Настойка на философском камне

Пронзительно-зябкий рассветный воздух, налипшие на влажную землю листья, шпаги, поймавшие солнце. Стремительный жалящий танец завершился внезапно, один из танцоров с малодушным вскриком осел-рухнул, ткань брюк на левой ноге в одночасье набухла тёмным. Партнёрша по танцу ногой выбила из его руки шпагу и поинтересовалась хмуро:

- Неправоту свою признаёте?

Побеждённый стиснул зубы и выпучил глаза, но кивнуть изволил.

Лайош вдруг вспомнил, как дышать. Надо же, как это просто, а.

- Господа секунданты, полагаю, дуэль окончена, - победительница обратилась к Лайошу и к спутнику побеждённого, неловко потупившему взгляд. Вытерла шпагу простым, без кружев и вензелей, платком и вернула её в ножны.

Секундант побеждённого помог ему встать на ноги – на ногу? – и шпагу поднять, так же точно неловко попрощался с победительницей и Лайошем и что-то принялся ему – не Лайошу – втолковывать назидательно. Раненый застонал, но скорее от раздражения, нежели от боли.

- Будет знать, как таскать с собой на дуэли старших братьев, - пожала плечами победительница, размашистым шагом подходя к Лайошу. Глаза её всё ещё кровожадно блестели, волосы слиплись. Живая и целая. – Вот пускай выслушивает нотации, а мы пойдём в таверну, ибо форменное свинство прекрасную во всех отношениях победу не обмыть.

- Прекрасную, несомненно, - хмыкнул Лайош, подстраиваясь под быструю ходьбу спутницы. Дуэль и правда долгой не была, пар она весь не выпустила, вот и пружинила шаг, вот и ухмылялась с вызовом в небо. – Понграц тебя бы в один чих одолел.

- Но Понграц и не оскорблял закона о наследовании, - подмигнула та, вытирая перчаткой лоб.

- Э, что. Я не ослышался, и ты правда вызвала Морица на дуэль из-за этого? Боги, он же не законник и не великий герцог, ему в этой сфере ничего не изменить. Аранка, я-то считал, что из нас двоих руководствуешься здравым смыслом ты.

- Все подробности – внутри, - Аранка кивнула на знакомую вывеску с ухмыляющимся чёрным лисом.

- Неужели почтенный папаша Хенрик ведёт летопись твоих ссор с прочими дворянами? – наигранно изумился Лайош. – Когда же он успевает править своей вотчиной эля и хорошеньких подавальщиц?

В ответ его бесцеремонно втащили в таверну за шкирку.

В небольшом заставленном столами зале, пока ещё чистом, было непривычно безлюдно: утро. Барон Аранка, единоличная владелица фамильной шпаги, фамильной чести и полуразвалившегося фамильного особняка – больше ничего фамильного у неё не имелось, - совершенно точно прогуливала фехтование. Лайош ей на это не указывал по двум причинам: во-первых, дуэль со злосчастным Морицем тоже могла считаться за тренировку, во-вторых, кто бы говорил: самого профессор Варажлат наверняка недобрыми словами честит. Ничего, подождёт, не каждый день секундантом на дворянской дуэли бываешь, да ещё и Аранкиной дуэли. Не то чтобы она была важной персоной – в конце концов, только шпага, честь да ветхое гнездо веса в обществе не добавляют. Не то чтобы она была впечатляющим мастером клинка. Всё во имя крайне нежной дружбы (ха-ха!), да и не смог бы он спокойно свойства философского камня изучать, зная, что на колете Аранки вполне мог распуститься тот же багряный цветок, что и у Морица давеча на штанине.

Багряный цветок, ну да. Кто же запретит вычурность речи, ещё и в собственных мыслях?

Хорошенькая подавальщица поставила на стол две кружки, полные орехово-красноватого эля и скрылась, не подмигнув и не качнув грудями, как обычно перед другими посетителями. Лайош не вышел ни лицом, ни телом, одну Аранку это не смущало.

