Главы I - XVI

Пролог

Вы когда-нибудь смотрели на Луну? Нет-нет, не на тот жалкий спутник небольшого серого мира, который вы считаете своим домом, а на Луну — на Луну Истинную? Ярко-багровую в дни своего полновластия и умиротворённо голубую в моменты перерождений. На единственную всемогущую и благородную Госпожу Ночи — повелительницу небес и океанов? Её взор опускается на землю вместе с тьмой, которую приносит закат. Но именно этот взор не даёт тьме безраздельно хозяйничать до самого рассвета. Луна и её маленькие помощницы — звёзды — это бесстрашные стражи, защищающие свет от хаоса и мрака ночи.

Под властным взглядом Госпожи отступают моря и реки, освобождая захваченную раньше сушу. Под её же светом они опять идут в бой, шаг за шагом завоёвывая утраченное вновь. Но это не война – скорее игра, бесконечная партия между твердью и хлябью, в которой не предусмотрена победа. Таков каприз Луны — Госпожа Ночи поощряет любые игры, если они не несут хаоса, боли и разрушения.

Под томным взглядом Госпожи просыпаются её верные последователи — волки, филины, ночные кошки, оборотни и летучие мыши. Сладко потягиваясь в своих пещерах, норах или сидя на ветвях деревьев, они приветствуют Ночь и её Госпожу. Многоголосое радостное урчание, сладкий вой и охотничий визг сливаются в единую мелодию — песнопение во славу великолепия Луны.

Под проницательным взглядом Госпожи из бесконечных линий вероятности вырисовываются и судьбы разумных созданий: людей и эльфов, дворфов и полуросликов, драконов и даже жителей других планов. Могущественные маги и волшебники, посвятившие себя служению небесным телам, иногда могут прочитать во взгляде Луны грядущее и узнать свою или чужую участь.

Но даже те существа, которые не обладают магическим даром и не могут понимать Госпожу Ночи, часто выходят из своих жилищ в тёмную пору и подолгу смотрят на неё. Помимо божественной красоты и изящества, Луна обладает умиротворяющим свойством — она успокаивает раздираемые противоречиями души, примиряет враждующих и гасит зачатки злобы и ненависти в сердцах смертных. Те существа, которые покорились её притягательным чарам, никогда не станут настоящими злодеями — в каком бы обществе они не родились и какой бы веры не придерживались. Ибо тот, кто познал итстинную красоту, никогда не сможет поступать некрасиво.

Смотрели ли вы По-Настоящему на Луну? Подумайте хорошо об этом. Ведь ответ «да» означает то, что эта история для вас.

Глава I Гроза

Это было небо. Самое обычное голубое небо. Впрочем, если хорошо присмотреться, то быть может, и не совсем обычное. Медленно плывущие белые облака в лучах яркого утреннего солнца выстраивались в замысловатые и причудливые фигуры. Сначала они были хаотичными и неузнаваемыми, однако в какой-то момент в очертаниях одного облака появились высокие прямые шпили, увенчанные гордыми знамёнами и грозные зубцы башен, возвышающиеся над крепостными стенами. В считанные минуты небесный свод оказался украшен гигантским белым замком, вобравшим в себя всю грациозность и красоту ветра и воздуха. Несмотря на его легкость и ветреность, несмотря на то, что сквозь его стены запросто пробивались яркие, тёплые лучи света, твердыня казалась надёжной и неприступной. Однако этому заблуждению предстояло вскоре развеяться под натиском немилосердного бытия. Как и все воздушные замки, он был обречён, он должен был пасть.

Когда справа из двух ещё более крупных, объединившихся воедино облаков, сформировалась огромная фигура дракона — участь замка стала очевидна даже для непосвящённого в дела небес наблюдателя. Гигантская голова этого мифического животного лишь вдвое уступала величине замка, а тело, казалось, могло раздавить его, лишь на мгновение коснувшись своим брюхом. И замок, и дракон двигались в одном направлении. Но облака, принявшие форму могущественного существа, были гораздо темнее и двигались почему-то быстрее. Дракон медленно нагонял свою жертву. При этом в движении его длинный, снабжённый острыми шипами хвост и крючковатые лапы нервно подёргивались и шевелились, а могучие раскинутые по бокам крылья, напротив, застыли как на картине. Оскалившись и изготовившись к бою, неторопливо и грациозно дракон пикировал прямо на замок.

Оказавшись вплотную к стенам, зверь широко раскрыл пасть и изрыгнул белое, как снег пламя. Удар пришёлся в самый центр замка, но видимого урона ему не нанёс. Небесные башни содрогнулись, но выстояли – цитадель не собиралась сдаваться без боя. Однако дракон был больше – это была тёмная туча, полыхающая молниями и изрезанная раскатами грома. Она несла с собой грозовой фронт и уничтожала любые облака, встречавшиеся ей на пути и даже самый могучий воздушный замок не смог бы выстоять перед её мощью. Не терпя никакой альтернативы своему мрачному присутствию, туча застилала собой небо, и лишь одна цитадель из белого облака осмелилась принять её вызов.

Дракона, казалось, совсем не смутила первая неудача. Не пробив стены замка своим дыханием, громадный зверь ловко извернулся и начал окружать крепость массивным телом. Вцепившись передними лапами в большую башню с одной стороны, он угрожающе опустил голову с широко раскрытой пастью с другой – той, что была расположена перпендикулярно первой. Если смотреть ниже, то параллельно второй стене располагались зубцы фортификации, защищавшей замок с третьей стороны. Туда дракон вцепился когтями своих задних лап, одновременно хлестанув шипастым хвостом по последней четвёртой стене замка. От этого удара, сопровождавшегося громовым раскатом, по белоснежным башням цитадели пронеслись электрические разряды молний, а одна из них, в которую вонзился самый большой шип, вдруг треснула и стала поддаваться под напором гигантского ящера.

После первого удачного удара, дракон вместо того, чтобы замахнуться и атаковать вновь, дотянулся кончиком хвоста до своей пасти и надёжно прикусил его. Теперь величественный белоснежный замок оказался в глухом окружении. Ящер навалился на него со всех сторон одновременно и, используя явное преимущество в массе, стал сдавливать крепость, как гигантский удав сдавливает свою жертву. Первыми треснули четыре угловые башни, соединявшие между собой стены замка. Вслед за ними медленно, всё ещё силясь одолеть ужасного зверя, стали рушиться и падать и другие очаги сопротивления. Большие белые зубцы на стенах, предназначавшиеся для укрытия лучников и магов, складывались, как карточные домики под лёгким дуновением ветра, а вот башни, разделявшие каждую стену на несколько частей, погибали лишь после долгой и упорной борьбы. Но могущественное существо явно было не по зубам обитателям небесного замка – крепость рушилась. Дракон, обвившийся вокруг цитадели, всё сильнее сжимал удавку, закрывая своим тёмным и почти непроницаемым для света телом значительную часть небосвода.

Солнце почти не пробивалось через повисший над землёй грозовой фронт, и единственным источником яркого дневного света оставалась последняя большая башня, возвышающаяся в самом центре осаждённого замка – конечный рубеж обороны его обителей. Всё остальные фортификации уже были раздавлены телом гигантского дракона – пали в неравной битве с тьмой. Эта центральная и последняя часть некогда изящного и великолепного замка, защищалась яростней всего. Дракон долго не мог совладать с ней, и солнечный свет продолжал просачиваться на землю через это белоснежное летнее облако. Но и шансов совладать со зверем у защитников не было, рано или поздно они должны были погибнуть.

Это произошло тогда, когда дракон сменил тактику – раздавить своим телом последний рубеж обороны он так и не смог. Но широко разинув пасть, зверь проглотил последнее облако – просто сожрал его, вместе со всеми обитателями, столь отчаянно защищавшими свой великолепный дом. И тотчас на землю упали первые капли дождя…

Существо, лежавшее на небольшой лесной поляне и всё это время поражённо наблюдавшее за небесной баталией, окончательно пришло в себя, как только почувствовало холодное прикосновение дождя – капель, упавших с того самого места, где ещё минуту назад героически оборонялись последние защитники воздушного замка. Это тело гигантского дракона низвергало на землю ледяной дождь на всём пути своего следования. Зверю мало было его завоеваний в небесах, он хотел досадить и обитателям земли, что у него получилось весьма неплохо, учитывая, что с его победой над поверхностью воцарились сумерки, а воздух резко похолодал. И это не считая дождя, быстро перераставшего в ледяной ливень.

Существу, лежавшему на спине в высокой зелёной траве, в первые мгновения после победы дракона над воздушным замком, стало гораздо комфортней. Яркий солнечный свет слепил его, он не мог сфокусировать взгляд на одной точке, и, быть может, именно поэтому расплывавшееся в глазах существа облако превратилось в прекрасный замок, а громадная чёрная туча предстала в образе дракона. Так или иначе, но его глаза были гораздо более привычны к тьме, нежели к свету, и как только на землю опустились сумерки, он стал видеть немного лучше.

Однако спустя несколько секунд существо вдруг почувствовало и некоторый дискомфорт, который с каждой минутой увеличивался. А ледяные капли дождя усилили его ещё в несколько крат. Ему было холодно – существо мёрзло.

Спустя несколько минут, когда холод стал совсем невыносимым, существо неожиданно для себя самого поднялось на ноги. Удивлённо оно начало оглядываться по сторонам. Оно ещё не понимало ничего из того, что видело. Существо не знало – кто оно или что, и не понимало сути виденных им явлений – так, как будто наблюдало всё это впервые. Ему казалось, что оно впервые созерцает небо и землю, облака и деревья, траву и почву, на которой оно только что лежало. Впервые видит весь этот мир и себя в нём. И надо признать – в какой-то степени так оно и было. Существу казалось, что даже дышит оно впервые, а каждое движение головы и тела давалось с большим трудом, как у новорождённого.

Однако оно устояло на ногах с первого раза и, надо полагать, что у него уже был опыт прямохождения, ну или оно очень быстро училось. Так или иначе, но ему было плохо – руки дрожали, а всё тело тряслось от пронзительного холода и потому, не успев ещё ничего осознать, оно начало действовать. Врождённые инстинкты самосохранения подсказали выход – существо побежало. Приминая траву, оно быстро пронеслось по маленькой поляне, расположившейся в неведомом для существа лесу, и вскоре спряталось под кронами деревьев. Здесь ледяные обжигающие капли не так часто доставали теплокровное создание, и потому чувствовало оно себя немного лучше. Однако существо не остановилось, а продолжило бежать по лесу, разгоняя кровь в своих жилах и силясь таким образом согреться.

Надо сказать, что бег не доставлял ему ни малейшего дискомфорта, если не считать царапающих босые ноги колючек и шишек. Существо бежало легко и спокойно, дыхание его оставалось при этом почти ровным.

Кроме того, в лесу его зрение обострилось ещё больше – здесь было много темнее, чем на поляне при наступлении сумерек. Оно помогало ему выбирать дорогу и избегать встречи с ветками, так и норовящими врезаться в глаза или тело чересчур быстрого путешественника.

Спустя примерно четверть часа, согревшись и слегка устав от надоедливых шишек, палок и иголок, впивающихся в ноги, существо всё-таки остановилось. На смену физической деятельности пришла деятельность умственная. Оно осматривало всё вокруг, силясь отыскать разгадку своего существования, найти хоть одну подсказку относительно того, кто оно и для чего здесь находится. И вскоре такая подсказка была найдена.

Тяжёлые капли дождя, уже давно превратившегося в ледяной ливень, продолжали барабанить по кронам деревьев, капать с их ветвей и листьев на землю, впитываясь в неё и обильно кормя всю лесную растительность. Огромного дракона в небе, потерявшего свои очертания и превратившегося в бескрайнюю чёрную тучу, то и дело разрезали вспышки гигантских молний, сопровождаемые громовыми раскатами. Существо с интересом наблюдало за буйством природы, но не выказывало чувства страха – под высокими толстыми деревьями оно чувствовало себя вполне защищённым. Не найдя ничего знакомого в окружающей обстановке оно, наконец, взглянуло на себя и впервые с момента своего пробуждения кое-что выяснило.

Цвет кожи существа был матово-чёрным или, вернее, обсидиановым – с лёгкой примесью фиолетового или даже синего оттенка. На руках у него было пять пальцев – столько же, сколько и на ступнях. Существо вдруг поняло, что это правильно и что так и должно быть. Затем его левая рука, которую оно только что внимательно рассматривало, машинально потянулась к голове, чтобы поправить неожиданно закрывшие лицо волосы.

Существо убрало с лица клок мокрых волос и, закидывая его обратно за спину, обратило внимание на то, что они были белого цвета и контрастно выделялись на фоне тёмной кожи. Причём, это были не седые волосы, а именно белые. Такого же цвета были и его брови, хотя существо в тот момент и не могло посмотреть на них.

Сделав все эти открытия, оно вновь опустило взгляд вниз и там его уже ждало новое. После весьма затруднительных раздумий о природе некоторых своих частей тела существо вдруг поняло, что оно – мужчина… Причём голый мужчина. Одежды на нём не было совсем, и частично этим объяснялся испытываемый им холод. Осознав это, он вспомнил о том, что создания, подобные ему обычно облачают своё тело в одежду – штаны, обувь, туники, плащи и рубахи – в них они чувствуют себя гораздо комфортней и спасаются от природного холода.

В очередной раз, оглядев пространство вокруг себя, тёмнокожий мужчина задержал взгляд на молодом кусте ярко-зелёного цвета. Из-под его широких прогнувшихся под тяжестью ливня листьев выглядывали набухшие розовые ягоды, выглядевшие для смотревшего на них существа весьма аппетитно. Чуть позже темнокожий мужчина узнает, что это ранние плоды лесной малины – ягоды, которую с удовольствием потребляют в пищу все наземные существа.

