Неотмазанные. Они умирали первыми

Неотмазанные. Они умирали первыми
Закончено
Автор:
Сергей Аксу
Жанр романа:
Боевик
Аннотация:

Посвящается девятнадцатилетним мальчишкам, которым довелось

испить «горькую чашу» чеченской войны

 

 

Они вернулись с войны в родной город. Их не так много. Но они есть. Эти ребята, что видели всю мерзость, кровь и грязь чеченской войны. Они вернулись со своей болью, с нарушенной психикой, со своим взглядом на этот жестокий и несправедливый к ним мир. Они вернулись домой, где их никто не ждал, кроме родителей и близких.

Кто залечит их кровоточащие раны, кто ответит за их исковерканные судьбы? Долго мальчишкам еще будут сниться обстрелы, зачистки, крики и стоны раненых, горящие как факел БМП, смертоносные растяжки, разрушенные дома, чужие глаза, полные слез и ненависти. Сталкиваясь с безразличием и равнодушием окружающих, им остается забыться в пьяном угаре. Кто поможет им вернуться к мирной жизни, найти контакт со сверстниками, найти интересную работу? Администрации города и военкомату не до этого. Вот когда появится указ или постановление о реабилитации и помощи участникам антитеррористической операции, тогда, может, и вспомнят о защитниках Отечества. А в настоящее время не до них.

Недавно в одной из газет промелькнуло довольно откровенное интервью наемника из Пензы, который воевал в Чечне на стороне боевиков, на совести которого, вероятно, не одна загубленная жизнь наших пацанов. Правда наемника! А где же правда нашего желторотого мальчишки, что испил всю горькую чашу до дна? Да, она не такая красивая, как нам хотелось бы, она очень горька, эта правда об армии и войне. Такой правды не любят.

 

 

Часть первая. Возвратимся мы не все

 

Глава первая

 

Впереди медленно двигались, внимательно всматриваясь в поверхность дороги и торчащие по обочинам кусты, Мирошкин с овчаркой Гоби и саперы, вооруженные миноискателями и щупами. А за ними, чуть поодаль, шел взвод старшего лейтенанта Тимохина. Осень была в самом разгаре: посадки, окаймлявшие дорогу, уже начали сбрасывать с себя позолоченную листву. Сдуваемые легким прохладным ветерком умершие листья, переливаясь на солнце яркими красками, плавно кружились и падали на головы и на плечи солдат, на покрытый колдобинами и рваными заплатами старый асфальт. Чистый утренний воздух пьянил божественными запахами осени. Дышалось легко, непринужденно, полной грудью. Тишину нарушали только завораживающий шелест листвы да посвистывание какой-то перелетающей с места на место одинокой пичуги за кюветом, заполненным мутной водой. Солнечные лучи ласкали молодые задумчивые лица, играли на них веселыми юркими бликами и слепящими глаза зайчиками отражались на холодных стволах «калашей». Хотелось жить, мечтать, любить и не думать о войне.

Обернувшись, рядовой Пашутин заметил, как кто-то юркнул в заросли в метрах двухстах у них за спиной. Он тут же доложил об увиденном командиру.

— Продолжаем движение! Стефаныч, разберись! — распорядился обеспокоенный Тимохин, обращаясь к старшему прапорщику Сидоренко. — Что-то мне это совсем не нравится.

— Самурский, Пашутин, Танцор, Кныш! Выяснить, кто там маячит у нас на хвосте? — тут же отреагировал опытный служака.

Разведчики с автоматами на изготовку, перемахнув через канаву с водой, растворились в густых зарослях. Оказавшись на той стороне посадок, быстро направились вдоль них назад; старались двигаться быстро и бесшумно, внимательно глядя под ноги и осматриваясь по сторонам. Вдруг, идущий впереди, сержант Кныш резко присел и поднял руку. Все замерли. Но было уже поздно. Их заметили. Со стороны дороги раздались выстрелы. Кныш и Самурский открыли ответный огонь. Неожиданно, почти рядом, за поворотом, ударил мощный взрыв. Земля вздрогнула, качнулась. У Ромки Самурского крепко заложило уши, так бывает, когда ныряешь на большую глубину.

— Огонь! — выкрикнул Кныш, стреляя и отчаянно продираясь напрямик через кустарник. Они выскочили на дорогу, над которой все еще стоял столб дыма и пыли. Добежали до поворота. Их глазам предстала дымящаяся зияющая воронка, около которой покрытые песком и кровью валялись в изодранном в клочья тряпье изуродованные останки убитого и покрытый пылью АКС без «магазина». Из образовавшейся воронки несло гарью и кислым запахом тротила. Танцор, Эдик и Ромка, опасливо оглядываясь по сторонам, присели на корточки, стараясь не смотреть на то, что недавно было человеком. Кныш обошел место взрыва, у края дороги замер, внимательно всматриваясь в следы. В селе, до которого было около полутора километров, во всю ревели «бээмпешки» их батальона.

— Парни! Гляди, кровь! Он был не один! — крикнул Володька Кныш, показывая пальцем на примятую пыльную траву у обочины. На сухих травинках и серых обломанных кустах темнела большими смазанными каплями свежая кровь. Кровавая дорожка за кюветом пересекала тропинку, вытоптанную овцами, и исчезала в густом колючем кустарнике.

— Фугас ставили, сволочи! — прокомментировал Пашутин, щурясь от лучей яркого солнца. — Специально ждали, когда мы с саперами пройдем, чтобы колонну идущую следом рвануть!

— Да, видимо, мы их спугнули! Вот они впопыхах что-то не так сделали на свою жопу!

— Туда им и дорога, уродам! — отозвался Ромка и сплюнул.

— Пиротехникам хреновым!

— Плохо у своих арабов-инструкторов учились! Двоечники чертовы!

— Закрыть хлебальники! — резко оборвал подчиненных Кныш, обернувшись. — Я пойду впереди! Ты, Ромка, за мной, но держи дистанцию! Метров семь-десять! А вы, мужики, прикрываете Самурая! И не высовываться! Не болтать! Глядеть в оба!

«Вэвэшники» по кровавым следам продрались через заросли, миновали пологий овражек, откосы которого были покрыты многочисленными овечьими и козьими тропками-ниточками, вышли к небольшой рощице с порыжевшей редкой листвой, которую огибал журчащий обмелевший ручей. На другом берегу, на взгорке среди высокой засохшей лебеды виднелись ободранные стены давно брошенной мазанки, без крыши, без дверей. В сторонке пара серых покосившихся от времени столбов, видно все, что осталось от прежних ворот.

Солдаты залегли. Кныш поманил Самурского. Ромка, стараясь не шуметь, подполз к контрактнику.

— Роман, бери Танцора, скрытно переправьтесь через ручей и займите позицию с той стороны. Но ничего не предпринимайте. А мы с Пашутиным отсюда прощупаем эту «хижину дяди Тома».

Ромка и Чернышов проползли метров пятьдесят вниз по течению, где без труда по торчащим из воды булыжникам перекочевали на противоположный берег. Устроились под бугром, за высохшими кустами малины, торчащими с другой стороны от дряхлой развалюхи.

— Чего ждем? — прошептал на ухо товарищу, покрасневший от возбуждения, Свят Чернышов.

— Тише, ты, — Ромка вытер рукавом лицо. — Дай дух перевести.

— Может, там и нет никого. Уж давно, падла, смотался, пока мы ползали.

— Слышь, заткнись, а! Не капай на мозги.

Вдруг ударил выстрел из пистолета, за ним другой. В ответ короткими очередями затакали автоматы Кныша и Пашутина, выбивая саманную труху из стен хибары. Солдаты занервничали.

Вновь наступила томительная тишина. Только над головой легкий ветерок шелестел сухой листвой, изредка посылая сверху им желтые кружащиеся «визитки» предстоящей зимы.

Снова пару раз стрельнули из мазанки.

— Лежи здесь. Я попробую подобраться ближе, — не выдержав, сказал Танцор, и его блестящие от возбуждения глаза стали похожи на две большие черные пуговицы на старом дедушкином пальто.

— Тебе что Кныш велел? Сидеть и не рыпаться! — сурово цыкнул на напарника разозлившийся Ромка.

— Ладно, уговорил. Только я все равно «эфку» зашвырну «ваху». Для профилактики. Чтобы не скучал, падла!

Чернышов достал из кармана потрепанной разгрузки «лимонку».

— А добросишь, лежа-то? Не вздумай вскочить! Плюху-то в один миг схлопочешь!

— Не трусь, Самура. Башку только пригни пониже. Сейчас мы ему устроим «танец живота».

Танцор просунул палец в кольцо, но выдернуть «чеку» не успел: из развалин выскочил взъерошенный «чех» в темно-синей спортивной куртке с закатанными рукавами, вооруженный пистолетом, и побежал с бугра вниз, прямо на них. Приподнявшись с перепугу ему навстречу, Ромка стиснул зубы и отчаянно задергал затвор, выплюнув вправо пару патронов. Судорожно нажал на спусковой крючок. Растерявшийся «чех», увидев перед собой бойцов, метнулся было в сторону, но длинная очередь из автомата безжалостно отшвырнула его назад. Взмокшие от волнения, солдаты, выжидая, продолжали лежать в укрытии, держа на мушке лачугу и упавшего «духа». В нескольких метрах от них на спине лежал сраженный боевик, из которого медленно уходила жизнь. Был хорошо виден его небритый квадратный подбородок и судорожно дрожащий выпирающий под ним кадык. Дернувшись, «чех» затих. Душа отлетела.

Вдруг из-за облупившейся стены хаты высунулась, блеснув на солнце, бритая голова сержанта Кныша, и он коротко свистнул им, подзывая. Ромка и Танцор с облегчением покинули свою засаду, с опаской подошли к мертвому. Это был молодой рослый парень, лет двадцати трех, с сильными жилистыми, как у борца, руками, почему-то по локоть испачканными в запекшейся крови. Он лежал на спине, в упор прошитый Ромкиной очередью, с открытыми темно-карими глазами, удивленно уставившимися на подошедших солдат. Самурский наклонился, выдернул из все еще сжимающей руки чеченца «макаров», извлек обойму. Патронов в ней не было. Спрятал «ствол» себе в карман. У брошенного жилища, заросшего со всех сторон лебедой и крапивой, на всякий случай осмотрелись по сторонам. Чем черт не шутит. Через амбразуру, которая когда-то была входом, проникли внутрь разрушенной хибары. В углу у потрескавшейся стены на земляном полу, заросшем сорной травой, на изодранной в клочья куртке лежал окровавленный пацан лет четырнадцати, здорово посеченный осколками. Правая рука выше локтя была туго перетянута поясным ремнем. Кисти не было. Вместо нее торчала раздробленная культя с обрывками кожи, нервов и артерий. Мальчишка был серьезно ранен, из полуоткрытых неподвижных глаз по опаленному лицу, по перемазанным исцарапанным щекам, оставляя грязные дорожки, медленно ползли слезы. Он лежал молча, только иногда издавал тихое нечленораздельное мычание и повизгивал как маленький слепой щенок, потерявший сиську матери. Из-под прижатой к животу ладони сквозь набухший рваный свитер и тонкие пальцы сочилась грязная кровь вперемежку с экскрементами.

