Глава 36. Голова полковника Каца

А в состоянии бодрствования я вновь и вновь проживал только что увиденные хитросплетения уже совсем бредовых фантазий и порой ощущал себя на грани срыва.
У меня вдруг появилась навязчивая мысль расстрелять телефоны. С каким бы наслаждением это сделал! Те телефоны представлялись мне живыми существами, которые издевались надо мной на бесконечных дежурствах. Я уже не мог слышать их призывных трезвонов. Они не сулили ничего хорошего, кроме дополнительных хлопот в виде самых разных поручений. О чем только не извещали, и чего только не требовали от меня звонившие придурки.
— Это полковник Кац, — отвратительным голосом раздраженного властного человека представился как-то один из телефонов, — Скажи, а куда Мирошник дел голову? — последовал жутковатый вопрос.
— Чью голову? — спросил его.
— Как чью?! Собачью! Ты кто такой, что ничего не знаешь?! Что ты тогда там делаешь?! Представься, как положено! — потребовал полковник Кац.
— Помощник дежурного по части старший лейтенант Зарецкий. Я представлялся, когда поднял трубку, — уточнил по инерции, на всякий случай.
— Узнай все, помощник, и доложи, — пробрюзжал полковник Кац и бросил трубку.
Позвонил подполковнику Чернышу и от него узнал, что Мирошника и его семью вчера вечером покусала комнатная собачка. Он и его семья в больнице.
— А куда он дел голову? — транслировал Чернышу вопрос Каца.
— Чью голову? — резонно спросил Черныш.
— Как чью? Собачью. Вы что, ничего не знаете? Тогда что вы там делаете? Это же наиважнейший вопрос для полковника Каца. Кстати, кто такой полковник Кац, и как ему позвонить, чтоб доложить?
— Слушай, откуда я знаю? Не морочь голову, — возмутился, наконец, Черныш.
— Тогда узнайте детали, и сами доложите полковнику Кацу, — ретранслировал Чернышу свое поручение.

Минут через десять телефон представился подполковником Чернышом.
— Тебе повезло. Только что звонил Мирошник. Его положили в больницу в Кзыл-Орде, — проинформировал он.
— Это Мирошнику повезло. А где его собачка? — настаивал я на установлении важной для полковника Каца истины.
— Где же ей быть? Наверно с Мирошником, — предположил Черныш.
Не успел положить трубку, телефон снова стал полковником Кацем.
— Ты почему не докладываешь?! Ты что там, уснул?! — орал телефон голосом полковника Каца.
— Вы не оставили мне номер вашего телефона, — ответил ему.
— Мог бы узнать в справочнике.
— У меня нет справочника. Я вообще не знаю, кто вы такой.
— Ты меня не знаешь?! Странно! Я главный ветврач полигона. Так ты что-нибудь узнал?
— Мирошник в больнице в Кзыл-Орде, и его собачка лечится с ним.
— От чего лечится? Он же ей голову отрубил. А в какой больнице Мирошник? — продолжил допытываться любопытный Кац.
— Он не успел доложить. У него деньги кончились, — ловко соврал ему.
Полковник Кац, наконец, угомонился.
Так что у меня было, за что не любить телефоны. Особенно не любил, когда их было несколько, и они вдруг трезвонили одновременно, на разные голоса, а потом оттуда орали важные чины. Иногда развлекался тем, что складывал телефоны парами, чтобы чины немного полаяли друг на друга, выясняя, кто с кем говорит, и как они вообще могли связаться друг с другом, если каждый звонил совсем в другое место. В освобожденное таким образом время я общался только с одним телефоном.

И вот настал день, когда почувствовал, если меня сегодня назначат в наряд, телефонам несдобровать — они будут расстреляны.
Встал вопрос, а надо ли предупреждать об этом моих командиров? Долго переживал по этому поводу. Если не предупрежу, поступлю неэтично по отношению к людям, которыедоверяют и которые не сделали мне ничего плохого. Но, если предупрежу, не удастся осуществить мечту.
В конце концов, этика победила. Начальнику штаба, который предложил расписаться в приказе о назначении в наряд, сообщил о своем намерении.
Начальник штаба, в отличие от других командиров, отнесся к необычному заявлению серьезно и предложил написать рапорт. Сказал ему, что подобные мои рапорты до сих пор никто не рассматривал. А потому был вынужден обращаться в самые высшие инстанции. Но, начальника штаба это не смутило.
И я написал тот знаменательный рапорт, который, наконец, зарегистрировали, как положено, и подшили в дело.
На рапорт, написанный в период работы комиссии ЦК КПСС, уже невозможно было не реагировать. К тому же комиссия могла легко установить его связь со всеми моими обращениями и письмом жены, на которое наше командование дало партии лживый ответ.
С того рапорта стартовала заключительная фаза моего увольнения из армии.