Однако он всматривался в этот куст не из-за голода – этот неприятный спутник всех путешественников тоже составит ему компанию, но чуть позже. А сейчас тёмнокожий мужчина, оценив обилие и плотность больших зелёных листьев на приглянувшемся ему растении, нашёл для них другое применение.

Первая попытка сорвать куст обернулась неудачей – чёрное существо неожиданно вскрикнуло, поранив руку о шипастый стебель кустарника. Звук собственного голоса, казалось, серьёзно озадачил его. Темнокожий мужчина, забыв про оцарапанную ладонь, несколько минут, не двигаясь, ошеломлено вслушивался в темноту, пока не догадался, что источником звука был он сам. Осознав это, он осторожно вскрикнул вновь – теперь тише и на этот раз специально. Затем он издал ещё несколько нечленораздельных звуков и ещё. Удивляясь собственному голосу и продолжая играть с ним, мужчина вновь взялся за куст малины. Его привычные к темноте глаза позволили различить тот факт, что колючки остры и тверды лишь на главных стеблях растения – основных артериях, подающих соки из корней. По краям же куста стебли были мягкие, мягкими были и защищавшие их колючки, поэтому в этом месте за них легко можно было взяться голой ладонью, не боясь пораниться.

Тёмнокожий мужчина сорвал несколько таких веток и связал их между собой, соорудив некое подобие пояса. Этот пояс он вскоре затянул на своём животе. Сделав это, мужчина одобрительно хмыкнул и сорвал ещё несколько веток с кустарника.

Всё это время он что-то мычал себе под нос, бубнил нечто нечленораздельное, а иногда и кричал. Ему явно нравился собственный голос. И в какой-то момент этот голос вдруг стал спокойнее, а издаваемые им звуки превратились в что-то гораздо более связное. Существо заговорило. Сначала медленно и неуверенно, затем всё быстрее и твёрже. Всякий сторонний наблюдатель, будь в этот момент он рядом, понял бы, что к существу окончательно вернулся разум. Собственно, основным отличием между разумными и неразумными видами, по мнению жителей поверхности, является умение превращать свои мысли в слова – то есть разговаривать. Впрочем, вряд ли кто-либо из наземных народов смог бы понять – о чём говорит этот темнокожий мужчина, ибо язык на котором он пытался объясниться сам с собой, был неведом им, как он не ведом и нашим слушателям. Существа же, способные понять его, никогда по достоинству не оценят этой историю и убьют рассказчика прежде, чем он произнесёт первое слово.

Новые ветки, заимствованные у леса незваным гостем, вскоре были прицеплены к закреплённому на животе поясу таким образом, что пах и зад тёмнокожего мужчины оказались закрыты несколькими слоями листьев. Завершив работу над импровизированной набедренной повязкой, он впервые улыбнулся, удовлетворённый завершённым делом. Последним ловким движением обеих рук тёмнокожий мужчина подтянул пояс повыше, и потуже затянул его, надёжно закрепив над самым пупком. Проделывая эту незамысловатую операцию, он неожиданно остановил взгляд на собственном запястье. Его вдруг смутило, что на фоне его тёмной обсидиановой кожи явно выделялся и другой цвет, причём очень контрастный. Этот был ярко-красный цвет. На запястье правой руки тёмнокожего мужчины был нанесён рисунок – житель поверхности без колебаний узнал бы в нём изображение молодой рождающейся луны. Причём небесное светило было не одиноко на чёрной коже – сквозь пустую сердцевину полумесяца проходило лезвие прямого сверкающего меча. А прямо над ним чуть выше и ближе к сгибу руки красовались четыре руны. Вероятней всего эту изящную и примечательную татуировку темнокожий мужчина заметил гораздо раньше, ещё когда в первый раз осматривал себя. Однако тогда он не придал ей значения, не в силах отличить осмысленный рисунок от грязи, травы и листьев, обильно прилипших к его мокрому телу. Сейчас же мужчина, омытый холодным дождём, со всей ясностью всматривался в это изображение, одновременно любуясь им, как любуются красивой картиной, и пытаясь понять его смысл. И если рисунок луны, вероятно, никогда не виденной им ранее, ещё и вызывал вопросы, то в мече он с лёгкостью узнал смертоносное оружие, которое разумные существа используют для убийства себе подобных. Четыре красных руны, расположенные рядом с рисунком тоже были хорошо знакомы темнокожему мужчине. И хотя значения написанного ими слова он совсем не понимал, он легко смог прочитать его.

«Да – Бра – Го – Нэс».

Глава II Дела семейные

День близился к закату, когда на горизонте показался всадник. Маленькая, чуть заметная точка, появившаяся на самом стыке извилистого серпантина дороги и вечернего неба, по мере приближения приобретала очертания человека на загнанном жеребце. Взмыленный рыжеватый конь благородных пород неторопливым шагом приближал своего хозяина к цели.

Вскоре стало возможным разглядеть и самого путника. Это был молодой человек, лет двадцати – двадцати двух. На взгляд опытного наблюдателя он был слишком худым для того, чтобы определить в нём благородного рыцаря, но и вместе с тем слишком жилистым для мирного простолюдина. Другими словами – он был среднего телосложения. Длинные волосы угольного цвета опускались до самых плеч, закрывая лицо юноши, когда тот ехал, задумавшись или задремавши. Природа наделила молодого человека большим и гладким лбом, на котором ещё не появилось ни одной морщины, прямым носом c длинной переносицей, которую еще ни разу не ломали, широкими скулами, придающими некоторое благородство внешности своего хозяина и, наконец, объемными густыми бровями, верно вставшими на защиту добрых, хрупких, беззащитных, доверчивых и, пожалуй, слишком наивных, даже для столь юного возраста, глаз. Впрочем, ни по виду юноши, ни по разговору с ним нельзя было сказать, что он необразован или глуп от природы. Скорее наоборот – интеллект и мысль странным образом сочетались в нем с наивностью и великодушием, что создавало некую таинственность образу юноши и, вероятно, привлекало к нему людей. Всё это внимательный наблюдатель при большом желании мог прочитать и в его взгляде.

Одежда всадника была неброской. Легкий кожаный доспех с пластинчатыми наручами и мягкими удобными перчатками плотно обтягивал тело юноши. Он фиксировался и подгонялся специальными ремнями, благодаря чему не доставлял лишних неудобств в путешествии, как пешком, так и верхом на лошади. Доспех обладал несколькими карманами – для стальных пластин или всякого барахла и, надо сказать, был изрядно поношен, грязен и местами порван. На ногах никакой защиты у юноши не было, если не считать толстых сапог, сделанных из кожи и меха, и подкованных стальными заклёпками. Широкие серые штаны, настолько запыленные, что сложно было определить материал, из которого они были сшиты, дополняли картину. На поясе у молодого человека висел кинжал, а к луке его седла был пристегнут длинный рыцарский меч.

Когда всадник, наконец, подъехал к усадьбе, контрастно возвышающейся на фоне окружающей дикой местности, подобно некоему маяку цивилизации, его уже поджидали двое слуг. Они горячо поприветствовали юношу и тут же открыли ворота, чтобы пропустить его внутрь. Один из слуг – приветливый пожилой мужчина приятной наружности, сняв поклажу с коня, передал её второму – молодому смуглому черноволосому парню. Тот тут же взвалил мешки с вещами всадника на плечи и понес их в дом. Когда молодой слуга удалился, старик заговорил с юношей:

– Этерас! Вы обещали, что уедите всего на одну-две недели, а пропали на два месяца! Ваши благородные родители не могут найти себе места, они не спят и почти не едят. Мы уже собирались отправить людей на ваши поиски. Идите же быстрее, успокойте их вестью о своём благополучном возвращении.

Старик говорил вежливо, однако в его голосе прорезались и явные нравоучительные нотки. Зная, что его собеседник – человек далеко не самый безнравственный, он всегда пытался призывать к его совести, что чаще всего, учитывая опыт и житейскую мудрость, у старика получалось. Однако в этот раз молодой человек лишь расплылся в широкой улыбке и, положив руку на плечо слуги, ответил:

– Мой дорогой Аристар! Я тебе искренне благодарен за твоё беспокойство о здоровье моих родителей! Но не стоит преувеличивать – я задерживался и раньше, ведь никто не знает, что может случиться с ним в дороге. Кроме того, я не оговаривал конкретных сроков моего путешествия, а только предположил, что оно может занять одну или две недели, но, как видишь, немного ошибся. Пришлось побывать в незапланированных местах, но поверь мне – оно того стоило. Если бы ты знал, что я нашел, Аристар! Мне бы сейчас мог позавидовать сам знаменитый Эрокко Бейли, который двести лет назад наткнулся на гробницу последнего Эреонорского короля!

Голос у юноши был твердым, уверенным и слегка низковатым. Было в нем что-то и от познавшего всякое циничного мужчины и от наивного глупого юноши. Хотя последнее все же больше читалось в его глазах, чем в произношении.

– Простите, господин, но мне известен только Мекардо Бейли, который, всяк знает, производит лучшее вино в королевстве. И, насколько я помню, вы каждый раз возвращаясь из своих путешествий, говорите, что нашли что-то очень значимое…

– Именно – лучшее вино! А знаешь, откуда взялась его винодельня? Мекардо Бейли – прямой потомок Эрокко, который на деньги, вырученные за сокровища эреонорского короля купил себе замок и огромный кусок земли, на коем и вырастил виноградник… То есть не он купил и вырастил, а его жена, которая вышла за него замуж ради сокровищ и отравила на третий день после свадьбы, но фамилия осталась Бейли, ибо никто не захотел брать в жены обладательницу проклятого золота. Правда, Эрокко за три дня успел заделать ей сына и род сохранился по сей день…

– Этерас, я наслушался этих рассказов, когда вы вернулись в прошлый раз. Вы, наверное, устали с дороги и вам нужен отдых, к тому же вас ожидают ваши родители, – с этими словами Аристар, взяв под узды рыжего жеребца, на котором прибыл юноша, повел его в конюшню.

– Ну, это же история… – прошептал ему вслед Этерас. Впрочем, вряд ли слуга услышал его слова.

Виконт Бернуа фон Гиммильшильд, узнав о возвращении своего единственного сына, ждал его у себя в кабинете. Это был высокий коренастый человек средних лет. Широкий открытый лоб, в меру покрытый морщинами, пересекал длинный шрам, один из тех, что не украшают мужчину, вопреки расхожему мнению, но создают его образу воинственный и горделивый вид, невольно вызывая уважение и легкую опаску. Над глубоко посаженными карими глазами возвышались густые брови. Если смотреть со стороны, то виконт выглядел властно и даже в некоторой степени пугающе. На самом деле это был достаточно добрый, открытый и общительный человек. В прошлом известный рыцарь, участвовавший в нескольких битвах при завоевании северных островов, душа компании, дамский угодник и благородный аристократ.

Он уже сам собирался послать за сыном, когда после полагающегося по этикету стука, дверь отворилась, и вошёл тот же юноша, что часом раньше прибыл в усадьбу виконта фон Гиммильшильд. Тщательно вымытый, теперь он выглядел гораздо более элегантно. Синий бархатный камзол был Этерасу в самую пору и хорошо сочетался с цветом его таких же карих, как у отца глаз и волос. Штаны, под стать камзолу, почти незаметно переходили в такого же цвета тонкие ботинки, создавая видимость гармонии во внешности молодого человека.

– Доброго здравия тебе, отец, – поздоровался сын и секунду подумав, добавил. – Я вернулся с хорошими вестями.

– У меня тоже есть для тебя хорошая весть, – вместо приветствия ответил Бернуа. Его лицо озарила лёгкая улыбка, в которой Этерас без труда распознал двусмысленную ухмылку, появлявшуюся в те моменты, когда он задумывал что-то такое, чего явно окажется не по нраву сыну. Юноша насторожился.

– Я слушаю тебя, – с нехорошим предчувствием в сердце произнёс Этерас.

– Сначала я выслушаю тебя, юноша – ты ведь первым явился ко мне. Скажи, где ты пропадал последние шестьдесят дней? И что за вести принёс мне? Рассказывай, только коротко, без подробного экскурса в историю, мифологию и религию.

После этих слов Этерас с деловым видом извлёк из кармана потрёпанный, но плотно запечатанный конверт и протянул его отцу.

– Во-первых, я привёз тебе письмо от твоего друга Рогнэра, благородного графа Альферонского. Вместе с письмом он просил передать тебе свои самые наилучшие пожелания, а также выразить надежду на то, что я вскоре снова посещу его владения и передам ответное письмо.

– Он так и сказал? – немного удивлённо спросил отец.

– Именно, – подтвердил Этерас.

– Слово в слово?

– Да.

Бернуа не без оснований подозревал, что сын мог слегка приукрасить пожелание его друга таким образом, чтобы создать повод для очередного путешествия. Однако он также прекрасно знал и то, что откровенно врать Этерас не станет.

Конверт, оказавшийся в руках виконта, украшала большая круглая печать с изображением гигантского медведя, стоявшего на задних лапах и яростно оскалившегося в боевом пылу. Это был личный герб Рогнэра Альферонского, полученный в честь совершённого им подвига. В своё время граф прославился на всё королевство, сразив «Тальбадарского оборотня» – гигантского медведя-убийцу, нападавшего на крестьян, торговцев и даже на небольшие военные патрули. Свои кровавые расправы зверь обычно учинял на берегу Великой реки Тальбадар, за что и получил такое прозвище. Кроме того, большинство нападений происходило ночью, и суеверные земледельцы всерьёз считали, что имеют дело с оборотнем. Некоторые из поселившихся по берегам Великой реки крестьян, силясь задобрить монстра, даже начали приносить жертвы медведю – настолько ужасны были его похождения. А некоторые рыцари, отправленные королём на поиски зверя, брали с собой стрелы с серебряными наконечниками, а кое-кто и вовсе выковал серебряный меч. Так или иначе, но сразить зверя удалось лишь отряду молодого Рогнэра – наследника Альферонского графства. Смелый аристократ лично зарубил зверя двуручным мечом из обычной стали и привёз его труп в столицу королевства. Тело медведя было сожжено на центральной площади города в присутствии короля и всего народа.

