Часть Пятнадцатая.

Обиталище видоизменившегося, сломленного духа Юми я покидал в мрачном молчании. Вышагивал по твёрдому камню, вспоминая неприятное похлюпывание паутины под подошвами ботинок, и периодически оглядывался по сторонам – просто чтобы убедить себя самого в реальности обступившей со всех сторон действительности, в отсутствии факелов на стенах и любых непонятных звуков, за которыми могло бы прятаться бессвязное бормотание чудовища. Мне требовалось чуть больше уверенности, чтобы не уступить и не выдумать себе новый локальный кошмар – больше доказательств того, что вокруг действительно до сих пор царил мир живых, до краёв наполненный обыденными проблемами, чаяниями и страхами. Холод, несварение, боль и измождение – с этим ещё можно было бороться и побеждать. Но вот древние проклятия и призрачные обитатели поместья… Нет уж, с такими вещами мне не хотелось бы связываться ни сейчас, ни когда-либо после!

Не удержавшись, я снова посмотрел на кисть левой руки – и не смог подавить разочарованный вздох: пальцев, которые я до сих пор чувствовал и которыми, как мне казалось, свободно двигал – всё-таки не было на прежнем месте. Я обманулся, поверив фантомному восприятию. Снова.

Поддавшись жестокой обиде, я несколько раз с силой взмахнул рукою, будто бы намереваясь стряхнуть неприятную иллюзию – но, в итоге, только скривился от боли: кровь прилила к ране, заставив прижжённую багровую корку набухнуть и растрескаться.

Дождь снаружи почти закончился. Или, скорее, готов был взять новый перерыв: на смену ревущим водопадам, низвергающим сверху галлоны воды, пришла лёгкая, едва заметная морось, которая скорее щекотала лицо, чем морозила или увлажняла. Идти против неё и сквозь неё оказалось гораздо проще, нежели бороться с проливным дождём – и я, бодро переставляя ноги, с уверенной быстротой направился обратно в деревню. Левая рука до сих пор подёргивалась – рефлекторное желание стряхнуть с неё отсутствие пальцев и вернуть всё на прежнее русло уже пустило корни глубоко в моём сознании – но я держал эти мышечные спазмы в узде. Отвечал инстинкту острым сосредоточением, в состоянии которого, в общем, и прошёл по коварным областям подтопления. Шагал безбоязненно, набирая полную обувь воды и тины, не отвлекаясь от ноющей боли в руке – и пару раз даже терял почву под ногами, почти по пояс проваливаясь в неглубокие омуты, но, в конце концов, всё-таки добрался до деревни одним измученным комом усталости и целого сонма самых чёрных, самых гнусных мыслей.

Моя злость, моя обида и смертельная горечь множества поганых потерь незамедлительно нашли отзыв в омытых небесной водой улочках мёртвой деревушки, колыхнули её воздух волной нежданного жара. Того самого, что выжигал меня изнутри подступающими горячечными волнами. И ответом на перестук моих зубов стало клацанье множества бесплотных челюстей. Звук шагов моих повторился в шаркающем топоте, наполнившем пустые подворотни.

Мертвецы. Утопленники и нет, бестелесные и каким-то образом проявившиеся в материальном мире – но в равной степени разрываемые нисходящими полосами слабого дождичка – они встречали меня разномастной, нестройной толпой, лишённой лиц и конкретных форм. Восставали из придорожной грязи, где некогда захлёбывались до смерти, покидали свои утлые обвалившиеся внутрь лачуги и медленно выбирались на берег из бурного речного потока. Эти несчастные души были долгое время лишены заслуженного покоя – и теперь, сплавившись в единое ненавидящее сознание всего посёлка, целой деревни, принимали меня как равного. Где-то подвывая от нечеловеческого восторга, где-то – издавая страдальческие вопли, призраки возносились по сторонам от главной дороги рядами пропитанных ненавистью сплошных стен, ощерившихся шестами мотыг, тяпок и топоров.

Здесь остались те, кто не смог вовремя пробиться к особняку на холме. Те, кому не повезло умереть от утопления и в ходе междоусобных распрей – вечные обитатели окружавшей холм Великого Дома теснины. И они… Все они… Не считали меня частью мира живых. Их невидящие взоры проходили сквозь меня, а преисполненные отрешённого восторга вопли постепенно сменялись выкриками мучительной боли.

Для этих проклятых призраков я был скорее мёртв, чем жив. Пусть и ходил пока на своих двоих, подтягивая саднённую ногу. Пусть и шептал себе под нос крепкие ругательства, чтобы унять распространяющееся от кисти левой руки яростное жжение. Нет – было ли то заслугой отвратительного контакта с Юми, моей близости к обмороку или печатью храмовой жрицы, но я уже почти стал частью коллективного бессознательного, составляющего местный Легион – множественное в целом, вобравшее в себя естество заброшенной деревушки.

Но сколько же жизней оказалось загублено из-за единственного решения! Причём неизвестно, на ком вины было больше – на старой хозяйке Дома, или рыбаке, решившемся взорвать дамбу… И сколько имён вычеркнуто из истории навсегда, без малейшего шанса на упоминание. Сколько костей было переломано, а лёгких – опустошено… Взрослые, старики, дети – бешеный водяной вал не пощадил никого, а уцелевших поставил в совершенно невыносимые условия, под давлением коих живые вскоре начинали завидовать мёртвым…

Я находился на дальнем краю купели самой смерти, и с каждым шагом по направлению к знакомому до боли серпантину всё глубже пробирался к её пульсирующему кровавыми вспышками сердцу. Сердцу возникшего наяву ночного кошмара – сумрачного, злого и голодного до чужих страданий. Я слышал его беззвучные удары, исходящий из-под холма громоподобный набат, от грохота которого блуждающие души вокруг меня впадали в лютое, неудержимое исступление.

Впрочем, меня это не слишком волновало. Мысли мои целиком и полностью занимала странная, зудящая догадка: несмотря на кровавую историю деревни, на вину правящего Дома и страшный грех, совершённый человеком в поисках правосудия – главным источником всех страданий, в итоге, всё равно стала самая невинная и беззащитная участница минувших событий. Та, что впервые взвалила на себя бремя ответственности, скрывавшейся за титулом храмовой жрицы – и пронесла его сквозь года из чистой веры в том, что так было нужно. Что так было правильно. И покоилась бы с миром до скончания времён, если бы владычица Дома, старая Нагато Юи, не взяла на себя дерзость противостояния вековой традиции. Сама того не осознавая, она породила, вызвала из безвременья чудовище достаточной силы, чтобы связать через него воедино сущности всех тех, кто встретил смерть после подрыва плотины… И оно… Она, убитая первой храмовая жрица, тоже требовала справедливости. Только по-своему.

И пусть Мэй не имела ничего общего с теми, кто вынес некогда страшный вердикт, пусть Юми и я не имели вообще никакого отношения к заброшенному посёлку и его обитателям – мы все были живы. Первоначально. И… До определённой поры. А значит, заслуживали самого жёсткого воздаяния за такой бессовестный проступок. Как перед принудительным умерщвлением – так и после оного. Потому что цикл должен был продолжаться. Близнецы должны были умирать. А их близким предначертано было страдать. Иначе всё это – все жертвы первой жрицы и все пережитые ею ужасы – оказались бы вынесены зазря. А этого безымянная девочка в теле взрослой женщины простить другим не могла. И её, наверное, можно было понять.

Занятый мыслями о судьбе первой жертвы духа реки, я уверенно достиг вершины холма. Вышел к обнесённому заборчиком бетонному двору, на холодной плите которого совсем недавно оставил безмолвное тело Мэй. И… Оно по-прежнему было там. Лежало, неестественно сложившись вдвое, в самом центре этой серой пустоты, порождая в голове моей самые мучительные воспоминания. То, как уверенно тётя встала на мою защиту, как загородила меня собой от блеклого силуэта, возникшего на пороге особняка. И как улыбнулась в последний раз, кажется, уверенная в том, что смогла уберечь нас обоих от всех возможных ужасов и проклятий, даже чуточку счастливая оттого, что ей было с кем разделить этот триумф. Она не знала, что умрёт. Не понимала…

Наверное, почувствуй Мэй свою ошибку вовремя, она не захотела бы, чтоб последней памятью о ней остались след от лезвия, резко чиркнувшего меня по боку, и полубезумный, смахивающий на пьяный бред монолог перед лицом смертельной пустоты.

И… Что ж, я действительно запомнил её другой. Улыбающейся. Несмотря ни на что…

Я вытер глаза обтянутой грубой тканью костяшкой большого пальца, и, стараясь не смотреть в сторону тётиного тела, поторопился пересечь роковую площадку перед входом в огромный дом.

Призрака, положившего конец жизни Ямато-старшей, поблизости видно не было. Вернее, его присутствие не давало себя ощутить ни мелкой дрожью на границе восприятия, ни подсознательным страхом или пронизывающим насквозь холодом. Нет, судя по всему, первая жрица вновь вернулась к своему внимательному наблюдению из каждой тени – ей ведь недостаточно было просто убивать нас… Она жаждала причинять живущим страдания – и подходила к своей задаче с неподдельным изяществом. Видимо, ей хотелось упиться моим одиночеством, сломить меня – и прикончить уже потом. Позже.

Ну что ж. Мне это было даже на руку.

