Глава 44. Солженицын

И лишь однажды чуть, было, не сорвался.
Дело в том, что в военном училище нас постоянно втягивали во всевозможные дискуссии на многочисленных семинарах и коллоквиумах, проводимых преподавателями истории КПСС, марксистско-ленинской философии и научного коммунизма.
Нас уговаривали выносить на обсуждение самые сложные вопросы с тем, чтобы «в спорах рождалась правильная истина».
Особенно старался один полковник. Он рвался возглавить кафедру, которая вот-вот должна была освободиться. Нам же часто повторял, что нет такого каверзного вопроса, на который не смог бы ответить, а потому призывал задавать любые, волнующие нас вопросы.
Я никогда не велся на эту наживку.

Но, вот однажды, накануне одного из таких семинаров, случайно увидел, как несколько человек, собравшись группкой, с огромным интересом, читают нечто, спрятанное в газетку, изредка бурно комментируя прочитанное.
Когда попытался подключиться к читающим, попросили не мешать, а записаться в очередь. Оказалось, читали недавно опубликованную повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича».
Мы записались читать вчетвером. Наша очередь пришлась на время после отбоя. Уселись поудобнее в ленинской комнате и погрузились в суровую действительность лагерной жизни Ивана Денисовича.
Читали быстро и сосредоточенно с тем, чтобы уложиться в отведенное время. Первым не выдержал Володя Мухамеддинов.
— Концлагерь какой-то. Этого не может быть. Даже читать не буду. Пойду спать, — быстро определился наш отличник и кандидат в члены партии.
— Володя, — обратился к нему, сразу же разобравшись, о чем повесть, — Все, что ты читаешь, голая правда. А потому читай, иначе рухнешь в моих глазах.
Володя с удивлением посмотрел на меня и не ушел.
Мы так и не легли спать в ту ночь. Сдав книжечку очередной группе читателей, обменивались впечатлениями.
— А почему ты думаешь, что все это не вымысел? — спросил Олег Тимченко, слышавший мой диалог с Володей.
— Я не думаю, а знаю, — ответил к всеобщему удивлению, тут же сообразив, что сказал лишнее.
— Откуда и что ты можешь знать? — недоверчиво спросил Володя.
— Люди рассказывали, которые там побывали.
— Ты знаком с такими людьми? А ты уверен, что они не наврали? — включился в разговор Саша Бондарь.
— Уверен, — ответил ему и под впечатлением от только что прочитанного не удержался и рассказал друзьям все, что услышал от дяди Саши Зарецкого.
Конечно, информация была не из первых рук. Дядя Саша пересказал лишь то, что рассказал брат. Но, сомневаюсь, что дядя Коля что-то преувеличил. В том не было необходимости — мы видели его состояние после многолетнего пребывания в лагере.
Тогда, при встрече, мы не расспрашивали его ни о чем. Нам и так все было ясно, особенно моей маме. Она еле успокоилась от шока. Она помнила дядю Колю молодым, в расцвете сил, а после лагеря увидела глубокого старика, как оказалось, накануне его скорой смерти.
О том, что ему довелось пережить в лагере, без всяких слов свидетельствовали протезы и беспалые руки.
Оказалось, группу заключенных за какую-то провинность таким жестоким способом наказали надзиратели. Они приказали всем раздеться и заперли на ночь в бревенчатый неотапливаемый сарай без окон, а утром вынесли трупы.
В живых остался лишь дядя Коля. Его отправили в лазарет, где ампутировали отмороженные конечности. Надеялись, что не выживет.
Выжил. Да и то лишь потому, что сказал допрашивавшему его в лазарете особисту, что ночевали в том сарае по своей воле.
Так говорить приказали надзиратели, предупредившие, что ему не жить, если скажет правду.