С тех пор в королевстве Кармеол всё спокойно и единственная опасность, которая может поджидать путешественников на дорогах, исходит от волков и редких разбойничьих шаек, промышляющих на лесных тропах. Разбойниками, как правило, становятся выходцы из других стран, приехавшие в королевство в поисках лучшей жизни. Кармеолская гвардия и некоторые феодалы ведут с ними активную борьбу, иногда мобилизуя для этого почти все имеющиеся силы, и поэтому заниматься разбоем в этой стране крайне опасно и, чаще всего, не выгодно. По этой причине виконт Бернуа фон Гиммильшильд не боялся отпускать своего сына путешествовать в одиночку. Кроме того, он прекрасно знал, что Этерас вполне может и постоять за себя – мечом тот владел, быть может, лишь чуть хуже рядового королевского гвардейца. Впрочем, в его возрасте Бернуа уже был опытным бойцом и участвовал в одной военной компании. Да и сейчас на всех тренировках он с легкостью одолевал сына, иногда оставляя на его теле обширные синяки. Этерасу, конечно, было неприятно получать от отца тумаки, но он ценил воинское искусство, и когда находился дома – сам просил преподать ему несколько уроков. Вот только дома он бывал всё реже и реже, а потому тренировкам уделял всё меньше времени. Это беспокоило отца ровно столько же, сколько и тот вид деятельности, которому юноша уделял большую часть своей жизни. Бернуа доверял сыну и любил его, но никогда не позволил бы ему стать бродягой, даже если бы это шло в разрез с желаниями самого Этераса. А потому он твёрдо решил положить конец его бесконечным отлучкам, попутно урегулировав ещё одну проблему, с которой рано или поздно сталкиваются все отцы.

– За письмо спасибо, сын! Но почему оно такое грязное и помятое? – слегка возмущённо спросил Бернуа.

– В дороге меня несколько раз настигал дождь – последний раз сегодня утром. Ливень был такой, что куда не положи письмо, оно бы всё равно промокло. К счастью, Рогнэр использует надёжные чернила, которые плохо смываются водой и, скорее всего, текст письма не пострадал, – пояснил Этерас.

– Да, гроза сегодня утром была поистине могущественная, с громом и молниями, и твоя мать, узрев на небе какое-то знамение, до обеда молилась в часовне Латандера – в том числе и за твоё благополучное возвращение, – рассказал отец Этерасу и, секунду спустя, поинтересовался, – Какие ещё добрые вести ты мне принёс?..

Этерас слегка замялся и на мгновение отвёл взгляд. Но затем, набравшись решимости, достал из-под одежды серебряный медальон, всё это время висевший у него на груди под камзолом. Он был изготовлен в форме щита без острых углов. А в центре медальона изображалась цветущая роза, набухший бутон которой был проколот лезвием меча, пересекавшим щит. Бернуа отметил изящество, с которым было изготовлено украшение, и не мог не признать, что медальон ему нравится.

– Я нашёл его глубоко в подземелье в древних развалинах к северо-востоку от Альферона. Несколько тысяч лет назад там был какой-то форт или, быть может, даже замок. Причём форма постройки не характерна для архитектуры Эреонорского королевства, располагавшегося тут до нас. Я нашёл более древние руины, а быть может…

– Хватит истории, Этерас! – резко, но вежливо оборвал сына отец. – Этой наукой должны заниматься учёные мужи из эльмарионского университета, а не семья виконтов фон Гиммильшильд. Говори по делу.

– Хорошо, – просто ответил юноша. – Он магический.

– Кто? Замок? Старые развалины? – не понял виконт.

– Да нет же! Медальон, – Этерас снял с шеи своё украшение и протянул его отцу.

– С чего ты взял? – недоверчиво спросил Бернуа.

В магию виконт, как и большинство жителей королевства, не верил. Он допускал, что много тысяч лет назад могли существовать какие-то провидцы, колдуны, а то и волшебники, как это написано в некоторых летописях, но сегодня люди, как и живущие на востоке эльфы, явно лишены этого дара. Те же, кто заявляют, что якобы обладают им – во всех случаях оказываются шарлатанами. Виконт несколько раз сталкивался с такими обманщиками и одного в припадке ярости, будучи обманутым, чуть не убил. За всю жизнь ни Бернуа, ни те люди, которым он доверял, ни разу не встречали никакого волшебства. Официальная версия учёного совета при королевском университете гласит, что несколько тысяч лет назад по неведомой причине боги отняли у людей и других рас магический дар. Касательно поводов, сподвигнувших богов на такой шаг, высказываются самые разные предположения, доминирующим среди которых является Теория проклятья. Согласно этой гипотезе, люди или эльфы совершили какое-то преступление, настолько ужасное, что боги, посовещавшись, решили наказать за это все разумные расы, лишив их волшебства. Существует и множества других версий, в частности, набирает популярность мнение, что магии вообще никогда не существовало в природе, а летописи, повествующие о целых подразделениях боевых волшебников в составе армии раннего Эреонорского королевства, написаны сказочниками. Бернуа не знал, кому верить, да и если быть откровенным, не особо интересовался таким вопросом. Главным во всей этой истории виконт считал лишь тот факт, что в настоящем времени никаких волшебников не существует и людям не стоит беспокоиться из-за магии.

– Прикоснись к нему, отец, – с некоторой надеждой в голосе сказал Этерас. –

Почувствуй, какой он горячий. Скажи – разве может серебро быть таким тёплым само по себе?

Бернуа машинально дотронулся до амулета и действительно ощутил исходящее от него тепло, однако уже в следующую секунду он разочарованно фыркнул и протянул украшение обратно своему сыну.

– Ты нагрел его своим телом, – догадался виконт. – Я не хочу больше слушать твои сказки, Этерас. Когда ты мне заявлял такое десять лет назад, ты был ещё ребёнком, но сейчас я не позволю рассказывать подобную чушь. Завтра утром я хорошенько научу тебя манерам во время утренней тренировки.

– Но я говорю правду! – упрямо ответил Этерас. – Он был такой же горячий, когда я его нашёл в холодном подземелье и сегодня утром во время дождя он согревал моё замерзшее тело. Разве серебро обладает такой способностью?

– У тебя весь подвал нашего дома забит подобными безделушками. И все они «магические», – съязвил Бернуа. – Ты их начал собирать ещё до того, как научился ходить. В кого это ты интересно пошёл, сын? Ни мать, ни я не замечали за собой желания вести бродяжнический образ жизни и собирать всякое барахло, как это делает Этерас фон Гиммильшильд!

– Я узнаю много нового в таких путешествиях, знакомлюсь с интересными людьми и приобретаю бесценный опыт. Кроме того, предметы, которые я приношу, имеют и определённую материальную стоимость. Часть из них, если ты помнишь, я сдал в эльмарионский Музей артефактов, а кое-что пополнило коллекции твоего друга графа Альферонского, нашего сюзерена герцога Торвийского и, наконец, твою собственную, – слегка волнуясь, парировал Этерас.

Надо сказать, что Этерас не слишком-то лукавил. Иногда он действительно находил в древних развалинах занимательные вещи: прекрасно сохранившееся оружие, доспехи, книги, повествующие о давних событиях, украшения, подобные тому медальону, который он принёс в этот раз. Однако Бернуа хорошо знал, что если бы Этерас вместо своих путешествий помогал отцу в делах по хозяйству, то принадлежащие ему земли приносили бы больше дохода – гораздо больше, чем могло бы принести всё собранное сыном барахло, проданное на рынке артефактов в столице. Кроме того, виконту не нравился и тот факт, что сын не смог добиться таких же успехов в воинском искусстве и мастерстве фехтования, каких добился в его возрасте сам Бернуа. И ещё, с недавних пор отец всерьёз задумался о будущем своей семьи, о будущем дома Гиммильшильд, ведь Этерас был единственным его наследником. Всё это подвигло виконта принять волевое решение и внести серьёзную корректировку в судьбу своего сына.

– Я знаю, – неожиданно мягко согласился Бернуа. – Я бы никогда не позволил тебе тратить свою жизнь впустую. Твои путешествия действительно принесли много пользы, но была и обратная сторона медали. Кроме того, всё когда-нибудь кончается. Пришло время и тебе заняться делом. Я ведь не смогу вечно управлять хозяйством за тебя, – вкрадчиво продолжал виконт, и Этерасу очень не нравилось то, к чему он клонит. – Да и не захочу. Неужели, по-твоему, я не заслужил отдыха, сын мой?

– Ты можешь попросить Аристара… – начал было Этерас, но виконт тут же прервал его.

– Может мне и свой титул передать Аристару? – улыбнувшись, спросил отец.

– Но ему можно доверять! Он никогда нас… – возмутился Этерас.

– Конечно! И за его верность ты хочешь нагрузить его лишней работой? А ведь он гораздо старше меня, ему бывает тяжело вставать с кровати.

Этерас замолчал и опустил взгляд. Ему было нечего сказать. Он понимал, что перекладывать свои обязанности на плечи старого и самого преданного семье слуги, действительно не правильно.

– И ещё, – неожиданно, чересчур спокойным голосом продолжил отец. – Ты ведь знаешь, что у нас с матерью, кроме тебя, никого нет. Ты единственный наш наследник.

– К чему ты клонишь? – всё ещё не догадываясь, спросил Этерас.

– В последние два месяца мы с твоей матерью очень много об этом говорили и приняли важное для тебя решение. Мы уверены, что не ошиблись, можешь не сомневаться.

– Я не сомневаюсь, но не понимаю о чём ты… – признался юноша, разведя руками. Он действительно ещё не понимал.

– Ты женишься, – сказал отец таким голосом, как будто пригласил его на обед и улыбнулся.

Этерас не сразу понял смысл сказанного и сначала тоже простодушно улыбнулся, но уже через секунду его глаза округлились, а рот приоткрылся от изумления. Он был настолько ошеломлён, что так ничего и не смог ответить, а только глупо мотал головой и немигающим взглядом смотрел на отца.

– Как любитель истории, ты должен знать, что мы решили прибегнуть к древней эреонорской традиции и самостоятельно выбрать тебе избранницу, – перестав улыбаться, тихо, но твёрдо продолжал отец. – И поверь, мы нашли тебе достойную пару. Её рекомендовал сам герцог Торвийский, а мать лишь увидев её портрет, призналась, что только и мечтает о такой дочери. Это очень красивая и умная девушка, кстати, как и ты интересующаяся историей и ценящая путешествия. Она примерно твоего возраста и происходит из древнего бортнорского рода.

– Она из Бортнора?! – ещё более ошеломлённо воскликнул Этерас.

– Да, – спокойно ответил Бернуа. – Ваш брак поможет укрепить союз между двумя королевствами и повысить родовую привлекательность нашего дома. Очень надеюсь, ты подобающим образом отнесёшься к этому событию.

– Но я не уверен, что готов… – сомневающимся тоном тихо произнёс Этерас.

– О, у тебя будет достаточно времени, чтобы подготовиться. Свадьба состоится через два месяца, а твоя избранница приедет в наш дом уже через три недели.

Глава III «Вампир»

В то же самое время, когда благородный виконт Бернуа фон Гиммильшильд беседовал со своим непутёвым сыном, два брата из гораздо менее благородной семьи собирались в дорогу. Фок и Хок весь день провели, лёжа на земле под телегой, где с самого утра они были вынуждены спасаться от дождя. До деревни им оставались считанные часы дороги, однако, утренний ливень, заставший их в пути, оказался настолько сильным, что они предпочли переждать его в укрытии. Залезть под собственную телегу предложил Фок – младший и гораздо более смышленый из братьев. Хоку его идея показалась гениальной – деревянная телега была загружена приобретёнными в городе товарами, накрытыми сверху двумя большими коровьими шкурами, чтобы спасти их от влаги и лишних глаз в дороге. Если бы ливень разразился дня три-четыре назад, когда братья выехали из родной деревни в сторону Торвия – столицы герцогства, то они бы просто укрылись лишними шкурами и спокойно продолжили дорогу. Однако, все шкуры, за исключением двух старых поношенных покрывал, были выгодно проданы в городе, вместе с зерном, десятком индеек и тремя поросятами. На деньги, вырученные за их продажу, братья купили железные топорища для работы с деревом, десяток плащей, сапог и рубашек для семьи, кое-какую мебель для деревенской корчмы-трактира, небольшую картину, написанную герцогским художником – для своего старосты и пару мраморных статуэток Шантии – богини сельского хозяйства и покровителя фермеров – для местного священника. Не забыли, разумеется, братья и о себе. Хок купил увесистую деревянную ложку – такую, чтобы была самой большой в семье, и чтобы он успевал почерпнуть ей больше всех похлёбки из бабкиной кастрюли, в которой мать обычно готовила обед. Фок же приобрёл железную фигурку Темпуса – с недавних пор он решил, что будет поклоняться богу войну и покровителю солдат, так как сам считал себя воином. Он легко побивал на кулаках своего брата Хока, несмотря на то, что уступал ему в росте, и считался лучшим драчуном на деревне, если не считать одного буйного дворфа. Фок неплохо владел коротким одноручным копьём, с которым почти никогда не расставался. Наконечник для этого оружия ему подарил один из сержантов герцога Торвийского, охранявший некоторое время деревню, когда увидел – сколь упорно парень пытается овладеть боевым искусством. Фок ежедневно дрался со всеми желающими на палках и обычно побеждал – сначала потому что его палка была длиннее, а потом, потому что набрался некоторого опыта в этом деле. Когда драться было не с кем, он провоцировал на драку своего брата Хока, воруя во время обеда из его тарелки похлёбку или обзывая его «умником». На «дурака» брат не обижался, так как дураком его считала вся деревня, и, свыкнувшись с таким положением дел, он и сам стал себя так называть. Будучи трудолюбивым и добрым парнем, Хок много работал и всегда помогал всем, кто просил об этом, поэтому в деревне его любили и снисходительно относились к его тугодумию. Дураком его называли без злости, не пытаясь унизить или оскорбить парня, поэтому через какое-то время Хоку начало казаться, что это скорее почётное прозвище, чем нечто ругательное. Так он и превратился в Хока Дурака из деревни Лешенка, что в Торвийском герцогстве, Кармеолского королевства.

