Глава 3. Затишье
Солнечный блик сквозь тонкую щель меж створками ставен недоверчиво заглянул в комнату и пополз по стене, по каждой трещинке. Утро плавно переходило в день.
Этой ночью беспокойные сны преследовали Ирхильдис, не давая ни одного спокойного часа. Девушка не раз просыпалась в холодном поту, сердце билось как птица в клетке, дышать становилось тяжелее, словно на грудь давила невидимая сила. Выпитые перед сном травки Ингунн помогли ненадолго.
Ирхильдис ворочалась в постели в изнеможении, испытывая непонятный страх. Ее сновидения были наполнены ужасом, черными тенями и зловещим зовом – кто-то звал ее, и голос этот был страшен. «Ирхильдис... - окликали ее негромко, тьма расползалась во снах вокруг нее. – Ирхильдис... Вставай...», - и уже дважды за эту ночь девушка просыпалась стоя в дверях отведенной ей комнаты в огромном доме. Сквозь сон ощущались собственные метания в постели, но пробуждение не приходило.
Этот сон был не лучше. Узкий мост, на котором она стояла, уходил в красный туман впереди. Черные тени летали повсюду, то и дело принимая какие-то невиданные формы, но быстро меняясь. Одни к ней тянулись туманными пятернями, другие мельком задевали, и кожа в этом месте начинала гореть. Ирхильдис сражалась с ними, пока одна такая черная рука не коснулась ее лба...
Лезвие вылетело из рукава рубахи, повинуясь движению запястья, а вторая рука стремительно метнулась и перехватила тоненькую руку. Ирхильдис очнулась, тяжело дыша и обливаясь потом. Перед ней сидела на краешке постели худенькая девочка и с испугом взирала на лезвие у своей руки.
- О боги... – Ирхильдис выронила оружие. – Прости. Я тебя напугала...
- Я храбрая, я не боюсь! – улыбнулась ей девочка, потирая запястье и чуть отодвигаясь на всякий случай. – Я Хильда, сестра Харальда. А ты с ним, да?
- Да, - выдохнула девушка. – Как он?
- Плохо, он болен. Я не люблю болеть.
- Он уже встал?
Ирхильдис упала обратно на смятые подушки и отерла тыльной стороной ладони мокрый лоб.
Пока Хильда суетливо перебирала пальчиками кончик косы, воительница разглядывала девочку и заметила одну особенность – ее правый глаз почти не открывался, и говорила она, щурясь, чтобы этот изъян не был заметен.
- Нет, еще даже не просыпался, - Хильда с любопытством нагнулась к полу и осторожно подняла лезвие. – А ты воительница? Берсерк, как папа рассказывал?
- Осторожно! – предупредила Ирхильдис, забрав опасную игрушку. – Очень острый.
- Я тоже хочу быть воительницей, но мама не разрешает. – Вздохнула девочка и подала ей руку, чтобы помочь встать. – У тебя жар, Дис, ты тоже больна, мама не разрешила мне приходить и тревожить тебя, но я не потревожила?
Искренность Хильды расположила к ней и напомнила младшую сестренку Сигрид. Улыбнувшись воспоминаниям о ней, Ирхильдис пригладила растрепавшиеся из косы русые волосы. Девочка увернулась как кошка и направилась к окну, чтобы открыть ставни, а Ирхильдис тем временем подошла к зеркалу в углу. М-да, покойники выглядят краше. Из отражения на нее смотрела бледная немочь с мокрыми волосами, горящими нездоровым румянцем щеками и мешками под глазами. Три дня без еды и воды сказались на внешности тяжело: кожа обтянула кости и стала такой тонкой, что виднелась каждая жилка. С легким смущением и недовольством Ирхильдис вспомнила вчерашнее объятие под плащом, когда Харальд был неприлично близко; невольно задалась вопросом, что же он видел: эту самую немочь с бледными скулами или вечерние сумерки щадяще скрыли пару недостатков? Неудивительно, что тот самый первый стражник, увидевший ее с высоты стены, поверил каждому ее слову. Или Харальд сглазил, назвав упырицей?
Вчерашняя баня перед сном здорово прогрела продрогшее тело, а жар, поднявшийся после нее, Ингунн сбила своими травками. Пусть болезнь не могла так быстро отступить, но чувствовала себя Ирхильдис намного лучше, чем вчера, поэтому решилась выйти из комнаты и найти Харальда.
