Царь-Орёл

ЦАРЬ-ОРЁЛ

Яростные птицы с огненными перьями

Пронеслись над белыми райскими преддверьями,

Огненные отблески вспыхнули на мраморе,

И умчались странницы, улетели за море.

Валерий Брюсов, «Яростные птицы» (1901)

Говорят, раньше мы, люди, были одиноки во вселенной. Мы считали себя разумными, а природу вокруг – дикой. Мы считали себя царями над всей землёй.

Так было, пока не появился Царь-Орёл.

Что за блёклая эпоха была, вероятно, до него! Я слышала о каких-то бетонных домах, асфальтовых дорогах. О бездушных железных аппаратах в низком небе. Сама я не знаю, но мой младший брат лазал в детстве по свалке древней техники там, за лесом. Они, наши предки, называли это программой. Они не умели читать картины воображения, они общались посредством уймы условных знаков. У них даже была письменность. Самое странное, что они считали это венцом развития. Но вот остатки их цивилизации тают на задворках нашей памяти, как лоскуты утреннего тумана, поглощаемые алой зарёй. А всё благодаря птицам с железными перьями.

Говорят, они появились, когда раскрылось красное небо. Раньше вверху было солнце, а теперь – нет. Небо само горит от горизонта до горизонта. Раньше были день и ночь. Теперь о времени суток мы узнаём по движению четырёх лун. Как нас учили, то – четыре глаза Небесной Орлицы: два из них обращены в иной мир, к её крылатым детям, а два присматривают за людьми на земле. Мы, люди, не можем видеть, что творится в глубине красного неба, в обители железных птиц. Мы видим только нижний край его: как будто ливень алых лучей пробивается в прорехи между клубящимися облаками. Облака у нас всегда яркие, словно подкрашенные кровью.

Крылья у тьма-птиц, как летучие тени.

Сердца у хозяев тайного неба, как звёзды.

А глаза их – золото в крови.

Так поётся в одном псалме. Раньше бог был очень далеко от людей. Теперь мы точно знаем, кому поклоняться.

Посланники Царь-Орла часто спускаются к нам. Это они строят мраморные города, где мы живём, – недвижные поэмы в чистом, как снег, белом камне. Тому есть множество очевидцев: когда тьма-птицы особым образом кружатся в небе, создавая воронку из вспененных мрачными крыльями рдяных облаков, – здесь, внизу, камни начинают трепетать и тревожиться. Камни тоже поднимаются в воздух. Мановение железных перьев мнёт их, как тесто.

Считается, что Светояру – столицу, где я родилась, построили орлы. Не сам Царь-Орёл, а другие, но всё равно самые могущественные из птиц. И Гнездо на вершине священной горы тоже построили они.

Дым-гора велика.

Неба даль глубока.

Простёрта на земле облачная столица,

Как белокрылая невеста у ног бессмертного жениха.

Откуда я всё это знаю? Из Славословия Царь-Орлу. Она очень длинная, эта молитва, и постоянно прибавляется. Обычно её начинают петь с какого-нибудь известного стиха, а дальше уже продолжают по-своему. Но у меня не получается сочинять самой.

Если верить священникам, гора, у подножия которой расположена столица, находится одновременно в нашем и потустороннем мире. То есть там, у Орла, она тоже есть. Она – престол мира, к ней равно устремлены и души птиц, и души людей. По местным поверьям, каждый, кто умрёт в столице, как бы ни был грешен, поднимется через гору в алое небо. Паломников и богомольцев у нас тут больше, чем коренных жителей.

Вершина Дым-горы всегда скрыта за облаками. Обычным людям суждено вознестись туда лишь в посмертии. Но есть особые девушки – избранные, кого Царь-Орёл призывает в Гнездо при жизни.

