Игра в Рулетку

   1             "Они все знают заранее. У них там целый список, кого и когда они укокошат. За последний месяц трое наших были выбраны Рулеткой. Слишком очевидное совпадение. Таких не бывает, они целенаправленно уничтожают сопротивление".

                Об этом думал Видж, сидя на старом поломанном диване и смотря очередной выпуск Шоу. Того Шоу, которое самое популярное на телеканалах уже последние два десятка лет. Шоу, в которых люди умирали.  

                Пять дней в неделю, кроме выходных, в каждом районе убивали по 10 человек, и их смерть транслировали ровно в восемь часов вечера. У каждого местного телеканала была своя десятка из людей своего района, но суть оставалась та же. Людей пачками убивали изо дня в день, давая перерыв на субботу и воскресенье.

                Конвейер по убою населения работал, и все молчали. Кроме Виджа и горстки несогласных. Трое из которых уже были выбраны Рулеткой в этом месяце.

                - Здравствуйте, уважаемые телезрители! С вами Алеандра Стинг, и это очередной выпуск Рулетки, - траурным голосом, с предельно фальшивым печальным лицом, приправленным темными тенями, бледностью из пудры произнесла бессменная ведущая, чтобы зачитать очередную десятку людей, которым сегодня выдадут пилюлю радости.

                Таблетку, после которой человек еще час смеется, веселится и радуется жизни, а затем засыпает. И больше никогда не просыпается.

                Монотонный печальный голос в очередной раз напоминает необходимость этой процедуры. На экране кадры из недалекого прошлого: войны, голодающие дети, загрязнения экологии, раковые больные, взрывы на атомных электростанциях, гибель в авто и авиакатастрофах, жестокость преступников, изувеченные жертвы.

                - Нам удалось победить преступность, остановить войны, создать мир во всем мире, где никто ни в чем не нуждается, - с торжеством полководца, ведущего войска на гибель, произносила ведущая. - Но человечество столкнулось с другой проблемой: перенаселение. И чтобы наше хрупкое равновесие, наш прекрасный и гармоничный мир не нарушился, мы вынуждены были создать Рулетку.

                В память о тех, кто погибает за право жить в мире, где есть практически все, где почти не нужно работать, где прилавки ломятся от еды, одежды и развлечений, побеждены все болезни, на экранах показывают прижизненные фото умерших людей. А также скорбным голосом рассказ о каждом из них.

                - Суки! - Видж расшибает экран телевизора ногой, обутой в твердый армейский ботинок, видя на нем фото совсем юной трехлетней девочки. Улыбчивая забавная девчушка уже сегодня отправилась в мир иной с улыбкой на лице, а завтра тело маленького человечка, который даже не успел вкусить весь этот новый, такой прекрасный, прилизанный и хваленный всеми мир, будет гнить в гробу, превращаясь в сморщенную вонючую субстанцию с костями и высохшими ошметками кожи.

                Виджа бесило, что изо дня в день людей убивают как свиней за дешевые гамбургеры с необыкновенно вкусной и сочной котлетой из мраморной говядины, за роботов-полицейских с электропушками, стоящих на каждом шагу и просматривающие каждую подворотню на предмет нарушителей, за волшебные лекарства и медицинские машины, способные удалять любую опухоль и выращивать новые конечности. Что это, черт возьми, за комфорт и безопасность, где дети должны умирать? Где все люди должны жить изо дня в день под страхом смерти?!

                -Мрази! - он вскочил и приказал домашнему помощнику запустить интернет и срочно собраться со всеми его соратниками для очередного митинга у ворот Мэрии. Они часто собирались вместе, чтобы с плакатами в руках покричать у правительственного здания, требуя отменить Рулетку или хотя бы изменить ее правила.

                Правда, последние лет двадцать Рулетка работала также, как и вчера. Как и сегодня. Как и будет работать завтра. В каждом густонаселенном районе в здании администрации стоит вычислительная машина, доступа к которой не имеет никто. Даже президент. Она автоматически закачивает в себя данные о вновь родившихся людях и удаляет тех, кого уже выбрала случайной комбинацией чисел.

                Вот только Видж был убежден, что она неслучайна! Уже около трех месяцев никакой политик не выпадал в конце выпуска Рулетки, где анонсируют следующих жертв. Им дают сутки попрощаться со своей семьей, а к вечернему выпуску ведущая уже грустно зачитывает их биографию.

                А за последний месяц выпали целых три его соратника, члена сопротивления! Очевидно, что это заговор, репрессии! Их все время репрессируют, они первые на очереди у Того-Кто-управляет-рулеткой. Ведь ей наверняка кто-то должен управлять. Наверняка есть один такой Вершитель Судеб из плоти и крови, а не только горячие от электричества микросхеммы машины.

                Видж берет плакат и со злой гримасой выходит из дома. Он убежден, что скоро настанет его черед, и Вершитель Судеб выберет его, чтобы навсегда заткнуть ему рот.

                 Но Виджа ничто не остановит, ничто не запугает его. Он будет до конца отстаивать право людей на жизнь!

                Шел десятый год оппозиционной деятельности Виджа...

                Его имя до сих пор не было анонсировано в вечерней передаче...

 

2

 

 

                Виктория смотрела в потолок, запивая горячими, солеными слезами подлинного отчаяния густой запах дорогого алкоголя, и преданно ждала звонка. Звонка, который наконец положит заслуженный конец ее страданиям.

                Новости о том, что некто готовит крупногабаритную революцию с целью разлома Рулетки, бесконечно печалили ее.

                По неясной причине ей казалось, что при нарушении определённых правил, которые она, к слову, выдумала сама, руководствуясь размытым желанием ни то успокоить, ни то наоборот встревожить себя, те до жути знакомые люди обязательно придут за ней. Брат, отец, лучшая подруга... У Вик не осталось никого. Единственным смыслом в никчемной, теперь никому не нужной жизни были наркотики, которые можно было приобрести за сущие гроши в заведении, находящемся на три этажа ниже.

                Но, если брать их там, то употребить разрешат только при условии абсолютной стерильности и под надзором специалистов. В этой до горечи холодной и равнодушной утопии не было возможности умереть от передозировки. Точнее, здесь вообще не было никакой возможности умереть: СПИД и прочие смертельные болезни, о которых Вик слышала, как о мифах, остались где-то в далеком прошлом, а при попытке выпрыгнуть в окно некая система, изначально служившая для сбора падающего с крыши снега, подхватывала и возвращала несчастного на место, чему девушка не раз была свидетельницей. И в мире не было ни одного высотного здания, не имевшего при себе хотя бы такой системы. Оставалась лишь Рулетка, которую на этой неделе определенно должна направить сама Фортуна.

                Виктория встала с пола, громко хрустнув разогнувшимся позвоночником, и медленно подошла к белому шкафу, когда-то купленному отцом у очень дорогой и известной мебельной фирмы. Девушка давно могла бы приобрести гардероб куда получше и подороже, но теперь в этом не было никакого смысла.

                Виктория достала с нижней полки альбом и раскинулась с ним на кушетке. Она во всех подробностях вспоминала свою жизнь до Рулетки: единственная часть этого всемирного хаоса, которую действительно можно было назвать утопией. По слухам, лучшее от марксизма, капитализма, анархии и прочего, в чем Вик совсем не разбиралась. Оно и понятно: почти состоявшемуся физику-теоретику нет нужды забивать свой светлый ум политологией или любой другой наукой, изучающей подобные вещи.

                Виктория листала фотографии и все ярче понимала, что лучшие моменты ее жизни уже позади, и она вряд ли сможет их вернуть. По красно-розовым от слез глазам бегали белые лучи, отражаемые висящим на потолке диско-шаром, громко играла некогда любимая и осточертевшая теперь музыка, а из соседней квартиры кого-то забирали: происходящее можно было наблюдать на экране телевизора, который был настроен на включение в подобных случаях. Камеры писали круглосуточно и, возможно, те, кто наверху, не раз заставали яркие постельные сцены, семейные скандалы и прочие вещи, не выносимые в свет. Нет, они точно это видят, хоть и ведут сладкие речи о конфиденциальности, анонимности и секретности. Конечно... Да даже самой Вик не составило бы труда перехватить сигнал с одной из камер и определить ее местоположение!

                Человек на экране вырывался и брыкался. Он истерично махал руками, истошно кричал, бился в конвульсиях и цеплялся зубами за все, что шевелится и не шевелится. Подумать только: неужели кто-то настолько сильно ценит жизнь? На его месте Виктория бы обязательно... Она пустилась в мечтания, и на ее лице невольно появилась улыбка, оставившая в своем искаженном изгибе лишь толику прежнего жизнелюбия.

                Чья-то тяжелая, удивительно холодная рука заботливо провела по ее коротким, густым светлым волосам, и что-то теплое, пушистое, словно кошка, с необычайной легкостью подкинуло ее тело и быстро, легко понесло куда-то. Все лицо Вик будто заволокла желеобразная субстанция, а ее тело распалось на тысячи слоев, образующих отдельные предметы, изображения, лица: вот пронеслась мимо Алиса, некогда бывшая лучшей подругой Виктории, одетая в прозрачно-небесное платье, и улыбалась, старший брат, держащий Алису за руку, и...

                "Отец!" - хотела закричать девушка, но холодная желеобразная субстанция лишь сильнее исказила улыбку на ее лице.

                А прозрачные и удивительно мягкие отец, Алиса и любимый брат, сужаясь и расширяясь, пропадая и появляясь снова, приобретая привычную плотность, обволакивали, обнимали Викторию, а та не могла и пошевелиться, но была безмерно счастлива в своем забвении...

                "Здравствуйте, уважаемые телезрители!.."

                Как хорошо, тепло, уютно...

                "...Очередной выпуск "Рулетки..."

                Прекрасно... Просто прекрасно!

                "И сегодня, во имя светлого будущего и прекрасного настоящего, принесли свою жертву              Фредерик Нойд, Елизавета Маршалл..."

                Вот что значит - настоящая утопия!

                "...И Виктория Морган"

                "Мы хотим предложить вам вместе с нами почтить их вечную память."     

 

3

 

                Мутным иллюминатором луна освещает ветхие, поросшие мхом камни. Жадно поглощая тусклые лучи света, старое поместье дышит холодным осенним воздухом. Неохотно и потому неспешно течет тяжелая жизнь пожилого коллекционера Виктора Э., с три десятка лет назад унаследовавшего целое состояние вкупе с пресловутым поместьем. Его густые серебристые волосы развеваются на ветру, взгляд устремлен в сторону расположившейся за двумя холмами отсюда столичной окраины, а ноги размеренно следуют по дорожке из серого гравия.

