Глава 3. Атлантис, или 100 золотых ворот (часть 2-ая)
– Надумал ли ты чего путного, мой друг? – Спросил меня через некоторое время Архонт.
– Пока ещё нет, но спешу тебя заверить, что думы мои не прекращаются ни на секунду.
– Хвала богам. – Повеселел он, и предложил. – Сейчас я накормлю тебя своим фирменным блюдом. Садись; в ногах правды нет.
Разумеется, он сказал всё это по-атлантски – другими, более изящными словами, но я вам перевёл на наш, общедоступный язык.
– Ты умеешь готовить? – Поразился я. – А я думал, что у вас готовят только женщины.
Тот скосил на меня глаза.
– Каждый уважающий себя атлант умеет вкусно готовить. – Заявил он не без гордости.
«То же самое говорят и в наше время», подумал про себя я. «Каждый уважающий себя итальянец… Каждый уважающий себя грузин… Ясно теперь, откуда это всё пошло; а ещё я слышал, что мужчины готовят вкуснее и лучше, чем женщины».
Архонт приготовил такое… Пальчики оближешь. Это было неописуемо.
И разговорились мы за едой с Архонтом знатно! У меня развязался язык (хотя квасного на столе в этот раз не было), и я начал рассказывать атланту про мир, в котором я жил раньше. Я сам от себя не ожидал, ибо я особой общительностью не отличаюсь.
– А что вы вообще знаете об Атлантиде? – Спросил вдруг у меня Архонт.
Дабы не обидеть друга, я отвечал ему полуправдой – знаю, это не совсем честно, но про гибель его (а теперь уже и моего) рая я даже заикнуться не посмел; я и сам надеялся, что на мой век хватит, что конец света случится здесь уже после моей смерти.
– Из различных источников нам известно, что Атлантида является островом. Но каждый из этих источников (а их немало, что говорит о том, что многие ею интересовались – причём, некоторые посвящали этому всю свою жизнь) помещает сей остров в самые разные места одноимённого океана.
– Как интересно! Куда именно, например? – Загорелись глаза у атланта.
– За Геркулесовыми столбами…
– За Геракловыми. – Перебивая, поправил Архонт. – Не знаю, как, по-вашему, а по-нашему мы зовём этого величайшего из эллинов не иначе, как «Геракл». Это же он победил Лернейскую гидру, Немейского льва и почистил Авгиевы конюшни (что есть сущая истина, а не миф, как вы считаете).
«Похоже, про римлян, которые называли его «Геркулес», им неведомо», подметил я. «Оно и понятно; римляне сложились много позже древних греков».
– Продолжай! – Настоял Архонт. – Я весь во внимании.
– За Геракловыми столбами (то есть, за Гибралтарским проливом); также, её помещали в район Азорских, Канарских, Балеарских либо Британских островов; ею считали Доггер-банку, Ирландию, Мадейру, Гельголанд, Румынию (!), северо-запад Франции, Кельтский шельф (Литл Сол), Антарктиду, Перу, Бразилию, Крит, Санторини и какой-то безымянный остров в Чёрном море. Некоторые из этих мест существуют и ныне, но другие – покоятся на дне морском.
Я проговорился? Вроде нет, судя по невозмутимому выражению лица моего собеседника. Ведь я так не хотел, чтобы он узнал, что Атлантида однажды погрузится в пучину. Навсегда.
– Ты знаешь, мне эти ваши наименования не говорят ровным счётом ничего, за исключением Критиса и Геракловых столбов. Это не говорящие для меня названия, я хотел сказать.
Он вдруг встал, вышел и порылся в какой-то своей кладовке, подсобке или чулане.
– Ты вот что… Вот тебе карта; покажи мне все эти земли.
Будь это современная карта мира, я как географ без труда указал бы местоположение всех перечисленных мной объектов. Всех до единого. Однако передо мной была примерно такая же карта, какую я потерял при пересечении двух разных миров, в портале Бездонного водоёма.
Эта карта была чуть поновей той, что некогда я держал в своих руках (то есть, лапках-перепонках). Но за время моего пребывания в Атлантиде я немного освоил древнегреческий, и теперь мне было гораздо проще ориентироваться.
– Здесь, здесь и здесь. – Уверенно показал я: да, очертания материков были несколько иными, но в целом атланты (или кто там, древние греки) были далеко не дураки, и их изображения мне были понятны. Или тогда, у озера я невнимательно всматривался в карту (да и был без очков), или здесь моё зрение восстановилось, но я всё указал правильно, верно. На мой взгляд. Да, ошибиться было невозможно.
– А-а-а, ну, конечно же! – Радостно воскликнул Архонт. – Бывали мы. И тут, и там, и сям.
– То есть – как это? – Не понял я. – Ваши мореплаватели бывали в Гренландии и Америке задолго до викингов и испанских конкистадоров? Они бывали в Испании и Африке задолго до финикийцев?
Я был в шоке. Вот это да! Это новость, это открытие, это сенсация; никто не поверит… Где Нобелевская премия на моё имя?
– Я не знаю, кто у вас называет вон тот большущий остров Гренландией, но да – мы бывали и там. Сущая, правда.
– Но это же значит… Не зря индейцы в Перу до сих пор помнят, что задолго до шестнадцатого века к ним много-много сотен лет назад уже приплывали белые бородатые люди и передали им часть своих знаний!
– Это значит, что ваши учёные, ваши исследователи правы каждый по-своему, мой друг; каждый из великих древних народов мог видеть Атлантиду в разных годах и эпохах, потому как это плавучий, дрейфующий остров. И всюду, где мы бывали, мы делились своим опытом, своими знаниями и умениями.
Я чуть дара речи не лишился. Услышать такое! И не верить Архонту у меня не было оснований: всё же сходится. Постойте-ка…
– А в каком месте находится Атлантида сейчас? – С тяжёлым сердцем спросил я, ожидая услышать не то, что я могу услышать.
– А почему ты спрашиваешь? – Удивился атлант. – Во время моего прадеда это был бассейн моря у города Гелика, а ныне – «кочуем» подле Критиса и этого вашего… Санторина.
Гром и молния! Я вздрогнул, ибо я услышал то, что так боялся услышать.
«Крит, Санторини… Это конец; это последняя их стоянка, база, место».
– Это конец… – Нечаянно озвучил я одну из своих фраз вслух. Господи, как же мне стало тягостно, горестно, грустно и печально одновременно! Невольно сжалось сердце, ибо я так привык к ним всем; так полюбил. Они стали мне семьёй; настоящей семьёй. Боже, за что мне это? За что ты так меня караешь? Но, быть может, пронесёт? Может, миф – мифом, легенда – легендой, а настоящее пойдёт по иному руслу? С более благополучным исходом.
– Что значат твои слова? Я не понимаю. – Нахмурил брови Архонт.