Меня тоже зовут Светояра – здесь это самое популярное имя. Я знаю столицу, как свои пять пальцев, потому что подрабатываю после школы курьером – хотя надеюсь со временем поступить в институт. Наш город похож на исполинскую ленту мраморных кружев; приезжих он ошеломляет. Просторные площади, где не редкость встретить заезжего философа – в галдящей толпе критиков, поклонников и учеников – сменяются зарешёченными аренами для сражений рабов со львами, – радужные фонтаны висячих садов – раздирающим воем водопадов на гидростанциях. Сразу чувствуется, что город возводили не люди: он получился головокружительным, с щемящими просторами и безумным перепадом высот за каждым углом, – целиком рассчитанный на шестиметровый размах крыльев. И вечно-алая зарница, играющая на мраморных щеках молчаливых зданий, как молодой румянец.

Да, я забыла сказать про храм. Все сто шестнадцать его пирамид, девять великих и сто семь малых, словно парят в воздухе, возвышаясь над стройными группами остальных зданий, – они являют собой как бы уменьшенные копии Дым-горы, высочайшей вершины мира. Сюда с восходом каждой из четырёх лун приливает возбуждённая толпа прихожан, а из разверстой глубины алого неба нисходят железные птицы, дабы принять поклонение и прославление их.

Прими меня в своё воинство, Царь-Орёл, ибо сладостно мне умереть за тебя.

Прими, как своё дитя, ибо я люблю тебя, как Отца Небесного.

Прими, как жену, ибо моя тоска по тебе вечна.

Ты мой господин и раб, тлен и свет, ибо ты – везде, я же нет.

Да снизойдёшь.

Я помню, как зубрила в детстве канонический корпус молитв – первый том Орлиного Семикнижия считается общеобязательным. Собственно, гимны во славу железных птиц – основное, чему теперь учат в школе. Ты можешь больше вообще ничего не знать и не уметь: если ты усердно прославляешь птиц, они даруют тебе всё, что угодно.

Когда я впервые попала в Храм Тысячи Крыльев – едва держалась, чтобы не упасть в обморок. На пути толпились гордые колонны, вонзались в раскалённое небо сверкающие иглы стел, низвергались каскады лестниц, роились тучи воздушных сферических ламп. Под воздействием жара и ветра причудливое нагромождение каменных стен гудело снизу доверху, каждый шаг и вздох приумножался, отражаясь от них многократно. Высоко в проёме над головой плясала очередная луна, возбуждённо мерцало залитое кровью и серебром небо. И вот – разомкнулись сумеречные своды – явилась вершина пирамиды, будто снежная гора – и выше – исполинский силуэт, кажущийся в рдяных лучах чёрным, объял крыльями горизонт…

Милостью птиц верующие получают способности, которые в прежнюю эпоху принято было считать сверхъестественными: доступ к генетической памяти и предвидение будущего. Постигая узор нитей, протянутых из прошлого и настоящего – в неведомое, человек проживает более полную и осмысленную жизнь – как если бы вместо отдельного инструмента вдруг вступил целый оркестр. Конечно, откровения всемирного масштаба мало кого посещают: на то нужен особый дар. По большей части горожане довольствуются своими ближайшими перспективами: ищут удачи в любви, ремесле, путешествиях…

Случается, верующие, по обычаю прежних религий, делают птицам жертвенные подношения: цветы, плоды, даже обыкновенные деньги – серебряные монеты с профилем ныне действующего патриарха. Не знаю, что думают об этом сами птицы, но подношения медленно растворяются в воздухе – наверное, можно считать их принятыми. Известно лишь, что бывает и более устрашающий процесс: людей, проявивших недостаточно почтения, птицы тоже удаляют. Сама я не знаю, а вот брат мой видел, как однажды грешник исчез прямо посреди улицы. Он метался из стороны в сторону, хватался за что попало, голосил, но постепенно сделался прозрачным, а потом исчез по частям. Ничего не осталось.

