Часть Пятая

Я чувствовал небывалую тяжесть во всём теле. Чернота, давящая со всех сторон, лишала меня воли и тянула куда-то вниз, к самому дну холодного омута бессознательности – туда, где сходились потоки самых постыдных и низменных чувств, в дебри бессилия, беспамятства и страха. Я был инертен. Я был беспомощен перед этой мощью. Блеклого, истаивающего сознания хватало лишь на то, чтобы смотреть вверх – в далёкий каскад бесцветных пятен, обозначавших, наверное, водную гладь этой коварной топи. Я мог только смотреть туда – и вслушиваться в приглушённые толщей воды отзвуки какого-то знакомого голоса.

- …ичи!.. – это был первый и единственный понятный слог из тех, что спускались ко мне свысока, но я не понимал его – не мог понять или не хотел… И предпочёл просто погружаться ещё дальше, во мрак и страшную тишину.

Здесь уже не было и следа осторожных подводных течений – только бездвижная тяжесть и вечная, безвременная стагнация. Эти тёмные воды… Они манили меня. Тянули в свои объятия, обещая покой и свободу от всех тревог…

- Юи…! – вновь донеслось из пустоты над моей головой. Странно, но чем глубже я уходил – тем громче, казалось, звучали эти слова. Тем больше агрессии было в них, и тем сильнее содрогался мой мир при каждом их появлении.

Беззвучная, бесстрастная глубина сулила мне абсолютное счастье… И то самое умиротворяющее тепло смерти, что следовало за самым страшным обморожением.

- Юичи! – голос тёти Мэй загремел у самого моего уха, и тут же вслед за ним раздался звонкий шлепок оплеухи.

Мой дурной сон, моё видение подёрнулось белесой дымкой… И та поверхность омута, что ещё недавно казалась недостижимо далёкой – вдруг прыгнула в мою сторону с яростью дикого зверя.

Поддавшись сиюминутному порыву, я потянулся к этой спасительной грани, и уже почти достал её самыми кончиками пальцев, когда…

Чьи-то ледяные пальцы сошлись на моей щиколотке, резко дёрнув вниз, и почти тут же от места этого касания начали растекаться по моей ноге ноющие ниточки колючего холода. И само содержимое омута – его тяжёлые, недвижимые воды – начало поглощать меня, тянуть в пустоту без времени и чувств… В самый низ. В самый, самый низ этой бездонной водяной могилы.

Из последних сил я опустил голову, чтобы посмотреть вниз – на того, кто тянул меня к верной смерти – но тут громоподобный шлепок пощёчины раздался вновь, и весь мир перед моими глазами, искусственный, вымышленный мир сновидения треснул от края до края, точно лист измятой бумаги, и разлетелся на тысячи крохотных частей.

Издав гортанный вопль, я распахнул глаза и задёргался на месте, до сих пор ощущая на своей ноге касания неведомого существа. Впрочем, одним этим мои ощущения не ограничивались: вернувшись в тесную каморку главы Дома Нагато, я словно бы свалился туда из перевёрнутой вверх ногами проруби – и глотал воздух с тщанием настоящего утопленника, при этом, не стесняясь бешеной дрожи во всём теле.

Но… Как же так вышло?.. Что вообще могло произойти?.. И почему же?..

- Юичи! – тётя Мэй придвинулась ближе – так, словно моё пробуждение её злило куда сильнее, чем радовало. Значит, в действительности её беспокоило что-то другое?.. Не моё болезненное забытье? – Ты вообще в своём уме?!

- Что?.. – я невольно отпрянул назад, но только с грохотом ударился о заднюю стену палат. – Что… случилось?..

Взгляд мой метался по тёмному помещению – в нём как будто бы ничего не изменилось, разве что свет фонаря стал намного тусклее, и в нём уже нельзя было различить каких-либо точных деталей.

- Как ты мог?! – в голосе женщины послышался страшный, серьёзный надрыв. Та явно находилась в шаге от настоящей истерики, и держалась из последних сил за те крупицы здравомыслия, на которых сейчас и был выстроен наш скомканный диалог.

- Я не… не понимаю!

- Разумеется! – подавшись вперёд, вдова грубо схватила меня за ворот куртки и приблизила своё лицо к моему так близко, как только могла. Взгляд её угольков-глаз вонзился в мой череп сквозь точки зрачков и, кажется, мог запросто пронзить его насквозь. – Конечно же, ты ничего не понимаешь! Ты ведь просто завалился спать, как ни в чём не бывало! Посреди этого безумного дома! И теперь…

Женщина задохнулась от бешенства и горечи. Её губы задвигались в беззвучном мучении, а из гневно сощуренных глаз побежали крохотные капельки слёз.

- Теперь… - горячее дыхание Ямато Мэй опаляло. – Теперь кто-то забрал у меня дочь… Из-за тебя! Слышишь?!

Испытав удар, равный по силе новости о возможном разводе родителей, я беспомощно открыл рот, надеясь оправдать себя хоть чем-нибудь, но, повторяя про себя последние слова вдовы, не смог вымолвить ни слова. И потому просто скривился, не понимая, как бороться с пустотой, вдруг застившей весь центр груди.

- Нет… - я мотнул головой, собравшись с силами. – Нет, этого не может… не может быть!..

Без слов оттолкнувшись от меня, Ямато-старшая встала во весь рост и принялась быстро оглядываться по сторонам. Теперь, когда я был разбужен, у женщины не оставалось ни единой причины, чтобы терять время и дальше – но она отчего-то не решалась просто помчаться прочь. Её снедали сомнения, которым я пока не мог дать никакого объяснения… Ведь… если некто… похитил одну из её любимых дочерей… Разве не следовало ей, матери, рвануться вслед за преступником?.. Пусть даже оставив меня тут одного?..

С трудом воспринимая действительность после грубой побудки, я огляделся вновь. На этот раз – со всем доступным вниманием. И с полувзгляда осознал, что случилось на самом деле. И почему тётя Мэй была так зла на меня…

Отключившись посреди ночи, я забыл погасить фонарь – и теперь тот не просто светил слабее, он готов был погаснуть в любую минуту. Заряда батареек хватало на последние минуты, и, решись женщина хотя бы слегка встряхнуть его – наш единственный огонёк мог бы погаснуть окончательно.

