтобы развязка была действительно полной и неотвратимой и уж точно абсолютной для всех. Без исключения.
К стыду своему должен признаться, что мы, ангелы то есть, совсем не умеем врать. Страшно подумать: можем структурировать галактику, но не можем сказать вместо «да» «нет», если уверенны, что «нет» является погрешением против истины... Я чувствовал, что операция под угрозой срыва, но не мог пообещать ему того, что не собирался давать. И пусть какие-нибудь злопыхатели не думают, что делал я это из страха за своё существование, которое мечтал схлопнуть вместе со Вселенной этот молодой неудачник-самоубийца! Да! Я был бы рад этому и не было бы для меня другого исхода, как этот! Но он, мой отец...
тоже
незамедлительно перейдёт из Бытия в Небытие так ничего не успев понять?!
А изнурительная боль потери, бессильное отчаяние, спирающее дух, когда вот ты стоишь, смотришь и видишь все так ясно, и ничего, совершенно ничего не можешь сделать, ну совсем!! И наступает страшное «потом», когда ты понимаешь, что тебе ещё долго нужно шататься по дорогам скорби, перебирая в голове всевозможные варианты —как надо было, как было бы лучше, как могло выйти так, что вышло именно так... И отныне по-прежнему уже не будет, а ты, ты вот останешься и будешь, будешь, и не исчислится это время никакими действительными и мнимыми числами...
И я бросился в бой за свою идею, веру, истину, как бросаются все отчаянные, ставшие отчаявшимися.
— Ты понимаешь, что я пришёл к тебе, преодолев чудовищное расстояние, не торговаться, а получить задуманное? Мой друг погиб, пожертвовав собой и именем своим, а мой отец принял эту жертву! И стал мой отец спасителем, а друг мой—предателем. А то, ради чего все это случилось— вот эта пестрая рябь, что нас с тобой окружает, не стоит и ломаного гроша , и ты это тоже понимаешь! А если понимаешь, то чего ещё медлишь и требуешь от меня?!
—Так ты мстишь за друга?
—Я...
—Ты мстишь, а я хочу для всех нас Избавления. Что будет с тобой, когда ты все закончишь? Отпраздновав победу, ты увидишь, что друга тебе не вернуть. А твой отец... вдруг он не будет опечален достаточно, чтобы дать тебе почувствовать радость победы? И ты опять кинешься искать, чем унять свою боль, которая—уж ты мне поверь—только увеличится в размерах. А я — его голос стал тихим и ласковым —я предлагаю способ утишения любой боли, и даже такой огромной, как твоя.

И понял я, что смертельно устал.

И захотелось мне покоя и такого сна, которого не сможет нарушить ни одно пробуждение.

И в сладкую грезу погрузился я, представляя, как последний царь Вселенной—сумрак, впускает нас в чертоги свои.

—Ну что же, — заговорил я в повисшей над нами тишине, — раз мы пришли к согласию, позволь познакомить тебя с технической стороной нашего дела.

Я говорил, не слишком вдаваясь в подробности, но он не слишком их и жаждал.

—Ты даёшь мне коды доступа к засекреченным объектам, с помощью которых возникает... что-то вроде чёрной дыры?
— Да.
— Но мы ведь имеем ввиду масштаб Вселенной, а не только нашу планету?
—Верно. Мы же это уже обсудили.
— Неужели мощности наших земных объектов хватит, чтобы вырастить настолько гигантскую чёрную дыру, что сможет поглотить все?
— Ты упускаешь главное: большое всегда родится из малого. Чёрная дыра, которой время от времени балуются именитые ученые то там, то здесь на вашей пестрой планете, в кратчайшие мгновения достигнет гигантских размеров, увеличиваясь за счёт своей мощи...
— Насколько «кратчайшими» будут эти мгновения?
Я с грустной улыбкой посмотрел на него:
— Ни ты, ни кто-нибудь ещё ничего не успеют понять.
— И все схлопнется.
—Да. Абсолютно.
— И мне надо просто активировать взломанные тобой коды и пароли.
—Да. И запустить этот... необратимый процесс.
— Мне все понятно.
—Хорошо. Кода думаешь начать?
— Давай мне эти коды. Я введу их сейчас, — сказал и достал ноутбук.
Я назвал. Он прилежно работал. Над нами висела лютая тишина.
— Я активирую коды послезавтра, — после часа упорной работы сказал мне он.
Я с нескрываемым удивлением смотрел на него.
—Почему послезавтра??
— Понимаешь...
— Мечтаешь с размахом погулять оставшиеся двое суток?
—Нет. Мой приятель уехал за город на выходные. И просил меня погулять с его собакой. Завтра я должен прийти.
— А послезавтра?!
— А послезавтра он вернётся. И сам сможет с ней погулять.
И я впервые пожалел, что связался с пациентом психотерапевта, пусть и шарлатана.