«Я тоже, дружище; я тоже».
– Какой конец? О чём ты? – Повторил атлант, возвращая меня обратно к нашему непростому диалогу.
– Да нет, ничего; забудь, тебе послышалось. – Поспешил разуверить его домыслы я и выйти сухим из воды, выйти из этого тяжёлого разговора. Хоть сквозь землю провались…
– Не думаю, что мне показалось. – Заупрямился Архонт, и другими глазами посмотрел на меня; глазами человека, который боится разглядеть в своём собеседнике предателя. – Может, ты что-то знаешь? И молчишь. Говори всё, что тебе ведомо. Здесь и сейчас. Чтобы не было поздно, чтобы было время исправить…
Если бы вы знали, насколько велико было моё желание поведать другу всё, что я знаю! Но я испугался. Я побоялся. Я струсил. Я подумал, что это его убьёт, что его сердце не выдержит такой новости. Ведь он был достойным сыном своей родины, которую он так любил, оберегал и защищал; для которой делал столько всего полезного. Не то, что я – неизвестно, кто и неизвестно, что…
– Хорошо; я верю тебе, друг. – Успокоился Архонт, а меня точно без ножа зарезали. Мы пожелали друг другу приятных сновидений, но вышел я от него с глазами, преисполненными горьких слёз.
Перед сном я ещё раз всё взвесил (не без помощи Маленького Зла).
– Ты решил жениться на этой девчонке? – Заголосило оно.
– Да тише ты… – Цыкнул я на него. – Где ещё я найду столь отважную и преданную женщину?
– Не маловато ли недели знакомства для сочетания узами брака? Помни: здесь это на всю жизнь.
– Я знаю.
– Быстро же ты нашёл «рай». Красивая женщина и тёплая, приятная погода – это, по-твоему, рай? Глупец! Это лишь часть рая, но не он сам.
Но я уже всё для себя решил, и отступать был не намерен. Да, на меня давили; да, я не знал, каким будет ответ Румелии, но назад дороги уже не было.
Я нашёл атлантку, расчёсывающую гребнем у пруда свои слегка волнистые волосы, и выложил всё, как на духу.
– А если у меня уже есть жених? – Спросила Румелия, но по всему было видно, что она довольна.
– Послушай меня, девочка. – Сказал вдруг я. – Я не знаю, как принято у вас здесь, но тебе я прямым текстом, без обиняков заявляю, что бегать за тобой я не буду. Я уважаю ваши традиции и обычаи, но смеяться над собой, держать в неведении не позволю. «Да» – значит, «да»; «нет» – значит, «нет». Если бы у тебя имелся другой, ты либо сказала бы мне об этом сразу (как добропорядочная женщина), либо он сам (как настоящий мужчина) нашёл бы меня и разобрался по-мужски. Сейчас же выходит так, что ты пытаешься играть.
– Присылай вечером сватов. – Ухмыляясь, ответила Румелия, и ушла восвояси.
В селении меня зауважали, потому что каким-то образом прознали про мой разговор. Я стал своим, потому что в Атлантиде (в отличие от реалий двадцать первого века) главой семьи мог быть только мужчина, и женщина знала своё место.
– Не слишком ли резким ты был со своей будущей невестой? – Воззвало ко мне Маленькое Зло. – Если уже сейчас проявил грубость.
– Иначе она будет ездить на мне всю жизнь. – Отрезал вначале я, но спустя мгновение стал оправдываться. – Не люблю, когда со мной играют. И шуток я не понимаю также. Я человек конкретный, серьёзный; не пластилин. Я за равноправие, но за настоящее равноправие; не за подмену понятий, не за двойные стандарты. Я не допущу, чтобы женщина командовала мной и верховодила; но и со своей стороны, я тебе обещаю, что тираном я не буду. Даю слово.
– Время покажет. – Вздохнул мой пушистый друг, и наклонил свою голову мне на плечо.
Пришёл час, и я посватался к Румелии. Дорогие подарки, подношения, украшения и всё такое – спасибо Архонту. Мне ответили частичным согласием: оказывается, у них для жениха был предусмотрен испытательный срок. То есть, мы теперь жених и невеста, тили-тили-теста, но мужем и женой сможем стать лишь после того, как я на целую неделю наймусь батраком к отцу Румелии, и буду выполнять самую чёрную, самую грязную работу.
– Посмотрим, какой ты будешь муж. – Посмеивался мой будущий тесть. – Поглядим, на что ты способен, и что умеешь.
Я хотел уже ляпнуть нечто вроде «мы так не договаривались», но Маленькое Зло заехало мне по шее и сердито прошипело:
– Ты любишь эту девку, или нет?
– Да.
– Тогда терпи.
И стал я пахать, как папа Карло из «Золотого ключика». Я чистил рыбу, я надраивал полы, я прочищал от нечистот Фекалиум (местный аналог канализации – да-да-да, в Атлантиде задолго до римлян уже существовало нечто подобное). Я прибирал за свиньями, я доил коров и коз, я был пастырем для овец. Я чинил крышу, латал ворота, штопал одежду, я был прялкой; я, что только ни делал! С утра до ночи. Я так зае… В общем, я почти пожалел, что затеял женитьбу. Я дома так не вкалывал, в своей прошлой жизни! Работал, конечно; трудился в поте лица – но не настолько, не до такой степени. Я и так был худ, а ныне исхудал настолько, что был кожа да кости. Я думал, что не дотяну до конца своего последнего рабочего дня; думал, сдохну, не выгребу уже.
– Тебе смешно, да? – Спросил я у Румелии на следующий день, когда она чуть не прыснула от смеха при виде моего измождённого лица. Я сидел и пил воду; всё никак не мог напиться.
И только после уже я узнал, что моя невеста ишачила в доме Архонта столько же, сколько я – в доме своего тестя. Ну, она привыкшая, а мы, жители двадцать первого века, если только где-нибудь в глухой сибирской деревне такое видывали… Либо в Монголии, Гаити, Ботсване иль Афганистане (или где там ещё живут по старинке).
– Мы пришли к выводу, что вы подходите друг к другу. – Сказали своё слово старшие.
– А-а-а, да? Ну, дай Бог… – Я так умаялся за эти дни, что готов был услышать любой ответ.
Нас решили поженить.
– Где вы будете жить? – Осведомился мой тесть.
– Как – где? – Не понял я.
– Ты же сам рассказывал, что бесплатное жильё раздавали лишь в Советском Союзе. – Заметил Архонт. – А в дни той твоей жизни вам приходится занимать у банков огромный кредит.
– Ну, да, вообще-то. – Признал я.
– Ни того, ни другого в Атлантиде нет; ты сам, своими руками можешь построить свой собственный дом.
– Дорого же ты мне обходишься! – Охал и ахал, эхал и ойкал, постанывал и вздыхал я, глядя на свои мозоли, порезы, синяки, ушибы и ссадины.