— Что, поиграл в войнушку, сопляк? — сказал сурово Кныш, обращаясь к раненому, находящемуся в шоке подростку и внимательно окидывая хмурым взглядом из-под выгоревших бровей захваченные с боем «апартаменты».

— У них тут, видать, штаб-квартира была! Гляди, вон еще пара фугасиков припасена и электропроводов целая бухта! Ребятишки, похоже, во всю здесь развлекались!

— «Зелененькие» заколачивают, прямо не отходя от дороги! — откликнулся Свят Чернышов, извлекая из кармана пачку «Примы» и протягивая Эдику.

— Работенка не бей, лежачего! — поддакнул Пашутин, закуривая.

Контрактник, кряхтя, присел на корточки и заглянул в лежащий рядом с фугасами мешок из-под сахара.

— Парни, кому для баньки мыла дать? — с усмешкой обратился Володька Кныш к солдатам, извлекая из мешка на божий свет четырехсотграммовую тротиловую шашку. — На всех хватит! Здесь их не меньше двадцати штук!

— Кныш, что с этим делать-то будем? — спросил Эдик, брезгливо сплевывая и кивая на раненого подростка, от которого распространялся неприятный запах.

— Я бы шлепнул гаденыша, чтобы не мучился! Сами смотрите! — подвел черту угрюмый сержант. — Пойду второго посмотрю, что за птица! Как никак, несколько раз стрелял в меня! Хорошо гад стрелял! Пульки впритирку прошли!

— С «макарова» палил, сука! — пробурчал вслед ему Танцор, склонившись и прикуривая от сигареты Пашутина.

— Укол надо бы сделать, — сказал бледный Ромка, обернувшись к товарищам.

— Зачем, все равно кровью изойдет! — почувствовав сильную тошноту, Пашутин сморщился, отвернулся и сплюнул. — Лучше для своих ребят приберечь! Чем на всякую шушеру тратиться!

— Что, так и бросим? Святка?

— Что Святка? Что Святка? Ты чего ко мне пристал? — вспылил вдруг Чернышов. — Хочешь? Тащи на себе! Смотри грыжу не заработай!

— Только как бы потом тебе, Самурай, наши ребята не навтыкали! — добавил Пашутин. — Как им в глаза будешь смотреть? Тоже мне, гуманист выискался!

— Помрет ведь мальчишка!

— Послушай, ты, мать Тереза! Вот этот чернявый пацан полчаса назад дорогу минировал со своими подельниками, по которой ты и твои же ребята должны были ехать! Елага, Виталька Приданцев, Привал, Крестовский, Квазимодо! Что теперь скажешь? А не ты ли на прошлой неделе вместе со Стефанычем «двухсотых» саперов подорвавшихся в вертушку загружал?

Ромке сразу же вспомнился тот пасмурный октябрьский день, тогда на «проческе» они с Приваловым обнаружили убитого заминированного солдата...

 

На убитого младшего сержанта за разрушенной фермой первыми наткнулись рядовые Самурский и Привалов, когда осматривали развалины. Он лежал на битом кирпиче, плотно прижавшись щекой к красному крошеву, словно вслушивался, что же там такое делается глубоко под землей. Левая сторона лица и торчащая из-под воротника бушлата шея были в запекшейся крови: у солдата боевики отрезали ухо. На нем поверх бушлата был выцветший «броник» с номером «43», выведенным когда-то белой краской; рядом сиротливо валялась каска, будто шапка нищего для подаяния, а оружие и разгрузка отсутствовали. «Вэвэшники», настороженно оглядываясь по сторонам, сначала прошли вперед, потом, убедившись, что опасности нет, вернулись к мертвому.

— Давно лежит. Дней пять, не меньше. Чуешь душок. Да и пухнуть начал, — констатировал Ромка, доставая из кармана сигареты и закуривая.

— Может, перевернем?

— Зачем?

— Посмотрим, что за пацан!

— Привал, чего тебе вечно неймется? Тебе что, делать нечего? Так не видать? Не насмотрелся еще на мертвяков? Мне же эти смотрины вот уже где! — Ромка провел себе ладонью по горлу. — По ночам задрючили. Дальше уж некуда. В психушку пора!

— Может, кто из наших?

— Не, непохоже. Если бы был из наших, мы бы знали. Скорее «махра», но уж точно не «контрабас».

Из-за ближнего к ним коровника с обвалившейся наполовину кровлей показались Головко, Чернышов, Секирин и Виталька Приданцев с Караем.

— Кого нашли, мужики?

— Пехоту!

— С чего ты взял, что это «махор»?

— Куда его куснуло? Что-то не врублюсь! — полюбопытствовал рядовой Секирин, присев на корточки и рассматривая убитого. — Дырок не видать! Крови тоже.

Вдруг кобель, ткнувшись носом в убитого, занервничал, засуетился, не находя места, заскулил и сел, преданно уставившись на проводника.

— Парни! Мина! Все назад! — испуганно завопил Виталь, отчаянно дергая за поводок Карая, тот же упорно не хотел трогаться с места. Все уже давно привыкли, что кобель не минно-розыскная собака, и сейчас были поражены его неадекватным поведением. Карай же, наоборот, почуяв запах тротила, вспомнил всю былую науку, которой его когда-то обучали в части. Солдаты в страхе сыпанули в разные стороны от трупа.

— Секира и Танцор! Ну-ка, дуйте за саперами! — живо распорядился контрактник Головко.

 

Через минут двадцать, на заляпанной «по уши» рыжей грязью «бэхе» со Стефанычем и Секириным на броне прикатили два сапера. Недовольного коренастого сержанта со злыми, как у киношного злодея глазами, сопровождал рядовой, наверное, стажер. Приказав всем убраться подобру-поздорову подальше в укрытие, они, напялив на себя «броники» и «сферы», подошли к убитому. Посовещавшись, обвязали солдата за ноги и подцепили «кошкой», которой вырывают мины из земли. Размотав шнур, залегли за кучей битого кирпича, оставшегося от былой стены дома. Тянуть лежа было неудобно, да и вес младшего сержанта был довольно приличным. С трудом протащив его метра три-четыре, поднялись, не спеша направились к нему.

— Странно, — пробурчал озадаченный сержант, осматривая грунт. — Ничего! По нулям! Лень, дай-ка щуп! За мной не иди, я сам!

Миновав убитого, он подошел к тому месту, где тот только что лежал и принялся щупом тщательно тыкать землю. Флегматичный напарник с миноискателем присел на корточки чуть поодаль, в метрах восьми. Ромка с товарищами с интересом наблюдали за действиями саперов из надежного укрытия.

Мина взорвалась неожиданно и совсем не там, где солдаты искали взрывчатку, а между ними, под убитым младшим сержантом. Мощный взрыв разметал саперов в стороны, разлетевшимися осколками поранив уцелевшие стены разрушенного дома, подняв огромное облако удушливой пыли. Похоже, адская машина была искусно спрятана «чехами» под бронежилетом пехотинца.

 

Ромкины воспоминания прервал появившийся задумчивый Володька Кныш с пыльными берцами в руке, снятыми с убитого боевика, которые швырнул к ногам Пашутина.

— Держи, Академик!

— Ты чего, Кныш? Совсем сбрендил? Чтобы я после мертвеца… Да ни за что!

— Тебе что? В лоб дать? Вундеркинд гребаный! Голубая кровь! — вдруг взорвался, багровея, контрактник и отвесил увесистую оплеуху Эдику. — Скидай свою дрань! Кому сказал? Повторять не буду!

 

 

Глава вторая

 

Ромкина мать, смахнув навернувшуюся на глаза слезу, продолжила чтение письма:

«Сначала я записался на учебу на командира БТРа, а потом передумал, решил учиться на специалиста по техническим средствам охраны, тем более что в радиотехнике я разбираюсь неплохо. В клуб нас водят часто, на фильмы три раза в неделю, иногда на беседы с начальством. Распорядок у нас такой: подъем в 6.00, осмотр, завтрак, просмотр программы «Вести», занятия — 5 часов, строевая, огневая, ФИЗО, обед, снова занятия, уход за вооружением, 2 часа самоподготовки, ужин, программа «Время», время для личных потребностей, прогулка, поверка и отбой. Можно взять книги в библиотеке. Только возни много. У нас здесь есть сборник сказок «Маленький мук» и хватит, да и читать-то некогда. Служба проходит нормально. Только воруют в казарме. Зачем — непонятно. Ведь вместе живем. Рано или поздно все равно раскроется. В норму пришел вроде бы. А поначалу ох как тяжело было! Сейчас свыкаешься, начинаешь приспосабливаться.

«Дедовщины» у нас в полку нет. Наш полковник всех держит в «ежовых рукавицах», не позволяет издеваться над молодыми солдатами. Очень часто бывают ночные офицерские проверки. Не дай бог, если появится у кого-нибудь из молодых синяк. Целое событие, сразу же следствие начинается.

А вот чем предстоит нам  заниматься. Будем выполнять следующие задачи:

1. Пресечение массовых беспорядков в населенных пунктах.

2. Пресечение беспорядков в местах содержания под стражей.

3. Розыск и задержание особо опасных преступников.

4. Ликвидация вооруженных банд и формирований.

5. Пресечения захвата особо важных объектов.

6. Пресечение захвата воздушных судов.

7. Освобождение заложников.

8. Пресечение терактов.

9. Участие в ликвидации чрезвычайных ситуаций.

Так что вот так. Я вас всех очень люблю! Часто о вас вспоминаю. Говорят, будут набирать в «горячие точки». Я, наверное, напишу туда рапорт. В «горячих точках» день считается за 2. Так что вернусь домой быстрее. Можете меня и не отговаривать даже. У меня на самом деле все хорошо. Только в строю сбиваюсь со счета. Не привык пока еще. Ну, ладно, пора мне. Заступаем в наряд по охране комнаты хранения оружия...»