Слёзы подкатывали всё чаще и агрессивнее. Их уже не получалось запросто смахивать со щёк – и я сдался. Уступил прорвавшимся рыданиям. Закричал, завыл, перебирая подкашивающимися ногами, и именно в таком неприглядном состоянии, спотыкаясь и кусая губы, пробрался в чрево дышащего волнами мелкой мороси особняка.

Все внутренние двери оказались распахнуты настежь, и ветер без малейших затруднений гонял по огромным помещениям россыпи блестящих капель: и без того раздутые от влаги деревянные полы вздыбились сильнее прежнего, а истлевшие подобия ковров на них окончательно превратились в пятна бесцветной жижи.

Владение Дома Нагато ревело во все лады, завывало и свистело, отвечая на шум природы ударами старых ставен и дребезжащей конвульсией оконных рам. Оно ждало меня – и встречало довольным звериным рёвом. Рёвом, исполненным удовлетворения и гнева – пугающим, сердитым, но, одновременно с этим, и воодушевляющим. Ведь за показной яростью, за всеми шумами и скрипами скрывалось что-то ещё. Какая-то опаска. Стремление естества, ощутившего неведомую угрозу, защититься от неё самым грубым, самым примитивным способом.

Устрашением.

Древесный настил под моими ногами истошно заскрипел, заныл, точно расстроившийся контрабас, и пошёл неравномерными волнами. Тут и там доски начинали с влажным хрустом разламываться, обнажая сеть неглубоких провалов и раскрывая чёрное подбрюшье прихожей залы. Опорные балки и укреплявшие их конструкции пока ещё держались, но была в их оглушительном треске какая-то вымученная, тоскливая обречённость, как если бы каждая деталь этого исполинского сооружения давно готова была разломиться в щепы и только дожидалась удачного момента.

Решившись обойти грозящие кривыми боками прогалины вдоль стены, я проделал чуть больше половины пути – и на следующем же шагу здоровая нога моя чуть ли не по колено провалилась под пол: гнилое дерево подалось легче и быстрее, чем зыбь взбитого дождевой колотушкой болотца, и незамедлительно сошлось вновь, подобно паре беззубых, но от этого не менее твёрдых челюстей.

Я вскрикнул от неожиданности и боли: старое дерево без труда пропороло ткань моих штанов и до крови впилось в раскрасневшуюся от напряжения плоть. Рана не была серьёзной – во всяком случае, я на то надеялся – однако вытащить ногу сходу у меня никак не получалось. Кривые, набрякшие от влаги доски чавкали и обсасывали мою ногу, никак не желая выпускать стопу, и играли в свои дурные игры до тех пор, пока я не взялся выламывать их скользкие края теряющими чувствительность пальцами. Грубо говоря, в полторы руки. И… Выходило соответствующе: каким-то образом я умудрился одновременно содрать кожу под толстой перчаткой на правой руке и разбередить рану руки левой. Регулярные попытки задействовать отнятые пальцы взрывались в голове моей крохотными бомбочками гнева, и, дождавшись, когда общее их количество заполонит пламенем не только всю внутренность черепа – но и верхнюю часть тела вообще, я с рёвом проломил расшатанную гнилую доску кулаком и, высвободившись из капкана, в несколько кривых прыжков добрался до противоположного коридора.

Здесь всё было по-прежнему: невыразительные стены, невыразительные дверные блоки и почти полностью разрушившиеся – и тоже весьма невыразительные – конструкции из дерева и бумаги, что отделяли внутренний двор от жилой зоны. Полы по сторонам от меня тоже ходили ходуном, но лопаться пока не пытались. Просто исходили чудовищным скрипом и скрежетом, отдаваясь без остатка своей последней, предсмертной агонии: моё появление на вершине холма ознаменовало не просто финальный аккорд всей этой затянувшейся какофонии хаоса, но и конец целой эпохи, многолетнего застоя, прежде оставлявшего после себя лишь недолгую память о путниках, что пропадали без вести в окрестных лесах и горах. Память, которая, как и звук имён близнецов-жриц, постепенно уходила в пустоту.

И вот я пришёл сюда, бормоча себе под нос заветное слово «Сузуки», и заставил древнее зло в ужасе встать на дыбы, переломить самое себя и поставить на кон физическое воплощение проклятия Дома – только бы замедлить меня, только бы остановить в шаге от избранной цели!.. И… Надо сказать, подобное отношение по-своему воодушевляло. Пьянило. Ведь, значит, я делал что-то, что должен был – и так, как это следовало делать. А остальное – потеря пальцев, крови и здравого смысла – уже не значили ровным счётом ничего.

Был я. И была моя цель – продуваемый всеми ветрами сквозь распахнутые окна и двери внутренний дворик. Мрачный и жуткий, осенённый капельками игривой мороси – и, в то же время, кажущийся невинным светлым пятнышком на фоне тёмной громады особняка. Я помнил его. Помнил не из объективной реальности – нет, в нашем времени двор оставался пустым и жалким – но со страниц чьей-то чужой памяти. Стоило мне закрыть глаза – и на подрагивающих веках незамедлительно отражались события той жуткой ночи, когда девочку в костюме храмовой жрицы беснующаяся толпа подталкивала к извивающемуся на верёвке мешку. Протягивала деревянную палку. Горланила сотней голосов.

Они использовали её. Втянули в свой животный ритуал. А потом, спустя годы, уложили в землю прямо посреди собственного обиталища. Как вечное напоминание о своём грехе и своей – как они могли думать – высшей благости. Тот камень, над которым мне померещился дух в жреческом наряде, был на самом деле памятным надгробием. Булыжником без имени – но с обращением к духу реки. Гнусным плевком в души тех, кому запретили видеть в одной невесте божества пару собственных детей…

Я пересёк коридор по диагонали, огибая вздувшиеся доски, и уже почти добрался до выхода на террасу, когда целый рой небольших раздвижных пластин-дверей вдруг выстроился прямо перед моим лицом: с хрустом собравшись со всего прямоугольного проёма, те, топорщась и почти выдавливаясь из креплений, встали на моём пути непроницаемой, растянувшейся от пола до потолка преградой. Да, по отдельности эти полупустые рамы не казались такой уж надёжной защитой – но, сбитые в кучу, превращались в подобие сплошного трёхслойного щита.

- Напугать не получилось – так ты жульничать решил?! – проорал я полу перед собой, его стыку с дверьми и опасно провисающему потолку одновременно. – Думаешь, этого хватит, а? Думаешь, хватит?! Нет уж! Зови сюда свою жрицу! Пусть явится! Иначе – идите вы оба к чёрту!

Закашлявшись от натуги, я постучал себя ладонью по груди и, вернув себе мельчайшую толику самоконтроля, немедленно пошёл в атаку: покрепче упершись больной ногой, попробовал пнуть слоистое препятствие изо всех сил – и за секунду до того, как стопа моя ударилась о дерево, блок из полудюжины дверей с громоподобным хрустом взорвался внутрь залитого дождём дворика. Шрапнель из мелких щеп ударила в траву, а сразу за ней, вываливаясь из пазов, полетели оставшиеся куски разбитых дверей.

Мне пришлось отшатнуться назад, чтобы сохранить равновесие и не вывалиться вслед за пробитым щитом – но с достигнутым результатом такое неудобство и в сравнение не шло! Это был он! Снова он – мой дух-хранитель!

Я вознамерился сказать что-то бессмысленное – просто чтобы разрядить весь окружающий грохот и шум – но тут имение Нагато с очередным приступом дикого воя подтолкнуло ко мне оставшийся набор дверей – те пластины, что не влезли бы в первую партию. И мой незримый спутник ответил незамедлительно, но на этот раз с куда большей изобретательностью: часть скрипучих рам отлетела по рельсам вправо, к угловому столбу, и разбилась о него в клочья, а оставшиеся, издав жалобный хруст, ввалились в коридор: бестелесная мощь буквально смяла их по центру, обратив некогда прекрасные резные узоры в сплошное месиво из мелких деревянных обломков.

Меня обдало жаром. Я ощутил прикосновение безумия и чуть было не отдался ему целиком, оказался в шаге от того, чтоб последовать за его манящим течением – бурлящим потоком из тех чувств, что клокотали в моей душе и заставляли идти вперёд. Но… Нет… Я не должен был поддаваться. Не должен был.

Мы не были равными. Не были одинаковыми. Тот, кто носил в себе этот вулкан, кто сжёг в его чреве всё, что являл собой – уже допустил одну непростительную ошибку. Как и говорила Юми, судьба, переломив его через колено, запросто превратила хорошего человека в плохого. И я… Мне не следовало уподобляться ему.

Не следовало.

И я сдержал злобу. Сдержал ненависть. Заставил себя забыть о боли в изувеченной ладони, о разбитом колене и всех тех ссадинах, что получил в злосчастной деревне – и просто вышел в ночь. На растерзание дождю, в потеху далёким небесам… И к ужасу всего бесчисленного сонма душ, желаний и замыслов, что составлял естество того самого духа реки: с первым шагом моим на траву дворика особняк Дома Нагато буквально встал на дыбы, содрогнулся до основания и издал пронзительное крещендо из тресков и скрипов, от звука которых, казалось, сами горы вокруг нас должны были обратиться в прах!

А потом на холм обрушилась тишина. Низвергнувшись погребальным саваном, опустившись занавесом подошедшей к концу постановки – она даже заставила меня осечься, замедлить шаг. Двухэтажное имение со всеми его балками, брёвнами и досками – разом затихло. Замерло без движения. И я почти кожей почувствовал, как растворяется в воздухе побитая дождём мощь единой во множестве чужой воли. Мгновение спустя звуки вернулись в заброшенный дом – но это был уже совсем иной перестук и скрипы совершенно иного порядка: по коридорам и комнатам просто гулял шаловливый ветер, и его касания заставляли особняк звучать пусть неказистой, но вполне знакомой, понятной музыкой.