- Мы сидели здесь же, в «Чёрном лисе»: я, Мориц, Понграц и Ласло, - начала Аранка, от души хлебнув эля и утерев пену со рта. – Ну и, как водится, обсуждали тех, кто знатней да богаче. Возможно, до тебя в твоей алхимической мастерской тоже доходили слухи о скандале герцога Тольги, который предложил гелейскому графу Тампэту брак между его, Тольги, старшей дочерью и младшим сыном Тампэта. Старый дуб не учёл того, что для гелейцев не приобрести при женитьбе на знатной девице титул и право наследования – нечто из ряда вон, у них вообще наследуют только мужчины. Заминать дело пришлось, разумеется, обоим послам, включая батюшку Морица и Понграца. Мориц тогда и посмел высказаться о наших традициях наследования, будто бы необходимо подстраиваться под Гелей, Альеману и Остриш! Чтобы было всё как у простолюдинов! – Аранка гневно стукнула кружкой по столу. – Чтобы дворянки сидели дома, подобно мещанкам, и вышивали на пяльцах! Как ещё великие Дьёрдьи Хацош и Берта Пайш не спустились с небес и не призвали молний на его кощунственное чело! Что ещё этот хулитель Отечества придумает? – к ним попытался подсесть ещё какой-то посетитель из ранних пташек, но Аранка так на него зыркнула, что он тут же ретировался. – Потом – чтить того же бога, что Гелей, Альемана и Остриш, взамен наших? Отказаться от предков? Стать провинцией Остриша, который только о том и помышляет?!

Опять разбушевалась. Характер Аранки – тот ещё подарочек.

- Или ты просто представила, что твои шпага и руины перешли бы не тебе, а твоему кузену Цирьеку, - ухмыльнулся Лайош.

Аранка воззрилась на него так же, как на давешнего любопытного: ледяной у неё взор, ну что тут скажешь.

- Узнай же, о мой далёкий от фехтования больше-чем-друг, что прабабушкина шпага – ещё не шпага даже, а всего лишь тонкий меч с отвратным балансом, а то, что у меня сейчас при себе – придворная рапира. Прабабушкину шпагу и родовое гнездо я бы даже Цирьеку отдала, право слово. Мой титул – вот единственное, что отличает меня от простолюдинов в нашем мире, где любой торгаш богаче барона!

- Ты сегодня столько раз нелестно помянула простолюдинов, что впору уж мне вызывать тебя на дуэль, - заметил Лайош.

- Ага, тебе, как же, - Аранка попыталась откинуться на спинку стула, но у табурета таковой не имелось, поэтому она едва не сверзилась на пол. – Слушай, в том, что ты после своего портновского происхождения и монастырского воспитания умудрился оказаться достойным человеком и собеседником, только твоя заслуга. Поэтому выпьем же, и чего-нибудь покрепче, чем этот эль!

С этими словами Аранка выудила откуда-то фляжку и откупорила.

Лайошу было что сказать по поводу того, стоит ли мешать «что-нибудь покрепче» с элем, да ещё и с утра, но тут он безошибочно уловил очень знакомый запах, мешавшийся с запахом спирта.

- Что это за напиток?

- Чудо-настойка, как её называют. Мориц вон такой не гнушается, и видел, какая у него кожа теперь? Куда только все прыщи исчезли!

Лайош перегнулся через стол, выхватил фляжку из рук Аранки и принюхался. Так и есть.

- И какая крыса продаёт настойку на философском камне? На нашем недоделанном драгоценном философском камне?! – возопил Лайош, да так, что случайный посетитель вздрогнул. В отличие от подавальщиц: те привычные.

Тут дверь распахнулась от удара ногой, обутой в армейский сапог.

- О, ещё один! Да чего им в своём драном Университете не сидится, всех надо по кабакам ловить! – проворчал владелец сапога.

Лайош решительно не понимал, за что его собрались ловить, но пойманным быть не желал.

Видимо, как и Аранка.

- Ну что, по крышам? – усмехнулась она.

- По крышам, - выдохнул Лайош уже на полпути по лестнице на второй этаж.