 

Утром на плацу был построен полк внутренних войск. Перед полком прохаживался, заложив за спину руки и выставив живот, командир полка, полковник Ермаков. Плотный, среднего роста. Он хмур и серьезен, а это значит, что ничего хорошего от него ждать не следует.

— Солдаты! Сынки! Да, вы мои сынки! У меня сын вашего возраста, и тоже служит! Служит не у папаши под крылышком, а в танковой дивизии! И я знаю, как ему нелегко! Поэтому мне не безразличны ваши судьбы, и я болею за вас душой! Я ответственен перед вашими родителями и командованием, которые доверили мне ваши жизни! Я же в свою очередь должен сделать вас настоящими мужчинами, воспитать воинами, защитниками Родины! Мы дружная семья, и я не потерплю, чтобы какая-то паршивая овца портила взаимоотношения военнослужащих вверенном мне полку. Не потерплю никаких проявлений «дедовщины», издевательств над молодыми солдатами! Зарубите это раз и навсегда себе на носу!

Полковник снял фуражку. Вытер платком лоб и блестевшую на солнце лысину и снова надел головной убор.

— Сержант Епифанцев!

— Я!

— Выйти из строя!

Сержант Епифанцев, высокий тощий парень, чеканя шаг, вышел из строя.

— Кругом!

Епифанцев, потупив одутловатую бритую голову, похожую на тыковку, повернулся к строю.

— Вот, сынки! Сержант Епифанцев возомнил себя вершителем судеб, поднял руку на ребят из нового пополнения! Я возмущен случившимся! Он, наверное, забыл, как мы его спасали год тому назад от «дедовщины»! Забыл, как слезы лил рекой и соплями умывался! А теперь скоро дембель, можно отыгрываться на молодых солдатах? Нет, дорогой, «дедовщины» в моем полку не будет! Запомните это все! Я ко всем обращаюсь! К офицерам это относится в первую очередь! С них спрос будет особый! Солдаты, я хочу, чтобы вы, когда вернетесь из армии домой, с теплом вспоминали годы, проведенные в ней, и на всю жизнь сохранили настоящую мужскую дружбу.

 

Пыльная проселочная дорога. Ромка и его товарищи на марше. Это первый в их жизни марш-бросок. Вымотанные солдаты в полной боевой выкладке как стадо слонов громыхали сапогами, обливаясь на жаре потом.

— Не отставать! Живее! Плететесь как сонные мухи! Подтянись! Бахметьев, дыши глубже! — старший сержант подгонял отставших.

— Не могу, товарищ старший сержант! Сил моих больше нет!

— Нет такого слова «не могу». Есть слово «надо»! Уяснил?! Почему другие могут?!

— Давай, Бахметьев! Давай! — хрипло подбадривал бегущий рядом с солдатом капитан Кашин. — Давай, мужики, еще немного осталось! Последний рывок!

Изредка капитан исподтишка, имитируя боевую обстановку, запаливал шнуры и разбрасывал по сторонам взрывпакеты. Они взрывались, при этом Кашин командовал: «Воздух!» Все должны были при этой команде тут же бросаться ничком в дорожную пыль. Особенно ему нравилось швырять взрывпакеты в попадающиеся по пути редкие лужи. Грязные брызги разлетались веером словно осколки в разные стороны.

— Дай сюда! — офицер забрал у задыхающегося, вконец измочаленного Бахметьева автомат. — Ну, давай же! Давай! Чего раскис, как тряпка? Возьми себя в руки!

Наконец-то показалась долгожданная зеленая рощица со сторожевой вышкой стрельбища и песчаным карьером, где проводились стрельбы. Добежав до нее, солдаты в изнеможении в насквозь мокрых от пота гимнастерках повалились в луговые ромашки. Кто-то закурил, кто-то жадно приложился к фляжке, кто-то просто лежал и смотрел в высь неба, где одиноко крошечной точкой кружил коршун, кто-то уже забылся в полудреме, закрыв глаза. Почти никто не разговаривал. Все смертельно устали. Отовсюду слышался веселый птичий щебет и неугомонное стрекотание кузнечиков.

— Горюнов! Распорядись, чтобы портянки перемотали. Не хватало мне еще калек с кровавыми мозолями, — капитан отдал указание старшему сержанту.

После получасового перекура по приказу капитана Кашина старший сержант поднял солдат. На длинном грубосколоченном столе сержанты разложили и вспороли зеленые «цинки». Начались стрельбы. Ромка и остальные со стороны наблюдали, как стреляет первый взвод.

Особенно всех удивил Коля Сайкин: вместо коротких очередей он шарахнул по мишеням одной длинной, да так, что даже ствол у автомата задрался вверх. Наверное, весь рожок «в молоко» зараз опустошил.

— Рядовой Самурский!

— Я!

— На огневой рубеж!

Ромка выбежал на позицию, улегся за невысоким бетонным столбиком, врытым в землю. В конце карьера перед высоким насыпным валом виднелись четыре стоячие черные мишени, а чуть ближе, в стороне от них, на бетонной стенке, испещренной «оспинами», — ряд банок из-под пива, по которым ради забавы одиночными лениво постреливал из своей «пукалки» стоящий в стороне капитан Кашин.

 

Ромка Самурский с чуть отросшими за полтора месяца службы светлыми волосами был похож на торчащий из-за столбика одуванчик. По команде сержанта он короткими очередями, как в голливудском боевике, сразу уложил все мишени. И уже без приказа, поведя ствол чуть в сторону, шарахнул по ряду банок, которые под пулями разлетелись в разные стороны. У всех от удивления вытянулись лица. Капитан в восхищении громко присвистнул, сдвинув просолившуюся от пота кепку на затылок.

— Ну дает, ковбой!

— Учитесь, горе-стрелки, у своего товарища! — сказал старший сержант Левкин, обращаясь к уже отстрелявшимся неудачникам.

— Как фамилия? — поинтересовался подошедший капитан у Ромки.

— Самурский, товарищ капитан!

— Напомнишь мне о нем, — сказал Кашин, обернувшись к старшему сержанту. — Учиться парня пошлем в учебку. Мировой снайпер из него может получиться.

Со стрельбища возвращались на машине под брезентовым верхом. Усталые, запыленные, но довольные, полные впечатлений.

Вечером все были заняты своими делами: кто подшивал подворотничок, кто углубился в чтение книги, кто перечитывал письма из дома, кто тихо бренчал на гитаре, кто писал письма родным. Ромка Самурский тоже склонился над письмом, описывая во всех подробностях сегодняшние события.

 

Мать Ромки в волнении дрожащими руками вскрыла очередное письмо от сына, рядом с нетерпением ждали известий от него бабушка и сестренка Таня.

«Здравствуйте, мои дорогие! Получил сразу два ваших письма и одно из Новосибирска от Дениса. Не забывает младшего брата. Все вы за меня переживаете и напрасно. Все у меня хорошо. Первое время было тяжеловато. Недавно ходили на стрельбище. Это 18 км в одну сторону. Отстрелялся на «пятерку». Вернулись со стрельбища уставшие, грязные, и мне сразу — три письма! Обалдеть можно! Я вас всех очень люблю. Часто о вас вспоминаю. Писать мне часто не надо, а то неудобно перед пацанами. Кому-то вообще ни одного письма до сих пор не было, а у меня уже целая стопка. И выбрасывать жалко, а хранить не больше четырех только можно».

— Слава богу, что ему нравится служба. Вначале всегда нелегко, с непривычки. Ничего, обвыкнется. Он у нас мальчишечка самостоятельный. Есть в кого, — откликнулась, сняв очки, всплакнувшая бабушка и вздохнула.

 

 

Глава третья

 

«Учебка»не особенно приветливо встретила прибывших новичков. Офицер привез группу новобранцев из части учиться на кинологов, радистов, командиров БТРов. Солдаты в ожидании командира курили во дворе, болтали, сидя на скамейках вокруг закопанного в землю колеса от «Урала», в который была вставлена урна. А в это время в кабинете начальника «учебки» вовсю накалялись страсти. Начальник ругался на чем свет стоит.

— Ну, нет у меня мест! Ты понимаешь, капитан? Ну, нет! — кричал красный как вареный рак подполковник. — Где я тебе их возьму!

— Сколько нам по разнарядке сверху спустили, мы столько и привезли! — твердил возмущенный капитан Кашин. — Меня не волнует, куда подевались места! Не хрена было блатных из местных набирать!

— Капитан, ты на прием работаешь? Или нет? Я же тебе русским языком говорю! Ну, нет у меня мест! Я что, тебе, рожу? Не возьму я их! И точка!

— Возьмешь! Куда денешься? Я их назад не повезу! Даже и не надейся! Делай, что хочешь! Я свое задание выполнил, доставил пацанов! А вы уж сами разбирайтесь, что с ними делать и куда девать!

После жарких дебатов в кабинете Кашин вышел попрощаться с солдатами.

— Ну, пацаны, бывайте! Главное, не робейте! Еще увидимся! Отучитесь, вернетесь в родную часть. Будем вас ждать! Счастливо оставаться! Не позорьте полк! Держитесь вместе! В обиду друг друга не давайте!

— До свидания, товарищ капитан. Не волнуйтесь, не опозорим! Всем в части привет!

— Полковнику Ермакову персонально! — брякнул рядовой Сайкин, зардевшись как красна девица.

— Непременно передам! — тепло улыбнулся капитан. — Ну, пока, сынки!

 

На следующий день начальник «учебки» вручил личные дела на восьмерых солдат старшему лейтенанту и отдал распоряжение сопроводить солдат в штаб дивизии.

— Вот тебе документы на восьмерых, отвезешь лишних солдат в штаб дивизии, пусть там сами решают, что с ними делать.

 

Ромка и его товарищи вновь на новом месте. Старший сержант, невысокий чернявый парень с наглым презрительным взглядом, криво ухмыляясь, по длинным мрачным коридорам привел группу солдат в казарму. Новичков сразу обступили галдящей толпой старожилы, ища среди них земляков. Дембеля, кто пошустрее, тут же, не церемонясь, у вновь прибывших экспроприировали новенькое обмундирование. Взамен торжественно с издевкой вручили свои обноски. Ромке достались выгоревшие штаны на два размера больше с двумя здоровенными заплатами во всю задницу и стоптанные сапоги. Кто-то из новоприбывших попытался возражать, и его тут же «утихомирили» парой увесистых зуботычин: дали понять, кто в роте хозяин. А вечером особо норовистого так отметелили ногами, что новичок несколько дней мочился кровью.