Румелия только тихонечко посмеивалась.
Архонт великодушно устроил меня к городскому зодчему, дабы я овладел кое-какими определёнными навыками. По образованию я инженер (бакалавр геодезии и картографии), поэтому стройка для меня – вещь не новая; но, чтобы самому, в одиночку, с нуля…
Так что свадьба моя была на время отложена.
Днём я вместе с прочими рабочими строил новый Акрополь, а вечерами потихонечку выстраивал своё жилище. Румелия не оставила меня одного, на произвол судьбы, и таскала мне тайком внеплановые угощения (дабы я сооружал не на пустой желудок).
Когда всё (как я думал) было готово, я позвал тестя и Архонта снимать пробу, но пришло полдеревни.
– Это что такое? – Вытянул перед собой руку тесть в направлении моей богадельни.
– Д-дом… – Застучал я от волнения зубами.
– Ты где-нибудь видел такой дом? – Спросил дед-зловред у Архонта. Тот же вопрос он задал всем, кто пришёл поглазеть на плод моих трудов.
– А это что за трещина в стене? – Старец был в годах, но глазаст.
– Осадка… – Посерел я.
Не припомню, что в этот момент держал я в своих руках – может, кирку, или ещё что-то; но если б я находился сейчас со своим тестем наедине, я бы двинул ему этим предметом до искр из глаз, ибо он достал уже меня своими придирками. То ему не так, и это ему не так. Я-то полагал, что его личность – воплощение справедливости на земле, а он столь же дотошен, как один мой старый знакомый из моей прошлой жизни.
– Ну, что ж. – Изрёк седовласый атлант. – Мы с Архонтом на правах старших переночуем сегодня в твоём «доме». Если всё пройдёт благополучно – будешь жить в этом доме с моей дочерью.
– Идёт. – Устало молвил я.
Как назло, ближе к вечеру сильно испортилась погода; поднялся мощный ветер. Я сидел, как на иголках, и поглядывал из дома Архонта на своё детище. К моему ужасу, ночью у моей халабуды снесло крышу (улетела далеко-далеко), а чуть позже он сложился, как карточный домик; развалился весь, внешними стенами наружу, приминая траву.
Изнутри послышались громкие причитания (возможно, проклятия и маты).
– Да чтоб тебя! – Старик (а затем и Архонт) стремглав вылетели оттуда.
В селении, доселе мирно похрапывающем, зажглись огни факелов.
– Ах, ты ж горе-строитель! – Взвизгнул дед. – Строитель-устроитель! Домомучитель! А ну, снимай портки: пороть буду!!!
Дед (в его-то преклонных летах) гонял меня, как сидорову козу, по всему селу; одна сандалия у него слетела, и он бегал за мной так. Сколько кругов мы нарезали, я и вспоминать не хочу.
Мне с превеликим трудом удалось замять инцидент; я пообещал тестю, что впредь такого не повторится.
– Не повторится… – Зализывал он свои раны. – На порог не пущу, и дочурку не отдам, коли не научишься по-человечески дома строить!
Утром надо мной уже всё селение ржало, точно табун отборных лошадей. Мне было и обидно, и неприятно. Как так получилось – ума не приложу. В той жизни на меня, как на работника не жаловался никто, и все постройки стояли нормально, без эксцессов. Похоже, в этой жизни строить я разучился.
– Что ты надо мной смеёшься? – Разобиделся я на Румелию, которая потешалась наравне со всеми (но в своей обиде я не узрел, что это был не злой смех). – И ты туда же! – В сердцах бросил я, увидев, что смешно даже Маленькому Злу.
– Ты фундамент клал? Хотя бы. – Поинтересовался Архонт, улыбаясь.
– Я всё сделал!
– Ладно; так уж и быть: поможем тебе всей деревней – по кирпичику…
И снова смех (хоть и без издёвки).
Я был раздавлен, уничтожен, огорошен окончательно; демонстративно встал и вышел; и пошёл я, куда глаза глядят.
Мои ноги привели меня к пруду. Я стоял и смотрел на своё уродливое отражение.
«Было бы чему удивляться», мрачно думал я. «Чёртова лягушка пытается быть человеком…».
Мои мысли прервала атлантка, которая обнаружила моё отсутствие. Она почти сразу же последовала за мной, и нашла меня.
– Не злись ты на них. – Начала она. – Они не нарочно.
Я упрямо, гордо молчал.
– Ты мужик – или ты трус? Возвращайся к нам обратно. Долго я ждать не стану.
– Иди к ней, иди; ну? – Подталкивало меня Маленькое Зло.
Я послушно приподнялся с корточек, и мы втроем вернулись обратно. На этом веселье закончилось. Никто больше не смеялся. Ну, а я взял себя в руки, и принялся строить дом заново. На сей раз у меня получилось, хотя и ушло вдвое больше времени. Теперь дело за свадьбой.
К своему стыду, я смутно припоминаю нашу свадьбу – всё было, как в тумане. Помню, что было очень много народу; было шумно и весело. Атмосфера плясок и счастья. Танец, похожий на современный греческий – когда друг другу возлагают руки на плечи – и стар, и млад, и мужчины, и женщины – и кругом, хороводом медленно так пляшут, напевая какие-то (сейчас бы сказали – «восточные») мотивы. И у невесты вместо заколки – самая натуральная, самая живая бабочка, которая после нашего поцелуя встрепенулась и улетела по своим делам.
Зато свою первую (действительно, первую) брачную ночь я запомнил на всю жизнь. Это было нечто!
Если вкратце, то меня изнасиловали, сделали мужчиной; если более обширно, то и для меня, и для Румелии это был первый раз. Эта девушка оказалась настолько страстной и горячей, что я попросту обомлел. Как кошка, как хищница какая-то! Выгибала спинку, и любила, и близостью нашей мы занимались до рассвета (потому что и мне понравилось это занятие, и она увлеклась). И когда между нами происходила близость, я пытался быть максимально нежным. Но при этом я был голодный, ненасытный зверь, который давно уже не ел. Мне настолько сильно её захотелось, что… Её треугольник так и манил меня! Я целовал каждый миллиметр её загорелого, бархатного тела… И куда только подевалась усталость, заработанная во время испытательного срока? Улетучилась, как иод. Я поражался её прыти, её энергичности, её неземной красоте.