                 В сумбурном потоке мыслей таятся переживания прошлого, но они неизмеримо меркнут на фоне тревоги за настоящее. Будучи официально пропавшим без вести, коллекционер мог не беспокоиться за свою жизнь: для Рулетки он в слепом пятне. Засыхающий потомок когда-то существовавшей аристократии гордо шествовал по направлению к городу. Его, словно слюнявую овчарку за поводок, тянуло к цивилизации, ее бесценным достижениям.

                Дойдя до лавочки, фрагментами своего внешнего вида перекликающейся с веяниями далекого, средневекового прошлого, Виктор смахнул с плеч дубовые листья, резонно опустившиеся на него с ближайшего дерева.

                Сквозь ветви за пожилым мужчиной наблюдала большеглазая сова. Не руководствуясь конкретной целью, коллекционер постучал в дверь лавки, и та с характерным скрипом грузно свалилась с петель.

                Откуда-то с потолка посыпались мертвые насекомые, и на середину окутанной сырым паром комнаты выплыла сухая старушка. Она недоброжелательно поглядела в сторону Виктора и тут же удалилась, по пути ежесекундно увязая в мокром полу.

                Коллекционер, смутившись, буркнул формальность по поводу испорченной двери и, даже не ознакомившись с предлагаемым товаром, побежал вверх по улице. Сырые и пыльные, грязные и пропахшие дешевой мукой дома, а в своем большинстве невообразимо старые, мелькали справа и слева, умоляюще окружая в тех местах, где улица сужалась. Вот он - двигатель прогресса, вот они – мило обещанные правительством мощь, красота и порядок.

                На пути показалась дрожащая, словно пламя свечи на ветру, линейка из трех высоких тонконогих детишек, и Виктор Э. остановился. Двое парней чуть тоньше спички придерживали девушку, голодные глаза которой были закрыты. Она, как пушинка, время от времени обессилено скатывалась по паутинам одежд своих братьев, но те смиренно подхватывали ее, держа на этот раз чуть сильнее, и шли дальше. Заметив коллекционера, дети подхватили девочку и, словно мыши от кота, юркнули за ближайший дом.

                По холмам медленно расплывался серый туман, покрывая плечи Виктора влажным холодным инеем. Он думал о том, насколько слепо было верить обещаниям власти по поводу прекрасного будущего. Да, он знал, что где-то за горизонтом царит настоящая утопия. Но какой ценой она была достигнута? Пускай лежащий чуть поодаль от поместья городок – лишь малый, ошибочный процент, побочный осадок от тех радостей жизни, что окружают большую часть жителей страны, но стоит ли пренебрегать им? Возможно, в каждой стране найдутся сотни таких мест, где собираются обреченные на голод и бедность. И наверняка в мире проживает не один такой коллекционер, не имеющий возможности оказать хоть какую-то помощь несчастным людям, эгоцентрично опасаясь за свою.

 

4

               

                17 января 2120 года. Дорогой дневник! Сегодня я не буду черкать тебя записями о том, как провела этот день. Тебе уже и так известно, какая я умница, как каждый день развиваюсь, как все успеваю и вообще молодец.

                Сегодня я хочу выразить благодарность... Нет, не человеку и не судьбе. А Рулетке.

                Да, как это не странно, Рулетке можно сказать "спасибо".

                За то, как мы сейчас живем.

                За то, как мы относимся к своему времени, как ведем себя со своими близкими.

                За то, что мы больше не боимся сказать правду, признаться в своих чувствах человеку, который нам нравится, дерзнуть исполнить свою мечту.

                Потому что в любую секунду все возможности могут оборваться. В одну секунду телеэфира, за которую ведущий успеет произнести твое имя и фамилию.

                Раньше людям жилось куда опасней, чем сейчас: их могла сбить машина, они могли заболеть раком, чудовищной болезнью, которая может проявиться в любую секунду и нещадно сожрать человека изнутри, их могли убить ночью преступники по дороге с работы, но отчего-то они жили куда безалаберней.

                Они так много тратили время на ненужные споры, интриги, нелюбимую работу и все время откладывали на потом то, чего хотели достичь на самом деле. И все знали, что могут умереть в любую секунду, но никто в это не верил. Теракты, катаклизмы и автокатастрофы были для кого-то другого, но точно не для них. Каждый был уверен, что избран, и завтра ледяная рука смерти не сомкнется на его горле.

                Все жили так, будто перед ними необозримая вечность и еще все можно изменить, все исправить, всем насладиться.

                Мы живем по-другому. Мы точно знаем, от чего умрем. Пять дней в неделю, в восемь часов вечера, наши сердца замирают. И именно в этот момент, гадая, чье же имя окажется на экране, мы по-настоящему живем.

                Чувство смерти, дышащей в затылок, и заставляющей нас жить. Отчаянно и желанно жить, жадно глотая воздух и ярким свежим взором смотря на мир. Бесконечный прекрасный мир, в котором хочется жить. И продолжать это снова и снова.

                Вот за это я говорю "спасибо" Рулетке.

                За то, что я любила так, как нужно любить.

                Ты уже знаешь, мой дорогой дневник, что мне было совсем мало лет, когда маму забрали, и после этого ее заменила тетя Ингрит.

                Так вот... (падающие слезы размывают записи ручкой на невнятные кляксы) ...Спасибо за то, что я жила с ней каждый день как последний, что всегда готова была выслушать ее, и она меня, что наше общение не превращалось в рутину, как это было с людьми до Рулетки

                Сегодня машина выбрала ее имя.

                И я еще раз благодарна за ту прекрасную, пусть и короткую жизнь рядом с ней. Я должна обнять ее на прощание. Еще раз. Крепко-крепко, как и всегда. Больше этого не будет... (невнятные кляксы от слез, запись прерывается).

 

 

5

                Аудиофайл.

                Наименование: Исповедь 188986.

                Имя: Томас Уайт. Возраст: 36 лет. Должность: Регулятор.

                Статус записи: засекречен, допуск разрешен только в рамках оперативно-следственных мероприятий, согласно закону 21.4 "о соблюдении тайны исповеди".

                Печать - "Церковь Святого Георгия: возрожденная".

                Воспроизведение:

 

                Я спасаю их жизни.

                На самом деле, падре. Я верю в это, и я хочу в это верить дальше.

                Если бы не такие как я, они бы мучительно подыхали от скуки.

                Им все устроили: курорты в любую точку мира, море виртуальных развлечений, реалистичные секс-куклы, выполняющие любой каприз, хренова туча самых качественных и некачественных фильмов, музыки, шоу!

                Все слишком хорошо.

                 Все слишком быстро бы приелось, и каждый человек стал бы жрущим и срущим пузом у телевизора, которое все время щелкает жирной лапой на кнопку удовольствия.

                Но я смотрю в их глаза. В их заплаканные, заполненные злобой, страхом или смирением глаза. В эти расширенные зрачки.

                И знаете, что, падре? Я вижу в них сожаление. Но сожаление не о том, что они все просрали в своей жизни, а о том, что они не все успели.

                Вы чуете разницу, да? Люди шевелятся, люди живут! Ой, маааа, а я слышал, люди раньше вообще жизнью распоряжались так, будто никогда не умрут хе-хе-хе (нервный смех).

                А теперь система их ценностей она... другая. Они с детства видят по телику, что не бессмертны. С детства видят, что к ним могут прийти в любую секунду.

                Я люблю свою работу, падре (в голосе слышны нотки обреченности), люблю ее и всегда все делал правильно.

                Я приходил к тем, кто был выбран, и я никогда не трусил.

                Один чинуша даже пытался дать мне кучу денег, чтобы я оставил его в покое, помог ему инсценировать свою смерть, но конец его был жесток и поучителен. Я даже дал лично в руки таблетку своей мамашке, когда Рулетка решила, что ей пора...

                Падре, я всегда был верен Великой Рулетке, воплощению Воли самого Господа, и всегда был его твердой рукой, которая беспрекословно выполняла все его поручения.

                Но я дрогнул...

                Я дрогнул, падре! Перед этим мерзким червяком, проклятым язычником, который держал довоенные книги!

                Да?  Простите, Падре... Да, да, простите... Прости, Господь, нельзя сквернословить в Храме Божьем... Но я не могу простить себя того, что я дрогнул.

                Я не знаю, как с этим жить...

 

                (отрывок воспоминания)

 

                - Сопротивление бесполезно!

                Констатирует высокая фигура Регулятора в дверях. На нем черный кожаный плащ, маска-противогаз и каска.

                Секунду назад он вынес тяжелым сапогом дверь и сейчас стоял в проеме с двумя дымящимися пистолетами в руках.

                Регулятор - это ангел смерти, которого присылают за тем, кто был выбран Рулеткой, но не стал покорно ожидать своей участи дома, как надлежит закон. Если человек уклоняется от уготованной судьбы, то регулятор призван исполнить ее. Любыми методами.

                - Предлагаю в последний раз: покинуть мир достойно и безболезненно, - ледяным голосом произносит он. Это означает, что помеченный Рулеткой сейчас должен выйти из укрытия, подойти к Регулятору и добровольно проглотить таблетку.

                Тогда регулятору не придется прибегать к насилию.

                Но ночной закрытый офис отозвался молчанием. Тусклые разноцветные тени от сияющих реклам за стеклом чуть освещали рабочие места: компьютеры и стеклянные "ящички" рабочих мест.

                - Последнее предупреждение! - руки с автоматическими пистолетами резким движением поднялись. Тепловизор, встроенный в маску-противогаз активирован, взгляд Регулятора хищно просматривает пластмассовое поле офиса.

                Никого.

                Стук и звон в ушах!

                Регулятор падает от удара, наблюдая вихрь искр перед глазами. Его огрели так сильно, что даже через шлем ощутимо.

                На пол падает увесистая металлическая труба, слышны удаляющиеся шаги.

                Долго отлеживаться Регулятор не собирается, быстро встает, поднимает пистолеты и резким движением оказывается за дверью.

                Помеченный едва успевает юркнуть за поворот по коридору, как целая канонада выстрелов разносит угол стены в крошево.

                - Ты выбран Рулеткой, не противься своей судьбе, она в любом случае тебя настигнет, - Регулятор быстро зашагал по коридору, держа пистолеты наготове.       

                Он ступил за угол коридора, сразу за которым начинался второй, еще более длинный. В конце него стоит заветная для помеченного дверь, сверху которой сияет красная надпись : EXIT.

                Он уже почти добежал до нее, а Регулятор замер, опустил левую руку, встал полубоком и поднял правую.

                Перевел пистолет в режим одиночной стрельбы.

                Левый глаз прищурился, а правый смотрел сквозь мушку на удирающую жертву.

                Три... Два... Один...