Но, для начала меня, конечно же, попробовали пугать. Вместе со всем иконостасом моих командиров пригласили в штаб полигона.
Я не удостоился чести, которую оказали лейтенанту Дудееву. Его персоной озаботились генералы. Меня же, старшего лейтенанта, привели в скромный кабинет какого-то полковника.
«Наверно это и есть тот самый полковник Кац — знаменитый ветврач полигона», — подумал я и рассмеялся.
— Ты еще смеешься?! — взревел взбешенный таким непочтением полковник Кац, — Как стоишь перед полковником?! Что за внешний вид?! Где значок об окончании училища?! — орал полковник, все больше и больше распаляясь. Полковники умеют так орать. Это у них профессиональное.
— Меня вызвали, чтоб обсуждать мой внешний вид? Я уже отсидел за это на гауптвахте. Придумайте что-нибудь пооригинальней, — прервал я Каца.
— Я тебе сейчас придумаю!! Ты у меня в тюрьму загремишь, наглец!!! — загромыхал полковник, скорее всего, все-таки не Кац. Тот раздраженно брюзжал, а этот орет так, что даже графин на подносе дрожит.
— Напугал ежа. Я с детства в блатных ходил. Мою кликуху весь Харьков знает. Раньше сяду, раньше выйду, — спокойным тоном ответил на его угрозы.
Полковник побагровел, задохнулся, судорожно глотая воздух. Схватил графин, налил стакан воды и стал жадно пить, готовясь, очевидно, сотрясать воздух с новой силой.
«Рыба, типичная рыба», — подумал я, — «Сейчас я тебя отключу. Ты у меня ни слова не произнесешь. Рыбы только разевают рты, но их никто не слышит. И я не буду слушать твой словесный понос».
Получилось! Полковник орал. Я видел это по дрожи облегченного им графина, но ничего не слышал. Мне стало весело. Я всемогущ! Я умею отключать полковников! Я хохотал от души. Я давно так не смеялся.

И вдруг кожей ощутил зловещую тишину. Полковник смотрел на меня с ужасом. «Боишься, сволочь!» — мелькнуло в голове. Неожиданно взгляд упал на телефоны. Сколько у него их! И во все эти трубки он так орет! Бедный графин, и как он только терпит. Однажды он треснет от звуковых колебаний гигантской мощности.
Один из телефонов, кирпично-красного цвета, как кожа на толстом полковничьем загривке, на глазах стал стремительно увеличиваться в размерах.
— Срочно врача в семнадцатый кабинет! — орал телефон голосом полковника Каца.
«Зачем тебе врач? Ты же сам врач, хоть и ветеринарный», — размышлял я, — «Нет, это пора прекращать!»
— Хватит орать! Вызываю тебя на дуэль! — крикнул телефону, который одновременно был полковником Кацем. В руках у того неожиданно появился автомат.
Хорошо, тогда в МИКе не отдал бойцу его автомат, а то этот мерзавец прихлопнул бы меня в два счета. С него хватит. У него о чести никакого понятия. Я — потомственный дворянин, а этот тип — металл и пластик. Но, я же его не просто расстреляю, а честно вызвал на дуэль. И он теперь не спрячется за сейфы, как тот боец.
И тут меня осенило. Я в деталях представил, что происходило с момента, как шагнул в проем коридора. Я четко слышал две очереди и одиночный выстрел преступника. Я выпустил четыре очереди по два патрона. На это у меня ушло максимум пять секунд. Две очереди по вспышкам его выстрелов. Третья шла после паузы в секунду — на одиночный выстрел, вспышку которого не видел. Четвертая — вдогонку. А это значит, боец был готов к самоубийству заранее! Он не мог так быстро снять ботинок! Значит, не я причина его гибели!
Он видел смерть, он сам нес смерть другим, и он не захотел быть убитым или расстрелянным. Он решился на самоубийство заранее. Мои выстрелы только дали ему сигнал — этот момент настал, иначе он будет убит, или взят живым, а потом расстрелян. Он, видимо, понял, что нашу дуэль он проиграл. Из-за сейфа ему уже не выглянуть.
Непомерная тяжесть от ощущения своей вины, которая навалилась на меня в тот злополучный день, и с тех пор постоянно не давала покоя, мгновенно исчезла. Я почувствовал гигантское облегчение и тут же впал в состояние радостного возбуждения в ожидании предстоящего благородного поединка.
«А этот наглец! На что он надеется? Его не обучал майор Липинский. Он давно не стрелял из автомата. Ему меня не опередить», — размышлял, напряженно ожидая команду «Пли» и бедром ощущая плотно прижатый приклад автомата.
Этот телефон, орущий голосом полковника Каца, я разнес вдребезги с одной очереди!
И вдруг ощутил, что это не принесло никакой радости. Цель достигнута, а что дальше? Эта цель ложная, призрачная. Одна только видимость победы. А мне по-прежнему плохо.