Издав протяжный стон, я посмотрел на бледную девочку, что сидела поодаль, у самой разделяющей ширмы, и неожиданно для самого себя уцепился за новую версию произошедшего:

- Подождите! – я шумно сглотнул, чувствуя, как крепнет подступающий к горлу ком. – Это ведь Акеми, так?.. Значит, тут нет Акиры! А она могла запросто отправиться в патруль или просто… пойти проверить, какое время суток на дворе!..

Ямато-старшая выслушала мою тираду с поистине львиной выдержкой. Только скрестила руки на груди, чтобы те не содрогались сами по себе – и чуть закусила губу, словно бы заранее представляя себе всё, что я только могу произнести. И заочно презирая меня за это.

- Нет, – ответ женщины был резок, как удар палаческого топора. – Если бы всё было так просто – мы уже давно отправились бы на поиски Акиры, не заботясь о твоём пробуждении. Но тут… Тут несколько другие… обстоятельства.

Мэй зажмурилась, прогоняя накатывающую горечь, и принялась неровно втягивать воздух носом.

- Акеми… - последующие слова давались женщине всё труднее. – Акеми сказала, что… ночью… когда ты спал, а я… находилась в беспамятстве… сюда пришли какие-то люди. Люди в белом. Белые… люди… как сказала она… Белые… Они… Именно эти… Забрали мою Акиру…

Люди в белом?.. Проклятье!.. Как же глупо было предполагать, что это место действительно безопасно, что последние жильцы уехали или умерли давным-давно, и… та еда, что покоилась на столах… была просто… ниспослана свыше?..

Но как же так?! Почему Акеми молча смотрела на то, как её сестру уводят прочь?! Почему не подняла шум, не попробовала докричаться до матери или до меня?..

Не находя себя от негодования, я посмотрел было в сторону девочки – но тут же с ненавистью к самому себе отвёл растерянный взгляд. Из всех людей, слабовольных и трусливых, Акеми сейчас меньше всего заслуживала моего гнева: перепуганная, слабая, замкнутая в своей крохотной скорлупке, эта кроха сейчас судила себя куда строже, чем могла быть судима окружающими, и, наверное, пыталась как-то ужиться с психологической травмой колоссальной мощи, которую я, привычный к покою подросток, не мог себе даже представить.

Акеми была… разбита. Её как будто бы не существовало – осталась только пустая оболочка – и Ямато-старшая не решалась давить на дочь ещё сильнее. И потому им обеим – сознательно и нет – понадобился я.

- Сколько их было?.. – поинтересовался я, давясь собственным ужасом. – Этих… людей…

- Двое, – Мэй растерянно покачала головой, похоже, до последнего отказываясь верить в случившееся. – Мужчины… В «больших костюмах»… или… широких одеждах. Наверное. Я так понимаю, в чём-то традиционном…

- Но как?!.

- Они просто пришли и забрали её… - тётины кулачки бессознательно сжались до хруста в костяшках. – Просто пришли… и забрали! Без драки. Без шума. Она пошла с ними по доброй воле…

- Гипноз?.. – предположил я наобум.

- Да! – мать близнецов ухватилась за эту идею, как за спасательный круг. – Акира – умная девочка… Я учила её… Она бы никогда не стала разговаривать с незнакомцами! Если только…

Растерянность Мэй вдруг сменилась ненавистью. Всего на секунду, на кратчайший миг – но я испытал на себе всю силу, всю неудержимую мощь отторжения женщины.

- Это ты!.. – Ямато-старшая, отвернувшись, закрыла лицо руками. – Это всё твоя вина… Пока ты не появился, она не… Она была послушной, хорошей девочкой… Но потом… Этот непонятный интерес… попытка подружиться… Я знала, что всё это – к худшему… И… надо было отказаться… Мне следовало послать к чёрту твоих родителей с этой их проблемой… И… всё было бы… иначе…

- Мама, – негромкий оклик Акеми заставил женщину замолчать на полуслове и напрячься, подобно струне от пианино. – Не надо!..

- Не может быть, – невидящий взор Мэй уткнулся в мою переносицу, после чего перекочевал на личико младшей из близнецов. – Неужели и ты… Ты тоже решила быть на стороне… этого никчёмного мальчишки?..

«Никчёмный повеса, считающий себя моим сыном… Он уже вернулся?», – болезненное воспоминание прошило мой разум сверкающей вспышкой, моментально растворившись, но всё же оставив после себя россыпь ярких болезненных пятен по всей голове.

- Не надо… драться! – истерично закричала Акеми, прячась от матери за краешком тяжёлой ширмы. – Если мы поссоримся… Если все… подерёмся… То как же… сестру вернуть?!

Ямато Мэй твёрдо шагнула к дочери, намереваясь, похоже, устроить той доходчивый урок – но вовремя одумалась. И вместо очередной уничижающей речи выдала только серию задумчивых вздохов. Она уже приходила в себя, оправлялась от горя, и от ненависти, и постепенно поднималась из болота непрерывной истерики. В голове её, похоже, закрутились нужные шестерни: бесконтрольная дрожь в конечностях женщины начала отступать.

- Идти можешь? – Мэй адресовала дочери прямой вопрос. Слишком прямой и грубый для сложившейся ситуации, но девочка напросилась на него сама, продемонстрировав завидное здравомыслие.

Акеми, не поднимая взгляда, несколько раз коротко кивнула. В этих её кивках не было ни силы, ни особой уверенности – однако Ямато-старшая таким ответом удовлетворилась в полной мере. Повернувшись ко мне, она сдержанно хмыкнула и сухо констатировала:

- В любом другом случае, Юичи, я не стала бы на тебя полагаться. Но у нас безвыходная ситуация: я и так потратила слишком много времени, пытаясь тебя добудиться, а обстоятельства промедления не терпят! Если я буду искать одна, то потрачу не меньше дня, чтобы обыскать один только этот дом – а под боком у нас ещё целая деревня. И потому… Слушай, не смотри на меня так! Даже не думай остаться в стороне! Попробуй сделать хоть что-нибудь! Если не для меня, то…

- Я сделаю! – мне пришлось перейти на крик, чтобы остановить машину ярости Мэй. – Сделаю всё, что от меня требуется! Только быстрее изложи свой план – время уходит!

Стоило мне гаркнуть в лицо тёте последнее слово, как сердце моё тут же оледенело от ужаса перед той ответственностью, которую я сам был готов на себя взвалить.

