– Первый взвод, оцепить деревню!
– Осмотреть дома! – не оборачиваясь, велел Фарбаутр, и продублировал приказ по русски, для полицаев.
За спиной возник фон Зефельд. Поспешая следом, он с восторгом ребёнка вертел головой по сторонам. Заглядывал чуть не в каждый двор, где бесновались собаки, гремя цепями возле будок.
– Дома?! – искренне удивляясь, рассмеялся младший брат при виде корявых, просевших изб. – Они, что, правда, живут в этих загонах?!
Не обращая на него внимания, Фарбаутр – на ходу – продолжил инструктаж, по русски и немецки, попеременно:
– Искать следы пребывания раненого! Отдельное место! В глухих углах! Далеко от окон! С засохшей кровью на полу, матрасе, соломе!
– Это скорее всего, на сеновалах! – отозвался командир роты СС.
– Если будет найден он сам, подать сигнал! – ещё громче крикнул Фарбаутр. – Окружить! В бой не вступать!
Витя нервно комкал картофельный мешок, глядя на лавину немцев и полицаев, заполнявшую проход меж заборов. Инстинкт, как и три дня назад, у реки, требовал бежать, сломя голову. Разум же, удерживал на месте.
Во-первых, побег не удастся – вдоль окраины уже вытягивалась цепь пехотинцев, отсекая деревню от леса.
А во-вторых, все караваевцы у немцев ведь в списках. Пропажу Вити сразу вскроют. И накажут маму, да и остальных.
Вооружённая орда неумолимо пёрла по дороге. Глядя на её приближение, Витя чувствовал, как костенеют мышцы. Впереди шёл Фарбаутр – прямой, напористый и жёсткий, в неизменных чёрных перчатках. Его сопровождал ещё один офицер, в распахнутом чёрном плаще, с фуражкой на самые глаза. Тень от козырька скрывала верхнюю часть лица, будто там зияла тёмная бездна.
Вите казалось, Фарбаутр целенаправленно идёт прямо к нему! Взгляд машинально выхватил чёрный жезл на его кобуре.
В тот же миг, людской поток позади Фарбаутра стал словно растекаться ручейками. Солдаты и полицаи, по два-три человека, отделялись влево-вправо, и кидались во дворы – к избам, сходу вышибали двери и вламывались внутрь.
«Повальный обыск в деревнях! Георгий говорил, что это будет…» – вспомнил Витя и осторожно перевёл дух. Может, всё не так и страшно. Нужно лишь перетерпеть очередной погром, да выслушать привычные угрозы.
Фарбаутр и редеющая толпа за ним уже достигли середины деревни. Из дома старосты, встревоженные, хлынули селяне, будто разворошенный рой. Витя увидел маму среди прочих.
Фарбаутр прошёл мимо, не повернув и головы. Старики же – баба Лукерья, дед Степан, и многие другие – кто охнул, кто всплеснул руками, и побежали со двора. Каждый к своей избе, откуда доносился треск и грохот ураганного обыска.
Наперерез им бросилась четвёрка полицаев.
– Куда? Куда попёрлись, ну?! – вскинув винтовки, они загородили проход, и отпихнули стариков обратно. – Приказ, стоять всем тут!
– У меня сын один в доме остался! – воскликнула мама в отчаянии, пытаясь прорваться сквозь кордон.
– Смотри, чтоб ты без сына не осталась – прошипел ей чернявый, усатый, похожий на цыгана, полицай.
И мама, побледнев, невольно отступила. Рывком мотнула головой, отыскивая взглядом свою избу, глазами впилась в худую, щуплую фигурку Вити у забора.
Витя отпустил мешок, в волнении поднявшись на цыпочки. Всего один миг, и маму заслонили спины полицаев. Селян тычками и толчками погнали в дальний угол двора, где бешено лаял, и рвался в бой старый, вислоухий пёс Буян.
Цыган-полицай, и ещё один – коротышка – сразу ринулись в дом старосты. Двое других остались сдерживать деревенских.
Фарбаутр с вооружённой свитой был уже совсем рядом – на расстоянии пары изб от Вити.
– Игнатов! – крикнул он в пространство, и сбоку тут же возник Бородач, угодливо согнувшись. – К ведьме!
Бородач поспешно кивнул, и скомандовал через плечо:
– Все за мной давайте!
Из сплошной солдатской массы позади Фарбаутра, один за другим, начали выскользать фигурки последних оставшихся полицаев, будто пиявки. Витя насчитал их восемь человек. Обогнав немецкий отряд, они несмелой трусцой устремились за Бородачом к дому бабы Сейды.
Пара из них – один рябой, другой, напротив, какой-то невзрачный – с опаской озираясь на ведьмину избу, поспешно пробежали мимо, и нырнули в калитку к Совиным.
– Эй, малец, есть ещё внутри кто? – мотнул рябой Вите головой в сторону его дома.
– Никого больше – ответил Витя, и оба полицая, чуть не отпихивая друг друга, вскочили на крыльцо.
Под их ногами треснули доски. Рябой чертыхнулся, чуть не провалившись, распахнул дверь, и глянув на Бородача вдалеке, юркнул внутрь. А за ним и невзрачный.
Остальные шестеро вошли во двор к бабе Сейде. И сразу убавили шаг – чем ближе к порогу, тем тише, пока и вовсе не замерли россыпью кто где, будто игральные шашки на клетках.
Бородач, подойдя к ступеням, обернулся:
– Чего встали? Идёмте!
Никто не стронулся с места, полицаи отводили глаза.
– Захар со Шнурком уже вот так заходили… – пробормотал кто-то. – Так Шнурка медведь поломал, а Захар теперь дурнем всю жизнь после контузии будет.
Бородач в недоумении уставился на них. Затем насупился, и грозно рявкнул:
– Макар! Пётр! Фёдор! Вы что, малые дети?!
Но, полицаи даже не вздрогнули от его рыка. В полном оцепенении они смотрели на окно. Там – за грязным стеклом – в глубине дома темнел плотный, приземистый, безликий силуэт ведьмы, вселяя ужас своей чернотой и неподвижностью.
Двое-трое полицаев откровенно затряслись в ознобе. И вряд ли от того, что на улице ещё сильней похолодало.
Опущенные руки Бородача медленно сжались в кулаки. С перекошенным лицом он зло двинулся на подчинённых. Самые ближние отскочили назад. Бородач же, вдруг, остановился – к забору подходил Фарбаутр и пятнадцать-двадцать солдат с ним.
Витя невольно попятился. Но, Фарбаутр лишь мимоходом скользнул по нему пустым взглядом – столь же безразличным, что и взгляд «Мёртвой головы» в его фуражке.
Второй офицер, в чёрном плаще, и тоже с черепом над козырьком, напротив – посмотрел на Витю с весёлым любопытством. Как на забавную зверушку. И уже через секунду забыл о нём, переключившись на дом бабы Сейды – мрачный и зловещий.
Фарбаутр встал посреди двора, сцепив руки за спиной, в упор глядя на тёмную фигуру ведьмы за окном.