                Грохот выстрела, пистолет чуть подбрасывает вверх, стекло двери с треском расшибается, человек вскрикивает и буквально влетает в дверь, чуть ли не головой открывая ее.

                Зверь ранен. Осталось только добить.

                Регулятор таким же шагом, не торопясь и не теряя времени идет к выходу.

                Тяжелые шаги в сапогах словно мрачное тиканье таймера, отсчитывающего последние секунды жизни.

                Открыть дверь перчаткой с металлическими накладками. Выйти на прохладную ночную улицу. Увидеть, как роняя горячие капли крови, на покрытый паутинкой инея асфальт, держась за багровое плечо, пытается убежать помеченный.

                Он оборачивается. Видны его огромные, полные ужаса глаза. Как глаза раненого оленя.          Он пытается ускориться, но спотыкается и падает.

                Регулятор не спеша подходит к нему, пряча второй пистолет в кобуру. Остался только контрольный в голову. 

                Помеченный лежит на асфальте, сжимая рану на плече, из-под его ладони струятся ручейки крови. Крупнокалиберный патрон изрядно снес ему мяса.

                Он еще шевелится, пытается встать, отползает от неминуемой гибели в лице безликой фигуры регулятора.

                - Покайся напоследок, - палач подходит к раненому и направляет дымящееся дуло пистолета в сторону его головы.

                Человек, бледнея от потери крови, продолжает попытки встать. Невысокий коренастый мужчина средних лет с пронзительным взглядом. Каким-то слишком чистым, слишком честным.

                Он жертва, вся его жизнь оборвется одним мимолетным движением пальца, но он отважно продолжает за нее бороться, пытаться встать.

                - Кому покаяться? - с вызовом спрашивает он. В его глазах отвага. Отчаянная безумная отвага, но больше ни тени того ужаса жертвы.

                - Рулетке. Воплощению Божьей Воли.

                - Бога? Что это за Бог такой, которого вы слепили своими руками из железа и сами же запрограммировали? Не вы ли на себя роль Богов берете? - он продолжал попытки встать, ему уже почти удалось.

                -Покайся сейчас, я даю тебе еще несколько секунд, - голосом машины-убийцы продолжал Регулятор, но ничего не мог поделать с помеченным. Он неуклюже продолжал вставать, и его совсем не пугало дымящиеся дуло перед глазами.

                Словно он был хозяин положения.   

                - Я каюсь только перед истинным Богом, - глядя в глаза регулятору, сказал мужчина, с трудом встав на ноги. - В которого люди верили до того, как уничтожили свой мир. И он говорил им "не убий", потому что не они дали человеку жизнь, и не они имеют право ее забирать.     

                Регулятор стоял и тяжело дышал сквозь противогаз, помеченный тяжело дышал от болевого шока и потери крови, но твердо смотрел на убийцу.

                Выстрел. Череп разорвался кроваво-костным фейерверком, а пронзительные глаза больше не смотрели пристально, а лопнули и погасли.

               

                Да, падре, я выполнил свой долг. Я выпустил мозги тому, кто должен был умереть. Как и всегда.

                Но я замешкался. Со мной никогда такого не было.

                Что это значит, что не нам вершить судьбу людей? Это делаем не мы, а Рулетка! Мы лишь приносим жертву ради того, чтобы наш светлый мир продолжил существовать! Мы делам жизнь лучше и ярче!

                Это ведь правда, так?!  

 

                6

 

Негромкий звон будильника, покачивание и легкий скрип кровати, мягко распахнувшееся окно. Салли лениво потягивается, рефлекторно просыпаясь после череды автоматических действий со стороны недавно обновленной программы "Умный дом". Потерев глаза и томно зевнув, она нажимает на кнопку у изголовья кровати, и незамысловатое зеркальце с идеально чистой отражательной поверхностью оказывается у нее в руках.

— Сегодня я по-особенному хороша. Все же посещение того пресловутого доктора было весьма кстати. Как считаешь, Боб?

— Как по мне, ты и без того была очень красивой, — отвечает Боб, глядя на жену.

Не так давно Салли посетила косметолога, работающего, как заявлялось на официальном сайте компании, по новым методам, предстающим своеобразным прорывом в области медицины. И несмотря на то, что в последнее время подобные фразы произносятся столь же повсеместно, сколь  безрезультатна оказывается стоящая за ними работа, этот доктор превзошел все ожидания. И если не Боба, то Салли уж точно.

Жена целует супруга в щеку и принимается за ежедневные рутинные обряды. Идет в душ, затем переодевается во вчера приобретенную одежду и садится проверять ломящуюся от уведомлений почту. Тем временем Боб неустойчивыми сонными шагами подходит к холодильнику и ставит еду на разогрев. 

— Что там, Сал?

— Кортни и Дейв приглашают нас в парк. Встреча состоится через считанные минуты! — произнесла Салли, вскочив и спешно начав собираться. — Мы не должны опоздать!

— Постой, ты и вправду собираешься пойти в парк прямо сейчас? Мы же только встали. Я даже не успел толком разомкнуть глаз... Кроме того, нужно сделать хотя бы небольшой перерыв перед предстоящим круизом.

— Боб, представь, как косо на нас будут смотреть, если мы не явимся в назначенное время, — сказала запыхавшаяся Салли, быстрыми движениями надевая позолоченные серьги-колечки, — Скорее собирайся. Сегодня нам очень многое нужно успеть!

Мужчина лишь с улыбкой покачал головой, поставил разогретую еду на стол и принялся надевать темную рубашку с золотой вышивкой, под стать украшениям жены. Ему редко приходилось доминировать над решениями жены, касающимися посещения светских мероприятий. Он принижал позиции при мысли, что ему по сути все равно, где находиться, главное – со своей любимой Салли.

Когда пара уже была готова выходить, Боб вспомнил о пропущенной трапезе и быстрыми шагами прошествовал на кухню. Он ловкими выученными движениями собрал остывший завтрак в контейнеры и отправился догонять жену.

Пара открыла контейнеры уже в машине, в то время как водитель покорно исполнял последовательные требования навигатора. Ни Боб, ни Салли уже давно не замечали вкуса масляно-блестящих бутербродов с черной икрой, нежного йогурта из манго и мягкого сока из плодов кактуса. Прием пищи был надоевшей частью ежедневных обрядов, всего лишь одним из способов пополнения запаса энергии.

  Горькое воспоминание мимолетно прокралось в души молодых людей. Глянцевый ли блеск черной икры, матовая ли текстура сладкого сока навеяла его? С легкой дрожью Боб поднял взгляд на свою любимую девушку, с которой прожил уже полдесятка лет. Оба помнили это самое сочетание вкусов с первого дня встречи. Удивительно было, как сильно умалилось его значение с тех пор…

 Именно эту пищу они принимали в день своего знакомства. Именно ею наслаждались, пылая яркими чувствами друг к другу. И именно эта несчастная черная икра ознаменовала начало их крепкого и нерушимого симбиоза.

 Боб и Салли молча  доели свои завтраки. Никто не хотел ничего говорить. Лишь по приезду парень  в спешке открыл дверь и, улыбаясь, поманил  за собой девушку. Сразу у входа в парк их уже поджидали Кортни и Дейв, старые друзья, прорубившие молодой паре путь в жизнь вечеринок и тусовок.

 Наряды обоих были выдержанны в духе неформального стиля, который отлично сочетался с местом, куда друзья собирались отправиться. Площадку парка ломило от обилия всевозможных увеселительных приспособлений: сорокаметровые горы с препятствиями для занятий альпинизмом, миниатюрные вертолеты для свободного передвижения над территорией парка, автоматы с газированной водой, различными видами свежевыжатого сока, молочными и газированными коктейлями, невообразимо высокие колеса обозрения, водные горки, целая система каналов с гондолами, всевозможные лабиринты разной степени запутанности, комнаты смеха и страха, клоуны на ходулях, мимы, зазывалы… Все светилось, блестело, звенело и кружило голову.

 В целом это был один из тех развлекательных парков, коих десятки, тысячи и десятки тысяч в одном лишь только территориальном сегменте земного шара. В глазах рябило, но не от избытка увеселений, а от частоты их появления и смены друг друга. Неожиданно и внезапно Кортни поднесла свою теплую ладонь к кисти Салли, и у последней в руке оказалось две желтые таблетки с контурным изображением двух вишенок на каждой. Она отдала Бобу одну из них, и улыбающаяся Кортни повела всех к аттракциону с незамысловатым названием «Галактика».

Перед глазами уже засияли цветовые круги, когда компанию пристегивали к своеобразной летающей тарелке. Синий, зеленый, синий, лилово-серый, багрово-красный, вновь синий….

 Расслабление, помутнение, невесомость. Тарелка начинает  раскручиваться, но мозг работает слишком быстро, чтобы это почувствовать. Робкий вдох, и легкие наполняет голубой дым. Он – частый гость в подобного рода аттракционах. Влажный и холодный, дым обволакивает конечности, наполняет каждую клеточку тела…

Всеми фибрами души можно прочувствовать иные плоскости, погрузиться в другие измерения. Кажется, что время и пространство уже полностью покорены. Кажется, что минуты, проведенные в тарелке аттракциона, превратились в непостижимую и непреодолимую вечность. 

Легкие наркотики были таким частым посетителем вечеринок и прочих неформальных встреч, что со временем превратились в неотъемлемую их часть. Несмотря на то, что их легализация была произведена уже довольно давно, и наверняка никто из присутствующих в парке аттракционов не мог бы произнести точной даты этого события даже под страхом смерти, был некий шарм в том, чтобы скрывать их употребление от окружающих. Создать общую тайну в узком кругу, этим  несколько странным, но искушающе-манящим образом.

Дым рассеивается, вращение претерпевает остановку – и череда других аттракционов наваливается на Боба и Салли. Пространство расширяется и сжимается, время ускоряется и замедляется, происходящее – как в тумане…

Незаметно исчезают силуэты Кортни и Дейва, происходит смена дислокации – и пара оказывается на борту речного судна.

По приходу в каюту сознание проясняется. Салли, тяжело вздохнув, ложится на мягкую кровать, закрывает глаза.

— Несмотря на мою усталость, могу сказать, что чертовски рада этому дню. А ты?

— Не прекращу повторять, что мне все равно, где проводить время. Главное – в твоей компании.

Устало улыбнувшись, Салли промолчала. Она, как и Боб, прекрасно понимала, что в иных условиях такой отдых был бы невозможен. Без Рулетки не удалось бы осуществить все свои желания в любую секунду, как только этого захочется.

С палубы раздавались громкий смех и вибрации музыки. Томно потянувшись, Салли приподнялась, обняла Боба, и пара вышла в коридор.