- Хорошо, – тётя сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. – Ты прав. Нужно спешить… Значит, поступим так… Мы с Акеми попробуем осмотреть тут всё… Комнаты… И… здание. А ты… п-пожалуйста… - губы Ямато-старшей некрасиво дёрнулись. – Прошу тебя, Юичи, спустись в деревню. Попробуй найти там если не Акиру, то хотя бы батареек для фонаря или ещё какой источник света… хоть что-нибудь.

- Спуститься… туда?.. – слабо переспросил я, вжимаясь в деревянную стену. – Но…

- Судя по всему, солнце уже взошло… Тебе не составит труда пробежать посёлок вдоль и поперёк! Просто… будь осторожен… Мы не знаем, сколько там этих… людей… И как они оснащены. Если найдёшь, где держат Акиру – просто найди меня и скажи… Тогда… Тогда мы вместе что-нибудь придумаем. Понял?

Я попробовал кивнуть.

- Юичи, ты понял?! – Мэй с трудом удержалась от того, чтобы толкнуть меня в плечо. Ею вновь овладевала истерика.

- Да! Да, я понял! Понял!

- Хорошо. Замечательно... Тогда расходимся. И… Юичи… - женщина подняла на меня донельзя зловещий взгляд. – Не вздумай просто убежать отсюда… Просто… не вздумай!

Я едва не задохнулся от обиды и возмущения. Оскорбления и колкости собрались на моём языке в количестве достаточном, чтобы поставить тётю на место до конца наших дней, но присутствие Акеми – и только оно – заставило меня стерпеть оскорбление.

- Не бойтесь, – процедил я, глядя на женщину исподлобья. – Не сбегу. Не без Акиры!

Вслух это прозвучало куда хуже, чем мне представлялось… Вот только Мэй сделала вид, что я не проронил ни слова вовсе – и просто отвернулась. Так, словно меня и не было рядом.

Вонзив ногти в мякоть ладоней, чтобы сдержать гнев, я небрежно обошёл тётю слева – искушение толкнуть её плечом было слишком велико, однако вопросительный взгляд Акеми заставил меня вспомнить о приличиях. Едва задев локоток Ямато-старшей, я по чистому наитию, ежесекундно рискуя запутаться в старых ширмах, двинулся к выходу из помещения.

И только теперь, с огромным, колоссальным запозданием – мой разум всё-таки начал освобождаться от подобия дремотной пелены. Как оказалось, последние минуты я провёл в подобии полусна – в жидкой, неуверенной иллюзии жизни, которая, казалось, закрутила меня в потоке театрального действа, чтобы теперь выбросить в холод и мрак жестокой реальности.

Я осознал всю безвыходность сложившегося положения. Всю его обречённость и странную пустоту. Ведь…. Нас тут было трое – нет, даже двое… Двое против неведомого противника, который знал эти места назубок и, вероятно, мог прятаться за каждым углом, выглядывать сквозь щели дверных проёмов и продолжать своё безмолвное наблюдение…

Быть может, Акира была уже потеряна для нас. То есть – насовсем…

От мыслей этих на душе становилось совсем скверно.

Продравшись сквозь последнюю пелену ткани – брезгливость отступила, и я просто сорвал её походя, обрушив за собой всю хлипкую конструкцию – я быстро вышел в коридор… и замер.

Тётя была права: солнце уже взошло над потерянной во времени деревней. Вот только легче от этого как будто бы не стало. Второй этаж особняка – тот, каким я запомнил его в ослабевающем свете фонаря – перестал существовать. Он оставил себе только общие очертания и главные направления, в остальном изменившись до неузнаваемости: пол под моими ногами не просто скрипел – он буквально проминался книзу, грозясь обвалиться в любое мгновение, а стены, казалось, выдержали настоящий артобстрел, так много в них было щелей и тёмных провалов. От грандиозного великолепия минувшей ночи не осталось и следа – образчик традиционного зодчества за считанные часы обратился в обычные развалины, готовые осесть под собственным весом.

- Ну что ты встал!? – грозно поинтересовалась Мэй, подходя ближе. Рука её уже легла на моё плечо, но грубого толчка не последовало. Скорее даже наоборот: вдова едва заметно подтянула меня назад, наверное, почувствовав, как сильно гуляет пол под моими ногами при каждом её движении.

- Такого не было ночью, – произнёс я, растерянно оглядываясь по сторонам. – Я уверен, что…

- Уверен?.. – произнесла вдова угрожающим шёпотом. – В чём ты вообще можешь быть уверен?! Моя дочь пропала, а ты себе позволяешь… Нет. Стоп! Хватит. Просто расходимся. Главное, смотри под ноги – ночью мы могли не замечать этого, но тут всё уже готово развалиться…

Я легонько кивнул в ответ и выскользнул в коридор. День только начался, а с меня уже было достаточно тётиных выходок… И – да, её можно было понять, но я уж точно заслуживал иного – совершенно иного! – обращения.

Внутренности особняка – я действительно начинал воспринимать его как остов какого-то исполинского создания, умершего с десяток лет назад – постепенно наполнялись утренним светом. Только этого слабого подспорья было недостаточно для того, чтобы разогнать вездесущий полумрак. Бледное сияние лилось, в основном, со стороны обращённых во внутренний двор балконов: изорванные бумажные окна почти не задерживали его и выглядели оттого ещё более жалко в своих покосившихся обветшалых рамах. Только помимо этого источника света существовал ещё и другой, совершенно для меня неожиданный. Каким-то невероятным образом солнечные лучи проникали под крышу старого здания и растекались по коридорам сквозь едва заметные слуховые окна у самого потолка – и многие из них, в чём я мог быть уверен, должны были упираться в глухие стены или выходить к соседним комнатам. Складывалось впечатление, что я до сих пор находился во сне – там, где невозможное кажется реальным, и у несущих конструкций просто не может быть толщины или физического расположения.

Подобравшись к ближайшей стене, я попробовал было подтянуться к испускающему слабые серебристые нити окошку, но сквозь прикрывающие его тоненькие деревянные рейки нельзя было различить ничего конкретного, а подтянуться выше я не мог физически: в коридоре просто не за что было уцепиться, чтобы приподнять себя над уровнем пола. И природа слухового окошка по-прежнему оставалась для меня непостижимой: возможно, за ним крылась хитроумная система зеркал, а может – сеть тайных лазов на улицу.

Оторвавшись от стены, я обернулся на удаляющийся звук шагов – Мэй только сейчас миновала перекрёсток и, похоже, проигнорировав мои изыскания, спешно устремилась в направлении, противоположном коридору с приютившей нас залой.

