Главы XIX - XXI

Глава XIX Дела живых – деяния мёртвых

 

«Драконья Пасть» снова кишела людьми. Но дух необузданного веселья и беспечности, бывший, казалось, неотступным спутником заведения, в этот вечер покинул его. Не было ни бардов, ни весёлых говорливых рассказчиков, ни звонких ироничных тостов. А вино и эль, обычно лившиеся здесь рекой уже после полудня, сегодня разбирали крайне скупо. Выбор постояльцев и многочисленных посетителей всё чаще останавливался на мёде, по-настоящему охмелить который смог бы только ребёнка.

 

В Йорф’Эртесе мёд принято употреблять в первой половине дня – считается, что этот напиток проясняет разум и придаёт сил телу, что для большинства горожан особенно полезно на завтрак или в обед. Вечером же предпочтение отдаётся более хмельному и расслабляющему питью, а мёд заказывают разве что стражники перед ночным дозором, чтобы взбодриться и не потерять бдительности на посту.

 

Однако, в этот вечер стражников в «Драконьей Пасти» не было. Почти. Лишь один – высокий широкоплечий воин средних лет в кольчуге тюремщика. Он же и был основным заказчиком крепких напитков, опорожняя одну за другой кружки выдержанного вина и почти не притрагиваясь к еде. Его лицо уже изрядно покраснело, а движения стали медлительными и неловкими, но голос… глухой и мрачный голос не выдавал и тени хмеля.

 

– Я его видел. Собственными глазами! Готов вам поклясться, присягнуть, если угодно, как присягнул моему господину, – угрюмо заявил стражник, глядя прямо в глаза одному из своих многочисленных слушателей.

 

Обстановка в зале таверны в этот день была крайне замысловатой. Большинство посетителей сгрудилось возле тюремщика, и с каким-то хмурым интересом внимало его откровениям. Кто-то из наиболее участливых сел с ним за один стол, некоторые придвинули ближе свои стулья или одолжили у трактирщика пустые бочки. Многие и вовсе слушали стоя, предпочитая комфорту мрачный рассказ стражника. 

 

Именно такую картину и застал эльф в дорожном плаще и шерстяном капюшоне из лисьей шкуры, когда открыл дверь таверны.

 

– Кого видел-то? – спросил один из слушателей, видимо недавно присоединившийся к беседе.

 

– Отца, – глухо и мрачно произнёс стражник и замолчал, как будто этого простого и демонстративно прямого ответа было достаточно, чтобы раскрыть суть всей истории.

 

Вопрошавший подождал ещё немного и, наконец, убедившись, что рассказчик не намерен давать пояснений, улыбнулся и заявил:

 

– Я тоже готов поклясться нашими лордами, королём, да хоть самими богами, что иногда вижу своего отца. Раз в неделю – не чаще… да простит меня мама.

 

Но шутка гостя не вызвала ни смеха, ни улыбок на лицах посетителей, лишь засвидетельствовав своё бессилие против мрачной атмосферы, воцарившейся сегодня в «Драконьей Пасти». Никто даже не взглянул на шутника.

 

– У него спина болела, – неожиданно сказал стражник таким голосом, что сердце его нового собеседника в раз похолодело. – И руки немели. Когда герцог отправил нас в Йорф, я взял отца с собой – показать здесь вашим лекарям, да травникам. Говорят, они помудрей наших будут.

 

Рассказчик взял паузу, чтобы в очередной раз приложиться к кружке с самым крепким вином, которое только нашлось в «Драконьей Пасти». Сделав несколько глотков, он инстинктивно потянулся к куску сыра, лежавшему перед ним на деревянной тарелке. Но поднеся его ко рту, вдруг неожиданно с отвращением швырнул обратно на стол.

 

 – И как? Правду говорят о наших травниках? – осторожно спросил незадачливый шутник.

 

– Не знаю. Не доехал он. Умер… прямо в пути упокоился. Неделю назад хоронили – здесь рядом, на вашем кладбище, – рассказчик невидящим взглядом рассматривал стол, ни разу так и не подняв головы, чтобы увидеть своих слушателей.

 

– Соболезную, – тихо ответил ему собеседник.

 

– Все помрём рано или поздно, – глухо отмахнулся стражник. – Смерть не страшна... Страшно то, что после.

 

Он снова приложился к вину и залпом опорожнил кружку, пролив часть содержимого себе на грудь, где на рваном сюрко поверх кольчуги красовалась клыкастая морда вепря. В центре герба плотная ткань разъехалась, как будто этот самый вепрь решил попробовать на клык кольчугу тюремщика. Накидка уже была изрядно пропитана вином – тут и там на ней виднелись красные пятна. Но всякий наблюдательный взгляд мог заметить, что эти пятна имеют два оттенка, в одном из которых виноват явно не благородный напиток.

 

– Сегодня ночью он пришёл ко мне. Прямо в городскую тюрьму, где я нёс службу – помогал вашим стражникам по приказу герцога. Я его сразу узнал. По рубахе, в которой хоронили. Он почти не изменился, только глаза, как стекло и походка какая-то неживая. И сам весь грязный, в могильной земле, холодный, посиневший… – стражник замолк, лицо его помрачнело, а немигающий взгляд, в котором явственно читались все оттенки ужаса, породил семена страха в каждом из слушателей.

 

В таверне воцарилась тишина. Посетители, даже те из них, кто слушал эту историю в четвёртый или пятый раз, затаили дыхание. И самым жутким было то, что, судя по лицам людей, никто из них сейчас не сомневался в искренности рассказчика.

 

– И пришёл он не поговорить, не навестить любимого сына. Он даже не посмотрел на меня. Вместо этого отец набросился на моего собрата по оружию, зубами и голыми руками разорвал на нём кольчугу – такую же, как на мне – и перегрыз бедолаге горло. А затем кинулся и на своего сына… Ещё он рычал, страшно и неестественно, как-то слишком утробно, но не как дикий зверь… А как... человек. Жуткий человек…

 

– Он был один? – тихо спросил кто-то из посетителей.

 

Стражник помедлил что-то вспоминая. Казалось, что он настолько погружён в себя, что не видит и не слышит ничего вокруг. Однако речь тюремщика была внятной, а голос твёрдым.

 

– Наш капитан всегда говорил, что в схватке не надо думать. Думать надо было раньше, чтобы её избежать и думать надо позже, чтобы извлечь урок. Но если против тебя обнажили оружие – надо драться, а не думать. Так меня учили. И я усвоил эту науку. Когда отец растерзал моего товарища и бросился на своего сына – я не думал. Я выхватил топор и стал драться. Стал рубить того, кого ещё неделю назад называл своим отцом. Он не пытался защищаться – только атаковал – тянулся ко мне своими дрожащими руками и оскаленной пастью. Я вогнал топорище ему в самую грудь на всю длину лезвия, а он, как ни в чём не бывало, продолжал рваться вперёд, наплевав на страшную рану. Отец схватил меня за горло и стал… нет, не душить, а рвать прямо своими когтями, как того несчастного до меня, верно намереваясь покончить и с единственным сыном. Помню, как пинком отбросил его назад, выдернул из него топор и с размаху отхватил тянущуюся ко мне руку. Но отец даже не пошатнулся. Второй уцелевшей он добрался до моей кольчуги и стал рвать стальные кольца, как трактирные бублики, силясь добраться до моей плоти. Только тогда ко мне на помощь подоспели товарищи.

 

А затем начался кошмар.

 

В снесённые с петлями ворота хлынула целая армия тварей. Одни были, как мой отец – ни живые, ни мёртвые, другие – с изъеденной червями гнилой пузырящейся плотью и проглядывающими сквозь неё костями, а от иных и вовсе остался один только скелет, которому, впрочем, отсутствие мышц вовсе не мешало рвать на части закованных в сталь воинов.

 

Это была бойня. Мы дрались лишь для того, чтобы выжить – каждый сам за себя. Никто и не надеялся одолеть такой ужас. Те, кто пытались бежать или схорониться в подземелье – сгинули первыми. Их больше никто не видел. Я с небольшой горсткой храбрецов решил прорваться на улицу, прямиком через кишащие тварями тюремные ворота. Как ни странно, но план удался. Нежить почему-то несильно пыталась нам помешать и больше злобы проявляла к тем, кто остался в здании. Преодолев всего с полдюжины тварей, нам удалось вырваться. Древко моего топора треснуло точно в тот момент, когда я выпрыгнул за ворота, наотмашь рубя во все стороны. Бросив сломавшееся оружие, я хотел было со всех ног кинуться прочь из проклятого места… как вдруг… как вдруг увидел её.

 

Стражник снова замолчал, невидящим взглядом уставившись на опустевшую кружку. В полной тишине, вновь воцарившейся в зале, трактирщик забрал опорожнённый сосуд и поставил перед рассказчиком новый, до краёв наполненный терпким, резко пахнущим, вином. Тюремщик, казалось, не заметил этого.

 

– Я тоже видел её. Накануне вечером, – неожиданно заговорил один из молчавших доселе слушателей, судя по внешности, уличный бродяга, завсегдатай местных трактиров. – Она была без стражи. В компании одной только служанки – не то эльфа, не то человека, а быть может, и той и другой сразу.

 

– И где же ты её видел? – деловито спросил кто-то из толпы.

 

– Аккурат по пути на кладбище, – мрачно ответил бродяга.

 

По залу тотчас пронёсся приглушённый ропот. Кто-то отчаянно выругался. Эльф в лисьей шкуре, внимательно следивший за рассказом, стал медленно, но ловко протискиваться сквозь толпу к столу торвийского стражника. В его глазах горел неподдельный интерес, контрастом выделявшийся на фоне мрачных, испуганных, а иногда и не скрывающих животный ужас, взглядов посетителей.

 

– Кладбище разграблено, – глухо, но неожиданно твёрдым  голосом произнёс владелец таверны, впервые вставив своё слово в этот зловещий диалог. – Сегодня ночью кто-то потревожил покой ушедших. Могилы вырыты, памятные камни перевернуты, а тела… тела пропали. Гробы разбиты и пусты.

 

Трактирщик замолчал. Немного поколебавшись, он отхлебнул из большой кружки, которую намеревался подать кому-то из посетителей. После его слов по залу пронеслась почти ощутимая волна ужаса. Но, вместе с ней, в толпе назревало и некое другое, новое, ещё очень слабое, но крайне амбициозное чувство. То чувство, которое хорошо знакомо всякому зверю, стоит загнать его в угол.

 

Владелец таверны подошёл к рассказчику, наклонился над ним и, приподняв его голову, взглянул в глаза воину.

 

– Скажи мне, друг. Что ты увидел? Что она там делала? – тихо спросил трактирщик.

 

Стражник выдержал взгляд, и слегка помедлив, ни разу не моргнув и не отведя взора, ответил:

 

– Развлекалась. Заправляла всем весельем.

 

По залу таверны вновь пролетел глухой ропот. И связан он был не с мрачной шуткой тюремщика.

 

– Ты хочешь сказать, что восставшими из могил тварями командовала наша правительница? – продолжая буравить взглядом рассказчика, спросил трактирщик. – На вас напала сама Аркания Д’Эртес во главе армии нежити из детских сказок?

 

В зале вдруг кто-то расхохотался. Но смех оказался каким-то искусственным, принуждённым.

 

– Полагаю, на этом нам всем стоит остановиться. А тебе, торвийский пёс, заткнуть пасть и не наговаривать лишнего на нашу госпожу, не имея никаких доказательств, кроме старых страшилок для маленьких девочек.

 

Говорившим был тот самый незадачливый шутник, недавно присоединившийся к беседе. Он вышел в самый центр зала, стараясь завладеть вниманием публики. И в свете трактирных фонарей завсегдатаи тотчас узнали в нём главу одной из городских гильдий, имевшей немалое влияние в Йорф’Эртесе. Ставка на обвинения заезжего и к тому же хорошо охмелевшего стражника против слов известного и уважаемого человека при любых других обстоятельствах вряд ли была бы оправдана. Но сейчас большинство посетителей посмотрело на недавнего шутника с нескрываемым осуждением. Рассказ тюремщика, подкреплённый свидетельствами местных бродяг и кладбищенского сторожа, пусть и виделся чем-то невероятным, но уже не казался пьяным бредом или простым вымыслом.

 

– Этот человек не лжёт, – неожиданно раздался звонкий и чересчур мелодичный для завсегдатаев «Драконьей Пасти» голос.

 

Светловолосый эльф с откинутым на плечи капюшоном из рыжей шерсти, ловко пробравшись сквозь толпу, встал рядом с торвийским стражником. Он окинул взглядом собравшихся, убедился, что все взоры теперь устремлены на него, и продолжил:

 

– То, о чём рассказал этот славный воин – не ложь и не детская сказка. Ему довелось столкнуться с тем, с чем ваши далёкие предки сталкивались постоянно. С ужасом, с которым тысячи лет назад они жили бок о бок, с которым сражались и воевали в меру своих сил. С проклятием, кое было когда-то побеждено, похоронено и забыто, как страшный сон.

 

Ваша правительница призвала силы, неподвластные смертным. Она воспользовалась самой зловещей и опасной гранью потаённого искусства – древнего ремесла магии. Той её частью, которая много веков назад была запрещена во всех королевствах – не только людей, но и эльфов.

 

Человек быстро забывает минувшее, зачастую предавая забвению дела прошедшего дня или года. А события, случившиеся сотни поколений назад и вовсе известны лишь по вашим книгам и летописям, которые, увы, ничему так и не научили ваш род. Но мы, эльфы, помним давно ушедшие в небытие века и эпохи. Нам известно то, что вы предпочли забыть, чтобы не обременять лишними знаниями свою жизнь – тем паче, что знания эти зачастую чересчур мрачнны и пугающе. Быть может, и вправду, ваша участь от того стала проще и легче…

 

Но я – не вы. Я знаю, что десятки веков назад – в прошлую эпоху, когда летоисчисление по вашему календарю было другим – верховный человеческий правитель, которого люди тогда величали не королём, но императором, запретил адептам потаённого искусства прибегать к мертворождённой магии. Однако её сторонники не смирились с этим решением. Они продолжали совершенствовать своё страшное ремесло, хоронясь в тёмных лесах и в глубоких пещерах. Статус «вне закона» лишь развязал им руки, позволив творить столь страшные деяния, что у ваших летописцев не нашлось слов, дабы изложить их во всех подробностях.  

 

В свете луны мертворождённые колдуны выбирались из своих убежищ на королевский тракт и бросались на всё живое. Нападали не ради убийств – смерть была всего лишь средством, освобождающим тела от «лишних» сущностей – живого разума и свободной души. Мёртвых же они сразу использовали в своих ритуалах или превращали в гниющих и разлагающихся, но покорных слуг, верных лишь хозяйской воле. Хутора, деревни и мелкие города вдоль крупных дорог стали быстро пустеть – люди бежали под защиту высоких каменных стен или волн Великого моря, уплывая на северные острова. В королевствах наступил голод. А вслед за ним в большие переполненные города пришла чума…

 

Тикирикс не лгал и не преувеличивал. Он вообще не любил врать. Ложь – оружие слабаков, а передёргивание – ремесло болтунов. Тикирикс не был ни тем, ни другим. Он говорил правду. Эльфы знали о делах минувших веков много больше людей. И мастер сновидений не был исключением, пусть выбранное им искусство и казалось несколько… необычным, а ложь в нём, зачастую, была залогом успеха. Но сейчас сарказм судьбы заключался в том, что правда вдруг стала его лучшим союзником.

 

Эльф выдержал небольшую паузу, переводя дыхание и с удовлетворением отмечая вокруг себя растревоженные лица, в глазах которых горел блеск мрачного необузданного любопытства. Он неторопливо отхлебнул из услужливо предложенной трактирщиком кружки и, глубоко вздохнув, продолжил своё путешествие в дела давно минувших дней.

 

– Вот тогда и началась охота. Жестокая и беспощадная не только к жертвам, но и к самим охотникам.

 

Ваш правитель отправил тысячи рыцарей на борьбу с мертворождёнными магами. Целые армии прочёсывали леса и брали в осады пещеры, где скрывались еретики. Трупы колдунов и осквернённые ими тела складывали в кучи и сжигали. Сжигали и тех из них, кому хватало глупости сдаться живым.

Люди придумали целый ритуал по умерщвлению еретиков. На центральных площадях ваших городов для всякого из них складывали большой костёр, в котором нечестивца заживо поджигали на потеху толпы. Затем развеивали его прах над морем, дабы даже малейшая частица колдуна не могла больше коснуться земли.

 

Мертворождённые в долгу не остались. Их рейды стали ещё ужасней и беспощадней. Они не жалели никого – ни людей, ни эльфов, ни даже диких зверей. Любая попавшая в их руки душа была обречена на страшное посмертие, в котором покой казался невероятно желанным, но недостижимым чудом.

 

В густых лесах и глубоких пещерах королевских рыцарей поджидали изощрённые засады из сотен таких тварей, в гниющей и разлагающейся плоти которых воины с содроганием узнавали своих недавних соратников. И каждый потерянный в бою отряд тут же пополнял армию нежити.

 

Сами же мертворождённые схоронились ещё глубже. С помощью своих слуг они обустраивались в недрах земли, возводили там не просто убежища, но дворцы. Чёрные замки, погребённые под вековыми пластами грунта. Лишь их центральные башни иногда видели белый свет, возвышаясь над поверхностью и служа главным входом в цитадель. Но и они умело скрывались под завесой зловещего морока, призванного потаённым искусством и оставаясь невидимыми для всякого непосвященного…

 

Эльф снова замолчал, отвлекшись на кружку с элем. Но краем глаза он продолжал наблюдать за посетителями. Все, как один были прикованы к его рассказу, и теперь, соблюдая тишину, терпеливо ждали продолжения. Лишь гильдмастер, давешний шутник, недоверчиво скрестил на груди руки и пытался выдавить из себя саркастичную ухмылку, всеми силами желая продемонстрировать залу своё отношение к рассказчику и, вероятно, к самой теме беседы. Но на него никто не смотрел.

 

– И как же люди победили эту напасть? – не выдержав затянувшейся паузы, спросил кто-то из слушателей.

 

Эльф мрачно усмехнулся:

 

– Скорее напасть победила людей. Чума, мор, война и голод привели к такому упадку, который ваш род не знал никогда. Могучая империя обратилась в руины, разделившись на множество обозлённых, прозябающих в нищете и страхе королевств и уделов. Часть из них, в отчаянии, вернула колдунам право совершать свои страшные ритуалы, и открыто заниматься мертворождённым ведовством. Другие, борясь за выживание, призвали на помощь магов придерживавшихся более традиционных и светлых граней потаённого искусства. Заключив непрочный союз, и собрав остатки некогда великой армии, они вновь ринулись на борьбу с нежитью. А иные – те, кто не хотел больше воевать с колдунами – укрылись высоко в горах, где позабыли собственную культуру, одичали и превратились в грубых неотёсанных варваров...

 

Так продолжалось много веков. Война, нищета, голод и отчаянная борьба за выживание в хаосе разрухи и междоусобиц. Земля, на которой ныне стоят ваши королевства, сквозь усеяна костями, пропитана кровью и горем. В отличие от людей, она помнит минувшие дни и канувшие в лету эпохи. Она чувствует их, подобно тому, как старый воин чувствует боль былых ран и скорбь потерь. Потому и сегодня ваше прошлое довлеет страшным проклятием над грядущим и нынешним. Довлеет над всеми вами…

 

– И где же спрятались все эти колдуны и маги? В детских сказках? – насмешливо спросил гильдмастер. Его голос слегка дрожал от негодования и гнева, вызванного рассказом эльфа.

 

– Не мешай! Пусть расскажет до конца, – подняв руку, требовательно заявил трактирщик и вновь повернулся к Тикириксу. – Скажи нам, эльф, когда же закончилась эта страшная эпоха? Кто положил ей конец? Кто сумел одолеть колдунов и магов, превратив их в детские сказки, как выразился наш уважаемый гость?

 

– Кудесники, – просто ответил эльф. – Это случилось ровно в тот год, от которого вы ведёте своё летоисчисление. 1147 лет назад. На рубеже эпох. Ранней весной в эльмарионскую гавань вошёл огромный фрегат под флагом государства, о котором никто никогда раньше не слыхивал. На нём прибыли те, кого вы называете Кудесниками. Они принесли не только знания о богах и божественной сущности мироздания, навсегда изменив человеческую культуру, традиции и религию. Они вручили вам оружие, способное дать отпор нечисти. Они подарили людям не столько веру в богов, сколько вернули им веру в себя самих. Поддержав двух мятежных лордов, не желавших мириться с ужасами мертворождённого колдовства, кудесники наделили тех всеми своими знаниями и силой, способной противостоять даже самым могущественным магам. И люди пошли за ними, вновь обретя надежду и цель. Сразу две армии, собравшиеся в разных частях Альтарана, выступили в священный поход. С каждым освобождённым от еретиков городом или деревней, с каждым шагом тяжёлых рыцарских сапог, они обрастали новыми сторонниками и единомышленниками. Знания, принесённые Кудесниками, будоражили и вдохновляли людей, становились залогом героизма и решительных побед. Впервые за много веков боги откликнулись на молитвы смертных и даровали им частичку святой силы, дабы сокрушить еретиков, чьё ужасное колдовство противило самому мирозданию.    