Оба шли и думали о том, что даровала им Рулетка.

Вот пара тощих официантов, тех парнишек, что вечно на ногах. Они несут напитки и закуски гостям судна.

Еще каких-то двадцать лет тому назад работать официантом было унизительно для уважаемого человека. Однако с течением времени, когда большая часть работы в математической прогрессии подвергалась автоматизации, подобного рода профессии просто утратили свою практическую ценность. Удивительно, что какие-то два десятка лет смогли в корне изменить социальную значимость официантов, дворецких, экономок и нянь для детей. Наверное, тогда и представить было невозможно, что все вышеперечисленное теперь является лишь вариантом некой социальной игры, всего лишь одним из способов потешить себя на досуге.

Официанты несли еду. Дорогую пищу, доступ к которой даровала Рулетка. Каждый, кто уделяет много внимания своему внешнему виду, знает, что избыток жира в организме, накапливаемый с каждой трапезой, очень легко искоренить. Даже легче, чем переварить все эти нескончаемые гастрономические радости. Также просто было избавиться и от язвы, являющейся следствием употребления острой пищи. Современному человеку трудно, а порой невозможно понять мучения тех язвенников, что жили двадцать лет назад.

Невозможно было представить и то, каково было неимущим, больным, подавленным, несчастным. Ведь теперь медицина, экономика, политика и прочие не менее важные отрасли достигли практически своего апогея, раскрылись во всей красе.

Салли и Боб вышли на роскошную палубу. Кто-то, напившись, вел активную дискуссию и громко смеялся, кто-то танцевал, а кто-то смотрел на шикарные виды, открывавшиеся с теплохода. Пара формально присоединилась к последним, найдя уединенное место на носу судна. Они подозвали официанта, и тот любезно согласился принести им по коктейлю.

Да, Рулетка и вправду подарила людям новую жизнь, наполненную массой удовольствий. Фактически, она являлась своего рода раем на земле. Но если так, то почему Бобу было невообразимо скверно на душе? Душа… ученые постоянно старались опровергать ее существование, чему Церковь Святого Георгия особо не препятствовала...

Однако слову, черно-белой оболочке из букв, по-прежнему находится место в повседневной жизни.

Салли тоже не сиделось на месте. Тогда, в каюте, она соврала Бобу о прекрасно проведенном дне. Все это время она чувствовала, как тень немой печали красной леской больно проходит сквозь каждое событие, сквозь каждый выпитый бокал, оставляя кровоточащую полосу на языке.

Чего-то не хватало.

Оба: и он, и она, ясно прочувствовали это.

Когда принесли напитки, уже не хотелось пить. Пара молча кивнула официанту в знак благодарности. Когда тот удалился, Боб взял свой бокал и выбросил за борт.  Салли последовала его примеру.

— Я больше так не могу, — прошептала девушка, — все это время я не чувствую себя живой. Мне уже начинает казаться, что все, чем мы заняты в жизни — это простые, не приносящие никакой радости, глупые развлечения.

— Да, Сал, — помедлив, молвил Боб, — я чувствую то же самое.

Парень обнял девушку за плечи и прижал к себе. Та тихонько заплакала. Когда он в последний раз по-настоящему по ней скучал? В этом идеальном мире не было нужды в расставании: денег, чтобы путешествовать вдвоем, было вдоволь. Никого не вызывали во внезапные командировки или длительные экспедиции. Любая работа могла проходить дистанционно, даже хирургическая операция.

 Есть ли вообще в этом мире события, дающие волю настоящим человеческим чувствам? Не только приторно-сладким, наигранным, церемониальным выжимкам  социальных традиций, а нечто, что напоминало бы о животной сути, требующей драйва, заряда огненной энергии. Такой энергии, что дарует кража несчастной бутылки дешевого пива, длительное сидение на крыше без всякой сторонней страховки, поездки на огромных скоростях без контроля со стороны систем безопасности…

Рулетка? Постоянные смерти по телевизору? Салли и Боба эти передачи уже давно не пугали. Человек ко всему быстро привыкает, даже к постоянному террору. Особенно их, вечно веселящаяся компания. Для них смерть всегда гуляла где-то далеко, где-то за пределами их мира, не с ними, в другом мире, который показывали по телевизору.

Может, она и приносила кому-то свежесть красок жизни, но только не им... Салли и Боб поняли, что с головой увязли в трясине своей праздной повседневности.

Но зачем?

Люди стремятся всяческими путями получить безопасность и комфорт, но вместе с этим они лишаются чего-то чрезвычайно важного... Чего-то, что с начала времен человечество пыталось заполучить.

С начала этого дня, продиктованного глянцевыми светскими обычаями, это слово теплилось на корне языка, робко боясь вырваться в ущерб своей настоящей сути.

 

Свобода.

 

Еще долго они сидели, молча смотря на приближающиеся огни какого-то города, слушая плеск воды и ставшие тихим шуршанием звуки ритмичной музыки.

Идиллию прервала зазывала, заставившая пару подняться и отправиться к танцующим. Намечался какой-то очередной конкурс.

Переглянувшись, Боб и Салли кивнули друг другу. Было принято негласное решение  покорно шествовать за девушкой. Никто не хотел грузиться тяжелыми мыслями под конец дня.

               

               

               

 

                7

 

                Вы когда-нибудь жили в постоянном страхе?

                Нет, это не тот страх, что вас могут выкинуть с работы, вы не сдадите экзамены, или о ваших тайных сексуальных предпочтениях узнают окружающие.

                Речь о страхе перед смертью. Навязчивом, вымораживающем страхе физической гибели.

                Тяжело представить жизнь, окутанную им, да?

                Даже в старом мире начала 21 века, где можно в любой момент погибнуть в автокатастрофе или заболеть раком, люди не очень были озадачены этим страхом.

                Потому что так устроена наша психика.

                Если мы будем ссаться в штаны от всех возможных сценариев того, как погибнем, когда же радоваться жизни?

                Ведь люди этой эпохи существовали еще в то время, когда они не знали точную причину своей смерти (сейчас это старость и Рулетка). И, конечно, никто тогда не мог дать стопроцентной гарантии, не умрет ли он завтра.

                Но как-то жили и не боялись.

                Поэтому тяжело себе представить состояние Энтони. Страх смерти засел в нем пулей и беспокоил уже два десятка лет.

                Большой срок, да? За такое время к любому страху можно привыкнуть, но не в его случае.

                Ведь у него с рождения все шло гладко...

                Как только мир, избитый монтировкой и лежащий в луже собственной крови, смог уверенно подняться на ноги, Энтони уже родился в семье олигарха, который вскоре получил госдолжность, и когда сынишка подрос, пропихнул его в свет.

                "По отцу и сыну честь", как говорили в стране, которая прекратила существовать сотню лет назад.

                В общем, у Энтони все схвачено. Он всю жизнь богат и властен. А с учетом того, как хорошо пошли дела у нового мира, выросшего на перегное из трупа старого, он ко всему прочему и неуязвим.

                Нет, нет, он не стал пуленепробиваемым супергероем из довоенных комиксов. Просто у него был необходимый пакет безопасности для цивилизованного человека.

                То есть никакие болезни и несчастные случаи ему не угрожали, а вокруг себя можно сосредоточить такую армию охраны, что к нему в жизни не подобраться.

                 Энтони был стопроцентно уверен, что умрет от старости. И то нескоро, ведь с помощью передовой медицины ее можно оттягивать долгие годы.

                Конечно, сейчас такие блага есть у всех жителей столицы, только вот Энтони обладал ими еще до Рулетки!

                Как не странно, в этом и была причина его нынешней жизни в страхе...

                 Пока нынешний мир мечты только начинал строиться, люди еще умирали от болезней, голодали в нищете и становились жертвами разборок преступных группировок, а Энтони уже тогда в ус не дул.

                 Делал, что хотел и думал, что будет жить вечно. Потому что деньги на тот момент еще решали все. Не взирая на то, что мир пережил войну и оказался на краю гибели.

                 Энтони мог проворачивать любые аферы, нарушать закон и знал, что откупится от правосудия. Он мог травить себя пестрым курсом наркотиков и знал, что его вылечат. Он мог ломать жизни кому угодно и знал, что его никогда не призовут к ответу.

                Беспредельность в утехах и безнаказанность в своих действиях. Вот его веселая жизнь, полная власти и влияния.

                Только в последние годы Энтони перестал улыбаться...Рулетка умножила на ноль все то, во что он верил с рождения.

                Теперь всей его хваленой финансовой мощи и связей хватило лишь на то, чтобы тайно приобрести огнестрельное оружие у Регуляторов...

                Но не купить неприкосновенность у них.

                И вот сейчас Тони за пятьдесят, он заметно постарел, нервный и уставший сидит на кухне.  В этом роскошном просторном помещении, которое украшено так, словно Энтони Коуэл, жрет свои стейки в янтарной комнате.

                На стену выведена трехмерная картинка с телевизора, в которой транслируется очередной выпуск Рулетки.

                Коуэл уверенно держит бокал с виски. Он уже не дрожит как тогда, когда Рулетка только вошла в жизнь простых смертных, нет.

                Но его сердце все равно замирает... Каждый раз, когда на экране эта передача.

                Несложно догадаться, почему. Рулетка косит, не разбираясь, всех подряд. И простолюдинов, и таких же власть имущих как он.

                 До Рулетки все продавалось и покупалось, со всеми можно было договориться, но эта чертова машина изменила порочный, но привычный порядок вещей. Если она приняла решение, его уже никак не отменить.

                Ее ничем не задобрить! Хоть всеми деньгами мира.

                В этом он убедился на примере своего друга Альбуса Фишера, которого уже лет пятнадцать как нет в живых...

                Он тоже был богат и влиятелен, и тоже думал, что можно откупиться от Рулетки, когда она его выбрала.

                В течении суток он отчаянно пытался дать взятку возрожденной Церкви Святого Георгия, звонил президенту, но на следующий день уже трусливо бежал от Регуляторов. Похоже, даже президент не властен над ними...

                 Они его находили, он предлагал им несметные сокровища и чудом сбежал от них снова. Потом пытался сменить лицо и имя, но парни в плащах и масках все равно его настигли...

                Расстрелянный труп Альбуса, в белоснежном пиджаке, порозовевшем от крови, он увидел по телевизору. Показали в Шоу в качестве примера "как не надо себя вести".

                И страх после этого устроился на постоянное место жительства в сердце и разум Энтони.

                Это плотно засело внутри, хотя в сущности после появления Рулетки, в его жизни Тони ничего не изменилось.