Неужто… я победил?..

Такая мысль вызвала у меня странную оторопь: я слишком привык бояться, уступать и бегать от опасностей, чтобы сходу поверить в малейший успех… И… Видимо, был всё-таки прав…

Над торчащим из земли надгробным камнем меня ожидал силуэт храмовой жрицы. Поначалу казавшийся почти незаметным, невысоким – он словно бы занял собой весь дальний угол двора при следующем же росчерке молнии… И, стоило только обратить к нему взор, посмотреть снизу-вверх, как колени мои сразу же налились свинцовой тяжестью, а сухость во рту превратилась в острейшую резь. Я попытался сглотнуть – но не смог, и чуть не подавился пустотой в собственном горле.

Как же так… Я ведь уже почти смог… Почти дошёл… Оставалось пройти всего несколько метров, и… тут такое! Такое!.. От обиды и разочарования мне захотелось рухнуть наземь в слезах – пусть даже это грозило бы моментальной смертью и вечным проклятием. Просто… так было нельзя! Нечестно! Всё было зря! От начала и до конца – всё! Впустую!

- Ну что ж ты, – надтреснутым, незнакомым голосом я обратился к своему невидимому спутнику. – Давай… Вперёд… Убери её. Прогони!.. Прочь!

Последнее слово я выкрикнул во всю мощь истерзанных лёгких и разрываемого сухостью горла. Вернее… Мне показалось, что я выкрикнул его – хотя на самом деле смог выдавить из себя только сиплый писк без осмысленной формы и какого-либо содержания.

Я был слишком слаб. Разбит. И потерян. А жрица всё буравила меня взглядом исподлобья… Такая хрупкая и маленькая – ростом чуть ниже меня, сутулая и с неестественно тонкими плечами – она, тем не менее, казалась куда больше, выше и страшнее, чем когда-либо. Её облик сейчас отражал не просто тяжесть векового проклятия – но слитую, выкованную в горниле горечи монолитную обиду десятков и сотен местных родов, пресёкшихся поколений и безутешных пращуров.

Она ведь имела полное право быть разъярённой, желать кому-то смерти и питать ненависть к тем, кто посмел ходить под небесами, дышать свежим воздухом и подставлять ладони нежным касаниям солнечных лучей в то время, как её иссохшее тело и беспокойный дух, лишённые права на посмертие и перерождение, несли безвременный дозор на границе нескольких повязанных кровью эпох.

И… Вновь я с щемящей пустотой в сердце осознал, что виноватых в произошедшем с Мэй толком не было… Просто обстоятельства сложились именно так. Кошмар… просто случился.

Кулаки мои разжались. Пульсирующий ужас начал помаленьку отступать – и я, впервые, наверное, за всё время, проведённое в деревне, посмотрел на храмовую жрицу без отвращения и ужаса. С сожалением. Как на равную себе. И, к собственному удивлению, не обнаружил за надгробием прежней исполинской тени, сотканной из противоестественно белой черноты – и не встретил взгляда впалых глаз цвета тусклого обсидиана. Тот был устремлён вниз, но под странным углом – как если бы хозяйка могилы во внутреннем дворике следила за чем-то, что находилось намного ниже фундамента поместья, в сердцевине занятого Домом Нагато холма.

Я невольно проследил за этим бессмысленным взором до самой травы. Потом обратно – и снова посмотрел вниз. Со скрипом и скрежетом шестерни в моей голове начали выдавать искорки призрачных догадок – но последних оказалось слишком мало, чтобы прийти к какому-то конкретному заключению. Я понял только, что девушка чего-то ждала – причём оттуда, из глубины земли… И это «что-то» не имело никакого отношения к захороненным тут останкам. 

Но что тогда?.. И как?..

У меня не оказалось возможности углубиться в размышления: какая-то абстрактная, бесплотная сила, схожая со стальной решимостью, несоизмеримо превосходящей мою, начала подталкивать меня в спину с непрерывным, усиливающимся ритмом. Приливные волны чьей-то чужой уверенности сдвинули меня с места, заставили переступить с ноги на ногу и сместиться на несколько сантиметров вперёд. Потом ещё на полметра. Сделать шаг – и оказаться уже по ту сторону дворика. В той его части, что находилась сейчас в безраздельном властвовании духа неупокоенной жрицы.

Конечно же, я попробовал сопротивляться. Пытался удержаться на месте – но это было всё равно что идти против медленно надвигающейся каменной стены: ведь вся та впечатляющая мощь, что раньше высаживала из проёмов двери и выламывала стены – теперь была обращена против меня. И со зверской непреклонностью продолжала своё движение вперёд.

- Нет, – просипел я, заходясь кашлем. – Нет, не надо!.. Я не… не хочу!

Но звуков здесь толком не существовало: я понимал, что язык мой находился в движении, что с кончика его должны были срываться звуки, формирующие слова – но тишина сакрального места оставалась нерушимой.

Теряя силы от страха, я сполз на землю и попробовал упереться в неё ногами – но та же непреклонная, заёмная уверенность снова выпрямила меня и подтолкнула ближе к монолиту. Да так, что я, не удержавшись, подрубленным древом развалился на земле прямо перед ним.

Кажется, я кричал. Без звука сложно было судить наверняка…

Не закрывая рта, я оттолкнулся от мокрой травы ладонями и приподнялся на одном колене, встретив прямой, неприкрытый взгляд храмовой жрицы. И только тогда, с невероятным опозданием и оглушающей внезапностью я понял, какой силы хлад источала её полупрозрачная бесцветная фигурка! Я моментально продрог до костей даже в объятиях тёплой кожаной куртки – а за выходящими из моего рта облачками пара уже нельзя было различить сам призрачный силуэт.

А мёртвая девушка всё стояла на своём прежнем месте и смотрела перед собой. Вовсе не на меня, нет – её взгляд был неизменно прикован к конкретному участку дворика за моей спиной и, похоже, не сдвинулся с тех пор ни на йоту.

Она следила за чем-то, эта жрица… Следила в явственном предвкушении. Её лицо больше не выражало прежнего страдания и не походило на фарфоровую маску средневекового японского демона – скорее даже наоборот, набиралось необъяснимой женственности и красоты.

Первая невеста духа реки никогда не была особенно привлекательной. Её лицо – даже за вычетом всех уродующих деталей – можно было назвать не более чем… обычным. Но теперь… Теперь я смотрел на него – и не мог отвести взгляд, одновременно любуясь подчёркнуто изящными линиями остренького подбородка, заглядываясь на тонкие линии бровей и пытаясь вспомнить, где я мог видеть точно такой же миленький аккуратный носик…

О нет… Нет! Воспоминание подействовало на меня, как выстрел из ружья в упор – и образ жрицы сразу перестал казаться мне таким уж интересным. Потому что маска на черепе давно убитой покойницы начинала приобретать очертания моих двоюродных сестёр! Это было лицо Акеми – или Акиры, без разницы – только чуть изменённое, более взрослое и прямое.

В ту же секунду я понял всё окончательно. Выловил из собственной памяти все отрывочные клочки информации, на которые прежде не обращал внимания, и слепил из них самый страшный из возможных ответ на вопрос, который так и не успел пока прозвучать.

Особняк Нагато затих не просто так. И жрица заняла своё место у надгробия по конкретной, напрашивавшейся давным-давно причине: ритуал чествования новой избранницы духа реки начался! Впервые за долгие десятилетия его выстроенные на крови механизмы пришли в движение, и теперь где-то внизу, подо мной, под самим имением и громадой холма, безымянный посёлок стремился упокоить сам себя, положить конец агонии первой жрицы ценою чужой жизни… Подарить проклятию правосудие, возместив одну пару несостоявшихся «невест» – дочерей Дома Нагато – другой, близнецами Ямато, о которых я уж почти успел позабыть.

Мне стало стыдно перед Мэй. И перед самим собой. Ведь, что ранило сильнее всего, я не мог даже приблизительно угадать момент, после которого весь мой интерес в этой деревне ограничился одним только выживанием, стремлением сблизиться с Юми и – впоследствии – просто угомонить кровожадных духов и выкроить себе хотя бы ещё немного времени. Чтобы дотянуть до утра и спастись.

Иногда часть сознания, отвечающая за наши приоритеты – это та ещё лживая сволочь, которая готова раздувать до космической значимости пустяшные безделицы и сжимать до размеров точки то, за что другой человек без сомнения отдал бы жизнь. И вот теперь, словно бы опомнившись, глубоко дремавшее внутри меня чувство ответственности взялось расправлять крылья и сердито оттеснять до сих пор навязчиво подталкивавшую вперёд манию моего призрачного союзника.

Я отмахнулся от устремляющей меня вперёд заимствованной смелости и, тяжело ступая по мокрой земле, доплёлся до стоячего камня сам. Встал прямо перед ним, напротив жрицы, не в силах выпустить из вида её медленно преображавшееся лицо. Теперь его сходство с личиком моих сестричек можно было разглядеть невооружённым взглядом – отчего пробиравшая меня дрожь как будто бы становилась ещё сильнее.

Теперь – как никогда прежде! – на счету была каждая секунда!