 

И люди победили…

 

Две овеянные славой, не знавшие поражений армии, встретились на берегах Великой реки Тальбадар, освободив от грязных еретиков земли по обе её стороны. Именно там был заключен союз, который сохраняется по сей день, уже более тысячи лет. И с этой судьбоносной встречи ведёт свой отсчёт история двух королевств – тех самых, верноподданными одного из которых вы все сегодня являетесь. Два лорда, бросивших вызов мертворождённым и воспользовавшихся силой и знаниями Кудесников, стали первыми королями, образовав на развалинах старой империи новые великие, могущественные и процветающие державы, имя которым… Бортнор и Кармеол.

 

Тикирикс выдохнул. В силу особенностей своей непростой профессии, он никогда не стремился быть в центре внимания, справедливо предпочитая публике тень. Но сейчас, как ему казалось, сама судьба требовала от него вмешаться. Ведь то, о чём эльф рассказал людям, было не просто правдой, но ещё и той мрачной, полной ужасов, историей, которая скрывала в себе преданные забвению и сознательно похороненные зловещие тайны. Забывать которые не стоило. Ни людям, ни эльфам.

 

Впрочем, Тикирикс всё-таки покривил душой, заявив, что его сородичам известно о делах давно минувших дней больше, чем людям. Отчасти, конечно, это являлось правдой, если речь шла о других королевствах. Но история Альтарана была для эльфов столь же туманна и загадочна, как и для человека. Однако Мастер Сновидений, выполнив свою миссию, не терял времени даром. Библиотека Йорф’Эртеса была открыта для всех. Но хранившиеся в ней копии самых древних манускриптов, как оказалось, написаны на старинном альтаранском наречии, которое вряд ли помнит хоть кто-то из ныне живущих людей. А Тикирикс помнил. Вернее – знал. Школа его жизни была не только суровой, но и крайне информативной. Мастером Сновидений не становятся, освоив лишь пару хитрых трюков. 

 

Возможно, поэтому вместо того, чтобы праздновать успешно, хоть и с оговорками, выполненное дело и предаваться удовольствиям, Тикирикс и занялся скрупулёзным изучением культуры и обычаев страны, в которую привело его ремесло. Сам того не замечая, он углубился в исследование её истории, тесно связанной с историей всего Альтарана. И тайны, строка за строкой, открываемые эльфом, не столько помогли ему понять и проникнуться традициями живущих здесь народов, сколько страшно поразили эльфа, вызвав в его холодном сердце почти живое чувство трепета, которое испытывал прямо сейчас каждый посетитель «Драконьей Пасти».

 

– И как же победить мертворождённых? Что за великое оружие дали людям Кудесники? – после минутной паузы, мрачным голосом спросил трактирщик.

 

– Это мне не ведомо, – признался эльф. – Вероятно, часть тайны ваши предки всё же сумели предать забвению без всяких условий и сохранившихся подсказок, навсегда упокоив её в толще веков… Но одно я знаю точно. Победителей мертворождённых объединяла решимость, храбрость и единство. Простые люди, такие же, как вы, как те, кто сейчас внемлет моим словам, обрели веру в себя и бросили вызов еретикам и призванным ими тварям. Лишь объединившись, они сумели победить тех, от кого раньше пряталась за каменными стенами, кем пугали собственных детей и кого сами боялись пуще смерти. И тогда, и только тогда, боги встали на их сторону.

 

Тикирикс снова обвёл взглядом собравшихся и с мрачным удовлетворением отметил появившийся блеск в глазах большинства из них. Сияние ещё смятённого, но уже наполнявшегося решимостью разума. Лишь один взор выражал гнетущую человека ярость и непонимание. Он принадлежал гильдмастеру, появившемуся в «Драконьей Пасти» в то ж самое время, когда её посетил эльф. Сейчас глава гильдии изучал Тикирикса тяжёлым немигающим взглядом, в котором с лёгкостью читалось бушующее в его сердце гневное негодование.

 

– Эльфийское отродье! Ты подстрекаешь людей на бунт против их законной правительницы! – воскликнул гильдмастер столь громовым и гневным голосом, что большинство посетителей невольно глянули в его сторону.

 

– Я всего лишь рассказал людям об их истории, – скромно улыбнувшись, ответил эльф.

 

– Ты обвинил нашу госпожу в колдовстве! В призыве тёмных сил, в глумлении над умершими! И я не позволю, чтобы такая ложь осталась безнаказанной. Стража!

 

Гильдмастер вдруг сделал шаг в сторону, освободив центральный проход. Прямо за ним, рядом с дверьми в таверну, стояло четверо воинов в кольчугах йорфэрэтэсианских стражников. Вероятно, рассказ эльфа настолько завладел вниманием посетителей, что никто из них до сего момента не замечал новых гостей. Впрочем, те и сами не стремились до поры раскрывать своё присутствие, и, оказавшись в «Драконьей Пасти», молча наблюдали за происходящим, разместившись в тени у дальней стены заведения.

 

– Спасибо, друг. Мы слышали достаточно, – уверенным, чуть хрипловатым голосом, ответил старший из стражников, бывший очевидно командиром патрульной группы. Затем он повернулся к толпе и громко заявил. – Эльф и нахлебавшийся торвиец пойдут с нами. Остальным я приказываю разойтись, во избежание неприятностей. Все, кто сейчас же не покинет «Драконью Пасть», будут считаться смутьянами и подстрекателями. Таково слово городской стражи.

 

Толпа немного оживилась. Кто-то негромко переговаривался, кидая в сторону стражников неприязненные взгляды. Кто-то с усердием стал доедать свой ужин и осушать ещё не опустевшие кружки с мёдом. А иные и вовсе, как ни в чём не бывало, остались на своих местах, явно желая стать свидетелями, а то и участниками развязки. Но ни один из присутствующих не кинулся выполнять приказ стражника и покидать стены таверны.

 

Тем временем, двое воинов обнажили мечи и, повинуясь жесту командира, направились в центр зала, неловко проталкиваясь сквозь толпу, не горевшую желанием уступать дорогу. Тикирикс невозмутимо скрестил на груди руки и с интересом наблюдал за теми, кто собирался его пленить. Ни малейшего беспокойства не выказывал и торвийский стражник, продолжая сидеть на месте и невидящим взором смотреть в опустевшую кружку.

 

– Стойте! – неожиданно потребовал трактирщик и, подняв ладонь в примиряющем жесте, встал на пути йорфэрэтэсианских воинов. – У нас нет оснований недоверять эльфу и торвийцу. Сходите и поглядите сами – кладбище разорено! А шум боя и вопли ужаса, доносившиеся в ночи со стороны тюрьмы, слышало половина города. Утром трое незнакомых друг с другом постояльцев поочерёдно клялись мне, что в свете луны видели оживших мертвецов, бредущих по улицам, подобно ночным бродягам. Один из рассказчиков при этом был трезв, как ясное утро, а двое других зареклись, что никогда в жизни больше не пригубят ничего крепче мёда. Боюсь, что наша повелительница и вправду замешана в чём-то ужасном…

 

– Ведьма! – выкрикнул кто-то из толпы.

 

– Она нас всех погубит! Превратит в этих ходячих тварей!

 

– Мы не заслужили такой участи!

 

– Опомнитесь, друзья! Вы воины короля, а не слуги какой-то колдуньи!

 

– Замолчите! – гаркнул гильдмастер, жестами призывая к тишине, – замолчите! Или стража заткнёт ваши поганые глотки силой!

 

В таверне стало немного тише. Крики вновь сменились недовольным ропотом и негромкой руганью. Гильдмастер, переведя дух, подошёл к трактирщику и вдруг с каким-то отчаянным презрением посмотрел тому прямо в глаза.

 

– Как ты можешь говорить такое? Ты! Тот, кого графиня всего три недели назад лично вытащила из тюрьмы, куда тебя бросили, как вшивого пса, когда след убийцы несчастного принца привёл гвардейцев в твой грязный трактир. Ты! Владелец таверны, в которой ещё пять лет назад орудовали десятки воров и карманников. И лишь вмешательство личной стражи госпожи, по её же поручению, избавило тебя от беды, превратив никчёмную забегаловку в лучшую таверну города!.. И после всего этого у тебя не отсох язык говорить такое про свою благодетельницу?..

 

Трактирщик смущённо опустил взгляд, но всё же ответил:

 

– Я говорю лишь то, что вижу и слышу. Таково моё призвание.

 

Но гильдмастер уже не смотрел на него. Он вперил свой пламенный всепроникающий взор в одного из завсегдатаев – молодого широкогрудого кузнеца с большими руками и круглой массивной головой.

 

– А ты, несчастный? Как ты мог назвать ведьмой ту, что нашла тебя на улице грязным, умирающим от голода и из одного лишь милосердия устроила в кузнечную гильдию, оплатив твоё обучение? Я вижу – ты хорошо отъелся на графские деньги. И в благодарность готов очернить имя своей спасительницы… Лучше бы тебя сожрали крысы в том подвале, в котором ты провёл свою юность...

 

Здоровяк не смог выдержать взгляда гильдмастера и двух мгновений. Он пристыжено покраснел и попытался схорониться в толпе, лишь бы не видеть устремленных на него глаз, полных благородной ненависти и справедливого презрения.

 

А говоривший уже нашёл новую жертву.

 

 – И ты здесь, мой друг… мой бывший друг? – гильдмастер посмотрел на невысокого мужчину средних лет, с проседью в коротких волосах и с маленькими бегающими глазами. – Что привело тебя в компанию к этим грязным неблагодарным варварам? Разве не для тебя графиня снизила налоги, а потом и вовсе их отменила, узнав, что все городские бедняки предпочитают твою лавку более дорогим? Разве не она оградила тебя от происков конкурентов, подкупом и интригами стремившихся очернить твоё доброе имя? И какова же твоя благодарность? Чем отплатил ты за сделанное тебе добро? Собственным языком очернил имя своей покровительницы, на слово веря в распускаемые про неё сплетни? Прекрасная плата… Тебя бы, мой бывший друг, давно съели черви, если бы покупатели платили за твой товар той же монетой.

 

Ярость и гнев в голосе гильдмастера сменились нотками печали и какой-то невыносимой безысходности, как будто говоривший умывал руки, не в силах больше противиться омерзительной человеческой сущности, но и ни скрывая своего презрения к ней. В зале снова стало тихо. Ругань и разговоры перешли на шёпот, а потом и вовсе заглохли. Двое стражников, отправленные схватить эльфа и торвийца, так и застыли возле трактирщика, переводя недоумённые взгляды со своего командира на гильдмастера, затем на импровизированную преграду в виде владельца таверны и, наконец, снова на командира.

 

– В обеих сплетнях про оживших мертвецов и колдунов, озвученных сегодня в этих стенах, я почему-то не услышал главного. Зачем? – тем же глухим и тихим голосом произнёс гильдмастер, подводя, наконец, итог своим разоблачениям, и справедливо сохранив для него самый сильный аргумент. – Зачем нашей госпоже поднимать из могил гниющую плоть и прибегать к загробной магии из детских сказок? Какой мотив её подвигнул к столь страшному преступлению? Какая причина могла толкнуть самую благородную и справедливую женщину королевства на столь ужасный грех? Нет у неё ни мотива, ни повода, ни причины. А, значит, не могло быть и злодеяния. Видимо гнилоусты и сплетники часто забывают об этом, измышляя свои глупые чёрные росказни.

 

Толпа заколебалась. Взгляды собравшихся стали более задумчивыми, а блеск решимости в глазах большинства вновь сменился тусклым невидящим взором смятения. Им нечего было возразить оратору, в словах которого звучала логика и здравый смысл. Трактирщик неуверенно покачал головой, уже подумывая пропустить вперёд стражников. Кто-то с открытым одобрением стал поглядывать на гильдмастера, ещё минуту назад бывшего объектом всеобщего осуждения. А иные и вовсе медленно потянулись к выходу, памятуя последний приказ стражи.

 

– Мотив был, – внезапно раздался мрачный и глухой голос. Торвийский тюремщик отодвинул от себя пустую кружку, поднял голову и впервые за всё время посмотрел на толпу. Все взгляды тотчас устремились на него. – Она пришла за чернокожим эльфом. Гвардейцы приволокли того вместе с буйным дворфом, посмевшим угрожать королевским солдатам. Именно из-за них герцог и направил нас в помощь вашим тюремщикам. Ведь обоих подозревают в убийстве Артанюса Тальбрески, нашего несчастного венценосного принца.

 

Толпа обомлела. Слушатели мгновенно забыли про слова последнего оратора и про него самого. Да и сам гильдмастер изумлённо приподнял бровь и застыл в нерешительности, выжидая пояснений.

 

– Сначала она пришла одна… В смысле – без мёртвых, только с небольшой свитой. И, опираясь лишь на свою власть, потребовала освободить обоих – без всякого суда и следствия. Но приказ, данный нам герцогом, был прямо противным её желанию. Господин требовал держать лиходеев под замком при любых обстоятельствах до тех пор, пока не будет установлена их вина или невинность. Нам пришлось отказать графине. Она ушла… А через пару часов я увидел своего отца.

 

Торвиец в задумчивости опустил голову. Его взгляд снова потух, а душа погрузилась в мрачные воспоминания. Он медленно опустился на скамью, ссутулился, подавленный и безразличный ко всему, игнорируя посыпавшиеся на него вопросы. А толпа тем временем оживала.

 

– Зачем графине вызволять преступников? – обречённо спросил гильдмастер. Но его слова тут же потонули в шквале криков, ругательств и целого вороха вопросов.

 

Атмосфера нездорового и гнетущего любопытства, всё внимание в которой было сосредоточено на единственной теме, а нарушать тишину позволялось поочерёдно лишь одному из желавших высказаться, в мгновение сменилась гвалтом голосов. Упоминание тёмного эльфа и дворфа спровоцировало в толпе целую бурю эмоций и воспоминаний. О них и без того часто говорили последние дни в «Драконьей Пасти», что неудивительно, учитывая странное поведение этой чудной компании и неожиданную благосклонность к ним со стороны графини. А появившаяся вдруг связь между чернокожим эльфом, убийством принца и ночным нападением на городскую тюрьму, раззадорило постояльцев и гостей таверны до той степени накала, когда удерживать в себе мысли становится уже невыносимо.

 

– Это тот чёрный, что обокрал бардов! Я видел в его руках свистелку, которой играла та эльфийка, что с менестрелями! – громогласно заявил один из посетителей, перекрикивая остальных.

 

– С чего ты решил, что это было воровство? Он ведь мог и купить её, – предположил в ответ трактирщик, пытаясь вспомнить всё, что знал о странной компании, на несколько недель остановившейся в «Драконьей Пасти», а потом пропавшей столь внезапно, как пропадают угораздившие в переделку путешественники, не чтившие, должным образом, богиню удачи.

 

Между тем, собеседник бросил на владельца таверны такой взгляд, будто тот сказал нечто совершенно бессмысленное. Демонстративно разведя руки и скорчив удивлённую гримасу, он иронично спросил:

 

– Где ты видел барда, который готов продать свою свистелку? Или быть может, ты видел воина, который продал свой меч? А трактирщика, продавшего свою таверну?

 

В зале послышались приглушённые смешки. Затем кто-то серьёзным голосом добавил:

 

– А помните, как он смотрел на неё? Тот чернокожий на эльфийку! И как рванулся за ней, стоило бардам покинуть «Драконью Пасть»? Говорю вам – он желал надругаться над несчастной! По его глазам всё было видно.

 

Толпа тотчас поддержала эту мысль, с энтузиазмом набросившись на новую тему. И каждый норовил подлить в неё собственных умозаключений.

 

– Надругался, а потом убил, чтобы скрыть следы!

 

– Похоже на то! Я лично с тех пор не видел ни эльфийки со своей свистелкой, ни её друзей-бардов!

 

– Никто не видел! Всех порешал чернокожий!

 

– Натравил своего буйного дворфа на добрых менестрелей!

 

– Убил и ограбил, как нашего бедного принца!

 

– Так он принца и зарезал! Прямо во сне – чик по горлу! А голову с собой унёс... Разве вы не слышали, что тюремщик сказал?

 

– Верно говоришь! Для того король и отправил сюда гвардейцев – найти убийц сына. Раз схватили чёрного, значит и вправду – его рук дело.

 

– И над принцем надругался, зверь!

 

– Вы вообще видели чернокожих эльфов? Нет таких в природе – ни в лесах, ни в горах, ни на островах не водятся, говорю вам. Не эльф это, а колдун, ведьмак мертворождённый!

 

– Боги прокляли его и в наказание окрасили кожу в цвет его помыслов – чёрных, как ночь, тёмных, как сама смерть!

 

– Постойте! Зачем же графине помогать тем, кто убил её суженого? – силясь перекричать толпу, заметил трактирщик.

 

– Её суженый теперь – чёрный колдун! А она сама – мертворождённая ведьма, – тут же раздался ответ.

 

– Графиня сама и сгубила несчастного Артанюса!

 

– Она наняла убийц! Это же очевидно, пораскиньте мозгами.

 

– Но почему?

 

– Хочет в одиночку править королевством!

 

– Зачем ей теперь принц, когда есть чернокожий колдун?! Вот и избавилась от бедняги!

 

– Проклятая ведьма! Возжелала захватить страну и погубить нас всех!

 

– …Умертвить и сделать своими слугами!

 

– Я не хочу такой участи!

 

– Эльф прав, нам надо объединяться! Только вместе можно одолеть зло...

 

Толпа бы неистовствовала ещё долго. Наличие общей угрозы и почти одинаковый взгляд на происходящее быстро сплетали сердца и умы собравшихся в единое полотно эмоций и чувств. Заставляли каждого из присутствующих ощущать себя частичкой чего-то большего, частью некоей силы, рождающейся прямо здесь и сейчас из хитрого узора слов, вырастающей из простых вопросов и крепнущей в мозаике даваемых на них ответов. Той силы, что в расцвете своих лет воздвигает королевства и империи, в зрелости мудро руководит ими. Но в юности способна только на разрушения…

 

Лязг выхватываемого из ножен оружия охладил людской пыл, резко нарушив гармонию не самой мирной дискуссии.

 

– Хватит на сегодня мятежных речей! Моё слово остаётся в силе. Эльф и торвиец пойдут с нами. Трактирщик составит им компанию, чтобы подстрекатели не чувствовали себя одиноко. Остальные – сейчас же выметайтесь отсюда! Таверна закрывается по решению городской стражи. Неповиновение немедленно приведёт к крови. К вашей крови.

 

Командир йорфэрэтэсианских стражников был уже в полном облачении – шлем застёгнут, кольчуга крепко перетянута ремнём, в руках – длинный меч и щит наизготовку. Голос его звучал холодно и уверенно – так, что ни у кого из присутствующих не возникло сомнений в том, что он готов на месте реализовать все выдвинутые угрозы. Трое его товарищей стояли рядом с обнажённым оружием, также готовые к любому повороту.

 

– Здесь не прольётся сегодня крови! Это моя таверна и я не позволю городской страже хозяйничать в моём доме, как в своём. Если кто-то и преступил закон – пусть его судят должным образом.

 

Трактирщик снова встал на пути стражников. Но теперь в его голосе появились нотки страха. Страха человека, уже бывавшего в застенках и имевшего опыт бесед с «особых дел мастером», вдруг вставшего перед альтернативой попасть туда вновь, и вновь схлестнуться в горячем «споре» с последним, силясь доказать свою невиновность.

 

– Я сказал своё слово. Всякий, кто прямо сейчас не покинет эту чёртову таверну, будет рассматриваться мной, как враг нашей госпожи и его величества. И йорфэрэтэсианская стража выполнит свой долг перед королём, пусть и придётся вспороть брюхо паре десятков ублюдков, решивших поиграть в мятежников.

 

С последними словами командир стражников мягкой боевой походкой с широко расставленными ногами, чуть согнутыми в коленях, двинулся вперёд. Он с силой пнул какого-то зазевавшегося бедолагу, оказавшегося на пути. Несчастный упал со стула и закрыл голову руками за мгновение до того, как на него обрушился размашистый удар щитом – шедший за командиром стражник решил добавить нерасторопному забулдыге за его неловкость. Голова выдержала, а вот рука нет. Характерный хруст оповестил свидетелей этой картины о том, что ближайший месяц парню придётся довольствоваться только одной рукой. Третий стражник ухватил бедолагу за воротник и грубо поволок к выходу.