Одно время кое-кто из учёных понастырнее пытался вызнать, отчего близость железной птицы производит такое поразительное воздействие на нас, людей. Вроде бы остановились на том, что по железным перьям течёт какое-то особенное электричество. Поэтому явление птицы часто сопровождается «неслышимой грозой»: беззвучным трепетом молнии в безоблачном небе. Эти же неведомые импульсы позволяют птицам говорить с людьми без слов, строить циклопические архитектурные сооружения, менять погоду, исцелять больных, создавать любую вещь из ничего.

И только Царь-Орла не видел наяву никто из смертных. Говорят, лик его так ужасен и ослепителен, что вынести нельзя. Даже девушкам, вознесённым в Гнездо, он являлся, оставаясь незримым, и мне тоже.

Да, я была в Гнезде. Насколько мы, люди, можем судить, железные птицы способны на всё, кроме размножения. Там, у себя, они, наверное, живут вечно. Во всяком случае, никто из людей ни разу не видел, чтобы птица умерла. Поэтому они, со своей стороны, возможно, воспринимают контакт с людьми как-то по-своему, по-другому – нам не понять. Известно только одно: на вершинах скал они строят Гнёзда, чтобы держать там своих наложниц, – некоторое время, пока не родится яйцо.

Почему выбрали именно меня? Не знаю. В тот день я шла, как обычно, вдоль сумеречно-алой набережной. С одной стороны громоздились муниципальные дворцы, священные рощи и монастыри, а с другой – блистала закованная в мрамор речка Аура. По воде прыгали неслышные молнии. В принципе, такое возможно и в отсутствие птиц, – весь город пронизан их светом. Но потом в волне мелькнул чёрный росчерк. Стая птиц налетела внезапно, меня подхватило множество длинных, крепких, как железо, когтей и оторвало от земли.

Я сперва ничего не могла разобрать, кроме хлопанья электрически-чёрных крыльев. Уши заложило от высоты. Я боялась, что они меня выронят. Вокруг плескались облака. Наконец они спустили меня куда-то.

Некоторое время я оглушённо лежала на гладком, как стекло, полу. Потом огляделась и не сразу поняла, куда попала, хотя слышала об этом месте сотни раз. Дело в том, что всё здесь было цветное: расписные своды, яркие стёклышки витражей, тающих в тёплом золотом свете, мягкие низкие кушетки, устеленные шкурами зверей в пятнах огня и тьмы. С непривычки мне показалось, что у меня что-то с глазами. В людских городах преобладали только две краски: алая и белая. Так происходит от перепада измерений. Наше, красное небо – длинное, но неглубокое, дотягивается только до лун. А в мире тьма-птиц видно солнце. Оно огромно, и никогда не заходит.

Очи Царь-Орла – зеркала Единого Солнца,

Сердца-солнца всех детей его.

Осколки света – очи подданных его, –

так поётся в классическом гимне. Даже у тьма-воронов глаза – благородного цвета пламени. У людей не так.

Немного привыкнув к золотому свету, я с изумлением заметила, что узоры на полу – не просто красивая картинка: под ногами у меня расстилалась карта всей земли. И она не просто передавала пейзаж в мельчайших деталях: присмотревшись внимательнее, я поняла, что карта жила, переливалась красками, менялась в зависимости от ветра и набегавших облаков, ширилась, росла… Вот рассыпанные бусины торговых караванов; белые блики парусов в тугих волнах; истекающее едким дымом семейство рудников в медно-рыжем разломе гор; курорт с горячими источниками, дремлющий в снежной пустыне, на границе дня и ночи… А вот ещё знакомая картина – остров Идола: девушки в ярких нарядах, с плещущими по ветру лентами, собираются в причудливый спиралевидный хоровод вокруг массивной чёрной скалы, в которой резкими штрихами, словно ударами молний, высечена фигура птицы: такая форма поклонения Орлу тоже принимается. Я невольно прислушалась: казалось, я вот-вот услышу привольный молитвенный распев.

Славен будь, Отец над жизнью и смертью,

над всякой тварью земной,

что ползает, бегает и летает.