– Сюда её – велел он по-русски.
Кто-то из полицаев сдавленно охнул. Кто-то вздрогнул. Все разом съёжились – будто захотели провалиться, или исчезнуть. И не имея на это возможности, в конце концов, обречённо поникли. Жалобно – а иные и плаксиво – озираясь то на Фарбаутра, то на Бородача. Не ожидая для себя совсем уж ничего хорошего.
Фарбаутр хрустнул пальцами в чёрных перчатках, по его скулам прокатились желваки. Солдаты позади, откровенно посмеивались над полицаями. Фон Зефельд тоже ухмыльнулся.
Бородач со вздохом качнул головой, и взбежал по ступеням. Толкнув дверь, шагнул в проём, скрывшись в сенях.
«Значит, Фарбаутр тоже решил, что Георгий обратится к колдунье… – подумал Витя. – Так может, потому он к ней и не пошёл!»
Бородач мелькнул в одном-другом окне быстрой тенью. Деловито пролетел мимо ведьмы позади, очевидно, заглянув в соседнюю комнату, да и вообще, во все углы. Чёрный силуэт бабы Сейды при этом, даже не шелохнулся. Спустя мгновение, рядом с ведьмой возник Бородач, и схватив за плечо, потащил её за собой. Оба исчезли из виду.
А через минуту скрипнула входная дверь, и Бородач вывел бабу Сейду на крыльцо, цепко придерживая под локоть. Другой рукой колдунья опиралась на посох. Хмурая, насупленная, она тяжёлым взглядом накрыла сразу всех, кто стоял во дворе. И словно притянула к себе их взоры. Даже Витя не смог отвести глаза.
Солдаты и полицаи неотрывно смотрели на ведьму, пока Бородач помогал ей сойти по ступеням. И потому, абсолютно никто – ни один – не увидел, как из печной трубы вырвалась упругой пулей маленькая летучая мышь. Вспорхнув ввысь, она затрепыхалась перепончатыми крылами, и прилепилась к стволу ближайшей сосны, вниз головой. И застыла крошечным бугорком, точно древесный нарост.
Бородач подвёл бабу Сейду к Фарбаутру.
– В доме вроде, только она одна была, господин Фарбаутр! – доложил преувеличенно бодро.
– Проверить! – распорядился Фарбаутр на двух языках. – Чердак и подвал. Все пристройки.
Полицаи скопом кинулись к сараю в конце двора. Солдаты загоготали им вслед. Один кивнул другому:
– Пойдём, Вилли! – и направился к дому. – Может, сапоги-скороходы найдём там!
И спохватился – явно испугавшись своей вольности – оглянулся на Фарбаутра с опаской. Тот, не мигая, смотрел на ведьму, будто в мыслях находясь не здесь.
– Лучше, волшебный кошелёк! – подхватил Вилли. – Чтоб всегда был полный.
– Я тебе его сразу отдам! – рассмеялся первый солдат, расценив молчание Фарбаутра, как одобрение. – В нём же будут только русские деньги!
Грянул дружный хохот. Вилли, и ещё четверо бойцов, перекинув автоматы за спину, затопали по крыльцу. Фон Зефельд тоже весело ринулся за ними. Фарбаутр по-прежнему стоял как камень, но глаза его сверкнули напряжённой искрой.
– Назад – процедил он фон Зефельду достаточно тихо, чтоб не услышали солдаты, и в полной мере жёстко, твёрдо, чтобы удержать.
Дом, почти наверняка – под защитой разных колдовских ловушек, запечатанных проклятий. Которые могут вскрыться от неосторожного прикосновения. А то и взгляда. И потому, не стоило соваться туда первым. Ни самому, ни брату.
Эти мысли, должно быть, ясно отразились у Фарбаутра на лице. Потому, что обернувшийся фон Зефельд, едва открыв рот, тут же и умолк, в кои-то веки, поняв всё без слов.
Фарбаутр перевёл взор на колдунью.
– Где он? – прозвучал его металлический голос.
Ведьма посмотрела исподлобья, и ответила вибрирующе низким тоном:
– Кто?
– Курьер – Фарбаутр вынул руки из-за спины.
И Витя увидел, как пальцы в чёрной перчатке плавно извлекли из рукава тонкую деревянную палочку! Он резко подался вперёд. Неужели, всё – конец?! Фарбаутр нашёл берлогу?! Но, где тогда Георгий? Снова успел скрыться?
«Нет… – разглядел он палочку получше. – Обознался. Это вообще какой-то обломок указки».
Фарбаутр наблюдал за выражением лица ведьмы. Старуха никак не среагировала на деревяшку – лишь зацепила краем глаза, будто пролетевшую муху. Определённо, предмет этот ей ничего не напомнил. И никаких ассоциаций не породил.
Либо, ведьма хорошо притворялась…
– Ко мне курьеры не ходят – произнесла она угрюмо. – Я почты ни от кого не получаю.
«Ещё один крепкий орешек» – констатировал Фарбаутр. Или колдунов подпитывает их врождённая магическая сила?
В облике ведьмы сквозила отречённость, равнодушие. И явственно, почти физически, ощущалась броня – пожалуй, прочнее даже, чем у смешливого курьера. И проломить её не удастся ни кулаком, ни электрическим разрядом.
Предстояла долгая, и кропотливая работа через анакрис, в допросной камере, в подвале. Здесь, на месте – ответов у старухи не вырвать. Чего не скажешь про других…
– Построить вместе с остальными – скомандовал Фарбаутр Бородачу, тут же повторил для Шенка по-немецки.
И круто развернувшись, пошёл со двора.
Фон Зефельд заторопился следом, оглядываясь то на избу колдуньи, то на брата. Очевидно, желая спросить: а как же обыск? Фарбаутр небрежно дёрнул щекой. Если что найдут – покажут.
Бородач снова схватил бабу Сейду за локоть, гаркнул в сторону сарая, где нарочито громко рылись шестеро полицаев:
– Ну?! Слыхали? – и обернулся к Вите. – А ты, рыжий, глухой, что ли? Общий сбор у вашего склада!
Витя по привычке чуть было не снял шапку – показать чёрную шевелюру. Опомнившись – наоборот, натянул её потуже, и выскочил через калитку на дорогу. И сразу же шарахнулся к соседнему забору, чтобы не сбила с ног орава проходивших мимо солдат. Они беззаботно лопотали меж собой, окликали товарищей по окрестным избам, должно быть, передавая приказ Фарбаутра.
Разрозненные группы полицаев и немцев во всех концах деревни выводили на улицу тех немногих селян, которые ещё были дома. И гнали к избе старосты – в общую кучу, куда через мгновение влился и Витя, завертев головой, отыскивая маму. А увидев, рванул навстречу, как и мама к нему.
Они пробились сквозь толпу друг к другу – под многоголосый гомон и собачий лай. Мама порывисто схватила Витю, прижала к себе. И он ощутил её паническую дрожь. Гораздо более сильную, чем тогда, первый раз, когда полицаи рылись у них на кухне.