***

Амальрик места себе не находил, бродил из угла в угол, точно с места на место перетекал, как его собственные творенья из жидкого металла. Бесполезные и завораживающие, в духе Людвига, он такие вещи любит. О, Амальрик нашёлся бы, куда приспособить хитро закрученные, вечно движимые спирали, и как выгоду из них извлечь – брал бы с посетителей монету за вход. Вот только нет ни ему сейчас нужды в монете, ни людям простым – в диковинном зрелище, иная у них нынче забота, иная. И будь Амальрик проклят, хоть он и так давно уже проклят, если не делает всё, что в его силах. Уриэль, изобретатель ещё из Старого мира, тогда слывший за сумасшедшего и ни денег, ни материалов не получавший, теперь жил в раю – не всамделишнем, но вряд ли он это понимал. Любая его прихоть, любая остроумная шестерня или тонкий инструмент – всё одним движением пальца предоставлял ему сам Амальрик, а для иных, неметаллических, нужд имелись у него человеческие мастера по стеклу и по дереву. Не считался Амальрик с расходами, потому что из гениальных рук Уриэля выходили истинные чудеса, приспособления, затмевающие всё, что было ранее, а потом продавались эти чудеса в вотчины Людвига, Михаэля да Хризы. Хриза своим с чужими торговать не дозволяет, да не ей остановить контрабанду, не всевидящая она.

И ведь работала нехитрая эта стратегия, бежали-стекались к нему люди, от жёсткости Хризы, сумасшествия Людвига и праздности Михаэля уставшие, видели, кто Старый мир не только восстановит, но и переплюнет. Убить друг друга они четверо пробовали, и не раз, и, хоть ни один из этих раз не был удачным, сдаваться не собирался никто. Ибо нет места на этой земле четверым божествам, хоть именно что божеством только Людвиг себя величает, требует от своих поклонения – и поклоняются же! Поразительно, особенно учитывая нелепое, бредовое послание, присланное им Амальрику не столь давно. Императрицей зовёт себя Хриза и ведёт своих в бой: только в чёткой иерархии видит она будущее. Благодетелем нарекли люди Михаэля, да толку в благоденствии, если человек в лени да бездельи оскотинивается, когда всё у него есть за просто так, и трудиться не требуется.

А сам Амальрик – Игрок, и фигуры у него хороши, и в этой игре ему просто-таки невозможно не победить.

Снаружи нарастал гул, как на ярмарках или публичных казнях Старого мира, но тревожнее. Амальрик вошёл в клетку из витиеватых стальных прутьев, дёрнул за рычаг и медленно, со скрежетом выплыл наружу. Взгляду привычно открылся город, где каменные развалины Старого щерились блестящими цветами металлических каркасов Нового. Непривычной была гудящая толпа народа, забывшего работать. Непривычным было мутное красное зарево на горизонте.

Хриза правила огнём так же искусно, как Амальрик – металлом. Несложно было догадаться, кто сделал глупый и отчаянный ход – и кому предстояло за него поплатиться.

***

- Вот это было приключение, - расхохоталась Аранка, когда Лайош окольными путями – через крыши, дворы-колодцы, грязные переулочки – отстал-таки от погони, и они оказались в каком-то хитровымудренном подвале, заваленном тысячей алхимических мелочей. Это только так кажется, что Лайош хилый и от тычка пополам переломится: его настоящую прыть она прекрасно знала.

Ох и давно не удавалось ей так развлечься! Сначала дуэль с этим заносчивым придурком Морицем, и до чего удачная – ни одной царапины! – теперь погоня, от которой они успешно оторвались. Может, Лайош наконец поймёт, что не с тем родом деятельности связался, может, и не поймёт, кто его знает, это же Лайош.

В любом случае, ни дуэль, ни погоня буйства энергии, бурлившей в её жилах, не уняли.

На первый взгляд в подвале больше никого не было, и Аранка полезла к Лайошу с объятиями. Тот отстранился.

- Имре, ты тоже тут?