Его комната располагалась напротив ее дверей. Мельком заглянув внутрь, Ирхильдис смущенно позвала его, но с кровати не откликнулись, и ей пришлось с оглядками (как бы не заметили другие члены семьи!) войти.
Харальд метался в бреду. Насквозь промокшая рубаха прилипла к груди, обрисовав крепкую грудь, а со лба текли одна за другой капли пота. С жалостью и легким чувством вины Ирхильдис прижала ладонь к его лбу – он горел изнутри и что-то шептал.
- Сгорели... – прислушавшись, услышала она сдавленный хрип. – Сгорели как сухие листья...
И сразу стало очевидно, что вчерашняя бравада и твердость – всего лишь маска, скрывающая настоящие чувства.
- Дис...
Ирхильдис, задумчиво разглядывающая мешочки с травами на столе, перевела на него вопросительный взгляд, но Харальд не пришел в себя. Его лицо избороздили тревожные морщины, он сжал пальцами покрывало до хруста ткани.
- Дис!..
- Что? – Ирхильдис села на краешек кровати и пригладила мокрые волосы.
- Дис...
С древнего рунного языка «дис» переводилось как «дева», но точно так же звал ее и старший брат Хьярвард. А руну «Ирхель» - пламя, - как имя Ирхильдис никогда не использовала.
Сердце дрогнуло, когда Харальд все в том же бреду прислонился к ее пальцам щекой, благодарно улыбнувшись, и девушка отдернула руку.
***
Он очнулся к вечеру, когда солнце уже ушло за скальный хребет, уступив место сумеркам. Весь день до этого мига Ирхильдис и Хильда не отходили от него, пока отец Харальда встречался с десятниками и решал бытовые вопросы Гринвуда, а мать хлопотала у печи. Девочка приносила холодную воду и накладывала мокрые тряпицы на горящий лоб Харальда, а воительница растирала его сушеной крапивой и тысячелистником, отпаивала приготовленными Ингунн настойками. Приступы бреда случались часто, и непроизвольные движения в это время могли испортить им все дело, поэтому Хильда и Ирхильдис крепко держали его, а сестра еще и нашептывала слова утешения на ухо ему, мол, Дис здесь, и она здесь, жар скоро спадет, и все будет хорошо. Под пальцами самой девушки в этот миг частенько билось его сердце, изматываемое жаром.
- Ирхильдис, - донесся до ее ушей хриплый, но сознательный зов, когда под вечер она стояла у окна и любовалась ночным лесом в долине. – Подойди, пожалуйста!
Харальд чуть слышно вздохнул и шевельнулся, чтобы встать, но она твердо уперлась руками ему в грудь и уложила обратно.
- Лежи уж! – устало изрекла Ирхильдис и встала рядом. – Что такое?
Воин смерил ее колючим взглядом, только сейчас заметив, что его голова обмотана чистой длинной тряпкой. Заживающая рана от удара о камни после падения зудела и жглась – они с Хильдой только что сменили повязку, смоченную в свежем отваре.
- Ты ненадолго пришел в себя, - известила его девушка и указала на пустую кружку в изголовье кровати. – Там был сонный отвар.
- Зачем ты меня им опоила? – возмутился Харальд, резко приподнимаясь, и на этот раз ей пришлось приложить большую силу, чтобы успокоить разбушевавшегося воина.
- Сон – лучшее лекарство! Лучше так, чем лежал бы еще седмицу, и мы теряли бы время.
- Вот... ведьма! – зло выругался Харальд, но по его настороженному взгляду стало понятно, что это слово не входит в его ежедневный лексикон. – Тебе не следует на меня обижаться, но ты невыносима!
- Я знаю, - радостно сообщила Ирхильдис, накрывая его одеялом. – На больных людей и обижаться грех.
Он закатил глаза – но, увы, не уснул.
- Лучше принеси бересту и соколиное перо, они в том сундуке, в углу комнаты. Письмо напишешь сейчас.
- Тебе опять плохо? – усомнилась девушка в его здравомыслии.
- Хьёрд, Ирхильдис, неси!