Я уже собирался отвернуться и пойти дальше по назначенным делам, но не смог. И более того: моё тело, до сей поры послушно исполнявшее все приказы, вдруг восстало против разума и само собой двинулось назад, к точке схождения четырёх деревянных путей.

Я, наконец, проснулся. То есть – окончательно отделался от навязчивой, рассеивавшейся всё это время полудрёмы. Всплеск адреналина, конечно, позволил мне проявить неожиданную для общей ситуации активность, но лишь теперь, оказавшись в полном одиночестве посреди огромного мёртвого дома – я очнулся окончательно и понял, на что вообще себя обрёк.

Отправить меня в заброшенную деревню?! В полном одиночестве?! Как ей вообще могло прийти это в голову?..

Тётя как будто бы хотела избавиться и от меня – позволить загадочным хозяевам этого места спокойно заполучить и вторую жертву… Это ведь… было так глупо! Любой фильм ужасов, любое произведение на схожую тему начиналось именно с разделения героев!

Кровь прилила к моему лицу, принялась активно пульсировать в висках… А ноги… Ноги всё уверенней несли всё остальное тело в сторону перекрёстка. Ещё немного, и я мог бы повернуть налево, последовать за Мэй и её второй дочерью – которая, к слову, по-прежнему была невредима и, наверное, тоже заслуживала спасения. Как и все мы! Разве её жизнь… разве… моя жизнь… была равноценна жизни Акиры?.. Которая, быть может, уже была потеряна безвозвратно?!

Или же за всем этим стоял какой-то нелепый размен?.. И тётя хотела принести меня в жертву, надеясь, что сможет получить вторую дочь живой и невредимой?..

Или… быть может…

Шаг мой начал замедляться.

Быть может, изнурённая женщина просто молила меня о помощи из последних сил, надеясь, что единственный из тех, кто мог ей помочь – не струсит и не отступит в трудную, труднейшую для всех нас минуту?.. Я… Я не мог сказать. Слишком тяжёл был выбор, и слишком высоки – ставки. А мне и так-то было страшно… Очень страшно.

Погрузившись в состояние рассеянной прострации, я всё-таки вышел в самый центр рокового перекрёстка и неожиданно для самого себя замер на месте. Пол неприятно захрустел под моими стопами, застонал, пропитанный влагой минувшего дождя и тронутый естественным разложением. А я… я просто стоял и прислушивался к себе, понимая, что мне попросту не с чем вернуться к Мэй. Я ведь не мог догнать её на полной скорости и признаться в собственной неспособности предпринять хоть что-нибудь – наверное, этого она от меня и ждала – равно как не мог и свести всё к игре случая. Мы ведь не могли нечаянно столкнуться вновь, чтобы пойти дальше. Это не устроило бы её. И… меня, наверное, тоже. А значит, у меня оставалось всего два очевидных варианта: спуститься-таки к подножию холма, или найти для себя самую укромную и тёмную каморку, где меня не смогли бы найти ни местные обитатели, ни тётя Мэй с Акеми.

С другой стороны, я ведь мог просто уйти. Сбежать из проклятого места, оставив позади всю эту странную семейку. И никто ничего не сказал бы. Потому что некому было бы комментировать – скорее всего, тётя готова была сгинуть здесь в поисках дочери и утащить за собой в могилу несчастную Акеми… И… мог ли я бросить их на произвол судьбы? После тех громких слов, что выкрикнул вдове в лицо?..

Я… Мне нечего было сказать. Не в чем признаться. Даже самому себе.

Бросив в сторону дальнего поворота последний безрадостный взгляд, я перенёс вес туловища на левую ногу и обречённо побрёл прочь – по склепу из дерева и бумаги, только и ждущему, когда мы все сдадимся и станем его полноправными жертвами.

Как же много повидали эти стены?.. Свидетелем каких ужасов они могли быть, раз пропитались этой злонравной ненавистью ко всему сущему? Я буквально чувствовал давление, исходящее из каждой щели меж досок, и чем шире становились мои шаги, чем увереннее я заставлял себя идти – тем серьёзнее казалась исходящая отовсюду угроза.

Особняк словно бы сжимался вокруг меня, надвигался со всех сторон лапами игривого кота, который, став жертвой кровавого азарта, просто не мог справиться с собственным злым любопытством.

В ушах моих зазвенело, и недавнее отрешённое спокойствие вдруг растворилось без следа. Я почти физически ощутил на своей спине чей-то ненавидящий, обжигающий злобой взгляд. Он не блуждал по моему телу в любопытстве, не выискивал уязвимости или следы оружия – просто сверлил со спины левую сторону моей груди, словно бы примеряясь к единственному точному рывку.

В полуразваленных балконных ставнях загудел сильный ветер. И на крыльях его, словно отзвуки далёкого прошлого, прилетели едва различимые звуки жизни – далёкий перезвон кузнечного молота, разговоры старушек, бродящих близ особняка, и рыбацкие песни, возносящиеся далеко вверх по течению.

И почти сразу же я услышал совершенно иной тип звука – реальный, существующий в непостижимой близости от меня скрип половиц под чьими-то стопами. Короткие, лёгкие шажки приближались откуда-то справа – из-за угла, выходящего к главной лестнице. И, стоило только в воздухе зазвучать этому скрипу, как немыслимый ужас, надвигающийся на меня сзади, вдруг начал отступать. Его одновременно обжигающее и леденящее присутствие, что заставило мой хребет обратиться в недвижимый столп и высушило всю влагу во рту, вдруг стало едва различимым, и лишь удаляющееся посвистывание – звук сиплого дыхания – ещё заставляло меня двигаться вперёд по бесконтрольной инерции.

Сосредоточившись на отступающем кошмаре, я совсем позабыл о том звуке, что ждал меня впереди, и на полной скорости достиг поворота. Выждал мгновение, собираясь с силами, и резко заглянул за угол! Но, к собственному удивлению, не обнаружил там ничего, кроме разочаровывающей пустоты. Единственным, что выбивалось из естественного порядка вещей, был лёгкий звук шагов, сопровождаемый скрипом древесины, однако, стоило мне только показаться из-за угла, как он мгновенно, моментально, в ту же секунду – пресёкся, точно его и не было.