Молодых постоянно безо всяких причин шпыняли, задирали, чуть что, били поддых или отвешивали оплеухи. Заставляли заниматься уборкой вечно засранного туалета, казармы, вне очереди дневалить, надраивать старослужащим до блеска сапоги, подшивать подворотнички, стирать их «хэбэшки» и вонючие портянки. Если «молодняк» отпускали в увольнения, то он должен был клянчить деньги у прохожих или родственников. Если молодые возвращались без «добычи», они тут же подвергались жестокой экзекуции. Некоторые из первогодков от постоянных побоев впадали в депрессию. Не проходило и недели, чтобы из части кто-нибудь не убегал. Ловили, возвращали обратно и снова били до потери сознания. Один из «салаг», не выдержав, повесился ночью в туалете на оконной ручке, другой ушел с поста с оружием, скрывался трое суток в дачном поселке, при задержании стал отстреливаться, потом застрелился.

 

В воспитание новобранцев помимо командиров не забывали вносить свою лепту и «деды». Жизнь в роте была однообразна, бесцветна и скучна. От скуки «деды» развлекались на всю катушку. Особенно изгалялся сержант Антипов. Кличка у него была «Тайсон». Чуть что не так, он тут же давал волю своим жестоким кулакам. На гражданке он занимался серьезно боксом и, чтобы не потерять спортивную форму, отрабатывал коронные удары на рядовых солдатах. Выстраивал новобранцев в казарме пред сном и проводил серии мощных выпадов по корпусу, по лицу старался не бить, чтобы не было видно синяков. Антипов был невысокого роста, коренастый, с короткой шеей, из-за чего казалось, что он ходит, втянув голову в плечи, будто боится чего-то. Важно прохаживаясь перед строем, он разглагольствовал о патриотизме, что есть настоящая армия и настоящий русский солдат. При этом его злые прищуренные глаза пристально изучали лица «салаг», подавляя их волю. Неожиданно резко повернувшись, что есть силы бил кого-нибудь из «духов» кулаком под ложечку или в грудь. Если кто-нибудь падал или приседал, сгибаясь от боли, он тут же назначал внеочередной наряд. «Дедушки» же возлежали на койках и во всю ржали, наслаждаясь этим бесплатным «кино». Не подвергались унижениям только двое из молодежи: Сашок Данилкин и Валерка Груздев. Первый окончил перед армией с отличием художественное училище и прекрасно рисовал. В роте маленького щуплого солдата все звали Леонардо Да Винчи или кратко — Давинченный. Сколько он оформил красочных дембельских альбомов, только одному богу известно. А еще он слыл большим спецом по татуировке. К нему табуном тайно ходил весь полк запечатлеть высококлассные оригинальные наколки в готическом стиле на своих плечах и других частях тела. Валерка же Груздев, по кличке Груздь, был, в отличие от Давинченного, высоким нескладным парнем с прыщавой лошадиной физиономией, ни чем особенно не выделяющимся из серой массы солдат. Почему его не трогали «деды» и Тайсон для всех оставалось загадкой.

Ромка и Костромин с самого начала «тянули лямку» на кухне. Это их как-то спасало от почти ежевечерних экзекуций над «новобранцами», так как они рано, чуть свет, покидали казарму, а возвращались довольно поздно, когда все уже спали.

У Ромки зудело все тело от постоянных расчесов: неистово кусали вши. Эти проклятые твари, устроив свои лежбища в складках и швах нижнего белья, ни днем ни ночью не давали покоя. Благо — кухонные котлы под рукой. Пропаришь, как следует одежку, несколько дней счастливой жизни тебе обеспечено. Потом снова — сплошные мучения. Своей постоянной койки у него не было. Скитался по казарме, сегодня здесь, завтра там. Он занимал любую, которая оказывалась свободной (солдаты часто мотались в командировки).

 

Целых две недели не было писем. Ромкина мать в волнении достала из почтового ящика долгожданный конверт с красным штемпелем, армейским треугольником. На конверте вверху крупными печатными буквами было выведено Ромкиной рукой: «Домой!»

«…пишу вам из города N, где я прохожу службу в хозвзводе. Довольно тяжело. Особо расписывать вам ничего не буду. Так как времени почти нет. Подняли нас среди ночи и отправили сюда. Вот она наша доблестная Российская армия. Самых здоровых направили в РМТО. Недавно двое «молодых» сбежали. В прежней части хорошо было, там «неуставных» вообще не было. Мам, видно не судьба мне нормально служить. Коллектив здесь не дружный, согнали из разных частей. «Деды» бешеные, дебильные какие-то. С ними даже офицеры боятся связываться.

Сегодня ночью приснился сон, как будто я маленький. Идет 1986 год, и я елку наряжаю с Денисом, он тоже маленький, я помню, у нас солдатики были пластмассовые, два набора. У него индейцы, а у меня — ковбои. Дениска своих в елке прятал, а я их искал. А еще, помню, робот был заводной, его заводили ключиком, и он ходил. Бывало, мы расставим солдатиков, а потом запускаем его, и он их топчет…»

 

Казарма. Ночь. Стоящий дневальный Костромин подремывал. В дальнем конце казармы на втором ярусе под одеялом после вечерней экзекуции горько всхлипывал кто-то из молодых солдат. У Ромки Самурского сон беспокойный, он постоянно ворочался. Зудело тело, покусанное вшами. Из каптерки доносились пьяные голоса. Там, за столом, покрытым газетой, на которой горы рыбной чешуи и обглоданных костей, базарили поддатые Тайсон, оба сержанта и «дедок» Филонов. Выспавшись за день, он выпивали и играли в карты.

— Во, телка! Вот с такими сиськами, вот с такими буферами! — осоловелый сержант Васякин широко развел руки. — Ей-богу, братва, не вру!

— Ну, ты, Вовчик, даешь! — покатывался Тайсон, слушая любовные похождения сослуживца. — Ну-ка, плесни пивка.

— Половой гигант! — давился от смеха третий собутыльник.

— Хватит ржать, бери карту!

 

Костромин находился «в отключке», когда во втором часу ночи из каптерки вывались гурьбой пьяный Антипов и его подручные. Один из сержантов, подкравшись, со всего маха влепил колодой засаленных карт задремавшему дневальному по носу.

— Спишь на посту, солобон, твою мать! Смотри у меня!

Костромин в испуге вытянулся в струнку. И тут же словно тростинка переломился пополам, получив кулаком поддых. На глаза от унижения и боли навернулись слезы.

— Мужики, тихо! Сейчас хохма будет!

Крепко поддатый Васякин, мотаясь из стороны в сторону, направился к спящему Ромке, нога которого желтой пяткой торчала из-под одеяла. Засунул солдату между пальцами несколько спичек и поджег. Ромка от нестерпимой боли с воплем вскочил, больно ударившись головой в железную сетку верхней койки. Казарма проснулась, зашевелилась, закашляла. Осоловевшие сержанты покатывались от смеха.

— Ты, че вопишь, шнурок! По рогам захотел? — угрожающе прошипел Тайсон, с трудом сдерживая смех, и с разворота ударил левой Ромку снизу в челюсть. Самурский от неожиданного удара завалился мешком в проход меж коек.

Один из лежащих «дедов» швырнул лежащему на полу Ромке свою «хэбэшку».

— Эй, Велосипед! Чтобы постирал! Вечером в «увал» пойду! Да, не забудь, новую подшиву!

— Сказано было, отбой! Марш на место! — сержант Васякин больно пнул лежащего на полу «первогодка» в задницу.

— Чего вылупились? Спать ссыкуны! Завтра у меня вешаться будете! — заорал Тайсон, прищуренными глазами свирепо озирая казарму.

 

На следующий вечер «деды» опять развлекались. Новеньких и «молодых» загнали на койки. Называлось это развлечение «дужки»: солдат, держась руками за спинку кровати и упираясь ногами в другую, повисал в воздухе. Если уставал и опускал ноги, его били ремнями и пряжками. Сбоку от Ромки сопел багровый от натуги «дух» Санька Мартынов, с его приличным весом выдержать такое испытание было проблематично и ему всегда здорово доставалось от мучителей.

— А тебе особое приглашение нужно? — сержант Васякин обернулся к Кольке Сайкину. Рядовой Сайкин, высокий крепкий парень, сидел на своей койке, игнорируя указания старослужащих.

— Да пошел ты в задницу со своим дебилизмом!

— Че? Че, ты сказал, чушок! Повтори! — сержант растерянно выпучил глаза, очевидно, не ожидал такого поворота.

— Что слышал! отрезал Колька.

Сержант, ища поддержки, оглянулся на Тайсона. Тот с угрожающим видом отдернул одеяло и медленно поднялся с койки. Он в майке и трусах, шаркая тапками, как немощный дед, поплелся к каптерке и, проходя мимо солдата, бросил на ходу:

— Пойдем, чмурик, поворкуем по душам!

Тайсон с Сайкиным исчезли в каптерке, за ними проследовали торжествующие сержанты, предвкушая расправу над непокорным.

— Ты, что же, чмырь поганый, себе здесь позволяешь? Устава не знаешь? — начал, лениво позевывая, читать нотацию Тайсон и неожиданно с разворота нанес удар в лицо.

Сайкин, побледнев, отскочил и, сжав кулаки, принял боевую стойку.

— Ха! У нас, я вижу, каратист завелся! — не переставал куражиться позеленевший от злобы Антипов.

И тут один из сержантов сзади обрушил на Колькину голову табуретку.

Солдат, хватаясь за голову, со стоном опустился на пол. Сержанты и Тайсон остервенело стали пинать его ногами.

— Припухнул, чухан сопливый? Но ничего мы это быстро исправим. «Очки» будешь у меня чистить зубной щеткой, салага! Сегодня же ночью чтобы весь «автобан» выдраил до блеска!

 

 

Глава четвертая

 

Раннее утро. Тайсон, что есть силы, двинул ногой Ромкину койку, отвесил звонкую оплеуху спящему Костромину.

— Костромин! Самурский! Живо на кухню! — гаркнул он и, придвинув вплотную злое горбоносое лицо с пухлыми губами, угрожающе добавил. — Если пару банок сгущенки вечером не притараните, урою! Поняли, духи?!!