Заставив себя, принудив опустить взгляд к обнявшей памятный камень заросшей почве, я припал на одно колено и запустил пальцы в разбухший от влаги дёрн. Тот отозвался довольным чавканьем – и, охотно поддавшись малейшему усилию, оставил после себя небольшую чёрную ямку. Полость, в которую немедленно набралась лужица из дождевой воды. Стараясь не обращать на неё внимания, я принялся копать дальше – всё быстрее и сильнее, насколько это позволяла единственная неповреждённая рука – но все мои усилия, даже самые дерзкие, в итоге приносили только огорчение: измученная ливнем земля парка затягивала свои раны тем быстрее, чем глубже и упрямее я копал – а собиравшаяся в яме грязная жижа вскоре насквозь пропитала мою перчатку и взялась доставлять настоящие неудобства.

В таком темпе я не справился бы и до рассвета… 

Я выпрямился, чтобы перевести дух. Снова посмотрел на жрицу – её губы уже не казались нарисованной поверх фарфора белой полоской, а уголки их явно чуть сдвинулись вверх – и, сглотнув, произнёс в безрадостной тишине слова короткой просьбы. Нет, слов там не было – только распахивавшийся беззвучно рот – однако и этого оказалось достаточно: мой призыв не остался незамеченным. После всех тщетных уговоров, после ругани вслух и ругани мысленной – мой незримый покровитель всё-таки решил ответить на зов и поддержать меня именно тогда, когда это было необходимо!

По рукам моим пробежало незнакомое внутреннее тепло. Они как будто бы стали сильнее и больше – куда больше, чем я мог даже предположить! И, стоило только поднести ладонь к развороченной земле, как та начала двигаться сама собой, на расстоянии десятка сантиметров от моих пальцев! И минимальных усилий оказалось достаточно, чтобы вычерпнуть не просто горсть – но целый её пласт!.. Я загребал весомые кучи травы и грязи, расшвыривая их по сторонам, точно бумажные обрезки конфетти, копал с ожесточённым фанатизмом, не давая пощады руке. А потом, опомнившись, задействовал ещё и вторую ладонь: огромная призрачная «рукавица», в отличие от меня, обладала всеми пятью пальцами и не испытывала физической боли, так что орудовать ей вышло совсем просто. Как если бы моя изувеченная кисть по-прежнему имела первоначальный вид…

Жестокая обида как будто бы придала мне ещё больше сил – и на месте небольшой лунки не более чем минуту спустя образовалась настоящая яма, распахнутый, до краёв заполненный чернотой зев на поблёскивающем полотне примятой травы. Теперь-то я мог раздирать его края быстрее, чем в булькающую купель успевала набиваться дождевая вода – и одно только это восприятие собственной силы заставляло меня работать ещё усерднее! Я даже запыхался, несмотря на источаемую призраком стужу, но утирать пот и капли мороси со лба было некогда: каждое движение, каждое сокращение мускулов моих было направлено на то, чтобы достать из тела холма кусочки его гнусной вековой тайны!

Задыхаясь от усталости, я посмотрел исподлобья на образ храмовой жрицы. Хотел усмехнуться ему – да, подаренная исполинскими руками сила придавала мне неуместной уверенности – но так и не смог: уголки губ моих провалились вниз под весом вышедшей из-под контроля нижней челюсти. Мёртвая невеста духа реки даже не шевельнулась, её размытое, кажущееся зыбким миражом тело не сдвинулось ни на миллиметр – но пара чёрных угольков-глаз больше не устремляла взор к центру внутреннего двора, о нет! Жрица смотрела на меня в упор, сверху вниз, и на лице её – застрявшем в переходной фазе от подростка к взрослой девушке – начала постепенно проявляться гримаса презрительного отторжения!

Худое плечо жестокого духа тряхнуло так, словно в него попал заряд охотничьей дроби. И по инерции, последовав за этим несдержанным движением корпуса, тощая рука призрака дёрнулась в мою сторону: прочертив бесконтрольную дугу кверху, она скользнула на расстоянии ногтя от моей щеки – а затем, достигнув высшей точки своего движения, начала медленно заваливаться вниз. Только на этот раз – с пронзительным, целенаправленным стремлением достичь моего тела: как это уже бывало прежде, блеклый призрак исказился в пропорциях, и вытянутая конечность его, как мне показалось, смогла бы без труда прочертить всю территорию двора по диагонали!

Белесая гильотина начала свой медленный – растянувшийся для меня на долгие, готовые потягаться по продолжительности с десятилетиями доли секунды – спуск сквозь тягучее, похожее на кисель время и обретший дополнительную плотность морозный воздух.

Я испугался. Попытался заслониться от смертоносного касания левой рукой – и почти тут же почувствовал под пальцами правой странный, шероховатый материал, не похожий ни на размягчённую почву, ни на случайный булыжник, ни на корень близлежащего дерева… Мне стоило только дотронуться до него, слегка задеть, вскользь, и само восприятие жизни, неба и воздуха вдруг резко изменилось: ветер снова шумел над моей головой, трава распространяла окрест нежные нашёптывания, а в пустых комнатах особняка гремели в своих пазах паруса из дверей и окон. И жрица. Невесты речного духа больше не было. Тонкая фигурка, ещё миг назад занимавшая собой всё сущее – растворилась в воздухе прежде, чем я успел разгадать её пропажу!.. А вместе с ней ушло и то воодушевляющее устремление, за которым мне чудились нотки безумия жаждавшего отмщения рыбака.

Неужели?.. Я… опоздал?.. Или нет?

Овладевшая мною растерянность обескураживала. Лишала сил… И я, не понимая, что вообще произошло, глупо воззрился на раскопанную дыру в земле. Теперь та казалась мне неправдоподобно глубокой и тёмной – слишком уж большой для результата простого, грубого труда без использования самой утлой лопатки или кирки.

И только потом я всё-таки понял. Понял, что не опоздал. Что жрица не просто так рассеялась в воздухе – она сбежала от меня! Скрылась, стоило только дотронуться до её истлевших останков! А мне попались именно они – теперь в этом не могло быть ни малейшего сомнения!

Ну почему же, почему я был таким дураком!

Рука моя быстро ухнула за край вырытой дыры и, спустя секунду, с негромким шлепком погрузилась в образовавшийся там прудик. Долго искать не пришлось: обнажённые неловким движением кости оказались именно там, где я надеялся на них наткнуться – как если бы сами стремились быть обнаруженными. Наивно было предполагать, что владыки первого правящего Дома одобрили бы погребение храмовой жрицы на глубине всего около метра, и из двух вариантов – геологических процессов и прошедшей сквозь века потребности заключённого в костях духа быть спасённым – я без малейшего промедления склонился ко второму!

Чтобы извлечь ухваченный кусок скелета мне пришлось здорово постараться: всё-таки сырая земля и растущая масса дождевой воды над ней прикладывали куда больше бессознательных усилий для того, чтоб удержать мою неприятную добычу, чем сам скелет – к попыткам выбраться на волю! И всё-таки – попыхтев и поскрипев зубами – я добился своего! Выдернул из разорённой могилы что-то, что походило на чуть искривлённую неоднородную палку, чуть приплюснутую с обеих сторон. Кажется, это был кусок руки… Плечевая кость?.. Я не мог сказать с уверенностью – и не собирался выяснять!

Сузуки, так? Я ведь не путал? Сузуки?

Предчувствуя неудачу, я, тем не менее, поднёс оторванное от корпуса плечо покойницы к губам и тихонько прошептал имя самой первой жертвы зловещего ритуала. Потом повторил его, уже на ходу, покидая дворик особняка. Произнёс это намертво выжженное в памяти «Сузуки» несколько раз, подбирая случайные интонации и меняя громкость голоса – но без какого-либо эффекта. Мне просто доставляло радость снова слышать себя, чувствовать, как сухость в горле влияет на мой тон, каким низким першением наделяет каждый звук – и как нелепо вибрируют они в игривых потоках воздуха.

Я чувствовал себя победителем – преждевременно, да, но с удовольствием. Вспоминал, как испарилась в воздухе обладательница того самого имени, что до сих пор звучало из моих уст – и видел за этим её исчезновением очаровательную слабость: она ведь могла убить меня на месте, не дав даже пикнуть, но всё равно предпочла скрыться с глаз. Вернулась в свою обитель теней и теперь торчала там, боясь показаться предо мной! Одна мысль о таком стечении обстоятельств вызывала у меня эйфорию!

Если только… У исчезновения жрицы не было какой-то иной причины. Связанной с проводимым где-то внизу ритуалом…

Улыбка сползла с моих губ. И ноги зашевелились немножечко быстрее.

Старый дом молчал и казался мёртвым. Его полы, стены и потолки – даже те, что были разорваны в клочья недавним приступом несдержанного безумства – находились в полнейшем покое и не могли представлять угрозы. Они просто… были. И всё. Но проклятие не было снято – уж наверняка – а значит, всё самое страшное, бешеное и кровожадное, что только могло составлять сборную «душу» деревенской крепости Дома Нагато, теперь находилось где-то ещё. Переместилось туда.

И я даже начал понимать – куда именно. Восстановил по крупицам все намёки и подсказки, что встречал на своём пути, собрал их в кучу и начал медленно выкладывать полотно мозаики с ответами. Колодец. И ощущение спуска в его глубокую шахту, от которого я не мог отвязаться во время исследования бесконечных коридоров особняка. Эхо. Наползающая со всех сторон тишина. Затрудняющееся, тухнущее дыхание. И, наконец, упомянутые в записи журналистки песнопения, возносящиеся из-под земли и распространяющиеся окрест отравленными, ползучими волнами.