                Во всяком случае снаружи. Он оставался таким же богатым, мог позволить себе купить все и даже больше, он упарывался наркотиками, а врачи вовремя его латали, его жизнь охраняли несокрушимые роботы-полицейские, но...

                 Рулетка забрала его покой. Едва ее запустили, он в одночасье оказался "голым" и беспомощным, и никакие деньги больше не вернут ему того щита, что был прежде.

                И не может смириться с этим по сей день...

                Он точно также, в любой момент может быть приговорен к смерти. Совсем, как и те бунтари, о которых ему докладывают.

                Они ходят с митингами к зданию администрации и возмущены тем, что Рулетка уже давно не выбирала чиновников и толстосумов, а умирают одни дети, да оппозиционеры.

                Ах! Если бы они только знали, что он, чиновник, чувствует пять дней в неделю... Всякий раз, когда эта передача снова на экранах...

                Рулетка сравняла всех. Никогда еще в мире не было такой социальной справедливости, как сейчас. Даже таких как Энтони она сделала простыми смертными.

                И теперь он сидел у себя на кухне и смотрел выпуск Рулетки с замиранием сердца...

                Но это уже не был страх смерти. Он слишком устал бояться. В нем дрожала волнительная струна надежды...

                Он хотел, чтобы Рулетка наконец-то выбрала его, и эти мучения закончились.

                И вот уже кадры с биографией людей прошли, объявляют еще десятку.

                И в конце каждого имени он ждет. Ждет, тая слабую надежду, что ведущая произнесет его имя.

                Седьмое имя, восьмое имя, девятое...

                И это какая-то женщина с окраины. Черт! В этот раз Рулетка снова миновала Энтони.

                Но лишь Рулетка по телевизору...

                Словно в протест этой унизительной невозможности решать свою судьбу самостоятельно, своей рукой, Энтони завел еще одну рулетку. Свою, личную.

                В отличие от чудовищной машины на службе церкви, которую никто никогда не видел, этот вариант рулетки помещался в его руке. Холодный и тяжелый.

                "Двум смертям не быть, а одной не миновать", - такие поговорки были у создателей этой игры, народа давно погибшей цивилизации.

                Энтони открыл старый списанный крупнокалиберный револьвер, сунул пулю в барабан раскрутил его.

                У него была своя рулетка. Русская рулетка.

                Тони делает еще глоток виски, и в полной тишине прислоняет дуло к виску.

                Шоу, (его персональное шоу!) начинается.

                Пока все жители, кого не выбрали, выдохнули, для него еще ничего не закончилось. И это делает его особенным! Человеком, живущим по своим правилам, свободным...

                Револьвер в его руках на десять зарядов. Шанс "один из десяти», и почему-то уже год он не попадает, но вдруг сегодня?

                Палец пляшет на курке, липкая холодная испарина пота спешит покинуть тело и катится по щеке, чтобы сбежать, пока не случилось чего-то ужасного.

                Палец уже напряжен как натянутая струна, как пружина, как тетива лука, готового пустить стрелу в зазевавшуюся жертву.

                Жизнь не проносится перед глазами. Нечему особо проносится, стук сердца заглушает собой шум телевизора, шум всего мира.

                А следом свет гаснет, все звуки мира для Энтони перекрывает хлопок выстрела.

                Он не успевает почувствовать боль. Его голову разрывает на куски, а недопитый виски превращается в Кровавую Мэри с кусочками мозгов "для лучшего вкуса".

                Заместитель главы района "номер 17" Энтони Коуэл был бы счастлив узнать, что решил свою судьбу самостоятельно.

                Сам себе Регулятор...

 

8

                Внешне Эвген являл собой яркий пример вариации на тему «что бы случилось, если бы льняной мешок стал человеком». Его одежда, как казалось на первый взгляд, снятая с пугала, безразмерными лохмотьями свисала с плеч, напоминая рубище, плавно слетевшее с иллюстраций к старым книгам. 
                Обитель пьяницы если не напоминала его самого, то была идеальным к нему фоновым дополнением: выцветшие зеленые обои с сомнительным рисунком, истертые до невозможного сухие полы и мебель со скрипучими пружинами словно вросли в стены старой квартиры. Но то, что происходило в недрах самой души Эвгена, не было похоже на этот бытовой кошмар. Там не было грязи, пыли, запаха плесени и алкоголя. 
                Там не было одного очень, очень, чертовски важного для живого человека элемента. 
                Смысла жизни. 
                Можно стереть языки в кровь, объясняя есть он или нет, перелопатить на словах талмуды по философии из целых и давно сожженных библиотек, но факт в том, что пока у человека есть хоть какая-то цель, пусть маленькая и пустячковая, он жив и продолжает делать какие-то телодвижения в ее сторону. 
                Эвген же в этом плане был мертвым. От того и страдал, сам до конца этого не осознавая. 
                И это страдание отображалось и в его внешности, и в укладе жизни. 
                Пока весь мир, такой сверкающий, прекрасный, чистенький и вылизанный, весь напичканный гаджетами и передовыми технологиями, отчаянно боролся за продолжение этой свистопляски под названием "жизнь" и так боялся умереть, у Эвгена же дома все было иначе. 
                В отличии от ярких, высокотехнологичных квартир всех его соседей, его логово находилось как бы вне пространства и времени. 
                Загаженное, пыльное и брошенное. 
                Как квартира старика, который умер, но был настолько одинок, что его труп продолжает разлагаться, сидя в кресле, а вся квартирка пропитывается запахом гнили и покрывается слоем пыли и грязи. 
                По утру в ванной Эвген не смотрелся в разбитое зеркало, потому что не хотел видеть себя: заросшего, небритого, с опухшим бледным лицом и синячищами под глазами. Такими лиловыми из-за недосыпа, словно его избили хулиганы, которых уже давным-давно не встретить на улицах из-за роботов полицейских. 
                Эвген не принимал себя. 
                Потому что не считал свою личность чем-то достойным внимания. Он также и не принимал окружающий мир вокруг себя. 
                Нет, не потому что он был бунтарем и хотел идти против системы. 
                Напротив, ему было настолько плевать на весь мир, что Эвген даже не поворачивался в сторону телевизора, который фоном бормотал у него сутки напролет. 
                Он не вслушивался в вечернюю передачу, которую транслировали пять дней в неделю и не всматривался в лица новых покойников, которых в очередной раз выбрала Рулетка. 
                Ему было плевать, кого она выбрала, вчера, выбирает сегодня и выберет завтра. 
                Потому что Эвген совсем не принимал этот мир. 
                Но он принимал алкоголь. Внутрь себя. Литрами. И с ним он чувствовал себя гораздо лучше.

                Он бросает бутылку в кучу таких же, ненужных, опустошенных, как и он сам. Следом берет целую, дрожащими руками открывает и жадными глотками начинает постепенно превращать ее в одну из тех, что стеклянной россыпью лежат на полу.

                Он пьет, и пьет, и пьет.

                Чтобы забыться, уйти от мира, что его окружает. Мира, который давит его своими стенами, своим шумом телевизора, своим светом из окна.

                Мир неуютен, двуличен и чертовски страшен.

                В нем нет ничего, кроме страданий и разочарования.

                Так думал Эвген, делая еще один продолжительный глоток. Поперхнулся, стошнил, притронулся снова.

                От чего-то алкоголь не приносил сегодня былого, привычного удовольствия. Эвген продолжал ощущать себя несчастным.  

                В пьяном бреду он спутанно размышлял о том, что счастье в мире в принципе невозможно.

                Даже сейчас, когда со всех сторон трубят о том, что мы живем в эпоху самого сытного, самого светлого времени в истории человечества, люди все равно остаются несчастными.

                Такими же, как в каменном веке, как в эпоху средневековья или века информационных технологий.

                Потому что все это время развивались технологии, становилось больше еды и развлечений, но прогресс всегда решал только общественные проблемы.

                Он никогда не стремился к решению личных проблем, которые порождал этот большой, развитый мир…

                Проблемы поиска себя, смысла жизни, личного счастья…

                Мир упивается изобилием ресурсов, а человек все так же остается одиноким и несчастливым.

Поэтому мир жесток.

И единственный способ избежать несчастья, болезненных разочарований в себе и в людях, тяжелой и утомительной самореализации – это убежать от мира.

                Простым и оттого гениальным способом.

Постоянно стимулируя выработку эндорфина веществами, постоянно понижая свою чувствительность к миру…

                Эвген отпил еще.

                Мысли о развитии общества все еще крутились в его голове. Человек в древние времена мечтал о крыше над головой и еде в избытке, и думал: вот когда он всего этого достигнет… Вот тогда он точно будет счастливым! Люди более поздней эпохи думали о том, как перестать умирать от простуды, и вот, когда смерть от болезней будет побеждена – тогда наступит лучшее время…

                Но оно никогда не наступало. Просто потому, что человек быстро ко всему привыкает, он не может довольствоваться тем, что есть.

 Мир устроен так, что постоянно хочется большего. Оттого человек и не может окончательно обрести счастье.

                Эвген понимал это на своем примере. С каждым разом ему требовалось все больше и больше алкоголя, чтобы забыться…

               С чего все началось? С маленькой граненой рюмки на дне рождения у друга с давно забытым именем? С той банки недифференцированного дешевого пойла, с коим он по случайности спутал лимонад? Или, может быть, с невинной шоколадки с ликером, в недрах помятой памяти гладкой плиткой, сверкающей в руках милой девушки? Нет, начало положено раньше, намного раньше, чем можно предположить.

Ясный летний день, плотно обосновавшиеся в тугом воздухе бабочки-капустницы и сопровождающие их хлопья пуха неспешно скользят туда-сюда перед спокойным взором. Эвген, утаивший от матери приобретение целой коробки хлама на городской барахолке, расположился на, незастроенной заводами, и частными домами поляне вдали от дома. Он безмятежен, хотя тревога за свою уязвимость все еще лениво обжигает подкорки души.

 Мальчик неспешно вертит в руках различные предметы, воображая себя гениальным изобретателем.

               В его голове- столпотворение идей. И маленький Эня приступает к созданию. Он создает собственный мир, полный наивных и детских, но очень близких душе образов. Старые механизмы ложатся в полость жестяной банки, небрежно приклеиваются скотчем.  Колеса, взятые от сломанной машинки, насаживаются на штыри и закрепляются гайками. Небольшая бечевка с пестрым бантиком на конце привязывается к острию на ребре банки. Небольшой ключик вставляется в отверстие в стенке цилиндра, в ход идет голова от старой плюшевой игрушки...

               Перед взором одного-единственного человека, создателя и созерцателя в одно и то же время, оказывается маленькая заводная мышка. Эвген заводит ее и пускает по поверхности коробки. Мышь неторопливо едет на хлипких колесах, шурша и скрипя механизмами внутри...