Казалось бы, каким образом мог внушительных размеров однокашник Лайоша спрятаться в небольшом подвале? Ан вот он, ловко так вылезает из-за захламлённого бумагой и неведомыми аппаратами стола. Могло выйти неловко, но Имре свой и по морде за то, что стал свидетелем неслучившегося, не получит. По морде – потому что вызвать его нельзя, простолюдин ведь тоже. Сын торгаша.

- Госпожа барон решила вместо законника учиться на алхимика? Хвалю-одобряю, - отрывисто произнёс Имре, пристально глядя на колбу с мутной жидкостью.

- Творится сущий кошмар, - Лайош воздел руки к небу – то есть, конечно, к низкому потолку, едва не сбив опасно накренившуюся стопку книг. – Сначала обнаруживается, что на нашем философском камне, неготовом, неизученном, уже настаивают алкоголь! Потом в таверну врываются солдафоны не иначе как за мной! Я вижу здесь связь! Кто-то продаёт из-под полы изобретение нашей кафедры, ещё кто-то наверняка от этой настойки помирает – как помирали те крысы и собаки, кого мы поили раствором, сначала становились лоснящимися и здоровыми, а потом заболевали каждый чем-то своим и дохли! И третий кто-то разнюхал, что это мы его производим, теперь нас всех арестуют, четвертуют, повесят, привяжут к столбу и закидают помидорами! А потом сожгут!

Стопка книг покачнулась – видимо, соглашалась. Или корила его за излишние эмоции. Бесполезно – это же Лайош.

- Да спокойно ты, - отмахнулся Имре, отточенными движениями добавляя в колбу крупицы чего-то блестящего. – Настойку готовлю и продаю я, и она совершенно безвредна, никто от неё умереть не мог. Видимо, за болезни отвечают какие-то невидимые существа, они-то и получают от раствора бессмертие, тогда как ни одному из видимых глазу животных для истинного бессмертия камня не хватает. В спирту камень теряет почти все свои свойства, теперь его не хватает даже на бессмертие болезнетворов. Я проверял. Видишь, каких результатов я успел добиться, пока ты изучаешь непонятно что: во-первых, от настойки я получаю приличные суммы на финансирование нашего же университета – ты всерьёз думал, что я трачу деньги семьи? – во-вторых, лекари тоже что-нибудь отвалят за сведения о болезнетворах. Мне было любопытно, когда ты наконец заметишь сам то, что творится вокруг.

Лайош ещё раз возмущённо всплеснул руками и рухнул на пол. Сверху на него посыпались-таки злополучные книги, отчего из его груди исторглись отнюдь не серенады. Аранка вздохнула и принялась выкапывать горе-алхимика из груды несомненно бесценных знаний.

Имре убрал колбу в какой-то шкаф, достал другую, что-то туда налил, подскочил к Аранке и наполовину откопанному Лайошу, шустро отрезал от каждого по пряди волос и то же самое повторил со своей головой. О, она с него за это спросит, но позже: пока ей интересно послушать.

- Я, к твоему сведению, тоже многое изучал, - оскорблённым тоном начал Лайош, потирая лоб. – И не втайне от профессоров. И то, что ты рассматриваешь исключительно как источник выгоды – на самом деле очень сложная сущность. Я поджёг крохотный кусок, и он взорвался!

- Достижение, - хмыкнул Имре, разливая зеленоватый состав по колбам поменьше, добавляя в каждую по три разных волоса.

- Ты слушай, а! Повсюду была копоть, битое стекло, дохлые мухи, но одна, которая до того ползала по столу… с ней случилось нечто невообразимое, я даже не смогу описать, как она выглядела! Я попытался со страху её прихлопнуть, но удар томом Дамьяна Велеречивого она пережила. Поймать я её тоже не смог, она улетела в разбитое окно. С той лабораторной комнатой до сих пор творятся странные вещи. Профессора мне не поверили, ясное дело, но я-то теперь знаю, как на самом деле необходимо использовать наше изобретение! В предыдущих наших опытах даже мух не удавалось сделать бессмертными, но если муха находится рядом с подожжённым образцом, она не просто получает бессмертие, она становится чем-то… чем-то бóльшим!