Колодец. Я проходил мимо него несколько раз, но перестал замечать уже после первого же случайного взгляда. А зря: каменное кольцо, в которое упиралась бетонная площадка перед имением благородных семей поселения, определённо заслуживало самого пристального внимания! Ведь кто в здравом уме стал бы разбивать колодец на вершине огромного холма?.. Чего ради?! Ах если бы я только заглянул в него раньше, если бы додумался сдвинуть его деревянную крышку!..

Я заспешил. Вложил в рывок слишком много усилий, так что к колодцу подошёл уже запыхавшимся и здорово вымотанным: силы мои находились на пределе, и последние их резервы оказались израсходованы на поиск заветных костей. Каждый шаг, каждый вздох теперь требовал от меня максимального сосредоточения – иначе всё начинало тут же идти вразнос: ноги заплетались и путались одна в другой, а муть перед глазами застилала всё нервирующей шторой. Я даже попробовал отмахнуться от неё – повёл рукой перед лицом, точно последний пьяница – но быстро разочаровался в своей затее. Понял, что от этого слепящего одиночества нельзя было отделаться просто так, но, наверное, так оно было даже лучше: у меня не осталось ни шанса разглядеть тело Мэй во мраке ночи – хотя, стоило хотя бы подумать об этом, и к прежней размытости добавилась ещё и резь от проступивших слёз.

Шмыгая и давясь рыданьями, не различая ничего перед собой, я влетел в борт колодца по случайности, на всём ходу пнув его выброшенной для шага ногой.

Выходит, я… добрался. Всё-таки дошёл. Нащупал крышку на уровне своего живота – тронутый тлением и разбухший от воды деревянный блин толщиной с два моих пальца – и налёг на неё всем весом, ожидая самого решительного сопротивления. Я предполагал, что деревня подкинет мне очередной сюрприз – например, продемонстрирует десяток толстенных болтов, крепящих моё новое препятствие к камню колодца – но тут уж реальности удалось удивить меня и без чьей-либо бестелесной помощи: крышка подалась с удивительной лёгкостью, не просто соскользнув вбок, но почти рассыпавшись на части прямо под моими ладонями! Составляющие её доски при малейшем движении начали расслаиваться и распадаться, оглашая пространство перед особняком одновременно звонким дребезжащим стуком дерева о бетон и глухим, удаляющимся по внутренностям колодца грохотом ниспадающих обломков.

Зрение моё начало проясняться – видимо, помогла крохотная искорка радости от непредвиденного успеха – и я, поставив правую ладонь козырьком над глазами, чтоб защититься от дождя, окинул двор за собой одним продолжительным взглядом. Теперь его нелепая пустынность и продолжительность уже не вызывали никаких вопросов: это был заключительный рубеж древних ритуалистов, последняя тропа в преддверии чего-то большего, какой-то заключительной цели! Проходя здесь пышными процессиями, минуя роскошные стойки с букетами и венки из папье-маше они, видимо, в конце концов укрепляли ложе с новой невестой духа реки на деревянном плече, о существовании которого теперь напоминал только объятый обломком гнилого дерева кривой железный штырь сбоку, и опускали жертву в чёрную бездну своего языческого капища. Храма той же природы, что устроил в громаде скалы старый монах – но совершенно иного, противоположного назначения: здесь, внутри холма, имена переставали звучать навсегда! Именно в его чертогах, как подсказывала мне искажённая память десятка прочитанных жизней, проводились все жертвоприношения и кровавые пиршества, последовавшие за избранием самой первой жрицы – там, в глубине мрачного холма, в недоступном для простых смертных месте!

Я выругался в голос: всё это время разгадка была под самым нашим носом, но мы смотрели куда угодно, только не в нужном направлении! Тратили время на поиски в заброшенной деревне, изучали пропитанные кровью комнаты, не понимая, что каждая выброшенная зря секунда лишь усугубляла наше положение… Нет, вернее – не допуская до себя даже мысли о том, как сильно могло навредить промедление!

И теперь мне оставалось только сделать последний шаг. Последовать «тропой духов» в их святую святых. Обитель речного божества. Но… долгих несколько минут я просто не мог решиться. Не находил в себе воли. Энтузиазм от победы в столкновении с крышкой колодца мгновенно угас, и теперь я, мокрый и чуть живой от слабости, стоял перед голодной, дышащей холодом дырой в земле. Дырой неопределённой глубины и неясного окончания, на дне которой, ко всему прочему, меня теперь ждали колья множества деревянных обломков!

Несколько раз я подходил к самому борту колодца и заглядывал в чернеющую пропасть, схваченную по сторонам его каменными объятиями, но так и не смог даже перевеситься через стенку из обшарпанных серых камней – не говоря уж о том, чтоб закинуть на неё ногу или броситься вперёд. Я слишком боялся высоты, темноты и травм, чтобы довериться этой бесконечной трубе! И, обходя её кругами, придумал, наверное, все возможные оправдания для собственной нерешительности... Потом, избрав очередной повод для промедления, ценой немалых усилий расшатал один из булыжников, венчающих бока старого колодца, и, скользя подошвами ботинок по блестящему от дождя бетону, столкнул его вниз. Потом нагнулся следом так, как только позволило ноющее тело – и, разрываясь меж радостью и обезоруживающим страхом, услышал со дна колодца шумный всплеск: камень рухнул в воду и ушёл на глубину. А значит, я запросто мог выжить при падении… Мог. А значит… Должен был…

Но прежде… прежде всего следовало убедиться в том, что крышка моей лампы достаточно плотно примыкает к поверхности, а свечи хватит ещё на час-другой… Нет. Часа было недостаточно. Следовало заменить единственный источник света прямо сейчас! Пока не стало слишком поздно!

Как же всё это было глупо… Как жалко!

Я ведь уже преодолевал свои страхи. Побеждал слабости. Превосходил собственные ожидания. И теперь… Мне просто следовало повторить единожды пройденные шаги. Представить, что передо мной раскрывался зев той пещеры, которую избрало своим новым домом искажённое подобие прошлой Юми. И что я вхожу снова в ту темноту, трясясь от ужаса, но всё-таки осознавая важность избранной миссии.

Вот. Так было лучше. Гораздо лучше!

Прикрыв веки и восстановив дыхание – что, впрочем, никоим образом не помогло мне успокоиться и обрести хоть какое-то подобие уверенности – я сделал упор на здоровую ногу и в два решительных приёма забрался на борт колодца. Тот оказался несколько шире, чем мне представлялось до этого, оставив ещё одну секунду для сомнений – а потом пустота забрала меня всего и сразу, схватила своей невидимой рукой и потащила вниз так быстро, что засвистело в ушах! Ночь, дождь и громада имения Нагато остались где-то наверху, потерялись, бесследно пропали в безвременье, а на пути моём возникли бесчисленные крюки из рубцеватых корней, колючих плющей и хрупких деталей изжившей себя подъёмной конструкции. К добру или к худу, но кричать я не мог – воздух просто уходил из моих лёгких так быстро, что звуки не успевали за него уцепиться – и оттого проделал свой путь в болезненной тишине, разбавляемой только хрустом, скрипом и скрежетом: я ударялся о сухие стенки трубы, пробивал собой одинокие дощечки, сдирал пальцы в кровь в бессознательных поисках уступа, за который мог бы зацепиться – но даже при этом оказался внизу прежде, чем смог испытать все сопутствующие ощущения в полной мере. А потом с громогласным шумом ударился о застоявшуюся воду подземного водоёма – и тут мне стало не до прежних впечатлений: плотная вонючая жижа, поглотившая меня с азартом голодного зверя, тут же полезла в рот и в нос, добавила веса обуви и превратила свободное пространство под моей курткой в сплошное месиво из какой-то мерзкой зелени и взбаламученного ила.

Шевеля вразнобой руками и ногами, то поднимаясь к поверхности тягучего пруда, то возвращаясь к его тошнотворно мягкому, бесформенному дну, я напрочь забыл о том, что умею плавать – и потому просто барахтался, пока не почувствовал под собой подобие верной опоры. В тот момент я как будто бы даже вспомнил значение слова «счастье»… Ненадолго, нет. Но всё же.

Отталкиваясь от дна – ставшего вдруг уж слишком твёрдым и рельефным – повреждённой ногой, я длинными подводными прыжками добрался до мелководья и, сдерживая рвотные позывы, выполз на сушу. Только оглядеться не успел: меня стошнило немедленно и крайне жестоко, а от мыслей о том, какая именно дрянь могла сейчас забивать мой желудок – спазмы становились только беспощаднее.

Радовало только то, что лампа пережила падение лучше меня: новая свеча в её стеклянной колбе горела ровно и сильно, то ли обходясь без кислорода, то ли работая на каком-то собственном загадочном ресурсе.

В сотый, тысячный раз утерев рот тыльной стороной ладони, я, пропахший подземной слизью и хлюпающий при малейшем движении, неловко отполз от воды и замотал по сторонам едва держащейся ровно головой… Но так и не смог ничего разглядеть за куполом дрожащего света. Понял только, что каверна под особняком превосходила размерами храм чёрной колонны как минимум в сотню раз: по сторонам от меня, над головой, прямо и позади – покуда хватало слуха и восприятия – находилось пустое пространство. Что-то, что состояло из незнакомых звуков, движений воздуха и удушающей сухости. Последняя оседала на языке и горле слоем песчаной пыли, безмерно усугубляющей и без того уничтожавшую само желанье жить жажду.