Но вдруг процесс прерывается торопливыми шагами сзади, сотрясающими каждую клеточку. Он пойман, обнаружен, разоблачен! Последний шаг - и коробка с хламом громким взрывом разлетается по поляне. Заводная мышь, секунду назад совершающая свое первое в жизни паломничество, хладнокровно разбита о вековой дуб. Левое ухо прожигает багровая боль, сопровожденная звуковым давлением на перепонку: "Бессовестный! На что я давала тебе карманные деньги, маленький козел? Где мой чертов пирог, который я поручала тебе купить? Вот-вот приедут гости! Неужели ты собственных родителей ни во что не ставишь? Сидит и лепит здесь свою идиотскую безвкусицу, как полоумный... А ну пошел обратно домой! Тебе стоило бы как следует надрать уши за наглое своеволие..."

Позднее, сидя на пустой кухне с кровоточащими ранами на ушах и затылке, Эвген тихонько плакал и молча ел. Он наполнял себя любовью, теплой рекой, бережно растекающейся по желудку. Трапеза помогала ему чувствовать себя лучше, когда было отнято, казалось бы, все: забота, поддержка, какие бы то ни было права и даже, черт возьми, созданная собственными руками заводная мышь... Горячая сахарная булочка со сливочным кремом, шоколадное печенье и клубничный джем - все проваливалось в бездонную яму внутри, не принося насыщения, но восполняя бесконечные душевные пробелы.

А теперь Эвген заполнял эту дыру алкоголем. С годами она росла, расширялась и просила большего. В попытке побороть тревогу мужчина с головой уходит в иллюзию, находясь в бесконечной и неизбежной фрустрации.

                Он давно перестал обращать внимание на телевизор, который фоном сопровождал его одинокие пьянки, но тут что-то выдернуло его из мучительных воспоминаний и размышлений.

                Пронзительный, истерический смех человека из телевизора.

                Он был счастлив, счастлив настолько, что захлебывался в нем, пена струйкой капала из его рта.

                Показывали очередной выпуск шоу «Рулетки», где несчастных людей убивали на потеху публике ради общественного блага.

                Они уходили с улыбкой. Но не как герои былых войн, которые воинственно, со смехом, бросались в пламя или шли в петлю за свои идеалы.

                 Они гримасничали в неистовом захлебывающемся хохоте от таблетки, которую им выдавали после того, как Рулетка называла их имя.

 А рожа умирающего такая смешная, такая нелепая, что Эвген невольно сам захохотал, глядя на нее.

                Внезапно к нему пришло осознание. Резкое и болезненное, как удар под дых.

                Эвген понял, что, пьяный до отупения, хохочущий над живым трупом, он ничем не отличается от него.

                Он вдруг увидел себя со стороны: бесформенного, заросшего, как брошенный сад, живущего только бутылкой – и Эвгену стало противно.

                Ясное, отчетливое живое чувство обиды на самого себя заполнило его, и он решил выразить протест своей действительности.

                Эвген вскочил с кресла и с размаху швырнул недопитую бутылку о стену. Она с треском разлетелась на осколки, оставив мокрый след на обоях. Следом там появилось еще несколько следов от еще не начатых бутылок, которые постигла та же участь.

                Затем Эвген закрыл лицо руками и судорожно зарыдал, только сейчас осознав, что сделал со своей жизнью.

                Он долгие годы думал, что больше не нужно утруждать себя поисками смысла, что жизнь куда проще, чем кажется. Ничего не делай, ни к чему не стремись, а просто ублажай свой мозг порциями гормона радости и перестань думать.

                Но именно сейчас до него дошло, что все это время он просто умирал. Как человек с экрана: тупо радуясь, не пойми, чему, без разума и осмысленности того, что происходит.

                Как растение… Или же вообще, как полное ничтожество.

                И Эвгену вдруг лихорадочно захотелось что-то после себя оставить. Не умирать как жалкий червяк, распластавшийся по асфальту в дождливую погоду.

 Всю жизнь Эвгену запрещали действовать, били по рукам, мешали самостоятельно принимать решения, но теперь он другой, теперь все изменится!

                Он подошел к столу и лихорадочно сгреб в гору все, что на нем было.

                Начать нужно с малого!

                Он лихорадочно брал канцелярские принадлежности, пыльный смартфон, наушники, прочие приборы, хаотично валяющиеся на столе.

                Страх не оставить ничего после себя, умереть вот так, ничего не сделав, из-за того, что родители запрограммировали в нем такую модель поведения, заполнил Эвгена.

                Отныне он будет пытаться найти свое предназначение, найдет то дело, которое сделает его счастливым, ведь именно любимое дело и развитие в нем давало людям радость на протяжении всей истории человечества.

                Хоть ученые, деятели искусства и мыслители решали проблемы общества, стремясь сделать его лучше, они все-таки решали и личные проблемы.

                Свои…

                Занимаясь любимым делом, они наполняли свою жизнь смыслом. Они были счастливы, зная, что делают то, что любят и что это… кому-то нужно.

                Простая истина пришла к Эвгену: общество и политический строй никогда не смогут сделать тебя счастливыми, потому что счастье волен слепить только ты сам. Лепить сам...

                Эвген вдруг так отчаянно хотел стать, как ученый, которого распирает восторг от очередного открытия, как писатель, который видит, как его произведением восхищаются, как музыкант, которому рукоплещет публика...

                Он не мог стать таким сразу, на это потребуется очень много времени и сил, но он очень, очень этого хотел!

И старался прямо сейчас хоть как-то приучить себя действовать.

                Поэтому его руки быстро лепили какую-то небылицу из разбросанных предметов, перевязывая их между собой шнуром от наушников, вставляя их в полости друг друга.                      

Эвген понимал, что это безумие, но уже не мог остановиться. Наконец, он начал что-то делать самостоятельно, не советуясь ни с кем! Наконец, он начал творить и впервые за столько лет ощутил смутную тень радости.

                Настоящей радости. Радости, которая шла изнутри…

Но из сердца, а не от алкоголя.

               

9

 

                Легкое движение тонкой руки, пристальный умный взгляд и шершавый звук наносимой краски, в иных руках звучавший бы густым смачным чавканьем. Весь воздух в просторной комнате пропитан запахом гуаши и выдержанным вкусом педантичности. Последний представился бы истинному синестетику гомогенной структурой, состоящей из шуршания накрахмаленных воротничков, ритмичного звука пишущей ручки и жирного блеска остроносых лакированных ботинок. Что-то подобное являл собой Лиланд Найт, молодой художник с говорящей фамилией, бережно работающий над очередной картиной. Он вел кисть по самодовольному изгибу бедра натурщицы, наполняя его карандашный макет живым объемом. Плеск воды в стакане и глухой звук бьющейся о его стенки кисточки, идущее следом машинальное движение в сторону кадмия красного. Остановка на полпути. Беглый взгляд на натуру и смена направления на противоположное, - и вот уже кисть жадно интегрирует своим острым кончиком в сиене желтой, наполняясь живительным соком, будто хищный паук в теле мухи.

                Найт был приверженцем самих основ искусства, отвергая даже такие невинные отклонения от канонов, как романтизм или импрессионизм. Однако в новом мире, где господствовали инновации и Рулетка, было актуально все, что первоначально создано человеком, - даже художественные материалы делали вручную, - так что любое проявление творческого начала в каждом из существующих ныне и ранее аспектов, то единственное, где еще остался весь спектр чувств, имело очень высокую ценность.

                Вот и сейчас, с любовью выписывая черты полуобнаженного тела юной красавицы, придавая блеск светящимся на солнце вьющимся золотистым волосам, утопая в выразительности ее глаз, внешне непоколебимый и черствый, а внутри безумно чувственный, Лиланд вещал бумаге, как своему личному дневнику, как самому близкому человеку, о своих скрытых от посторонних глаз эмоциях.

                Он был по-настоящему влюблен в живопись. Этот незамысловатый способ общения с миром всегда был вне контроля действующей власти. Сколь бы сильными не были репрессии, законодательства, пытки и казни, искусство как таковое никогда не запрещалось. Даже при условии, что автор был наказан за свое творение, рисовать было не страшно. Напротив, это служило дополнительным поводом для нахождения новых способов выражения мыслей и чувств.

Но никто из художников не ожидал, что чувства и откровенные мысли на пике развития общества станут востребованы. Никто не ожидал и тем более не готовился. В отличие от Лиланда.

                Будучи маленьким мальчиком, Лил всегда хорошо учился, неплохо ладил со сверстниками и учителями. Его неоднократно посылали на конкурсы, посвященные робототехнике и конструированию. Но с каждым днем, в течение которых он оказывался тем, кому внушали обязанность быть ответственным за будущее всего мира, Лиланд все сильнее понимал, что не желает этого. Не желает мира, в котором простым человеческим переживаниям не будет места на пьедестале всеобщего сочувствия. Он бросил робототехнику и отдалился от общества, уйдя в свой мир, полный гармоничных акварельных пятен, нескончаемых эмоций и ощущений, каждый раз представляющихся в новом свете.

                И сейчас, добавляя финальный штрих мечтательно полураскрытым губам натурщицы, воодушевленный Найт с ноткой гордости осознавал, что завершает одно из лучших… нет, пожалуй, лучшее свое произведение.

                Но что-то не так. Взгляд девушки, встревожено заметавшись, помрачнел и устремился на Лиланда. Улыбка сошла с уст, бережно прихватив с собой расслабленность и грацию. Художник разжал пальцы, и его наполненная краской кисточка, нареченная придать завершающую нотку мечтательно-игривого настроения картине, равнодушно упала на пол. Девушка вскочила, заметалась по комнате, собирая раскиданные предметы одежды и лихорадочно одеваясь. Лиланд стоял в ступоре, не смея пошевелиться. Все происходило настолько стремительно, что любой бы на его месте не смог ничего предпринять. Тяжелые дубовые двери распахнулись, в помещение ворвались люди, совершенно чуждые выдержанному в классическом стиле жилищу художника. Через секунду успевшая натянуть на себя лишь один предмет нижнего белья девушка извивалась в крепких и хладнокровных руках стремительно удаляющихся мужчин в черных костюмах.

                Он знал, что уже никогда не напишет ничего лучше. Знал, что девушка, унесшая с собой на тот свет частичку его души, никогда не будет возрождена в его произведениях. Осознавал: в упавшей кисточке больше нет того духа, что должен был быть передан картине. Он разлетелся на мириады осколков, распылился по воздуху, расплылся вместе с краской, аккуратно вытекшей через кончик сложенных вместе волос…

                В порыве противоречивых чувств Лиланд швырнул кисть в картину, и та глухо стукнулась о ее плотную поверхность. Оставшаяся на кисти краска пуантелью провела диагональ из верхнего правого к нижнему левому углу изображения. Художник встал, взглянул на работу, бережно взял ее в руки, пальцем провел по не успевшей засохнуть цветной диагонали, чинно прошествовал в соседнюю комнату, где огненными языками разгорался камин и… бросил картину в самое пламя.