Хильда с любопытством выглянула из своей комнаты. В указанном Харальдом сундуке лежали не только письменные принадлежности, но и мягкий плащ, пара острых клинков в ножнах и засушенный цвет ядовитого снежного зобника. Взвесив на ладони ветку, бережно хранимую в отдельном мешочке, Ирхильдис решила спросить потом, что она значит для Харальда, и вернулась к постели со свитком берестяной бумаги, соколиным пером и чернилами. Сонная трава, однако, уже действовала, и Харальд клевал носом, уставившись в пространство перед собой застывшим взглядом.
- Что писать?
- Письмо ярлу Мидхолда о том, что Хельм сожжен драконом дотла и требуется подкрепление, - он глубоко вдохнул, часто моргая глазами. – Пиши. Письмо от Харальда Хельмовского ярлу провинции Мидхолд, Марвальду Хельмгарду...
- Письма к ярлу же принимает управитель.
- Аскелю я писать не буду. Он самый подлый человек, которого я только знал.
- Чем он тебе так досадил? – Ирхильдис подула на бумагу, высушивая чернила.
- Спроси у Хильды, - внезапно зло отозвался Харальд. – У матери с отцом. Они скажут. Пиши. С сожалением вынужден вам сообщить, что Хельм разгромлен драконом. Крылатая тварь прилетела со стороны Марских скал владения Арстед. Люди не уцелели. Требуется подкрепление и отряд разведчиков, чтобы найти гнездо или пещеру поганой твари и уничтожить во избежание угрозы ее размножения и последующих нападений на крепости владений Нордланда...
Соколиное перо неприятно кололо пальцы, привыкшие к общению с мечом, а не с грамотой, но письмо получилось красивым, в меру понятным и недлинным. Пару капель чернил Ирхильдис незаметно подтерла пальцем и покосилась на Харальда. Он спал. Недолго думая, дочь ярла поставила свою подпись, подула на высыхающие чернила и свернула письмо свитком.
В Гринвуде не было соколов, только выученные вороны. Эти гордые птицы восседали на жердочке, привязанные за лапки, и презрительно таращились на бредущую к ним девушку. Чтобы не замерзнуть, Ирхильдис взяла плащ Харальда, вычищенный и проветренный еще утром его доброй матерью. Под сапогами похрустывал тонкий ледок на лужах, пробуждая воспоминания из детства о хрустящих дорогах родного города в начале осени. Приминался тонкий слой выпавшего снега. Стражники проходили мимо и опасливо на нее косились, спешно засовывая руки в карманы – жест, по поверьям способный защитить от взгляда упыря, дескать, мимо пройдет. Ирхильдис не стала их разочаровывать в данном средстве защиты рассказами о том, что кукиш в кармане от упыря не убережет, а уставшего берсерка рассмешит или в худшем случае разозлит.
- Чего тебе, девонька? – выплыл из-за ближайшего куста какой-то мужик с вороном на плече. – Грамотку отправить?
- Будьте любезны, - улыбнулась Ирхильдис. – В Мидгород, управителю ярла.
- С вас один золотой, - добродушно отозвался мужик, привязывая письмо к лапке самого большого ворона.
- М-м, - промычала воительница, для вида покопавшись в карманах. – Золота нет. Но я из двора Харальда Хельмовского, завтра можете зайти за монетой.
- Хорошо! – согласился мужик. – Городок-то маленький, все друг друга знают, на обмане не прожить тут. Завтра и зайду.
- Спасибо! – искренне порадовалась Ирхильдис и заглянула за ближайшие деревья, где колыхали ветвями на ветру молодые саженцы. – А что там? Сад?
- Сад... – хмыкнул мужик. – Курганы там. Есть, кого проведать? Раз ты из дома нашего хёвдинга, то, пожалуй, могу тебе один курган показать. Ингунн и Эвар раз в седмицу на него приходят, снедь всякую приносят сыну своему...
- Сыну? – удивилась девушка и покорно пошла за ним, заинтересовавшись.
- Да, старшой сын был у них, старший брат Харальда. Ульвар. Ну, ты иди, девонька, а я здесь, в тепле побуду.
Проводник остался в стороне, поглаживая по клюву огромного пернатого ворона на своем плече. Зловещий человек – но можно ли быть другим в окружении одних воронов и курганов? Перстня Меритрис, богини семьи, Ирхильдис на его пальцах не заметила, зато был другой, черный. Вдовца.