Солдаты, ежась в утренних сумерках от осенней прохлады, молча дошли до столовой. Там уже кипела работа: восемь заспанных «салаг», сидя вокруг бачка с очистками, чистили картошку, лук, морковь. Кому доставалась чистка моркови, пользуясь моментом, жрал ее от пуза, поглощая витамин А в больших количествах. Толстые недовольные поварихи, матерясь, гремели кастрюлями и давали указания находящимся в наряде солдатам. Пока Игорь Костромин с еще одним «молодым» помогал им взгромоздить баки с водой на плиту, Ромка присел в углу на отполированную до блеска солдатскими задницами лавку рядом с мусорным баком и с наслаждением затянулся сигаретой.

Вспомнилось, как на областном призывном пункте прощался с Димкой Коротковым, лучшим своим дружком. Тот попал в другую команду: за пятью парнями приехал «покупатель» из Ульяновска, коренастый, квадратный как шкаф, капитан из ВДВ в голубом берете, чудом державшимся на затылке. Димка несколько лет занимался в подростково-патриотическом клубе, у него за плечами было восемь прыжков с парашютом, и он мечтал стать «голубым беретом». Они крепко обнялись, прощаясь. Ромка провожал тоскливым взглядом группу ребят, которая еле поспевала за бравым капитаном-десантником. Вот и закончилось детство. Впереди — неизвестность.

У ворот Диман оглянулся и помахал на прощание рукой. Вместе с Димкой уходил и Никита, наивный деревенский пацан, с которым он познакомился на призывном пункте. Таким он и запомнился Ромке. Вихрастый, чуть ссутулившийся, нескладный, с сияющими глазами и детской улыбкой во всю ширь круглого лица. Больше они уже не встретятся никогда: Никита окажется в составе того разведвзвода ульяновских десантников, что погибнет через полтора года 27-го ноября в неравном бою с боевиками в ущелье Ботлих-Ведено.

Ромка погрустнел, больше никого из ребят знакомых не было. Был только из соседнего двора Колька Мастюгин, щуплый плюгавый прыщ, окончивший с отличием «кулинарный техникум».

«Этот уж точно пристроится, специальность есть, как-никак дипломированный повар. Неужели попаду с ним в одну команду, — тогда с горечью подумал Ромка. — А потом, когда вернусь, буду вспоминать боевых товарищей, и кого я назову? Этого, сопливого с заискивающими глазами урода, Кольку? Обидно, что рядом нет нормальных пацанов, старых надежных друзей».

«Интересно, в какие края Мастюгин угодил? Наверняка сейчас, чуть свет, в родной стихии, на кухне где-нибудь крутится как волчок», — Ромка, притушив о подошву сапога окурок, как заправский баскетболист, забросил его в бак с отбросами.

«И за что это ему? Такое наказание! Не увиливал от воинской службы, не косил под психа или больного! Мечтал попасть в спецназ, вернуться с армии «краповым беретом»! А получилось что? Убить два года! Посудомойкой на дивизионной кухне у бачков с очистками да помоями! Среди грязных жирнющих котлов и кастрюль, — тяжело вздохнул молодой солдат. — И кому, спрашивается, нужна такая служба? Не то что стрелять, оружие держать в руках толком не научили. Защитничек Отечества, называется!»

Тут его горестные думы прервала горластая плотная повариха, тетя Тоня, которая по какому-то поводу устроила настоящий разгон пацанам, которые спустя рукава чистили картошку.

— Спать хочу, мочи нет, — сказал, широко зевая, Костромин, плюхаясь рядом. — Не высыпаюсь ни хрена. Хронический недосып.

— Уж лучше хронически не высыпаться, чем от «дедов» получать, — отозвался, почесываясь, невеселый напарник.

— Блин, чертовы котлы. Надоело все до чертиков! Каждый божий день одно и тоже. Никакого разнообразия. Свихнуться можно.

— Кострома, ты чего с утра завелся? Ворчишь как старый пенек?

— Этот люминий и с «Ферри» хрен отмоешь. Тут обезжиривать бензином надо.

— Верно, тут с палец жиру.

— Бочку средства не меньше надо, чтобы их отдраить.

— Ты заметил, что прыщавого Груздя абсолютно работой не загружают?

— Так он же местный, к тому «шерстяной». У него родной дядька — замкомполка.

— Замок? Малышев? Не фига себе! Не хило. Хорошо устроился парниша! То-то, я гляжу, Груздь на всех болт положил, не больно-то потеет да из увольнений не вылезает.

— А ты думал, почему его Тайсон не дрючит, как остальных? Да я с таким дядей на его месте вообще бы дома жил.

— Игореха, надо отдать должное, Груздь и сам прощелыга тот еще. Ему все по барабану.

— Не мешало бы сегодня хэбэшки прокипятить. Вша в конец задолбала, мочи нет.

— Я тоже всю поясницу в кровь разодрал. «Бэтээры» в конец замучили, живого места не оставили.

— Ну-ка, мужики, подмогни! — вклинился в разговор широколицый, как луна, веснушчатый Петька Вавилкин, взваливая тяжеленный бак, с помощью Ромки на тележку. — Пантелеич вам прокипятит, так прокипятит.

— Да мы после ужина, когда он дрыхнуть будет.

Петька на кухне околачивался без малого уже год, и причислял себя к счастливчикам. Считал, что со службой ему дико повезло. Всегда в тепле, при жратве, и «дедушки» к нему хорошо относятся, потому что он от их побоев всегда откупится: то консервами, то соком, то мясцом. Иногда он, втихаря от всех, специально готовил жратву по персональному заказу Тайсона. То картошечки с хрустящей корочкой поджарит, то еще чего-нибудь вкусненькое сварганит. Он хоть и при кухне, а худущий, как узник из Бухенвальда, хотя трескает за троих. Аж за ушами трещит. Сам он деревенский, из какой-то глухомани, откуда-то из-под Благовещенска. Поговорить с ним абсолютно не о чем. Полнейший «валенок». Болтает только о тракторах, сеялках, веялках, пьяных комбайнерах да о том, как жестоко избивали приехавших к ним в совхоз оказывать помощь городских. Вот и вся его песня. Пенек, одним словом.

Помыв после ужина котлы, кастрюли и посуду, рядовые, работавшие на кухне, частенько после смены кипятили свою одежку, чтобы избавиться от донимавших паразитов. Главное, чтобы Пантелеич, главный повар, не увидел. Здоровый, задастый, Пантелеич был в звании старшины и всю свою службу провел здесь, в этой части на кухне. Напялив на лысую голову, похожую на бильярдный шар, высокий мятый колпак, он со здоровенной поварешкой, в грязном фартуке, выпятив живот, разгуливал вдоль котлов и кастрюль, как император Наполеон перед своей гвардией под Ватерлоо. И не дай бог сделать что-нибудь не так и попасть под его горячую руку. Вмиг доходчиво огреет по башке своей поварешкой. Ромке уже доставалось от него несколько раз, ничего приятного он при этом не испытал.

 

— Кончай перекуры! Чертовы бездельники! Лоботрясы! накинулась на них потная раскрасневшаяся повариха. Ромка и Костромин нехотя поднялись с лавочки и отправились заниматься «любимым» делом: скоблить грязные котлы.

Неожиданно на кухню, где Ромка и Костромин упорно драили котлы, «першингом» влетел прилично поддатый майор Занегин. Его чересчур багровая опухшая физиономия с мясистым шнобелем и выпуклыми мутными глазами не предвещала ничего хорошего. От него за версту несло жутким выхлопом. Было такое ощущение, что он суток трое не просыхал, не меньше.

— Где хлеб? Куда девал хлеб, сученок? накинулся он ни с того ни с сего на ближайшего. Им, к несчастью, оказался Ромка Самурский.

— Откуда нам знать, товарищ майор! Должны были еще вчера вечером привезти. Но не привезли! Машина, кажется, не пришла! То ли сломалась, то ли еще что-то случилось! У прапорщика Демьянчука спросите, он точно знает!

— Ах, ты еще препираться со мной вздумал, ублюдок! — майор ухватил его здоровенной клешней за затылок и с силой ударил солдата головой об стол. Удар пришелся о дюралевый уголок стола. Из рассеченного лба во все стороны брызнула кровь.

 

 

Глава пятая

 

Госпиталь. Ромка с перевязанной головой лежал в палате у окна и, вооружившись шариковым стержнем, писал родным письмо:

«…лежу в санчасти. Температуры второй день нет. В санчасти тоже не дают расслабиться, приходится порядок наводить. У нас тут трубу на днях прорвало, вода хлестала как из ведра, пришлось убирать все. Правда, едим тут, меры не знаем. Сгущенку ели, масло, сколько влезет, с сахаром, яйца, пюре картофельное. Что-то ваши письма запропастились куда-то. В роте, наверное, лежат. Тут книги все перечитал, подряд набрасываешься, а дома-то не особо я этим увлекался. Все гулять куда-то тянуло. Какие тут к черту «спецы». Это только я один тут знаю ФИЗО. В старой части нас здорово гоняли. Когда «солдатскую бабочку» по 150 раз делали, отжимались по 100-120 раз. «Гуськом» по 200 метров ходили, в противогазах бегали так, что, когда снимаешь его, из него льются пот и слезы, как из кружки вода. Утренняя зарядка как ад была. А тут же, кроме легкого бега, нагрузок нет. Служу России!»

 

Как-то днем навестить больного товарища наведался Коля Сайкин, с которым они вместе поехали в «учебку», а угодили сюда. Он был повыше ростом и пошире в плечах, да и силушкой бог не обидел. Но и ему здорово перепадало от старослужащих, его «метелили» сообща, это его в каптерке так двинули по затылку табуреткой, что он даже сознание потерял.

— Здорово, болезный! Хорошо устроился, как погляжу! Как на курорте. Тепло. Мухи не кусают. Жрешь от пуза. Книжки почитываешь. Медсестры, симпатульки, гляжу, по коридорам со шприцами и клизмами шастают.

— Заходи, салажонок! обрадовался гостю Ромка, приподнимаясь на локте. Проходи! Будь как дома. Присаживайся.

— Ром, ну как у тебя дела? Голова сильно болит?

— Да вроде оклемался. Пять швов на лоб наложили. Теперь, наверное, физиономия, как у Отто Скорцени, будет вся в шрамах.

В узкой, вытянутой, как кишка, палате, кроме Ромки, было еще трое солдат. Двое вышли покурить, а третий крепко спал, отвернувшись к стене. На нижнем несвежем белье через спину красовались бурые полосы.