 

Толпа недовольно зароптала. В адрес стражников посыпались неприкрытые оскорбления и угрозы. Кто-то неуверенно потянулся за оружием.

 

– Успокойтесь, друзья! Что за кровожадность?! Мы пойдём с вами, если вы так хотите, только не надо насилия! – закричал трактирщик, уже не пытаясь скрыть своего волнения.

 

Но стражники продолжали хладнокровно идти вперёд, намереваясь схватить эльфа и торвийца, не дожидаясь их согласия. Тюремщик выказывал полное безразличие к происходящему, покорно ожидая развязки на своём месте. Хмель уже давно сделал своё дело и, вкупе с пережитым, одолел волю сильного воина, примирив его со всякой участью, уготованной судьбой.

 

А вот эльф проявлял живейший интерес к происходящему. Он запрыгнул на высокий стол, игнорируя неодобрительные взгляды сидевших за ним постояльцев, и, скрестив на груди руки, с любопытством взирал на подбирающихся к нему стражников. Наконец, убедившись, что занял подобающую для разговора позицию, он вдруг с наигранным укором, покачав головой, заметил:

 

– Ну, зачем же так грубо! Где ваши манеры, господа? Остались в казармах, вместе с грязными портянками и вшами на ваших кроватях?

 

Всякий внимательный наблюдатель мог заметить, как уголки губ эльфа при этих словах слегка приподнялись, а глаза сощурились. Тикирикс улыбался, будто его забавляла переделка, в которой он оказался.

 

– Взять его! Живым или мёртвым! – сквозь зубы прорычал командир стражников и, с силой оттолкнув стоявшего перед ним трактирщика, бросился к эльфу.

 

– Снова грубость! Ну, зачем? Я ведь и вправду надеялся, что мы просто поговорим. Вежливо и обходительно. Потом вы любезно вернётесь в свои казармы к родным вшам и блохастым псам. А мы останемся здесь и продолжим мирно беседовать без уважаемых гостей, – вкрадчивым голосом заявил эльф, не в силах более сдерживать улыбки. Он ловко перепрыгнул на соседний стол, а затем ещё на один, чтобы стражники не добрались до него раньше, чем он закончит свою язвительную тираду. Наконец, Тикирикс остановился и вдруг посмотрел в дальний угол таверны, – Верно, Болтун?

 

На большой бочке в тёмном и неприметном тупичке зала внезапно зашевелилась огромная груда тряпья. Затем под сводом «Драконьей Пасти» пронёсся низкий глухой рык, исходящий из самой утробы существа, навсегда лишённого голоса: «Ыыыыыы».

 

Свет от трактирных свечей и факелов не дотягивался туда своими тусклыми лучами и то, что казалось всего лишь мешками и тряпками, брошенными на старую опустевшую бочку из-под не очень благородного напитка, тяжело ступая по скрипучим трактирным доскам, обернулось массивным гигантом в простом дорожном плаще с глубоко надвинутым на лицо капюшоном. Здоровяк уверенно направился в центр зала – прямиком к йорфэрэтэсианским стражникам и обратившемуся к нему эльфу. Оказавшись на освещенном пространстве, он на секунду остановился и неловким движением скинул с себя капюшон.

 

Стражники тотчас застыли, будто получили приказ от самого короля стоять, как вкопанные. Постояльцы и посетители «Драконьей Пасти», сидевшие ближе всех к гиганту, ахнули и с ужасом отпрянули. Кто-то, инстинктивно пятясь, споткнулся и во весь рост распластался на грязном полу. Застыли все, ибо более кошмарной картины не видели глаза никого из присутствующих.

 

Ужасающего масштаба, нескладно, неестественно развитый гигант, грозно и утробно рыча, двигался на стражников. Его лицо представляло из себя одно сплошное увечье. Верхняя губа и нос напрочь отсутствовали, демонстрируя всем два тёмных провала на месте переносицы и верхний ряд чёрных гнилых зубов. А кожа была покрыта язвами и многочисленными шрамами.

 

Лишь трактирщик смутно помнил, как здоровяк появился в «Драконьей Пасти» – зашёл, не снимая капюшона, и, не удосужившись ничего заказать, уселся на старой бочке. Быть может, за полчаса до того, как в таверну пожаловал эльф. Для всех остальных, поглощенных в те минуты рассказом торвийца, выход гиганта стал полной неожиданностью.

 

Толпа в ужасе разбегалась, уступая ему дорогу. Кто-то спешил покинуть таверну. Те, кто посмелее, выжидательно наблюдали, не скрывая своего изумления и беспокойства на лицах.

 

Гигант, между тем, деловито достал из-за пояса тяжёлый цеп. Три громоздких устрашающих набалдашника, свисающие на длинных цепях, глухо ударились друг об друга, наполнив «Драконью Пасть» гулким лязгом. И этот странный неестественный для трактира звук был хорошо знаком каждому из присутствующих. Это был звон похоронных колоколов, призванный наполнить сердца ещё живых своей пугающей безмятежностью. Напомнить людям о том, что они ничто перед вечностью.

 

– Не беспокойтесь, друзья. Болтун не обидит и мухи, если она не обижает его товарищей. Но почему-то разговаривать всегда проще, когда он рядом, – продолжая улыбаться, заверил гостей и постояльцев таверны Тикирикс.

 

– Эти слуги ведьмы хотят нас схватить и отдать колдунье на закланье, – негромко сказал один смельчак, – твой друг нам поможет?

 

– Мой друг – ваш друг. Для этого он и здесь, – учтиво ответил эльф.

 

Гигант вновь зарычал, но на этот раз его рык был не злобным, но ободряющим. В нём будто прорезались нотки какого-то необузданного веселья, если, конечно, так уместно говорить про утробный звериный рёв, издаваемый существом, которого с рождения природа обделила собственным языком.

 

Как бы там ни было, но на толпу это, вкупе с заверениями эльфа, подействовало успокаивающе. Ободрённые появлением нового могучего союзника, люди, казалось, вновь обрели уверенность в своих силах. Всё ещё с опаской и естественным отвращением поглядывая и на гиганта, они вновь обрушились с бранью на стражников.

 

 – Проваливайте отсюда, грязные собаки! Вас сюда не звали.

 

– Да, и забирайте с собой свою ведьму!

 

– Болтуна тоже арестуете? Хотел бы я на это посмотреть!

 

Смельчаки уже собирались рядом со здоровяком, извлекая из-за поясов своё незатейливое оружие – в основном ножи, кинжалы и небольшие дубинки. У кого не было и этого – брали то, что попадалось под руку – табуреты, бочки, столовые ножи, ножки от стульев. Толпа медленно окружала четверых стражников. Те затравленно ощетинились, готовясь, если потребуется дорого отдать свои жизни. Наконец, их командир, оценив расстановку сил, сконфуженно выдавил из себя:

 

– Мы уходим. Освободите нам выход.

 

Но Тикирикс лишь рассмеялся:

 

– Боюсь, что Болтун вас не понимает. Вы давно могли уйти сами – никаких препятствий для этого не было. А теперь между вами и выходом существует маленькая проблема в виде моего доброго друга.

 

– Эльф дело говорит. Эти собаки не уйдут, они лишь вернутся с целой сворой. Ещё и нечисть колдовскую приведут по наши головы. Нельзя их отпускать! – воскликнул молодой парень, с тяжёлым топором дровосека в руках и с уже горящим в глазах азартом расправы.

 

Тикирикс удовлетворённо улыбнулся, не отводя взгляда от командира стражников – человека, которому сейчас было не до веселья… Которому вообще не доведётся больше веселиться и улыбаться.

 

Всё по собственному произволу складывалось в пользу эльфа, происходило именно так, как ему было нужно. Само провидение, казалось, на стороне «мастера сновидений», учтиво уступало ему дорогу и разило его врагов, делая опасный и неблагодарный путь убийцы лёгкой прогулкой в ясную безветренную летнюю ночь. Впрочем, так было всегда. За исключением, разумеется, того случая с кармеолским принцем, променявшего вечный сон на смерть в отчаянной схватке.

 

Тикирикс поймал себя на мысли, что впервые за всю свою жизнь охарактеризовал себя, как убийцу. Это слово вряд ли могло отразить суть его ремесла. Убийство – это кровавое деяние с воплями ужаса, болью и агонией. Иное дело – сон. Безмятежное спокойствие тела и разума, бесстрастная умиротворённость. Вожделенный антракт между серыми буднями жизни, между любовью и ненавистью, страданием и наслаждением, довольством и нуждой. Сон не может быть злым, сон – это покой. То самое пресловутое решение всех проблем и тревог, приговор смятению и отчаянию, тоске и скуке. Пусть временное, утрачивающее свою силу с каждым пробуждением, но верное и надёжное настолько, что ни один смертный ещё не побрезговал им.

 

Тикирикс не был злодеем. Даруемый им сон был вечным. «Мастер сновидений» лишь награждал бессрочным покоем, освобождал жертву от всех обязанностей и невзгод жизни. Да – сердце последнего вскоре переставало биться, а тело тлело и разлагалось также, как если бы несчастный пал от руки простого убийцы. Но сначала он отправлялся в длительное путешествие по королевству собственных грёз. Попадал в самый заманчивый из миров, где нет места для обыденной суеты и ударов судьбы. В мир, где есть только покой, бесконечно пленительный и желанный для всякой бодрствующей души. Вечный покой.

 

Это было правдой, персональной истиной «Мастера сновидений», в которой тот никогда не осмеливался усомниться. И сейчас, прямо здесь, Тикирикс в очередной раз убедился в достоинствах правды – в её всеобъемлющей силе и неоспоримом могуществе. Да, ложь всегда сладка, но зыбка и ненадёжна. Она предпочитает обходные пути и замысловатые петли, в которых часто рискуешь заплутать сам. Ложь – это хитрая лиса, поджидающая жертву с подветренной стороны и полагающаяся лишь на собственное коварство. Правда же идёт прямо по следу – напролом через бурелом и кустарники, не таясь и не скрываясь, невзирая на все опасности. Правда – это могучий медведь, чувствующий своё превосходство над всеми обитателями леса. Ему незачем прятаться, незачем бояться – пусть это делают те, кто смеет встать у него на пути.

 

Сегодня хозяин леса был на стороне «Мастера сновидений», уверенной медвежьей поступью шёл впереди, разъярённо ломая преграды и расставленные ловушки. Но его прямолинейность оказалась непривычна для эльфа. Тикирикс всегда стремился избегать ненужных схваток и лишней крови. К крови он вообще испытывал неприкрытую неприязнь, считая методы, приводящие к ней, дикими и варварскими. А потому сейчас, взирая на четырёх затравленно ощетинившихся стражников, уготованных на заклание, «Мастер сновидений» чувствовал досаду, слегка омрачавшую общую картину его успеха.

 

Впрочем, эльф не забывал себе напоминать и о том, что праздновать победу ещё рано. Слишком рано. Ведь Тикирикса уже ждал новый контракт. Не менее ответственный и увлекательный, чем последний.

 

 

ГлаваXX Зов клятвы, зов долга

 

Никто достоверно не знает, откуда у повелительницы Йорф’Эртеса появилась страсть к благовониям. Но каждый, кто хотя бы раз бывал во дворце, прекрасно осведомлён об этой маленькой слабости графини. Короба с затейливыми сухими травами стоят там подле каждого камина, и всякий желающий может зачерпнуть горсть рассыпчатой ароматной субстанции и бросить в огонь. Пламя на мгновение вспыхнет, будто лизнув ветку высохшей хвои, с треском взметнётся и растает где-то в тёмных глубинах дымоотвода, оставив после себя лишь крохотное, чуть видимое облачко, внезапно вырвавшееся из каменного плена очага. Оно быстро поднимется к потолку и, подобно туманной дымке, рассосётся там под самым сводом. Тогда весь зал наполнится диковинным благоуханием, не ощутить которое не сможет даже человек с безнадёжно больным носом. Чудный аромат тотчас наводнит помещение, бесцеремонно изгнав из него все посторонние запахи, всякий смрад и зловоние, принесённые посетителем с улицы, дружелюбно и мягко напомнит ему – кто здесь хозяин, одним только обонянием заставит почувствовать его дух.

 

Если послушать городские сплетни, можно узнать, что дивные травы привозит во дворец один восточный купец, которому графиня оказала в прошлом некую услугу – то ли решила проблему с королевскими пошлинами, весьма суровыми для всяких иноземцев, то ли выхлопотала бессрочную лицензию на торговлю. И теперь, в благодарность он посылает ей по несколько мешков благовоний с каждым отправленным караваном. Впрочем, согласно другим слухам, с действием душистых трав графиня впервые познакомилась при бортнорском дворе, где часто появлялась в годы своей юности. Использовать некоторые виды растений в качестве благовоний её якобы научила жена или мать одного тамошнего лорда, с семьёй которого правительница Йорф’Эртеса дружила на протяжении долгих лет. Были, конечно, и другие, менее вероятные гипотезы, которые в свете последних событий, приобрели новый, более зловещий и порицающий характер.

 

Как бы там ни было, но достоверно известно лишь то, что Аркания Д’Эртес питала явную слабость к диковинным ароматам. И всякий посетитель или обитатель йорфэрэтэсианского дворца был тому невольным свидетелем. Впрочем, никто не жаловался. И не потому, что слабость сия была присуща тому, кто этим дворцом управлял. Чудодейственный аромат был приятен всякому, будь то аристократ, обладающий искушённым обонянием или простой крестьянин, привычный лишь к диким запахам природы и родной деревни. Посему и всё окружение Аркании, и кое-кто из её гостей, испытывали слабость… к слабости графини. Пусть и далеко не каждый готов был в этом признаться. Дворцовые слуги не раз застукивали у горевших каминов с горстью благовоний в мозолистой руке даже суровых закалённых стражников. Правда, заметив чужое присутствие, те тут же краснели, прятали ладонь в карман и деловито подкидывали в огонь пару дровишек, силясь утаить свою истинную цель.

 

***

 

Дабрагонэс глубоко вдохнул, в очередной раз, с наслаждением втянув в себя воздух. После стольких дней, проведённых в сырых и холодных застенках подземелья, где пахло лишь плесенью и крысами, ему казалось, что он вдруг очутился во сне. Или наоборот, проснулся после долгого безумного кошмара. Впрочем, чувство наваждения было всё же сильнее, особенно памятуя подробности их внезапного спасения. Ни тепло, ни сухая одежда, ни вкусная и сытная еда ни помогли эльфу собраться с мыслями. Лишь теперь, стоя подле большого замысловато украшенного железной отделкой камина и расторопно посыпая пламя душистой субстанцией, ему удалось частично прийти в себя.

 

Дабрагонэс подумал о том, что неравнодушие, которое Аркания Д’Эртес проявляет к свои благовониям, может иметь и практичный характер. Витавший в воздухе запах был не только приятным и ароматным, как весеннее амбре во фруктовом саду, но и каким-то чудесным образом воздействовал на разум. Эльф почти физически ощущал, как проясняется его израненное последними событиями сознание, как мысли вновь собираются воедино, выстраиваясь в ту странную и последовательную цепочку, которую люди именуют логикой. Однако, тревога не пришла на смену смятению, как того требовали, по меньшей мере, обстоятельства его освобождения и появления во дворце. Вместе с благоуханием тлеющих трав, Дабрагонэс, казалось, вдыхал и спокойствие, степенную умиротворённость, лавиной нахлынувшую на все закоулки души. Ясность ума и идиллическая безмятежность. Эльф решил, что нечто подобное, вероятно, испытывают великие мудрецы и мыслители, познающие жизнь, будто со стороны, созерцающие собственные ошибки и достижения столь беспристрастно, что способны понять, оценить их так, как никто из тех, в чьих помыслах остаётся хоть малейшая опора для чувств.

 

Но даже ощущение тотальной умиротворённости не помешало Дабрагонэсу непроизвольно вздрогнуть, когда он услышал голос Аркании Д’Эртес.

 

– Впечатляет, не правда?

 

Увлекшись своими мыслями и зачарованно глядя на языки пламени, с треском поглощавшие диковинные ароматические травы, эльф не заметил, как графиня вошла и безмолвно пересекла зал, остановившись прямо у него за спиной. Это казалось странным и непривычным для существа, привыкшего всецело опираться на собственное восприятие, волей богов наделенное особой остротой.

 

– Говорят, что запах – это язык природы, язык самого нашего естества. На этом языке каждое мгновение ведёт беседу всё живое, изъясняется всё сущее в этом мире. Он проще и натуральнее тех слов, которыми бросаются люди в надежде найти понимание друг у друга. Он никогда не лжёт, не вводит в заблуждение, не плетёт интриги у тебя за спиной. Верь же ему, эльф, как не веришь самому себе. И твоё чутье тебя не подведёт.

 

Аркания Д’Эртес вышла в круг яркого света, встав рядом с Дабрагонэсом прямо у языков пламени, силившихся вырваться из очага. Тёмный эльф повернулся к женщине лицом и впился в неё пронзительным взглядом.

 

– Тот запах, что я ощущал минувшей ночью, рассказывал мне о страшном зле, с которым вы пожаловали в тюрьму, чтобы освободить нас… – тихо произнёс Дабрагонэс, внимательно изучая собеседницу.

 

– И он сказал тебе правду. Язык запахов прост, мой друг. Смрад и зловоние предупреждают нас об опасности, о заразе, таящейся в разлагающейся плоти, в нечистом воздухе или отравленной воде. Вонь – это запах угасания, запах смерти… Цветами и травами же благоухает жизнь, та её часть, что полезна и благостна. Природа услужливо рассказывает нам о себе, стоит лишь глубоко вдохнуть и наполнить грудь воздухом. Она беседует с нами также естественно и просто, как беседуем сейчас мы с тобой.

 

Дабрагонэса вдруг передёрнуло. Овладевшая им безмятежность на мгновение испарилась. Эльф ощутил резкий контраст между словами и делами Аркании. Всегда спокойная, самоуверенная и остранённо хладноровная, графиня действовала так, будто в сердце повелительницы Йорф’Эртеса свирепствовала буря, готовая обрушиться на всякого, кто встанет у неё на пути. Участь несчастных тюремщиков была тому наглядным свидетельством.

 

Перед глазами эльфа вновь встала ужасающая в своей сюрриалистичности картина – бесстрастная и невозмутимая Аркания Д’Эртес, уверенно шествует по коридорам городского подземелья в окружении… – Дабрагонэс на миг задумался, не в силах найти нужных слов, – в окружении своей новой свиты. В кругу гниющих и зловонных тел тех, кому природа даровала право на покой, но неведомое колдовство вдруг лишило этого права, подняло из могил и заставило служить… служить посмертно.

 

Что за страшные силы призвала правительница Йорф’Эртеса себе в помощь? Зачем? Стоит ли свобода безвинно осужденных эльфа и дворфа таких ужасов? И как это связано с их неудачным расследованием, с поиском убийцы Артанюса Тальбрески? Дабрагонэс не знал ответов. Он понимал, что в ближайшие минуты эти вопросы ему предстоит задать своей спасительнице. Но эльф боялся, чувствуя сердцем, и что страшнее, понимая разумом, что от всей этой истории пахнет каким-то зловещим потусторонним смрадом, непредвещавшим ничего хорошего. Пахнет смертью. Он не был уверен в том, что хочет знать ответы. Недаром графиня медлила откровенничать, скрываясь за пространными разговорами о сущности запахов.

 

Скрипнула массивная дверь, под сводами гостевого зала раздались гулкие шаги. Низкорослая широкоплечая фигура плавно и неторопливо прошествовала к камину.

 

– Я что-то пропустил? – мрачно поинтересовался Борбас.

 

Дабрагонэс повернулся к другу и слегка покачал головой. Он был искренне рад видеть дворфа. Прямолинейность и простота, с которой Борбас подходил ко всякому делу, внушала уверенность и оптимизм даже в самых зловещих обстоятельствах, в чём эльф снова и снова убеждался, стоило этим обстоятельствам появиться на горизонте их приключений. Назамысловатая логика очевидных решений лишь на первый взгляд выглядела наивной. В действительности же в её основе лежал богатый и неимоверно сложный в своём многообразии жизненный опыт, та бесхитростная и незатейливая мудрость, которой старики во все века стремились поделиться с молодыми. Но эта мудрость, это простое знание было столь же туманно и недоступно для тёмного эльфа, как его собственное прошлое. А потому присутствие рядом с ним дворфа было не только удачным стечением обстоятельств, но и судьбоносной необходимостью, залогом выживания. Лишь сейчас, взирая на языки пламени, рвущиеся из очага и вдыхая чудодейственный аромат благовоний, Дабрагонэс в полной мере осознал это.