Маму пронзал ужас при одном лишь взгляде на Фарбаутра, возле дома старосты – у порога. От его совершенно мёртвых глаз, и неподвижного, застывшего лица. Выражения посмертной маски, с каковым он принимал сообщения солдат – очевидно о том, что беглец нигде не обнаружен. Шум, гам, грохот, и лай десятков псов по деревне создавали сумасшедшую какофонию. Солдаты, докладывая о результатах, невольно повышали голос, почти кричали. Офицер в чёрном плаще морщился, кривился. Фарбаутр же, по-прежнему, был невозмутим.
Меж тем, на сбившихся гуртом селян ринулись полицаи.
– Разобраться! Строиться в шеренгу! – со всех сторон заорали злые голоса.
Стариков хватали за ворот, за плечи, толкали, волокли, подгоняли ударами прикладов. Пространство с новой силой заполонил дикий топот, приглушённые стоны, хрипы, тяжёлая одышка, бешеный – совершенно зверский лай пса Буяна, и почему-то – аромат свежей, ржаной выпечки.
Спешно встав в неровный ряд, лицом к избе, к Фарбаутру и солдатам, Витя понял, откуда запах: полицаи забрали хлеб, который утром напекла тётя Пелагея. Почти у каждого в руке был увесистый ломоть – сегодняшняя норма на семью – на завтрак, обед и ужин.
Выравнивая строй селян, полицаи покрикивали с набитыми ртами, смачно жевали тёплую мякоть, и аппетитно откусывали ещё. Витя сглотнул, в желудке заурчало.
– Все на месте? – гаркнул один из полицаев, едва слышный из-за собачьего лая, и с досадой оглянулся на Буяна.
Казалось, пёс – ещё немного – и рванёт вперёд вместе с будкой. Он неистово вздымался на дыбы, из клыкастой пасти клочьями летела пена. Налитые же кровью глаза испепеляли чужаков – полицаев и немцев – сумасшедшей яростью. Особенно страшной от бессилия, невозможности вцепиться во вражескую глотку.
– Заткните собаку! – не выдержал полицай.
Пёс взбеленился сильнее. Беспрерывный, хриплый лай стал похожим на рёв.
Офицер в чёрном плаще, рядом с Фарбаутром, что-то сказал и пружинисто направился к Буяну. Отстегнув на ходу кобуру, он вынул пистолет. Азартно, хищно усмехнулся.
– Господи… – прошептала тётя Пелагея.
Из шеренги, наперерез офицеру, кинулся Трофим.
– Он сейчас умолкнет! Умолкнет! – заблажил старик, прикрыв собой свирепого Буяна. – Он кобелёк-то умный!
Не дожидаясь реакции офицера – а скорее и стремясь её упредить – Трофим схватил пса за цепь и за ошейник. И с трудом поволок – упирающегося – к будке.
Офицер остановился, с интересом наблюдая за борьбой.
– Ну, ну… Буяша, Буяша… – приговаривал Трофим, и пихал рычащую собаку в конуру, ежесекундно озираясь на офицера. – Пелагея! Подай колоду!
Жена старосты вырвалась из строя, побежала по двору к поленнице. И покатила оттуда корявый пень для рубки дров.
Офицер жизнерадостно рассмеялся, мотнув головой. А Трофим перехватил пенёк, и принялся затыкать им проём будки.
Пёс внутри лаял, колотился и бился с исполинской мощью.
– Он не со зла ить! – заискивающе улыбался Трофим. – Он это по службе, господин офицер!
– Господин унтерштурмфюрер – веско поправил подошедший Бородач, ведя бабу Сейду. – Лейтенант, по нашему.
– По вашему – глухо произнёс староста.
Бородач прожёг его угрожающим взглядом.
Но, староста красноречиво смотрел на полицаев, которые щедро делились хлебом с немецкими солдатами. С шутками и смехом отдавая им свои ломти почти целиком. Немцы, взамен, дружески трепали полицаев по загривку.
Бородач выдохнул сквозь зубы, и подтолкнув бабу Сейду к шеренге, отошёл.
Двор же, вдруг, огласился улюлюканьем, воплями и свистом.
На пороге дома старосты появился полицай-цыган, прижимая к груди две большие стеклянные банки с мёдом.
– Видали?! – торжествующе взревел он.
Витя машинально глянул в сторону бабы Сейды. Но – колдунья стояла далеко, почти в конце ряда.
Позади цыгана возник коротышка – тоже с парой банок, туго набитых медовыми сотами.
Обоих – едва они сошли с крыльца – сразу обступили полицаи и солдаты, весело щёлкая пальцами по стеклу.
– Откуда взяли, интересно? – криво ухмыльнулся кто-то. – Вроде, пасеки нигде не видно.
– Да в лесу нашли, наверно, дикий – равнодушно пожал плечами коротышка.
– В ваших списках мёда нет – донесся внезапно, тихий, но твёрдый, жёсткий голос старосты.
Все обернулись. Староста, выйдя из строя, смотрел на вооружённую толпу – сурово, строго, непримиримо.
– Зато, в погребе у тебя есть! – загоготал по-конски, цыган-полицай.
И остальные подхватили, всяк заржав на разный лад.
– Заберите, там ещё пять банок осталось! – мотнул цыган-полицай головой в сторону дома.
В избу с готовностью устремилось несколько человек, как полицаев, так и солдат. Лейтенант сунул пистолет в кобуру, вопросительно оглянулся на Фарбаутра. И не увидя никакой реакции, тоже шустро взбежал по ступеням. Правда, сразу остановился, наткнувшись на четыре большие бочки в сенях – им не хватило места в подвале. Лейтенант попинал сапогом по ближней. Склонившись, понюхал, и резко отпрянул. В бочках хранились солёные грибы.
Мимо протиснулись трое полицаев, вынося оставшийся мёд.
Тётя Пелагея робко потянула мужа-старосту за рукав, к себе, обратно в шеренгу. И Витя словно бы услышал её мысли:
«Пусть подавятся…» – и сам обмяк, смирившись с потерей.
За полицаями из дома вышли и весёлые солдаты – каждый с ворохом мельхиоровых ложек и вилок, видно, думая, что они из серебра.
Бородач скользнул глазами по неровному людскому ряду, сверился с измятым списком, и кивнул:
– Вся деревня в сборе, господин Фарбаутр!
Двор – как глыбой – придавила тишина. Лишь пёс Буян поскуливал в запертой будке, царапался и скрёбся.
Фарбаутр неспешно вышел на середину – рука в перчатке по-прежнему сжимала тонкий обломок указки. К мёртвой тишине добавился могильный, жуткий холод. Воздух ощутимо промерзал. Селяне, немцы, полицаи – все вокруг дышали паром. Солдаты, ёжась, поднимали воротники. Полицаи тёрли ладони.
Фарбаутр же будто сделан был из стали. Он не дрожал, и даже морозных струек Витя не увидел.