— Чего это с ним? — полюбопытствовал Сайкин, кивнув на спящего.

— Это Владик. Из автобата. Пьяные «деды» его отметелили железными прутьями. Видишь, кровь насквозь пропиталась, запеклась. Раньше в царской армии было наказание шпицрутенами, прогоняли сквозь строй под ударами шомполов, вот и с ним такое устроили, сволочи.

— А чего же ему белье-то не сменят? Грязнущее, дальше некуда, как у бомжа из канализационного люка, да и в крови перемазано.

— Колян, ну ты даешь! — горько рассмеялся Ромка, закатив под лоб глаза. — С луны, что ли, свалился? Сам посуди, кому мы тут, на хрен, нужны?

— Да, это ты верно заметил! Да, действительно! Кому?

— То-то же! Эх, не повезло нам, Колька! Ой, как не повезло!

— Ромка, кто б мог подумать, что так все для нас хреново обернется. Радовались раньше времени. Вот и стали сержантами, вот и стали спецами! Надо же было так вляпаться!

— Ни за что бы учиться не поехал, если бы знал в какую «дыру» попадем! И черт меня дернул напроситься в «учебку». Будь она трижды проклята!

Сайкин вдруг спохватился, вскочил, порывшись в карманах, извлек четыре пачки «Примы».

— Вот, сигарет тебе принес. Да, вот еще, к Ваське Конопатому сестра приезжала, угостил, — он положил на тумбочку несколько карамелек.

— Спасибо, Коля, сигареты есть. Ребята выручили. Ты бы лучше мне тетрадку достал с конвертом. Письмо совершенно не на чем написать. И стержень совсем сдох, почти не пишет. Измучился с ним. Только мажет. Надо своим написать, чтобы прислали.

— Достанем, Ромка. О чем разговор. Знаешь, у нас ведь в роте ЧП!

— Что там еще приключилось? Прапорщик Власенко по пьяни обделался или крыша обвалилась на гребаную казарму?

— Какой Власенко? Игорь Костромин слинял!

— Как это слинял?

— Как убегают? Вот взял и деру дал!

— Смотался, значит, все-таки Игорек!

— Третий день ищут! Всю часть обыскали, все вверх дном перевернули. Нигде нет.

— Домой рванул пацан!

— Домой?

— Хотя вряд ли, до дома-то полторы тыщи будет!

— В конец достали «деды»! Озверели, гады! Тайсон, распоследняя сволочь, кулаки свои распустил! Заставлял его в самоволку за водкой идти.

— Я тоже убегу!

 

 

Глава шестая

 

В госпиталь к Ромке, не выдержав, издалека приехала мать. Тревога не давала покоя. Материнское сердце не обманешь, оно чувствовало, что с сыном что-то случилось. Отнюдь не простуда, как он ей писал. Ничего про случившееся он так ей и не рассказал; говорил, что поскользнулся и неудачно упал. Мать упросила командование предоставить ему отпуск. Из отпуска в часть он уже не вернулся, мать через комитет солдатских матерей устроила сына в батальон внутренних войск, который дислоцировался неподалеку. Ромку снова определили на кухню. В батальоне не было такой «дедовщины», как в прежней части. Но здесь была другая крайность. Солдаты вместо увольнений в выходные дни работали на строительстве дач и на каких-то армян, с которыми у командования были свои темные делишки. Ромка замкнулся в себе. Один раз «дедушки» попытались «наехать» на него и его напарника, Вовку Олялина, появившись на кухне, но получили яростный отпор. В ход пошли не только кулаки, но и табуретки. «Кухарки» из драки вышли с честью. С фингалом под глазом да здоровой ссадиной на затылке. После этого побоища к ним уже никто не приставал.

Мать часто навещала его. Он сильно изменился. Из улыбчивого оптимистично настроенного парня превратился в неразговорчивого замкнутого хмурого солдата, которого уже ничего не интересовало в жизни. Обеспокоенная угнетенным состоянием сына, мать добилась приема у командира батальона.

— Сын так хотел служить. Так рвался в армию. Мечтал стать военным. Получить военную специальность. Не пытался «закосить» от нее, как сейчас стремятся многие. А что получилось? Околачивается на кухне! Ему же обидно. Молодой крепкий парень. Вы же судьбу ему калечите. Неужели нельзя его перевести в другое отделение, где настоящая военная служба.

— Ничем вашему сыну помочь не могу! Он сам себе искалечил судьбу. Сам выбрал кривую дорожку. Он не вернулся в родную часть! Он дезертировал! Ему отныне нет доверия! Как я дезертиру могу доверить боевое оружие! Может, он завтра с оружием убежит из батальона. А на кухне ему самое место! Там тоже кто-то должен служить!

— Ему, что же, до окончания службы посуду мыть да объедки со столов убирать?

— Я сказал, что будет служить на кухне! Значит, на кухне! До конца службы! Я все сказал! — подполковник встал, давая понять, что разговор окончен.

— Ну тогда хоть нормальную форму ему выдайте. На бомжа стал похож. Вон в каких штанах ходит, им лет сто, не меньше. Заплатка на заплатке. Живого места нет. И сапоги все стоптанные, дырявые. На ладан дышат.

— Где я вам форму достану? Из пальца высосу? — вспылил комбат. — У меня что, вещевой склад? У меня таких, как ваш, еще тридцать гавриков. Все беглые. И все они за штатом. Так что для них у меня обмундирования нет. Покупайте обмундирование сами, если хотите!

Несколько раз Ромку навестил отец. Родители были уже несколько лет в разводе. Посидели, поговорили в комнате свиданий при проходной. Отец, посмотрев на разбитую вдрызг рваную обувь сына, через неделю привез ему новенькие «берцы», которым Ромка был несказанно рад. Тут же переобулся, прошелся по помещению, поскрипывая, любуясь на них. Потом, вдруг помрачнев, тихо сказал:

— Пап, не надо. Зря купил.

— Не понимаю тебя. Ты же мечтал.

— Не возьму я их.

— Почему?

— Все равно «деды» отнимут.

— Да что это за скоты такие?

 

 

Глава седьмая

 

Письмо от сына для Ромкиной матери было полной неожиданностью, она как раз наметила в выходные съездить проведать сына.

«… мама, ты меня не застанешь. Нас, «лишних», перевели в другую часть. В бригаду оперативного назначения. Будут готовить для «горячих точек». Извини, что не успел тебе об этом сообщить. Это было так неожиданно. Приехал какой-то капитан с сержантами оттуда, и нас тут же погрузили на поезд. Здесь не так комфортно, как у нас, но служить можно. Живем в настоящих походных условиях, в палатках. Выдали оружие, новую форму, каждый день занятия и серьезная огневая подготовка. Были даже ночные стрельбы. В роте, главное, коллектив хороший, пацаны подобрались нормальные. Встретил нескольких ребят из бывшей части. Тоже оказались «лишними».

Помнишь, я тебе рассказывал про старшего сержанта Антипова по кличке «Тайсон», который над нами, молодыми солдатами, тогда измывался. Так вот. Ребята говорят, доигрался. Посадили гада. Говорят, что Тайсон «обламывая» молодого солдата, перестарался и нечаянно убил его. Он же бывший боксер и не упустит случая, чтобы не почесать свои кулаки, чтобы кого-нибудь из молодых не повоспитывать. На этот раз ему не сошло с рук. Ударил со всей дури парня в грудь, сердце у парнишки и остановилось. Жалко, погиб ни за что ни про что. А эта сволочь получила по заслугам. Отольются ему теперь наши горькие слезы…»

 

В бригаде оперативного назначения, куда Ромка попал, марш-броски следовали один за другим. Солдат немилосердно гоняли, стараясь за короткий срок дать навыки боевой сноровки по максимуму. Обычные стрельбы чередовались с ночными, чтобы у военнослужащих огневая подготовка была всесторонней.

Командовал Ромкиной ротой капитан Шилов. Невысокий подтянутый офицер с внимательным умным взглядом, чем-то похожий на «адъютанта его превосходительства» из фильма. Старослужащие поговаривали, что ротный был участником чеченской войны. Он отличался от других офицеров части строгостью и высокой требовательностью к своим подчиненным. Его все уважали и побаивались. За дело мог, не церемонясь, врезать по сопатке или затрещину влепить. Он не терпел ни халатности, ни разгильдяйства, многим за это здорово доставалось. Капитан за любую мало-мальскую провинность заставлял вкалывать до седьмого пота, постигая военную науку на практике. Или прикажет выкопать ячейку в полный рост, или вычистить и привести после стрельб в порядок оружие всего отделения, или в полной выкладке бегом преодолевать полосу препятствий. Помогали ему в воспитании бойцов старший прапорщик Сидоренко, по прозвищу Стефаныч, и контрактник, сержант Кныш. Стефаныч был упитанным коренастым мужчиной с пшеничными усами на добродушном лице, Кныш в отличие от него высоким крепышом с жесткими серыми глазами и квадратным волевым подбородком.

 

— Газы!! Газы!!

— Вы мужики или мешки с дерьмом? — криком, матом и пинками подгонял молодняк сержант Кныш.

Пылища над лесной просекой поднялась удушливым столбом. Словно табун диких мустангов, выбивая сапогами из дороги глухую дробь, показалась бегущая в противогазах рота. Из последних сил бойцы финишировали на широкой поляне, где с беззаботным видом в «тельнике», выставив упругий живот, сидел на пеньке и дожидался Стефаныч. Услышав долгожданную команду из уст отца-командира, уставшие потные солдаты, побросав снаряжение, в изнеможении ничком повалились на выгоревшую траву.

— Уф! Какое блаженство, — Ромка утер кепкой потное лицо, перевернулся на спину, раскинув расслабленно в стороны руки, уставившись на мирно плывущие над ним облака.

— Ничего, пацаны! Терпите! по-отцовски наставлял подопечных старший прапорщик. — Зато потом легко будет! Спасибо еще скажете! Помяните мое слово! Иначе нельзя! Бригада у нас особая!

 

Через пару недель после интенсивной подготовки Ромку и его товарищей должны были отправить в Дагестан, где из-за прорыва в республику головорезов Басаева до предела накалилась обстановка. Неподконтрольные президенту Масхадову вооруженные формирования боевиков под командованием Шамиля Басаева и наемника Хаттаба вторглись на сопредельную территорию, захватив пять горных селений.