Да, отныне я – мужчина. Наконец-то это случилось в моей жизни. Не то, чтобы я прямо стремился к этому, жаждал этого – в конце концов, есть и сорокалетние девственники. Живут себе преспокойно. Есть как Бенни Хилл или Вассерман, которые, имея подобный мне комплекс, ярко проявили себя в иных сферах; весьма успешно проявили – это очень умные люди. Есть священнослужители, которые дают обет безбрачия, целибата. Это не приговор. Если бы не эта атлантка, которую мне посчастливилось встретить на своём пути, вряд ли бы я сам когда-нибудь… Проявил инициативу. Ведь я тот ещё скромняга, на самом-то деле. И я предупреждал свою теперь уже жену, что я не человек, а лягушка в человечьем обличье – но её это не остановило, ибо наши чувства были любовью, а не преходящей эмоцией. Единственное, у меня после (да и во время) близости начало болеть сердце – у меня ведь врождённый порок сердца, а потому такие нагрузки мне противопоказаны. В принципе, ничего страшного – у меня всё это и раньше не «горело»; если мы снова этим займёмся, то как-нибудь потихоньку. Также, я привык всегда спать один – находиться в кровати единоличным пользователем, а тут такой дискомфорт с одеялами, покрывалами... Чтобы клочка хватило каждому, чтобы не дай Бог не помешать друг другу во сне. Всё это было ново для меня; пришлось привыкать.
Наши бы посмеялись, сказав, что девушка до свадьбы и девушка после свадьбы – два совершенно разных человека! Но нет, только не в Атлантиде: моя невеста, а ныне жена была прекрасна даже безо всякой косметики; в этом плане мне повезло. Но ещё больше мне повезло, что Румелия была прекрасна внутренне: как человек она была бриллиант. Сейчас таких не найдёшь. Она не артачилась, как женщина двадцать первого века; не ругала по поводу и без. Не искала своего. Умела выслушать и дать дельный совет. Она была настоящей спутницей моей жизни, верной супругой, замечательной мамой для нашего совместного малыша и хранительницей семейного очага. Румелия оказалась отличной хозяйкой, прекрасно готовила и была самым настоящим сокровищем, и я берёг её, как зеницу ока. Я отдавал ей всего себя без остатка, любил искренне и по-настоящему. Между нами не было недомолвок и сцен ревности; мы не изменяли друг другу, ибо ни я не смотрел на других женщин (а зачем?), ни она.
Время шло, и моя ненаглядная понесла. И снова я оказался на распутье.
Как-то слишком уж быстро она забеременела – с первой же попытки. Есть же люди, которые годами стараются, и никак.
Честно сказать, детей я не любил – ещё с прошлой своей жизни. А всё дело в том, что в двадцать первом веке люди перестали воспитывать своих чад, и уж тем более – наказывать их. Вот меня воспитывали традиционно, в ежовых рукавицах строгости и порядка. В меня буквально вдолбили, что такое «хорошо», а что такое – «плохо». Дети же сегодняшние – сущий кошмар! Они до крайности инфантильны, избалованы, им ничего не интересно. Они не сидят, как я, и не смотрят телевизор, не читают книги, не рисуют и даже за тетрис/смартфон/тамагочи их не усадишь – подчёркиваю, я о маленьких детях, лет до десяти. Ужасно неусидчивые, везде лазают (и не просто лазают, а носятся, как угорелые). От них очень, очень, очень много шума (особенно, когда их много, и когда они орут, как бешеные – а орут они почти всегда, по поводу и (чаще всего) без). Далеко ходить я не стану: в моей прошлой жизни в многоквартирном доме, где я жил, надо мной жила семья с тремя (!) распоясавшимися детьми, и это был конец света. Родители толком не занимались с ними – попустительство, разгильдяйство, расхлябанность, этот пресловутый русский «авось»… Потакание капризам, закрытие глаз на откровенные шалости, предоставление самим себе. К тому же, когда началась пандемия, и без того домашние соседи превратились в заядлых домоседов. Школа, как правило, ввиду сменяющих друг друга бесконечных карантинов не учится – вот же повезло. Квартира для них – точно футбольное поле! Бегают и бегают без конца, учитывая повышенную слышимость в самом здании; хоть бы на пару-тройку минут присели да занялись чем-то более полезным. Я неоднократно приходил ругаться (можно же резвиться на улице – земля-то, в отличие от моих ушей, всё стерпит), ибо после тяжёлого рабочего дня уставшему человеку реально хочется тишины и покоя. Ему рано вставать на работу, но у соседей, что ни ночь – то пьяные гулянки (опционально – с сабвуфером), то «партсобрания»; помимо своих спиногрызов зовут в гости других. И они скачут, скачут, скачут… А потому вполне резонный мой вопрос: да какие ещё дети? Зачем они мне нужны?
Другой, немаловажный аспект – это наследственность. У моей бабушки было очень плохое зрение, вялотекущая шизофрения и сахарный диабет; у дедушки радикулит и хронический алкоголизм; у отца проблемы с желудком, у мамы – с сердцем и печенью. Так зачем же плодить очередного больного? Если ему передастся хоть что-то (включая мой букет). Гены – вещь упрямая, а я не враг своему же ребёнку.
Однако я не хотел поступать, как мой отец – мне не хотелось бы, испугавшись ответственности, бросать семью (жену и ребёнка) на произвол судьбы; не в моих это правилах и принципах. Поэтому я ночь не спал, размышляя, как же мне правильнее поступить в этой ситуации.
Румелии я не показал всем своим видом, что ребёнок мне не то, что не нужен – просто на данный отрезок времени он ни к селу, ни к городу. Я был просто не готов, хотя как можно быть не готовым в 31, имея и жильё, и работу. И красавицу жену; хорошую, умную и добрую. Я сидел, раздумывая, и мысленно заламывал себе руки.
– Любишь кататься – люби и саночки возить!
– Ой, не жужжи! – Отмахнулся я от Маленького Зла. – И без тебя тошно.
Судный день настал, и малыш появился на свет. Девочка. В этот ответственный момент я был рядом, дабы поддержать свою супругу. Мне было без разницы, кто родится – мальчик или девочка; для себя я решил, что приму любое дитя.
Но при виде окровавленного, беспомощного комочка меня бросило в дрожь. Снова моя слабость. Моей решительности и след простыл.
– Возьми его на руки, и изменишь отношение. – Слабым, но в то же время твёрдым голосом предложила Румелия, почуяв неладное.
Я выхватил и не дышал. Я боялся навредить, я боялся уронить. Девочка тянулась ко мне, а я вёл себя, как идиот и скотина. Нет бы – поцеловать жену, поздравить её, а я стоял, как истукан, как каменное изваяние. Ненавижу себя за эту минутную слабость. Да, я растерялся, но это было непростительно.
Наша семейная жизнь стала трудней. Ребёнок – не котёнок, не собачка, не Маленькое Зло; его нужно беречь и заботиться о нём. Переодевать, кормить, не спать ночами. Слишком уж больших хлопот Румелия-младшая нам не доставляла (будучи достаточно спокойной девочкой), но всё же трое – это уже не двое. Ответственность возросла. Но и тогда я не предал. Я не задерживался на своей работе и со всех ног спешил к своей семье, ибо такой семьи в моей прошлой жизни не было. Я уже сделал свой выбор, и какая-то другая женщина мне не нужна.