- Припоминаю я этот случай, - теперь Имре толок какой-то порошок ступкой в миске. – Ты тогда ходил с обуглившимися волосами, счастливой обгорелой рожей и что-то твердил о великом открытии. Тебя, знаешь ли, выгонять собирались, за невменяемость и за то, что лабораторию испортил. Туда теперь заходить опасаются и думают, что ты тоже того, вместе с ней.

Аранка могла подтвердить, что Лайош не «того» - ну, не более «того», чем обычно.

- Но… но это ничего не меняет, потому что сейчас нас всех за что-то арестовывают! Возможно, только мы и остались, остальных повязали прямо в Университете. Что мы будем делать?

- Разбираться, - пожал плечами Имре, держа колбу над горелкой. – Это небольшое убежище не нам двоим принадлежит, сюда захаживают и Чобан, и Рафиш, и Рокуш. Если кого-то из них уже поймали, то вытрясли и то, где мы проводим тайные эксперименты, - Имре поставил колбу на стол, смахнул с полки какие-то мелочи в свою сумку, протянул им двоим по небольшой деревянной чашке.

- Зелье невидимости. Волосы ваши нужны были для того, чтобы друг друга мы видеть могли. Эй, госпожа барон, надеюсь, не возражаешь? Пойдёшь с нами на университетский склад?

- Ну, уговаривать меня не надо, - ухмыльнулась Аранка, глотая вязкое зелье – но не раньше, чем свои чашки опорожнили Имре и Лайош, мало ли. – Справедливости восторжествовать я всегда готова помочь.

И как же вовремя они это сделали! Чуть только они, незримые, вороватым шагом выбрались на улицу, дверь подвала выбили солдаты.

***

Людвиг был доволен.

Нет, не так.

Людвиг был в экстазе.

Или в экстазе были его верные служители?

Так сложно иногда отделять собственные чувства от чувств почитателей, они проникли друг в друга глубоко, как и положено единственно истинному божеству и его народу. Поэтому он не знал, в чьей голове зародилась впервые искра идеи: идти священной войной! Не той скупой, бездушной, завоевательной войной, какой славится заносчивая девица, ей всего лишь нужны земли, леса, поля, потому что ей досталась самая испорченная, самая бесплодная страна. И служители её голодные, обозлённые, ведомые лишь примитивными нуждами, они именуют себя имперцами – не иначе как в насмешку над собой же. Имперцы без империи.

Он, Людвиг, не таков, и люди его не таковы. Они слились в едином духовном порыве, готовы познать истину вместе, готовы нести её другим. И если другие не просто отклоняют эту истину, а не считают нужным отвечать – что ж, они познают гнев божества и его просветлённого народа.

Что более всего ценит невесть что возомнивший о себе Игрок? Свои жалкие приспособления, которыми он надеется сманить на свою сторону его, Людвига, почитателей. Но он не знает, что ни одного верного человека Людвиг не потерял. Те, что польстились неведомо на что – как вообще можно променять истину на груду металла?! – не его настоящие слуги. И сегодня они горят.

Прибытия Людвига и его армии вернейших назойливый Игрок не мог ждать. С начала времён он, Людвиг, был уверен: его единственная сила, та, которой он и снискал себе славу божества – возможность превращать воду в вино, древесный сок в алмазы, кровь в золото: что угодно во что угодно. Почти. Но недавно понял он к безмерному своему удивлению, что расстояние тоже повинуется ему, сворачивается подобно ковру по первому его повелению. И тогда он – или не он, или его люди, - породил план.

План, который порушит все фигуры Игрока.

План, который уже претворялся в жизнь, злым пламенем пожирая с таким самолюбованием выстроенный город.

Потому что у каждого первого из вернейших в руках была бочка с горючей водой, а у каждого второго – кремень и огниво.

Горючую воду придумал сам Людвиг.