Ромка написал отцу письмо, чтобы тот привез ему «берцы», так как их скоро отправляют в длительную командировку. Они встретились на КПП, крепко обнялись, устроились на поляне под соснами за одним из нескольких длинных столов со скамейками, где располагалось место для свиданий с родными. За соседним столом сидели в обнимку девушка с парнем, чуть дальше заплаканная женщина средних лет с сыном, ефрейтором.

Ромка за последний месяц, пока они не виделись, сильно исхудал, но несмотря на это выглядел бодрым и веселым. Сразу же как голодный волк набросился на извлеченные из спортивной сумки продукты.

— Зря ты «берцы» привез, — отозвался сияющий Ромка, уплетая за обе щеки бутерброд с сыром. — Полковник объявил вчера на плацу, что все поедут в сапогах, так как скоро осень и там грязь, говорят, непролазная.

— Жаль, выходит зря я тащил такую тяжесть.

— Выходит, пап, зря.

— Новые сапоги и форму, я вижу, выдали.

— Да, новехонькую. Ты вовремя приехал, мы ведь завтра срываемся, уезжаем в Дагестан. Мог бы не застать меня. Видишь, вокруг сплошная суета, все носятся как угорелые: погрузка идет. Уже часть бойцов уехала, теперь наша очередь и артдивизиона.

Мимо сновали то туда, то сюда вооруженные солдаты, шмыгали урчащие загруженные автомобили с брезентовым верхом, лязгая гусеницами, проползала военная техника, прошла группа кинологов с рвущимися с поводка рычащими собаками.

— Ну, рассказывай, как ты тут? Как ребята? Похудел.

— Гоняют, пап, здорово. Сильно устаем. Первое время очень тяжело было, но потом привык. Пацаны, хотя из разных частей, но подобрались хорошие, да и сержанты здесь без всякого там выпендрежа, нормальные. Офицеры тоже классные, почти все в Чечне воевали. Одним словом, служить можно...

— Гоняют, значит, так надо. Настоящих мужчин из вас делают. Рад, что у тебя все путем. Матери вот только почаще пиши.

— Как получится.

— Ни как получится! А чаще пиши, волнуется ведь.

— Пап, вы почему разошлись? — задал неожиданный вопрос Ромка, виновато глядя на отца. — Вы же у меня такие оба хорошие.

— Понимаешь, сын, ссоры убивают любовь и тепло. Незаметно, потихоньку. И поверь, лучше не ждать предстоящей агонии. Тогда между людьми останется доброе и благодарное отношение друг к другу. Она замечательная женщина. Но любовь умерла, так уж распорядилась жизнь. Мы не можем жить вместе. Я думаю, ты когда-нибудь поймешь нас.

 

Три часа свидания пролетели незаметно, настало время прощаться. Обнялись. Погрустневший Ромка, прихватив для ребят привезенные отцом сигареты и домашнюю снедь, вернулся в казарму.

Через два дня глубокой ночью воинский эшелон, в котором находился Ромка, сделал вынужденную получасовую остановку в его родном городе. Парень с тоской смотрел на мигающие за окном огоньки, душа и сердце рвались туда, к Светке, к родным. Но состав дернулся, и под монотонный перестук колес огоньки неумолимо стали уплывать в кромешную темноту…

 

 

Глава восьмая

 

На границе с Чечней они сменили 22-ю бригаду оперативного назначения из Калача, бойцов которой перебросили под мятежные села Карамахи и Чабанмахи, где калачевцы в ожесточенных боях с прорвавшимися в Дагестан боевиками понесли ощутимые потери. На полторы недели после приезда зарядили нудные дожди. Кругом была слякоть, в окопах под сапогами хлюпала вода, блиндажи и походные палатки протекали. Унылое серое небо, отсыревшая одежда, чавканье под ногами грязи и липкий страх перед шальной пулей навевали гнетущее настроение.

 

Послышались один за другим хлопки из «подствольника», заухали разрывы гранат, ночная степь украсилась яркими вспышками. Капитан Шилов, матерясь, влетел в блиндаж, при виде разъяренного ротного солдаты вскочили.

— Какая сволочь палит?! Вашу мать!

— Капитан Серегин, товарищ капитан!

— Откуда у него «воги»? Какая сука выдала!

— Пьяный он, товарищ капитан! Угрожал пистолетом! Забрал пояса с «вогами». Сказал, что пойдет войну заказывать, — пытался оправдываться вспотевший, весь залившийся краской сержант Сигаев.

— Я ему сейчас такую войну закажу, что яйца посинеют! Олухи, втроем одного пьяного мудака не смогли сделать!

— Товарищ капитан!

Но Шилов уже выскочил наружу и скрылся в темноте, где продолжали с одинаковой периодичностью громыхать взрывы. Через некоторое время они смолкли. Полог откинулся, и в блиндаж с сильно распухшей кровоточащей губой, покачиваясь, спустился притихший капитан Серегин, инструктор по вождению БМП. Протягивая сержанту патронташ с «вогами» и автомат, он буркнул:

— Держите фузею, козлы вонючие! Заложили, гады!

Проверив посты, Шилов вернулся в караульное помещение, которое располагалось в небольшом домике разграбленной бывшей бензозаправки. В прокалившейся за день караулке стояла ужасная духотища, тяжело пахло потом, табачищем и давно нестиранными портянками. В дальнем углу на нарах спала, беспокойно ворочаясь во сне, так называемая «группа быстрого реагирования» из пяти солдат. Капитан присел на топчан и закурил.

«Да, выдалась командировочка! Не позавидуешь, — капитан стряхнул пепел. — В прошлые здесь было намного тише. Постреливали, конечно, но такой пальбы, как сейчас, не было. Пацанов зеленых жалко, гибнут ведь почем зря. Боевая подготовка ни к черту. Некоторые из автомата-то стреляли всего несколько раз на стрельбище. А есть такие, что в глаза его не видели, всю службу в РМТО просидели или дачи полковничьи благоустраивали. Наверху еще какая-то непонятная мышиная возня! Чем только они там думают? Похоже, задницей! Политики хреновы! В игры все не наиграются! То расширяют, то сокращают внутренние войска! Не поймешь их! Гоняют солдат из части в часть по заколдованному кругу. Недавно из Пензы привезли очередную команду «лишних» солдат, потом из Оренбурга. А наше дело простое готовить «пушечное мясо» для «горячих точек». Погоняем их до седьмого пота неделю-другую! И сюда! Под пули! Сволочная Чечня! Еще от той войны никак не отойдем. До сих пор снится тот кровавый кошмар. Ленку жалко, пугаю ее дикими криками, все воюю во сне.

Обстановка довольно сложная: на их направлении наблюдалось большое скопление боевиков. Около двух тысяч. Разведка засекла в ближайшей станице несколько «КамАЗов» с вооруженными людьми. Готовился прорыв на Кизляр. Спешно стали окапываться, укреплять линию обороны, вчера для усиления подогнали легкие танки. Почти каждую ночь обстрелы с чеченской стороны. Какая-то сволочь постоянно внаглую долбит позиции из автоматического гранатомета, со стороны Сары-Су иногда бьет миномет. Пацаны боятся лишний раз голову высунуть из окопа. Первые дни для них были самыми тяжелыми, самыми кошмарными. Даже обделались некоторые. Я их прекрасно понимаю. Самому довелось побывать в их шкуре, тогда, в 96-ом, под Грозным. При минометных разрывах такой испытываешь животный страх, что ничего уже не соображаешь, что с тобой творится! И кто ты такой на этом свете! А они — еще мальчишки! Чего они, сопляки, в жизни видели? Хорошо хоть днем все спокойно, степь прекрасно просматривается. Ночью, бывает, срабатывают сигнальные мины: может, чеченцы ползают, а может суслики или черепахи задевают. Вчера подстрелили солдата, который ходил в дагестанское село менять тушенку и, возвращаясь, зацепил «эмэску». В темноте взвились сигнальные «звездочки», часовые открыли огонь. Повезло шкету, счастливо отделался. Чудом остался жив. Ногу прострелили, когда дали очередь в сторону вспышки. Случается, какой-нибудь абрек пробирается в темноте между двумя заставами и открывает огонь. А мы как идиоты долбим всю ночь друг друга. На прошлой неделе ездили с начальником штаба к соседнюю бригаду. Ваххабиты блокпост у них в Тухчаре атаковали. БМП из «граников» сожгли. Остатки калачевцев в село отступили, где и приняли последний бой вместе с дагестанскими милиционерами. Захваченным в плен боевики отрезали головы. Зрелище жуткое. Нелюди! Как сейчас, перед глазами стоят истерзанные тела пацанов. Настоящее зверье! Похоже, арабы-наемники. Они с нашими особенно не церемонятся. У нас, слава богу, потерь пока нет. Только несколько раненых».

 

На рассвете в караулку ввалился угрюмый капитан Терентьев. Молча расстегнул портупею и зло швырнул на бушлат.

— Николай, ты откуда? — обернулся к нему Шилов, склонившийся над столом. — Как ошпаренный!

— Из штаба с Кучеренко приехал! Ребят из спецназа положили в Новолакском районе!

— Как положили? — встрепенулся капитан.

— Свои положили! Понимаешь?

— Как свои? Ты чего городишь-то?

— Армавирский спецназ брал высоту, выбил оттуда «духов». А тут штурмовики и вертолетчики налетели, то ли спутали, то ли координаты были неверные, ну и проутюжили своих из «нурсов» и пушек в несколько заходов. Тридцать четыре бойца завалили, дебилы! На сигнальные ракеты, суки, не реагировали.

— Да что они, ослепли, скоты?!

— Помнишь? Под Карамахи тоже своих раздолбали. Летуны хреновы!

— Эти-то тут ни при чем, это штабисты бляди! Скоординировать совместные действия не могут.

— Кому-то явно звезд захотелось!

— Суворовых развелось как собак нерезаных! Сволочи штабные! Привыкли игрушечные танки по песочнице двигать да животами и лампасами трясти!

— Да, Мишка, кругом сплошной бардак! — А ты-то, чего не спишь, филин старый, ведь сутки, поди, на ногах провел?

— Да вот письмецо Ленке сподобился черкнуть, беспокоится все же. Позвонить не удалось. Да и не спится чего-то, тревога какая гложет.

— От меня привет сестричке. Да напиши, если матери будет звонить, чтобы не брякнула ей, что мы здесь прохлаждаемся. Вся испереживается старушка, а у нее сердце больное.

— Что я, совсем дурак? Конечно, напишу, чтобы не сболтнула лишнего.