Но… как же так?.. Я ведь не мог ошибиться. Не мог очутиться в пустой пещере на дне колодца без шанса на спасение! Ведь именно в её направлении смотрела мёртвая жрица – и с торжественными процессиями я попал в точку! Или… Нет?..

Я провёл ладонью по лицу – вскользь заметив, что перчатка сползла с неё ещё во время барахтанья в застойной воде – и несколько раз просто обернулся вокруг своей оси, надеясь, что очередная смена точки обзора всё-таки раскроет моему взору какие-то новые детали. Безрезультатно.

- Акеми! – возглас прокатился по моей глотке обжигающим потоком боли. – Акира! Вы здесь?!

Последний вопрос я тянул так долго, как только смог – что, в общем, оказалось задачей неимоверной трудности – и, стоило только последнему отзвуку гулкого, дразнящего эха истаять где-то под потолком тёмной пещеры, как вместе со звенящей тишиной на плечи мои рухнула непонятная тяжесть – ядовитое смешение чужих горя и злости, подминающих под себя с силой мощного пресса. Они проникали сквозь плотную кожу куртки и пронзали меня насквозь, обжигая позвоночник изнутри, распространяя неприятное жжение по коленям и опаляя замёрзшие стопы. Это колючее, тревожное чувство постепенно растекалось по всем моим артериям и венам, игнорируя любые попытки передавить плоть на его пути, и в конце концов перестало быть просто частью моего тела: устремляясь от одной травинки к другой, оплетая мелкие камушки под ногами и скрываясь за ширмой черноты, оно вскоре заполонило собой всё доступное пространство.

И тогда уже знакомый мне механизм, наконец, пришёл в движение.

И тогда мир изменился.

Как по команде каверна заполнилась ярчайшим, палящим светом: жаровни по её периметру затрещали, пожирая сухие ветви, и закоптили злым чёрным дымом, вытаскивая из мрака внутренности огромного каменного купола и швыряя их прямо к моим ногам во всём его зловещем великолепии! Только огонь этот не разгорелся сиюминутно – нет, он расходился, набирал силу довольно давно, поднимаясь всё выше, становясь сильнее… Но не там, где секунду назад стоял я. В другом времени. В другом пространстве. В другом месте.

Потоки событий, мыслей и чувств сошлись вокруг меня, столкнулись ревущими волнами, создавая сопряжение настоящего, прошлого и забытого как отдельную, новую грань сущего – грань, на которой я занял своё шаткое, неуверенное положение.

И… Впервые за последние сутки, наверное, в голове моей появилась одна напрашивавшаяся изначально мысль – вопрос, который незамедлительно ответил на себя сам. Прямо здесь. Передо мной.

Скелеты. Мёртвые тела. Останки жителей деревни, погибших десятилетия назад – мы с Мэй ведь ни разу не встретили их во время своих поисков, и, даже разгадав весь трагизм захлестнувших событий – сквозь пальцы смотрели на пустоту залитых кровью палат особняка и тесных деревенских домиков. А ведь такое количество трупов не могло раствориться в воздухе. Не могло исчезнуть.

Они все покоились тут, вдоль стен громадной пещеры – горы и горы костей самого разного размера, где-то сцепившиеся в один бесформенный кусок на манер кошмарных сталагмитов, а где-то – до сих пор сохраняя свои первоначальные черты и формы. Обтянутые рваными тряпками и совершенно обнажённые, разбитые и цельные – скелеты окружали центральную область залы со всех сторон, оставляя свободным единственный небольшой участок земли в самом её центре. Ровный, выложенный изысканно обточенным камнем пятачок, над которым сходились в бесконечном сражении ветви трёх исполинских деревьев, невесть как разросшихся в этом бессолнечном царстве забвения: бледные, лишённые даже намёка на листву, эти изломанные гиганты торчали прямо из останков и казались единственным образом в целой пещере, способным существовать одновременно во всех её проявлениях. В прошлом не существовало мёртвых тел, а в настоящем – чадящих жаровен, однако деревья… Деревья прошли сквозь года почти без изменений, и при каждом взгляде на них я укреплялся в мысли, что испытывал на себе неявное, но от этого не менее беспокоящее ответное внимание.

Не в силах издать ни звука, я растерянно озирался по сторонам, переводя взор от деревянных помостов с полными огня железными чашами до зарослей витых белых канатов, опоясывающих стволы деревьев, и обратно. Вглядывался в куски человеческих скелетов у самых своих ног, и, обернувшись, обнаружил, что встретившее меня мелководье почти полностью состояло из них – похрустывающих, трескающихся при каждом моём неловком движении костяков. Но ладно бы только хруст – я готов был поклясться, что сваленные кучами останки издавали ещё какой-то слабо различимый звук: тихонько вибрируя, они оглашали подземное капище слитным гулом, похожим на шум ветра в пустых глазницах – шум музыкальный, имевший больше сходства с заунывным пением целого хора голосов, чем с банальной выходкой природы.

Я поёжился и отступил от колышущейся глади пруда. Под стопой моего хлюпающего ботинка с треском переломилось чьё-то тонкое ребро, и мне пришлось шагнуть снова. На этот раз с оглядкой – так чтобы, ступить на один из серых булыжников, некогда обозначавших направление ритуальной тропы. Именно так, глядя преимущественно под ноги, я продвигался к центру огромной пещеры, и, чем дальше уносили меня ноги от пахнущего тухлятиной водоёма – тем шире раскрывали свои объятия дебри искорёженного и корёжащего в ответ безумия: каверна по мере погружения в пучину неопределённого «настоящего» обрастала всё новыми красками и деталями, производя всё более странное впечатление и заставляя целый сонм дурных предчувствий загалдеть в моей голове у самого затылка.

Белые канаты, до того стягивавшие только стволы кривых деревьев, теперь распространялись уже по всему периметру помещения: растекаясь, сходясь и теряясь под потолком, они образовывали подобие массивного плетёного кокона, увешанного тут и там белыми конвертами священных печатей. Свободным от серебряных нитей этой паутины теперь оставался единственный небольшой сектор – тот путь, по которому я двигался к центру храма.

Образ каверны перед моими глазами искажался с каждым новым пройденным метром, и, обретая всё большее количество непривычных деталей, вскоре начал производить поистине пугающее впечатление: здесь определённо располагалось гнездо настоящего кровавого культа – или, скорее, логово жестоких бандитов, оправдывавших своё наслаждение от убийств вымыслом о высшей цели и всеобщем благе. Ведь истово верующие не творят столь изощрённых зверств со своими жертвами, не покрывают их тела татуировками в знак отпущения собственных грехов и не умываются в крови невинных жертв, предаваясь своим бессмысленным чёрным оргиям.

То, что эти… чудовища… творили с телами умерщвлённых жриц… не поддавалось описанию известными мне словами. И я очень надеялся, что никогда в жизни не смог бы столкнуться с подходящими объяснениями и терминами. Достаточно было и того, что я успел вскользь понять и узнать… Более чем достаточно.

Лампа на моём боку испуганно моргнула. Мы с ней прошли сквозь новую мембрану вывернутого наизнанку времени, и самое глубокое, самое чёрное прошлое вдруг взялось сопротивляться такому бесцеремонному вторжению – постаралось вытолкнуть из своей юдоли то, чего на тот момент вообще не могло существовать. Железный кожух лампы, моя одежда и сам я как будто бы потеряли часть своей прежней чёткости, поплыли в воздухе, растворяясь, и оказались по обратную сторону последней черты. На самом дне кошмара. В самом центре чудовищной пещеры. В сердце зла.

И первым же, что бросилось мне в глаза в новой грани реальности, стала тоненькая девичья фигурка, словно бы соткавшаяся из воздуха на расстоянии двух вытянутых рук передо мной. Совсем маленькая, хрупкая и прямая, она могла принадлежать только ребёнку – девочке, судя по длинным ухоженным волосам…

Акира?.. Или… Акеми? Со спины я угадать не мог – хотя, конечно, вряд ли разгадал бы близнецов и с лица – но был абсолютно уверен в том, что наткнулся на одну из дочерей Ямато. Свою пропавшую двоюродную сестрёнку…

Она – кем бы ни была – стояла почти без движения у небольшого каменного алтаря, венчающего высокий – по пояс мне – постамент в центре залы, и смотрела куда-то вверх, в точку, где сходились извивающиеся подобно белым червям ветви больных деревьев. Ветви, к которым теперь были привязаны десятки небольших коричневых верёвок. Самых обычных, не ритуальных…

Совсем как в том видении, что завладело мною во внутреннем дворе… Вплоть до мелочей. Теперь-то, вспомнив об этом мороке и его жутких деталях, я точно знал, куда следовало смотреть – и без труда нашёл взглядом грязный дерюжный мешок, что висел на тех самых верёвках в полуметре над алтарём и почти полностью терялся на фоне подступавшей к центру черноты.

Черноты?.. Но как же жаровни с пламенем? Как же деревянные помосты, освещавшие каверну ярче, чем могло бы дневное светило?.. Их больше не было. Ни тех, ни других. Только сгущавшийся мрак со всех сторон и небольшой купол обозримого пространства, даримый огоньком свечи у моего бедра.  