Но пламя, порождённое их общим порывом, вместо того, чтобы разгораться, вдруг вздумало гаснуть, отступать, тесниться у ног хозяев, подобно нашкодившей собаке.

И прямо перед Людвигом возникла Хриза во всём своём напускном величии.

Тоже презрела расстояние? Или всегда умела так эффектно появляться?

Эффектность – его, Людвига, стихия, не самопровозглашённой Императрицы без империи.

- Ты что творишь, безумец? – зычным голосом вопросила Императрица, и её услышали все: и приспешники Игрока, чьи дома сгинули в геенне, и его, Людвига, собственные вернейшие. – Людям самим дóлжно вырывать своё из чужих рук, подобные нам могут лишь править и вдохновлять, а не сами опускаться до убийства людей.

- Таково было наше общее желание, желание божества и его народа! – голос Людвига разносился над догоравшим, но не сгоревшим городом дальше, чем голос Императрицы. – Уйди, жалкая подражательница, не тебе была объявлена эта война, хотя и до тебя она дойдёт – если будешь столь же беспечна и не ответишь на наши условия в свой черёд.

- Я знал, что вы двое сговоритесь, - в голосе Игрока слышалась боль, неужто. А вот и он сам, с бесконечно переплетающимися потоками металла за спиной, не поймёшь – жидкого или нет. Тоже верен себе, но ему, Людвигу, не чета. – Вы решили развязать этот бесчестный бой? От тебя, Хриза, я не ждал подобного. Но быть посему. Я принимаю ваш вызов и в тысячный раз готов вас убить, если вам того угодно.

Наглец вообразил себе, что у Людвига и Императрицы может быть хоть что-то общее – хотя бы план по уничтожению общего врага? За это поплатятся оба.

О, смотрите же, смотрите в оба, вернейшие, ибо сейчас вы увидите то, чего вовек не забудете – триумф своего божества!

***

Имре с Лайошем и госпожой бароном всё же сумел добраться до Университета без помех. Вот только в самом Университете дела шли из рук вон плохо.

На цыпочках прокравшись мимо вытянувшихся на караул солдат, мимо пустевших аудиторий, трое невидимых нашли-таки зал, где собрали всю кафедру алхимии – и профессоров, и студентов. В зале шёл допрос.

- Рафаэль Хоссу, не испытывайте моё терпение! Я отказываюсь верить, что эти жалкие запасы вашего демонического зелья – всё, что у вас есть!

- Я не знаю, - проблеял до боли знакомый голос, - спросите у профессора Варажлат… А-ай!

Стукнули чем-то беднягу, а он хорошо ведь притворяется, и не скажешь, что входит в кружок, ведущий отдельные от Университета исследования.

Кто же их сдал?

- Рафаэль Хоссу, верно, вы помутились рассудком, - продолжил неведомый и за дверью невидимый власть предержащий, - вы не можете не видеть, что ваши многоуважаемые профессора наслали на себя заклинание немоты.

- Не заклинание, зелье, - еле донёсся до ушей Имре голос Рафиша, - это было зелье… В алхимии заклинаний нет…

- И для нас они теперь пользы не представляют! Не хотите говорить вы – поплатятся профессора! И вы не можете ссылаться на своё неведение, потому что вы же и выдали местонахождение тайной лаборатории вне Университета. Если кто-то из ваших товарищей там найдут, пеняйте на себя. Если наводка была ложной – что ж, тем более пеняйте на себя. Больше жизней ваших наставников будет на вашем счету.

- Он это всерьёз, что ли, Университет ведь поддерживает Её величество, - растерянно выдохнул Лайош над самым ухом.

- Узнаёшь гада, госпожа барон? – шепнул Имре.

- Вроде как генерал Харцош, – шёпотом же ответствовала госпожа барон. Ничего это имя ему, конечно, не сказало, зачем спрашивал только. – Притворяется знатным даже при пленниках, говорит витиевато, мерзкий тип.

Из зала раздался один только стук, никакого крика, зелье немоты не позволяет не только говорить…

Но язык несчастного Рафиша тут же развязался.