Коротко глянув куда-то вбок, Фарбаутр махнул указкой.
Витя машинально повернул голову в том направлении. Впрочем, как и старики в шеренге. К Фарбаутру спешил молодой полицай, уже знакомый Вите: один из тех, что забирал продукты вместе со Шнурком и Репкой.
А в следующий миг Витю продрало до костей. Молодой нёс две его корзины, брошенные в лесу! С ехидным смешком он поставил их перед строем. И вынув из одной грубый Витин нож, с размаху врубил клинок в землю. Витя вздрогнул вместе с ударом.
Фарбаутр встал рядом с корзинами, и направил на них указку:
– Чьё это?
У Вити перемкнуло в горле. Он испугался – вдруг, мама неосознанно сейчас схватит его за руку, или вцепится в плечо! Фарбаутр это увидит, и поймёт!
Мама – слава Богу – не шелохнулась, подумав, видимо, о том же.
В голове сверкнуло вспышкой – Фарбаутр не заезжал в другие деревни! Его цель – Караваево, и только! Вероятно, спустя время, он ещё раз обыскал речной берег, надеясь найти оружие Георгия.
«А нашёл мой тесак и плетёнки… – мрачно догадался Витя.
– Потом увидел и зарубки на деревьях! Которые привели его сюда!»
Витя постарался успокоить дыхание. Фарбаутр не знает, кого искать конкретно. Значит, главное – не выдать себя! Ни словом, ни движением.
«Я там не был… – мысленно произнёс Витя, как заклинание. – А если так, то я Фарбаутра впервые вижу. Не знаю имени его и звания. И должен поступать, как все: как мама и другие…»
Фарбаутр медленно вёл взглядом по шеренге лиц, бледных, напряжённых. Все уставились на нож и корзины. Все, кроме ведьмы. Старуха, опираясь на посох, смотрела оловянными глазами вдаль перед собой.
Фарбаутр допускал и вполне был готов к тому, что она признает лесную находку своей. Но, колдунья благоразумно молчала, то ли бросив помощника на произвол судьбы, то ли желая сделать вид – как и остальные – что эти корзины не из их деревни.
На порог выглянул фон Зефельд. Усмехнувшись, кивнул на людскую шеренгу, звонко выкрикнул:
– Не сознаются? С ними по-другому надо! – он обернулся и окинул взглядом бочки с грибами. – Это их припасы?
Витя стоял в строю почти напротив входа в дом, и видел происходящее, как на ладони. Лейтенант вскинул ногу, упёрся стопой в ближнюю бочку. И напрягшись, надавил.
«Хоть бы не смог… опозорился…» – мелькнула надежда.
Лейтенант усилил нажим, стиснул зубы. Послышался его натужный стон. Бочка шевельнулась – и со скрежетом стала накреняться, всё больше отрываясь от пола. Лейтенант сделал мощный толчок с резким выдохом, и опрокинул бочку. Огромная её грубая туша рухнула на пол. Раздался грохот, треск, отлетела деревянная крышка. И по ступеням густым водопадом, лавиной расползлась склизкая, клейстерная масса, мешанина грибных шляпок и ножек.
Лейтенант отскочил в сторону, брезгливо зажав нос.
– Господи! И они едят это?! – просипел фон Зефельд, протяжно и шумно перевёл дыхание, а затем с интересом посмотрел на селян. – Ну? Теперь говорить будем? Или дальше продолжить? Следующую бочку? Переведи им, Густав!
Фарбаутр в бешенстве сомкнул губы, прогнав по скулам желваки, но – сдержал себя, не обернулся. Фон Зефельд, откровенно веселился, указывая в сторону прихожей:
– Тут ещё есть! И в подвале! Шенк, давайте на спор: через сколько бочек они заговорят?
Командир роты СС ухмыльнулся:
– Проиграете. Ни через сколько. Им это не помешает – кивнул оберштурмфюрер на грибную кашу, вязко стекавшую по ступеням. – Они языком слижут. Сожрут, вместе с грязью.
Солдаты все загоготали. Полицаи – хоть не понимая ни языка, и ни причины – тоже засмеялись угодливо, в такт.
Фон Зефельд, ступая на носки, с улыбкой обошёл грибное болото и приблизился к брату.
– Значит, надо их расстреливать по одному, каждые пять минут! – пожал он плечами.
Фарбаутр привычно пропустил его реплику мимо ушей. У кретина и идеи будут аналогичны. Начни сейчас казнить – и деревенские свалят всё на первого же убитого.
Не глядя он вытянул в сторону кулак с указкой. Бородач поспешно забрал у него тонкий штырь. А Фарбаутр отстегнул от кобуры чёрный жезл. И ткнул им снова на корзины:
– Чьё это?
Селяне молчали. Фарбаутр провернул ободок на рукоятке жезла – раздался тихий, металлический щелчок – и взметнул вполоборота руку, целя жезлом в избу старосты. Полицаи и солдаты тут же оборвали смех.
Витя сжался: сейчас будет молния! И нужно удивиться, испугаться, как остальные селяне!
Фарбаутр вдавил кнопку – и Витя чуть не подпрыгнул, испугавшись всерьёз! Из жезла вылетел нестерпимо яркий синий шар пульсирующих молний. С шипением и треском мерцающее ядро света промчалось кометой к дому, нырнув в дверной проём. Тёмные сени блеснули голубым сиянием – из мрака на миг возникли три бочки возле стены, а шаровая молния скользнула дальше в темноту.
И через мгновение, внутри, в избе, взорвалось бушующее пламя. Со звоном – мириадами осколков – вышиблись стёкла во всех окнах. А следом вырвался тугой огонь, словно из пасти дракона.
Старики, сломав шеренгу, отскочили, сбившись в толпу.
Немцы, полицаи, и фон Зефельд, тоже шарахнулись кто куда подальше. Лишь баба Сейда осталась на месте, как истукан с посохом. И Фарбаутр возле корзин.
В оконных проёмах стеной клокотал ревущий пламень.
Сквозь крышу повалил чёрный дым. По деревне громче залаяли собаки. Старики стояли, объятые немым ужасом. Витя легонько затряс головой – ему привиделись гибкие огненные демоны. Большие и малые, они плясали, извивались, предвкушая ещё более щедрый пир, когда подберутся к зимним заготовкам…
А затем, взметнулся истошный, пронзительный крик, полный отчаяния и боли. К горящему дому бросилась тётя Пелагея.
– Ой, господи-божечки, что ж вы творите?! – её голос рвал барабанные перепонки, кромсал душу. – Вы ж двенадцать десятков лет одним махом! Вы ж нас самих, что тут жили, и наших деток, что тут народились, вы всё наше родное убили!
Запнувшись, споткнувшись, тётя Пелагея упала. Староста поспешил к жене, склонился и крепко обнял:
– Пелагеюшка, не надо. Будет. Они не понимают.
Тётя Пелагея, вдруг, вскинула голову. И с ненавистью глядя на Фарбаутра, солдат, и полицаев поодаль, надрывно простонала:
– Чтоб вам самим гореть! И сгинуть! Чтоб прокляты все были! Чтоб в муках околели! И на том свете чтобы покоя не знали! И никогда прощения бы не получили!
