Настрояшка-7

Ну что ж, вижу никто не спешит на «Настрояшку» )))
Тогда я начну))
Итак…
1. Детектив. Маньяк из подвала
Он слышал, что мама по-прежнему играла на пианино. Не «К Элизе», а что-то другое. Эта музыка ему не нравилась — какая-то сухая и суетливая. Джордж слышал, как дождь барабанил по окнам кухни. Эти звуки приятно успокаивали в отличие от мыслей о подвале. Он не любил подвал, не любил спускаться туда по лестнице: всегда представлял себе что-то затаившееся внизу, в темноте. Глупо, конечно, так говорил отец, так говорила мать и, что более важно, так говорил Билл, но однако… Что-то украдкой просачивалось из задворков сознания, давая понять, что эти страхи не беспочвенны, но сразу же всё испарялось и снова все те же мысли лезли в голову. Он даже не любил открывать дверь в подвал, чтобы включить свет, опасаясь (эта идея была настолько глупая, что он ни с кем ею не делился), что какая-то жуткая когтистая лапа ляжет на его запястье, пока он будет ощупывать стену в поисках выключателя… а потом рывком утащит его в темноту, пахнущую грязью, сыростью и подгнивающими овощами.
— Глупость! Тварей, заросших шерстью, переполненных убийственной злобой и с когтями, не существует, — успокаивал он себя, но тем не менее эта мысль крепко сидела в голове. И в опасные моменты, когда правой рукой он нащупывал выключатель (левой намертво вцепившись в дверной косяк или ручку), подвальное амбре становилось таким сильным, что, казалось, заполняло мир. Запахи грязи, сырости и подгнивших овощей сливались в один безошибочно узнаваемый запах монстра, являвшего собой апофеоз всех монстров. Запах чудовища, которое Джордж не мог хоть как-то назвать, — запах Оно, затаившегося и изготовившегося к прыжку. Существа, которое могло есть все, но отдававшего особое предпочтение мясу мальчиков… И снова, что-то старое из ранних воспоминаний…

2. Постапокалипсис. Выжившие (ну тут всё слишком банально)
Он слышал, что мама играла на пианино. Не «К Элизе», а что-то другое. Эта музыка ему не нравилась — какая-то сухая и суетливая. Слышал, как дождь барабанил по окнам кухни. Эти звуки приятно успокаивали после долгих месяцев проведенных в бункере, но не могли отвлечь его от мыслей о подвале. Он не любил подвал, не любил спускаться туда по лестнице: всегда представлял себе что-то затаившееся внизу, в темноте. Глупо, конечно, так говорила мать и, что более важно, так говорил Билл, но однако…
Он даже не любил открывать дверь, чтобы включить свет, опасаясь (эта идея была настолько глупая, что он ни с кем ею не делился), что жуткая когтистая лапа его отца ляжет на запястье, пока он будет ощупывать стену в поисках выключателя… а потом рывком утащит его, под влиянием безумия вызванного облучением и непереносимого шока от увиденных смертей, в темноту, пахнущую грязью, сыростью и подгнивающими овощами.
Глупость! Отец держит себя в руках и не срывался вот уже десять недель. Тем не менее эта мысль крепко сидела в голове. И в опасные моменты, когда правой рукой он нащупывал выключатель (левой намертво вцепившись в дверной косяк или ручку), подвальное амбре становилось таким сильным, что, казалось, заполняло мир. Запахи грязи, сырости и подгнивших овощей сливались в один безошибочно узнаваемый запах монстра, являвшего собой апофеоз всех монстров. Запах чудовища, которое Джордж не мог хоть как-то назвать, — запах родителя, затаившегося и изготовившегося к прыжку.

Хотите любовно-фантастического? Хм… Ну тогда вот вам клубничка с альфы Центавра под нежными марсианскими сливками.
«Он слышал, что мама по-прежнему играла на пианино, не «К Элизе», а что-то другое. Эта музыка ему не нравилась — какая-то сухая и суетливая. Он слышал, как дождь барабанил по окнам кухни. Эти звуки приятно успокаивали в отличие от мыслей о подвале. Он не просто любил подвал, он любил медленно спускаться туда по тёмной лестнице: всегда представлял себе что-то затаившееся внизу, в темноте. Глупо, конечно, так говорил отец, так говорила мать и, что более важно, так говорил Билл, но однако…
Он любил, открывая дверь, не включать свет сразу, с волнение ожидая (эта идея была настолько глупая, что он ни с кем ею не делился), что жуткая, но притягательная когтистая лапа плавно ляжет на его запястье, пока он будет ощупывать стену в поисках выключателя… а потом рывком потянет его в туда, в темноту, пахнущую грязью, сыростью и подгнивающими овощами.
Глупость! Инопланетных тварей, покрытых светящейся шерстью, переполненных любовной энергией и с когтями, убирающимися в мягкие подушечки таких нежных, ласкающих плоть пальцев, не существует. Тем не менее эта мысль крепко сидела в голове. И в моменты страстного томления, когда правой рукой он нащупывал выключатель (левой намертво вцепившись в дверной косяк или ручку), подвальное амбре становилось иным и, казалось, заполняло мир. Запахи грязи, сырости и подгнивших овощей сливались в странно-притягательный, безошибочно узнаваемый запах существа, являвшего собой апофеоз всех его подростковых фантазий. Запах любвеобильного чудовища, которое Джордж не мог хоть как-то назвать, — запах Его, затаившегося и изготовившегося к прыжку. Существа, которое могло и было способно любить представителей любого, даже самого фантастического пола, но отдававшего особое предпочтение мальчикам»