Прочитанного ночью и моего дополнения оказалось достаточно, чтобы вызвать шок у моих сокурсников. Я же, прочтя повесть Солженицына, лишь убедился в том, что и дядя Федор, и дядя Саша сообщили мне горькую правду.
Верил я и писателю, поведавшему правду стране. Тогда еще ничего не знал о его жизни. Но, нисколько не сомневался, что такие подробности о лагерной жизни может знать лишь человек, видевший все своими глазами.
А на семинаре вдруг поднялся Володя Мухамеддинов и неожиданно для меня задал вопрос всезнающему полковнику:
— Товарищ полковник, что вы можете сказать по поводу книги Солженицына «Один день Ивана Денисовича», если вы ее, конечно, читали?
— Читал, разумеется, — после некоторого замешательства ответил полковник, — Что можно сказать? Я думаю, там нет ни слова правды. Я не понимаю, кто допустил к публикации этот пасквиль. Думаю, этот писака — лжец и провокатор. В такие лагеря направляют работать проверенных людей. Они вынуждены общаться с закоренелыми преступниками, а это непросто. Но, я не верю, что такие люди будут нарушать закон, а уж тем более издеваться над людьми, даже если они преступники. Вам же советую не читать подобную литературу, а уж тем более верить тому, что там написано.
— Товарищ полковник, — не унимался наш отличник, — А вот мне показалось, писатель был искренен. К тому же среди нас есть слушатель, который может подтвердить достоверность информации другими примерами, которые тоже не вызывают сомнений, — фактически подставил меня Володя.
— Что это за таинственный слушатель? Пусть встанет и расскажет, — оживился будущий начальник кафедры марксистско-ленинских наук, готовый вступить в борьбу с крамолой, неожиданно выявленной им в стенах закрытого учебного заведения. Я вынужден был встать.
— Так, так. Наш молчун. Я почему-то так и предполагал, — недобро проговорил догадливый полковник, — Что же вам такое известно, что неизвестно всем нам? Откуда такие необычные познания? — поблескивая позолоченными очечками, с улыбкой инквизитора, спросил он.
— В детстве я много лет жил в подобных лагерях. А детские впечатления — самые яркие. В том лагере, разумеется, не видел ничего такого, потому что в нем содержали немецких военнопленных. Но, я до мелочей знаю лагерный режим. А это познается годами. И я убежден, что писатель знает детали лагерной жизни не понаслышке. И еще. Я своими глазами видел людей, вырвавшихся живыми из того ада. Один человек отсидел одиннадцать лет, из них год без предъявления обвинения. Другой — двадцать пять лет, хотя был посажен на десять. Он вернулся инвалидом и вскоре умер, не дожив до сорока семи лет. Оба рассказывали одно и то же, хотя содержались в разных лагерях. Их рассказы один в один подтверждают все, о чем написал Солженицын, — горячась, поведал я правду, но не полковнику, а моим товарищам по учебе, которые притихли и настороженно слушали мою пылкую речь.

— В этом надо детально разобраться, а не делать выводов по единичным случаям. Кто эти люди? За что сидели? Понятно, они озлоблены и от злобы наговаривают на честных людей. Или вы думаете, что советский человек может вести себя с заключенными, как фашист в концлагере? Наш человек не может быть таким. Да и лагерей таких нет. Я не верю ни этому писателю, ни тому, что вы тут говорите, — провоцировал полковник, но я даже не понял этого, потому что меня только что обвинили во лжи.
Я вспыхнул от обиды и возмущения. Нет, не за себя, а за сотни тысяч безвинных людей, жизни которых искалечили в тех самых лагерях, даже существование которых ненавистные мне псевдокоммунисты-политики ставили под сомнение.
И я с молодой горячностью пошел вразнос:
— Товарищ полковник, я не хочу вас ни убеждать, ни разубеждать. Знать правду, или спрятать голову в песок — ваше дело. Но, эти лагеря существуют до сих пор. При желании вы сами можете их разыскать. А советский человек, по-моему, мало чем отличается от любого другого человека разумного. Уверен, стоит государству ослабить вожжи, и у нас найдутся фашисты, как и в цивилизованной Германии. Они были в войну среди полицаев, они же до сих пор издеваются над людьми в лагерях, — вывалил я полковнику все, что думал.
— Да как вы смеете?! Наша страна разгромила фашизм! Наш человек строит самое справедливое общество — коммунизм! И ваше поколение будет жить в коммунистическом обществе. А вы утверждаете, что наши люди могут стать фашистами! Где логика?! — возмущенно прокричал полковник.
— Морду ему набить, — услышал откуда-то сзади. Резко обернулся, но так и не понял, кто сказал.

