Часть Вторая. Пролог. Лотти Махариэль

Острие стрелы Тамлена нацелено шемлену в голову и Лотти Махариэль выдохнула с облегчением, когда тот, глухо ругнувшись, лишь натянул тетиву сильнее, а не отпустил сразу. Она напряглась всем телом, худым и гибким, плотно стиснув и без того тонкие губы, пока слушала чужое, сбивчивое бормотание, отчаянно надеясь, что Тамлен дослушает до конца. Что после выслушает ее, а не решит действовать сам. Иначе бедолагам не унести ног: горячий, словно раскаленные угли, опрометчивый, он любил действовать, а не думать, всегда попадая в цель. Количество целей, впрочем, значение имело редко. И бил эльф зачастую наповал.
      Сейчас Лотти смерти шемленам не желала, хотя понимала Тамлена более чем с его желанием убивать. Не дать им покинуть лес. А он бы не дал. За первой стрелой тот час сорвались бы другие. Стремительно и метко. Кому в спину, кому в затылок; клан вырастил умелых охотников, выпестовал сильными воинами, только разными внутри, как яркий огонь, жаркое всепоглощающее пламя и вода, не бушующая горная речка, но спокойная полноводная. Прохладно-тихая.
      Нет, Лотти не питала к людям жалости. Невзирая на всю ту ненависть и презрение, что они, в свою очередь, питали к эльфам, не презирала в ответ. Не призирала тех, кто предпочел жизни в лесах, свою свободу, жизнь за городскими стенами. Рабами, слугами. Не важно; Лотти просто не видела смысла в излишней жестокости. В смертях, которые наверняка принесут много бед: люди умели быть мстительными за меньшее. Даже если тела не найдут.
      Тамлен же думал иначе. Неусидчивый, сумбурный. Собрат и товарищ. Тамлен с кривой улыбкой пугал; одно короткое движение пальцем, и человека уже не спасти. Лотти замерла, подобно мраморной статуе, следя за тетивой. Готовая в любой момент толкнуть плечом, отвести стрелу, а потом долго ругаться с тем, кому в тайне плела венок из листьев, самых душисто-сладких цветов. Наверное, немножко молясь давно забывших о своем народе богам.
      Человек закончил рассказывать, откуда спешил… спешили они, спустя пятнадцать выдохов. Запинаясь от страха едва ли не на каждом слове, пока остальные топтались позади, суеверно оглядываясь. Кашляя в кулаки. Кажется, опасаясь чего-то больше двоих вооруженных добротными луками эльфов, внезапно выступивших из лесной чащи беззвучными призраками в зеленых доспехах. За эти пятнадцать Махариэль заметила не мало: грязные подранные рубахи, свежую глину на подошве ботинок, клочья густой паутины на измятых рукавах. Ссадины и порезы, полученные явно в спешке, засохшую кровь на скулах вперемешку с проступившей испариной. Заметила жадный блеск в глазах Тамлена, чувствуя неприятную дрожь в коленях. Прошедшийся по позвоночнику холод. Мерзкий привкус страха на языке.
      Дорога в Долах воспитала ее осторожной. Осмотрительной. Тамлен говорил часто, — слишком. Кого-то эта осторожность забавляла, кого-то раздражала. Кто-то украдкой посмеивался. Кто-то же наоборот, — хвалил. Особенно Ашалле. Особенно после охоты. Она смотрела с материнской заботой, нежно приглаживая наспех срезанные, непослушные пряди волос, пытаясь вплести в них побольше сверкающих бусин или пестрых шелковых лент. «Для красоты». И охала, осматривая полученные на охоте царапины, отпаивала травами в любой из недугов. Журила в детстве за шалости и поощряла любое из начинаний. Тогда…
      Теперь осторожность стонала в висках волчьим воем, но Лотти все равно пошла следом, почти беспрекословно. Почти шаг в шаг, крепко сжимая лук в вспотевших почему-то ладонях и не убирая за спину. Узкая тропа, откуда пришли уже скрывшиеся за деревьями люди, уводила туда, куда никто еще не ходил, далеко от лагеря. Далеко от дома. Что-то незримое холодило кожу, предупреждало, звало назад. И Лотти хотелось кричать, вылить на Тамлена за своевольность, за смешное, такое нелепое упрямство, поток любых, пускай самых обидных слов. Ухватить повыше локтя и тянуть, тянуть назад, не оборачиваясь. Может, огреть эфесом кинжала, чтобы упал, чтобы не дошел, а потом тащить назад. День. Два. Сколько потребуется. Лишь бы страх, противно щекочущий горло, пропал. Утонул в меду — о, она выпьет много, очень много, — и пусть потом Маретари осуждающе качнет головой. Все равно.
      Но тропа уводила дальше, а Лотти не протягивала к Тамлену рук.