- Профессор Танар!.. Я расскажу, я всё расскажу! За гобеленом в Главном зале восточного крыла есть дверь…

Имре шикнул на своих спутников и бросился бежать в сторону тайного склада – к счастью, солдат пока тут нет, надо опередить, надо что-то сделать, вот только что, боги, он же не тактик, он стратег, он не может принимать решения быстро. Решение с зельем невидимости было очевидным, оно лежало на поверхности, а что делать сейчас, когда даже не представляешь, что нужно делать и от чего защищать дело всей их жизни? Не перетаскаешь же весь философский камень в другой тайник за считанные минуты, хотя можно вполне напугать солдат, которых пошлют за ним, заставить их поверить, что на складе полтергейст…

Всего этого Имре не озвучил.

- Раскололся Рафиш, - цокнул он языком. – Зря студентам не отпускают зелье немоты – нет, мы бы его своровали, конечно, но мы и понятия не имели, что оно может пригодиться.

- Мне жаль, - на бегу произнесла госпожа барон.

- Жалость – отвратное чувство, лучше помогай давай, - отрезал Имре, откидывая в сторону гобелен, отворил дверь ключом, который имелся лишь у немногих в Университете, впустил спутников, закрыл дверь и на ключ, и на засов – мало ли, вдруг это хоть немного задержит солдат и этого их генерала Харцоша.

Успеть, успеть, только бы успеть… но что?!

Быстрыми, судорожными движениями зажечь лампу, привычно пылящуюся около входа, осмотреть давящую каменными стенами каморку, в которой почти до потолка выстроились аккуратные стопки слитков той самой заветной «очень сложной сущности», которая стоила, весьма вероятно, жизни кому-то из согнанных на вопрос алхимиков.

Озарение не пришло.

- Бессмертие – это неправильно, - сказала госпожа барон.

Аранка.

Откуда это чувство того, что всё до жути не так, как должно быть?

Имре понял сразу. Но себе признаться не мог, потому и переспросил что-то упавшим голосом, даже сам не понял, что.

- Я не верила раньше в ваши исследования, думала, что это не более чем поиски Священной Чаши, вечные и недостижимые. Но когда я увидела, что делает даже простая настойка… Нет, люди, к счастью, не становятся пока что неуязвимыми, это я сегодня на Морице проверила сама, но всё равно в будущем вы придёте к тому, что люди и правда станут неубиваемыми. Что люди станут как боги, что забудут любой закон, потому что им не за что будет страшиться. Что избранные не по роду и не по заслугам будут править лишь потому, что некогда отведали плод ваших трудов. Да вы же и станете первыми бессмертными, и видят боги, что на роль богов-то вы все и не подходите!

- Так… так это ты, - задохнулся Лайош.

- Прости, я надеялась, ты не захочешь в это дальше ввязываться, но ты пошёл с Имре, и я пошла с тобой. Нас троих арестуют, и меня в том числе, и я не буду отрицать свою причастность, потому что так будет справедливо. Вы имеете право на правду – я добилась аудиенции у нужных лиц, куда меня пропустил титул. Я поведала о настойке и о том, что она может сделать с государственной монополией на вино. Я поведала о ваших планах достичь бессмертия и о том, что оно может сделать с религией, с устоями общества, с властью. Забавно, они и правда верили, что вы изобретаете всего лишь лекарство от всех болезней, а не то, что не даёт человека убить.

Со стороны лестницы доносился топот ног. Замедлился: солдаты втискивались в узкий проход.

Последняя дверь зашаталась под их напором.

- Что с нами будет? – севшим голосом спросил Лайош. Растерял всю свою показную истеричность.

Свет лампы выхватил слабый синий блеск на одном из слитков философского камня. Имре пригляделся.

По форме это было похоже на муху. Оно чистило лапками держащуюся на тонкой шейке голову и прозрачные крылья – совсем как муха. Мухой оно не было.

Он смотрел на это существо не дольше нескольких мгновений, но казалось, будто вечность. Будто в нём сосредоточился целый мир и даже больше, будто оно было больше, неизмеримо больше, чем казалось на первый взгляд.