В окружении поскрипывающих старых деревьев и поросших сонным инеем юных саженцев ощущение мира терялось. Там, где сотни глаз следят за тобой, куда бы ты ни пошел, никогда не понять чувства одиночества, пока не придешь на могильные курганы – суть туда, где духи говорят с живыми. Здесь всегда тишь. В таких местах сами боги бывают, дисий присылают за душами усопших; здесь и воздух другой, и земля. Здесь деревья всегда шелестят печальнее, чем всюду, и мягко искрятся в лунном свете еще не заледеневшие, бьющие из-под земли родники.
Ирхильдис задумчиво подошла к бугру, на который ей указали. Наклонилась над пригорком, смахнула снег с каменного узора поверх насыпи. За этим курганом действительно ухаживали и очень любили человека, здесь похороненного, приносили засохшие корки хлеба и цветы, уже обратившиеся в сено; здесь лежал и заботливо прикопанный меч – дар Харальда старшему брату. А может, кого другого?
Девушка присела на корточки рядом и принялась осторожно счищать снег с бугра, задумавшись, каким мог быть этот человек, которого она не знала? Такой ли как Харальд или тверже и жестче? Мягче? Наивней? Уверенней в себе? Похожи ли были братья внешне?
Тишина зимнего леса окружила ее непроницаемой пеленой, словно приложила подушки к ушам, только шелестел над могилами вереск и засохшая осока. Старики говаривали, что так духи курганов говорят с живыми. Может, правда. Может, нет.
- Мир тебе, Ульвар, сын Эвара, - тихо молвила Ирхильдис, поднимаясь на ноги и пятясь от кургана совершенно чужого ей человека. – Прости, что нарушила твой покой. Одно у тебя, наверное, попросить могу. Ты за родными приглядывай, хорошие они у тебя, уж не обижай. Особливо за сестренкой Хильдой. И за братом своим. Харальдом...
***
Тепло дома приятно обожгло кожу, но не так сильно, как вчера. Внутренний жар все еще мучал, однако, сильнее донимал сухой кашель, скопившийся колючим комом в горле. Этот ком Ирхильдис предпочла выкашлять на улице перед крыльцом, чтобы не нести заразу в дом и не тревожить Ингунн.
За один день мать Харальда начала относиться к ней как к собственной дочери, разве что не утруждая обязанностями как гостью, вроде дойки козы или мытья котелка, в котором варился купленный на ярмарке Гринвуда лосось. Покупали его Хильда и напросившаяся с ней Ирхильдис, так как обеим стало невмоготу сидеть рядом с бредившим Харальдом и ежечасно беспокоиться за его состояние. Ингунн заменила их у постели больного.
Со своей болезнью Ирхильдис справлялась сама, изредка перемежая собственные усилия приёмом целебных настоек. В Коллегии ей пришлось постичь много наук, и одной из них было волхование самолечения, в основе которого лежала сила мысли. Не чародейство, нет, хотя многие звали берсерков воинами богов, жрецами войны и колдунами – простым обывателям и завистникам, не способным найти свою цель, было завидно, и научить без должного мастерства в иных практиках Коллегии этому было невозможно.
Про Ульвара Ирхильдис спрашивать не стала, справедливо рассудив, что если будет на то воля Харальда, он расскажет, а лезть в чужую жизнь – последнее дело для гостьи. Однако в одной из комнат дома, куда девушка забрела в поисках Ингунн, она нашла старые вещи и кольчугу с клепаной печатью мидхолдской дружины. На плаще рунным слогом было вышито имя старшего сына.
За порогом Ирхильдис встретила расстеленная по полу мокрая тряпка. От одежды повалил пар, и успевшие растаять на мехах капюшона снежинки дрожали серебристыми капельками на свету. Откуда-то сбоку тут же подскочила Хильда и, сонно хлопая глазками, подхватила плащ и встряхнула, чтобы повесить уже сухим.
- Как он? – заговорческим шепотом спросила Ирхильдис, кивая на лестницу.
- Легче, - Хильда зевнула и поморщилась, когда капельки снега осели на лицо. – Уже дважды вставал и ел. О тебе спрашивал.
- Вот как? Что же сейчас не встречает?
- Так спит.
- Шла бы и ты спать, - девушка присела перед девочкой и пригладила выбившиеся из косы волосы. Хильда увернулась и запахнула на груди шерстяной платок. – Поздно уже, полночь близится. Сама ела хоть?
- Ела.