 

– Рада видеть тебя, добрый дворф. Надеюсь, правительница Йорф’Эртеса оказалась более гостеприимной, чем торвийские тюремщики. Вы хорошо отдохнули, друзья мои? – произнесла Аркания таким голосом, будто перед ней стояли бортнорские послы или сам король в сопровождении верного герольда.

 

– Да, здесь сухо и нет крыс, как в вашем подземелье. Правда, тоже чем-то воняет, – признался Борбас, шумно втянув носом воздух. – Мы благодарны вам за заботу, госпожа…

 

Графиня удовлетворённо кивнула, лишь слегка поморщивись при словах «чем-то воняет».

 

– Вы хорошо послужили мне, друзья, и было бы вопиющей неблагодарностью оставить вас в застенках на волю торвийских негодяев. Несправедливые обвинения больше не посягнут на вас в стенах моего города. Вы свободны. А этот скромный дворец – теперь ваш дом, я уже дала все нужные распоряжения. Будьте моими гостями столько, сколько пожелаете.

 

Эльф и дворф поблагодарили Арканию, но в голосах обоих чувствовалось смятение, лёгкие нотки недоверия будто бы вкрались между ними и правительницей Йорф’Эртеса. Разумеется, это не могло утаиться от мудрой графини. Аркания Д’Эртес вздохнула, скрестила за спиной руки и деловито шагнула в полумрак зала, покинув освещённое камином пространство. Она подошла к небольшому деревянному столику с несколькими низкими стульями и уселась на один из них. В темноте её фигура, облаченная в чёрное платье, была почти невидима. Лишь смутный силуэт бесшумно пересёк пространство и изваянием застыл вдалеке от пламени очага, будто страшась огня, подобно призраку.

 

– Что ж, пришло время вопросов и поиска ответов на них. Для этого мы ведь здесь и собрались в столь поздний час. Верно? – застывший призрак в тёмном конце зала выжидающе посмотрел на дворфа и эльфа.

 

– Было бы неплохо, если бы вы рассказали о том, что нам неведомо, госпожа. Тем паче, что вопросы очевидны и напрашиваются сами собой, – вежливо ответил Борбас и подошёл к графине. Дабрагонэс лишь коротко кивнул и шагнул вслед за другом.

 

Тем временем, Аркания позвонила в маленький серебристый колокольчик, лежавший на столике подле неё, и попросила прибежавшего на зов слугу зажечь толстую, уже слегка подплавленную свечу. Стало немного светлее. Убедившись, что слуга ушёл и плотно затворил за собой дверь, графиня вновь заговорила.

       

– Я буду откровенна с вами, друзья. То, о чём я расскажу известно лишь мне и нескольким моим самым доверенным слугам. Разумеется, это не должно покинуть этих стен. Надеюсь, нам не потребуется лишних клятв и формальных приказов.

 

Аркания придвинулась чуть ближе, так, что свет свечи отразился на её ещё молодом и красивом лице, заструился по чёрным, хаотично распущенным, волосам. Дабрагонэс подумал, что по человеческим меркам графиня была чарующе прекрасна. Её вечное спокойствие, загадочность и колдовская умиротвороённость лишь добавляли образу прелестную таинственность – ту самую, которая придётся впору любой женщине. Особенно молодой и незамужней. И если бы эльф не знал, не видел бы собственными глазами того, что сокрыто в этих тайнах, ни лицезрел бы их тёмную сторону, то, пожалуй, и он мог бы с лёгкостью стать жертвой таких чар. А люди, наверное, и вовсе не могли им противиться. От одной только этой мысли Дабрагонэса передёрнуло, а по его спине пробежали мурашки. Красота, за которой скрываются бездны…

 

– Пока вы были заняты возложенной на вас миссией, позволившей раскрыть личность убийцы Артанюса, я провела собственное расследование, позволившее раскрыть личность того, кто за этим убийством стоял. Вместе мы пролили свет на злодеяние, совершённое в этих стенах. Следствие завершено, друзья мои. Теперь осталось лишь поймать негодяев и обрушить на их головы заслуженную кару. Этим мы и займёмся в ближайшие дни.

 

– О ком вы говорите? Кто же направлял руку убийцы? Кто мог покуситься на жизнь нашего доброго принца, всеобщего любимца и народного благодетеля? – с досадой в голосе спросил дворф.

 

– Герцог Мердок Торвийский, – спокойно ответила графиня, внимательно изучая собеседников.

 

Борбас встрепенулся и негодующее запыхтел. Он с полнейшим непониманием взирал на Арканию и крутил головой, отказываясь соглашаться с тем, что услышал.

 

– Это ведь наш лорд! Вся моя деревня ему присягала! Я никогда не слышал о герцоге ничего дурного.

 

– Я тоже, – с лёгкостью согласилась графиня. – Но я точно знаю, что это он отдал страшный приказ убийце. Мердок хочет занять место нашего короля.

 

– Вы хотите сказать, что и жизнь самого короля в опасности? Герцог попытается убить и его? – не пытаясь скрыть своего изумления, воскликнул Борбас.

 

Графиня снова поморщилась и жестом приказала дворфу говорить тише.

 

– Попытается непременно. Если ещё этого не сделал. Завтра утром я отправлю в столицу посланца с предостережениями для нашего монарха. А днём созову совет, – графиня немного помедлила, но всё же уточнила. – Военный совет. Я собираю знамёна. Мы идём на войну, друзья.

 

Борбас открыл было рот, чтобы что-то спросить или возразить, но звук так и застыл в его горле. Он понял. Осознал всё, что говорила графиня.

 

Большую часть детства дворф провёл на востоке – на грязных улицах крупных и неспокойных городов, где закон не имел такой силы, как здесь на королевском побережье. Склоки и междоусобные войны между знатью там были обычным делом. Интриги плелись даже за обеденным столом в кругу семьи, а яд и кинжал слишком часто становились решением любых споров. Если же они не справлялись, то в дело шли мечи и копья, и тогда жизни воинов, стражников, простых крестьян, подвернувшихся под горячую руку, превращались в разменные монеты. Таков был восток – Борбас знал об этом не понаслышке.

 

Но восток далеко. Кармеол и восточные страны разделяют сотни, а то и тысячи лиг пути. Даже опытному всаднику потребуется много недель, чтобы преодолеть такое расстояние. А подстерегающие на дороге шайки разбойников и работорговцев, орудующих в лесах у границ, отобьют любую охоту совершать подобное путешествие.

 

Альтаран всегда развивался иначе, отличался от материковых стран во всём, от культуры и религии, до образа жизни. И люди здесь были другими. Степенными, благородными и честными. Но главное – справедливыми. И такая порода людей Борбасу нравилась куда больше, чем та, с которой он встречался на востоке. Хитрые и озлобленные существа, вечно стремящиеся облапошить, обмануть или использовать юного, ещё не обременённого жизненным опытом, дворфа. Запад и Восток. Одна природа, один климат, одни звери в лесу, одна луна и одно солнце. Но такие разные люди…

 

После слов Аркании, дворф как во сне ощутил, будто возвращается в годы своей юности. Возвращается туда, откуда бежал со всех ног, терпя голод, непогоду и поджидавшие в дороге опасности. Опять убийства, интриги и междоусобицы. Но почему? Откуда? Влияние востока здесь не ощущалось совсем. Редкие караваны торговцев, приходившие порой, на свой страх и риск, из дальних стран, подолгу не задерживались в Кармеоле и уж тем более не могли распространить свои дурные привычки даже среди простого народа, чего уж говорить о знати, о благородных лордах уровня герцога Мердока. Откуда взялась эта кровожадная амбициозность у торвийского правителя?

 

Борбас подумал о том, что стоит неприменно побеседовать на эту тему с Этерасом. Парень хоть и был ещё молод и в меру наивен, но всё же являлся лордом, пусть и не самого высокого пошива. Он мог порассуждать с позиции аристократа, и, быть может, найти корни внезапно наметившийся здесь смуты.

 

Интересно, где он сейчас? Прячется ли в лесах, замерзший и голодный, скрываясь от стражников и королевских гвардейцев? Или просто вернулся в отчий дом под защиту своего отца и его обширных связей в кругу кармеолской знати? Дворф поймал себя на том, что искренне волнуется за парня. Как бы там ни было, но именно Этерас был головой их троицы. Их лицом и языком. Несмотря на свою юность, именно он принимал ключевые решения и указывал дорогу для всех. Оставшись вдвоём, эльф и дворф чувствовали себя так, будто лишились проводника по этому миру, остались без вожака, всегда чуявшего след и упрямо ведущего по нему стаю. Они чувствовали себя более одинокими.

 

– Откуда вам всё это известно? – внезапно спросил Дабрагонэс. В голосе тёмного эльфа отчётливо прозвучали нотки недоверия.

 

Аркания Д’Эртес одарила его пристальным взглядом. И немного помедлив, чтобы собраться с мыслями и соблюсти значимость момента, призналась:

 

 – Мы живём в удивительное время, друзья. Не ведая волшебства и почти ничего не зная о своём прошлом, мы обрекаем себя на рутинное заурядное существование, в котором чудесам запрещено покидать страницы сказок. И в то же время земля, служащая нам домом, скрывает в себе мириады таких чудес, как вечный страж, бдительно оберегая их от постороннего взгляда. Уж не знаю, чем мы так прогневили богов, что сама природа облекла в саван тайны те знания и силы, которыми управляли наши предки, повелевали ими столь же легко и обыденно, как крестьянин управляется сегодня со своим плугом. Земля, на которой мы стоим, на которой возведены наши города – это кладбище волшебства, гробница древнего искусства, сокрытого от нас пластами веков и божественным роком.

 

Я вскрыла эту гробницу, друзья мои…

 

Пламя свечи вздрогнуло, заметалось и внезапно потухло, вновь погрузив во тьму графиню и её собеседников. Сквозняк прошёлся почти беззвучным аккомпанементом к последним словам повелительницы Йорф’Эртеса. За толстыми стенами дворца кто-то закричал. Слов было неразобрать, но в интонации отчётливо различался страх. Дабрагонэс поёжился.

 

– И вытащили оттуда мертвяков, чтобы натравить на торвийцев? – спросил Борбас таким голосом, что атмосфера сакральности и таинственности, тщательно выдержанная Арканией, тут же испарилась.

 

– Образно ты прав, мой дорогой дворф, – ничуть не смутившись, ответила графиня. – Я открыла доступ к этим знаниям, став первой за тысячу лет, кто смог воспользоваться потаённым икусством древнего волшебства. Я призвала на помощь могущественные силы, много веков сокрытые от смертных. Не знаю, приведёт ли это к добру или нет, но обстоятельства оказались сильнее правительницы Йорф’Эртеса и вынудили меня действовать именно так.

 

Борбас задумчиво потеребил бороду. Не нравилась ему эта история. Слишком уж зловещими и мрачными оказались декорации.

 

– До минувшей ночи я, признаться, не верил во все эти магические штучки, хоть Этерас, порой, и доказывал обратное, опираясь на свои заумные книги из прошлых веков. Но то, что я вчера увидел в той клетке, куда нас бросили по милости королевской гвардии… Не так я себе это представлял. Будто то было не чудесное волшебство из детских сказок, что мать Шишига рассказывает на ночь деревенским ребятишкам, а злое колдовство из тех историй, которые она иногда заставляла слушать нас в наказание за мелкие пакости…

 

– Это всего лишь инструмент, – возразила графиня. – Как и твой топор, дворф, его можно использовать во зло или во благо. Всё зависит от намерений.

 

Аркания вновь позвонила в маленький колокольчик, чтобы слуга, обычно ожидавший за дверью, снова зажёг свечу. Но в этот раз на её незатейливый зов никто не откликнулся.

 

– Лишённые покоя мертвецы, нападающие на живых, мало похожи на мой топор. Неправильно этот как-то, – Борбас на несколько мгновений задумался, силясь найти правильные слова. – Не по природе…

 

– Может быть, – легко согласилась графиня. – Мне неведома истинная природа этого искусства. Но я уже познала его могущество. И поверьте, друзья мои, соблазн обладать такой силой слишком заманчив, чтобы пренебрегать им. Судьба уготовила мне злой рок, оборвав жизнь единственного дорогого мне человека в самый момент нашего триумфа. Но я нашла способ отомстить, воздать должное не только врагам, покусившимся на моё счастье, но и самой судьбе. Отомстить смерти.

 

Борбас непонимающе покрутил головой. Слова графини казались ему лишёнными всякого смысла. Как можно отомстить судьбе? Как можно отомстить самой смерти? Разве, что долгой и счастливой жизнью… Но главное, насколько же мстительным надо быть, чтобы даже задумываться о таких вещах?

 

– Что вы задумали? Ваш принц умер, его не вернуть! – внезапно воскликнул Дабрагонэс. Чуткие к темноте глаза дворфа уловили странный блеск во взгляде друга. Тёмный эльф явно волновался.

 

– Это мы ещё посмотрим, – с вызовом в голосе неожиданно громко ответила графиня.

 

Борбас схватился за бороду. Его зрачки расширились от ужаса и омерзения. Он начинал понимать.

 

– Твари, которых вы призвали… они… бесдушны. Они лишены сущности. Они мертвы! – упавшим голосом выдавил из себя эльф.

 

Аркания лишь мрачно улыбнулась.

 

– Вы видели только ничтожно малую грань той силы, что сокрыта в тайнах древнего искусства. Ваш разум не способен объять всех её возмножностей… Там… в библиотике, скрытой под вековой толщей земли, я нашла гораздо больше, чем искала. О да, друзья мои, древние знали способ… Для них смерть была обычным врагом, таким же осязаемым и предскауемым. И они умели укрощать её.

 

Голос графини взбудораженно звенел, впервые выдавая в повелительнице Йорф’Эртеса крайнюю степень волнения. Дворф окинул собеседницу взглядом, но пламя в камине, и без того не способное осветить весь зал, почти стихло, погрузив помещение в первозданную тьму, нарушаемую лишь тусклым светом звёзд, который незваным ночным гостем протискивался сквозь широкие окна. Борбас не мог различить выражения лица графини, но безумного блеска её глаз хватило для того, чтобы дворф инстинктивно отшатнулся.

 

На улице снова кто-то закричал. Звякнула сталь. Чуткий слух эльфа уловил приглушённые голоса, будто целая толпа собралась, чтобы побеседовать посреди ночи на дворцовой площади. Но сейчас всё внимание Дабрагонэса было захвачено Арканией Д’Эртес и только ей одной.

 

– В библиотеке под вековой толщей земли? – с ужасом повторил эльф слова графини. – Вы… вы вскрыли тайны проклятой гробницы, о которой говорил Этерас?

 

Аркания не ответила, лишь зловещая ухмылка осветила её прекрасный лик. Борбас встрепенулся. Проницательность друга внезапно оживила разум дворфа, логические цепочки его рассуждений, звякая сталью закономерности, выстроились в стройный ряд и замкнулись в едином, пусть и весьма замысловатом, узоре.

 

Значит, Этерас не преувеличивал, рассказывая о своей страшной находке в йорфэрэтэсианском лесу. Он видел именно то, что видел. И наивно поведал об этом правительнице Йорф’Эртеса. Хитроумная графиня же разглядела в истории юноши нити дремлющей силы, могущества, погребённого под пластами веков и надёжно запечатанного забвением. Вот почему Аркания в их первую встречу настоятельно просила Этераса прекратить свои исследования. Повелительница Йорф’Эртеса решила лично пробудить древнюю мощь, обуздать её и бросить на своих врагов. Пусть одним из них и была сама судьба.

 

Борбас вдруг подумал о том, что и их нелепое расследование, столь нежданно возложенное на плечи дворфа, эльфа и человека, могло служить той же цели. Отвлечь молодого лорда от его путешествий в тайны прошлого… чтобы не путался под ногами у самой Аркании. Сколь же проницательна, дальновидна и мудра эта женщина, если удумала все эти ходы за один единственный вечер, самому дворфу запомнившийся лишь добротным и сытным ужином?

 

Впрочем, даже эти таланты меркнут на фоне того, что она собирается сделать и что уже сотворила. Магия… потаённое искусство, оставшееся лишь в мифах и древних легендах, вновь пришло на Альтаран. Но его жуткая бесчеловечная форма оказалась слишком далека от того волшебства, которое Борбас помнил по детским сказкам.

 

Перед глазами дворфа вновь встали исстлевшие, отвратительные тела, несчастные души которых, капризом графини, были лишены покоя и вновь призваны на службу… посмертную службу. Мобилизованы в армию нежити и брошены своей повелительницей на живых, ничего не подозревавших стражников. Выходит, что даже после смерти, можно просто взять и вытащить тебя из небытия, вернуть в сгнившую разложившуюся плоть и заставить исполнять чью-то волю. От одной этой мысли Борбаса передёрнуло.

 

Коль это и есть древнее волшебство, то нет ничего удивительного в том, что люди предпочли забыть его, как страшный сон.

 

– Если и существуют силы, способные вернуть человека к жизни… то цена за них…, – вдруг самым мрачным, упавшим почти до шёпота, голосом проговорил Дабрагонэс. – Она должна превышать цену этой самой… жизни.

 

Борбасу показалось, что графиня внезапно встрепенулась, а затем замерла, уперев немигающий взгляд в тёмного эльфа, будто могла что-то рассмотреть на его лице в кромешной тьме. Несколько бесконечно долгих мгновений она молчала. А затем столь же внезапно ответила:

 

– И я заплатила её, друзья.

 

Голос Аркании был спокоен.

 

Резкий скрип бесцеремонно распахнутой двери нарушил зловещую атмосферу беседы. Зал тотчас наполнился ярким факельным светом, ослепившим на мгновение дворфа и эльфа. Капитан личной стражи повелительницы Йорф’Эртеса ворвался без стука, не удосужившись ни спросить дозволения у своей госпожи, ни оповестить её о прибытии. Справившись с резью в глазах, Борбас окинул его подозрительным взглядом. И то, что он увидел – мало понравилось дворфу.

 

Лицо стражника было бледным от волнения, испарина обильно покрывала его лоб, капельки пота падали с подбородка, оставляя тёмные пятна на вороте сюрко. Обнажённый меч призрачно блестел в свете факела.

 

– Капитан Тарес. Чему обязана в столь поздний час? – кинув в сторону стражника лишь секундный взгляд, спокойно спросила графиня.

 

– Моя госпожа! Дворец окружён. Сотни вооружённых людей готовы наброситься на вашу стражу. В любое мгновение начнётся штурм. Мы не удержим весь периметр, но сможем долго защищать центральный коридор. Предлагаю… – не теряя ни мгновения, быстро и чётко стал докладывать капитан. И его сухая, деловитая интонация, выдававшая в стражнике человека, способного рационально мыслить даже в самых критических обстоятельствах, понравилась дворфу куда больше, чем его слова.

 

– Вот как? Торвийские псы задумали нанести удар первыми? Показать нам истинное лицо раньше времени? – не дослушав до конца своего телохранителя, тем же спокойным и уверенным голосом произнесла графиня. – Ну что ж, они сами выбрали свою участь…

 

Аркания Д’Эртес встала, неторопливо прошествовала через зал к камину, о чём-то размышляя, зачерпнула горсть благовоний и привычным движением бросила их на ещё горячие угли. Воздух вновь наполнился ароматом чудодейственных трав. Глубоко вздохнув, правительница, наконец, развернулась и впилась взглядом в своего стражника.

 

– Вам не о чем беспокоиться, мой верный капитан Тарес. Вы и ваши люди под протекцией Аркании Д’Эртес. Пошлите-ка лучше за Этрэцией, пусть принесёт мой посох. А честь развлекать наших дорогих гостей оставьте своей госпоже. Я сама жажду объясниться с торвийцами по одному вопросу.

 

Стражник непонимающе закачал головой. Затем вдруг отвёл взгляд и тихо сказал:

 

– Но моя госпожа... Это не торвийцы. Это ваши поданные.

  

И от его слов сердце графини объял ужас.

 

 

***

 

Зверь был страшен. Гигантская пасть застыла в зловещем оскале. Два ряда неестественно огромных зубов, пожалуй, с непринуждённостью смогли бы перемолоть кости быка. Каждый из них пришёлся бы впору клыком для самого матёрого волка, из всех, что Этерасу когда-либо доводилось видеть. Монстр стоял на задних лапах, готовый к броску, высоко подняв над собой две передние, будто стремясь одним страшным ударом сокрушить всякого, кто попадётся на пути. Маленький жёлтый глаз зверя злобно следил за Этерасом, изучал его движения, повадки, всматривался в самую сущность юноши, с легкостью разглядывая все его слабости. И от одного этого взгляда сердце молодого лорда наполнялось трепетом, а тело впадало в холодное оцепенение, напрочь позабыв все вложенные в него отцом воинские инстинкты.