Лейтенант в чёрном плаще, должно быть, увидел перед собой обычную полубезумную старуху. И залился восторженным смехом.
Солдаты вообще не обратили на неё внимания. Их больше занимал пожар, как возможность согреться. Ибо, холодный воздух сгущался, стыл, буквально, на глазах.
А вот лица полицаев побелели. Один растерянно заморгал. Другой начал озираться на товарищей несмело. Трое-четверо украдкой перекрестились. Цыган-полицай расстегнув ворот, зашарил слепо по груди, и выудив какой-то амулет из-под рубахи, вцепился в него трясущейся рукой.
Тётя Пелагея же уткнулась лицом в землю, согнувшись в поклоне перед пылающей, охваченной дымом, избой.
– Дом-батюшка, прощай, наш милый! – горестно вознёсся над двором её голос. – Благодарим тебя за то, что укрывал, спасал, оберегал! Жизнь дал – нам, и нашим деткам! Хранил нас всех под своей крышей! А мы тебя не сберегли! Прости нас! За то, что страшно умираешь! Уж я себя за это вечно корить буду…
И зарыдала, разом обессилев, содрогаясь от спазмов. В будке – утробно, длинно, протяжно – взвыл пёс Буян. Кто-то из солдат передразнил его под общий хохот.
Старики всхлипывали. Витя сглотнул ком. И ощутил, как по лицу стекает струйка. Он неосознанно утёр ладонью щёку – неужели, тоже заплакал? Нет, глаза были сухими. Но, по коже скользнула ещё одна капля. Влажную крапинку Витя ощутил и на носу. Затем – на лбу. И подняв голову, увидел парящие в небе снежинки. Слабый, едва наметившийся ветер сносил их в сторону от пожарища. Белые хрусталики словно бы и сами устремлялись прочь от огня – к людям, оседая на платках, на шапках, убеляя плечи, цепляясь за рукава. Будто не хотели и наземь – боясь быть втоптанными в грязь.
К парящим снежинкам незаметно примешались и пепельные хлопья, сливаясь с ними в медленном танце. Иные ещё тлели, раздувались красными искрами на лету. Снеговые крупинки, как живые, держались от раскалённых точек подальше.
Гул огня же, вдруг, заглушился электрическим треском. Витя быстро обернулся.
Фарбаутр по-прежнему стоял возле корзин, указывая на них чёрным жезлом.
– Чьё это? – повторил он безо всяких эмоций.
Остриё жезла сверкало вспышками миниатюрных, ломких синих молний. Злых, горячих, которым не терпелось на волю.
– Моё! – яростно взвилась, вдруг, лежавшая на земле тётя Пелагея. – Моё! Теперь ты довольный?!
Фарбаутр не повёл и бровью. Глядя пустыми глазами на стариков, он перевёл жезл в сторону следующей избы. Баба Авдотья, её хозяйка, поперхнулась, покачнулась.
– Не губите… – выдохнула в страхе. – Скоро зима же…
– Чьё это? – снова произнёс Фарбаутр, большой палец медленно вдавливал кнопку в чёрный корпус жезла.
– Это мои корзины! – рванул вперёд Витя. – И мой нож!
Сердце дико колотилось, узлами пульсировали виски.
Сзади вскрикнула мама, схватила за плечо, пытаясь удержать.
Но Витя отмахнулся, прыгнул ещё дальше, и замер. Фарбаутр сразу вперился в него холодным, пронизывающим взглядом. И опустив жезл, двинулся навстречу. За ним – лейтенант в чёрном плаще, Бородач, и несколько полицаев.
Стук сердца тут же смолк, и дыхание застряло в горле.
Фарбаутр и полицаи приближались, будто стая гиен или шакалов. С предвкушением изучая жертву на ходу.
«Что говорить…? Как объяснить, почему корзины бросил…? – лихорадочно соображал Витя. – Ведь так и не придумал…»
Фарбаутр встал напротив, в паре шагов. И вновь скрестил руки за спиной, убрав жезл из виду. Остальные расположились тесным полукругом. Десятки лиц, десятки глаз – все смотрели на Витю. От плотоядного их выражения пробивала внутренняя дрожь, и во рту пересохло.
«Георгий бы не боялся…! – пронеслось в отчаянии. – Он шутил бы, и смеялся над ними…»
Но, тело будто бы накрыла ледяная корка – Витя не мог и шевельнуться.
Из толпы выбралась-таки мама. Обхватив сына трясущимися руками, испуганно зачастила, но не Фарбаутру, а Бородачу:
– Да, это наши корзины! Мы грибы собираем! Это ведь не запрещено! Что ж нам есть-то? Вы сегодня и это забрали! – с ожесточением кивнула она на полыхающую избу.
От объятия мамы Витя ожил, и попытался вывернуться. Но, она вцепилась в него ещё крепче.
– Что им от ребёнка надо? – чуть не плакала мама. – Что он может знать про их дела?!
– Мама! – в возмущении дёрнулся Витя. – Я не ребёнок! Ты забыла?!
– Тихо! – рявкнул Бородач на них обоих.
У Фарбаутра не дрогнул ни единый мускул на бесстрастном лице. Лейтенант что-то сказал ему вполголоса, окинув Витю взглядом, и ухмыльнулся.
– По размеру лежбища в папоротнике, пожалуй, это он там и валялся… – произнёс фон Зефельд из-за левого плеча.
Фарбаутр прищурился. Ну, разумеется, помощник ведьмы – мальчишка. В общем, можно было догадаться. Быстрые ноги, зоркие глаза. Да и работать будет за мелкую волшебную игрушку-безделушку, которая, наверняка, и сейчас у него при себе.
– Обыскать – велел он негромко.
Витя в изумлении отпрянул.
«Зачем?! – едва успел воскликнуть в мыслях, как сразу же и накрыла волна облегчения: – Хорошо, что палочку Георгию оставил!»
И миг спустя, похолодел: а подарок бабы Сейды…?!
К Вите разом кинулись молодой полицай, и коротышка.
– А, ну, давай! Разоблачайсь! – взвизгнул коротышка, кивнув Вите на его полупальто.
И не дожидаясь, пока Витя расстегнётся, сам уже рванул верхнюю пуговицу, за ней другую. А рука молодого скользнула за пазуху, и моментально нащупав, выдернула алатырь.
– Ого! – молодой выпучил глаза. – Это что такое?!
– Смола – окинул коротышка камень взглядом.
– Янтарь… – молодой завороженно рассматривал увесистый, жёлто-лимонный кусок, пронизанный капиллярами тёмных нитей.
Камень переливался сиянием, шедшим из самых его недр, словно был солнечной долькой.
Фарбаутр вытянул ладонь – скрипнула резина чёрной перчатки. Молодой вздрогнул, очнулся, и смутившись, передал ему алатырь.