Мы купали своего ребёнка и купались сами. В честь рождения дочери я собственноручно посадил дикую смоковницу, и каждый день поливал, удобрял её. Сам смастерил кормушку для птиц. Я думал, что вот он – мой рай. Прямо в моих ладонях. Но…
После родов моя жена изменилась. Нет, она была почти такой же, но стала несколько мягче (но и тише, но и молчаливей, но и менее эмоциональней). Блеск в её глазах потух, и всё её внимание было сосредоточено исключительно на малыше. Я всё понимаю, но теперь я был только лишь кормильцем и добытчиком; ни доброго слова, ни ласки, ни улыбки при моём приходе… Может, это всё временно? Бог его знает. Что я делаю не так? Я стараюсь делать их обеих счастливыми, дабы они ни в чём не нуждались. Иногда мне даже казалось, что она меня разлюбила. И что она нашла во мне тогда? Привлекло, что я – из будущего? Меня ведь ни одна женщина не любила (за исключением разве что мамы), женским вниманием я не избалован; поэтому поведение моей супруги вызывало во мне тревогу и беспокойство. Я не требовал от неё исполнения супружеского долга, ибо лично для меня это не самое главное в жизни; духовная близость была мне дороже. И выговориться мне было некому, ибо у Архонта своя жизнь, свои проблемы, свои двое детей; а Маленькое Зло… Ну, оно не всегда понимает меня, а в данной ситуации ему и вовсе нечего мне подсказать.
Психологов тут нет, да я и в прошлой жизни не особо-то им верил. Эх, перестали мы с Румелией разговаривать по душам, как когда-то… Дурное у меня предчувствие. Что-то не то, реально; что-то произошло… И вина эта – извне. Не на ней и не на мне. Знаете, словно, все-все-все мои негативные мысли, всё отрицательное – будто всё это материализовалось, приобрело форму. И рай перестал быть раем.
Тем временем в Гелиополисе объявился некий Инфернон, который начал совращать и умы, и тела (точнее, я лишь к этому моменту услышал о нём, а появился он не вчера и не позавчера). Я не знаю, кто это; кто он, и откуда. Однако его «учение» начало стремительно распространяться по всему острову. Острову по имени «Атлантида».
Ещё совсем недавно всем распоряжались правители и воины, жившие отдельно от основной земледельческо-ремесленной массы на Акрополе коммунистической общиной. Но теперь Инфернон посеял зерно раздора, и всё пошло наперекосяк: демократия, условное равенство сословий рухнуло.
До тех пор, пока в атлантах сохранялась божественная природа, они пренебрегали богатством, ставя превыше его добродетель; но когда благодаря проискам Инфернона божественная природа выродилась, смешавшись с человеческой, они погрязли в роскоши, алчности и гордыне.Сначала в Атлантиде правили цари, затем аристократы, затем народ и, наконец, толпа. И вся эта катавасия случилась, приключилась в течение нескольких месяцев. Самое странное и самое страшное, что Инфернон появился в Гелиополисе примерно в то же самое время, как портал занёс сюда нас с Маленьким Злом. Неужели портал пропустил в Атлантиду кого-то третьего? Того, кого я не знаю. Или это всё же кто-то из афинян?
Так закончились те полтора года рая, которые я прожил в Атлантиде. Теперь всё стремительно менялось, и не в лучшую сторону. Я винил исключительно себя – а то, кого же ещё? Как злой рок судьбы. Именно с тех пор, как я здесь появился, начался упадок Атлантиды; медленный, но верный. Медленный? Неподходящее слово. История острова насчитывала тысячелетия, но полутора лет хватило, чтобы всё это уничтожить на корню.
Этот Инфернон первым делом истребил кентавров (что они ему сделали?) и стал нашёптывать царю начать войну с Афинами. Когда же богоподобный владыка отказался воевать с Афинами и прочими древнегреческими полисами, Инфернон каким-то образом его сверг, и посадил на трон своих ставленников, элиту. Но тогда возмутился весь народ, пошли волнения, и Инфернон затерялся в толпе – которая и стала править отныне.
Мы, проживая в тихом, спокойном местечке вдали от всех этих событий, кормились лишь противоречивыми слухами, и считали их сплетнями, россказнями, враками. Но с каждым днем, пропасть, в которую катился остров, становилась всё глубже и всё шире. Один-единственный человек смог нарушить покой целого густонаселённого острова. Инфернон исчез (или затаился на время), но зёрна, посеянные им однажды, взошли; рай стал превращаться в ад.
Однажды, возвращаясь с работы, я увидел следующую картину: двое взрослых, крепких, горячих, волосатых и бородатых мужчин средь бела дня, прямо в поле у дороги занимались крепкой мужской дружбой – никого не стесняясь, не обращая ни на кого внимания. А ещё говорят, что это наш двадцать первый век – полнейший разврат. Конечно же, я наслышан был, что в Древней Греции содомия была нормой, была в порядке вещей – но чтобы и здесь, в Атлантиде, имело место мужеложство, да ещё и так, да ещё и прилюдно?
– Ты чего застыл, Шмыгль? Присоединиться надумал? – Крикнуло мне в ухо Маленькое Зло.
И мои ноги понесли меня подальше от этого места.
Как известно, беда не приходит одна. В один не самый прекрасный день я переступил порог своего дома и почуял неладное: жена не выбежала мне навстречу, и детского крика я не услышал.
Румелию я нашёл крайне подавленной. Она хранила молчание, и меня это насторожило.
– Что случилось? – Спросил я, хватаясь за сердце. – Где ребёнок?
Она медленно перевела на меня свой взор, и взгляд её был отстранённым, потерянным, пустым. Она, смотря на меня, будто смотрела перед собой или сквозь стены; она не видела меня.
– Ты вспомнил о дочери? – Румелия произнесла эту фразу так, словно это был не вопрос.
– Я всегда о ней помню… Да что такое??? – Разволновался я не на шутку.
– А нет больше нашей малышки. – Сказала жена, и нервно, истерически расхохоталась. – Ты ведь не хотел её как бы. Я права?
От испуга я сжался в комок и жутко побледнел. Встал и начал искать по всему дому Румелию-младшую.
– То есть, как это её нет? А куда она могла деться? – Расхаживал я взад и вперёд, вдоль и поперёк, поднимая подушки и заглядывая под мебель.
Я снова присел и взял её руки в свои.
– Расскажи, что произошло.
– Пропала она; исчезла. – Устало молвила Румелия, глядя мне в глаза. – Я не добудилась её, и побежала к знахарю. Я отлучилась буквально на миг… Хвать – а её и след простыл.
Я был наслышан про киднеппинг. Но здесь, в Атлантиде?!
Я застал тот остров в период его наивысшего рассвета; я очутился в золотом для Атлантиды веке. Но рай этот растаял, как лёд, начав превращаться в ад.