 

Как победить такое чудовище? Сама мысль – бросить ему вызов – казалась Этерасу кощунственной, неестественной и противоречащей всем законам природы. Тварь находилась на самом верху пищевой цепочки, была абсолютным лидером животного мира, звериным королём, видевшим во всём, что двигалось и дышало лишь очередной обед или ужин. Даже сильный и хорошо вооружённый человек с легкостью мог стать закуской для такого монстра. И судьба его зависела не от умения держать меч или стрелять из лука, а лишь от того, насколько сытым был зверь.

 

Но всё-таки скрывалось в людях нечто такое, чем обделила природа всех других тварей – лесных, морских и небесных. Какая-то невероятная сила, неисчерпаемое могущество разума, ставившее своих обладателей превыше самих повелителей животного мира. Ведь именно человек, в конце концов, и сразил этого монстра. Человек не абстрактный, а вполне конкретный. Человек, который, слегка покачиваясь, восседал сейчас перед Этерасом, то и дело, одаривая юношу мутным взглядом.

 

А за его спиной на пол стены растянулся знаменитый Тальбадарский оборотень, ставший, после своей безвременной кончины, гербом славного замка Альферон и символом его правителя графа Рогнэра. Страшный зверь рукой умелого художника и сейчас вселял трепет в сердца людей, гостивших в этих краях. Что, конечно же, лишь увеличивало в их глазах авторитет альферонского лорда, сумевшего когда-то одолеть такого монстра.

 

Внизу под фреской на изящной комфортной стойке лежал и виновник торжества – массивный двуручный меч – тот самый, которым Рогнэр сокрушил гигантскую тварь. Этерас в который раз обратил внимание на то, что оружие было крайне незатейливым – простое, гладкое, потускневшее от времени лезвие, без травленых узоров и росписи. Перевязанная кожей рукоятка и слегка угловатая гарда, делавшая меч похожим на клеймору, если бы не его размеры. Да самая обыкновенная сталь – древнейший благородный металл, отлитый без влияния эльмарионской или эреонорской методики. Бесхитростное и бесцеремонно смертоносное оружие, которое в умелых руках стоит десятка солдатских клинков. Нужно быть могучим и отчаянно храбрым воином, чтобы выйти с таким мечом один на один с диким медведем.

 

Этерас взглянул на его владельца – графа Рогнэра Альферонского – человека, когда-то этим самым оружием одолевшего ужасного Тальбадарского оборотня. Сейчас он меньше всего походил на того героя и воителя, которым его знали во всём королевстве.

 

Граф был безнадёжно пьян. Это беспробудное состояние сопровождало его уже целую неделю, с того момента, когда беглый молодой лорд переступил порог замка. Рогнэр пил с утра и до вечера, пока хмель не сбивал его с ног и не заставлял забыться глубоким мертвецким сном. И самым прискорбным было то, что у Альферонского правителя был для этого повод.

 

– Серебряные клинки… – голос графа был низок и столь пронизан хмельными парами, что казалось, он не говорит вовсе, а хрипит, как дикий зверь.

 

– Что? О чём вы? – Этерас непонимающе воззрился на Альферонского лорда.

 

Рогнэр вдруг утробно заклекотал, грудь его задёргалась, и прошло несколько долгих мгновений, прежде чем юноша догадался, что граф смеётся.

 

– Мечи из серебра. Эти идиоты решили, что оборотня можно убить только ими, прямо как в детских сказках. И знаешь, что стало с этими глупцами? – граф перестал смеяться и пронзил Этераса своими большими блестящими от хмеля глазами. – Я тебе скажу, парень. Их хоронили по частям. Земле предали лишь то, что удалось найти и что не стало ужином для медведя. Та же участь постигла и их оружие.

 

Серебро… – это пустышка. Метал для украшений и побрякушек, которые я могу переломить двумя пальцами. А дикий зверь с той же лёгкостью раздробит и раскромсает серебряные клинки. Наконечники серебряных стрел и копий обломаются об его шкуру или застрянут в слоях подкожного жира…

 

Рогнэр встал и, пошатываясь, нетвёрдой походкой прошествовал к Этерасу, не сводя с юноши взора. Оказавшись рядом, он внезапно с силой схватил молодого лорда за лацканы рубахи и, придвинувшись к нему вплотную, прорычал:

 

– Ты такой же, как те идиоты! Вообразил себя героем с серебряным клинком? Решил, что пара мальчуганов сумеет отыскать и схватить убийцу, которого ищет вся королевская гвардия? Перепутал бабкины сказки с былью?

 

Раскрасневшееся лицо Рогнэра пылало яростью и отчаянием. Пот обильно стекал по щёкам и подбородку, а его запах смешивался с хмельным зловонием, исходившим от графа, создавая причудливый пахучий коктейль, хорошо известный городским стражникам и владельцам трактиров.

 

– Или просто захотел стать героем, почувствовать его лавры, не прожив на земле и четверти века? – злорадно продолжал наступать альферонский лорд. – Ведь именно это подвигло тебя сбежать из дома вопреки воле отца, верно? Именно гордость и самоуверенность вынудили тебя ввязаться в игру, о правилах которой ты никогда и не слышал?..

 

– Я всего лишь выполнял поручение графини Д’Эртес, волей нашего короля, законной правительницы Йорф’Эртеса… Всё остальное – случайное стечение обстоятельства. Я ведь рассказал вам…

 

Этерас не лукавил. Хоть голос юноши под напором Рогнэра и казался сбивчивым и неуверенным, а в его интонации отчётливо различалась тень оправдания, молодой лорд говорил правду. По прибытию в Альферон, он тотчас предстал перед графом и без утайки поведал ему обо всех своих злоключениях, не решившись упомянуть лишь самое последнее – настигшее юношу на лесной поляне у священного дуба, в нескольких лигах от Торвия. Впрочем, Этерас и сам не был уверен в том, что дивная дева, облаченная в древесные листья и стебли, обладавшая столь мелодичным сказочным голосом – не привиделась ему во сне, когда он, обессиленный и голодный, задремал возле старого дерева. Как бы там ни было, но молодой лорд внял совету загадочной женщины и, едва пробудившись, и ощутив невероятно впечатляющий, почти волшебный прилив сил, бросился прочь от Торвия – назад, в прямо противоположную сторону. В Альферон. К старому другу своего отца – графу Рогнэру.

 

Альферонский правитель с радостью принял Этераса, тщательно сокрыв его от лишних глаз и пообещав личную защиту. Граф понимал, что сын благородного виконта Бернуа и наследник рода Гиммильшильдов лгать не станет. Он слишком хорошо знал молодого лорда, знал ещё с тех лет, когда сам Этерас едва ли мог ходить. Известен ему был и своенравный характер Аркании Д’Эртес, способной с легкостью довериться всякому, кого сочтёт достойным. А сын Бернуа, на взгляд Рогнэра, вполне соответствовал такой характеристики. Потому ничего удивительного в неожиданной связи Этераса с правительницей Йорф’Эртеса граф не видел. В конце концов, скорбь Аркании, вызванная убийством Артанюса и её очевидное желание мести, могли подвигнуть юную женщину и не на такое.

 

Удивительным в этой истории казалось другое. Рогнэр не понимал, кто и зачем затеял столь циничную и авантюрную интригу. Кто осмелился покуситься на королевскую семью, а затем впутать в эту историю юного лорда, не имевшего при дворе ровным счётом никакого веса? Для Кармеола подобная изощрённость и жестокость были совершенно немыслимыми и, что более важно, казались лишёнными всякого смысла. Ведь правда, рано или поздно, откроется. Королевские гвардейцы ни на мгновение не остановят следствия, пока не найден убийца и не установлены его мотивы. Клубок преступления будет распутан до самого конца, сколько бы ни пришлось принести в жертву времени. А потому каких бы успехов не достигли убийцы благодаря своим злодеяниям, вряд ли они смогут долго пожинать их лавры. Во всяком случае, не в Кармеоле. Здесь народ никогда не простит убийцу любимого всеми Артанюса Тальбрески.

 

Все эти мысли наводили Рогнэра на одну очевидную и страшную мысль. В деле замешаны не только поданные кармеолского короля. Речь идёт об иноземном вмешательстве. И этот простой, напрашивающийся вывод, с каждым днём омрачал думы Альферонского правителя, по мере того, как следствие топталось на месте, а потом и вовсе зашло в тупик, голословно обвинив во всех бедах юного лорда.

 

Но последние дни Рогнэра заботила вовсе не участь Этераса и даже не судьба всего королевства. Гораздо более скверные и недостойные вести, принесённые гонцом вскоре после приезда юного лорда, грызли сейчас сердце графа. Заставляли его беспокоиться за честь самого честного и благородного человека во всём королевстве. За честь своего друга.

 

– У тех глупцов тоже были благие мотивы. Как же! Избавить охотников и крестьян от монстра, от чудовища, предпочитающего человеческую плоть плоти своих лесных собратьев-зверей. Спасти десятки-сотни невинных жизней. Чем не благороднейший повод? – с отчаянной язвительностью продолжал Рогнэр, буравя взглядом юного лорда. – Да, и у тебя была благородная причина, я не сомневаюсь. Но ты выбрал не то оружие. И проиграл, как те «герои» с серебряными клинками. В отличие от них, ты, правда, ещё жив. Но нужна ли тебе такая жизнь?.. Без чести, с втоптанным в грязь именем. И чувством… чувством вины за свою семью, за свою фамилию...

 

Этерас побледнел. Он уже знал, о чём говорит Рогнэр, граф не стал утаивать от юноши скверной вести. И последние дни молодой лорд только и мечтал о том, чтобы хоть как-то исправить, загладить и искупить то, чем стал невольной причиной.

 

– Вся твоя семья находится под арестом. По приказу герцога Мердока. Из-за твоих «приключений» твоего отца подозревают в измене. Он ещё не лишён титула и собственности, решение остаётся за королём… Мой…мой друг, человек слова и человек чести, под арестом. Из-за своего непутёвого сына. Ты понимаешь, что натворил, парень?!

 

В исступлении граф приподнял Этераса над полом. Рубаха юноши затрещала. Но в голосе Рогнэра читалась не столько ярость, сколько печаль, невыносимое отчаяние, которое могут испытывать лишь твёрдые и закаленные люди, столкнувшиеся с обстоятельствами им неподвластными.

 

– Я сделал всё, что в моих силах. Граф Альферонский лично поручился за Бернуа и его сына, поклявшись перед королём и герцогом в том, что всякий Гиммильшильд виновен ровно настолько, насколько виновен сам Рогнэр, победитель «Тальбадарского монстра». И что «совесть их также чиста и девственна, как совесть вашего покорного слуги». Гонцы, отправленные мной в Торвий и в Эльмарион уже, должно быть, в пути домой. Остаётся лишь надеяться, что Бреанор и Мердок прислушаются к голосу разума и моим клятвенным заверениям. По счастью, я ещё не последний человек в этом королевстве…

 

Лацканы рубахи треснули и разорвались под тяжестью Этераса, освободив юношу от цепкой хватки графа. Рогнэр будто и не заметил этого, продолжая сотрясать воздух двумя неровными полосками ткани, ещё пару мгновений назад бывшими частью гардероба молодого лорда. Ощутив под ногами твёрдую почву Этерас, наконец, с отчаянием и мольбой в голосе заговорил:

 

– О, Рогнэр, добрый друг моей семьи! Боги свидетели! Я готов выступить перед любым судом, исправить, искупить последствия этой ужасной ошибки, заложником которой я стал и заложниками которой я поневоле сделал своих близких… Я готов принять любое наказание, выполнить любые условия… Но я…я не знаю что мне делать? Сдаться на милость королю? Или выполнить до конца возложенную на меня миссию, схватить убийцу принца и тем самым обрести доказательства своей невиновности?.. Скажите, что мне делать! Вы мудрый правитель и знаменитый герой, вы всегда были добры ко мне. Так помогите же советом!

 

Рогнэр впервые улыбнулся. Но улыбка его была мрачной, а в глазах явственно читалось беспокойство. И, тем не менее, от Этераса не утаился внезапно появившийся в них азартный блеск, совсем не похожий на тот, что вызывает хмель. Но к добру это или к худу, юноше оставалось только гадать.

 

– Ты прав, Этерас. Чтобы не случилось с Гиммильшильдами, я единственный человек во всём королевстве, который, вопреки всему, будет на вашей стороне. Вы всегда можете положиться на Рогнэра, его слово и его меч. Знаешь, парень, что мы с тобой сделаем прямо сейчас? – граф хитро прищурился и выдержал многозначительную паузу, которая, несмотря на состояние Альферонского лорда, сумела искренне заинтриговать юношу, ибо совсем не походила на хмельную спесь.

 

Рогнэр разжал ладони и выпустил из рук оторванные лацканы. Две искалеченные полоски ткани плавно опустились на пол, а руки графа уже тянулись к поясу юноши.

 

– Мы избавим тебя от твоего никчёмного «серебряного» клинка и вооружим так, как подобает мужчине, – произнёс Рогнэр и с демонстративным отвращением извлёк из ножен Этераса его длинный рыцарский меч из благородной эльмарионской стали – надёжное оружие, не раз выручавшие юношу.

 

Молодой лорд, конечно, подозревал, что слова графа о «серебряных клинках» носили иносказательный смысл и были больше приглянувшейся Альферонскому правителю аналогией, нежели прямым подтекстом. Но сейчас Рогнэр вдруг повёл себя так, будто его собеседник и вправду носил с собой серебряное оружие. Расставаться со своим верным мечом Этерасу не хотелось, но спорить с разгорячённым хмелем и дурными вестями графом было бы безрассудно.

 

– А теперь возьми то, чем сражаются воины, а не изнеженные дети старых лордов! – воскликнул Рогнэр и величественным жестом указал на изящную стойку возле фрески, изображавшей «Тальбадарского оборотня». Рука графа, усиленная клинком Этераса, указывала точно на тот самый знаменитый меч, которым Альферонский правитель сразил кровожадного медведя. На лучшее оружие и главную драгоценность Рогнэра.

 

Молодой лорд от изумления задержал дыхание. Было ли это хмельной шуткой или граф и вправду решил, что легендарный меч вновь должен послужить людям… и на сей раз – не в его руках?

 

– Рогнэр! Ваше великодушие не знает границ, но не слишком ли это большая честь для меня, тем паче, при столь дурных обстоятельствах? – воскликнул юноша и, немного поколебавшись, тихо добавил. – К тому же, признаться, я не лучшим образом владею двуручным оружием…

 

– Зато у тебя будет лучший учитель, – подозрительно ухмыльнувшись, ответил граф и, сделав пару шагов назад, принял боевую стойку, выставив перед собой меч Этераса. – Бери же его. Я не намерен долго ждать тебя, парень. Посмотрим, сколь сильна твоя ярость за попранную честь!

 

Знаменитый меч казался громоздким и неповоротливым, как крестьянский плуг, и управляться с ним приходилось с заметным усилием. Этерас вспотел, руки его дрожали, а вены на них выступили настолько, что можно было увидеть, как толчками бьётся по ним кровь, стремясь совладать с напряжением, овладевшим телом юноши. Но в то же время тяжёлая холодная сталь в ладонях внушала уверенность, вдохновляла своей грубоватой простотой и надежностью. Да, такое оружие сломается не прежде, чем сменит с десяток владельцев. Владельцев разных поколений. Быть может, не всем из них оно придётся по душе, но каждый сможет оценить его смертоносную убийственную силу.

 

В сказках и легендах, которые мать часто рассказывала на ночь юному Этерасу, благородные рыцари и герои, бросавшие вызов злу, в представлении впечатлительного сына, были вооружены именно таким оружием. Воображение молодого лорда услужливо вырисовывало неестественно тяжёлые, внушительные клинки, с длинным прямым лезвием и громадной рукоятью. Взять в руки подобный меч или просто поднять его могли лишь избранные, наделённые божественной силой воители, которых волей рассказчика за ближайшим углом уже поджидали великие подвиги и свершения. Именно таким клинкам в сказках было уготовано кромсать чешую драконов, рубить головы предателей и проламывать доспехи врагов, попутно успевая защищать от смертельных ран своих доблестных, но безрассудных, владельцев.

 

Впрочем, реальность, как всегда, оказалась куда более прозаичной. Лезвие было не таким широким и длинным, а тусклая сталь совсем не хотела благородно сверкать в свете солнца. Но аналогия казалась Этерасу очевидной, особенно в виду того, что столь тяжёлых мечей в руках юноша ещё не держал. Да и вообще предпочитал более быстрое и лёгкое одноручное оружие.

 

Поначалу, молодой лорд дрался с опаской, не столько атакуя, сколько защищаясь. Этерас боялся, что охмелевший граф может не рассчитать силы и причинить серьёзные увечья себе или своему ученику. Ведь оружие в их руках было вовсе не тренировочным. Но к удивлению юноши, Альферонский правитель двигался так, как будто всю прошедшую неделю пил не вино, а парное молоко или травяной отвар, которым поят королевских гвардейцев во время учебных занятий. Рогнэр контролировал каждый свой шаг, каждый выпад, молниеносно меняя темп боя, если того требовали обстоятельства. Когда графу казалось, что юноша не успевает парировать удар, он резко менял траекторию клинка так, чтобы лезвие проносилось над самой головой Этераса или останавливалось в считанных дюймах от его плоти.

 

Однако неловкость ученика лишь раззадоривала Рогнэра. Он атаковал чаще и яростней, иногда позволяя себе стегануть того плашмя развернутым лезвием или остановить клинок, но настигнуть юношу тяжёлым пинком своего сапога. Этерас краснел от обиды и очертя голову бросался вперёд, силясь дать графу достойный отпор. Но громоздкое оружие не слушалось молодого лорда, и сколько бы силы он не вкладывал в удар, двигалось слишком медленно, слишком предсказуемо, позволяя Рогнэру играючи уходить от смертоносного лезвия и атаковать на опережение. Кроме того, тяжёлый меч изматывал юношу гораздо быстрее, и когда тот, обливаясь потом, умолял о минутной передышке, его противник дышал ещё спокойно и глубоко. Лишь лицо графа невероятно раскраснелось, а глаза блестели ни то от азарта, ни то хмеля.

 

В какой-то момент, когда силы уже почти покинули Этераса, а Рогнэр, ухмыляясь, заявил, что урок ещё не закончен, молодой лорд сменил тактику. Размашистые удары с широким углом атаки не возымели никакого эффекта, кроме того, что как никогда изнурили юношу, заставили пассивно топтаться на месте и почти не отвечать на выпады. Этерас решил больше не наступать. Напротив, он стал удерживать дистанцию, не позволяя графу дотянуться до себя грязным сапогом или ребром меча. Клинок же юноша выставил прямо перед собой, как простую палку и почти им не двигал. Выпады противника стал отражать более вдумчиво, так, чтобы тратить на это как можно меньше усилий. Теперь разящее лезвие Рогнэра Этерас встречал нижней частью своего меча, почти у самой рукояти, при минимальной амплитуде встречного движения. А ответные атаки совершал стремительно, но без замаха, опираясь лишь на вес собственного тела и тяжесть клинка.

 

Граф повеселел. Он удовлетворённо кивал и одобрительно причмокивал, давая понять юноше, что тот на верном пути. К удивлению Этераса столь пассивная тактика оказалась куда более эффективной. Парировать удары стало легче, а атаки казались более точными и смертоносными. Основная нагрузка при этом теперь приходилась на ноги. Чтобы выдержать нужную дистанцию, необходимо было постоянно перемещаться. В то же время руки и верхняя часть туловища, большей частью, находились в покое. Этерас вдруг поймал себя на том, что такой образ боя ему знаком, хотя опробовал он его впервые. Смутные подозрения терзали его разум в пылу драки, пока, наконец, не сформировались в одно-единственное слово, казавшееся сейчас нелепым и совершенно неуместным.

 

Танец! Да-да, это было похоже на танец. Плавные движения, с резкими выпадами, неустанная работа ногами, дистанция и тактичный ритм, заданный музыкой боя. Этерас танцевал. Вместо партнёрши – тяжелый двуручный меч, вместо музыки – противник, определяющий темп их совместных движений. Но это был самый настоящий танец. Не разнузданный и беззаботный, какой бывает у эльфов, а плавный, основательный и ответственный, какие популярны на балах у кармеолской или бортнорской знати. В таком танце одно неловкое движение способно разрушить всю созданную им симфонию, стать веской причиной для его завершения и стоить чести тому, кто первым собьётся с ритма.

 

В танце Этераса, будь он настоящим, а не учебным, на кону была бы не честь, а жизнь. Но юноша вдруг понял, что это обстоятельство нисколько не помешало бы отдаться ему всецело – душой и телом. Ввергнуть себя во власть ритма и получать истинное наслаждение от каждого движения, будь то блок, атака или рывок на позицию. А, возможно, и от финальной части танца. От этой мысли по коже пробежали мурашки. Никогда ещё Этерас не размышлял об убийстве столь хладнокровно и отстранённо, да ещё и в таком положительном свете. Вот так просто сравнивая его с танцем…

 

Этот танец, как и другие, закончился в одно мгновение. Но завершили его не танцоры.