Но я уже не мог остановиться. Не мог просто собраться с силами и прислушаться к себе – слишком велик был стресс и слишком сильна память о том настигающем, идущим по пятам загробном холоде, который, наверное, просто не мог померещиться никакому нормальному человеку – и тем более мне, уравновешенному, серьёзному ученику старшей школы…

И это… Я готов был поклясться, что всё это было всерьёз. И оттого бросился к спасительной лестнице с удвоенной скоростью, оставляя позади весь этот напоенный кошмаром этаж и лелея в груди слабый отблеск надежды на то, что Мэй не столкнётся с подобным проявлением воли старого здания. Мне ведь оставалось только верить в лучшее – а возвращаться туда я не собирался ни при каких условиях.

Не оглядываясь назад и стараясь даже не думать о произошедшем – как если бы одно только это могло привести к повторению тех страшных мгновений – я в спешке бросился к лестнице и, перепрыгивая через ступени, спустился на первый этаж.

Входной зал встретил меня знакомой уже прохладой и одиночеством, от которого сердце замирало в груди. Я узнавал самые крохотные детали, за которые ночью то и дело цеплялся луч фонаря, и, как оказалось, без труда смог бы описать образ этого помещения по памяти. Впрочем, к известным картинам начали добавляться новые детали: бросая быстрые взгляды по сторонам, я обнаружил на полу вокруг себя целую россыпь непонятных, уже почти обесцветившихся пятен. Они, ранее казавшиеся мне выцветшими прогалинами, на самом деле представляли собой следы какой-то жидкости, упрямо не желавшей сходить окончательно даже после стольких лет сырости и запустения.

И… Мне даже не требовалось задавать вопрос самому себе, чтобы понять – чем именно были залиты эти полы. И отчего тут, на первом этаже, было так много следов разрушения…

Кто-то когда-то – давным-давно – ворвался в этот дом с самыми дурными намерениями… И, наверное, встретил тут яростный отпор защитников благородного семейства.

Ну почему, почему нас занесло именно сюда?..

Я зажмурился, прогоняя очередной приступ паники, но тут же ощутил – как страшно было просто находиться в этом старом доме с закрытыми глазами, зная, что с лестницы на второй этаж может вот-вот повеять замогильным морозом, а за лужами иссохшей крови стояла история куда более мрачная, чем я даже мог себе представить!

Нет, находиться здесь было нельзя… Это проклятое место только и грезило о новой жертве!

В несколько прыжков преодолев отделявшее меня от завала расстояние, я юркнул под обломки и вынырнул уже снаружи, со стороны бетонного двора, обращённого к раскинувшейся у подножия холма деревушке.

Нельзя сказать, чтобы мы прошли ночью значительную её часть – всего несколько витков дороги от каменистого берега – и это, надо сказать, меня не на шутку озадачило: деревня отсюда казалась слишком маленькой, даже при всех этих россыпях домиков, при дорогах и проулках, и всем своим видом она показывала, что должна была быть крупнее, сильнее, больше. Кроме того, в глаза мне не бросилось ни одного деревянного причала или пирса, и вместе с этим у воды не было видно следов рыбацких построек. Потоки бурной реки, хорошо раздавшейся вширь после дождя, лизали только серию непонятных развалин из дерева и камня, больше похожих на жилые дома, чем на хозяйственные постройки. Из их серой массы выбивался только внушительный чёрно-серый горн, наполовину смятый камнями обвалившихся стен и явно принадлежавший местной кузне.

Река ведь не могла разлиться так широко?.. И подмять под себя не просто береговую инфраструктуру – но добрую половину деревни вместе с полями, дворами и дорогами… Да, в это трудно было поверить, однако с моей обзорной площадки, с вершины высокого холма свободно движущаяся водяная лента уже не казалась той мелкой горной речушкой, какой предстала в моём воображении ночью – о нет. Она была огромна. Широка, точно несколько футбольных полей, выставленных в ряд, и безмерно сердита. Зажатая меж туш великих гор, бережно прикрытая ими сверху, эта река определённо была достаточно сильной ещё в те времена, когда в этой деревне существовало собственное судоходство. А с тех пор стала лишь наглее.

И где-то там, внизу, под боком у этого природного чудовища могла сейчас находиться маленькая, испуганная девочка, оторванная от сестры и матери… Акира.

С хладнокровием вычислительной машины я оценил обстановку в деревне и скорым шагом направился вниз по блестящему от влаги серпантину. Солнце почти не грело, и последствия ночного ливня по-прежнему полноправно владели всем этим крохотным миром: на листьях сорной травы сверкали россыпи прозрачных капель, а с многочисленных крыш – покосившихся и сохраняющих свой первозданный вид – непрерывно струилась чистая дождевая вода.

Под её скудный аккомпанемент я и вошёл в кажущуюся неестественно мёртвой деревеньку. Ночной мрак до поры скрывал её истинное лицо, но теперь, при свете дня, я постепенно начинал понимать, какого рода поиски меня ждут: оставленные дома вот-вот готовы были сложиться под собственным весом, а те, чьи подвалы ещё не были затоплены, казались слишком ветхими для того, чтобы обустраивать в них тайное логовище. И, хотя мысли эти гудели в моей голове с навязчивостью комариного писка, я всё равно заглянул в первую же попавшуюся хибару, дверь которой криво висела на единственной петле.

Деревенский дом буквально предвосхитил все мои ожидания: за чистой, но простенькой прихожей покоился небольшой зал с обеденным столом и прилегающей кухней, а прямо за ним располагался коридор с двумя ответвлениями. В его конце можно было разглядеть чёрное дерево фамильного алтаря. Две хозяйские спальни – обе для взрослых – находились в полной разрухе. Стена в одной из них наполовину ввалилась внутрь, погребя под собой часть кровати и могучий платяной шкаф, а пол другой прогнил почти насквозь – так, что взгляду моему открылось частично залитое водой подвальное помещение.

Разочарованный, я вышел на улицу и направился к дому напротив. Тот казался почти невредимым снаружи, но, стоило только переступить порог, как в глаза бросался кромешный хаос полуразваленного интерьера. Путь к дальним комнатам был перегорожен провалившимися сверху балками, и под их внушительным весом скудная меблировка домишки обратилась в гору деревянного мусора.

Следующее по списку здание встретило меня осевшим в подвал полом и зловещим скрежетом, доносящимся из-под потолка: стропила готовы были повторить судьбу своих коллег из предшествующего строения со дня на день – если счёт вообще шёл на дни, а не на часы – и без слов давали понять: прятать тут похищенную девочку стал был только безумец.