Дочь мы искали всей деревней, потому что Архонт, долгих лет его жизни, не оставил, не бросил нашу семью в беде, подключив всех, кого только можно. И мы ходили-бродили, блуждали, искали по полям да по долам, по горам да по горным ручьям, вброд и вплавь… Тщетно; надежда оставила и моё сердце, и эти некогда чудесные края.
Не отчаялась лишь сама Румелия, загоревшись навязчивой идеей разыскать младенца (нашему малышу было всего пара месяцев от роду). К моему горю и ужасу, она сошла с ума; она звала ребёнка день и ночь, в разных местах, и это было страшно.
– Ну, где же ты, где? Откликнись, отзовись; ответь на мой зов. – Призывала Румелия, появляясь то в одном, то в другом месте. Она пешком, босая поплелась в Гелиополис, искренне надеясь, что, возможно, наша малышка там.
«Странницей» отныне прозвали её; ссутулилась она, и от былой красы не осталось и следа. В её двадцать один год на её лице проступили морщины (хоть и не глубокие), а волосы покрыло серебро (хоть и едва заметно). Всюду следовала она, жалобно зовя свою дочь. Это было очень страшное зрелище.
Я чисто случайно нашёл жену, поймал её, взял за руку и потащил назад, домой. Но Румелия с силой оттолкнула меня, и сказала с нотками ненависти, злости и обиды:
– Это всё ты! – Упираясь, стучала она об меня своими ладошками. – Как ты появился, так всё и случилось.
– В чём моя вина, скажи? – Нервно мигая, говорил я, пытаясь её приобнять. – Я люблю и тебя, и дочь.
– Зато я больше не люблю тебя! – Отрезала она, хотя я чувствовал, что она лукавит, ибо где-то внутри, в глубине своей души она всё ещё любила меня. – Я больше не верю тебе! Ты предал нас!
Тогда я выхватил из-за пазухи нож, вложил его в ладонь своей супруги и приставил к своему сердцу.
– Ну, давай. – Сказал я. – Покончим же с этим недоразумением раз и навсегда, здесь и сейчас. Убей меня, раз я такое ничтожество. Избавь и себя, и меня от страданий разом, ибо без вас мне жизни нет.
И я не блефовал, уверяю вас. Я был в таком эмоциональном возбуждении, что готов был принять смерть из рук любимой женщины – лишь бы она больше не мучилась.
Что же до Румелии, то она и без ножа запросто бы меня прихлопнула (одной левой, при её-то силе, божественно-атлантической природе); но сейчас она была слишком в себе (или наоборот, не в себе) и не та, что раньше.
– Уходи. – Выдавила из себя супруга. – Уходи немедля, пока я не наделала глупостей.
И я оставил её на некоторое время, но позже вновь разыскал её. Потому что я не мог иначе, понимаете? Мы не только в радости, но и в горе должны быть рядом, помогать друг другу. Да, в прошлой жизни я был амёба, эгоист, и Бог знает, кто ещё – но я нашёл своё счастье, и просто так сдаться, упустить его я не смел. Я должен, обязан поддержать ту, что избрала меня в спутники жизни. Посмотрите, посмотрите на фауну: лебеди, киты, ламантины до последнего вместе; даже после смерти своего партнёра они рядом с ним. Вот это любовь, вот это привязанность, вот это преданность.
Я обнял свою женщину, и поцеловал её. Я дал понять, что не брошу, не оставлю её в любом случае. Она затихла, немного успокоилась.
Я не знаю, какая гадина причинила нам вред; у меня не было здесь врагов. Ни с кем за последнее время я не ссорился. Поэтому я тем более не мог понять, кто мог похитить (и/или) убить наше беспомощное, беззащитное дитя. Да, я не люблю детей; да, мне претило с ними возиться. Но я пересилил себя, своё эго, и изменился. Я возлюбил свою малышку, свою девочку, и всё для неё делал.
Я вырезал из дерева для неё куклу Барби (древние атланты не оценили, пришлось переделать в Афину); я вытесал из камня каких-то животных. Я брал ребёнка на руки и шептал сказки, пел колыбельную. Она тянулась ко мне ручками, и я был на седьмом небе.
А теперь… Где это всё? Чёрный для меня день, хотя прошло уже три недели, как мы осиротели.
Я наивно считал, что на этом наши беды закончатся… Как же я ошибался!
Я находился на побережье. Что я там делал – уже не помню. И тут я увидел белый дымок. Там, вдали, за морем. Меня это насторожило. Вообще, в последнее время я только и делаю, что настораживаюсь! Как мне всё это надоело.
Будь у меня при себе сотовый, я бы набрал Архонта и поделился с ним увиденным. Но ждать пришлось до самого вечера.
– Ты уверен? – Спросил атлант.
– Абсолютно.
– Ну, судя по карте, в той стороне у нас Критис, и этот ваш… Который ты называешь «Санторин».
– Что бы сие могло означать?
– Гора богов, мой юный друг; похоже, что она проснулась.
Меня передёрнуло.
– Олимп? Но он же находится на материке!
– Это другая гора богов. – Кажется, Архонт обиделся.
Назавтра (благо, был выходной) я снова отправился к берегу. Подзорная труба, в отличие от карты, при пересечении портала не потерялась, и сейчас я напряжённо вглядывался вдаль.
– Что ты видишь? – Полюбопытствовало Маленькое Зло. Оно бы залезло в трубу, если б могло.
– Да ничего хорошего. – Объяснил я. – Это вулкан.
– Ну и что?
– А ничего; только вот именно при извержении вулкана на Санторине погибла целая цивилизация; ушла целая эпоха. Минойская культура была уничтожена; Атлантида автоматом ушла на дно морское…
– А с чего это ты взял, что именно мы застанем это бедствие, этот катаклизм? Ты даже не знаешь точно, какой сейчас год.
– А потому что так всегда, когда речь идёт обо мне. «Закон подлости», знаешь? Всегда именно в моё присутствие что-то случается и происходит, как злой рок, как напасть. Не уйти, не скрыться.
– Дурные мысли притягивают зло. – Заметил мой питомец. – Не накаркай.
«Да тут хоть каркай, хоть не каркай», подумал я. «Всё одно, и конец неизбежен».
Предчувствие меня не подвело: белый дымок сменился чёрной копотью. Пепел и гарь витали в воздухе. Шестое чувство не обмануло меня, а среди атлантов началась паника.
Теперь на меня смотрели косо все; когда я шёл по улице, на меня показывали пальцем.
– Буревестник! – Процедил один.
– Прочь с дороги! – Не поздоровался другой.
Я – к Архонту, но и в его доме иссякла всякая надежда; мне явно были не рады.
– Больше всего атланты не выносят неправду. – Укоризненно, с порога заявил мне древний грек. – Ты лжец и обманщик.