 

В дверь зала настойчиво постучали и, не дожидаясь ответа, вошли. На пороге показался пыльный, запыхавшийся с дороги гонец, с красными от недосыпания глазами. За ним торопливо вошли двое взволнованных стражников.

 

– Господин! Этот человек требовал немедленной встречи с вами – утверждает, что принёс срочные и важные вести, – скороговоркой доложил один из конвоиров, бросая подозрительные взгляды на Этераса, так и застывшего в боевой стойке с легендарным мечом Рогнэра наперевес.

 

– Это не мой гонец, – медленно ответил граф, изучая незнакомца. Обнажённый клинок Этераса остался в его руке.

 

Визитёром оказался молодой парень, крайне уставший и измождённый. Его неровная походка явственно свидетельствовала о долгих часах или днях, проведённых в седле. Оружия при нём не было, а если и было, то бдительные стражники, наверняка убедили того в безопасности своего положения. О принадлежности гостя можно было судить лишь по аккуратной вышивке на пыльном дорожном плаще, изображавшей герб йорфэрэтэсианской ремесленной гильдии.

 

– Но коли ты и вправду готов поделиться со мной вестями, ещё не дошедшими до моих ушей, я с готовностью выслушаю тебя.

 

Граф кивнул стражникам и те, немного помедлив, удалились, плотно затворив за собой дверь.

 

– Говори.

 

Парень прокашлялся, подошёл чуть ближе и стал возбуждённо рассказывать.

 

– Господин! Я представляю гильдию ремесленников Йорф’Эртеса и прибыл к вам по поручению нашего гильдмастера со страшным известием. Два дня назад в городе вспыхнул мятеж. Бандиты и головорезы всех мастей собрались в единую армию и заручились поддержкой толпы, подстрекая к бунту крестьян и бродяг в местных трактирах. Они убили с десяток стражников, разграбили несколько лавок и захватили дворец. Наша правительница, милостью короля, графиня Аркания Д’Эртес схвачена и брошена в подземелье. Через два дня… – гонец на мгновение запнулся, чтобы перевести дыхание.

 

– Постой, – Рогнэр скептически покачал головой и окинул посланца недоверчивым взглядом. – О чём ты говоришь? Как можно взять и схватить графиню в её же дворце? Солдаты, стража, королевские гвардейцы, целый легион которых сейчас должен находиться в вашем городе – они что, опустив руки, смотрели на бесчинства и преступления, которые ты описываешь?

 

– Можно сказать и так, – немного подумав, ответил посланец. – Королевская гвардия отстранилась от конфликта, а стража не стала оборонять дворец по приказу самой Аркании, заявившей, что никто не посмеет поднять руку на её подданных, пусть и введённых в заблуждение. Она добровольно сдалась толпе и распустила своих телохранителей. Через два дня…

 

– Ты хочешь сказать, что безродные бандиты захватили целый город? А его правительница добровольно сдалась им на милость? – с ещё большим недоверием в голосе прорычал Рогнэр, медленно надвигаясь на парня. – Кто же тогда управляет городом? Головорезы из числа мятежников? А гвардия не обращает на это внимания? Что за чушь?

 

Гонец испуганно попятился и, запинаясь, ответил:

 

– Не совсем. Порядок в городе поддерживают торвийские солдаты, прибывшие незадолго до мятежа по приказу герцога Мердока. Ходят слухи... – посланник сглотнул, затравленно огляделся, но всё же сказал. – Ходят слухи, что мятеж – его рук дело. Многие сторонники графини так считают. Я сам видел в толпе, окружившей дворец, с десяток торвийских солдат, переодетых в простых горожан. А сразу после ареста Аркании, торвийцы стали расхаживать по городу не таясь, взяли под охрану все ключевые места и… и поставили над городом знамя герцога.

 

– Ты пытаешься меня убедить, что герцог Торвийский пошёл на измену? Что он посмел напасть на ваш город и низложить саму Арканию Д’Эртес? Тогда по какой причине бездействует королевская гвардия? Почему легион не разберётся с изменником, не дожидаясь приказа из столицы?

 

Голос Рогнэра пылал яростью. Было очевидно, что граф не может поверить в услышанное, уж слишком невероятной, напрочь лишённой всякой логики, казалась история посланца. Вопросы появлялись быстрее, чем гонец успевал давать ответы, а ответы в свою очередь, влекли за собой ещё больше вопросов.

 

Но Этерас ему уже верил. Внезапный арест друзей королевскими гвардейцами, эльф, подаривший Дабрагонэсу флейту, ну и, конечно, убийство королевского наследника: свидетельствовали о том, что в городе давно что-то назревало. Что некие силы затеяли в Кармеоле какую-то злую, циничную и кровавую игру, а полем для неё был выбран именно Йорф’Эртес.

 

В свете последних слов, Этерас вдруг вспомнил ту странную ночь, проведённую под кроной священного дуба в считанных лигах от Торвия, куда он направлялся для встречи со своим сюзереном – герцогом Мердоком. И как дивный сон заставил его повернуть назад и бежать в противоположную сторону – в Альферон, к графу Рогнэру. Если торвийский правитель и вправду изменник, то та ночь… та дивная дева, встреченная ли во сне или на яву, спасли Этерасу жизнь. Жизнь и честь.

 

– Я не знаю. Но думаю, у гвардейцев есть сомнения на счёт нашей госпожи. Вероятно, они не уверены, что то, в чём её обвиняют – клевета, – глухо признался гонец.

 

Рогнэр от изумления приподнял бровь и растерянно оглянулся на Этераса. Слова посланца окончательно сбили его с толку.

 

– И в чём же её хотят обвинить? – наконец выдавил он из себя.

 

– Уже обвинили. В колдовстве, – мрачно ответил гонец. – Наша госпожа якобы осквернила городское кладбище… и вытащила… подняла из могил тела умерших горожан, колдовскими чарами наделила их способностью ходить и драться, вооружила и приказала атаковать тюрьму Йорф’Эртеса. Так говорят мятежники и торвийские солдаты, поддержавшие бунт.

 

Этерас почувствовал, как его слипшиеся от пота волосы на затылке встают дыбом. Юноша похолодел. Его раскрасневшееся от схватки с Рогнэром лицо в одно мгновение побледнело, а руки затряслись и безвольно опустились. Легендарный меч с громким лязгом упал на пол, а рукоять больно ударила юношу по ноге. Но молодой лорд даже не поморщился. Он, как никто другой во всём королевстве знал, что за таким обвинением вполне может скрываться правда. Как во сне перед взглядом Этераса возникло лицо Аркании, вечно красивой, мудрой и холодной повелительницы Йорф’Эртеса. И её личное обещание молодому лорду:

 

«То, что ты рассказал в этих стенах – настолько немыслимо и кошмарно, что требует особого подхода и моего личного участия. Властью, данной мне королём, я временно снимаю с тебя ответственность за дальнейшее исследование древних руин и прошу хранить в тайне всё, что там с тобой произошло. Теперь расследованием случившегося займётся лично графиня Д’Эртес. Я соберу экспедицию из моих лучших воинов и вынесу на свет все тайны, скрытые кошмарным волшебством».

 

«Тайны, скрытые кошмарным волшебством». Вот и вынесла их на свет повелительница Йорф’Эртеса… И теперь то, что видел Этерас в проклятом подземелье, может увидеть каждый под светом луны и солнца. Во что превратиться этот мир, если мёртвые начнут разгуливать среди живых? Какой кошмар ожидает людей, когда смерть перестанет быть концом бытия, а посмертие превратиться в ходячий ужас? Что за жуткая и невероятная история прямо сейчас разворачивается в королевстве? И чем нам всем придётся заплатить за то, что стали её невольными участниками?

 

Этерас не знал. И сейчас он впервые в жизни признался себе в том, что и не хотел бы этого знать.

 

– Арканю Д’Эртес казнят через два дня. За колдовство. Публично, на центральной площади города. Я приехал молить вас о помощи, граф. Наша госпожа – жертва измены торвийцев. Она не заслуживает такой участи.

 

Гонец опустил голову и склонился в выжидательном поклоне. В глазах его читался целый коктейль чувств из страха, надежды, отчаяния и жуткой усталости. Но он покорно ждал решения Рогнэра.

 

– Казнят? – немного подумав, спросил граф, столь обычным и повседневным голосом, что стало ясно – Альферонский лорд ещё не осознал всего, что услышал.

 

– Да.

 

– То есть, как казнят? – раздражённо воскликнул Рогнэр, не скрывая негодования, будто силясь отвергнуть услышанное.

 

– Я не знаю как.

 

– А суд?

 

– Не было суда. Решение о казни принято мятежниками. Торвийцы его поддержали. У нас есть два дня, чтобы попытаться помешать их гнусным планам.

 

Граф молчал. Немного постояв в тишине, он вдруг спрятал меч Этераса в ножны и повесил себе на пояс. Затем закинул руки за спину и стал в задумчивости бродить по залу, иногда резко оглядываясь на посланника или юного лорда. В какой-то момент он подошёл к сыну Бернуа, нагнулся и, подобрав с пола свой меч, вновь вложил его в руки своего опального гостя. Этерас, не задумываясь, взял подаренный клинок, а Рогнэр улыбнулся и ласково потрепал его по плечу. Наконец, он развернулся и твёрдой походкой направился к посланнику. Гонец покорно ждал. Но граф не сказал ему ни слова. Не обращая внимания на посланника, он прошествовал прямо к входной двери и, грубо толкнув её, внезапно, громогласно прорычал:

 

– Стража! Моего герольда ко мне! Пусть собирает знамёна! Против нашего короля совершена измена. Через час две сотни моих лучших рыцарей должны быть готовы к походу. Мы выступим немедленно, пока основная армия стягивается в замок. Трубите тревогу! 

 

Голос графа был твёрд и абсолютно трезв.

 

 

Глава XXI Мертворождённая

 

Дворфам и вправду не сняться сны. Не должны сниться. Боги обделили этих суровых существ тем странным и удивительным даром, который они дали людям. Дворфы спят крепко, а ночь для них проходит в одно мгновение. Стоит вечером сомкнуть глаза и уже в следующий миг дворф открывает их будущим утром, выспавшийся и отдохнувший, с ясным рассудком и холодной головой.

 

Но ощущение сна не покидало Борбаса уже больше недели. Чувство наваждения оказалось столь сильным, что несчастный дворф и вправду начал сомневаться в реальности происходящего. События разворачивались стремительно, без всякой оглядки, без малейшей попытки осмыслить случившееся, дать ему подобающую оценку, и привычный к размеренной и степенной жизни рассудок просто не успевал за ними. Ещё несколько дней назад Борбас ожидал своей участи в холодном сыром подземелье, с обреченностью пойманного в клетку зверя, не на что ни надеясь, кроме Его Величества времени. Но время вдруг засуетилось и закрутилось ворохом событий, столь внезапно и непоследовательно, как это случается только во сне.

 

Сначала графиня, внезапно пришедшая на выручку с ордой оживших мертвецов и даровавшая свободу. Затем этот странный ночной разговор, в котором Аркания назвала Торвийского герцога изменником и врагом королевства, организовавшим покушение на принца и поднявшим мятеж против своего короля. И вдруг неожиданная осада дворца обезумевшей толпой, осыпавшей проклятиями собственную госпожу и правительницу. Быстрый кровавый штурм и странный самоубийственный приказ графини – сложить оружие и прекратить любое сопротивление. Её бледное от страха лицо, ещё мгновение назад, излучавшее уверенность и непоколебимость…

 

И вот теперь он здесь, рядом со своим другом и своей госпожой – на центральной площади Йорф’Эртеса в окружении беснующейся, жаждущей крови толпы. Здесь собрался весь город – тысячи и тысячи людей переполняли площадь, соседние с ней улицы и ближайшие здания. Из окон и с крыш на дворфа смотрели полные ненависти или, порой, безразличия, глаза горожан. Тот факт, что руки и ноги Борбаса были крепко связаны, а его самого поставили на колени и бдительно охраняли, не позволяя пленнику лишний раз шевельнуться – не вызывал ни жалости, ни сострадания в сердцах зрителей, несмотря на то, что дворф никак не мог припомнить – где, чем и при каких обстоятельствах он обидел сразу столько почтенных граждан этого города.

 

Рядом в столь же унизительном положении находился его спутник – тёмный эльф, связанный, обезоруженный и для пущей убедительности, по пояс раздетый.

 

Но самое позорное место было уготовано их заступнице и благодетельнице – графине Аркании Д’Эртес. Горожане посадили свою повелительницу в деревянную клетку, установленную на широкой повозке, служившей сейчас удачным постаментом. Платье на женщине было перепачкано грязью и местами разорвано – прежде, чем бросить графиню в клетку, толпа протащила её по всей площади на потеху черни и торвийским солдатам.

 

Схватив правительницу Йорф’Эртеса, мятежники, первым делом, заткнули кляпом ей рот. Кто-то заявил, что так ведьма не сможет «прочитать свои гнусные заклинания и вновь околдовать народ». Но и этого толпе было мало. Пленители грубо остригли графине волосы – её красивые длинные, слегка кучерявые локоны теперь оказались разбросаны по всей площади. Кто-то собирал их, чтобы оставить на память, но большинство с отвращением втаптывало их в грязь, сплевывая и выкрикивая проклятья. Обезмолвленная, униженная и преданная своим народом, повелительница Йорф’Эртеса меланхолично стояла посреди клетки, понуро уставившись в одну точку. Рядом с ней сидела верная служанка Этрэция, схваченная вместе со своей госпожой. Девушка-полуэльф рыдала, закрыв лицо руками. Платье её было помято и запачкано также как и одежда Аркании – в этот день толпа не знала пощады.

 

Дворф смутно представлял – что происходит. Он понимал, что мятеж, так или иначе, связан с тем ужасным колдовством, которым воспользовалась графиня, чтобы освободить его и эльфа. Но это нисколько не проясняло общей картины. Аркания Д’Эртес была самой влиятельной и уважаемой женщиной в Кармеоле, популярной, как среди знати, так и среди простого народа. Во всём королевстве можно было сыскать лишь двух человек, чей авторитет не уступал авторитету повелительницы Йорф’Эртеса. Первым из них был король Бреанор. Вторым – герцог Мердок. И даже если графиня права насчёт предательства последнего, то баланс сил был явно не в пользу заговорщиков. Убийство принца – это одно. Преступление, совершённое под покровом ночи без лишних свидетелей, ловким и неуловимым злодеем, обеспечившим полную анонимность своим нанимателям. Но подстрекательство к беспорядкам, к мятежу против своего сюзерена – это открытый и личный вызов королю. Только он может осудить своего вассала, лишить его титула и земли. У герцога таких полномочий нет. А у тех, над кем Аркания Д’Эртес, волей монарха, поставлена властвовать, нет и подавно. Если это измена, то выглядит она чересчур бессмысленной и самоубийственной.

 

Тем менее, графиня низложена, унижена и опозорена на весь город. Её стража обезоружена или убита, а Йорф’Эртес в руках торвийских солдат и мятежников. С чего это вдруг мудрый и влиятельный герцог решился на столь вероломный шаг? Неужели Мердок тронулся рассудком? И если так, то это помутнение каким-то странным и неописуемым образом передалось и жертве его измены – Аркании Д’Эртес. Почему графиня добровольно сдалась бунтовщикам, осмелившимся покуситься на своего сюзерена, воплощавшего здесь закон и королевскую волю? Ведь в её власти… нет, в её обязанностях, было покарать мятежников и изменников, должным образом проучить их и призвать к ответу за свои поступки.

 

Борбас вновь прокрутил в голове события той роковой ночи, когда обезумевшая толпа внезапно бросилась на штурм графской резиденции. Аркания Д’Эртес только что заявила о предательстве герцога, она собиралась созвать военный совет и призвать армию для борьбы с изменником. Дворф был почти уверен, что сердце графини в этот момент пылало решимостью, а разум был преисполнен верой в справедливость такого решения. Но вот повелительнице Йорф’Эртеса сообщают о ночном мятеже, докладывают об осаде дворца. И в один миг волевая и гордая женщина тускнеет, теряется и, с обреченностью загнанной стаей волков антилопы, отдаёт самоубийственный приказ – сложить оружие. Зачем? Борбас не понимал. Да, толпа имела численное превосходство, а стража во дворце оказалась не готова к нападению. Но дворф прекрасно осознавал разницу между осмелевшим под действием хмеля мирным горожанином и подготовленным вооружённым бойцом. Быть может, подавить мятеж и не удалось бы за недостатком сил, однако защитить правительницу, удержать под контролем основную часть графской резиденции вполне было в силах её сторонников. Наутро толпа бы отрезвела, а та часть народа, что продолжала испытывать тёплые чувства к своей повелительнице и не поддержала восставших, непременно бы вышла на улицы, чтобы вступиться за Арканию. Что ей двигало? Почему она безропотно отдалась в руки мятежников? Борбас не знал.

 

Не имея ответов, дворф попытался взглянуть на ситуацию с другой стороны. Что двигало мятежниками? Торвийские солдаты, насколько можно было судить, не участвовали в штурме дворца. Они поддержали восставших лишь когда узнали об их успехе. А, значит, зачинщиками выступили сами жители Йорф’Эртеса – поданные графини. Или, во всяком случае, кто-то очень хотел, чтобы всё выглядело именно так. Как бы там ни было, но мотив у них был.

 

Борбас мысленно отсчитал назад ещё одни сутки и вернулся в ту ночь, когда графиня ворвалась в городскую тюрьму, чтобы даровать свободу дворфу и его спутнику. От нахлынувших воспоминаний его передёрнуло. Кровь, грязь и острый запах тлена. И тела. Тела без рассудка и разума, тела, которые давно должны покоиться в земле или быть преданы огню. Их полусгнившая разложившаяся плоть и алый от ярости свет пробуждённой души в пустых глазницах. Пробуждённой вопреки воле природы. У живых, вставших на пути мертвецов, не было ни единого шанса. Графиня действовала наверняка, призвав столько нечисти, и вложив в тленные останки их тел столько ненависти, чтобы гарантировать себе самую решительную победу.

 

Призвав? Это слово вдруг показалось Борбасу очень важным, чем-то крайне значительным, способным дать подобающую оценку случившемуся и ответить хотя бы на один из мучавших дворфа вопросов. Действительно, каким образом графиня призвала этих тварей? Не сотворила же она их из воздуха в столь уродливом и неестественном состоянии. Борбас похолодел. Перед его глазами вновь встала Аркания Д’Эртес, спустившаяся в подземелье в окружении целой армии нежити. И её запачканное свежей землёй платье…

 

Кладбище! Аркания своим колдовством подняла умерших и похороненных жителей города, осквернила могилы своих поданных. Внутри дворфа что-то оборвалось. Эти твари… эта нежить, атаковавшая тюремщиков. Они были чьими-то близкими, друзьями, родственниками, мужьями, любовниками… Борбаса затрясло от омерзения. Что за ужасное искусство познала графиня в тех проклятых катакомбах? Что за монстров привела она под свет солнца?..

 

Но главное – что теперь с ней будет за это?.. Что будет со всеми ними?

 

– Чего трясёшься, дворф?

 

Грубый толчок в спину вернул Борбаса к реальности. Какой-то бородатый мятежник в рваной грязной тунике приложился по нему древком своего копья и мрачно расхохотался. Дворф пошатнулся, с трудом удержавшись на коленях.

 

– Боишься, негодяй? Правильно – бойся. Видишь вон ту телегу? – мужчина указал куда-то в сторону, почти за самую спину Борбаса. – Она станет последним, что ты увидишь. А вот видом твоей головы мы будем наслаждаться ещё долго.

 

Дворф повернулся, насколько позволяло его обездвиженное верёвками тело. Мятежник не врал. Толпа притащила на площадь ещё одну повозку и установила её прямо перед разбитыми дворцовыми воротами на небольшом возвышении, в хорошем для обзора месте. Бортики телеги валялись рядом, откинутые, либо отломанные небольшой группой деловитого вида мятежников. А на оставшейся части кузова несколько мужчин уже устанавливали импровизированную плаху. Один из них тактично вырезал на широком пне выемку для головы. Другие спорили с толпой, выбирая подходящее для казни оружие. Окружившие повозку мятежники протягивали свои мечи, топоры и секиры, грубо ругаясь и толкаясь. Каждый хотел, чтобы казнь была осуществлена именно его собственностью, хотел чувствовать свою причастность к происходящему.

 

Чувство наваждения, чувство кошмарного сна с новой силой захлестнуло дворфа. Что за безумие? Нет, Борбас не питал иллюзий на счёт своей участи. Но он ожидал суда или хотя бы его жалкого подобия, способного создать видимость законности. Дворф отказывался верить в то, что видел. Нельзя просто так взять и обезглавить на потеху толпы ни человека, ни дворфа, сколь бы страшны не были вменяемые ему преступления. Без приговора, без вердикта судей это невозможно. Только не в Кармеоле.