Коротышка тем временем, влез в другой Витин внутренний карман, извлёк фотографию отца.
– Это кто, твой батя? – осмотрел он снимок.
– Отдайте! – вырвал Витя у него карточку.
Коротышка вспыхнул, замахнулся треснуть подзатыльник.
Мама свирепо отпихнула его руку.
– Что, нашёл себе по силам?! – крикнула она, испепеляя коротышку взглядом сверху, как ястреб.
И полицай моментально сник – даже стал ещё ниже.
Засопев, коротышка отступил под смешки товарищей.
Витя же, с отчаянием смотрел на алатырь-камень у Фарбаутра. Надеясь, что тот покрутит его, повертит, да отбросит. И лишь бы молодой потом не подобрал.
Фарбаутр пытливо изучал янтарный слиток – полированный, обтекаемый, гладкий. Вот только верхний край подозрительно оплавлен. Фарбаутр провёл пальцем по деформированной линии.
А затем, рывком отставил руку с янтарём в сторону.
– Поджечь! – приказал по-русски.
У Вити душа ухнула в пятки.
Полицаи разом встрепенулись. Каждый суетливо выхватил – из брюк, или из телогрейки – по спичечному коробку. Кроме Бородача, который лишь улыбался сконфуженно и виновато. Все принялись чиркать спичками. Потянуло дымком и жжёной серой, на миг перебившей запах гари от пожара. Но, пламя спичек тут же гасло на ветру, как полицаи ни старались. Двое-трое даже оглянулись на горящий дом.
Наконец, лейтенант вынул из плаща серебряную зажигалку – с орлом и свастикой, украшавшими сверкающий корпус.
Фон Зефельд лихо отщёлкнул крышку, и возник устойчивый язычок огня, которому ни ветер, ни снег не помеха. Едва он подпалил смазанную янтарную грань, с её поверхности поплыл ввысь дрожащий, прозрачный поток. Капиллярные нити внутри камня струились, выпуская наружу бесцветный, колеблющийся шлейф. В пространстве разлился аромат медового воска.
«Ладно, пускай… – стиснул Витя зубы. – Пчёл нету, не поймут, для чего этот камень!»
Лицо Фарбаутра окатило жаром. Он поднял плавящийся камень на уровень глаз – посмотреть через бесцветную завесу. Возможно, с её помощью откроется картина, недоступная обычному взгляду.
И увидел, как вверху застыла снежинка. Она повисла в невесомости, в зыбкой пелене, исходившей от янтаря. Рядом увязла ещё одна. Над ней – другая, третья, ближе, и дальше. Крупинка за крупинкой, звёздочки снега, попадавшие в густое, бесцветное облако, тихо, плавно замирали. Словно натыкались на незримую преграду.
Вокруг танцевал медленный величественный снежный вальс, заметая избы, сараи, реку, и тёмный лес на границе деревни. А над головой Фарбаутра будто остановилось время! Десятки неподвижных, хрупких кристаллов вмёрзли в воздух, и казалось, чего-то ждали, образуя млечную россыпь. Каждый хрусталик держался сам по себе, красуясь, чаруя своим изумительным узором, изяществом природной красоты.
– Феерично… – произнёс младший брат где-то сбоку.
Фарбаутр кивнул с удовлетворением: а вот и волшебная игрушка, награда помощнику от ведьмы!
И тут же напрягся: колдовское представление, явно, только начиналось – со снежинками что-то стало твориться, какая-то метаморфоза. Они бледнели. Истончались. Стекленели.
«Тают…» – понял Фарбаутр.
Сотни снежинок разом ожили в дрожащем мареве тёплой кисеи. С водяным журчащим звуком, они теперь теряли форму, очертания. Оплывали и скруглялись, принимая облик алмазных росинок. Превращались в застывший дождь. Который, казалось, сейчас рухнет, осыплется, будто выплеснутый из ведра.
Но, капли, вдруг, затрепетали. Мелко завибрировали на весу. И заскользили головастиками по воздуху, как по стеклу – к центру – и слева, и справа, и сверху, и снизу, по вертикали и горизонтали, по диагонали, и зигзагами, подобно змейкам, сливаясь все вместе – в единой точке. Капля за каплей в вышине клубился, рос и разрастался водный шар. Он тяжелел и бултыхался. А затем, лениво забурлил – оброс гладкими выпуклостями, став похожим на геоид – переливчатую, бугристую сферу.
Овальный сгусток чистейшей воды, размером со школьный глобус, висел в воздухе, не двигаясь с места. Лишь грузно колыхался, похожий на прозрачное желе, и нехотя вращался вокруг своей оси. Струившееся с янтарной поверхности марево, обволакивало геоид волнами, как плёнкой. Словно защищая от внешнего мира.
Со всех концов двора, от полыхающей избы – забыв про холод – сомнамбулической походкой шли солдаты. Устремив взгляд на округлую водяную фигуру. Селяне тоже не сводили с неё изумлённых глаз.
Фон Зефельд осторожно поднял руку – коснуться сферической, литой массы.
– Не трогать – процедил Фарбаутр.
Магические свойства янтарного камня пока неясны, чтобы соваться к субстанциям, которые тот производит. Но, благо, есть, кто просветит, ответит на вопросы – Фарбаутр глянул на мальчишку. И озадачился. Судя по выражению лица, он удивлён не меньше. Явление с водой ему тоже оказалось в новинку.
«Старуха подарила вещь, не раскрыв всех её секретов…?
Маловероятно – усомнился Фарбаутр. – Нелогично. Всё равно как подарить пистолет, лишь научив колоть рукояткой орехи».
Или мальчишка не просто помощник, а ученик? Тогда – резонно, что всех функций артефакта он ещё не знает…
Но, одних умозаключений мало. Нужны подтверждения.
Фарбаутр повернулся к мальчишке – вместе с камнем – ожидая за спиной мощного удара воды об землю. Шар, однако, так и колыхался тяжко на весу, словно в вакууме. И будет, видимо держаться, пока не истлеет остаток колдовской пелены, в которую он заключён.
Витя судорожно вздохнул, когда Фарбаутр вновь упёрся в него мёртвым взглядом. Зажатый в чёрных пальцах алатырь разливал вокруг себя волны-потоки. Фарбаутр чуть шевельнул рукой, демонстрируя Вите камень.
– Откуда это? – прозвучал безжизненный голос.
– Нашёл… – ответил Витя. – В лесу.
Фарбаутр тотчас резко вскинул другую руку – с жезлом, опять направив его на избу бабы Авдотьи.
– Это ворожея ему отдала! – истошно завопила хозяйка дома. – Они мёд вдвоём собирали!
– Замолчи, Авдотья! – одёрнул её староста.
Та и сама, опомнившись, рывком зажала ладонями рот. И в страхе оглянулась на бабу Сейду. Колдунья так и стояла с посохом, в сторонке, не обращая на происходящее внимания.
Фарбаутр опустил и жезл, и камень – всё сходилось!