- Полагаю, казнят, потому что нельзя оставлять в живых тех, кто обладает столь ценным секретом, - доносилось до Имре как из тумана. Он знал, что делать.

Дверь сорвало с петель, в тайник неуклюже ввалился первый солдат с распахнутыми от изумления глазами: верно, он-то их не видит, для него-то лампа висит в воздухе…

И эта самая лампа полетела прямо в аккуратные ряды слитков.

В последнее мгновение Имре многое успел подумать.

Например, то, что ни несчастного Рафиша, ни профессора Варажлата, ни профессора Танара он не спас – даже наоборот. Что Университет наверняка погиб безвозвратно. Что он понятия не имеет, что будет делать дальше.

Он не представлял, чем это закончилось на самом деле.

Не мог представлять.

***

Хриза осмотрела поле боя. Город был разрушен окончательно: перед схваткой трёх титанов не выдержали ни оставшиеся от былого камни, ни новые хрупкие конструкции из металла. Ни сама Хриза, ни Людвиг, ни Амальрик не были даже оцарапаны.

- Ну что, вы добились своего, - раздался голос с ноткой горечи и усмешки. Четвёртый голос. Михаэль, который с самого начала смотрел на них троих как на досадные неразумные стихийные бедствия. Когда он успел тут оказаться? – Опять угробили кучу народа. Твой был город, Игрок. Ты им, помнится, гордился.

- Большая часть всё равно бежала, я успел отдать приказ, - махнул рукой Игрок.

- Бегут ко мне, потому что испуганы, потому что не будут подчиняться тому, кто лишил их дома, - возразил Михаэль. – Они же знают: я Благодетель.

- Никто из моих не погиб, - через силу улыбнулась Хриза. Они не должны знать, что душа её – то, что от неё осталось, - болит за всех павших, будь то её люди или чужие. Да, её люди хотят войны и получают её, а она делает всё возможное, чтобы им помочь – но самой быть ответственной за чьи-то смерти она больше не любит. Не после Начала Времён, которому впору называться Концом.

- Они узнают, что их Императрица пошла в бой без них. Они будут думать: Императрица больше в них не верит. И придут ко мне.

Людвиг молчал.

- И ты ничего не скажешь, насмешка над богами? Например, что у тебя есть ещё достаточно лизоблюдов в твоём государстве еретиков?

Людвиг молчал.

Нет, не молчал. Он повторял тихо-тихо, так, что смертный не расслышал бы:

- Мои лучшие, вернейшие, преданные до конца, мои лучшие, вернейшие, преданные до конца…

- О да, до конца, они видели, как с небес льются огонь, раскалённый металл и потоки кислоты, и всё равно стояли и смотрели. Преданные, и правда что. Какая жалость, что я-то не настолько эффектен, - Михаэль сотворил из воздуха яблоко и сочно вгрызся в него.

- Ты пришёл поглумиться над нами, мы поняли, - ещё слаще улыбнулась Хриза. – Что-нибудь ещё? Может, вернёшься к своим дармоедам, пока они без твоих подачек не передохли?

- Может, вы и поймёте, зачем мне всё это, - хмыкнул Михаэль, - но это будет нескоро. Только в самом конце, который ближе, чем вы думаете.

- Лучшие, вернейшие, преданные… мои лучшие…

А это ещё что?

Людвиг таял. Становился больше и больше похожим на смертного, которым когда-то был, потом – всё прозрачнее и прозрачнее… и испарился.

- Это было неожиданно, - пожал плечами Михаэль и выбросил огрызок. – Что ж, теперь мы знаем, что смертны даже мы.

И исчез. Не как Людвиг – всего лишь переместился туда, откуда пришёл.

- Пойду искать своих бедных заблудших овец, - сказал Амальрик, он же Игрок. – И поверь, Хриза… я найду на тебя управу. То, что заставит растаять и тебя.

- Взаимно, - Хриза театрально поклонилась и покинула поле боя.

Конец и правда был ближе, чем казался им всем.