— Я, пожалуй, сосну немного, в ночь опять заступать. Эх, счастливый ты, Мишка. Ленка красавица, детишки…

— Не знаю, чего вы все ищете, ваше благородие, капитан Терентьев? Уж давно бы бабу завел!

— Пока не встретил такую, какую хочу. Видно, не судьба! — вздохнул Николай, закрывая глаза.

Кончив писать, Шилов запечатал конверт и взглянул на спящего на бушлате шурина.

— Да, непонятно, чего бабам надо? Такой красавец пропадает! Да будь я на их месте, я такого молодца, ни за что бы не пропустил.

 

 

Глава девятая

 

Было около двенадцати часов дня, когда Николай Терентьев проснулся. Побрился. Выглянул наружу. Шилов, бодро прохаживаясь перед взводом, вовсю материл солдат.

— Придурки хреновы! Вам что, жить надоело? Хотите, чтобы какой-нибудь Мамед-Ахмед вам кишки выпустил? Хотите своим родителям цинковый подарочек приготовить? Сукины коты! Вам, тупорылым, русским языком было сказано! Рас-по-ло-жение части не покидать! — отчитывал невыспавшийся раздраженный Шилов перед строем двух рядовых, которые самовольно покинули заставу и отправились за яблоками в ближайший брошенный сад.

Люди, предчувствуя надвигающуюся беду, спешно покинули эти места, побросав свои дома и скарб. Бесхозные сады и бахчи стали регулярно подвергаться опустошающим набегам со стороны военнослужащих бригады.

— Да, кстати, если еще раз узнаю, что кто-то ловит и трескает змей, самолично спущу с любителя китайской кухни штаны и надеру задницу! Деликатесы дома будете лопать! Понятно?

Самурский и Чернышов стояли понуро, переминаясь с ноги на ногу, тупо уставишись в землю, смиренно выслушивая отборную ругань ротного.

— Гурманы, хреновы!

— Михаил, да брось ты! Пацаны ведь! — пытался вступиться за солдат капитан Терентьев, присаживаясь на ящики из-под снарядов.

— Коля, дай им волю, так они на шею сядут.

— Тебе, пожалуй, сядешь! Как сядешь, так и слезешь!

— Знаешь, когда от солдата меньше всего хлопот?

— Ну, когда?

— Когда он спит! Не знал такого?

— Это ты на собственном опыте сделал такое умозаключение или великий полководец Суворов это первым заметил? — не преминул съязвить Терентьев!

Шилов пропустил отпущенную колкость шурина мимо ушей и, обернувшись к строю, отдал распоряжение сержанту:

— Широков! Вооружи этих двух хорьков лопатами, пусть немного разомнутся. Надо расширить проходы и углубить окоп у четвертого блиндажа.

 

Было жарко. Нещадно напоследок палило сентябрьское солнце, отыгрываясь за прошлую неделю, когда моросили нудные нескончаемые дожди и стояла непролазная рыжая грязь.

— За всю жизнь столько земли не перекидал! Сколько здесь! — почесывая красную, обгоревшую на солнце спину, бросил уныло Чернышов.

— Я дома на даче за десять лет столько не перелопатил! Одних только БМП целых три штуки закопал и «бэтр» в придачу, — проворчал в ответ напарник, оперевшись на черенок лопаты и отмахиваясь от надоевших мух.

— Была бы почва нормальная, а то сплошная щебенка!

— Ага. Слышал, новость?

— Какую?

— Ночью Карась замполита избил!

— Да ну! — Танцор присвистнул. — Карась опупел, блин, что ли? Или обкурился вконец?

— Как бы в трибунал дело не передали!

— То-то утром шум был! И здорово отоварил?

— Неделю уж точно проваляется!

— Как же это нашу Рыбку угораздило? Офицера и по морде!

— Ты же знаешь, майор любит придираться.

— Еще бы! Его хлебом не корми, только дай над солдатами поиздеваться!

— Так вот, ночью подкрался к часовому. Смотрит, Карась носом клюет, сопит как паровоз, пятый сон видит, ну, думает, сейчас магазин отстегну, а потом утром клизму соляры поставлю, чтобы на посту не кемарил. Карась-то спросонья и перепугу автомат бросил, думал «чехи» напали, давай орать благим матом как резанный да мутузить того. Еле оттащили. Избитый Юрец до сих пор не очухается, трясется весь, бедолага.

— Так ему и надо, козлу! Будет знать, как придираться!

— Карась — бугай здоровый, такому лучше под кулак не попадайся! По стенке размажет!

— Глянь, Шило чешет! — Ромка кивнул в сторону моста.

— Похоже, к нам направляется, пистон очередной ставить!

— А то как же! С проверкой идет!

— Командарм, хренов!

— Нет, что не скажи, а все-таки крутой мужик, наш ротный! Говорят, он в чеченскую кампанию командиром разведроты был.

— Да хоть папой римским! Не спится ему, козлу. Ни днем ни ночью от него покоя нет. Вчера заставил меня как Папу Карлу с Джоном Ведриным до посинения таскать коробки с лентами для КПВТ, несколько «бэтров» снарядили подзавязку. Совсем задолбал! Другое дело — Терентий!

— Да, Колянчик мировой парень! Нашего брата, солдата, в обиду никому не даст!

— Что, сынки, тяжело? Гонору-то у вас, как вижу, много, видно дома откормили на сосисках и сметане! Закуривайте! — присев на бруствер, Шилов протянул пачку сигарет уставшим Чернышову и Самурскому. Обнаженные по пояс, рядовые, воткнув в грунт лопаты, закурили и примостились рядом. Припекало. Громко стрекотали неугомонные кузнечики. Черенки лопат сразу же облепили стрекозы, которых осенью здесь великое множество. Над выжженной солнцем степью плыло, переливалось волнами, словно отражаясь в воде, горячее дыхание земли. Иногда со стороны моста через Терек слышалось недовольное ворчание бронетехники. Говорить не хотелось, курили молча. Смахнув рукавом со лба и носа капельки пота, Шилов достал из нагрудного кармана потертый почтовый конверт.

«Миша, любимый, мы тебя так ждем! Милый наш, любимый и дорогой папочка! Не знаю, дойдет ли эта весточка до тебя. Как вы там? Я с ума схожу, думая о тебе. Ну почему, ты не пишешь? Миша, милый, мы очень скучаем, Сережка каждый день спрашивает о тебе. Когда ты вернешься, когда там все закончится? Не представляю, как вы там с Колей. Миша, миленький, приезжайте поскорее, берегите себя. Молимся за вас». На обороте листочка в клеточку из ученической тетрадки были изображены детские цветные каракули, издалека напоминающие цветочки, домик и солнце.

 

Вечерело. Огромный багряный диск солнца неподвижно завис над горизонтом. Издалека доносилось протяжное пение муэдзина, зовущего мусульман к молитве. Терентьев в бинокль наблюдал, как Тимоха, старший лейтенант Тимохин, с саперами в степи проверял подходы к заставе и устанавливал сигнальные мины. Во время намаза никто с чеченской стороны не стрелял, и поэтому можно было спокойно вести разведку и установку «сигналок». Из-за блиндажей слышалась ругань Шилова, видно, кому-то устраивал очередной разнос.

Постепенно на заставу опустилась ночь. Темное небесное покрывало обильно усыпали яркие осенние звезды. Зазвенели назойливые комары. От прокалившейся за день земли исходил горьковатый запах полыни. Бойцы, разобрав бронежилеты, разбрелись по своим ячейкам.

— Не спать! Уроды! — расталкивал Шилов, проходя по окопу, задремавших стоя солдат и щелкал их по каскам. Ромке досталось по «черепушке» дважды.

— Ну, чего зенки вылупил?! «Чехи» будить не будут! — капитан с силой встряхнул за плечо рядового Чернышова, который клевал носом.

Неожиданно в степной темени раздался противный свист, вверх взметнулись разноцветные «звездочки»: сработала одна из «сигналок». В ночи затарахтели автоматные очереди, вычерчивая трассерами во мраке светящиеся точки, тире. На далекие вспыхивающие огоньки стали отвечать редким огнем. Выпустили несколько осветительных ракет.

Вдруг над головами завыло, все как один повалились на дно траншеи, закрывая уши ладонями, открыв рты. Мина взорвалась с оглушающим грохотом, шлепнувшись в небольшое болотце, поросшее камышом, в метрах семидесяти от окопов, подняв сноп ошметков и грязных брызг. Земля вздрогнула словно живая. С бруствера в окоп потекли тонкие ручейки песка.

— Котелки не высовывать! Не курить, если жизнь дорога! — откуда-то издалека послышался голос Шилова.

В темноте по траншее, спотыкаясь на каждом шагу, с трудом пробирался сильно поддатый старший прапорщик Сидоренко, с автоматом за спиной и изрядно потрепанным видавшим виды баяном в руках. Он лихо наяривал что-то разухабистое, народное. К его причудам в части все давно уже привыкли. Списывали то ли на контузию, полученную им в Карабахе, то ли на ранение в голову в ту самую новогоднюю ночь 95-го в Грозном. В паузах между выстрелами и короткими очередями из окопа доносилось веселое:

— Ну и где же вы, девчонки, короткие юбчонки?

Потом на него что-то нашло, и он, отставив баян в сторону, с трудом вскарабкался на осыпающийся бруствер. И стоя во весь рост, широко расставив ноги, начал строчить из автомата, к которому был пристегнут рожок от пулемета «РПК». Шилов, матерясь на чем свет стоит, безуспешно пытался за ногу стащить новоявленного Рэмбо в окоп. Вдруг над головами прогрохотала пулеметная очередь, это заговорил с боевиками «КПВТ» одного из «бэтээров». На его голос короткой очередью откликнулся «КПВТ» с правого фланга, потом со стороны артдивизиона оглушительно бабахнул миномет...

28-го перешли в наступление. Накануне штурмовики и «вертушки» бомбили противника. В полдень бойцы бригады оперативного назначения вошли в станицу. На въезде им попался покореженный сгоревший «Москвич-пирожок» — дверцы нараспашку, внутри приваренный станок «АГСа». Видно, того самого, из которого ночью по их позициям из ночной степи велся безнаказанный, можно сказать, наглый огонь. Где-то рядом за селом, словно переругиваясь, одиноко стучали пулеметные очереди.

 

Полностью роман можно читать на Амазоне и Литресе, бумажную версию можно приобрести на Озоне.

 

+2
527
RSS
Нет комментариев. Ваш будет первым!