Да не иссякнет огонь милости твоей,

что приходит к нам с первым вздохом,

чтобы сиять вечно.

В прошлом году я тоже участвовала в поклонении Идолу: повезло перехватить горящий тур на остров. Я насторожилась, даже задержала дыхание: но нет, песен не было слышно… От целого мира, бывшего недавно моим, от людей, от столицы, от родного дома меня отделял теперь незримый, переливчатый, прочный слой стекла.

В бухту возле острова упала тень; я вздрогнула и подняла голову.

Передо мной стояла самая странная девушка из всех, что мне приходилось видеть.

Она с мечтательной истомой смотрела куда-то поверх моей головы и, казалось, дремала с полузакрытыми глазами; на губах её скользила неуловимо-рассеянная улыбка. Мне вспомнилась фреска художника, отлучённого от церкви на заре эпохи Орла, – так называемая «Уна», о которой ходили слухи, один невероятнее другого: будто бы художник изобразил богоматерь, самого себя в женском обличье, известную в то время при дворе убийцу-отравительницу, душу человека после смерти, и даже – самая кощунственная догадка, о которой в те времена старались не говорить вслух: царь-наложницу, избранницу Орла. Поговаривали, что многим прихожанам перед этой фреской становилось дурно, людей посещали видения, мучили обмороки. Я не верила ни в одну из этих сплетен: считала, что экскурсионное бюро всего-навсего организовало таким образом бесплатную рекламу, чтобы продавать билеты бойчее, – однако сейчас, при виде незнакомки, «Уна» не просто вспомнилась, но и многое объясняла.

Хотя бы то, что девушка была едва одета: вдоль тёпло-розового тела струилось прозрачное, как летние облачка, платье, перевитое длинными ожерельями из серебряных монет. Там, внизу, так не принято. Мужчины и женщины держатся довольно скромно, и если объединяются в семьи, то без особого трепета, скорее – как брат и сестра. Истинной любовью у нас считался союз земной женщины и птицы… Девушка стояла, расслабленно уронив руки вдоль тонкого стана, грудь её неслышно вздымалась от тихих вздохов, а лицо, казалось, не выражало ничего: приоткрытые полные губы, безмятежные дуги длинных бровей, чуть трепещущие ресницы… Тёмные, дивной красоты волосы тяжёлым узлом падали на обнажённое плечо, бились по ветру, окутывая фигуру до самых ступней.

Её губы источают нектар надежды,

Её груди белые и полные,

А глаза, подобно вражеским стрелам,

несут в себе яд.

Она юна лицом, но душа её древнее воды и неба, в ней отражённого.

Её танцующие ноги легки, как пыль,

А слова темны, как море.

Я отступила на шаг и спросила:

– Кто ты? – и сама удивилась, как неестественно и грубо, будто чужой, прозвучал мой голос. Девушка не шелохнулась. Я оглянулась по сторонам и заметила в отдалении других таких же: нечеловечески красивых, с обнажёнными руками, открытыми плечами, в прозрачных платьях, в серебряных поясах.

«Храм Горних Жён» – вспомнилось мне, и дальше:

Благословенно будь, Гнездо света –

обитель матерей,

обитель мёртвых и нерождённых,

и тех, что только будут.

Обитель матерей! Неужели слухи о царь-наложницах – правда?

И я теперь одна из них?!

Гнездо представляло собой город, венчавший гору, подобно причудливому головному убору, состоящему из башенок, бассейнов, террас и зубчатых стен. То и дело попадались трапециевидные алтари со стилизованным изображением орла – точь-в-точь такие, как на земле – в кольце ступеней, отполированных девичьими шагами, в тугих объятиях красного плюща.