И тут я увидел глаза моей любимой Людочки. Она смотрела на меня грустным взглядом. Так она смотрела на меня лишь однажды в свои последние дни.
— Людочка, что с тобой? — спросил, когда увидел этот грустный взгляд, обращенный ко мне.
— Толик, почему ты не приходил раньше? — спросила она с таким безнадежным отчаянием. Я сразу понял, что она хотела сказать. Ведь мы уже обручились, и у нас не было тайн друг от друга.
— Людочка, я не знал, что ты болеешь, где живешь и захочешь ли меня видеть?
— Я была дура. Если бы ты прислал хоть одно стихотворение, я бы все поняла.
— Людочка, главное, мы снова вместе. И ты — моя невеста.
Людочка улыбнулась, но я чувствовал, что она по-прежнему грустит, потому что считает только себя виновной в наших бедах.
— Любимый, что они сделали с тобой? Я не узнаю тебя, — с печалью в голосе сказала Людочка в этот раз.
— Людочка, они украли мою цель, мою мечту. А сейчас грозят тюрьмой. Если бы ты была со мной, ничего этого никогда бы не сдучилось. А сейчас — только пустота.
— Не говори так. Я всегда с тобой. И у тебя есть дочь — наша маленькая Светланка. Береги ее, как нашу любовь, — тихо сказала Людочка и, как всегда, медленно растаяла.
— Людочка. Людочка, — заплакал я, вновь ощутив всю тяжесть безвозвратной потери.

Очнулся в кресле в коридоре штаба. Рядом стояли Суворов и врач в белом халате.
— Он очнулся, — сказал Суворов врачу.
— Как вы себя чувствуете? — спросил врач, проверяя пульс.
— Я успел грохнуть этого полковника Каца? — спросил у Суворова, проигнорировав странный вопрос врача.
— Какого Каца? — спросил Суворов, — Ты телефон вдребезги разнес. Еле втроем тебя удержали, а то бы остальные перебил. А потом заплакал и стал звать какую-то Людочку. Хорошо, врач вовремя пришел и сделал укол.
— А где полковник Кац? — снова спросил его.
— Дался тебе этот полковник. Кто он?
— А с кем я говорил в кабинете? Разве это не он?
— Да ты что! — засмеялся Суворов, — Кстати, ты сможешь закончить разговор? Или мы приедем сюда завтра?
— Я вообще не хочу с ним разговаривать. Он же не говорит, а орет.
— Он больше не будет орать, — пообещал Суворов.
— Тогда давайте закончим сегодня, — решил я.
Суворов с врачом прошли в кабинет. Минут через десять меня пригласили туда же и впервые предложили сесть.

— Как вы себя чувствуете? — спросил полковник вполне нормальным голосом. А я, как завороженный смотрел на груду телефонов. Красного среди них не было. «Сдох, паразит. Больше не заорешь», — мстительно подумал я.
— Вы что-то спросили?
— Ладно, замнем. Вы в курсе, что ваша жена написала жалобу на имя Генерального секретаря?
— Да, она мне об это говорила.
— А почему она все решила за вас? Почему она думает, что вы хотите уволиться из армии? Или вы ей об этом говорили?
— Я по этому вопросу кричал во все инстанции, а вместо ответа получал написанные под копирку, глупейшие писульки от некомпетентного лейтенанта Макарова.
— А почему вы решили, что ваша жена получит иное?
— Потому что вы обманули партию, когда ответили за меня, у меня ни о чем не спросив.
— Разве ваша жена вас спрашивала, когда писала? Кто дал ей право ходатайствовать за вас?
— А кто дает право жене любить мужа? Моей дочери уже год, а я видел ее лишь мельком. И что дальше? Наша семья может развалиться, а семья — ячейка государства. И здесь право жены посильней вашего права держать меня в рабстве.
— Я так понял, ваша жена москвичка. И вы в Москву захотели? Вас теперь ничем не удержишь в армии. А если мы вас переведем служить в Москву?
— Товарищ полковник, первый рапорт я написал еще до женитьбы. Мой перевод ничего не изменит. И не судите по себе о других людях. Ни переводом, ни званиями вы меня не купите. Подумайте лучше, что скажете комиссии, когда до нее дойдет мой последний рапорт? — закончил ответ откровенным шантажом.
— Идите, мы подумаем, что с вами делать, — прекратил аудиенцию полковник.