Лиланд сел супротив камина и принялся откалывать щепки от дощатого пола гостиной, сразу же бросая их к своему недавно любимому детищу. Краски текли рекой, тушили пламя, а задумчивый взгляд натурщицы искажался в самых невообразимых вариациях.

                Ее улыбка превратилась в торжествующий оскал, злобно насмехающийся над всем живым.

 

                10

               

                Его нарекли Гавриилом.

                В честь архангела, чье имя означает "Всевышний - сила моя".

                Только сильным он себя никогда не считал. Усердным, смиренным и послушным, как требовала Церковь Святого Георгия, да, но сильным...

                День, который еще раз в корне изменил судьбу Гавриила начинался обычно.

                Утром - молебен в Храме, в грозном строении с мощными прямыми стенами, который снаружи походил на форт, готовый к обороне, а внутри был еще величественней.

                 Но это величие было уже добрым и снисходительным. Словно любящий отец, которого Гавриил был лишен еще с рождения...

                 На службе мальчик каждый раз молился как в последний: за грехи, совершенные и те, что еще могут свершиться, за свои и чужие. За себя одного, и за все человечество сразу.

                И выходил каждый раз с теплотой на щеках от слез, с переполняющим его чувством любви и очищения души.

                Едва солнце осветило внутренний двор церкви, заиграло лучами на стальном мече креста, величавшем Храм, Гавриил уже работал во дворе монастыря.

                Он высаживал цветы вдоль тропинки к Храму. Пачкая руки и колясь о шипы, он выкапывал ямку и бережно помещал в нее еще невзрачные зеленые саженцы, которые в будущем расцветут прекрасными бутонами с нежными, розовыми лепестками.

                Гавриил улыбался этим еще несуразным и противно колючим кустикам, зная, что дает им яркую жизнь в будущем. В которой им также искренне как он сейчас, будут умиляться все служители церкви.

                Мальчик так был погружен в эти светлые мысли, что совсем не слышал выстрелы у стены монастыря с колючей проволокой, рядом со зданием с такими же грозными очертаниями, как и храм, на котором сияла алая, словно испачканная в крови, ладонь с глазом в центре.

                Там тренировались киборги-регуляторы, карающие Руки Божьи. Они упражнялись в стрельбе, с яростным криком ломали руками бетонные блоки и рассекали воздух отточенными выпадами ножей.

                А в том здании с алой рукой, Регуляторы жили. Там их постоянно усовершенствовали, внедряя новые импланты, чипы и модернизируя старые.

                Поначалу Гаврил не понимал, почему вершить Правосудье Божье отправляют усовершенствованных техникой людей, а не роботов, а потом ему доходчиво объяснили, что глупая бездушная машина никак не может быть воплощением Воли Господа и она никак не сможет дать шанс грешнику искренне покаяться перед неминуемой гибелью.

                Роботы не охраняли и крепость монастыря. За стенами с колючей проволокой дежурили роты Регуляторов с автоматами.

                Глядя на них, таких сильных, бескомпромиссных и искренне верных Церкви, Гавриил тоже мечтал стать как они, когда вырастет. Но пока не очень себе представлял, как сумеет будет убива... вершить судьбы лю... выполнять Волю Божью.

                Ну а пока он помогал расти цветам, окруженный такими же мальчишками с бритыми головами, как он сам. Все они были выбраны Господом, чтобы посвятить жизнь церкви.

                Сюда попадали дети тех, чьих родителей выбрала Воля Всевышнего, которую грешные люди звали в миру Рулеткой. Чаще всего это были дети матерей-одиночек, но только у Гавриила Воля забрал всех: сначала папу потом маму.

                Но он никогда не сомневался в том, что это было необходимо. Бог забрал их на небеса, чтобы он исполнил свое предназначение.

                Он знал, что оно обязательно существует, но понятия не имел, какое оно... Понятно, что и дальше служить Господу, но какими поступками? Молиться за всех, сажать розы и кормить поросят на монастырской ферме - полезное дело, но ему всегда казалось, что этого мало.

                Он обязательно должен помочь человечеству чем-то еще!

                Гавриил, задумчиво посмотрел на высокую металлическую статую сердитого воина, протыкающего копьем жуткого дракона. Святой Георгий. На этой скульптуре его победа над пороками и страданиями людей: войнами, болезнями, тщеславием...

                Вдруг до Гавриила дошел звук открывающихся железных ворот. Не так часто в их обитель кто-то приезжает, поэтому скрежет, с которыми огромная железная конструкция отодвигалась, чтобы впустить гостей, заставил мальчика повернуться на него.

                Территорию монастыря пересекла солидная черная машина, летящая на небольшой высоте за счет магнитной подушки.

                Она подъехала к тропинке, ведущей в храм и остановилась. Водитель в бронежилете и маске, совсем как Регулятор, открыл дверь и оттуда неспешно вышел человек в черной рясе, с белой вышивкой на груди в виде ладони с глазом.

                Немолодой широкоплечий мужчина с щетиной. Духовник. Его черные ботинки ступают по мощеной дорожке к Храму, а все дети изумленно смотрят ему вслед.

                - Гавриил 114? - практически официально спросил имя и идентификационный номер у мальчика.

                Гавриил опешил.

                - Д-да...

                - Пройдем со мной, сын мой, - уверенно, почти приказал духовник.

                Гавриил встал и начал озираться по сторонам.

                - Но... Мне нужно спросить разрешения настоятеля.

                - Он уже в курсе. Пойдем.

                Гавриил с опаской пошел следом за духовником к машине, бросив взгляд на недоуменных сверстников.

                - Садись, - судя по тону духовника, они явно куда-то спешили. Гавриил сел в мягкое кожаное кресло рядом с представителем Церкви.

                - Поехали, - велел он водителю и тот, чуть отъехав от Храма, резко развернулся, и с гудящим звуком машина быстро поехала прочь из монастыря. Места, где прошло почти все детство Гавриила.

                Машина неслась по дороге, а грозная база монастыря и сияющий город за ней стремительно отдалялись.

                - Скажите... а, куда мы едем? - робко спросил Гавриил гордого духовника, который смотрел куда-то в пустоту и совершенно не обращал внимания на мальчика.

                - К Архиепископу, - с тенью восторга произнес духовник.

                Мальчика вздохнул от удивления.

                - Все вопросы потом, - строго оборвал его мужчина. - Ты скоро сам все узнаешь.

                Они продолжали быстро ехать в молчании: в окне проносились грозные как Храм горы, темные как духовники леса, где-то далеко виднелись убогие поселения тех, кто еще не стал частью Столицы. В тех редких районах люди еще жили как до войны или сразу как после нее: болели, убивали друг друга, боялись завтрашнего дня. Там жили изгои, те, кто еще не смог или не хотел стать частью светлого мира, но ничего... Столица стремительно расширяется, она уже площадью почти в континент, и скоро даже эти несчастные станут частью нее, и будут жить по Ее законам.

                 Машина резко завернула на дорогу в лес и остановилась на берегу озера.

                Гавриил, уже много лет не видевший ничего, кроме икон, нежных цветов и блеска колючей проволоки на стене, восторженно уставился на пейзаж.

                Темная, страшная и восхищающая своей глубиной гладь озера, на горизонте которой высятся черные и обожженные, словно армия, вернувшаяся из боя, елки.

                Над поверхностью озера, едва-едва возвышаясь над его гладью, твердо стоит огромный шар, отражая голубое небо, стянутое облаками, потрепанные ели и темные тотемы елок.  Он словно глобус, в котором отражается весь мир.

                Неужели именно здесь келья Архиепископа?

                - Выходи, - велел ему духовник, вместе с ним вышел из машины и подошел к самому краю берега. Так, что волны омывали его ботинки.

                Что-то незаметно выплыло по воздуху из шара. Словно он был жидкий, и от него отделилась капля, принимая вид серебристого зеркального диска.

                Он плавно опустился прямо к ногам Гавриила. Он посмотрел на него, видя там свое отражение: тощего лысого мальчика с очень большими глазами.

                - Иди, - тихо сказал духовник, когда мальчик бросил на него вопросительный взгляд. Гавриил все еще с опаской ступил на диск, тот слегка прогнулся под его ногами, будто маты, а затем плавно полетел к шару.  Отдалялся духовник, смотревший ему вслед на берегу озера, отдалялась его черная машина, страшно было смотреть на колыхающуюся тьму озера, которая угрожающе ширилась под диском, все больше заполняя собой обзор, желая поймать тебя в свои холодные воды и сожрать.

                Но Гавриила незаметно для него поглотила другая тьма озера. Та, что отражалась в шаре. Диск направился прямо в него, и мальчик словно нырнул в его зеркальную поверхность.

                На секунду ощутил, словно его окатили из ведра, но в следующий миг уже стоял сухим на мигающем полу, а диск куда-то исчез.

                Гавриил оказался в странном месте. Он очень напоминал ему Храм своим полумраком, иконами, тусклым светом от свечей и запахом ладана, но на округлых стенах транслировались видеозаписи.

                Каждый участок огромного просторного помещения, где не было икон, сиял небольшими экранами, на которых проигрывалась обычная жизнь людей: как они играют с детьми, обсуждают что-то на кухне за завтраком, признаются в любви, ругаются и бьют посуду.

                В окружении всего этого, в центре этой мелькающей и говорящей в унисон мозаики, стоял помост, на котором что-то делал, окруженный терминалами невысокий старик в рясе.

                Он увлеченно что-то смотрел на экранах и бил по ним тонкими пальцами так быстро, словно был играл в несколько компьютерных игр сразу.

                 Терминалы освещали усталое лицо, которое как разбитое стекло разрисовано трещинами морщин.

                Старик был так занят, что не замечал мальчика, а тот разглядывал экраны. На них действительно ничего интересного, самая обычная жизнь людей, словно съемка велась прямо... из их квартир.

                Нехороший холодок пробежал по спине Гавриила. На каждом экранчике изображения из кафе и ресторанов, где люди что-то обсуждают и едят, из торговых центров, где они делают покупки, из лифтов и подъездов в их домах, а дальше из примерочных, из туалетов, даже из душевых. Из всех мест, где они бывают!