Мальчишка инстинктивно проследил за янтарём в его руке. Вслед за ним, туда же, вниз, устремили взор и остальные селяне – с ещё большим удивлением, чем даже от зрелища водяной сферы.
И была причина, убедился Фарбаутр – перевёрнутый янтарный слиток начал втягивать свой жар обратно. Вбирать, как курильщик дымную струю. Капиллярные нити внутри сокращались, сжимаясь-разжимаясь – их деловитая, уверенная пульсация походила на работу насосов.
Процесс весь занял минуту, не больше. И камень запечатался, закрыл канал. Оплавленная грань схватилась – затвердела. А через несколько секунд остыла. Разветвлённая сеть тёмных нитей замерла, оцепенела, словно организм уснул.
Фарбаутр выдохнул удовлетворённо – что ж, по крайней мере, как обращаться с артефактом, теперь ясно. Мальчишка от злости чуть не скомкал фотографию отца – это тоже хорошо.
– Обыскать его дом – кивнул Фарбаутр Бородачу на Витю – Досконально.
– У меня ничего больше нет – тихо сказал Витя, глядя на Фарбаутра в упор.
Страх сменялся закипающим гневом. Пальцы дрожали, едва не надорвав папин снимок.
– Да? – осклабился коротышка. – Ужель-таки и нету?
И небрежно мотнул головой вдаль – на окраину деревни. Там, со двора Совиных спешно выходили рябой и невзрачный. У рябого был картофельный мешок. Оба – чуть не вприпрыжку – кинулись бежать к столпотворению у полыхающей избы. Рябой вскричал во всю глотку:
– Господин Фарбаутр! Глядите, что мы нашли у этого! – и ткнул пальцем на Витю.
Подскочив, он в нетерпении перевернул мешок, и вытряс измятые брюки, пожёванную телогрейку. Следом, упал кусок металлической сетки-рабицы, плюхнувшись на горку тряпья.
– Мешочек у заборчика лежал! – залился рябой смехом. – Собранный, готовый!
Фарбаутр молча смотрел на сваленную в кучку одежду.
Вот теперь картина окончательно сложилась. Свой собственный ватник беглец бросил во время погони. А штаны его наверняка, пришли в негодность – залиты кровью, брючина порвана. В метель же, и стужу, раздетым далеко не уйдёшь.
Значит, он пока ещё тут – где-то рядом! Отлёживается – копит силы, запасается вещами: взгляд упал на кусок сетки. Фон Зефельд поднял её, с удивлением поднёс ближе. Фарбаутр даже не стал гадать, для чего она нужна беглецу. Умелые руки найдут сотню применений.
Рябой пнул телогрейку, откинул её носком сапога от брюк.
– Малец-то в лесок уж уходил! К кому-то! – доложил Фарбаутру с довольным видом. – Да мы появились!
– Я каждый день туда хожу – спокойно ответил Витя. – За грибами.
И осознал – отчётливо и ясно – что понимает ход их мыслей. Они думают, брюки и фуфайка – для Георгия. А значит, даже врать не придётся! Ведь это не так!
Злость улетучилась в мгновение. Витя едва сдержал себя, чтоб не расплыться в улыбке. Вот уж действительно: обмануть с помощью правды! Пальцы, сами собой, расправили фотографию, поглаживая её, приводя в порядок.
– И одежду эту приготовил для себя – добавил он твёрдо.
– Что, каждый раз её с собой таскаешь? – съязвил рябой.
– Нет. Только сегодня. Потому, что погода такая – Витя красноречиво кивнул на снег и ветер вокруг. – Может, ещё и дождь пойдёт. А я рыбачить собрался. Взял, чтоб переодеться.
– В лесу? Рыбачить?! – вылупился рябой на него.
– Да. Там ручей есть – пожал Витя плечами. – Без удочки ловить можно.
Полицаи озадаченно переглянулись.
– Из сетки сделаю ловушку-воронку – ткнул подбородком Витя на кусок рабицы у лейтенанта. – Научить, как?
Он протянул руку, и лейтенант машинально передал ему проволоку. Витя тут же начал скручивать её зигзагом.
– Ага, а рыбу складывать в мешок? – не унимался всё рябой.
– Зачем? В корзины – приостановив работу, Витя честно посмотрел ему в глаза. – Хорошо, что вы нашли их. А то, я сам искать хотел, когда поставил бы ловушку.
У рябого вытянулось лицо. Кто-то тихо прыснул со смеху.
Витя подумал – один из полицаев. Но, оказалось, это дядя Трофим не сдержался. Бородач свирепо зыркнул на него из-под бровей.
– А чего ж тогда в лесу их бросил? – ядовито спросил рябой. – Да ещё и с ножом, и с грибами!
«Правда. Только правда…» – пронеслось у Вити в голове.
– Потому, что убегать пришлось – произнёс он. – На меня волки напали.
Рябой недоверчиво насторожился:
– Волки? Это где это?! Мы их который месяц уж по лесу найти не можем, а на тебя…
– У реки – перебил Витя.
Глаза рябого сузились в подозрительные щёлки.
– У реки… Когда?
«Вчера» – хотел сказать Витя, но вспомнил бабу Авдотью. Нет, врать в мелочах – опасно.
– Три дня назад – ответил, как было.
– Мгм… – рябой едва не облизнулся в азарте. – И что три дня назад там было? У речки?
Бородач, скрипнув зубами, решительно двинулся к рябому, в намерении одёрнуть: полицай определённо забылся, кто тут главный. Но, Фарбаутр – лёгким движением жезла – остановил его. Рябой, хоть и коряво, однако, в целом, вёл допрос в нужном направлении.
Да и мальчишка гораздо свободнее будет отвечать ему – облезлому крестьянину, чем чужаку с «Мёртвой головой» в фуражке.
– Я собирал грибы… – заговорил мальчишка. – И услышал выстрелы. Потом, взрывы. И выскочили волки. Целая стая. Наверно, их стрельба спугнула.
– И ты вот так от них и убежал? От целой стаи? Просто, ногами? – ухмыльнулся рябой, ожидая услышать нечто, в духе:
«Ну, видите же, стою живой перед вами…»
Глумливое выражение лица его выдавало.
– Я уплыл от них – сказал Витя. – По реке. Схватился за бревно там. Иначе, утонул бы.
Дерево дядя Трофим потом спихнул обратно – едва снял с ветвей рыболовную сеть. И за прошедшие три дня оно далеко унеслось по течению. Поэтому, Витя ничуть не рисковал, что немцы или полицаи его обнаружат. И узнав в нём то, которое вырвал Георгий, уличат Витин рассказ в нестыковке: будто он сбежал гораздо раньше, чем разгорелся бой на берегу.
– А возле деревни меня староста и дядя Трофим спасли! – продолжил Витя смелее. – Поймали бревно, остановили!
– Так и было! – подхватил Трофим. – Сняли с дерева, глядим, а под ним в воде волчище чёрный!