– Да вы все что, белены, объелись, что ли? – Чуть не заревел я, как девчонка. – Я-то тут при чём?
– При том, – Наступал мой друг. – Я же спрашивал тебя! Спрашивал или нет? Я спросил однажды: «Может быть, ты что-то знаешь? Может, ты что-то недоговариваешь?».
Намёк был ясен; отвертеться не удастся.
– Выслушай меня! – Чуть не плакал я.
– Проваливай! – Ответили мне, и захлопнули дверь.
Я весь как-то обмяк, и медленно опустился на землю.
Удивлению Архонта не было предела, когда на следующее утро он обнаружил за своей дверью мой силуэт – я так и не ушёл.
– А ты упрям! – Похвалил он. – Крепкий орешек. Ну, что ж; проходи…
И я в красках поведал атланту всё, что мне было известно. И по мере того, как я говорил, его лицо вытягивалось всё больше и больше.
– Почему ты раньше, сразу мне всё не рассказал? – Начал ругать меня Архонт. – Может, не было бы так поздно, и мы что-нибудь, да покумекали. Отплыли бы на лодках всем своим народом.
– Не поздно? – С сомнением произнёс я. – Да кто бы мне поверил? Какой-то чужестранец придёт с поклоном к самому владыке Гелиополиса и начнёт утверждать, что Атлантида падёт не от меча, но от воды и огня? Однозначно мои дерзновенные речи сочли бы сущим бредом, а меня сварили б в кипятке; или посадили бы в бочку, как Диогена (или как там его).
– Тебе бы поверил я, как минимум. – Сделал акцент мой друг, и несколько смягчился. – Ибо я знаю тебя не первый день. Я вижу, какой ты; почти насквозь вижу. Просто я не приемлю утайки. Ты скрыл, и это скверно.
Я призадумался.
Надобно бы заметить, что в школе все мы изучали теорию движения литосферных плит; школьный курс географии. Континенты перемещаются, хоть и крайне медленно (по нескольку сантиметров в год). Южная Америка отдаляется от Африки, а Индийская плита напирает на Евразийскую (оттого Гималаи только растут). Атлантида же, являясь островом, была уникальным явлением природы, восьмым (если не первым) чудом света: это был единственный в мире остров, который «плавал». Он перемещался, равно как и материки, но гораздо шустрее их; именно поэтому Атлантидой называли столь разные по площади и отдалённости земли – как уже говорил Архонт, сей остров бывал вблизи всех тех мест, и передавал часть своей культуры, своих знаний местным народам. Ни Мадейра, ни Крит, ни что-либо ещё Атлантидой не являлись; просто этот удивительный, дрейфующий остров заплывал в самые разные места, оставаясь при этом в рамках нынешнего Атлантического океана.
Во время моего пребывания в Атлантиде этот остров находился вблизи Крита и Санторина; но, даже если бы я рассказал Архонту всё тогда, полтора года назад, ситуацию бы это не изменило: каким бы «быстроходным» ни был остров, всё же это был вам не какой-нибудь там скоростной катер. И в случае геологической катастрофы на Санторине (которая таки произошла), Атлантида не смогла бы, не успела бы отплыть на безопасное для неё расстояние, при её-то габаритах в 530х350 км.
В один день и бедственную ночь случилось то, чего я так боялся: на Санторине произошло мощнейшее извержение вулкана. Грохот был такой неимоверной силы, что у меня из ушей потекла кровь – кажется, вершина горы была закупорена, точно бутылка вина – крепкой пробкой. Обнажилась кальдера, жерло вулкана. Через подзорную трубу я лицезрел огненные потоки лавы, раскалённой магмы, которые, сбегая сверху вниз, с горы, сжигали всё на своём пути (включая скот, женщин и детей), уничтожая некогда буйную растительность. Обрушиваясь в воду, потоки лавы ужасающе шипели, но мгновенно застывали. Я, стоя на берегу, дотронулся до воды: она кипела! Какие-то бульки, воздушные шарики были в ней.
Вулканический пепел покрыл почти всю территорию Атлантиды слоем до десяти см, и плодородные поля, дающие по несколько урожаев в год, скончались, придя в негодность. Теперь почва была непригодна для возделывания в течение нескольких лет, а это означало только одно: голод и погибель (хорошо, что в амбарах, закромах имелись запасы зерна и прочих продуктов – но насколько долго их хватит?).
Средиземноморский свежий воздух сменился палёным смрадом, и средиземноморский же тёплый климат приказал долго жить. Я почувствовал озноб и начал стучать зубами.
Я уже было вздохнул с облегчением; я наивно посчитал, что это – всё; но, увы, увиденное мной было лишь начало конца.
Внезапно Атлантиду начало трясти: началось землетрясение. Кто-то (или что-то) пыталось расколоть её на части; в земле обнажились глубокие трещины. Они удлинялись и расширялись. Я вскрикнул и побежал прочь.
– Уходим! – Заголосил я, вбегая в свой дом, пытаясь увлечь за собой свою вторую половину. Но Румелия и не думала уходить.
– Я никуда не уйду! – Заупрямилась она. – Я не покину эти края; это моя родина. Ты иди, если хочешь; что же до меня, я приму смерть здесь. Коли суждено…
– Да послушай ты! – Начал я трясти жену за плечи. – Одумайся, прошу тебя! Уйдём же скорей! Оставаться здесь есть великое безумие!
Но она, к моему полнейшему шоку, отодвинула меня в сторонку, проследовала к бутылке и начала её. С горла.
– За тебя, малыш. – Горько усмехнувшись, отхлебнула она.
Тогда я выхватил зелёного змия из её рук, и разбил на её глазах. Брови её поползли вверх, но она не отчаялась и потянулась за второй бутылкой.
– Это не та Румелия, которую я когда-то знал! – Посетовал я с горечью. – Та Румелия сама бы убежала, да ещё и меня под мышку.
– Я никогда не откажусь от земель атлантов, своих предков; запомни это. – Посерьёзнела она, и вышла вон, раздумав напиваться.
– Не ходи туда! – Помчался я за ней. – Проклятье…
Поздно: Румелия попала под серный дождь, и теперь её некогда прекрасное личико было изуродовано! Ей обожгло лицо…
Но и тогда я из последних сил накрыл её какой-то тканью (или это был плащик?), и со всей дури запихнул в дом.
– Сиди здесь, я сказал! – Заорал я что было мочи.
Мы переждали непогоду, и я решил попытать счастья.
Я выглянул во двор. Разруха и ад вместо рая. Жалкое было зрелище…
Я дошёл до берега, и пред моими глазами было страшное: стена воды с многоэтажный дом. Медленно, но верно она приближалась к Атлантиде. Волна смерти…
Невдалеке от меня проплывала стая весёлых и беззаботных дельфинов. Я посвистел, подзывая их.