Памятуя о репутации брата и немного пораскинув мозгами, Фок решил, что если Хок сам называет себя Дураком и лишь широко улыбается, когда его так называют другие, то он непременно должен обижаться на того, кто будет называть его «Умником». Так Фок и стал делать, когда хотел обидеть брата или спровоцировать его на драку. Притом произносил он это прозвище таким обидным и неприятным голосом, что Хок начинал стрястись от злости и унижения. «Эй, «Умник», бери свой меч и пошли бить тролля», – предлагал Фок своему брату, когда хотел подраться с ним на кулаках или палках. В состоянии обиды и гнева, которое вызывали эти слова, Хоку было всё равно – драться с троллями, драконами или с родным братом. Он брал палку и послушно шёл за Фоком.

Несмотря на всю гениальность предложенного Фоком плана – оба брата всё равно насквозь промокли и замёрзли. Телега и шкуры действительно хорошо защищали от дождя, но ливень в считанные минуты создал на дороге целые реки и озёра. Когда Фока, наконец, осенило, что надо было поставить телегу на возвышенности – было уже слишком поздно. Они лежали на пологом склоне, и сверху по твёрдому грунту хорошо утоптанной дороги на них обильно текла дождевая вода. В попытке спастись от неё Хок схватился обеими руками за доски, из которых было сколочено дно телеги, затем просунул в узкие щели ноги, подтянулся и застыл в висячем положении, планируя переждать в нём грозу. Однако, несмотря на всю силу и решимость парня, уже через четверть часа, обессилев, он шлёпнулся в ледяной поток, в котором уже барахтался Фок, полагавший, что это лучше, чем сидеть на телеге под открытым небом. В результате оба брата не только промокли и замёрзли, но и обильно испачкались в грязи, поднятой дождём.

К концу дня, когда ливень, наконец, закончился, братья уже сильно жалели о том, что не продолжили ехать, несмотря на непогоду – в таком случае, они бы уже давно были дома в тепле и сухости, а мать, возможно, разрешила бы им натопить баньку, чтобы согреться и хорошенько помыться после утомительной дороги. Однако, сделай они так и череда событий, запущенная этим утром, а, быть может и гораздо раньше, пошла бы совсем по другому сценарию и это была бы другая история с другим началом и другим концом. Возможно, это была простая случайность, а возможно само Провидение или даже божественное вмешательство заставило братьев остаться на дороге в этот день. Так или иначе, но к вечеру деморализованные и подавленные стихией они стали собираться в путь. Впереди их ждал родной лес, по которому ещё предстояло проехать несколько лиг до деревни.

Братья не обратили особого внимания на человеческую фигуру, отделившуюся от опушки возвышавшегося впереди леса и направившуюся в их сторону. Одного человека Фок не боялся, потому что при нём было его копьё, древко для которого он вытачивал собственными руками и самодельный деревянный щит, хорошо защищавший от клыков диких зверей. Кроме того с ним был его брат Хок, не боявшийся вообще никого и ничего, правда не в силу своих умений, а в силу своего тугодумия. Брат был вооружён простой деревянной палицей, с десятком острых гвоздей в набалдашнике. Таким незамысловатым оружием крестьянам рекомендовали вооружаться солдаты герцога в целях защиты от волков и разбойников. Кроме того, согласно древнему королевскому указу, каждый мужчина, независимо от сословия, обязан был иметь базовые навыки обращения с одним любым видом оружия «дабы суметь защитить дом, семью и сюзерена от всякой опасности». Такой указ был введён полторы сотни лет назад, после крупнейшей за всю историю королевства войны, когда для победы понадобились все ресурсы и из крестьян массово набирали регулярные войска.

Первые признаки беспокойства Фок проявил, когда понял, что фигура человека вышла из леса не в том месте, где лежала дорога, а гораздо правее – с той стороны, где не было ни деревень, ни сёл, ни отдельных жилищ. Там бродили только дикие звери и, если верить деревенскому священнику, «духи леса», которых он не советовал лишний раз беспокоить. Когда Фок вдруг осознал это, их лошадь уже тащила повозку с братьями в сторону леса – прямиком к идущему им наперерез путнику. Её подкованные железом копыта, как и деревянные колёса телеги, глубоко вязли в сырой грязи, и воз ехал не быстрее, чем двигался незнакомец. Осознав, что встречи с ним братьям не миновать, Фок взял наизготовку щит и положил поближе копьё, продолжая одной рукой управлять лошадью. Он посмотрел на Хока и кивнул на палицу, лежавшую в центре повозки. Брат пристроил своё оружие таким образом, чтобы его гвозди скрепляли между собой две коровьи шкуры, укрывавшие купленные в городе товары от дождя. Так он выполнил поручение Фока попросившего «надёжно закрепить шкуры над грузом». Хок посмотрел на брата, потом на палицу, потом опять на брата и пожал плечами.

– Возьми своё оружие, Умник! – негромко потребовал Фок, всматриваясь в фигуру приближающегося незнакомца.

Несмотря на ранний вечер и открытую местность, видимость была плохая. Ещё утром небо затянули тяжёлые тёмные тучи, и солнце почти не пробивалось сквозь них. Поэтому рассмотреть идущего навстречу путника Фоку удалось только тогда, когда он оказался в паре десятков шагов от повозки. И то, что увидел славный деревенский воин, решивший с недавних пор молиться богу войны, ему очень не понравилось.

Незнакомец был полностью обнажён, если не считать крючковатых прутьев и листьев в районе паха, вероятно, приставших к нему в лесу, когда тот продирался сквозь кустарники. Кроме того, он был настолько грязен, что его кожа приняла цвет мокрой могильной земли. На этом фоне контрастно выделялись белые как снег волосы, которые насколько ведал Фок, были только у самых древних стариков и…покойников.

Изо всех сил пытаясь отбросить самые нехорошие ассоциации и догадки, набравшись мужества, младший брат встал во весь рост и, смотря прямо на незнакомца, громко крикнул:

– Остановись, путник! Скажи нам – кто ты?

Получилось не очень убедительно, однако незнакомец его явно услышал. Он на мгновение остановился, посмотрел на братьев и вдруг улыбнулся, после чего, так и не ответив, и продолжая улыбаться, снова уверенным шагом двинулся в их сторону.

– Стой, кем бы ты ни был! – снова приказал Фок, побелевшими пальцами сжимая древко копья, однако его голос уже дрожал.

Когда незнакомец приблизился почти вплотную к телеге, Фок обратил внимание на его длинные заострённые уши и изящное телосложение, явно уступавшее формами человеческому. Парень понял, что перед ними эльф…или существо, когда-то бывшее эльфом. К последней мысли Фока подтолкнула зловещая улыбка существа и его чересчур красные губы. Этот цвет казался неуместным и неестественным в облике эльфа. А когда из уголка рта незнакомца по подбородку потекла алая струйка, последние сомнения покинули Фока.

– Вампиииир…. – с ужасом выдохнул «воин Темпуса».

Фок хорошо помнил, как в детстве тетя Шишига пугала провинившихся деревенских детей рассказами на ночь об ужасных кровососах, восставших после смерти из своих могил, чтобы пить кровь людей, эльфов и, в особенности, непослушных мальчиков и девочек из деревни Лешенка. По её словам, каждый вечер вампиры вылезают прямо из своих гробов, где они спят, пока над землёй светит солнце, и выходят на охоту. Победить такого монстра не под силу даже бывалому воину или рыцарю, если он не вооружён серебряным мечом или осиновым колом. Чтобы придать большей убедительности рассказу, тётка отводила детей в сарай своего мужа – нынешнего деревенского старосты, где показывала несколько тщательно выструганных и остро заточенных осиновых кольев. По словам тётки Шишиги, они могут понадобиться, если в деревне вдруг заведётся вампир.

В детстве Фок часто уличался взрослыми в постыдных поступках и несколько раз в наказание становился невольным слушателем таких рассказов. После каждого из них ему не меньше недели снились кошмары, в которых его преследовал вампир. Фок убегал от него по деревне, ночному лесу, полю и даже, однажды, вплавь по реке. Но во всех случаях сон заканчивался одинаково – вампир настигал его и, схватив, вонзал клыки в плоть несчастного мальчика. Во сне кровосос не имел чётких очертаний и единственное, что Фок запомнил, это цвет его кожи. Она была черна, как мокрая могильная земля, из которой он вылез. И ещё во всех снах о вампирах всегда шёл дождь…

– Мне тебя дубасить или его? – неожиданно вывел Фока из оцепенения голос брата. Простой, незамысловатый, яростный, готовый ко всему голос.

Тем временем незнакомец подошёл почти вплотную к тележке. Он продолжал улыбаться, а по его подбородку обильно текла красная жидкость. Неожиданно он что-то прошипел, затем слегка сбавив шаг, указал рукой на тележку, в которой стояли наизготовку с оружием два брата, немного подумал и вдруг чётко произнёс:

– Еда…Я хочу есть.

Это стало последней каплей, добившей остатки мужества в «воине Темпуса» и заставившей, наконец, его действовать. Парень хорошо помнил из рассказов тетушки Шишиги – чем питаются вампиры.

– Беги, Хок! – выкрикнул Фок и, не дожидаясь брата, бросая на ходу копьё и щит, кинулся наутёк. Однако ответственность за своего несмышленого родственника всё же на мгновение взяла своё и Фок обернулся.

Услышав команду брата, Хок яростно зарычал и, спрыгнув с телеги, побежал. Только не за Фоком, а в противоположную сторону – прямо на вампира. Он уже замахнулся своей самодельной булавой, чтобы ударить кровососа, когда получил новую команду:

– Да не туда! За мной беги, Умник! Бросай палку и спасайся!

***

Спустя четверть часа темнокожий мужчина изучал содержимое брошенной хозяевами телеги. Назначение одних вещей и предметов он понимал, иных – не совсем. К его счастью среди них он обнаружил сапоги и одежду, которых ему так не хватало с того самого момента, как он очнулся в лесной чаще. Мужчина снял с себя уже частично развалившуюся набедренную повязку и облачился в сухую льняную рубашку и штаны, а сверху накинул тёплый шерстяной плащ. Сапоги по размеру ему удалось найти не сразу – большинство было слишком велико. Однако одна пара оказалась в самый раз – невысокие полусапожки на шнурках с мягкой подошвой. Предварительно обмотав ноги двумя кусками тонкой ткани, вероятней всего, специально для этого предназначенной, мужчина надел раздобытую обувь, тщательно зашнуровал её, встал и слегка попрыгал. Улыбка тут же озарила его тёмное лицо – обувь была суха, тепла и удобна.

Пока эльф (пожалуй, в глазах людей это будет наиболее верным отождествлением его внешности) искал сапоги, сухой шерстяной плащ уже успел его частично согреть, и он чувствовал себя как некогда лучше. Ощутив тепло, наконец, переставшее выветриваться холодным ветром и выбиваться ледяным ливнем, мужчина тщательно осмотрел свой плащ – его удивило, что такое лёгкое и удобное изделие способно так хорошо защищать тело от непогоды. Плащ был тёмно-зелёного цвета и выглядел весьма благородно, несмотря на свою простоту и незамысловатость. Это был практичный кусок ткани, застёгивающийся на груди и опускавшийся почти до самой земли. Его ширины вполне хватало для того, чтобы укрыть всё тело или для того, чтобы спрятать под ним короткое оружие. Эльф удовлетворённо хмыкнул, изучив своё облачение.

Продолжив изучать содержимое телеги, он обнаружил ещё кое-что не менее важное. В самом углу деревянной повозки, аккурат под одной из шкур, пристроилась маленькая плетёная корзинка. В ней лежало то, чего на протяжении почти всего дня тщетно разыскивал в лесу тёмнокожий мужчина. Несколько кусков вяленого мяса, засоленная рыба и с десяток яблок и груш. А рядом с корзиной возвышалась глиняная бутыль с водой.

Очнувшись утром в незнакомом лесу, уже через несколько часов темнокожий мужчина всерьёз почувствовал голод. С течением времени это чувство, усиливаемое холодом, только продолжало увеличиваться, и эльф понимал, что необходимо что-то срочно предпринять. По счастью в той части леса, где он оказался, в это время года плодоносила малина, и мужчина вскоре догадался, что красные ягоды этого кустарника съедобны и даже аппетитны и очень приятны на вкус. Кроме того, они утоляли не только голод, но и жажду. Поэтому на протяжении всего своего пути по лесу, эльф собирал и тут же съедал эти ягоды, наслаждаясь их соком и запахом. Это единственное, что отвлекало его от дождя, ветра и холода. Неудивительно, что за весь день он хорошенько испачкалася в малиновом соке. Все его руки, и особенно рот и подбородок были тщательно измазаны этой аппетитной красной жидкостью, которую «воин Темпуса» принял за кровь.