                Взгляд мальчика застыл на женщине. На стройной блондинке, которая бережно намыливала свое прекрасное тело. Изгибы ее тела, грациозные движения бедер, от которых напряглась ровные округлые ягодицы, эти темные пятнышки на бугорках, покрытых мылом грудей, и рыжая полоска там, между ног. В самом секретном месте.

                Мальчик поймал себя на том, что тяжело задышал, глядя на это... Он не знал, что у женщин там так... Никогда не видел их... в таком виде.

                - Гавриил, здравствуй! - он резко перевел взгляд в сторону старика. Тот поздоровался с ним незлым, но очень резким голосом. Старик выскочил из-за терминала и зашагал по экранам (на полу они тоже были) к мальчику.

                Гавриил видел его все ближе: видел, что он одного с ним роста, что у него один глаз механический, и от него выходит какая-то сияющая трубка, похожая на оптический кабель, к затылку, а под черной рясой тускло что-то светится. Будто датчики.

                - Здравствуй, Гавриил! - старик улыбался искусственными зубами, а его единственный живой глаз светился от доброты. Не дав мальчику даже поздороваться и поклониться перед Архиепископом, тот крепко стиснул его в объятиях. Стало даже не по себе от такой внезапной нежности. - Я давно ждал этого часа! Когда ты уже наконец подрастешь, и я смогу тебя пригласить!

                Манера общения у старика очень быстрая, словно он куда-то торопился.

                Гавриил было открыл рот, чтобы что-то спросить, но тощая старческая рука уже стиснула его запястье и потянула к помосту с терминалами.

                - Вот, Гавриил, - не скрывая слез счастья, объявил старик, показывая на экраны, по которым минуту назад усиленно барабанил пальцами. - Теперь это все твое...

                - Но что именно... - и мальчик все понял.

                Понял и не смог вымолвить ни слова.

                Потому что на терминалах были фото людей, их досье, описания биографий, сделанные из хаотично написанных заметок. Судя по всему, их писал сам старик по мере того, как следил за ними. Здесь написано обо всем: о привычках человека, об его взаимоотношениях с другими людьми, что он любит и ненавидит, его планы на жизнь, что он говорит людям в глаза и за спиной. Словом, все. А внизу кнопка с большой надписью, от которой холодок снова пробегает по спине мальчика: "Выбор Воли Господа" и совсем крошечная запись под ней "отправление в Рулетку"

                Нет, это не ярлык, не пометка к досье, а именно кнопка. Нажав на которую можно сделать выбор. Выбор Рулетки...

                - Вы... - он с выражением переполнявших его эмоций: страха, удивления, разочарования, ужаса и непонимания посмотрел в добрые глаза старика. - Вы... управляете Руле... Божьей Волей? Решаете, кому жить, а кому умереть???

                - Нет, мальчик, нет, - как-то странно улыбнулся старик. Его живой глаз расширялся, а выражение лица обрело выражение жуткой истеричной радости. - Не я... Я всего-лишь Раб Божий, я выполняю Его Волю...

                - Но... Но я думал, что Рулетка случайным образом выбирает, кому умереть...      

                - Случайным?! - Архиепископ вдруг чуть не заревел от негодования. - Глупый мальчишка! Их и выбирает Воля Божья!!!! Пойми, неразумный, я всего-лишь его выполняю Его Волю, изо дня в день я сижу здесь, в своей келье! Я смотрю за жизнью каждого Его Раба! Я почти не сплю ночами, я не выхожу отсюда, а всего время, как пастух за стадом, я наблюдаю за рабами Божьими! Я знаю каждого, каждого из них в лицо, вижу всех их благости и пороки, вижу все их грехи и их муки и знаю их, а Бог, Глас Божий, он говорит мне, кто из них, когда должен покинуть этот мир! И я оплакиваю каждого! И я молюсь за каждого! НЕ Я ВЕРШУ ИХ СУДЬБЫ, ГАВРИИЛ! - он вцепился в его плечо так, что мальчик вскрикнул от ужаса, а сумасшедший измученный взгляд старика сверлил его душу. - ИХ ВЕРШИТ ГОСПОДЬ! Я СЛЫШУ ГЛАС ЕГО, ГЛАС ЕГО УПРАВЛЯЕТ МНОЙ, КАК СВОЕЙ ПРЕДАННОЙ РУКОЙ, Я - ЛИШЬ ВОПЛОЩЕНИЕ ЕГО ВОЛИ, - мальчик зарыдал от испуга, и тогда цепкий захват старика разжался, а его лицо резко приобрело грустное и виноватое выражение. - Прости, дитя... Прости меня... Тебе еще предстоит все понять...

                - Что... Что понять? - он еще всхлипывал, но не кричал в истерике. Несмотря на безумие происходящего, авторитет перед этим стариком, который был Архиепископом, все еще был силен в нем. - Что я теперь буду управлять... всем этим... Что я... Что вы... Это вы... Убили мою маму и папу... вы...

                - Не я, - по щеке старика из живого глаза покатилась слеза. - Не я, Гавриил, пойми, не я...

                - Но вы... Вы приказываете...

                - Не я, - он нервно покачал головой. - Не я... Мальчик мой, разве Регулятор решает, кому жить, а кому умереть? Разве он сам находит себе жертву и вершит Правосудие Божье?

                - Нет, - выдавил мальчик.  - Не он...

                - А кто же, Гавриил?

                - ... Господь, - с трудом произнес он.

                - Вот именно, - эмоции у старика снова резко переменились. Он засиял и осторожно взял мальчика холодными ладонями за щеки. - Господь... Я слышу его Глас, мой мальчик. Слышу с самого детства, это Он повелел мне посвятить свою жизнь возрождению Церкви Святого Георгия, это он поручил мне создать то, что миряне называют Рулеткой, это он выбрал тебя... моим наследником, мой мальчик... Это Он... Он и никто другой решил, что именно ты достоин стать мучеником и встать вместо меня... Это Он решил, что твои мама и папа должны отправится в Рай, а ты посвятить жизнь служению Ему...  Это твое Предназначение, мой мальчик, то, которое ты всю жизнь искал, - что-то сильно дрогнуло в груди Гавриила от этих слов. И вправду, он действительно всю жизнь чувствовал Предназначение, но не знал, в чем оно заключается. Только вот...

                - Ваше Святейшество, - обратился к нему мальчик, все еще плача. - Но я... Я не знаю, смогу ли я... Я так...Так грешен...

                - Все мы грешны, мальчик мой, - старик, теперь натянуто улыбаясь, словно скрывая сильную боль, вытирал слезы Гавриилу. - Все мы...

                - Просто...Просто я не уверен, что справлюсь именно с этим. Ко мне приходили... Такие мысли...

                - Какие же?

                - Что все это не нужно! - выкрикнул Гавриил. - Что не нужно постоянно забирать чьи-то жизни! Что нет никакого перенаселения... За пределами Столицы есть еще столько людей, которые не живут в Светлом мире. Я видел их селения, их... их так много... они живут не так как мы, не могут так как мы, плодиться... И эти мысли... Они сеют во мне сомнения, Святейшество! Что нет перенаселения, от которого мы должны спасаться. Что он еще совсем не скоро наступит...

                - Оно есть... Оно есть, мой мальчик. После того, что люди сотворили с нашей Землей, она уже не в состоянии прокормить стольких людей, как было до войны. Большая часть мира в руинах, отравлена ядерной чумой...

                - Но наши технологии... Мы уже очень многому научились за это время, я об этом тоже думал... Весь оставшийся мир объединился и создал такие технологии, которые уже позволили бы нам... - эту фразу было особенно тяжело произнести верующему мальчику. - Летать к звездам...

                И зря он ее произнес. У старика округлились глаза от ужаса сказанного, но он сдержался и не стал давить на психику и без того заплаканного мальчика.

                - Сынок, какие еще звезды? На небе живет только Бог... Никто из смертных не имеет права лезть на небо... Вспомни, что делали люди до войны, война была карой Божьей, за все их грехи, за всю их алчность и гордыню. Мы никогда не полетим на небо, мой мальчик... Только после смерти... Если заслужим это...

                Мальчик согласно кивнул и опустил глаза.

                - Скажи... - снова начал старик, поглаживая гладкую лысую голову. - Скажи... Какие еще сомнения есть у тебя? Скажи сразу, чтобы я успел их развеять и укрепить твою Веру... Пока еще могу...

                Мальчик снова замялся, но поднял глаза и через силу выдавил:

                - Когда еще мама была жива... Я думал, почему нельзя иначе, почему нельзя, к примеру, сократить рождаемость, так делали до войны...

                Старик снова снисходительно улыбнулся.

                - Ты очень умный мальчик, не зря Создатель выбрал тебя, но бес еще искушает тебя сомнениями... Потому что мы не вправе остановить жизнь. Жизнь дает Бог, и мы не вправе регулировать этого. Иначе людской род снова ждет беда, человечество снова окажется на краю гибели. Когда миром стал править Бог, наступил Рай на Земле. Взгляни на наш новый мир! Люди живут в гармонии и счастье, еще грешном счастье, в потреблении, но мы должны быть к ним снисходительны, мы должны понимать, что не все сразу... Со временем мы приучим их, как правильно. Но мир уже на правильном пути. Ведь когда судьбы людей стал вершить Господь Своей Рукой, люди перестали брать на себя его роли и обрывать жизни друг друга. Рулетка сплотила их, они знают, что именно Бог заберет их жизни, они знают, что им нечего больше бояться друг друга. Ведь именно страх порождает ненависть, агрессию, и страдания... Теперь люди знают, что больше никто не заберет чью-то жизнь, не имея на то право. В нашей Столице, на Святой Земле, больше нет зверских убийств на почве ревности, дележа имущества, в хмельных драках, больше нет воровства, больше нет и не будет ужасов войны, где люди забирали жизни сотни тысяч своих братьев и сестер! И впредь мы не должны допустить этой войны... Ты... Ты не должен допустить.

                - Но почему именно я? И почему... не мы с вами?

                Архиепископ положил руку ему на плечо.

                - Потому что Бог говорил со Мной и предупредил, что сегодня он выберет меня. Я уже слишком стар и слаб, чтобы продолжать вершить его Волю, я слишком задержался в этом мире... Теперь выполнять его Волю отныне твоя судьба...

               

                18 января 2120 года, в очередном выпуске Рулетки объявлено о том, что машина выбрала своего создателя, Патриарха и Верховного Епископа Церкви Святого Георгия, гениального инженера Отто Шейла.

                Сфера над озером Балатон продолжает незыблемо висеть в воздухе. Оттуда Рулетка продолжает выбирать все новых и новых людей, но у руля идеального мира, созданного безумцем, теперь новый человек.

                Человек, которому еще предстоит вырасти...

                Очень многое осознать...

                И изменить.

                Но в какую сторону?