Дважды просить девочку не нужно было – явно по научению матери ждала в сенях, пока гостья нагуляется и придет. Почувствовав легкий стыд, Ирхильдис взяла ее за руку и повела в сторону комнаты, оглянувшись на вкусно шкварчащий котелок, ожидающий ее.
Лестница и не скрипнула, пока они поднимались по ней. Ингунн и Эвар уже спали в своей комнате. Мерно вздымалась мокрая от жара спина Харальда. Хильда привела ее на чердак дома, где и располагались их несколько комнат, и сонно потянулась к себе, но Ирхильдис ее не отпустила.
В комнате девочки обстановка была не богатой, скорее чтобы не баловать, чем из бедности. В углу стояла высокая кровать, увенчанная взбитой подушкой – на такую только голову положи, и сразу уснешь. Окна дома выходили на восток, по обычаю, ибо девочкам и девушкам благоволило солнце юное, а зрелым и замужним женщинам – закатное. В вычищенном углу расположился сундук, крышку которого распирало от сокрытых в нем девчачьих сокровищ. Ирхильдис огляделась, подмечая тряпичную куклу, сиротливо спрятанную за створкой, и выложенные на виду пяльцы с тонким шитьем – и усмехнулась. Исконно-женское и жутко скучное занятие это вышивание, от которого ей удалось сбежать.
Хильда забралась на кровать, даже не переодеваясь, и прикорнула в самом уголке, пока Ирхильдис зажигала свечи, разглядывая шелковые узоры.
- Что ты вышиваешь? – поинтересовалась воительница, обводя пальцем неровные линии оленьих рогов.
- Стяг Мидхолда, - покорно ответила Хильда и приподнялась на локтях. – Мама велит, говорит, в приданое пойдет, - она небрежно махнула в сторону набитого тряпками сундука. – Харальд говорит, это мне поможет найти достойного мужа.
- Что б твой брат понимал в поисках мужа, - презрительно фыркнула Ирхильдис и отложила пяльцы. – Сам-то считает, поди, что если девушка умеет вышивать стяги – значит, невеста на вес золота? Что всю жизнь портянки чинить – подлинное женское призвание?
Хильда хихикнула. Отдернув пальцы от знакомой шелковой вязи, давно мозолившей глаз, воительница села рядом спиной к дверному проёму и взяла ее на руки. В свои десять лет девочка весила совсем мало, словно не ела – резкая противоположность румяным, круглолицым сверстницам, катающим по утрам снежки у крылец своих домов. Сморщенный глаз смотрел жалобно, она больше не скрывала свое лицо.
- Я некрасивая? – шепотом спросила Хильда.
- Ты что такое говоришь? – сердце Ирхильдис сжалось. – Молчи и не говори так никогда!
У дверей раздался тихий скрип половиц.
- Я некрасивая... – на этот раз девочка не спрашивала, а утверждала. – Так наши мальчики говорят, когда видят меня.
- Те, кто думают только о бабочках-цветочках, не познают истинной красоты зимы, - поучительно молвила воительница, раздраженно покосившись на тень у двери. – Те, кто смотрят только на лицо, никогда не увидят душу и полюбить не смогут по-настоящему. Красота уходит с годами, душа – становится широкой.
- А за что ты полюбила Харальда?
- Я? Харальда?
Глядя, как дрогнула тень в дверях, Ирхильдис залилась краской, но в темноте Хильда не заметила этого, хоть и пристально ее разглядывала.
- Я-я... М-м... Глубоко уважаю его... Он хороший человек... Он спас меня. И пусть он притворяется жестким и бессердечным, - выдохнув и найдя слова, Ирхильдис злорадно ухмыльнулась подслушивающей тени, пока девочка зевала. – В глубине души весьма чувствителен и нежен. Изредка благороден и любит говорить об этом... Но недостатки есть у всех!
- Дис, - позвала сонным голосом Хильда. – Расскажи мне что-нибудь.
Все сказания, которые знала Ирхильдис, были вычитаны ею в огромной библиотеке Коллегии, и мало годились в качестве колыбельной для девочки, а материны песни для сестры Сигрид, хоть и не забылись, но подходили для совсем маленьких детей.
- Есть одна песня, - подумав, произнесла девушка. – Она древняя, сложенная еще мудрецами Ангбронда и перенесенная в библиотеку моей Коллегии.