Однако, ягоды, разумеется, не могли утолить голод млекопитающего существа, который привык потреблять мясо животных и рыб не реже, чем другие дары природы. Поэтому оказавшись в телеге, он скорее нюхом, чем глазами отыскал съестные припасы и сразу же набросился на них со всей жадностью изголодавшегося зверя.

Съев почти всё мясо и несколько груш, эльф почувствовал приятную тяжесть в животе, ему вдруг захотелось присесть, лучше укутавшись в плащ, и слегка передохнуть, а быть может и подремать. Но тут его взгляд вдруг упал на копьё, валявшееся неподалёку от телеги, и щит, лежавший чуть дальше. Мужчина вспомнил, что такие штуковины называются оружием и часто применяются для охоты или убийства, что может оказаться полезным при многих обстоятельствах. Он ловко, несмотря на полный желудок, спрыгнул с телеги, поднял копьё и осмотрел его. Ему понравились размеры оружия – оно не было слишком длинным и им можно было быстро орудовать в ближнем бою. Эльф оценил прочность и надёжность стального наконечника, способного с лёгкостью продырявить шкуру дикого зверя. Наконечник за несколько лет слегка затупился – Фок ни разу его не точил, однако он был ещё достаточно острым для того, чтобы представлять серьёзную опасность. А вот древко копья эльфу не очень понравилось. На его взгляд, оно было тяжеловатым и недостаточно обтесанным. При наличии подобающих инструментов он, наверняка, смог бы сделать лучше. Однако и в таком виде копьё пришлось по вкусу мужчине. Он немного покрутил им в воздухе, разминая тело и заставляя его вспомнить отработанные когда-то движения. Махал он им, надо отметить, гораздо быстрее и увереннее прежнего владельца. И если бы оружие было наделено душой, то можно было бы смело заявить, что оно само решило сменить своего хозяина на гораздо более достойного…и таинственного.

На брошенный неподалёку от копья деревянный щит, эльф поначалу не обратил внимания. Однако наигравшись с первой находкой, он подошёл и ко второй. Щит не произвёл на мужчину такого впечатления, как копьё, но, всё же немного подумав, он закинул его в телегу к прочему барахлу, в котором ещё планировал покопаться. К деревянной палице Хока эльф даже не подошёл, издалека определив, что это лишь жалкое никуда не годное подобие на оружие.

В какой-то момент эльф заметил, что стал видеть гораздо лучше, чем раньше – из дневных грозовых сумерек мир погрузился в ночную мглу. Мужчине показалось, что и слух, и обоняние, и вкус, и даже осязание его тоже обострились – в это время суток он явно чувствовал себя гораздо уверенней и бодрей. Это было ночное существо, не привыкшее к солнцу и яркому свету. Такое свойство в какой-то степени и вправду роднило его с вампирами, как, впрочем, и некоторые другие качества и умения. Поэтому, если хорошо подумать, то не стоит раньше времени высмеивать трусость и глупость Фока, оказавшегося не так уж и далеко от истины, как могло показаться на первый взгляд.

Почувствовав себя гораздо лучше в ночной тиши, согревшийся и утоливший голод эльф, столь походивший на вампира из ночных кошмаров, решил, наконец, слегка отдохнуть. Закутавшись в плащ он прилёг на мягкие шкуры, разложенные на телеге и прикрывавшие перевозимый на ней груз. Темнокожий мужчина закинул руки за голову и, глубоко вздохнув, впервые взглянул в ночное небо. Лошадь, всё это время мирно жевавшая траву на обочине дороги и радовавшаяся тому, что её больше не заставляют тащить по грязи перегруженную повозку, в этот момент почувствовала себя отдохнувшей и сама неторопливо куда-то побрела. Слегка покачиваясь на бугорках и ямах, телега с эльфом покатилась за ней. Мужчина лежал, не обращая внимания на самодеятельность животного, и смотрел на бегущие по небу облака. Человек на его месте не увидел бы ничего, кроме пугающей тьмы ночного небосвода, однако существо, лежавшее на телеге, человеком не было и обладало способностью видеть и различать цвета даже в абсолютной темноте.

Наблюдая за облаками, эльф вдруг осознал, что ему не по душе застилавшие небо тучи, из-за которых весь день лил дождь. Днём они спасали его от яркого солнечного света, принося тем самым некоторую пользу, а вот ночью были явно для него бесполезны. Кроме того, он начал подозревать, что они что-то скрывают. Что-то очень важное и значимое для него… то, что обязательно надо увидеть. Что-то, что может изменить всю его жизнь, а быть может, и дать некоторые ответы… И он ждал.

Глава IV Ночной гость

Дворф сладко посапывал, ворочаясь под тонким летним одеялом. Во сне он то и дело поглаживал свой хорошо потрудившийся накануне живот. В ближайшую ночь желудку предстояло одолеть сочную прожаренную индейку, запитую целым бочонком славного эля. В минувший вечер жители Лешенки традиционно встретили середину лета небольшим импровизированным пиршеством. В этот период года работы у земледельцев обычно не много, а погода сама требует праздника. И хотя на сей раз, середина июля встретила крестьян неожиданно холодно и дождливо, они решили не изменять традициям. К тому же к вечеру тучи стали рассеиваться, а погода заметно улучшилась. И почти все жители деревни собрались в большой корчме в центре своего поселения, служащей одновременно трактиром, постоялым двором, помещением для сбора деревенского совета и просто тем местом, куда в свободное время приходит отдохнуть всякий крестьянин.

Дворф, как всегда в таких случаях, собрал вокруг себя всех местных пьянчуг и, как обычно, всех перепил. Деревенский эль хоть и нравился этому невысокому бородатому существу, но ни в какую не брал его. Он употреблял хмельной напиток как сок или воду, в любое время – рано утром, перед работой, за обедом или просто проснувшись ночью от мучившей жажды. Мать Шишига не одобряла пьянство сына, но не потому, что боялась за его здоровье или сомневалась в его работоспособности после выпитого, а только потому, что дворф пил не один. Подавая дурной пример, и требуя себе компании, он иной раз, мог споить пол деревни. В таких случаях самые работоспособные мужики в Лешенке на несколько суток выпадали из крестьянского быта. А дворф, как ни в чём не бывало, продолжал и пить, и работать, и развлекаться.

Звали этого дворфа Борбас. Мать Шишига, жена деревенского старосты, была его приёмной матерью. Настоящие родители Борбаса погибли где-то далеко на востоке во время войны с орками и гоблинами, когда он был ещё совсем ребёнком, и дворф не помнил ни их, ни своей родины. Последние его воспоминания относились к тем дням, когда он бежал на запад и тем злоключениями, которые в это время выпали на его долю. В Лешенку Борбас попал лет пятнадцать назад, будучи уже подросшим, но всё ещё юным и почти безбородым дворфом. Для жителей Кармеола, привыкших иметь дело только с такими же людьми, как и они сами и, изредка с эльфам, появление дворфа в их краях было вдиковинку. К Борбасу до сих пор относились как к местной достопримечательности, выделявшей Лешенку среди множества других деревень герцогства.

Мать Шишига и будущий староста Дабрахот, не сговариваясь, решили усыновить бездомного дворфа, лишь заслышав его грустную историю. Дело в том, что своих детей супругам так и не удалось завести, несмотря на все их старания, молитвы и обряды. Отчаявшись, они поехали в Торвий – столицу герцогства, где в храме Латандера, бога рассвета, рождения и юности, поклялись принять в свой дом всякого сироту, которого судьба сведёт с ними в ближайшие семь дней. И ровно на седьмую ночь, после данного супругами обета, в Лешенку приехал молодой сирота-дворф, бежавший с вечно неспокойного востока в поисках дома и очага.

Поселившись в деревне, Борбас с первых дней зарекомендовал себя, как трудолюбивый и искусный помощник. Он с лёгкостью выполнял любые задачи, которые ставили перед ним приёмные родители. Очень скоро они решили, что таланту дворфа будет тесно в рамках полевых работ и нехитрого деревенского хозяйства. Тогда Борбаса отдали в ученики местному кузнецу, который, зная, что дворфы – прирождённые мастера по обработке железа, с радостью принял его. Многие годы Борбас провёл в кузне, с лёгкостью и необычайным интересом обучаясь новому ремеслу. Он ковал всё, что требовалось крестьянам – гвозди, топорища, окольцовки для колёс, наконечники для плуга и для охотничьих стрел, помогал кузнецу изготавливать железные замки и ключи, цепи для сундуков и многое другое. Это время дворф, пожалуй, назвал бы лучшим в своей жизни. Ему нравилось работать с железом, нравился жар очага и звонкие удары молота о наковальню. Он ценил суровый нрав своего старого учителя, его неразговорчивость и увлеченность своим делом.

Однако несколько лет назад деревенский совет посчитал, что будет гораздо выгодней закупать в городе уже готовые изделия, чем завозить необработанное железо и отдавать его кузнецу. Это было связано с тем, что с недавних пор в стране был введён налог на оружие и на основной материал, из которого оно изготавливалось. На такие суровые меры король пошёл, чтобы остановить незаконный экспорт кармеолских клинков в Ярнборийские горы, где обитали агрессивные и дикие варварские племена, представлявшие угрозу для всякого, кто вторгнется в их владения. Король не хотел, чтобы оружие, изготовленное кармеолскими мастерами, попало в нехорошие руки. Кроме того, речь шла именно о незаконной торговле, которую вели некие авантюристы в обход всех налогов и королевских пошлин. Они просто покупали в Кармеоле оружие по обычной рыночной цене и втридорога продавали его горцам. Единственным действенным способом борьбы с ними оказалось решение – существенно повысить цену на оружие внутри самого королевства, так, чтобы покупать его стало невыгодно для контрабандистов. Вместе с налогом на оружие был введён и налог на необработанное железо, так как никто не мог гарантировать королю, что из него не будет изготовлен меч или секира. Однако на уже готовые изделия из железа, не связанные с оружием или доспехами, налог не распространялся – король не желал, чтобы его верноподданные пострадали в результате предпринятых мер.

Обо всех этих тонкостях Борбасу, конечно, не знал, так как был очень далёк от политики. В этой истории его волновало только одно – кузнецы деревне больше не нужны. Решение совета прозвучало, как гром среди ясного неба. Борбас не мог поверить своим глазам, когда увидел, что мать Шишига и уже избранный к тому моменту староста Дабрахот, его приёмные родители, голосуют за закрытие кузни. Лешенка больше не покупала в городе железо, и ковать Борбасу было не из чего. Так дворф и его учитель оказались не у дел. Старого кузнеца это решение совета буквально свело в могилу. Через полгода мастер тихо умер, так и не оправившись от горя собственной невостребованности.

Борбас же снова вернулся к крестьянским обязанностям и деревенскому быту. Однако до самой смерти своего учителя, дворф навещал старика, заботился о его здоровье и часто помогал по хозяйству. По вечерам Борбас и старый мастер приходили в свою пустующую кузницу, зажигали огонь в очаге и тихо беседовали, вспоминая свою тяжёлую, но столь привычную работу под кружечку эля или горячей травяной настойки. Иной раз бывало, старик приносил из дома старые железные предметы из числа личных вещей и они, посильнее растопив пламя в горне, переплавляли их и изготавливали какие-нибудь безделушки. В такие моменты Борбас снова становился учеником кузнеца, а старик вновь чувствовал себя мастером, передающим бесценные знания кузнечного ремесла будущему поколению.

Однако этот период жизни закончился для дворфа очень быстро. Длинная холодная зима подкосила здоровье оставшегося не у дел кузнеца и по весне Борбасу пришлось хоронить учителя. Его тело дворф обнаружил в кузне в тот самый день, когда лучи весеннего солнца начали растапливать первый снег и воздух стал заметно теплей. Чувствуя, что умирает, старый мастер, собрав все оставшиеся силы, поднялся со своей кровати, оделся и пришёл в кузницу. Там он привычно растопил очаг, сел на пол, прислонившись спиной к большому дубовому пеньку на котором стояла наковальня, и больше никогда не встал. Старик предпочёл умереть там же, где провёл всю свою жизнь. С тех пор Борбас никогда больше не заходил в старую кузницу.

От завладевшей дворфом хандры не спасали ни крестьянская работа, ни родительская любовь, ни целые бочки эля, которые Борбас заливал в свой непробиваемый для хмеля живот. Он чувствовал, что с потерей кузни и кузнеца-учителя, он навсегда потерял нечто очень важное, возможно самое важное, и потому не ощущал больше комфорта от своей спокойной, безопасной и сытой жизни.

Последним развлечением дворфа, приносящим некоторое облегчение его унынию, стали молодецкие забавы, регулярно устраиваемые в деревне ради потехи и отдыха от крестьянских обязанностей – кулачные бои, борьба и драки на палках. Благодаря присущей его расе силе и выносливости, дворф во всех состязаниях без труда одолевал своих соперников – людей. Самый сильный и ловкий из них – молодой парень по имени Фок, искренне восхищаясь бойцовскими навыками Борбаса, часто просил того потренироваться с ним. Дворф иногда внимал его просьбам, так как сам любил хорошенько подубасить кого-нибудь палкой или кулаками. Однако на его взгляд, Фок был слишком глупым для того, чтобы из него мог выйти какой-то толк. Впрочем, в деревне всё равно не нашлось никого лучше, и дворф довольствовался тем, что есть.