Я в панике отпрыгнул назад, но быстро пожалел об этом: единственное движение скрыло от меня прямую спинку девочки у алтаря, подарив её темноте, и чуть не вытолкнуло меня обратно в реальный мир. То есть, более реальный, чем то ядро пустоты, в котором я удерживался вопреки всем правилам Вселенной и здравого смысла…

Сопротивление ядра стало сильнее. Почувствовав мою слабость, многолетнее сопряжение эмоций постаралось проникнуть в меня, оставить зёрна отчаяния и страха в каждом моём мускуле, проколов внезапной болью все суставы от макушки до пят – но я устоял. Не поддался новому приступу слабости – а вместо этого, стараясь думать не о себе, но о страданиях маленьких родственниц, о том, что им пришлось пережить, вернул себе утраченную позицию у самого подножья постамента. Вернулся туда – и замер: образ Акиры уже почти лишился своей недавней конкретики в мелочах, расплылся до полной неузнаваемости. Мне даже начало казаться, что вместо затёртых джинсов и синеватого свитера мне видятся широкие шаровары маленькой жрицы из видения и её белоснежный халат с чрезмерно большими рукавами. А ещё… Мне показалось, что в кулачке у девочки появилась тяжёлая палка – или скорее даже дубина, тонкая у основания, но оканчивающаяся увесистым куском кремня, намертво вшитым в пропитанную кровью насквозь деревяшку.

Ритуал… подходил к своей завершающей стадии!..

Не раздумывая больше ни секунды, я выкрикнул имя – слепившееся в бессвязное «Акемира» – и потянулся вперёд, но вынужден был немедленно отпрянуть: прямо передо мной, сопровождаемый воплями сотен проклятых душ, из-под земли вознёсся силуэт первой храмовой жрицы! Облачённый в свободный наряд призрак навис надо мной титаническим чудищем из древних легенд, заломил над головой руки и пронзил меня ненавидящим взглядом сквозь ширму блестящих волос цвета воронова крыла.

Забывшись, заглядевшись по сторонам, я почти забыл, какой кошмарной силе должен был противостоять, и, перепугавшись, вновь подался назад. Сдержался лишь в последний момент, осознав, что дальше отступать было некуда: прямо за спиной, перебирая волоски на моей голове и покалывая шею, находилась граница этого внутреннего святилища, и, оказавшись за её пределами, я мог не попасть к алтарю снова.

Нет, пасовать было нельзя. Оставалось только принять правила игры и пойти ва-банк. В конце концов, мне нужно было только-то назвать одно имя – убедить потерянную душу в том, что о ней и её жертве ещё хоть кто-то помнит, что перенесённые ею мучения не были пережиты зря!

Только имя!.. Имя…

Имя, которое при виде Акиры – или Акеми! – совсем вылетело у меня из головы!

Плечи храмовой жрицы издали тошнотворный хруст. Длинные руки её, до того терявшиеся, как мне казалось, под самым потолком каверны, снова возникли в полусфере свечного огня – и незамедлительно устремились к моему горлу!

Переборов моментальный укол ужаса и обойдя приказы инстинкта самосохранения, я бросился не назад – а вбок, к краю тропы, и, налетев на один из освящённых канатов, схватился за него и подтянулся дальше, чувствуя, как медленно и степенно набирала силы позади меня бессознательная, построенная на жажде отмщения тяга к убийству.

У меня ведь была кость… Этой самой девочки. Девушки!.. Су… Суми… Нет!

Поскользнувшись, я свалился на камни ритуальной тропы – заскрежетал зубами, терпя боль в отбитом ребре, но сдержался от вскрика – и, отталкиваясь всеми конечностями сразу, укатился в сторону от безмолвно воющего призрака. Тот двигался неторопливо, с обманчивой леностью, но я понимал: стоило мне замедлиться хотя бы ненадолго – и храмовая жрица прикончила бы меня на том же месте!

Кровь оглушительно гремела в ушах. Эти барабаны войны, подпитанные адреналином, звали меня на бой – или побуждали к бегству, но никак не помогали в нахождении нужного имени! Того самого, которое я повторял себе сотню раз, которое заучивал всеми силами только для того, чтоб забыть в самый ответственный момент!

Я налетел на толстый канат – один из множества, попадавшихся на пути – и, кувыркнувшись через него, с грохотом ударился оземь. Стекло старой лампы звонко ударилось о камень пещеры, лишённый защиты из голых скелетов, но выдержало. Только свеча за ним, казалось, готова была вот-вот потухнуть: света вдруг стало слишком мало даже для того, чтоб осветить моё тело целиком, не говоря уж о помосте или самом алтаре, над которым болтался грубый и грязный мешок с поистине бесценным содержимым!

Нет, я не мог допустить такого! Нужно было встать. Собраться с силами – и просто подняться на ноги!..

Я задыхался от натуги и напряжения. Глаза болели и сохли, но моргать было выше моих сил – все оставшиеся резервы я использовал для одного рывка к центру пещеры! Рывка решительного – но слишком опрометчивого: качнувшись в сторону, я налетел на угол помоста грудью, тем самым ушибленным ребром, и, зашипев, повис на нём бесформенным мешком костей. И хотел было отодвинуться в сторону – прочь от настигающей жрицы – но не смог: рукав моей куртки зацепился за острый край постамента и намертво зафиксировал левую руку в вывернутом положении. 

Срываясь то на стон, то на ругань, я пробовал вырваться из неожиданной ловушки – но не мог. Сил уже не оставалось. И выскользнуть из вонючей кожаной тюрьмы не получалось: пусть она и казалась больше меня на несколько размеров, но держала в себе так надёжно, словно для этого и создавалась изначально!

Перемещаясь с тенями на самом краю моей видимости, сопровождаемая нашёптываниями и литаниями жрица возникла прямо передо мной во всём своём устрашающем великолепии: вжимаясь в камень платформы, я смог разглядеть каждый изгиб её тела, каждую чёрточку сплошного полотна из тёмно-синих с чёрным татуировок и заглянул в бездны бесцветных, пустых глаз, по которым, казалось, извращённая рука какого-то сумасшедшего мастера тоже пыталась вывести часть общего ритуального орнамента.

Они… Кололи её глаза иглами?.. Чтобы дополнить свои гнусные рисуночки?..

Странно, что я решил подумать именно об этом. Наверное, какая-то часть моего сознания поняла, что в борьбе смысла не было, и невесело так отметила: «Смотри-ка, вот это невидаль! Давай хоть умрём с мыслью о ней!»…

Жрица смотрела на меня всего долю секунды, сверху вниз, после чего шевельнулась всего раз – и горло моё обожгло холодом полярной стужи! Две трясущихся от напряжения ладони с тощими пальцами, сплошь изрисованными цветочным мотивом, сошлись прямо на моей шее, с ненавистью сдавили её, пресекая дыхание, и продолжили вдавливать меня в камень постамента. Видимо, в моменты трансформации невеста духа реки уже не могла убивать одним касанием – но сил её переходной формы было более чем достаточно для того, чтоб прикончить выдохшегося, и без того почти мёртвого от усталости мальчишку.

И… К слову…

Истории о том, что жизнь проносится перед глазами на границе с верной гибелью – в основном вымысел. В основном. Я не увидел ни родителей, ни школьных друзей. Даже Мэй – и ту не вспомнил. Зато неожиданно вновь повторил одними губами одно единственное имя, за которое так хотелось держаться – и с удивлением понял, что хватка ослабла. Ненадолго – нет, мне не хватило даже на вздох – но сама мысль о возможном облегчении взорвалась белым пятном перед моими глазами!

Кость!.. Теперь мне оставалось только… найти… кость!

Я спрятал её за пояс. И держал там всё это время, надеясь, что старая сухая часть плеча женщины не подведёт и не сломается… И… В основном, она всё-таки не подвела. Да… Я знал: она там… На прежнем месте, больно давит мне на бедро… Но схватить её… Даже просто зацепить… никак не получалось!

Ладонь моя – та, что была свободна от каменных оков – безвольно билась о воздух и хлопала меня по груди и боку, не попадая даже по ремню!.. Если б кто-то сказал мне, что задыхаться так страшно и глупо – я бы спрятал кость иначе, оставил бы её в другом, доступном месте!..

Взор мой начала застилать тьма. Густая, спасительная чернота забытья и последующей смерти. И мне даже начало казаться, что подчинение этой вынужденной слепоте и сопутствующему ей теплу – это единственный выбор, что у меня остался, что барахтаться дальше нет никакого смысла, как… Как пальцы мои – скорее по чистой случайности, чем по воле сознания – всё-таки зацепились за шершавую поверхность кости. И тут уж моё тело вспыхнуло изнутри: пламя страха перед приближающейся смертью, питаемое волей к победе, пронеслось по всей моей кровеносной системе, распалив каждый мускул, заглянуло в каждую пору – и позволило легко выдернуть плечо трупа из-за тугого ремня!..

Пещера – нет, целый холм, что её в себе нёс! – содрогнулась от основания до высшей точки купола-потолка. И, вторя этому громоподобному шуму, заныли, завыли кроны мёртвых деревьев – так, будто у них до сих пор были листья, а на расстоянии многих метров под землёй вдруг отыскался резвый бродяга-ветер!

Сжимая кость на манер клинка или волшебной палочки – тут сложно было сказать наверняка, я ведь даже не видел толком направление, в котором указывал, не говоря уж о собственной руке – я несколько раз взмахнул ею перед собой и попытался произнести хоть слово, но передавленное горло отказывалось пропускать звуки, отличные от сдавленного сипения.