Глаза Хильды выжидающе блеснули под ресницами, и, откашлявшись, чтобы не хрипеть, Ирхильдис с задумчивостью, навеянной воспоминаниями, промычала первую мелодию.
Под небом чисто-голубым, в лучах зари времен и солнца
Цвел древний, цельный материк. Виреей по сей век зовется.
И Ёрг-мар, светлый край теней, там был лишь северной землею,
С Виреей цепью гор един, лесами, неба синевою...
И диво есть помимо чуд – вершина скрыта в цепи горной,
Там есть тропа на Ирьёргард, к богам, на пик выше Ангбронда!
Там люди есть из рода «альвэ»; в них льется кровь самих богов!
Благословенный Край – Вирея! – утерянный в глуби веков...
За спиной вновь скрипнули половицы, и тень шевельнулась. Харальд вошел в комнату и замер за ее спиной, не прерывая и прислушиваясь. Красивой была песнь, запомнившаяся отчего-то с первого раза, едва она – на тот момент еще девочка – впервые ее услышала.
И говорилось в ней о боли расколотого с землей предков народа, что однажды был ослеплен черным даром темного бога Маруна. И сама Ирхильдис не знала – быть может, на той земле бога звали по-иному? Но это не имеет значения, ведь по преданиям предков после продолжительной и кровопролитной войны Вирея затонула. Или отделилась от них водами Северного моря, как говорилось именно в этой песне. А суть всегда была едина, ибо ни одна ладья северных гаваней, отправленная на поиски затерянной земли, не вернулась из Великих Льдов моря...
Утерян и забыт их вечный зов... И гнев богов был людям приговором.
Разделена земля, и Ёрг-мар стал один... И только память служит нам укором.
Затмила взоры тьма, велев начать войну. Мы – те, кто воевал, – несем расплату...
И нет с Виреей больше тех краев, где брату смерть придет от брата.
На руках задремала уставшая Хильда. Ирхильдис вообще сомневалась, что девочка слушала дальше первого четверостишия, но один благодарный слушатель, по крайней мере, у нее был.
На плечо тяжело легла горячая ладонь.
- Пошли.
Осторожно положив Хильду на постель – девочка только сонно перевернулась на другой бок, - Ирхильдис с заботой укрыла ее одеялом из гусиных перьев и отступила к дверям. Стоящий уже у лестницы Харальд махнул рукой и начал тихо спускаться.
На кухне девушка сразу подошла к котелку и с трудом подавила желание есть ложкой прямо из него.
- Красивая песня, - не сразу нашелся с темой беседы воин и остановился сзади, скрестив руки на груди. - Ты слышала, что я пришел?
- И видела, - безразлично протянула Ирхильдис, принюхиваясь к ароматному пару из котелка. Подцепила половником жирный кусок рыбины и с причмокиванием положила в тарелку. – Будешь?
- Буду! – не отказался Харальд.
Чтобы не разбудить домочадцев шумом, он прикрыл дверь. Кухня дома осталась в полумраке, единственным светом которого стали угли в печи и одинокая свеча на столе. За окном стояла уютная погода, как раз для задушевных разговоров: посыпались хлопья снега – крупные, блестящие, они лопухами ложились на подоконник и ставенки. Вечер, на диво ясный, обратился в такую же красивую ночь; приятно сквозило под окном морозцем из невидимых щелей. Заглядевшись на падающий снег, Ирхильдис зашипела, когда на руку пролилась не горячая, но ощутимо жгучая суповая вода. Харальд равнодушно наблюдал, сидя за столом, а за ее спиной, вероятно, злорадно ухмылялся.
Со стуком поставив обе тарелки с разных сторон стола у окна, Ирхильдис села на свое место и подчинилась воинственным призывам желудка.
- И продолжала говорить с Хильдой обо мне? – молчания посреди «беседы» как будто и не было.
- М-м?
- Ирхильдис.
- Что? – девушка оторвалась от тарелки, смерив его недовольным взглядом. – Нет, твое присутствие меня не смущало, если ты об этом.
- Вот как? - по-доброму усмехнулся Харальд и поводил пальцем по трещине в столе. – Ну и какие у меня, по-твоему, есть еще недостатки?
- Ты меня раздражаешь. Всегда.
- И чем же?
- Своим высокомерием и настырностью, - кусок лосося все не желал отколупываться ложкой, и Ирхильдис на время оставила это занятие, раз Харальд впервые глядел на нее с таким вниманием. Она могла поклясться, что в глубине он сдерживает смех, и это еще больше ее злило. – Непримиримостью и нежеланием слушать добрые советы от умных людей.