Кроме молодецких игр и драк, Борбас с недавних пор увлёкся охотой. Крестьяне поначалу не хотели его брать с собой, так как дворф упорно не мог научиться обращаться с луком. Быть может, сказывался его невысокий рост, густая борода, в которой путалась тетива, или свойственная его расе неловкость, а быть может, он просто сам не хотел всерьёз изучать стрелковое ремесло. Так или иначе, но дворф предпочитал ближний бой, его основным оружием был тяжёлый топор-колун и собственные кулаки. Однако хорошо понимая особенности охоты, Борбас научился достаточно точно и ловко метать свой топор в зверя. Старый деревенский колун не был предназначен и сбалансирован для метания, это был инструмент для работы с деревом, но дворф кидал его с такой силой, что даже если топор попадал в цель обухом, а не лезвием, то он гарантированно сбивал с ног любое животное, ломая ему кости и позвонки. Кроме того, в стране ещё не перевелись разбойники, предпочитавшие короткую жизнь авантюриста честному труду работяги, а в лесу по ночам бродили волки. Поэтому деревенские охотники быстро оценили бойцовские навыки Борбаса и стали брать его с собой ещё и в качестве охранника.

Так протекала жизнь молодого дворфа в королевстве людей – в труде, сытости и размеренности, пока в одну летнюю ночь его не разбудил незваный гость.

Борбас проснулся в ту же секунду, когда незапертая дверь дома, в котором он проживал вместе с приёмными родителями, отворилась. Дворф никогда не отличался чутким сном, а после сочного мяса и бочонка эля разбудить его казалось невозможным. Однако ночной посетитель не пытался вести себя тихо, напротив – он громко топал, скрипел дверью и возбуждённо дышал, как после длительного бега или десятка оплеух тренировочной палкой. Незваный гость, отворив входную дверь, быстрыми шагами направился в спальню, где ночевали староста Дабрахот и мать Шишига. Кровать Борбаса стояла сразу в прихожей, как раз напротив входной двери – столь удачное стратегическое положение позволяло дворфу возвращаться домой в любое время, не боясь разбудить родителей.

Борбас приоткрыл один глаз, до конца ещё не веря, что кто-то осмелился беспокоить семью деревенского старосты прямо посреди ночи. Убедившись, что фигура зашедшего в дом человека не пропала, дворф открыл второй глаз. Ночной гость, громко топая и тяжело дыша, уже почти подошёл к двери в спальню, не обращая внимания на лежавшего в своей кровати Борбаса.

– Далеко собрался, малёк? – тихо, чтобы не разбудить родителей, но сухо и уверенно бросил незваному посетителю дворф.

Человек остановился. Слегка отдышавшись, он ответил:

– Надо поговорить со старостой или с матерью Шишигой. Дело срочное.

По голосу Борбас тут же опознал в ночном госте Фока – молодого деревенского парня, вместе со своим братом Хоком уехавшего неделю назад в город по торговому поручению. Парень говорил чересчур громко, рискуя разбудить родителей, а то и соседей – и это сразу не понравилось дворфу.

– Вали отсюда малёк, пока не нахлобучил. Завтра поговоришь, – заявил гостю Борбас и, натянув на себя одеяло, отвернулся к стене, искренне полагая, что уже избавился от Фока.

Однако, к его удивлению, парень не ушёл и лишь немного замешкался, остановившись у двери в спальню. Не смотря на дворфа, но всё же чуть тише он, вдруг, заявил:

– Борбас, прости, но это очень срочно. У деревни проблемы…

Дворф вдруг понял, что Фок испуган. Его голос дрожал и срывался, выдавая какой-то почти осязаемый ужас. Это заинтересовало Борбаса и он решил повременить с избиением незваного гостя. Тем более, что драться с полным желудком – не самое приятное занятие.

– Чего стряслось? – просто спросил дворф и снова посмотрел на Фока.

Парень секунду поколебался, будто бы размышляя, стоит ли рассказывать Борбасу то, о чём он хочет сообщить старосте, или нет. Наконец, решившись, он выпалил:

– На нас напал вампир!

Борбас не повёл и глазом. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о чём говорит Фок. Дворф вспомнил, как в юности в наказание за какие-то шалости мать Шишига рассказывала ему и другим провинившимся детям на ночь истории про восставших из мёртвых существ, которые пили кровь людей и эльфов. Сюжет и прочие особенности этих бредней Борбас почти не помнил, так как обычно засыпал под них, не дослушав и до середины.

– Ну, ты же живой. Закопал обратно мертвяка что ли? – спросил дворф.

– Такого противника в одиночку не одолеть! Он одним ударом сломал моё копьё и раздробил мой щит, мы с братом еле успели унести ноги, – с широко раскрытыми от ужаса глазами заявил Фок.

Борбасу становилось интересно. Сон понемногу уходил. Дворф сел на кровати, деловито сложил на груди руки и бросил проницательный взгляд на собеседника. Несмотря на ночной час, в свете луны он сумел кое-что увидеть. Одежда Фока была вся мокрой и грязной, а местами и вовсе порванной. Парень действительно походил на человека, получившего хорошую трёпку. Он уже порядком наследил в доме – комья грязи обильно сыпались на пол с его ботинок и одежды.

Борбас прищурился и, опустив одну руку, стал привычным движением поглаживать бороду.

– А не брешишь, малёк?

По иронии судьбы, дворф был самым низкорослым жителем деревни, так как представители его расы традиционно ниже людей на две, а то и на три головы, а других дворфов в Лешенке не водилось. Однако напоминать об этом ему никто не осмеливался, так как Борбас был не только ниже людей ростом, но и заметно их сильнее, что неоднократно демонстрировал перед всей деревней. По той же причине люди вынуждены были терпеть и его подколки – Борбас называл «мальками» всех, кого хоть раз побивал в кулачном бою, в борьбе или на палках, а также и тех, кто отказывался биться с дворфом. Взирая на Борбаса сверху вниз с высоты своего роста, крестьяне стоически выносили данное им дворфом прозвище и даже с готовностью на него откликались.

– Клянусь моим сломанным копьём! – воскликнул Фок, не придумав ничего лучше. – Можешь спросить у моего брата, он подтвердит.

– Он подтвердит всё, что ты ему скажешь, – напомнил Фоку Борбас. – А чем бился этот кровосос?

– Голыми руками! – съёжившись от ужаса, воскликнул парень. – У него когти, как кинжалы, а клыки длиннее языка. Он быстрее волка и сильнее медведя. Клянусь!

– И как же тогда вы от него убежали, а, малёк? – снова сложив на груди руки, спросил Борбас.

– Я не знаю…Мы просто бежали со всех ног. Наверное, он был сыт, потому что когда мы его увидели – по его подбородку уже текла кровь, – предположил Фок.

– А вы его хорошо рассмотрели? Ты уверен, что это был кровосос? Может, просто зверь какой повадился...

– Он стоял всего в паре шагов от меня, как ты сейчас! У него были уши, как у эльфа и седые, как у мертвеца волосы. А кожа до того перепачкана могильной землёй, что казалась чёрной. Я хорошо помню, что видел!

Борбас задумался. Ему было нечего больше предположить, и допрос на этом этапе закончился. Однако дворфа всё же терзали сомнения. Он не сильно боялся вампиров и прочую нечисть, существует она или нет. Но поверить в то, что вот так просто в королевстве людей завёлся вампир, прямо на дороге нападающий на путников, было не просто. В детстве и ранней юности Борбас повидал множество городов и деревень на востоке, где далеко не так мирно и спокойно, как здесь в Кармеоле. Там тоже живут люди, встречаются эльфы, дворфы и некоторые другие расы, однако закон там не имеет такой силы, как на западе. Местных королей то и дело свергают тираны, которых затем сменяют соседние царьки-завоеватели только лишь для того, чтобы быть убитыми в ходе очередного восстания. Каждый из них пишет собственные законы и правила, и народу приходится постоянно перестраиваться. В таких условиях хорошо жить могут лишь торговцы и аристократы, все остальные сословия бедствуют и зачастую в поисках пропитания вынуждены выходить на большую дорогу. На востоке всё ещё процветает рабство, а бандиты и разбойники создают целые государства. Там до сих пор можно встретить орков и гоблинов, которые, вылезая по ночам из своих пещер, нападают на беззащитные крестьянские деревни, вырезают целые сёла. Но даже там, на востоке Борбас никогда не сталкивался с вампирами, как и с любой другой нечистой силой. А теперь он всерьёз сомневался в том, что встретит её на западе.

–Иди спать, малёк. Завтра пойдём и изловим твоего кровососа – он не стоит того, чтобы беспокоить старосту и мать, – огласил своё решение дворф.

– Но надо же предупредить деревню… – начал было Фок, но Борбас его тут же оборвал.

– Завтра и предупредим. Нечего по ночам людей пугать, – проворчал дворф нетерпящим пререканий голосом и кивнул на дверь.

Фок нехотя подчинился, помня о тяжёлых кулаках Борбаса. Перспектива снова встретиться с «вампиром» приводила его в ужас, однако он понимал, что если дворф потребует пойти с ним – деваться будет некуда. С этими нехорошими мыслями он и ушёл к себе в дом, где перебудил своим жутким рассказом всю семью и до утра так и не сомкнул глаз.

Что же касается Борбаса – через десять минут он снова сладко ворочался во сне, продолжая переваривать обильный ужин, и напрочь забыв о вампире и незваном госте.

***

Огромный багрово-жёлтый диск Луны поражал своим величием и необузданностью всех существ, бодрствующих в столь поздний час. Лес наполнялся жизнью – не той размеренной и непринуждённой, которая свойственна для дневного образа бытия, а хищной, стремительной и дерзкой, к которой привыкли ночные создания. Восторженное уханье филина, поймавшего на ужин жирного зайца, растворялось в аккомпанементе волчьей песни, прославлявшей полновластие ночного светила. Дремучий медведь-губач, забравшись на высокий дуб, хрипло подвывал в тон волкам, с которыми в любое другое время схватился бы в смертельной битве. В высокой траве затянули свой стрекочущий мотив тысячи кузнечиков. Их безобидная на первый взгляд песня была посвящена охоте – множество бабочек, гусениц и жуков в эту ночь насытило своей плотью их зелёные брюшки. Мудрая сова-прорицательница ритмично ухала, соревнуясь с филином и готовясь к охоте. В эту ночь ей предстоит полакомиться зазевавшимся ежиком или спящей змеёй. А быть может, добычей совы станет другой ночной хищник – летучая мышь. Эти существа, ставшие для людей воплощением ночи и ночных страхов, вылетают из своих пещер только под светом Луны и, выходя на охоту, присоединяются к дерзкому песнопению ночных созданий. Их тонкий писк изящно дополняет уханье, рычание и вой, разносящиеся по лесу в полнолуние. Кто не слышал этой прекрасной, разрывающей душу песни, тот ничего не знает о ночи.

Эльф с обсидиановой кожей не мигающим прямым взглядом смотрел на Луну и слушал песню ночных охотников. Это разумное и не менее хищное, чем все остальные бодрствующие в это время существа, знало о ночи не понаслышке. С самого момента своего пробуждения в глухой чаще леса, эльф не чувствовал себя так хорошо, как сейчас. Ему было ни тепло и ни холодно, он не чувствовал голода, но не ощущал и тяжести в натруженном желудке, он не хотел спать, но и не желал бодрствовать. Он просто хотел лежать и смотреть на Луну – это было лучшее, что он видел за свою жизнь. Эльф знал, что находится в полной безопасности. Его обострившийся слух улавливал мельчайшее движение каждого насекомого на тридцать шагов вокруг, а зрение позволяло посмотреть в глаза ёжику, спрятавшемуся за лесным пнём в десять раз дальше. Но темнокожий мужчина продолжал, не мигая, смотреть на ночное светило, ибо больше ничего на свете его сейчас не интересовало. Человеку сложно понять тот спектр чувств, который охватил в этот момент эльфа. Однако если всё же попытаться объяснить, то нам непременно придётся опираться на такие понятия, как свобода, лёгкость, вечность, бесконечность, судьба и предназначение. Чувства эти, разумеется, были положительными или, на худой конец, нейтральными, среди них не нашлось места ни для тревоги, ни для злобы, ни для ненависти, ни для отчаяния. Эльф получал неподдельное удовольствие от того, что пребывал в этом состоянии. Созерцание жёлто-багрового диска полной Луны, сопровождаемое многоголосой песней ночных охотников, вызывало искренний восторг и блаженство у этого необычного существа.

Вглядываясь в небесное светило, эльф вдруг со всей очевидностью осознал – кто он и для чего здесь находится. Нет, к нему не вернулись воспоминания о прошлой жизни, как и не получил он ответов на другие мучившие его вопросы. Но он неожиданно понял – то состояние, в котором он сейчас находится, та божественная картина, которую он наблюдает в небе над своей головой и та прекрасная дерзкая песня дикой природы, которая обостряет его слух – всё это гораздо трогательнее и важней всей его судьбы, важней судьбы и предназначения всякого разумного существа. Эльф осознал, что эта ночь и эта Луна посвящены ему, точно также, как и он всецело посвящён им. Он был порождением тусклого света в ночном небе и дикой песни хищных зверей в глухом лесу. Это было всё, что ему требовалось знать.

Телега остановилась в сотне шагов от леса – лошадь не осмелилась входить в ночную чащу, полную волков и медведей. Да и двигаться по мокрой грязной земле всё ещё было трудно. Новый извозчик не давал ей никаких указаний, и животное действовало на своё усмотрение. Заметно устав после нескольких дней дороги, а затем незапланированного «отдыха» под проливным дождём, лошадь решила немного вздремнуть. С новым хозяином она почему-то чувствовала себя гораздо безопасней, чем раньше и даже рискнула бы прилечь для капитального отдыха, освободи эльф её от упряжи. Однако темнокожий мужчина до первых лучей солнца не подавал никаких признаков жизни, если не считать размеренного глубокого дыхания.

Но как только на небе появились первые признаки рассвета, эльф неожиданно спрыгнул с телеги и распряг уставшее животное. В отличие от прошлых хозяев он не стал привязывать его к дереву длинной шероховатой верёвкой, натиравшей шею, а сразу же вернулся в повозку. Вскоре и лошадь и её освободитель забылись крепким и безмятежным сном.