Дом за домом, неудача за неудачей – я сам не заметил, как обошёл почти треть доступного пространства деревни и вышел к заросшему травой парку. После этой точки маленькие одноэтажные коттеджи, по которым я бродил всё это время, становились довольно редким явлением – им на смену пришли уверенно стоящие на своём фундаменте здания из камня и дерева, долговечные и крепкие, как окружающие долину горы. Если бы они располагались чуть выше по склону холма – ближе к особняку – то просуществовали бы ещё не один век. Но близость сердитой реки и годами сходящие сверху осадочные воды не пощадили даже эти примеры личных крепостей: многие дома давно лежали на боку, подточенные у самого основания, а стены других пестрели прогалинами дыр и щелей.

Пройдясь из стороны в сторону по улице, иссечённой взглядами пустых оконных рам, я остановил свой выбор на самом крепком – как мне казалось – из доступных для исследования домов.

Первый его этаж до боли напоминал всё посещённое мною местное жильё вместе взятое, но одновременно с этим казался перегруженным и очень тяжёлым – всё это изобилие столов, тумб и книжных шкафов, по моему представлению, уже должно было ухнуть вниз и утянуть за собой всю конструкцию. К счастью, добротно уложенные полы пока выдерживали даже такую немыслимую нагрузку – и пусть львиная доля книг и журналов на полках уже начала превращаться в бесформенные бумажные кляксы, набрякшее от влажности дерево всё равно казалось крайне весомым.

Осторожно ступая по скрипучему настилу, я внимательно осмотрел обеденный зал, потом вышел на кухню – где, к моему разочарованию, не осталось даже намёков на оружие или припасы – и закончил своё исследование комнатами второго этажа. С потолка там текло, как сквозь сито, и, что неудивительно, обстановка в обеих спальнях и детской комнате оказалась крайне плачевной: влага погубила все игрушки, насытив ржавчиной железо и растворив ткани, и до неузнаваемости исказила всё, до чего только смогла добраться.

Я закончил обход помещений с объяснимым грузом на сердце: последовательные неудачи не просто удручали, они позволили осознать всю тяжесть ситуации, в которой находилась эта деревня. И ни один нормальный человек не стал бы селиться тут, в этом царстве запустения и смерти.

Тяжело вздохнув, я вышел из детской и уже готов был идти на улицу, как вдруг вспомнил, что над головой моей располагался люк, выходящий к неисследованному пока помещению. К тому самому чердаку, проливающему капли дождя, застоявшегося в пространстве меж прохудившихся черепиц.

Квадратная пластина люка, обитая по краям металлом, разбухла и с трудом помещалась в собственном гнезде – я потянул её изо всех сил, налёг собственным весом, но смог сдвинуть её всего на какой-то миллиметр. Потолочные брусья заныли под упрямством моих усилий, изошли потоками прозрачных дождевых слёз и с явной неохотой выпустили из своих тисков прочный деревянный квадрат.

Вложив в последний рывок всю доступную силу, я добился своего… После чего моментально потерял равновесие и едва растянулся на полу, когда из открывшейся дыры в потолке выскользнула громоздкая складная лестница. Рухнув почти вертикально, она с нездоровым хрустом врезалась в моё левое плечо, и всем своим весом прижала меня к полу, скрутила в искалеченный комок полных агонии мускулов. Во всяком случае, колени я саднил до крови, и, наверное, находился в шаге от того, чтобы бесповоротно вывихнуть половину суставов…

Мой мир обратился в чистое, сконцентрированное пламя боли. Болело всё тело – и нешуточно – только сознание всё не желало катапультировать меня в бездну беспамятства, и одно только это доказывало, что серьёзные травмы в этот раз обошли меня стороной. Хотя, готов поручиться, на короткий миг мне хотелось утонуть в бездне болевого шока, только бы не терпеть всё… это…

Не добрав до пола каких-то полметра, лестница за какое-то мгновение припечатала меня к разбухшим доскам. Кажется, я даже успел разбить нос и вывихнуть запястье. Или запястья. Оба. В любом случае, дышалось с большим трудом, часто и сипло, а в руках не чувствовалось не то что силы, чтоб выбраться из-под импровизированной гильотины, но даже элементарного представления о чувствительности в ладонях и пальцах. Меня… просто парализовало от боли. И долгое время я лежал без движения, жалко постанывая и дожидаясь, когда к телу моему вернётся хоть отдалённое подобие подвижности. Лежал, глядя прямо перед собой. Часто моргая и сплёвывая скапливающуюся во рту кровь – была ли она «проездом» из носа, или же брала начало в прокусанной губе, я не мог сказать с уверенностью.

Промучившись без движения минут десять – мне трудно было оценивать время объективно, но очень хотелось верить, что страдания мои заняли минуты, а не часы – я начал медленно отползать в сторону. К конечностям возвращалась чувствительность, и вскоре дело пошло на лад: откатившись к стене, я использовал её в качестве опоры, чтобы медленно подняться на ноги. Потом, пошатываясь, вернулся к лестнице и налёг уже на неё. Сверху тихонько накрапывала застойная вода, и ступени у самого потолка поблёскивали от влаги, но основание раздвижной конструкции по-прежнему казалось сухим и надёжным, и, пока я покорял его, в мускулы мои вернулось достаточно сил, чтобы выдержать любые грядущие испытания.

Как я и надеялся, чердак был слабо освещён снаружи: крыша в некоторых местах прохудилась достаточно, чтобы пропускать прямые лучи дневного света, и уже давно растеряла большую часть своих защитных свойств. Что, впрочем, не отменяло явного превосходства этого здания перед его окружающими товарищами – тут я хотя бы не ощущал себя мышью в мышеловке, пружина которой вот-вот готова была сработать сама собой, без каких-либо внешних воздействий. Иначе говоря, можно было не опасаться моментального погребения под шрапнелью обломков: стропила и балки выглядели достаточно прочными, чтобы выдерживать как собственный вес, так и тяжесть моего тела – на случай, если мне пришлось бы их миновать – а сквозные дыры в настиле казались недостаточно значительными, чтоб всерьёз навредить общей конструкции.

Само пространство чердака оказалась предсказуемо влажным, оно было заполнено утренним холодком и отчётливым духом минувшего ливня. Умиротворением. Тишиной. Покоем.