Обитательницы Гнезда были совершенно избавлены от забот о повседневном существовании, занимавших внизу почти всё время. Пища и питьё – ароматные ягоды и плоды, вина в узких кувшинах – в изобилии появлялись на алтарях сами собой, хотя к ним тут почти не притрагивались. Там же появлялись и деньги – поскольку монеты были никому не нужны, из них делали украшения. Некоторые царь-наложницы ткали серебром в осенённых меланхоличными кипарисами прохладных покоях; из-под их чутких пальцев и выходила та невесомая, будто осенняя паутинка, материя, служившая здесь одеждой. Готовые покрывала, серебряной рекой струящиеся сквозь свет и тень, лежали без присмотра и как будто никому не предназначались.

Поколебавшись, я взяла одно из них, скинула своё кожаное платье, похожее на глухой футляр, завернулась в покрывало – от водопада светлых бликов зарябило в глазах; никто не обратил на меня внимания.

Между собой они, кажется, совсем не разговаривали. Поэтому я постеснялась спрашивать кого-либо о чём-либо. Я решила тщательно наблюдать всё, что здесь происходит. И чаще всего замечала девушек за странным занятием: они брали в руки круглое зеркало, опускали его в бассейн и смотрели на себя сквозь толщу воды – иногда часами.

Я ничего не могла понять, как вдруг однажды, на моих глазах, одна такая девушка исчезла – буквально растворилась в воздухе. Я машинально подошла ближе: ни человека, ни зеркала здесь словно никогда и не было. Над водой метнулась острая тень; я вскинула голову: в молочной белизне неба купались орлы, и ветер донёс до меня железный шелест их грозовых крыл.

Луналикая Небо-Матерь,

Научи меня преклонять колени,

Научи петь любовные песни

И плести сеть из багряных лилий

Во славу моего господина.

Пусть их роса и мои слёзы

Скажут ему: я – твоя.

Ещё царь-наложницы любили петь. Иногда они собирались вместе, не сговариваясь, и пели, как бы даже не замечая друг друга, но голоса звучали слаженно, словно музыка и слова рождались сами по себе. Другие молча подходили послушать, а после, когда таял в воздухе последний вздох, всё так же рассеянно, неспешно удалялись, не выразив ничем ни волнения, ни одобрения, ни недовольства – вообще ничего.

Что исчезает внизу, то является наверху.

Что исчезает вверху, возвращается вниз.

Угадай момент со-творения,

рас-творения,

чтобы владеть главной вещью мира.

Это была сущая правда. Я уже и сама догадалась: всё, принесённое верующими там, внизу, в жертву Царь-Орлу, появлялось здесь, у нас. Но я теперь почти не вспоминала свой дом. Единственное, что я хотела знать: отчего происходят все эти странные появления и исчезновения? Где источник всего этого?

Многие местные песнопения так или иначе посвящались тому, что может родиться от союза с птицей; и, хотя везде упоминался Царь-Орёл, не встречалось ни слова, ни намёка: кто или что он, и как его узнать? Вот что объединяло всех, живущих в этом странном мире на краю неба, девушек: день и ночь они пристально всматривались в себя, вслушивались в окружавшую их тишину, чтобы уловить хоть отсвет, хоть отзвук… Но ни одна не могла похвастаться тем, что знала Царь-Орла, и даже закрадывалась мысль: а существует ли он вовсе?

Некоторые циклы песен мне особенно полюбились. В одном говорилось о Лунной Сиде – полуженщине, полуптице, непобедимой воительнице, рождённой от смешанного союза. Железные перья защищали её грудь подобно кольчуге, а копьё из лунного луча не знало промаха. Ещё была история о том, что однажды родится совершенный человек, безупречный воин, который победит Лунную Сиду в бою и станет властителем над всей землёй.

Но что на самом деле вылуплялось из яиц, мы не знали.

Свет солёных крыл,

Соль на губах,

Свет на сердце.

Встреча с Царь-Орлом –

Тень от земли до неба,

Тень бури.