— Это успеется, — удовлетворенно отреагировал полковник, — А сейчас его убедить надо. Много мусора у него в голове. Так что вы нам еще скажете? — снова обратился ко мне настырный политик. А я все еще не мог взять себя в руки, особенно, когда услышал выкрик подпевалы.
— Коммунизм, по-моему, не построить ни к восьмидесятому году, ни к двухтысячному. А потому я даже не рассчитываю на такой подарок судьбы. Что же касается фашистов, то, как еще назвать то быдло, которое истязает людей в советских концлагерях? — перешел я в контратаку, — И как может страна, строящая коммунизм, допустить существование таких лагерей и таких людей?
— Вы не верите в реальность выполнения программы партии? «Наше поколение будет жить при коммунизме». Это слова нашего дорогого Никиты Сергеевича. Значит, так будет. Вы не верите руководителю партии и правительства? — продолжил провоцировать политик.
— Никите Сергеевичу как раз верю меньше всего. Да. Он развенчал культ личности Сталина, но, на мой взгляд, последнее время ведет себя точно также. Как вам понравился парад высоких наград к его юбилею? — снова атаковал я полковника.
Его и меня спас звонок. Семинар окончился.
— Мы продолжим нашу беседу на следующем семинаре. И я развенчаю ваши заблуждения, как Никита Сергеевич развенчал культ личности. Вы неправы. Вы убедитесь в этом, а заодно вам дадут оценку ваши товарищи. Готовьтесь, товарищи слушатели. Я этого так не оставлю. А награды Никиты Сергеевича — это признание ведущей роли нашей страны в деле построения Коммунизма во всем мире, — окончил, наконец, проповедь полковник.
Мы вышли из аудитории. Я не испытывал никаких эмоций. На душе было пусто.
Зачем только ввязался в бессмысленный спор? Этому полковнику поможет только пересадка мозга.
Хотел что-то доказать сокурсникам? Зачем? Кто-то из них даже собрался мне морду бить.
Интересно, кто? Уж не Рыжиков ли? Вряд ли. Этот только на словах горазд. Брякнет и в кусты. А больше явных подхалимов у нас нет.
Что ж, товарищ полковник, вы и не знаете, насколько я готов к бою. Я от вас камня на камне не оставлю, когда начну цитировать мою «Программу КПСС». А там посмотрим, чья возьмет. Похоже, семинар будет веселый. А что потом?
Сухари сушить, как дядя Коля? Не думаю, не то время.
А вот из училища попрут наверняка. Но, это если я его добью. Мою победу он не простит. Сдаться? Ну, уж нет. Мне потом всю жизнь будет стыдно перед памятью дяди Коли.
«Так что, только бой», — решил я, и мне вдруг стало весело.

Всю неделю готовился к решительному бою. Увы, битва не состоялась.
В канун семинара, Хрущева сняли со всех должностей. Похоже, как всегда, коммунисты получили дозу «правдивой информации». Нам же объявили, что Хрущев добровольно ушел на пенсию по состоянию здоровья. Известие о снятии Хрущева оказалось для полковника громом среди ясного неба. Естественно, первым на семинаре встал именно этот вопрос.
— Что ж, — сказал полковник, — К сожалению, очень трудно, получив всю полноту власти, остаться тем же человеком. Никита Сергеевич не выдержал испытаний медными трубами. Очень жаль. Я так верил в этого человека. Но, еще больше верю в то, что партия сомкнет свои ряды и все также поведет народ к победе Коммунизма, — завершил он свою речь и объявил новую тему.
Обо мне он как бы позабыл. А может, так оно и было?
Как знать. Как знать.