Подтянувшись, я забрался наверх и широким шагом переступил растянувшуюся поперёк пути лужу. Настил под ногами, не испытывавший такой нагрузки, наверное, десятилетиями, ответил возмущённым скрипом и неприятным хрустом, словно бы что-то поблизости лопнуло. Я едва не вскрикнул, но вовремя взял себя в руки и просто покрался дальше, оглядывая убранство помещения, некогда бывшего мастерской. Слева и справа от меня, опираясь на несущие конструкции крыши, располагались какие-то узкие листы из дерева и металла, небрежно прикрытые матовой плёнкой, трёхногие табуреты, мольберты, заготовки для столов и стульев… Всё, что только могло выдать в прежнем хозяине дома большую и трепетную любовь к столярному искусству – и изрядную леность: считаные единицы проектов были доведены до логического завершения, тогда как подавляющее их большинство напоминало скорее разбитый конструктор, часть деталей которого была утеряна безвозвратно.

И… я боялся прийти к этому неутешительному выводу, однако чердак казался тем более бесполезным для меня и маленькой Акиры, чем дальше я продвигался под его давящими сводами.

Вскоре из-за очередной вертикальной балки показался и ремесленный станок последних жильцов – добротный верстак, усыпанный различными инструментами, снабжённый дополнительными креплениями и рычагами. Он выглядел крайне внушительно и, наверное, занимал своё место едва ли не от самой закладки чердака. Стол был неподвластен ни времени, ни погоде. Чего, к сожалению, нельзя было сказать о разложенных на нём инструментах: подобравшись ближе, я обнаружил, что их состояние даже плачевным назвать было бы слишком смело. Ножовки, напильники, огромные щипцы непонятного предназначения и другие металлические приспособления почти растворились под слоем ржавчины – та разрасталась на них, подобно живому организму, намертво сцепляя мёртвый металл с деревом толстенной столешницы.

Я был разочарован. Всерьёз. Рухнувшая сверху лестница на чердак чуть не сломала мне пару костей и не столкнула мою челюсть с полом на скорости свободного падения – и всё это как будто бы вышло зря…

Дышать стало ещё тяжелее.

Не сдерживая досады, я вытер окровавленный нос рукавом куртки и уже намеревался покинуть злополучный чердак, как вдруг заметил боковым зрением какое-то странное нагромождение из тряпья и жердей, ютящееся в самом дальнем и тёмном углу чердачного пространства. На первый взгляд эта бесформенная куча казалась лишней в обстановке старой мастерской, но, стоило только подойти ближе, как всё сразу встало на свои места. То, что показалось мне нагромождением непонятного мусора, на деле оказалось покосившейся деревянной стойкой с креплениями для удочек, поверх которой были небрежно набросаны слои изорванной рыбацкой сети.

Припав на одно колено перед повалившейся распоркой, я отодвинул её в сторону и выудил из-под тяжёлой, похожей на студенистую желеобразную массу снасти объёмную походную сумку. Она определённо принадлежала к оснащению рыбака-любителя – но сохранилась гораздо лучше всего остального скарба: непромокаемое волокно заставляло задуматься об армейских образцах того времени и выглядело совершенно невредимым, а прямо под ним чувствовалось что-то твёрдое и ровное.

Я подвинул сумку к себе – она оказалась гораздо тяжелее, чем выглядела – и с трудом нащупал язычок спрятанного замка. Тот поддался неожиданной лёгкостью, и единственного рывка было достаточно, чтобы расстегнуть молнию от одного конца до другого.

Коробка. Внутри сумки находилась прочная коробка из нержавеющей стали с дополнительными усиливающими вставками и давно выцветшей наклейкой на крышке. Помимо громоздкого кейса под руку попались ещё какие-то вещи, но отбрасываемая мною же тень не позволяла разглядеть их детально. Впрочем, складывалось стойкое впечатление: главной находкой всё-таки был блестящий даже после стольких лет закупоренный кейс.

Я знал. Я был уверен, что поднимался не зря!

Пальцы мои сами собой легли на защёлки, придерживающие крышку ящика, и потянули их в стороны. Короткий щелчок, и взору моему открылось содержимое долговечной находки – набор из двух стеклянных ламп, покоящийся в гнездах плотного амортизирующего наполнителя. Одна из них, керосиновая, встретила меня дёрганным отражением в зеркале, предназначенном для фокусировки светового потока, тогда как другая представляла собой защищённый от ветра и влаги кожух для толстых парафиновых свечей, запас которых – пусть и наполовину истощённый – покоился в дополнительном отделении кейса. Тут же лежал кремень для разведения огня и занятное устройство с зубчатым колесом для прямого на него воздействия.

Завороженный находкой, я поднёс кремень к механическому точилу и несколько раз нажал на тугую пружинную кнопку последнего. Толстый валик колеса задёргался, и воздух вокруг меня окрасился светом мгновенных вспышек. Искорки, бессильные в окружающей влажности, мгновенно погасли, но даже их мимолётного существования было достаточно, чтобы поселить в моём сердце чувство благоговейного трепета.

У нас был огонь! А значит, был и свет!

Почувствовав настоящий прилив сил, я застегнул сумку, легко перекинул её ремешок через плечо, и встал во весь рост. Как и ожидалось, новообретённое сокровище заметно потянуло меня к земле – моё израненное падением лестницы тело заскрипело от боли в каждом суставе – однако находка с лихвой окупала любые сопутствующие неудобства.

На обратном пути к проёму я вновь наступил на скрипучий участок пола – намеренно, чтобы напомнить себе, чего готов был испугаться до крика, и, охотно ответив моему намерению, доска под моим ботинком громко взвизгнула…

И сам дом немедленно содрогнулся в ответ. Подобно спящему исполину, он спокойно стерпел первое топтание по своим оголённым нервам, но на этот раз… терпение не просто всей постройки – но целой деревни было истощено. Скорбь, что жила до того лишь в стенах особняка на холме, вдруг распространилась на километры окрест, оставив после себя горький привкус меди во рту.

- Что это… было?.. – я вслух задал вопрос, которому вдруг стало тесно в голове, и был напуган звуком собственного голоса. В окружающей тишине не осталось места ни воодушевлению, ни радости – главенствовала только пустота. И она была настроена против меня.

Я окинул чердак последним выжидающим взором, и, убедившись, что всё находится на своих местах и совершенно недвижимо, начал спускаться на второй этаж. Шаг – ступень. Шаг – ступень. Опоры стремянки, накрепко прикрученные к балкам, подрагивали при каждом моём движении, и я замедлил спуск, надеясь успокоить раздражающую вибрацию и дикую пляску собственного сердца.