Я вышел из штаба опустошенный. Хотелось напиться. А до автобуса на площадку еще ох, как долго. Решил сходить на Даманский. Может, кого застану. Сто лет там не был.
Дверь открыла незнакомая женщина.
— А Валя или Саша дома? — спросил ее удивленно.
— Такие здесь не проживают, — ответила женщина, — Мы эту квартиру недавно получили. Они наверно до нас здесь жили?
— А вы не знаете, куда они переехали?
— Нет, мы их даже не видели.
Да-а-а. Теперь узнать, где живут Валя с Сашей, можно будет только случайно. Справочной службы в Ленинске нет. Да и когда мне заниматься их поисками?
Я сел в автобус и поехал в Тюра-Там. Разыскал какую-то шашлычную. Там сидели несколько казахов. Все удивленно смотрели на меня. Похоже, в форме сюда вряд ли кто-нибудь заходил. У меня с собой была вся моя получка, а потому вдруг решил сделать широкий жест.
— Кроме чая здесь что-нибудь есть? — спросил у явного завсегдатая этого заведения.
— Нет, но достать можно, — обнадежил абориген.
— Достань на всех, и еще закуски хорошей, вашей казахской, — попросил его, протягивая деньги. Народ оживился. Тут же был сооружен объединенный стол. Меня посадили на почетное место. Вокруг расселись доброжелательные люди.
Вскоре все было выпито и съедено. Водка не брала. После спирта она воспринималась, как слабенькое вино. К тому же пережитый стресс и врачебный укол, очевидно, тоже сыграли свою роль. Пришлось повторить, но в другой компании. Здесь крутилось много подозрительных типов, но мне уже было все равно.
Я вдруг собрался ехать в Москву. Ко мне подвели человека, который мог быстро, без всякой очереди, купить билет. И мои деньги навсегда исчезли вместе с этим человеком.
Мои расспросы новоявленных друзей ни к чему не привели. Конечно же, его никто не знал. Вскоре понял, что от моей получки ничего не осталось. Интерес аборигенов к моей персоне мгновенно пропал.
Пошел на станцию. Подошел почтово-багажный поезд. И я уговорил одного из проводников взять меня до Москвы. Вместо денег предложил ему свои часы «Командирские». И вот поезд тронулся. Я расположился в полном одиночестве в уютном купе и уснул.
Внезапно проснулся оттого, что было необычно тихо. Поезд стоял на разъезде в ожидании встречного состава. «Куда и зачем я еду? В какую Москву собрался? Такой повод только и нужен, чтобы упрятать меня за решетку», — размышлял я. Быстро встал и вышел на перрон. Никто даже не заметил.
Прогромыхал встречный, наш поезд дал гудок и вскоре исчез во тьме.
Я вошел в маленькое дежурное помещение. Там сидел и пил чай пожилой казах.
— Ты откуда куда, издеся ка-а-ак? — удивленно спросил он после взаимных приветствий.
— Пешком из Москвы иду. На службу опаздываю, — пошутил я.
— Из Москвы-ы-ы?! Ой-ой, как далеко! Где служить? — с серьезным видом посочувствовал он, доставая откуда-то из-под стола вторую пиалу.
— В Тюра-Таме.
— О-о-о! Ты издеся не жди. Поезд издеся стоять утром. Иди назад Москва. Дуругой разъезд. Один час иди. Там товарняк Казалинск. На него сиди. На любой площадка. От Казалинск Тюра-Там сто километра. Любой поезд сиди, — посоветовал дежурный, напоил зеленым чаем и долго-долго махал мне вслед, освещенный ярким светом станционного фонаря.