 

Борбас поймал взгляд тёмного эльфа. Дабрагонэс слегка кивнул другу – он уже давно заметил суетливые приготовления импровизированных палачей, но держался стойко. Вид у него был какой-то отстранённый, неестественно спокойный, будто эльф окончательно смирился со своей участью. Дворф вдруг подумал, что ещё пару минут назад выглядел также, пока мысленно не стал копаться в тенях творившейся здесь истории. Теперь Борбас жалел, что сдался мятежникам вместе с графиней. Хорошо вооружившись, он вполне мог пробиться сквозь ряды восставших горожан и вырваться за пределы города. А если бы тёмный эльф прикрывал ему спину, то побег бы удался наверняка. Но всё происходило слишком быстро, слишком стремительно. Как в страшном сне. Дворф просто не успевал принимать правильные решения, не поспевал за круговоротом событий, его сносило их бурным течением.

 

В этот момент Борбас в полной мере осознал – сколь сильно ему не хватает Этераса. Молодой лорд казался более привычным к внезапным переменам. Демонстрировал большую стойкость к ним. Но главное – он умел импровизировать. Да, дворф готов был поклясться, что Этерас никогда не оказался бы в их положении. Он бы не допустил таких ошибок, ни позволил бы уличной черни схватить себя и истязать подобно рабу. Быть может, будь здесь молодой лорд, то и участь Аркании была бы иной…

 

– Я прошу вашего внимания, достойные граждане Йорфа! – раздался звонкий голос над площадью.

 

Высокий черноволосый мужчина, с широким, украшенным свежим шрамом лицом, взобрался на повозку с клеткой. Двумя ловкими движениями он взгромоздился на её крышу, встав прямо над повелительницей Йорф’Эртеса, на самом высоком и видном месте.

 

По его уверенной и властной интонации, Борбас догадался, что перед ним один из предводителей мятежа. Дворф также отметил, что мужчина назвал город Йорфом, проигнорировав ту часть его имени, которая совпадала с фамилией его правительницы.

 

Взобравшись на клетку, мятежник крикнул ещё раз и высоко поднял руку, требуя внимания. Но толпа и не думала повиноваться. Люди продолжали разговаривать, смеяться, спорить и ругаться, не обращая внимания на своего лидера.

 

Борбас горько усмехнулся. Эти мятежники не годились ни то, что в солдаты – они бы не сумели объединиться даже в никчёмную разбойничью шайку. И, тем не менее, графиня сдалась им, не надеясь ни на пощаду, ни на милость. Дворф тяжело вздохнул. Ему хотелось завыть от нелепости и нелогичности положения, в которое угораздило его попасть. Да он один мог удержать дворцовые ворота от этих слюнтяев, убить их ровно столько, сколько осмелилось бы вступить с ним в схватку! Почему? Почему Аркания Д’Эртес не приказала ему? Почему она предпочла плен победе?..  

 

Внезапно толпа начала понемногу затихать, шума стало меньше, а общая суета слегка успокоилась. Дворф заметил, что этой перемене мятежный главарь обязан торвийским солдатам. Под руководством своих сержантов те грубо и бесцеремонно навели некое подобие порядка, заставив собравшихся уделить внимание оратору.

 

Мужчина прокашлялся, горделиво выпрямился во весь свой рост и с чрезмерным пафосом, выдававшим в нём человека невысокого происхождения, громко заговорил.

 

– Граждане Йорфа! Все вы знаете, зачем мы собрались здесь сегодня. Против вашего города, против каждого из вас, против ваших семей и даже против тех, кого боги давно забрали себе: совершенно ужасное преступление! Немыслимое злодеяние, представить которое человек способен лишь в самом страшном ночном кошмаре, ибо корни его таятся за гранью нашего понимания – в жутком и древнем колдовстве.

 

Лидер мятежников прокашлялся, затем открыл было рот, чтобы продолжить, но вдруг сбился, о чем-то вспоминая. Неуловимым движением он внезапно извлёк из-за пазухи сложенный вдвое лист бумаги, быстро развернул его, пробежался глазами и также скоро спрятал обратно. Борбас хмыкнул. Вряд ли простолюдин стал бы готовить свою речь заранее – такие привычки в ходу только у знати. Выходит, восстание и вправду поддержал кто-то из кармеолской аристократии. И то, что сейчас говорил этот мятежник, было не его словами, а словами того, кто в реальности стоял за всей историей. Словами того, кто убил Артанюса Тальбрески.

 

– Но это злодеяние совершено в реальности, а не в кошмарном сне. Совершено в стенах нашего славного города на глазах сотен людей… на ваших глазах. И совершил его тот, кого мы ещё вчера считали своим заступником, благодетелем и именовали своим правителем…

 

– Неправда! Я всегда знал, что у этой ведьмы что-то на уме. Даром что ли принца прямо в её дворце порешали? – выкрикнул из толпы какой-то толстый ханыга. Несколько нестройных голосов тут же его поддержали.

 

 – И собрались мы здесь лишь для того, чтобы судить этого человека. Судить и воздать ему по заслугам!

 

– Как смеешь, ты пёс, обвинять того, кто выше тебя? Того, кому этот город и твою никчёмную жизнь вместе с ним, доверил сам король? Ты хочешь оспорить его доверие?! – внезапно перебил выступавшего чей-то мрачный и грозный голос, раздавшийся прямо из-за спины дворфа.

 

Борбас попытался обернуться, но один из охранявших его мятежников тут же одарил пленника увесистой оплеухой. Однако краем глаза дворф всё же успел приметить говорившего. Это был капитан Тарес, командир йорфэрэтэсианской стражи. Как и Борбас, тот оказался связан по рукам и ногам, и поставлен на колени. Мятежники бросили его неподалёку от остальных пленных, но спиной к ним, чтобы ни он, ни его соратники не видели друг друга. Судя по глухому стуку, тотчас донесшемуся до дворфа, стражнику уже выразили «благодарность» за его слова.

 

– Я хочу лишь справедливости! – напыщенно воскликнул оратор заученными словами. – Та, кому наш король доверил этот город, предала и его, и нас. Мы, все здесь собравшиеся, уже пострадали от её гнусного колдовства. Мы видели обезображенные тела наших друзей и родственников, чьи души боги призвали в свою обитель, но чья плоть, по повелению ведьмы, восстала из земли, чтобы разорвать нас на части! Мы видели, как останки наших отцов и дедов бродили в ночи по улицам, чтобы послужить её злобным козням. Она надругалась над мёртвыми, она надругалась над живыми, она надругалась над самими богами! И мы вправе судить её, как никто другой! За наших предков и за честь славного Йорфа!

 

Главарь мятежников выдохнул, переводя дух. Часть толпы поддержала его одобрительными воплями. Но, вместе с тем, сказанное им вселило трепет в сердца людей, создав гнетущее и мрачное настроение. Толпа стала с опаской и откровенным страхом поглядывать на клетку, в которую заточили Арканию Д’Эртес. Слова их лидера напомнили всем – в сколь страшном преступлении обвиняют эту женщину и сколь могущественна она должна быть, чтобы сотворить такое.

 

– Если вы хотите кого-то осудить, то должны иметь доказательства его вины, – воспользовавшись возникшей паузой, выкрикнул кто-то из толпы.

 

Борбас заметил, как к оратору медленно, но уверенно проталкивается седовласый мужчина, в длинной, богато расшитой тунике, с эмблемой ремесленной гильдии на груди. Его лицо пылало яростью и негодованием. Он грубо, не скрывая брезгливости, распихивал простолюдинов, вставших у него на пути, и силился пробраться к повозке. К удивлению дворфа, никто не осмеливался его остановить или заставить замолчать. Многие взирали на мужчину с уважением и даже почтительно расступались, давая дорогу.

– Вы смеете обвинять собственную госпожу! Вы желаете судить её, хоть вам никто и не давал такого права. Какие ваши доказательства, кроме пустых слов, коими и без того переполнился этот город? – воскликнул гильдмастер, пробившись в первые ряды зрителей.

 

– Ты до сих пор не можешь поверить в очевидное, почтенный Ахерон? – усмехнулся в ответ мятежник. Но в его голосе не было ни сарказма, ни надменности. – Что ж, у нас есть всё необходимое для того, чтобы каждый на этой площади знал наверняка – Аркания Д’Эртес повинна во всём, в чём мы её сегодня обвиняем. Мы знаем всю историю её преступлений от самого начала! Внимай же, Ахерон! Внимайте, граждане Йорфа!

 

Сказав это, лидер мятежников дал знак своим сторонникам, плотно окружившим повозку. Кучка головорезов тотчас расступилась, пропустив вперёд худощавого эльфа, с низко надвинутым на лицо капюшоном. За ним по пятам, поигрывая внушительным цепом, следовал высокий широкоплечий гигант, неестественно масштабной комплекции. Лицо последнего и вовсе было скрыто под длинной ровной маской, с прорезями для глаз, наподобие тех, что используются палачами. Борбас подумал, что рядом с этим гигантом он будет выглядеть мелким волчонком на фоне здоровенного взрослого медведя. Пробежав глазами по его могучей фигуре, дворф вновь посмотрел на эльфа. Что-то в нём казалось смутно знакомым.

 

Капюшон эльфа представлял из себя изящно выделанную лисью шкуру, причём шкуру цельную. Голова животного украшала голову владельца, её чёрный, будто живой нос нависал над самыми его глазами, всего в одном пальце от его собственного носа. Лисьи уши возвышались над затылком, удачно закрывая длинные остроконечные уши эльфа. Передние лапы покоились на его плечах, а остальная часть шкуры закрывала спину, создавая подобие короткого плаща, и заканчивалась элегантным мохнатым хвостом чуть ниже пояса своего владельца.

 

Борбас готов был поклясться, что уже видел этот проклятый капюшон, как и того, кто под ним скрывался.

 

Эльф приблизился к повозке, остановился и слегка кивнул пригласившему его мятежнику. Тот удовлетворённо улыбнулся и, набрав полную грудь воздуха, продолжил.

 

– Эльфы Эл’Тариэлся раскрыли нам тайну происхождения проклятого колдовства! – напыщенно провозгласил выступавший. – В глубокой древности, когда наше королевство было ещё юным, а нашего славного города не было и в помине, эту проклятую магию использовали ведьмы и еретики с одной лишь гнусной целью – запугать людей и подчинить их своей воле. Они стремились к власти, к неограниченной власти, желая свергнуть законных королей и правителей. И достигли бы своего, если бы люди не объединились. Если бы они не последовали за теми, кого мы именуем сегодня Кудесниками. За теми, кто даровал нам веру в наших богов! Именно Кудесники первыми бросили вызов этому мерзкому колдовству! Они вступились за нас, помогли нам объединиться и дать отпор скверне. Их верным соратником был сам Фрэанор Кармеолский, первый государь нашего великого королевства! Плечом к плечу с Кудесниками он бился против исчадий мертворождённой магии. Бился и победил!..

 

Борбас продолжал рассматривать странного эльфа, не шибко вдаваясь в  россказни главаря мятежников. Лисья шкура казалась дворфу сомнительным атрибутом для того, кто представляет эльфийский народ. Пленник вспомнил, что в традициях жителей Эл’Тариеля принято почитать животных, как равных. Как себе подобных разумных существ. Элтариллы почти не едят мяса, ограничиваясь естественными дарами леса и рек. Когда эльфы всё же выходят на охоту, то заранее просят прощения у богов, природы и у самих животных. А останки убитого зверя хоронят с такими почестями, как если бы он был их сородичем. И, конечно же, ни один эльф Эл’Тариеля никогда не сдерёт с него шкуры ради того, чтобы облачиться в неё. Для него даже мысль об этом нелепа и кошмарна, как для человека перспектива шить сапоги из кожи себе подобного.

 

– …Кудесники и первые короли Кармеола осудили и прокляли гнусное колдовство. Они ввели вечный запрет на его применение и изучение. Запрет, попрание которого каралось лишь одним. Смертью! – продолжал неистовствовать мятежник. – Ужель мы пойдём против воли наших великих предков? Ужель мы нарушим заветы первых королей и Кудесников? Неужели мы допустим, чтобы чёрное мертворождённое ведовство вновь угрожало нашему королевству, нашему народу и нашему славному городу? Неужели мы хотим, чтобы люди снова тряслись в своих лачугах в страхе перед мертвецами? Неужели мы готовы сжигать всех покойников, вместо того, чтобы предавать их земле? Одно ваше слово, почтенные граждане, и всё это станет реальностью. Стоит лишь выпустить ведьму из клетки. Мы хотим этого?

 

Гул нестройных, но яростных голосов тотчас с негодованием отверг предложение оратора. Кто-то с проклятьем кинул камень в клетку Аркании. Несколько суеверных женщин простерли руки к небу и в страхе начали взывать к Латандеру, громко моля бога смилостивиться над ними и защитить от ужасного колдовства. Толпа реагировала на слова мятежника в точности так, как и было задумано закулисными авторами его пламенной тирады.

 

– Я уже слышал эту чушь из первых уст, – силясь перекричать городское скопище, заявил гильдмастер. – Мне знаком ваш эльф и его россказни о нашем прошлом. В ночь мятежа он устроил кровавую расправу над городской стражей, прямо под носом у королевских гвардейцев в «Драконьей Пасти», и подстрекал толпу к восстанию. Почему вы ему верите? Он не ваш сородич и не гражданин Йорф’Эртеса. Откуда в вас столько наивного доверия к чужеземцу?

 

Мятежник мрачно улыбнулся. Он поднял руку, призывая к тишине. И когда гомон немного стих, холодно ответил:

 

– Осторожней со словами, Ахерон! Здесь нет мятежников. Перед тобой почтенные граждане Йорфа, а в клетке – предавшая их ведьма, нарушившая древний закон, поправшая волю богов и наших предков. У нас нет оснований не доверять эльфу, тем паче, что слова его подтверждаются и словами другого свидетеля… – оратор повернулся к своим головорезам и негромко приказал. – Приведите фардарца.

 

Мятежники засуетились. Передние ряды быстро расступились, пропуская одного из головорезов. Деловитой уверенной походкой тот подошёл к импровизированной трибуне, ведя за руку молодого, побелевшего от волнения, человека. Светлое лицо, широкие плечи и короткие русые волосы выдавали в последнем поданного Фардарского князя – правителя крупного кармеолского протектората на юге. Фардарец казался напуганным или, по меньшей мере, чувствовал себя не в своей тарелке. Его руки слегка тряслись, а глаза суетливо бегали – мужчина всеми силами старался не смотреть на клетку, в которой была заточена Аркания Д’Эртес.

 

– Этот человек – невольный свидетель преступления, совершённого той, которую мы называли своей госпожой. Он видел его истоки и присутствовал при святотатстве, наделившим женщину мерзким колдовством. Он расскажет, как Аркания Д’Эртес стала ведьмой! – величаво провозгласил мятежный лидер, заставив толпу затаить дыхание и вслушиваться в каждое слово. Затем он взглянул на фардарца и ободряюще кивнул ему. – Не бойся, друг. Расскажи нам всё, что видел. Во имя справедливости, нам нужна правда!

 

– Клятвопреступник! Ничтожество, давшее клятву и нарушившее её, – пронёсся над площадью вопль, в котором Борбас узнал голос капитана Тареса. – Ты клялся молчать! А теперь собрался говорить! Как вы можете верить тому, чьи слова ничего не стоят?!

 

Фардарец побледнел пуще прежнего, и опустил взгляд. Но, судя по шуму глухих ударов, тотчас раздавшихся за спиной дворфа, телохранитель графини теперь был последним человеком на площади, чьи слова могли навредить свидетелю. Тем не менее, фардарец не спешил взять слово и явно находился в крайнем смятении. Толпа ждала. Мятежники подбадривали его. Наконец, лидер восставших, стоявший на крыше клетки с пленённой графиней, опустился на колени и подал фардарцу руку, приглашая того подняться и занять почётное место оратора. Парень продолжал колебаться, но окружившие его головорезы деликатно подталкивали к импровизированной трибуне. Спустя минуту, главарь мятежников сам схватил того за руку и стал поднимать наверх. Чтобы не упасть, фардарцу пришлось ухватиться за прутья клетки и поднять голову. В этот момент он непроизвольно взглянул на Арканию.

 

Графиня смотрела прямо на фардарца холодным немигающим взором. Их взгляды встретились. Ненадолго – всего на несколько мгновений. Но этих мгновений хватило, чтобы лицо мужчины покрылось испариной, глаза закатились, как бывает у молодых девиц, лишившихся чувств, а и без того бледное тело похолодело так, будто в нём не осталось крови. Впрочем, уже в следующую секунду мятежник поднял фардарца наверх, поставил рядом с собой и быстро привёл в чувства. Следивший за этой сценой Борбас, готов был поклясться, что лицо Аркании озарилось странной улыбкой, хорошо скрытой под тряпками кляпа.

 

– Граждане Йорфа ждут твоих свидетельств, друг! Справедливость требует, чтобы ты говорил! Говорил всё, без утайки, говорил вопреки всему, – наставительно объявил мятежник и ободряюще похлопал фардарца по спине.

 

Прошло несколько бесконечно долгих секунд, прежде чем мужчина смог справиться с волнением и произнести первые слова.

 

– Она… Эта женщина – ужасная циничная ведьма… Я был там, я видел, я чуть не погиб по её прихоти…

 

– Где был? – нетерпеливо выкрикнули из толпы, – Громче! Говори громче! Все хотят слышать!

 

– В проклятом подземелье! – с внезапной яростью выпалил фардарец. – Мы угодили в ловушку! Эта ведьма привела нас туда на убой. Своим колдовством она пробудила злобную и ужасную тварь – древнего полубога, спавшего в недрах земли. Чтобы получить власть над мёртвыми, она поклялась ему в верности, отвергнув свой народ и своего короля! Она принесла своих людей ему в жертву! Из двух дюжин бойцов только пятеро вновь увидели свет солнца! Лишь по счастливой случайности я оказался среди них…

 

Толпа затаила дыхание, внимая рассказу в мрачной гнетущей тишине. Всё внимание сосредоточилось на одном человеке. Люди содрогались от каждого слова, выдавленного из себя фардарцем, с нездоровым угрюмым интересом проникаясь его историей. Даже Борбас поймал себя на том, что слушает россказни этого перепуганного юнца. С другой стороны, дворф прекрасно понимал, что за его словами скрывается тень правды. Да, быть может, приукрашенной и искажённой нужным образом, как и полагается всякой тени, но эту тень отбрасывала истина.

 

И лишь темнокожий эльф не смотрел на рассказчика. Его взгляд был устремлён на другого «свидетеля», приглашённого мятежниками – эльфа светлокожего. Дабрагонэс узнал его. Узнал сразу, как только увидел. Перед его глазами вновь возник тот злополучный трактир и великолепная узорчатая флейта, подаренная незнакомцем. Незнакомцем, оказавшимся тем самым злодеем, которого разыскивало всё королевство. Он и не думал прятаться, нет. Напротив он обратил своё преступление против тех, кто за ним охотился. Как виртуозно и восхитительно лукаво! Насмешка судьбы. Ирония провидения. Смутьян, убийца и первый враг королевства теперь стоит посреди благодарной толпы в центре того же несчастного города, в котором он пролил невинную кровь, лишив страну наследного принца. А те, на кого была возложена миссия – призвать его к ответу – связаны по рукам и ногам и та же толпа жаждет разорвать их на части.

 

Дабрагонэс всё ещё плохо знал людей. Их логика и повадки зачастую казались ему странными, и тёмный эльф с трудом мог прогнозировать их поведение, как и реакцию на те, или иные события. Но одну вещь он уяснил твёрдо. Люди падки на ложь, когда их много. Чем больше людей пытаешься обмануть, тем выше шанс на успех. Собери толпу и она поверит всему, что ты скажешь. Но скажи правду единственному человеку, и он скорее убьёт тебя, чем поверит хоть единому слову.

 

В какой-то момент убийца тоже увидел Дабрагонэса. Он поймал его взгляд, слегка улыбнулся и кивнул. Узнал. Два единственных во всём городе эльфа уставились друг на друга в немом поединке чувств и воспоминаний. Изумрудные глаза тёмного против лазурных светлого. Обстоятельность горной породы против беззаботности южного моря. Несмотря на унизительное положение, взгляд Дабрагонэса не был взглядом проигравшего, не был взглядом существа, признавшего поражение или отчаявшегося дожить до победы. Это был взгляд бойца, изучающего противника перед схваткой. Высматривающего его слабости, нащупывающего уязвимости. Взгляд воина, силящегося понять своего врага, осознать логику его поступков и увидеть мир его глазами. Светлый эльф же смотрел как победитель. Как триумфатор, уже понявший своего врага и взявший над ним верх. Его взор искрился самоуверенным торжеством, и быть может, легкой долей сочувствия, демонстрировавшей уважение к поверженному сопернику.