Незаметно для себя я стала похожа на других девушек: та же отрешённость, то же прозрачное, словно выточенное из слоновой кости, лицо, не молодое и не старое, не весёлое и не грустное. Я так же, как все, привыкла рассеянно подбирать с алтарей спелые плоды, мастерить из монет длинные, звонкие ожерелья, напевать мягкозвучные песни, импровизировать стихи – молитвы и гимны, выдумки о будущей встрече с Орлом – и бессчётно ловить зыбкие блики неба в зеркале сквозь глубину вод.

Наступил день, когда я не увидела своего отражения.

Рдяные сполохи метнулись мимо меня.

Первыми передо мной появились шахматы. Половина клеток у них была белая, половина – красная. Фигуры тоже. Партия была где-то на середине. Я попыталась изучить расстановку фигур и сделала ход. Несколько медленных мгновений – и фигура «противника» двинулась в ответ как бы сама собой: место напротив пустовало.

Алый свет сменился золотым.

Я лежала как бы в бескрайнем железном поле. И вверху простиралось бескрайнее железное небо. Воздух был раскалён добела.

Я поняла, что нахожусь в сердце солнца. Это была пустыня огня. Огненные пламена волновались, как травы. Ветер срывал их и уносил в пылающий зенит.

А потом оттуда, из точки в центре сферы, появились другие точки. Они кружились, опускаясь. И вскоре я разглядела их. Это были птицы с железными перьями.

Туча тьма-орлов приближалась ко мне. Они спустились и стали клевать моё тело. Моя плоть и кровь, мои жилы и кости – всё превратилось в пепел и развеялось в пустоте.

Потом я увидела себя орлицей. Бессмертные крылья несли меня над облаками, над землёй, а внизу, как сны, сменялись картины жизни всего мира, и я проживала их, как свои… Вот меня тащат на аркане, как рабыню, – и неторопливый темнолицый кузнец ставит клеймо мне на плечо; вот я, лоснящийся чиновный горожанин, наблюдаю бой заключённых на тюремном ринге, поедая ледяное мороженое. Потом – луна в сплетении лиан, возня странных низкорослых существ, закапывающих урну с прахом предков у порога глиняной хижины… А вот – лики той же страны задолго до появления человека: извержение вулканов, блеск бешено брызжущей лавы… Над выжженной степью медлительно помавают крыльями бабочки-гиганты, похожие на кружевной зонт… Вот руины древнего капища в джунглях, и я – молодой монах, выковыриваю кривым ножом ослепительные сапфиры из глаз исполинских статуй… Вот я – дочь богатого купца, умирающая на душном ложе от укуса змеи; а здесь я – ребёнок, раздавленный боевым слоном. В какой-то момент картины сложились в одно, и всё это была – я, чувствуя силу веков, стоявших за мной, и тех, что ещё только будут. Я была единая великая душа всего, что есть на земле, и откуда-то из неведомой дали ко мне приближался некто незримый – тот, единственный, для кого я жила.

Царь-Орёл пришёл ко мне во сне.

Вскоре после этого я поняла, что зачала.

Моё будущее дитя говорило со мной без слов. Оно пело мне колыбельные вечной страны. Там, где нет слёз, нет морщин, нет запаха гари и вкуса пыли.

Но, разрешившись от бремени, я почти всё забыла.

Я родила яйцо душной ночью. По саду плыл аромат горных лилий, осенний и тягучий, как похоронная песня. Яйцо было бурым и плотным, шероховатым на ощупь. Приложив ладонь к его влажному боку, я ощутила негромкий пульс. Я не знала, что с этим делать. Но вскоре яйцо исчезло само, растворилось в воздухе.

Когда в следующий раз я взглянула в зеркало через воду, то вернулась вниз, в город.

Впечатления, обретённые там, за облаками, понемногу тускнеют и отмирают. Скоро черты моего лица снова оплывут, глаза утратят былую зоркость. Наверное, я выйду замуж. Я никогда не узнаю, кто или что был мой первенец. Правда ли поётся в преданиях о Царе-Орле? В конце концов, мнение людей не так уж важно.