Я вернулся в свою обитель Титан и погрузился в сон, пока ещё хрупкий и недолгий— не тот, что нам предстоял. И увидел я во сне своего друга. Он стоял, как в тот последний раз, в рыжих сумерках моей планеты, и смотрел куда-то вдаль, в его позе была непомерная усталость. А по пробуждении жуткое чувство охватило меня: скитаясь в смутной тревоге по моим ландшафтам, среди берегов моих морей, орошаемый моими дождями— я видел, что в страшное запустение погрузил я свой мир. И ничем не приукрасил, и никак не обустроил его. Не взмывали под облака крылатые существа, не заполняли воды морей грациозные обитатели и не шумели дивные растения над водной гладью... С тех пор, как погрузился я в скорбь, только цветистый шарик был предметом моих мыслей и чувств, лишь ему посвящал я все своё время.
— Я стал предателем таким же, как мой отец—проговорил я под шорох метанового дождя.— Я позабыл своё обещание и не выполнил последнюю волю моего друга.

И преодолевая чудовищное расстояние устремился я к Земле.

Он сидел в чисто прибранной комнате, на стуле, на коленях у него лежала книга. Когда я вбежал, он вздрогнул. Впервые я заметил, что глаза у него темно-синего цвета...
—Послушай, надо все отменить,—я торопился, и голос у меня слегка охрип.
— Ты передумал.
— Я пересмотрел. Наш план —чистой воды капитуляция, и демонстрирует совершенно ненаучный подход. Что мы сделали, чтобы решить наши проблемы? НИЧЕГО! Просто сложили руки, предварительно их умыв. Я думал о мести, забыв о долге, а ты приговорил все Сущее к уничтожению, не попробовав исправить положение вещей. Но теперь! У меня есть схема, и она должна, обязана сработать.
— Схема...
— План. Алгоритм. Назови, как хочешь. Но к сути! Ты удручён творящимся в мире злом. Ненавистью, тупой агрессией, неспособностью людей сочувствовать и понимать. Но ведь не все, не все —хоть тебя возьми—тупые, агрессивные и безнадежные отбросы. Мы найдём их! Этих чутких, мыслящих, достойных лучшей жизни представителей твоего рода. И мы заберём их отсюда, на мою планету, Титан. Это кажется полным бредом, но там, на Титане, я создам условия для жизни. Я создам, потому что это возможно! Там есть атмосфера, есть вода, и я сделаю их пригодными для существования людей. Ох, с каким удовольствием я примусь за эту работу!! Все, кого ты посчитаешь достойными спасения, будут спасены. Больше не будет той слезы ребёнка, что перевесит чашу. Мир без войны, без лагерей смерти, без камер пыток...
— Скажи, ты часто путешествуешь по Вселенной?
— Раньше—да, теперь — почти нет.
— Но в те времена, что путешествовал, видел ты такой мир?
Я чувствовал утомление и ноющую боль в голове, такую сильную, что мне было трудно поднять глаза и посмотреть на него.
— Нет, я такого мира не видел,—произнёс я наконец, после, казалось, бесконечного молчания. — Но ведь это не значит,—голос у меня окончательно сел,—что такой мир невозможно создать. Может быть его не существует только потому, что никто не ставил перед собой такой цели...
— И кого же тогда считать достойным спасения?
Я наконец поборол свою боль в голове и произнёс:
— Отмени активацию. И если наш эксперимент провалится, ты снова ее запустишь.
— Я не смогу отменить.
— С чего бы? По меркам Земли этот день еще не настал.
— Но он ближе, чем был изначально.
— Ты о чем?!
— Когда ты ушёл, я изменил дату. Я подумал, что волнение, которое ты будешь испытывать все это время, будет для тебя слишком мучительно. И я решил, что та быстрота и внезапность гибели, о которой ты говорил, должна быть действительно... внезапной. Для всех.
— Где твой ноутбук?!— я не владел своим голосом.
— Его здесь нет. Я его отвёз подальше... Это далеко.
И тогда я бросился к нему, то ли чтобы ударить, то ли чтобы защитить, закрыть от надвигающегося распада,

но вдруг..