- От тебя, что ли? – усомнился он, пряча смешинки в глубине глаз. – От тебя я слова доброго разве что на похоронах дождусь, и то – вряд ли.
- Непробиваемое упрямство! – тут же пополнила список прегрешений Харальда Ирхильдис и потрясла тонкой костью, сбивая вареное мясо. – Бессердечность и себялюбие.
- Кажется, совсем недавно ты говорила Хильде совершенно обратное, - озадачился Харальд в попытке поймать себя хоть на одном таком «грешке».
- Ничего удивительного! Ты еще и непостоянен в плане настроения. Изменчивый ты. То хороший, то плохой. И понять, каким ты будешь в следующий миг, невозможно.
- Захотела бы – поняла!
- Желание подстроить весь мир под себя, - улыбнулась гаденько воительница. – Я ж не заставляю тебя влезать в мою душу, чтобы ты знал обо мне все и судил о моих поступках так, как нравится слушать мне.
- Тебя попробуй, заставь, - Харальд откровенно, но беззлобно посмеивался, жуя хлеб. – Ты же не подчиняешься общим правилам. Живешь, как дикарка, своим умом, и даже всем довольна, вероятно, не понимая, что с другими можешь поступать худо себе во благо.
- Завистлив, обидчив, - не задержалась с искренним определением Ирхильдис. - Еще ты считаешь, что достиг вершины воинской карьеры, став начальником крепости. Любишь общаться свысока... Но, кажется, про высокомерие я уже говорила.
- Вообще-то я собираюсь рано или поздно стать воеводой Мидхолда, а там, возможно, и конунга, - довольно признался воин и поправил на себе сбившуюся рубаху. – Благо пришла очередь нашего владения давать Нордланду конунга, и у молодого Ингвальда впереди тридцать лет правления до следующего избрания конунга из Арстеда.
- О, тогда добавь еще мнительность.
- Ты хотела сказать «целеустремленность»?
- Нет, я хотела сказать, дай спокойно поесть!
Харальд задумчиво оглядел довольную собой воительницу, затем глухо откашлялся в рукав. Ирхильдис смерила его насмешливым взглядом сверху донизу, насколько он ей был открыт столом, и снова приметила липнущую к груди рубаху, обрисовавшую ее форму.
А он выглядел могучим, как только может выглядеть молодой мужчина. Молод, но не зелен, пропорционален и весьма силен, насколько могла посудить задумавшаяся Ирхильдис, оглядывающая бугрящиеся под тканью мускулы. Его можно было описать одним словом – мощь. Вздумай кто поставить их друг против друга – он сделал ставки бы на него, ибо широкие плечи и сильные руки Харальда по сравнению с ее женственной хрупкостью действительно выглядели впечатляюще. Он был мужчиной от слова «мощь», воином от слова «великий». Девушке не довелось видеть его в сражении на мечах, натягивающим лук или метающим копье, но она хорошо представляла и зазубрины на лезвиях, и пробитые в самом средоточии мишени.
- Подхожу? – насмешливо вздернул брови Харальд, отследив ее взгляд.
- Иди к Хьёрду! – вспыхнула до корней волос Ирхильдис и резко встала со скамьи. – Я задумалась.
- А зачем тогда смущаться? – он встал за ней, но выйти из-за стола не дал, загородив дорогу. – Если мыслями чиста.
- Что ты себе позволяешь?!
И хотя он ничего «такого» себе не позволил, кроме дерзких слов, но воительнице давно уже не было так жарко. Или было? Ирхильдис покраснела еще больше, вспомнив недавнюю «встречу под плащом».
- Я дочь ярла! – заявила девушка, вздернув нос так, что неспешно подбирающемуся к ней Харальду пришлось приостановиться. – Ты не смеешь подозревать меня в чем-то... из рук вон выходящем!
- Вот как? – задал Харальд свой любимый вопрос и скрестил на груди руки. – И кто теперь может говорить о высокомерии?
Печь определенно грела жарче, чем должна. Пару раз открыв-закрыв рот от возмущения, Ирхильдис схватила тарелки и пронесла их к бадье с чистой водой.
- Я думала, что будет, если поставить нас друг против друга в бою.