Но холм всё-таки тряхнуло ещё раз – даже сильнее, чем раньше – и я как будто бы услышал рёв горной реки, разносившей в щепы деревянные деревенские дома и забиравшей за собой на дно их каменные фундаменты.

Храмовая жрица по-прежнему довлела надо мной не просто телом или сущностью – но целыми веками предсмертной агонии – и под её крючковатыми пальцами обжигающая боль всё быстрее поднималась от моего горла к ушам и вискам.

- Су… – я всё-таки смог. Всё-таки выдавил из себя один звук!..

Дрожь земли перестала быть похожей на размеренные удары молота. Теперь землю подо мной трясло уже непрерывно, и тряска становилась всё сильнее с каждой моей попыткой облечь хоровод мыслей в слова… Или, вернее, в одно единственное слово.

Имя.

Имя, которое должно было передать все мои чувства. Всю глубину сожаления, понимания и негодования… Каждое слово из «Я готов понять тебя, но всё это время ты творила ужасные вещи!» и, в то же время, тяжёлое траурное молчание по той, кому не суждено было обрести вечный покой. Той, чьё безымянное тело было брошено в яму, как старый мусор – и не могло стать частью чего-то большего. Но…

Ты ведь сама жаждала конца мучений! Хотела обрести себя – себя настоящую! – и получить, наконец, пусть слабый, пусть фальшивый… но мир по ту сторону вечной реки! Ты делилась своей болью с каждым, кто оказывался рядом – но это было зря! В этом водовороте из причин и следствий те, кто должен был понести наказание – давным-давно находились в загробном мире, а их грехи вынуждены были отмаливать непричастные люди! Нет, они никогда не были невинными жертвами – деревня, построенная на крови, едва ль могла бы похвалиться праведниками – но бесконечная, завязанная на самой себе петля из смертей и боли, подпитываемая их естеством, не имела права на существование! Не такой ценой!..

Ты погубила Юми, ты извратила её и создала из её души настоящего зверя, движимого самыми чёрными импульсами и побуждениями. Ты убила Мэй и готова была принести в жертву дитя, не принадлежавшее никогда твоему миру. Но просто подумай – стоило ли оно того?.. Принесло ли отмщение хоть капельку радости твоему несчастному, разрываемому на куски духу?.. Просто ответь мне. Ответь, пожалуйста…

Сузуки.

Последнее слово я всё-таки смог озвучить. Выдавил его по слогам из обожжённых, горящих раскалёнными углями лёгких – и подивился той мощи, с которой звучал в окружающем рокоте мой голос. Голос, поддержанный тысячей других голосов. Голос, над которым громче прочих раздался бас безутешного отца двух вычеркнутых из истории дочерей.

- Су… Зу… Ки!, – прошипел я, почти теряя сознание, и со странной растерянностью уловил в последнем звуке произнесённого имени, здорово приглушённый грохотом проваливающегося потолка, глухой и резкий шлепок.

Удар, донёсшийся откуда-то сзади. Как если бы кто-то врезал камнем по свиной туше…

Я даже не успел удивиться ему – и погрузился в бессознательную тьму.

Не знаю, что именно первым вернуло меня к реальности – быть может, холод земли и урчание в желудке, или частые шлепки маленьких ладошек по моим щекам – но первым же, что я сделал, открыв глаза, был глубокий и крайне шумный вдох. Я как будто бы провёл всё беспамятство без возможности пользоваться лёгкими – и теперь дышал жадно и часто, до головокружения и болей в груди. Включая саднённое ребро!..

Значит, всё это действительно случилось со мной на самом деле?.. Значит, я действительно побывал в этом зазеркалье, увидел изнаночную сторону горнего мира и встретил лицом к лицу её самое устрашающее проявление?.. В такие вещи я сам не был готов верить – не говоря уж о том, чтоб говорить о них вслух!.. Это казалось… безумием чистой воды! Сумасшествием!

Видимо, мне всё же просто померещилось…

И тут, оборвав цепь моих размышлений, по щеке моей пришёлся очередной звонкий шлепок! Неожиданный и резкий, он здорово обескураживал и, вместе с тем, моментально разорвал стянувший голову мою кокон глухоты и слепоты! В его сопровождении со всех сторон хлынули мириады звуков и цветов, сплетённые в сплошное полотно!.. А я… Я, видимо, был прислонен спиной к склону костяной горы… Одной из многих.

- Братик Юичи! – с явными оттенками утомления в голосе прокричала мне в лицо какая-то девочка. – Ну хватит спать! Хватит уже! И не прикидывайся! Я знаю, что ты меня слышишь!

Я прищурился, чтобы разглядеть свою неожиданную собеседницу, но не смог различить её лица за пеленой из слёз и грязи. Пришлось медленно вытирать лицо непослушными руками и терпеть негромкое ворчание девочки, похоже, разочаровавшейся во мне окончательно.

- Глупый Ю, – фырчала она ёрзая неподалёку. Её маленькие ручки скользили из стороны в сторону, выстукивая фальшивую мелодию по оголённым черепам и переломанным рёбрам прежних жителей деревни. – Ты вроде бы хотел нас отсюда забрать… А теперь…

- Перестань! – я выставил вперёд руку с расставленной ладонью – и невольно скривился: всё тело моё сразу же пронзило острой болью. – Не делай так… Не трогай кости…

- Ладно, – девочка нахмурилась, но от мертвецов всё-таки отсела. Водрузила ладошки на свои острые коленки, сквозь ткань старых джинсов кажущиеся шарнирами дорогой коллекционной куклы. – Хорошо. Как скажешь. Я только…

- Акира! – воскликнул я, разглядев за показным недовольством характер своей активной и непоседливой сестрички. Но ответом мне стал недоумённый взгляд и коротенький вопрос:

- Кто?..

- Ты… Ведь… Акира? Да? – почему-то мне не хотелось переспрашивать. И вообще говорить с этой маленькой бестией, пристально взирающей из-под густых бровей, сошедшихся у переносицы крыльями неведомой иноземной птахи.

- Нет, братик Ю, я не Акира. Была б я ей – наверное знала бы. Да? – последнее «да?» она повторила с моей интонацией и, видимо, моим же выражением лица. Передразнила. И довольно умело: выглядел я, похоже, крайне нелепо!

- Значит, Акеми?.. – очередной вопрос заскоблил по горлу моему наждачной бумагой.

- Братик Ю странный, – отозвалась собеседница, поднимаясь во весь рост и отряхиваясь от грязи. – Сначала провалялся без движения до утра – а теперь странные имена называет…

- До… утра?..

- А мне тут, знаешь, ли, очень страшно было! Пока ты там видел во снах своих… Аки… Ами… В общем, там, снаружи, дождь! А потом – шар-рах! – и молния!

- Гром, – автоматически поправил я, глядя прямо перед собой. – «Шар-рахает» - гром… А молния…

Сглотнув, я огляделся. На этот раз – в здравом уме и полном сознании.

Пещеры больше не было. То есть… В прежнем её виде. Добрая треть здоровой каверны обвалилась внутрь, открыв дорогу слабому утреннему солнцу, и два из трёх уцелевших дерева впервые, наверное, за свою историю столкнулись с его лучами напрямую. Кое-где куски породы оседали на человеческих останках дополнительным балластом, в других местах – дробили костяки в клочья. И вся дальняя от нас стена храма теперь превратилась в бесформенное месиво из грязи, скалы и костного крошева.

Взгляд мой вернулся к центру залы. К пустому круглому диску из камня, на котором не было ни постаментов, ни алтарей.

- А как же?.. – я заранее знал ответ на свой вопрос, но всё же решил спросить. Просто так, для верности. – Как же… другая… девочка?

- Ну всё! – сердито притопнув ножкой, незнакомка подхватила с земли желтоватую кисть руки мертвеца и взялась кидаться в меня оторванными от неё фалангами. – Всё, хватит дурацких вопросов!

Не было никакой другой девочки, да?.. Не было. Даже если я отчётливо видел, что…

Домыслить я не успел. Измученный разум оборвал все остальные процессы, выдвинув на первый план внезапное откровение: снаружи раздавался шум лопастей вертолёта! Звук, о котором я ещё день назад не мог даже мечтать! И, судя по тому, как уверенно он приближался – это не был просто случайный пролёт: аппарат действительно искал что-то – или кого-то! – в нашей области, и, видимо, готов был сделать несколько кругов над деревней…

- Нам нужно на улицу! – прикрикнул я, и девочка, округлив глаза, торопливо потянула ко мне свои ручонки. Помогла подняться и попробовала поддержать сбоку. – Там… Вертушка… Нужно только подняться по насыпи и… Может, костерок какой разжечь…

- Вроде б нетрудно, – согласилась не-Акира просто для того, чтобы согласиться. Оставить впечатление разбирающейся особы – хотя, я был почти уверен, она даже не представляла себе, каких усилий может стоить разведение огня в сезон дождей.

Но одёргивать спутницу я не стал. Не смог.

Мы добрались до самого центра пещеры, когда молчание стало для меня невыносимым, и, желая облечь в слова скопившуюся под сердцем чёрную боль, я задал очередной вопрос:

- Слушай… Будь добра… Ответь: как тебя зовут?..

Девочка с личиком Ямато Акеми посмотрела на меня, плохо скрывая недоверие, и подняла было пальчик, чтобы отчитать нерадивого братца, но вдруг неуверенно замялась. Поджала губки, покачала головой… После чего расплылась в извиняющейся улыбке и так, будто бы просто походя на ногу мне наступила, промолвила:

- А знаешь… Я и не помню!