Глава V Тикирикс

С первыми лучами солнца, упавшими на ещё тёмный и казавшийся в ночные часы чересчур дремучим лес, появились и первые тени. Самую большую отбрасывал гигантский дуб, добрую тысячу лет растущий в сорока лигах севернее того места, где тёмнокожий эльф встретил рассвет. Дуб стоял на обочине лесной дороги неподалёку от Торвия – резиденции герцога Мердока Торвийского, чьим прямым вассалом был дом Гиммильшильдов.

Суеверные крестьяне и горожане, при напутствии местных жрецов, считали это дерево священным – сюда приходили, чтобы получить благословение Шиаллии – таинственного полубожества, покровительствующего лесу и лесным опушкам. Охотники молились здесь об успехе ближайшего предприятия, а путешественники – об удачной дороге по лесным чащам. Даже эльфы Эл’Тариэля с благоговением преклонялись перед могучим дубом, иногда совершая сюда многодневные паломничества.

Как только на крону священного дерева упали первые лучи солнца, в его гигантскую тень въехала группа всадников. Они передвигались молча и очень тихо, выдавая походкой своих коней настоящих мастеров тёмных дел. Однако поджидавшее их в тени дуба существо без труда различило гостей ещё задолго до их остановки под кроной дерева. Оно отметило, что походка одного из всадников, двигавшегося в середине колонны, явно отличается от походки его спутников. Он управлял лошадью гораздо увереннее, но вместе с тем производил и гораздо больше шума. Существо поняло, что дела вести придётся именно с этим человеком. А в том, что это был человек – сомневаться не приходилось. В этих краях все дела подобного рода ведутся только с людьми.

Остановившись в тени священного дуба, всадники неуверенно спешились и стали угрюмо осматриваться по сторонам. По их озадаченному виду было ясно, что эти люди рассчитывали на то, что их встретят. Существо тем временем спокойно стояло, прислонившись спиной к шероховатой коре дуба, и с улыбкой наблюдало за своими гостями. Они были одеты в широкие тёмно-зелёные плащи с капюшонами, из-под которых виднелась дублёная кожа тщательно подогнанных по размеру доспехов, и выглядывали рукояти длинных ровных мечей. На боковой стороне их сёдел крепились чехлы с луками и колчаны со стрелами, а все кони, как на подбор были чёрными и явно породистыми. Существо отметило, что в своём наряде эти люди чувствуют себя весьма уверенно и, скорее всего, носят его с завидной регулярностью. Однако один из них вёл себя не так естественно, как остальные – тот самый, который больше всех шумел на дороге. Он явно не привык к кожаным доспехам и большим плащам с капюшонами, целиком скрывающими лицо и тело. А значит, стал участником этого маскарада лишь с одной целью – скрыть от посторонних глаз свою истинную личность. К таким выводам существо пришло, лишь несколько секунд понаблюдав за людьми. Оно не спешило раскрывать перед ними своё присутствие, получая нескрываемое удовольствие от того, что остаётся незамеченным буквально в двух шагах от этих суровых и явно непростых ребят.

Наконец, один из людей не выдержал и расчехлил небольшой факел, чтобы осветить пространство под дубом. И когда он достал два маленьких камня, с помощью которых выбивалась искра, стоявшее у дуба существо непринуждённо поздоровалось с незнакомцами.

– Надеюсь, это утро для вас не хуже, чем другие.

Услышав звонкий и спокойный голос, почти над самым своим ухом, всадники машинально отпрянули в стороны и похватались за мечи. В их глазах читалось нескрываемое удивление и испуг. Существо мелодично рассмеялось.

– Вы приехали драться или говорить? – сквозь смех, спросило оно у людей.

В этот момент всаднику, расчехлившему факел, удалось ловким движением выбить искру из камней и тотчас пропитанные смолой и маслом тряпки, намотанные на деревянную рукоятку, вспыхнули уверенным и ярким огнём, освещая поляну под дубом.

В глаза всадникам немигающим мёртвым взором смотрела лисья морда, расплывшаяся в некоем подобии ужасной предсмертной улыбки, растянувшейся через всё лицо. Секундой позже люди осознали, что это всего лишь капюшон из лисьей шкуры, натянутый незнакомцем на самые глаза. Его обладателем было невысокое существо, грациозно облокотившееся на ствол гигантского дуба. Одна его нога была поджата и упиралась в кору дерева, а руки непринуждённо скрещены на груди. На поясе существа висели ножны с коротким прямым мечом и несколько мешочков с зельями и какими-то приспособлениями, а из обоих сапог торчало по рукояте кинжала. Осветив факелом своего собеседника, люди также заметили, что из-под лисьей морды-капюшона выглядывали длинные заострённые уши.

– Эльф?! – выдавил из себя один из всадников. – Какого чёрта ты здесь шляешься?

Испуг и озадаченность человека мгновенно сменились злостью и некоторым облегчением.

– Полагаю, что «шляется» из нас двоих кто-то другой. А я жду гостей, как было условлено.

Говоривший всадник хотел было продолжить свою гневную тираду, но услышав последнее изречение эльфа, снова замешкался и вопросительно посмотрел на своего предводителя – того самого, которого ранее уже приметил обладатель капюшона из лисьей морды.

– Ты «Мастер сновидений»? – спросил предводитель всадников. Его голос звучал властно и уверенно. В нём не было волнения и страха. Это был человек, нетерпящий никакого неповиновения.

– К вашим услугам, – эльф изящно поклонился, и никто из присутствующих не смог бы сказать наверняка – было ли в этом жесте больше вежливости или сарказма. Уголки губ обладателя лисьей морды весь диалог были слегка приподняты и ни на секунду не опускались. Глаз же своего собеседника ночные гости не видели и вовсе, довольствуясь лишь мёртвым взглядом лисьей головы, закрывавшей большую часть лица своего обладателя.

– Не думал, что это будет эльф, – признался всадник.

Судя по низко-натянутому на лицо капюшону, этот человек действительно делал всё, чтобы скрыть свою личность. Впрочем, эльфу это совсем не казалось чем-то необычным, ведь в делах подобного рода лишняя маскировка ещё никогда не вредила.

– Если бы человек мог справиться лучше – ты бы не прибегал к моим услугам.

Предводитель всадников немного подумал, а затем слегка кивнул в знак согласия. Однако тут же парировал собственный жест словами:

– Я нуждаюсь в твоих услугах не только потому, что тебя рекомендовали, как лучшего, но ещё и потому, что ты не местный. Это дело очень деликатной важности.

– Все мои услуги деликатны и очень важны для заказчиков. Верно, Болтун?

Произнося последние слова, эльф поднял согнутую в локте руку и плавно покачал ей из стороны в сторону. Всадник заметил, как ярко в свете восходящего солнца блеснул на его пальце маленький драгоценный камень, вставленный в серебряный перстень.

– Ыыыы, ууууу, – послышался хриплый рык прямо из-за ствола могучего дуба, возле которого шла беседа. Всадник с зажженным факелом сделал несколько шагов вперёд, чтобы осветить пространство за деревом и тут же в ужасе отпрянул. Прямо на него из тьмы вышел широкоплечий гигант, которого люди в первые мгновения приняли за чудовище. Он был на несколько голов выше предводителя всадников – самого крупного человека, стоявшего на поляне. А эльфа он превосходил по комплекции, пожалуй, раза в два – как ростом, так и сложением. Он был горбат, бос и раздет по самый пояс. Ужас его виду придавало отсутствие носа и верхней губы. На месте последней торчали чёрные изогнутые зубы, характерный запах которых тут же почувствовал каждый из находившихся в тот момент под дубом. В руках гигант держал громоздкий двуручный цеп с тремя цепями и набалдашниками.

Увидев это чудовище, предводитель всадников тотчас выхватил меч и закинул за спину края своего плаща. Его примеру мгновенно последовали все присутствовавшие – все, кроме эльфа.

– «Мастер сновидений» должен был явиться один, – яростно прошипел человек. – Тебе придётся поплатиться за свой обман!

– Это не обман, это всего лишь Болтун – скажем, мой компаньон, – заявил эльф, с трудом сдерживая смех. Ситуация его явно забавляла. Даже обнажённые мечи дюжины хорошо подготовленных воинов не сбили его с толку.

– Ыыыыыы, – промычало чудовище, остановившись и поигрывая цепом.

– Вот видите – он подтверждает мои слова, я вас не обманываю, – тихим вкрадчивым голосом заявил эльф и тут же заливисто рассмеялся, не в силах более сдерживать себя.

– О контракте должен знать только «Мастер сновидений», – продолжал своё предводитель всадников, грозно надвигаясь на собеседника. – Это его правила. Так мне объяснили.

– И он верен своим правилам, – перестав смеяться, снова тихо и вкрадчиво ответил эльф. Болтун – глухонемой, а потому не узнает из нашего разговора ни слова и не запомнит ваших голосов. А если что-то и узнает, то никогда не сможет рассказать об этом.

Люди, уже взявшие к этому моменту эльфа и его компаньона в полукольцо, по знаку своего лидера остановились. Теперь они жадно всматривались в лицо Болтуна – в их взглядах эльф без труда распознал нездоровый интерес, граничащий с отвращением – то самое чувство, которое зачастую подвигает людей на постыдные и нелепые деяния.

– Его изуродовал собственный брат в раннем детстве. Он откусил Болтуну нос и губу, а потом вырвал ему раскалёнными кузнечными клешнями язык. Болтун, однако, в долгу не остался – малыш перегрыз брату горло, когда тот спал и перебил позвоночник матери, поспешившей сыну на помощь.

Эльф любил рассказывать эту историю людям. Он видел, как их лица воротит от отвращения, но вместе с тем, они всегда продолжают слушать – желание обладать знаниями, даже самыми бессмысленным и ненужными, обычно брало верх в их сердцах над разумом и здравым смыслом. Любознательность – вот главное проклятие человечества. Проклятие и дар одновременно.

– Ууууу, – словно в подтверждение слов эльфа радостно промычал гигант.

– Не болтай попусту! – пригрозил ему пальцем эльф, после чего снова обратился к людям. – Штуковина в его руках называется «Колоколом смерти» – в бою набалдашники бьются друг об друга и издают глухой лязг, похожий на похоронный звон. Рукоятка к слову, сделана из бедренной кости одного дворфа, которого Болтун в своё время разорвал голыми руками… Я, надеюсь, что вас не сильно смутит присутствие моего скромного и искалеченного судьбой друга. Опыт показывает, что когда он рядом, все дела проворачиваются быстрей, а заказчики почему-то становятся вежливей и пунктуальней.

Эльф снова широко улыбнулся и почесал одной рукой подбородок. Болтун стоял рядом, слегка поигрывая набалдашниками своего цепа. Ошеломлённые услышанным и увиденным люди, опустили мечи, но пока не торопились убирать их в ножны.

– Как твоё имя, «Мастер сновидений»? – гораздо более уважительным тоном спросил предводитель всадников. Тем не менее, его голос не потерял своей уверенности и властности – человек говорил так, будто был или, во всяком случае, считал себя гораздо более влиятельной фигурой, чем тот, кем был его собеседник.

– Ты узнаешь его тогда же, когда я узнаю имя того, Кто Должен Уснуть и получу свою предоплату, – ответил эльф.

– Тогда не будем тянуть, – деловитым тоном сказал человек и убрал свой меч в ножны. Его люди, однако, не торопились последовать примеру лидера.

Предводитель всадников быстрым шагом направился к своему коню и отстегнул от седла закреплённый на крупе тяжёлый мешок. По поляне разнёсся характерный звон, будто множество маленьких железных изделий ударились друг об друга. Ловко взвалив мешок на одно плечо, человек снова подошёл к эльфу и быстрым движением бросил свою ношу прямо к его ногам.

– Здесь полмиллиона золотых. Даже король не предложит тебе больше. А здесь, – человек достал из потаённого кармана где-то в недрах плаща миниатюрную бумажку, аккуратно сложенную вдвое. – Имя и титул того, Кто Должен Уснуть. Как только работа будет сделана – получишь ещё столько же. Цена контракта – один миллион.

Даже не взглянув на мешок с золотом, эльф неторопливым движением развернул полученную им записку и несколько раз подряд прочитал её, не издав при этом ни звука. Затем он медленно кивнул и, посмотрев прямо в глаза человеку, тихо спросил:

– Условия?

– Всё должно выглядеть, как несчастный случай. Он должен уснуть и не проснуться. Помни, что я рассчитываю на то, что сон его будет вечным, – медленно и чётко пояснил всадник и в тон эльфу тихо поинтересовался, – Риски?

– Никаких, – ответил его собеседник, но затем, немного подумав, всё же добавил. – Впрочем, может возникнуть ситуация, когда чары не подействуют… В таком случае, я использую менее оригинальное средство.

С этими словами эльф недвусмысленно потряс за рукоять своего меча. Один из всадников, ближе всех стоявший к своему предводителю, услышав последнее заявление «Мастера сновидений», возмущённо фыркнул, и крепче сжав рукоять меча, демонстративно обратился к своему лидеру:

– Чары? Этот шарлатан говорит о магии?! Неужто вы вер… – договорить человек не успел, остановленный резким жестом предводителя. Эльф даже не посмотрел в его сторону, а вопрос так и испарился в воздухе, не возымев никакого эффекта.

– В случае, если это будет не сон, а смерть и королевство всколыхнёт весть об убийстве – ты не получишь вторую половину награды, – продолжал тем временем человек.

– Справедливо. Но я закрою контракт – мечом, магией или голыми руками – не важно. Тебе больше не стоит волноваться на этот счёт.