Главный из дельфинов, их вожак тут же подплыл ко мне, вынул из воды голову и уткнулся мордочкой мне в ладони.
– Ар-ар-ар! – Гортанно поприветствовал он меня. – Ки-и-и-и…
– Не в этот раз, дружище. – Едва проговорил я. – Нет у меня для тебя сегодня рыбки. И в мячик тоже не сыграем.
«Если только в ящик», мысленно добавил я. «Скоро все там будем».
Но дельфин и не думал обижаться. Хотя улыбаться он перестал.
«Чего ж тебе угодно?», прочитал я в его глазах.
– Помоги мне. – Начал молить я, вставая на колени. – Спаси мою радость, мою ненаглядную. Пусть лучше я умру, нежели она.
Дельфин молчал, внимательно глядя на меня.
– Я знаю, что некогда вы были людьми; знаю, что человеку далеко до вашей доброты. Кто я, чтобы просить вас о помощи? Ведь люди причинили вам (и не только вам) столько вреда… Ещё я знаю, что вы, как и многие другие животные, предчувствуете опасность. Я знаю: вы плывёте отсюда прочь, покуда ещё есть такая возможность. Но у нас такой возможности нет, ибо весь наш деревянный флот сгорел. Мы будем вынуждены уйти на дно вместе с Атлантидой. Поэтому я прошу, молю тебя: спаси и сохрани мою Румелию. Я усажу её к тебе, и она, держась за твой плавник, спасётся.
– Беги же, за возлюбленною своей! – Молвил мне дельфин после долгого молчания. – Спеши на всех парах. Скорей же, покуда я не передумал.
И побежал я пулей к дому, быстрее ветра. И, найдя обезображенную Румелию, я потащил её через силу к морю. Она же была так подавлена, что уже не сопротивлялась.
Я успел, и вот: осталось только попрощаться.
– Я люблю тебя; ты слышишь? – Обратился я к своей жене.
Кожа из-за ожогов свисала у неё клочьями, но глаза были теми же самыми, что и когда-то: выразительными, ясными, внимательными, добрыми.
– Прости меня, о чужеземец. – Выговорила она, но волнения была не преисполнена. – Я полюбила тебя, и люблю до сих пор; я не ожидала, что люди двадцать первого века способны так любить. После всего…
И я со всей нежностью её обнял, и сказал следующее:
– Когда-нибудь мы обязательно встретимся вновь, я обещаю. – Глотая слёзы, говорил я, и мне уже было всё равно, что женщина видит, как плачет мужчина (я знаю, что атлантки этого не любят). – Но не сейчас; я не могу отправиться с тобой вместе. Дельфин может взять с собой лишь кого-то одного, и я жертвую собой ради тебя.
И мы держались за руки, и это был один из самых трогательных моментов в моей жизни.
– Медлить нельзя. – Напомнил дельфин. – Моя стая ждёт меня.
– Плыви же, Божье чудо! Плыви, что есть сил! Минуй же все преграды без ущерба для себя и всех твоих друзей. Убереги мою супругу от всех тягот и невзгод. Не дай ей погибнуть! Отвези её далеко-далеко, хоть на край света. Пусть Афины, иль Спарта, иль Фивы, иль Микены, иль Коринф, иль какой другой полис станет ей новым домом, и да будет она в счастье и здравии добром! Все греки друзья друг другу – неважно, минойцы, дорийцы, ахейцы, эолийцы, македонцы, иллирийцы ли они; Аргос, Эпир иль Троя родина им. Я не думаю, что они распнут мою атлантку; не думаю, что встретят там её без ласки и почёта. Это великие люди, каких мало нынче в веке двадцать первом; пусть привечают там её с добром.
И усадил я ненаглядную свою к дельфину, и вот: всё дальше от меня зазноба моя. И расплакался, и разревелся я, ибо больше не было моих сил.
– Будет тебе уже. – Начало успокаивать меня Маленькое Зло. – Пойдём домой.
И поплёлся я, оборванный и уничтоженный, обратно. И навестил я Архонта.
– Как ты, Архонт? – Переживая, поинтересовался я. – Могу я чем-нибудь помочь?
– Не печалься, мой друг, и загляни в тот чулан под лестницей – там золота хватит на целый Юпитер.
– Да я не об этом…
– А о чём же? – Пожал плечами атлант. – Мы все остаёмся, и примем смерть из рук наших богов; достойно, с гордо поднятой головой. Трусов среди нас нет.
И я не переставал восхищаться ими.
– Не держи на меня зла, если вдруг что. – Сказал я. – Я не самый лучший представитель цивилизации двадцать первого века; не суди по мне обо всех. Есть люди гораздо лучше меня.
– Мне посчастливилось встретиться с будущим прежде своей смерти. – Философствовал Архонт. – Человек ты хоть и слабый, но честный; мне не в чем тебя упрекнуть. Будь, что будет!
И мы возлегли на циновку, и стали ждать конца.
Мне вдруг захотелось послушать что-нибудь из репертуара ParadiseLost – ибо Атлантида и была тем самым потерянным раем; раем, который я потерял. Но плеера у меня с собой не было, хотя при виде всего произошедшего в голове закрутилась песня другой группы – а именно, песня «DaimononVrosis», со всей её греческой атмосферностью и сверхмелодичными флажолетами.
Атлантида (а именно такие её представители, как Румелия и Архонт) подарили мне рай; а что хорошего, что полезного сделал для этого острова я? Я делал горшки, я строил Акрополь; я был столяром и плотником, скульптором и каменотёсом. Но что-то мне подсказывало, что я не стою ни денария; что я привнёс весьма скромную лепту – скорее, ложку дёгтя в их бочку мёда. Вкусного верескового мёда. Мой фантазм подошёл к своему логическому завершению…
– Пойдём, порыбачим? – Осенило тут атланта. – В последний раз. Не переживай, моя семья в безопасности под крышей моего дома. Пока этот дом стоит, мне не о чем беспокоиться.
Мы встали и пошли к пруду. К тому самому, где когда-то (давным-давно, точно целую вечность назад) Румелия набирала воду, а я только-только, едва-едва был с ней знаком.
Дойдя, мы ощутили сильный запах морской воды – и вот, вместо неба пелена воды. Скоро она накроет нас…
«Порыбачили…», подумал я, расстроившись. «Похоже, это действительно конец. Сейчас мой рай пойдёт на дно, как «Титаник» в 1912-ом…».
– Ныряй! – Приказал вдруг Архонт.
Мы переглянулись с Маленьким Злом.
– Ныряй! – Повторил атлант, выхватывая меч. – Прыгай же в пруд, дурья твоя башка! А не то я буду вынужден тебя убить…
Как я сразу не догадался? Я же – лягушонок, и водоёмы для меня – порталы между разными мирами!
И я прыгнул…