Шаг – ступень.

Шаг… ступень…

Взгляд мой опустился ниже уровня чердачного перекрытия. И в следующую же секунду, в следующий же миг – меня словно бы ошпарило волной кипятка. Издав несдержанный вопль, я отлетел назад и рухнул на четвереньки, с трудом сохранив равновесие. И понял, что не в силах оторвать взгляд от подрагивающей человеческой фигуры, растворяющей сам воздух вокруг себя в противоположном конце коридора – там, где находился выход к лестнице. В том же направлении.

- Это… мой… дом, – прошелестело дуновение ветра, заполонившее собой весь коридор.

Я чуть приподнялся, сражаясь с параличом пронзительного ужаса.

Силуэт, что ещё мгновение назад находился на огромном от меня расстоянии, вдруг стал ближе. В его неровном, расплывчатом движении уже можно было различить черты сменяющихся деталей…

- Это. Мой. Дом, – поток плотного воздуха ударил меня в грудь, оттолкнув назад. И в следующее же мгновение зловещая тень переместилась ещё ближе. Гротескная, изломанная, страшная – она не принадлежала ни взрослому, ни ребёнку. Ни мужчине, ни женщине. Она просто была. И просто выражала собой последние чувства жильцов этого здания: боль, страх и быстро умирающую надежду.

Тень задёргалась ещё сильнее, ещё хаотичнее – и в её беспорядочном движении мне вдруг почудились какие-то конкретные формы. Точнее… намёки на них. Обезображенные, раздутые части тел иссиня-серого цвета с выпирающими венами и бесцветными разрывами, обнажающими голую плоть.

Утопленники?..

Страшная догадка пробила моё горло звуком протяжного крика, и, не помня себя от ужаса, я отпрянул к ближайшей стене. Врезался на неё всем телом, всей своей массой и весом захваченной сумки, после чего отпружинил назад и вбок – к двери детской. Обернулся на ходу, не обращая внимания на больно бьющую в бедро тяжёлую коробку, и в несколько прыжков добрался до разорённой комнатушки. Ещё рывок! По диагонали от дверного проёма. И вот он, последний метр до выбитого окна. Оно казалось достаточно хрупким для того, чтобы уступить одному хорошему удару…

Я задержался всего на мгновение, чтобы взять нужный разбег, и бросился плечом на стену в добром полуметре правее окна. Молниеносная догадка отклонила меня от цели – но удар пришёлся в зону погрешности, не так уж далеко, чтобы задумка пропала втуне. И всё сложилось в точности по спонтанному плану: вместо того, чтобы выбивать стекло, я вышиб целый кусок прогнившей стены. Тот, наверное, мог с хрустом разлететься в щепки, но вместо этого, подточенный снизу и растрескавшийся сверху, вывалился наружу целиком, развалившись уже в воздухе. Секунда потребовалась, чтобы оклематься после сильнейшего удара, и я тут же выпрыгнул на улицу. В любой другой день, в иных обстоятельствах мне пришлось бы трижды подумать перед подобным прыжком со второго этажа, но с тенью утопленника, доносящей из-за спины зловоние смерти вкупе с дуновениями холодного ветра, у меня просто не было выбора.

- Это мой дом! – чудовищно громкий, протяжный вой прервал мой прыжок в наивысшей его точке, ударил в спину – и пронёс меня по воздуху ещё с несколько метров, обморозив мои ноги чуть ли не до самых костей.

У меня пресеклось дыхание, когда внизу со скоростью авто пронёсся небольшой внутренний дворик участка, его невысокая каменная ограда и прилегающая дорога…

Потеряв ориентацию в пространстве, я налетел на кирпичный забор, окружающий соседний дом, и отлетел от него, точно футбольный мячик. К этому моменту я уже начал молить вселенную о скорейшем завершении мучений – как это бывает на некоторых аттракционах – и был безмерно рад простому, незамысловатому падению. Гравитация взяла своё: я с глухим ударом рухнул на твёрдое асфальтовое покрытие. На расстоянии целой дороги от голодной, злой смерти, обретшей форму дурного отражения погибшего в воде семейства.

Я больше не чувствовал угрозы. Только усталость – невероятную, неописуемую усталость, сходную с той, что испытываешь после продолжительной борьбы со стихией – будь то движение против течения бурной реки или покорение громадной песчаной дюны.

Дрожащей от изнеможения рукой я проверил сумку – та лежала рядом, недвижимая и тяжёлая, как прежде. И мне, наверное, следовало бы поблагодарить прежнего её хозяина – или того, кто подарил ему этот набор – за те слои противоударного наполнителя, в котором лежали походные фонари…

Испытывать судьбу на прочность мне явно не стоило – всё и так выходило слишком гладко – так что малокомфортный отдых на дороге пришлось прервать раньше, чем хотелось бы.

Насколько можно было судить по расположению основных ориентиров, сумасшедший прыжок вынес меня на одну из узеньких сквозных улочек, предназначенных скорее для пешеходов и велосипедистов, чем для автомобилей. И путь, через который меня перебросила сверхъестественная сила, казался соответствующе загромождённым с обеих сторон. Многие усадьбы, обращённые к этой внутренней артерии, выставляли напоказ прилавки небольших магазинчиков, а рядом с ними стояли автоматы с питьевой водой. Некоторые из них, к слову, несли на себе следы чьей-то бурной ярости: их нутро было вскрыто, а измятую металлическую шкуру покрывали глубокие вмятины от ударов чего-то вроде тяжёлой арматуры.

Прочертив взглядом широкую дугу, я всё-таки заставил себя посмотреть в том направлении, откуда прилетел несколько мгновений назад. Там было пусто: выставленный кусок стены обнажал лишь пустоту заброшенной детской.

Мне ведь могло померещиться, так?.. Просто привидеться, что в доме кто-то был. Кто-то ещё. Конечно же, свою роль сыграли воспоминания о страшных фильмах, где путешествие на чердак неизменно приводило к какому-то неожиданному – зачастую пугающему – открытию… И… Я, конечно же, мог нафантазировать себе что угодно. Без ограничений. Только это не сделало бы меня мастером спорта по прыжкам в длину – такое расстояние, пусть даже сверху вниз – не осилил бы даже олимпийский чемпион…