Витя в душе ликовал – хорошо, что именно дядя Трофим сказал про волка первым! Вите б не поверили, покажи он даже шкуру – мало ли откуда она взялась! И поддержка селян в этом случае могла не сработать. Немцы бы решили, что те подыгрывают мальчишке. А теперь – не придерёшься!
Рябой, Бородач и остальные полицаи смотрели на Витю с совершенно очумелым видом.
– Какой волчище…? – просипел рябой.
– Вожак стаи! – оживился Витя и взахлёб уже затараторил, не давая никому опомниться: – Прыгнул за мной! Прямо в реку! Погнался, поплыл, как собака! И почти догнал! Да запутался в ветках! Не смог продраться! И утонул!
Все слушали, разинув рты – даже лейтенант и солдаты, которых увлёк Витин запал, его живая мимика, горящие глаза. Лишь Фарбаутр сохранял ледяную, монолитную невозмутимость. Но, взглядом прожигал, словно, насквозь.
– Тут все видели этого волка! – воскликнул Витя, и взмахнул руками на деревенских: – Спросите любого!
Селяне загомонили, закивали.
– Я сам сымал с него шкуру! – гордо возвестил Трофим, но, с опаской покосился в сторону безучастной бабы Сейды.
– Что-то я не видел её в доме – коварно, вкрадчиво заметил рябой.
– Я шкуру в лес вчера отнёс! – парировал Витя. – Чтоб выветрить запах. Могу показать.
«Если согласятся, доведу до ближайшей сосны – работала лихорадочная мысль. – И сделаю вид, что шкура пропала. Плохо привязал, сорвал ветер, и утащило зверьё. Те же волки».
Впрочем, рябой и так похоже, поверил. Он сморщил лоб, задумчиво вытянул губы.
– Значит, кроме волков ничего больше не видел?
– А этого мало? – снова вмешалась мама. – Его из воды достали еле живого!
– Я два дня не вставал потом с кровати! – подхватил Витя. – То весь горел, то не мог согреться! Ночью просыпался, и не понимал, где я: дома, или всё ещё в лесу? Спасся, убежал, или меня бревно в реке утопило? А потом, лежал и думал, как я снова в лес пойду? Где стреляют, взрывают, и голодные волки рыщут! Я никогда тот день теперь не забуду!
Раскрасневшийся, раздухарившийся, он прервался утереть со лба пот, глотнуть воздуха, остудив пересохшее горло. И в этот момент, над головой раздался спокойный, ровный голос:
– Жалко было медведя?
Витя подскочил на месте, как ошпаренный. В ушах будто лопнули со звоном перепонки. Резко отняв руку от лица, он уставился на Фарбаутра – дико, потрясённо, поражённо! В полном изумлении – настолько не вязалось с этим человеком то, что он от него услышал! И наткнувшись на немигающий взгляд – спохватился! Оцепенел. Осознав, что прямо вот сейчас себя выдал… Хлеще всяких слов…
В глазах Фарбаутра искрой сверкнуло торжество.
– Где он? – вопрос прозвучал приговором.
Мальчишка покрылся «гусиной кожей»: руки, шея. По лицу пошли винные пятна. Пальцы вцепились в фотографию отца – со снимка на Фарбаутра смотрел худощавый, задумчивый брюнет. Мальчишка будто прикрывался им, как иконой. Вполне возможно, что всё случившееся с ним, правда – волки, дерево, река.
Но, одно не исключает и другого: он был три дня назад на берегу, в папоротниковой гуще. А остальное пусть сам теперь расскажет.
Фарбаутр – не глядя – передал янтарный камень брату. И перещёлкнул ободок на рукоятке жезла. Короткого разряда тут, пожалуй, хватит.
У Вити подогнулись колени.
«Я не выдержу! – взорвался мозг отчаянным криком. – Я проболтаюсь! От боли! Или, начну говорить в бреду, если потеряю сознание!» – Витя читал об этом, давно когда-то.
– Где он? – повторил Фарбаутр, и поднял жезл.
Из толпы рванулась мама.
– Вы что ему хотите сделать?! – завопила она.
Фарбаутр отвлёкся на неё – инстинктивно, всего долю секунды – и мальчишка бросился бежать. Прошмыгнув мимо, он увернулся от рябого. Фон Зефельд подставил ему ногу, но, мальчишка зайцем перескочил через сапог. И как курица, заметался по двору, меж фигурок солдат и полицаев, которые в недоумении крутили головами. А рябой, обернувшись вслед мальчишке, только сейчас увидел водяной шар над землёй. И очумело замер с раскрытым ртом.
– Ловите! Ловите! – дико заорал Бородач, хватая своих подчинённых за плечи, и рывком по одному, швыряя в сторону мальчишки.
Полицаи сшибались, налетая друг на друга с разлёту.
Однако, тут же приходили в чувство, и кидались в погоню.
Витя судорожно озирался вокруг себя на бегу – взгляд выхватывал избы, заборы, сараи. И десятки тёмных людских силуэтов вразброс. Но, каждый из них с топотом мчался за Витей, спотыкаясь, и придерживая винтовку на плече.
«Куда…? Куда теперь?!» – мысль бешено колотилась с такими же неистовым стуком сердца. Фотография трепыхалась в руке – отец спасался вместе с сыном.
В лес не прорваться – там оцепление… Река…? Далеко… Да и вода холодная, без помощи не переплыть…
Оставалось единственное место, куда за ним не сунутся. Полицаи уж точно. Витя со всех сил бросился к горящему дому. Сзади его в прыжке настиг молодой полицай, крепко обхватил за корпус, сдавил грудную клетку. Витя зубами вцепился ему в запястье. Почувствовал, что прокусил кожу – по подбородку хлынула кровь – и дёрнул резко головой, как волчонок. Молодой заверещал и моментально отскочил.
А Витя побежал к пылающей избе ещё быстрее – сквозь раскалённые воздушные волны.
Внутри клокотало пламя. Снаружи обугленные бревенчатые стены переливались адским красным жаром. Вся угольно-чёрная изба сияла, как гигантский самоцвет, окутанный дымом.
«Лишь бы на крыльце не поскользнуться… – молил Витя. – Там, где разлиты грибы…»
Но, опасался он напрасно. Ступени покрывала запёкшаяся корка – огромное, растрескавшееся пятно, похожее на плесень.
Витя взлетел на порог, едва успев сунуть фотографию отца в боковой карман полупальто.
Фарбаутр увидел, как мальчишка, не колеблясь, нырнул в огонь, и сгинул в языках пламени. Полицаи, на полном скаку, растерянно и изумлённо застопорились у крыльца.
– Вытаскивайте его оттуда! – нёсся к ним разъярённый Бородач.
В этот миг, Фарбаутр краем глаза уловил движение сбоку и повернулся – там стояла ведьма. Не сходя с места, старуха жёстко ткнула посохом в землю. И горящая изба всколыхнулась.
Полицаи отскочили.
Над входом – где исчез мальчишка – рухнула объятая огнём балка. А за ней с грохотом осыпался и потолок в сенях, взметая пепел и сажу.
И сумасшедше страшно закричала мать мальчишки.