- Интересно, - согласился Харальд, тут же забыв о своей мерзкой скабрезности, и уже деловито оглядел ее с головы до ног. – Я сильнее, ты хрупче, зато худая и гибкая. Пожалуй, я не стану настаивать на открытом бою, чтобы не навредить тебе, - он усмехнулся. – Дочь ярла.
На эту колкость Ирхильдис не обратила внимания, показательно повернувшись к нему спиной и загремев тарелками в бадье.
- Но вот знаменитая северная ухватка будет тебе уроком.
Харальд сел на скамью боком и похлопал ладонью по ней, выставив локоть на стол.
- Я смотрю, тебе стало лучше? Уже здоров? – съязвила Ирхильдис, но на скамью рядом послушно села.
Они переплели пальцы. Его ладонь оказалась чуть шероховатой и горячей, пальцы – жилистыми и крепкими. Рука Ирхильдис, напротив, была прохладной от воды в бадье и тонкой.
Харальд крепко сжал ее руку, стараясь не повредить хрупкой, казалось бы, кости под тонкой кожей. Глаза Ирхильдис блеснули задором в свете свечи, губы чуть изогнулись в улыбке. По негласному знаку руки напряглись, слегка задрожав, и вдруг сила, взявшаяся из ниоткуда, припечатала тыльной стороной ладони руку Харальда к столу.
Это было так неожиданно, что воин даже вздрогнул и посмотрел на свою руку так, словно заподозрил ее в предательстве. Ирхильдис нежно улыбнулась, вытащила ногу из-за стола и вернулась к бадье.
- Как? – поневоле хрипло и изумленно спросил Харальд.
- Всегда одни и те же вопросы, даже неинтересно с вами бороться, - хмыкнула насмешливо Ирхильдис и отставила чистые тарелки на полку. – И даже выражение лица. Вы ждете легкой победы, когда беретесь за женщину, будь то обольщение или борьба, дескать, я сильнее, она слабее. Но если ваш удел – грубая сила, то наш – ловкость, хитрость и гибкость. И легкое обаяние. Смотрел ли ты на руки, когда мы начали? Или на меня?
- Твоя самоуверенность мне... - разочарованно буркнул Харальд, скрестив на груди руки. – Я поддался.
- Могу сказать то же самое в отношении тебя. Но победила я так или иначе, так что твоя самоуверенность пострадала больше, чем моя возвысилась. Могу раскрыть тайну, - девушка склонилась к нему, заговорчески понизив голос. – Никогда сразу не показывай врагу свою истинную силу. Это твой козырь.
Но, кажется, сегодня она Харальда все-таки задела, потому как следующее он сказал, едва сдерживая свист, сквозь зубы елейным голосом:
- Тебя не смущает, что моя семья считает тебя моей невестой?
- Нет, - поперхнулась кашлем Ирхильдис от неожиданности. – Меня больше смущает, какого Хьёрда ты еще не опроверг перед ними эту невозможную теорию развития наших немыслимых отношений.
- Тогда хорошо, что ты понимаешь всю невозможность такого союза. Ты – взбалмошная, языкатая... девчонка, бегущая от своего долга перед семьей. Ты трусливо оглядываешься назад вместо того, чтобы встретить судьбу лицом. Ловкость, хитрость – замечательные слова для того, кто не хочет глядеть прямо в глаза предначертанному. В этом наше с тобой огромное различие.
- Не очень-то и хотелось, - слова ее задели совсем немного, но было не по себе. – А сравнивать нас с тобой – самое несправедливое из того, что ты сейчас сказал. Ибо ты, Харальд, смотришь в желанное тобой будущее, предначертанное тебе с рождения, я же... смотрю в чужое будущее, иду наперекор тем, кто хочет лишить меня цели, - яда в голосе было хоть отбавляй, и Харальд немного опомнился, с виной теперь на нее взирая. – Я попробую мир, вкушу его и возьму себе то, что будет мне по сердцу... А не то, что мне дано с рождения и к чему проложена простая прямая дорожка человеческих мнений.
На кухне повисла напряженная, звенящая тишина. Пару минут они еще сверлили друг друга взглядами: Харальд – слегка виноватым, Ирхильдис – ненавидящим. А затем девушка оттолкнулась от него, резко развернулась, мстительно стегнув по глазам длинной косой, и ушла, не слушая больше тихих окликов своего имени.