 

Но убийца проиграл это незримое для посторонних сражение. Спустя несколько бесконечно долгих минут, показавшихся обоим, целой вечностью, он вдруг понял, что больше не в силах всматриваться в бездонную изумрудную пропасть, бросившую ему вызов. Светлый отвёл взгляд. И тогда, впервые за прошедшую неделю, Дабрагонэс улыбнулся. Безмятежно и удовлетворённо, как будто не он был в путах, и не его готовилась линчевать толпа.

 

Впрочем, уже через пару мгновений, светлый вновь посмотрел на тёмного. На этот раз, весело и игриво. Он улыбнулся, затем вдруг поднёс к лицу руку, вытянул в трубочку губы и несколько раз провёл возле них кистью, незамысловатым жестом имитируя игру на флейте. Убийца проделал это естественно, как ребёнок, будто хулиганил в саду с деревенскими мальчишками. 

 

И эта беззаботная естественность и непринуждённость, проявленная в столь нешуточных обстоятельствах, на мгновение надломила дух Дабрагонэса, вынудив тёмного отвести взгляд. Детская выходка его противника попала точно в цель. Будь Дабрагонэс светлокожим, он бы покраснел от ярости. Его передразнили, как маленького ребёнка. Сыграли на его единственном пристрастии. И ведь именно из-за него эльф оказался здесь. Не играй он на флейте, вся история могла обернуться по-другому. И вряд ли она сложилась бы хуже, чем сейчас…

 

– Теперь вы знаете всё, граждане Йорфа! Каждая грань этой зловещей истории перед вами, как открытая книга. Я вижу, как мрачны и угрюмы ваши лица. И я вас всецело понимаю. Никогда наш славный город не знал столь ужасных деяний, никогда в его стенах не совершалось столь немыслимых преступлений. Беда пришла в наши дома. Это правда. Но не стоит отчаиваться раньше времени. У меня есть для вас и хорошие вести. Благородный Мердок Торвийский, верный вассал нашего короля, пообещал нам свою помощь. Он готов взять город под свою защиту и уже завтра будет здесь с целой армией для обеспечения закона и порядка.

 

Выступавший обвёл взглядом толпу и удовлетворённо хмыкнул, отметив, что большинство отнеслось к «хорошей вести» правильным образом. Люди радовались, облегчённо вздыхали и убеждали сомневающихся, что теперь город вернётся к мирной жизни: без хаоса, колдовства и мертвецов, разгуливающих по улицам. Герцога Торвийского знали и уважали во всём королевстве. Мердок пользовался репутацией гениального хозяйственника, управленца и ревностного законника. После падения Аркании Д’Эртес, он казался именно тем человеком, который нужен городу. Во всяком случае, в глазах народа.

 

– Я счастлив, что смог обнадёжить вас! Мир и согласие вернутся в этот город, благодаря вашим усилиям, почтенные граждане. Вместе мы сохраним то, что поставила под угрозу ведьма своим гнусным колдовством.

 

Мятежник сделал многозначительную паузу, вновь обвёл взгляд толпу, силясь всмотреться в глаза каждому, на кого падал его взор. А затем мрачно произнёс:

 

– Теперь у нас осталась только одна проблема. Проблема, ради которой, мы все и собрались. Один нерешённый вопрос. Самый последний, но самый ответственный, – оратор вдруг посмотрел вниз и с силой топнул ногой по деревянному настилу, служившему крышей для клетки. – Что делать с ведьмой? К чему приговорят её граждане Йорфа?

 

Над площадью воцарилась тишина. Люди в нерешительности поглядывали друг на друга, пожимали плечами и ждали. Толпа молчала. Кто-то начал тихо перешёптываться, но ни один из присутствующих не смел взять слово, не смел озвучить то, что желал своей госпоже.

 

– Участь Аркании Д’Эртес может решить только король. Таков закон. Дождитесь герцога, и он подтвердит вам это, – спустя минуту томительного ожидания сказал гильдмастер. И, на сей раз, ему не пришлось перекрикивать толпу.

 

– Ахерон прав. Дождёмся Мердока. Пусть герцог сам разбирается с этой ведьмой! – выкрикнул кто-то из толпы. Несколько нестройных голосов тут же поддержали его.

 

Но мятежник лишь угрюмо покачал головой. Голос его стал ещё более мрачным и твёрдым.

 

– Аркания Д’Эртес совершила преступление против своего города и против своего народа. Преступление немыслимое и чудовищное настолько, что сам закон бессилен против него. Злодеяние, за гранью понятий справедливости. В таких случаях лишь те, кто пострадал от него, вправе судить виновного. Это слова герцога Мердока, переданные мне его доверенным лицом. Он не намерен судить Арканию. Этот жребий выпал на нашу долю. Здесь и сейчас вы должны решить судьбу ведьмы.

 

– Герцог не мог так сказать! – внезапно запротестовал гильдмастер. – Это ведь измена! У него нет права вверять судьбу Аркании в руки граждан её же города! Это прямое нарушение королевских законов!

 

– Я лишь передал его слова, Ахерон. То, что произошло в стенах Йорфа – за гранью закона. Даже королевского, – тихо, с нотками какого-то зловещего сожаления, ответил лидер мятежников.

 

– Но мы ведь не можем просто отпустить её, да? – наигранно наивно спросил один из его головорезов. Спросил нарочито громко, так, чтобы его слышало как можно больше людей. Как будто репетировал эту фразу заранее.

 

Лидер мятежников пристально посмотрел на своего подчинённого. Затем снова обвёл взглядом толпу и вдруг артистично вскинул к небу руки. Глубоко вздохнув, он горячо заговорил.

 

– Граждане Йорфа! Вам и только вам решать, как поступить с ведьмой, покусившейся на жизнь каждого из вас, на ваше благополучие, ваше будущее и будущее ваших потомков. Решать здесь и сейчас. В своей ненависти к вам, Аркания Д’Эртес пробудила древние и тёмные силы, тысячу лет покоившиеся в недрах земли. Многие из вас собственными глазами видели, на какие ужасы она способна. Мертвецы, поднявшиеся из могил, когтями и зубами разрывающие плоть живых, поджидающие вас на ночных улицах, ломящиеся в ваши дома, забирающие ваших детей… Всё это может повториться, стоит открыть ведьме рот. Пока она жива – вместе с ней живо и её колдовство…

 

– Тогда, давайте убьём её. И забудем про это колдовство, – спокойно, почти весело, произнёс тот же головорез, который предлагал отпустить графиню.

 

Над площадью воцарилась мёртвая тишина. Толпа безмолвствовала. Все взгляды устремились на человека, возжелавшего лишить жизни Арканию Д’Эртес – вот так просто взять и убить повелительницу города и их госпожу. Даже, взявший на себя полномочия народного старейшины, лидер мятежников молчал и взирал на своего соратника осуждающе, будто тот произнёс нечто кощунственное. Но никто и не протестовал. Люди ждали, ни один из них не желал брать на себя ответственность за решение, каким бы оно ни было, и не хотел побуждать к этому решению других.

 

Под прицелом тысячи глаз головорез занервничал. Он стал смущённо оглядываться в поисках поддержки, но толпа молчала. Тогда он посмотрел на своего лидера, но и тот не подал ему ни малейшего знака.

 

– Я имел в виду – казнить, – внезапно, будто что-то вспомнив, глухим и слегка дрожащим голосом поправился мятежник. – Я предлагаю осудить Арканию Д’Эртес на смерть, раз у нас есть такое право. Это будет справедливо, учитывая её вину, и оградит город и всех вас от жуткого колдовства, призванного этой ведьмой.

 

Лишь после этих слов лидер восставших слегка кивнул, а говоривший облегчённо вздохнул и тут же скрылся среди своих соратников, как актёр, исполнивший, наконец, предписанную ему роль.

 

Несколько мятежников одобрительно закричали, поддерживая товарища. А через несколько мгновений к ним присоединились и остальные участники бунта, сгрудившиеся вокруг повозки со своим командиром и пленённой Арканией. Их крики пронеслись над затихшей площадью мятежной какофонией, вновь внесшей сумятицу в сердца людей.

 

– Он прав! Оставь ведьму в живых, и она всех проклянёт нас! Мёртвые вновь восстанут!

 

– Верно! У нас нет выбора!

 

– Я хочу умереть как человек, когда придёт время, а не бросаться после смерти на своих близких!

 

– Казнить ведьму!

 

– Колдунья должна сдохнуть, как и её чары!

 

– На плаху! Ведите на плаху! Не зря же парни её сколотили?

 

– Смерть ведьме и её прихвостням!

 

Энтузиазм мятежников подействовал на горожан, как хмель на юного безусого юнца. И люди, перепуганные рассказами о колдовстве и поставленные перед страшным выбором, вышли из оцепенения, ощутив некое воодушевление. Или скорее, азарт… Азарт скорой расправы. Он распространялся быстро, как пламя, наполняя помыслы собравшихся пьянящими образами, и осознанием своего мнимого могущества.

 

Толпа… Толпой всегда управляет меньшинство. Те, кто способен зажечь искру, верно сыграть на инстинктах и страхах. Те, кто умело срежиссирует лицедейство, заставив каждого почувствовать себя участником представления. Толпа подобна волне. Нужно лишь понять, откуда дует ветер или заставить его дуть в нужную сторону и толпа твоя. А с ней – ты почти всемогущ. Ведь когда толпа за тобой – можно играть без правил. Можно придумать свои и тут же их нарушить. Толпа поймёт и подсобит. Если, конечно, искра, что зажгла её, всё ещё в твоих руках. И если ветер благоволит. Толпа. С ней беззаконие обратиться законом, вероломство – справедливостью, а измена – верностью. Толпа не ведает морали. Толпа сама – мораль.

 

Ещё вчера свято преданная своей госпоже и повелительнице, сегодня она уже безжалостно скандирует: «Смерть! Смерть! Смерть!».

 

Нет, не все собравшиеся в тот роковой день на площади Йорф’Эртеса поддержали мятежников. Кто-то пытался протестовать, образумить людей, призывал к здравомыслию, а кто-то просто молча уходил, не желая связывать своё имя с тем, что вот-вот должно было свершиться. Но захвативший толпу азарт, казалось, уже не погасить. Остервенелые вопли воодушевлённой самосудом черни звучали увереннее и громче слов тех, кто был не согласен. Фанатизм в человеческих сердцах вновь победил рассудок и на долгие годы вперёд изменил естественный ход истории. Впрочем, быть может, нетерпимость и фанатичное неистовство и есть естественное состояния человеческой расы.

 

– Решено! Ведьма будет казнена. Но не на плахе!

 

Лидер мятежников поднял руку, требуя тишины, но толпу теперь было не унять. Вместе с восставшими, она продолжала бесноваться, кричать, проклинать и требовать расправы. И лишь когда, повинуясь жесту своего предводителя,  головорезы замокли сами и стали грубо наводить порядок, люди немного успокоились. Оратор подождал ещё, о чём-то неслышно переговариваясь с фардарцем, который так и продолжал стоять рядом подобно застывшему истукану. Лишь губы его шевелились, а взгляд был устремлён на собеседника.

 

Судя по всему, юнец что-то втолковывал лидеру мятежников, а тот согласно кивал, о чём-то раздумывая. Можно было подумать, что он колеблется, но если это и было так, то продолжалось совсем недолго. Вскоре он вновь одарил толпу дерзким блеском решимости в собственных глазах. 

 

– Мы исполним ваш приговор, граждане Йорфа! Прямо здесь и сейчас, как вы того хотите! Но подумайте над тем, о чём толковал свидетель. А говорил он о том, что призванные колдовством твари уязвимы к огню. Возможно, пламя – единственное оружие, способное противостоять этой нечисти, – мятежник сделал многозначительную паузу, удовлетворённо отмечая, как вновь овладевает всеобщим вниманием. Затем он тихо, каким-то странным, жутким голосом произнёс. – Быть может, тоже относится и к тем, кто призывает таких тварей? К тем, кто овладел нечистым колдовством, поднимающим их из могил? Быть может, огонь – лучшее решение?..

 

Толпа ещё несколько мгновений безмолвствовала, силясь осмыслить то, что услышала. А потом взревела в едином порыве.

 

– Верно говоришь! Сожжём её тело, чтобы не восстала из земли, как те твари.

 

– Лучше подпалим заживо! Огонь всё сделает за нас!

 

– Пусть горит! Она должна чувствовать боль, которую причиняла своим жертвам!

 

– В огонь ведьму!

 

– Сжечь её!

 

– На костёр!

 

– Оставим плаху и палача для её прихвостней!

 

– Пламя – лучший палач для ведьмы!

 

– Сжечь! Сжечь! Сжечь!..

 

Борбас почувствовал, как его голова идёт кругом. Он не верил в то, что слышал и видел. Ощущение нереальности происходящего, чувство наваждения захлестнуло с такой силой, что дворфу начало казаться, что это не просто сон, а сон во сне. Люди не могли так поступить, не могли сделать то, что они сейчас делали… Или могли? Или Борбас за столько лет, прожитых бок о бок с людьми, не понял их, не изучил их существо, не смог заглянуть в их потаённые уголки души? Дворф не знал, списывая всё на наваждение.

 

Он не чувствовал страха, гнева или волнения – скорее их тень, которую порой, можно испытать во сне. Будь Борбас сейчас свободен и вооружён – он даже не знал, как поступил бы. Быть может, просто стоял и смотрел бы в той же прострации, как сейчас – беспомощный и угнетённый, до полного безразличия.

 

Смотрел бы, как его покровительницу и величайшую женщину Кармеола вытаскивает из клетки окружившая её чернь. Как плюется в неё толпа и осыпает проклятиями, в радостном предвкушении расправы. Как её выводят в центр площади и привязывают к высокому деревянному столбу. Как с другой стороны к тому же столбу привязывают её верную служанку – совсем юную девушку-полуэльфа Этрэцию. Кто-то из мятежников вспомнил, что в «ночь мертвецов» видел её вместе с восставшими тварями и своей повелительницей. А потому несчастное заплаканное создание тоже посчитали ведьмой и решили предать огню вместе с Арканией. Сооружённая заплечных дел мастерами плаха предназначалась же для «прихвостней ведьмы» и «убийц принца» – темнокожего эльфа, буйного дворфа и капитана йорфэрэтэсианской стражи.

 

Мятежники долго спорили, кого казнить первым – колдунью или её слуг. Толпа с энергичностью безумных фанатиков тут же включилась в полемику. Одни говорили, что перед смертью ведьма должна увидеть гибель своих людей, почувствовать их боль. Иные утверждали, что нельзя тянуть с казнью опасной колдуньи и что город вздохнёт спокойно лишь, когда графиня испустит дух. А третьи и вовсе предлагали казнить всех одновременно. Впрочем, первые и вторые тут же возражали, что в таком случае, зрителям придётся выбирать – какую из казней смотреть. Кое-где спор быстро перерос в грязную перебранку, с оскорблениями и угрозами.

 

Пока одни препирались по поводу очередности казни, другие деловито обустраивали место для её совершения. Столб с двумя женщинами обкладывали хворостом, хвойными ветками и редкими поленьями. Из-за нехватки дров, мятежники приволокли из ближайшего трактира мебель – грязные столы, скамейки и табуреты. Трактирщик не стал возражать.

 

Спустя полчаса приготовления были закончены. Под Арканией Д’Эртес распростёрлась целая гора хвороста, поленьев и сухих веток. Трактирную утварь порубили, поломали на части и положили вместе с остальным. Графиня не выказывала никаких эмоций и не реагировала на работу своих палачей. Она смотрела прямо перед собой, вперёд, чуть наклонив голову, как будто разглядывала чьё-то лицо или всматривалась вдаль, за зыбкую линию горизонта. Она была красива даже сейчас, в шаге от смерти. В грязных разорванных тряпках, оставшихся от платья, с растрёпанными волосами, услужливо подхватываемыми дувшим с океана ветром, и грубым кляпом во рту. Низложенная и униженная собственными подданными, но всё такая же гордая, надменная и недоступная.

 

Внезапно ветер сменился. Борбас учуял это скорее нюхом, чем телом. В окружении тысяч людей, он почти не ощущал прикосновений ветра, но вдруг почувствовал, как витавший в воздухе запах моря сменился запахами леса. В этот момент до ушей дворфа донёсся странный и подозрительный, в сложившихся обстоятельствах, звук. Где-то на самой грани слышимости что-то звонко и задорно прогудело. Не здесь – на площади, не на соседней улице и даже не в городе. А где-то там, откуда появился новый запах. Со стороны Йорфэрэтэсианского леса. Борбас ещё очень смутно представлял, что это может быть. Но звук казался уверенным и бравурным, что отметало все догадки о его природном происхождении.

 

Хорошенько покопавшись в закоулках памяти, дворф, где-то в самых тёмных её местах, вдруг обнаружил кое-что интересное. Борбас вспомнил, что нечто похожее однажды уже слышал. Очень давно, когда только обустраивался в людской деревне. В один из тех дней через Лешенку проезжал конный разъезд королевской гвардии, и шедший впереди всадник дул в интересную штуковину. Она не была похожа на ту дуделку, к которой пристрастился тёмный эльф. Тот гвардеец держал в руках замысловатую медную трубу, внушительную и красивую, как королевская утварь. А издаваемая ей мелодия сочилась бодростью и решимостью. Она играла резвый, жизнерадостный мотив, вселяющий оптимизм и веру в собственные силы. Перепутать его было невозможно. Даже несведущий в музыкальных делах дворф, быстро распознал сигнал боевого горна.

 

Тем временем, спор вокруг очередности казни закончился. Нелепо и неожиданно. Один из мятежников зажёг факел и бросил его под ноги Аркании Д’Эртес. Вот так просто и небрежно, будто разжигал огонь в очаге собственного дома. Соратники не успели остановить его и перебранка между ними тут же прекратилась. Толпа наслаждалась казнью.

 

Пламя взметнулось почти мгновенно, с жадностью поглощая хворост и свежие хвойные ветки. Этрэция закричала. А потом, собравшись с силами, стала возносить мольбы Латандеру, прося принять её душу в обитель эльфов и вырезать из неё ту часть, которая принадлежит людям. Она продолжала молиться до конца, безумным от боли голосом, но отчётливо и ясно, пока огонь не поглотил её язык.

 

Аркания Д’Эртес же молчала. Кляп не позволял ей произнести ни слова. Возможно, она могла стонать, но ни один человек на площади не услышал её стона. Пламя объяло повелительницу Йорф’Эртеса почти сразу, будто по чьей-то незримой воле, скрыв её тело с глаз палачей и беснующейся в азарте расправы черни.

 

Огонь сыграл с ними злую шутку дважды. Добравшись до лица графини, он охватил те злополучные тряпки, что служили ей кляпом. Ткань сгорела быстрее плоти. И тогда каждый человек на площади услышал свою госпожу. Первый и последний раз в этот день. Её властный надменный голос, продекламировавший одно лишь слово.

 

«Мердок».

 

А затем Борбас решил, что лишился чувств. Он перестал видеть происходящее, картинка перед его глазами внезапно пропала, как будто кто-то потушил свет. Но дворф ошибся. Он всё также был на площади, в окружении мятежных горожан, предающих казни свою повелительницу… Это солнце померкло и перестало освещать землю, погрузив город в первозданную тьму. Только пламя костра отражалось на лицах испуганных палачей, пробегая по ним мерцающей рябью, казавшейся предвестником скорой расплаты.

 

И в этой жуткой, леденящей кровь тьме, средь бела дня, опустившей на землю, люди услышали смех. Торжествующий и победоносный, наполненный одним лишь мрачным ликованием. Без тени боли и страдания. Смех, вырвавшийся из груди их объятой огнём повелительницы.

 

А потом всё стихло…

 

Солнце вернулось на место, будто и не было никакого затмения. Но толпа застыла, боясь вздохнуть или пошевелиться. Костёр продолжал гореть. Однако в нём больше не было ни Аркании Д’Эртес, ни Этрэции. Ни их тел, ни обугленных костей, ни человеческого праха.

 

А спешившее возмездие уже ступало на каменную кладку площади. По мостовой центральной улицы в боевом порядке въезжали рыцари под знаменем оскалившегося медведя. И впереди всех, в тяжёлых сверкающих доспехах, скакал молодой лорд. Тот, кого дворфу так не хватало все эти дни.

 

---------------------------------------------------------------------------------------

 

Конец первой книги

 

---------------------------------------------------------------------------------------

 

19.11.15 – 17.02.18

 

Закончено
0
206
Иван Че
RSS
Нет комментариев. Ваш будет первым!