С последними словами эльф сделал чуть заметное движение рукой и Болтун, стоявший немного позади него, подошёл ближе, наклонился и, подняв мешок с деньгами, умело взвалил его себе на плечо, придерживая свою ношу лишь одной рукой. В это же время «Мастер сновидений» вытащил из сапога один из своих кинжалов, развернулся и ловким ударом срезал небольшой кусок коры прямо со ствола исполинского дуба, укрывавшего своими крючковатыми ветвями всех участников этой роковой встречи. Взяв трофей в руки, он развернул его срезом к лицу и тем же самым кинжалом что-то быстро начертал на нём, а затем протянул человеку.

– Что это? – с лёгким интересом спросил предводитель всадников.

– Моё имя, – ответил эльф и слегка поклонившись, сделал несколько шагов назад. Тень гигантского дуба и рассветные сумерки всё ещё тёмного леса тотчас снова скрыли «Мастера сновидений» и его компаньона от человеческих глаз. В одно мгновение всадники опять оказались одни, с обнажёнными мечами, глупо сомкнувшись полукругом вокруг древнего дуба. И лишь исчезнувший мешок с пятью ста тысячами золотых и заимствованный у дерева кусок коры напоминали о необычной встрече.

С минуту молча поразмышляв над увиденным и услышанным, предводитель всадников, наконец, дал знак своим людям садиться на коней. Только когда каждый из них оказался в седле, терпеливо ожидая своего лидера, человек поднёс к своим глазам древесную табличку. Кинжал эльфа оставил глубокие следы в коре, и рассмотреть начертанные им буквы оказалось не трудно.

«Тикирикс», – гласила табличка.

«Ну что ж, будем знакомы, эльф», – тихо прошептал человек, и лёгкая улыбка впервые озарила его скрытое под капюшоном лицо.

Глава VI Башня Тэл-Анроф

Этерас фон Гиммильшильд взглянул на карту. Судя по ориентирам, он был почти на месте. Где-то здесь, в глубине большого леса таится ещё одна загадка неспокойного эреонорского прошлого. В этом районе лес был настолько густым, что ещё пару часов назад Этерасу пришлось спешиться и протискивать собственного коня под узды сквозь колючий бурелом. Животному эта идея пришлась не по вкусу, оно всячески упиралось и сопротивлялось воле хозяина. Сначала парень думал оставить коня где-нибудь в лесу, но слегка поразмыслив, понял, что в таком случае рискует потерять его навсегда, так как вернуться назад той же дорогой по столь дикой местности будет трудно. Поэтому сейчас животному приходилось переносить те же лишения, что и его хозяину.

Этерас бережно свернул пергамент, на который была нанесена карта, и положил его в тубус – небольшой кожаный футляр округлой формы. Такие приспособления часто использовали учёные мужи из эльмарионского университета для хранения и транспортировки древних летописей, карт, чертежей и важных документов. Парочку из них Этерас позаимствовал, когда последний раз гостил в столице. Более идеального футляра для карты, чей возраст, как подозревал юноша, мог превышать возраст обоих королевств Альтарана вместе взятых, было, пожалуй, не найти.

Карту Этерас нашёл в тех же самых развалинах, в которых раздобыл амулет в виде проколотой мечом розы. Однако о второй находке юноша предусмотрительно решил не сообщать своему отцу, так как проницательный Бернуа в таком случае быстро бы раскусил планы сына. А планы у Этераса были весьма предсказуемы. На карте, помимо эреонорских городов и замков особыми значками были нанесены ещё некие объекты, причём явно имевшие особую значимость для владельцев пергамента. Они отмечались в виде высоких башен, со ступенчатой лестницей у самого основания. Причём ступени вели вниз, а не вверх, а сами рисунки выводились более тщательно и глубоко, чем изображения самых крупных городов Эреонора. Всего на карте было отмечено семь таких башен, хаотично разбросанных по территории полуострова. На месте одной из них находились древние развалины, предназначение которых Этерас так и не смог определить. Нетронутым там оказалось лишь подземелье, исследовав которое юноша и нашёл эту карту и волшебный амулет. Причём развалины на пути Этераса оказались совершенно случайно – раньше он даже не предполагал об их существовании. Возвращаясь из Торвия, юноша, повинуясь некоему сиюминутному порыву, решил сделать крюк и заехать в гости к другу семьи графу Рогнэру Альферонскому. Для пути Этерас выбрал дорогу, ведущую в Тальбаград – кармеолский замок, расположенный в устье Великой реки. Дорога шла вдоль океанского побережья по северу королевства и на полпути разветвлялась – на юго-запад лежал путь в Альферон – вотчину Рогнэра. Этой дорогой то и предстояло воспользоваться Этерасу. Однако повинуясь тому же порыву, который нашёл на него при выезде из Торвия, юноша свернул на юго-запад раньше, чтобы проехать вдоль края Йорфэрэтэсианского леса. Там уже давно не было дорог, однако ровная местность и твёрдая почва позволяли не сильно утруждать коня, лишь самую малость сбавляя ход.

Руины Этерас обнаружил на северо-востоке от Альферона, недалеко от опушки Йорфэрэтэсианского леса. Они располагались в небольшом, но достаточно глубоком овраге, надёжно защищавшим когда-то возвышавшееся здесь сооружение от любопытных глаз. Маскировка была настолько надёжной, что группа опытных следопытов могла проехать в паре сотне шагов и не заметить ни оврага, ни покоившихся в них развалин. Этерас прекрасно понимал, сколь невероятно ему повезло, когда конь вывел его прямо к краю оврага. Юноша подозревал, что за много сотен, а быть может, и тысяч лет, он был единственным посетителем этого места, и потому всё найденное там, вполне вероятно, должно обладать очень высокой ценностью, как материальной, так и исторической. Когда после нескольких неудачных попыток взломать замок на тяжёлой, обитой железом двери, ему всё же удалось попасть в подземелье, удивлению юноши не было предела. Там и вправду много-много лет не ступала нога человека.

На многочисленных стеллажах возвышались сотни томов невиденных ранее Этерасом книг. Их названия вряд ли были знакомы даже Старшему Библиотекарю в Эльмарионском университете. Некоторые из книг истлели, однако большая часть, повинуясь некоему заложенному в них автором предназначению, победила время и продолжала гордо ждать своего часа в кромешной тьме подземелья. Рядом с книгами можно были найти кожаные папки с пергаментами – более древними источниками знаний доэреонорской эпохи. Подземелье оказалось весьма обширным, Этерас насчитал не менее 10 комнат, разделённых узким коридором. В одной из них располагалась оружейная, однако по какой-то неведомой причине она была пуста. Юноше удалось обнаружить лишь древний заржавевший кинжал, сотни лет пролежавший в луже из-под прорвавшегося сквозь стену ручья грунтовой воды. Судя по высоким стойкам для оружия, древние обитатели этого места предпочитали двуручные мечи, длинные топоры или копья. Стоек для щитов Этерас не увидел.

Большая комната, предназначавшаяся очевидно для тренировок, была усеяна скелетами, хотя оружия и доспехов при них не было – скорее всего, эти существа погибли не в бою. Среди них Этерас узнал кости, по меньшей мере, трёх рас – человеческие, эльфийские и дворфийские.

Ещё несколько комнат выполняли роль спален – в каждой из них юноша обнаруживал истлевшие останки деревянных кроватей. Ничего интересного в этих помещениях он не нашёл, кроме книг, которые во множестве имелись во всех комнатах подземелья. Однако больше всего их было в библиотеке – Этерас насчитал там не менее 100 экземпляров хорошо сохранившихся томов и ещё порядка двух десятков пергаментов. Всерьёз изучать накопленные в них знания, у юноши просто не было времени, однако он не смог удержаться от соблазна полистать их и попробовать понять – о чём идёт речь в этих древних книгах и манускриптах. Язык, на котором говорили две тысячи лет назад в Эреоноре, не сильно отличался от того языка, на котором сегодня говорят в Кармеоле и Бортноре. Это был обычный язык людей, истоки которого уходят в столь глубокую древность, что никто наверняка уже и не определит его возраст. Однако за тысячи лет всерьёз поменялась грамматика и письменность. Люди адаптировали их к новым условиям – придумали множества сокращений, упростили передачу звуков и типовых словосочетаний. В общем, сделали всё, как того требовал прогресс, чтобы передавать информацию быстрей и надёжней. Поэтому современный житель королевств, которому попала в руки книга эреонорской эпохи, смог бы понять едва ли треть из написанного. К счастью, Этерас уже сталкивался с древними фолиантами в библиотеке Эльмарионского университета, куда он регулярно захаживал при каждом своём посещении столицы. Поэтому его знания эреонорской письменности чуть превышали знания обычного образованного кармеолца. И этих знаний Этерасу хватило, чтобы выдвинуть совсем уж интригующую гипотезу – руины, в которых он оказался – куда старше Эреонорского королевства и относятся к доэреонорской эпохе. Во всяком случае, большинство томов, которые открывал юноша, были написаны на столь древнем и видоизменённом языке, что явно не имели ничего общего с теми книгами эреонорской эпохи, которые Этерас читал в библиотеке Эльмарионского университета. Здесь его знаний хватило лишь на то, чтобы после нескольких часов тщательного изучения рукописей, предположить, что часть книг посвящена неким событиям, происходившим много-много лет назад, другая часть – связана с магией и является некими учебниками или исследовательскими трудами для магов. И, наконец, третья часть была посвящена религии и божественным силам. Причём в сердце Этераса закрались смутные подозрения, что «силы» эти были не самыми добрыми, во всяком случае, слова «кара», «наказание» и «смерть», которые во все времена писались одинаково, употреблялись в этих книгах слишком часто. На этом юноша прекратил своё исследование рукописей. Брать их с собой он не решился, так как, учитывая возраст книг, перевозить их можно было лишь в тепле и сухости, с максимальной бережливостью, которую одинокий путешественник просто не мог себе позволить. А учитывая неожиданно холодную и дождливую середину лета, в одиночку вывозить столь древние манускрипты и вовсе было бы преступлением.

О своём открытии Этерас должен рассказать декану исторического факультета Эльмарионского университета или даже самому ректору, учитывая значимость и возраст находки. Учёные мужи снарядят целую экспедицию, с крытыми повозками, деревянными сундуками и кожаными футлярами для перевозки редких артефактов. А в столице сотни экспертов займутся изучением и переводом книг на современный язык. Эта была устоявшаяся практика. Обо всех своих открытиях, Этерас рано или поздно оповещал руководство Эльмарионского университета и несколько раз даже участвовал в подобных экспедициях. В почётной должности стражника.

Стать учёным мужем Этерасу не позволяло отсутствие образования и чересчур молодой возраст, однако в Эльмарионском университете ценили его рвение и даже беспокоились за парня, регулярно посылая его отцу письма, в которых настоятельно рекомендовали оградить Этераса от путешествий, которые «могут быть слишком опасны для одинокого юноши».

Справедливости ради надо отметить, что пару раз декан исторического факультета в ежемесячной докладной записке на имя короля, упоминал имя Этераса, как человека, «оказавшего огромную поддержку исторической науке и университету в целом». Вот только дочитал ли король до этого места и читал ли он вообще эти записки – знает лишь он сам.

Впрочем, покидать подземелье без сувениров, Этерас не собирался. Карту он обнаружил в самом центре библиотеки – она лежала на покрытом бархатом пьедестале под стеклом, так, что не заметить её было невозможно. Её значимость юноша осознал, как только понял, что на карте изображено, по меньшей мере, семь, неизвестных ранее объектов исторического наследия – семь высоких чёрных башен. Одна из них была нанесена в том самом месте, где он нашёл древние развалины. Ещё пять были изображены в самых разных точках полуострова, в таких местах, где, по сведениям Этераса, не было ничего, кроме дикой природы и куда, вероятно, люди просто не заходили. И одна башня находилась на месте Арадабара – большого города-государства на востоке Альтарана. Карта была нанесена на кожаный пергамент, и время её коснулось не так сильно, как книги, сплетённые из бумаги. Этерас решил, что при бережном обращении, её вполне можно возить с собой, не боясь испортить.

Амулет в виде проткнутой мечом розы, юноша нашёл в последней исследуемой им комнате подземелья. Это помещение было пустым, если не считать каменного алтаря, вмонтированного в пол в самом центре. О чём и каким богам молились в этой часовне Этерас мог только догадываться, впрочем, как и о том, кто конкретно здесь молился. Амулет лежал прямо на алтаре – сверкающий и абсолютно чистый в окружении полуистлевших свеч. Время, казалось, его совсем не коснулось – на амулете не было ни пылинки. Ещё до того, как прикоснуться к нему, Этерас почувствовал исходящее от артефакта тепло – его температура была сродни температуре человеческого тела, а быть может и чуть больше. В холодном подземелье, куда никогда не проникали лучи солнца, это казалось, по меньшей мере, странным и Этерас решил, что амулет заколдован. С тех пор юноша не расставался с найденным артефактом – прижимаясь к голому телу, он согревал его холодными ночами в дороге или всякий раз, когда шёл дождь.

Отодвинув от лица хлёсткую колючую ветку кустарника, Этерас остановился. Ему вдруг показалось, что рельеф под ногами начал меняться. Юноша осмотрелся. Действительно, он уже стоял не на ровной почве – это был склон. Сквозь бурелом Этерас медленно спускался вниз по склону, пока ещё достаточно пологому, но уже сейчас он начал догадываться, что вскоре увидит. Его ожидания оправдались буквально через сотню шагов. В какой-то момент Этерас обнаружил, что стоит на краю глубокого оврага, с настолько крутыми склонами, что их можно смело назвать обрывом. Тем не менее, спуститься вниз казалось возможным – из стен оврага в большом количестве росли кустарники и даже достаточно крупные деревья, которые с легкостью должны были выдержать вес Этераса. Внимательно изучив склон, юноша поднял голову и посмотрел вперёд. Увиденное заставило его задержать дыхание.

Прямо на Этераса смотрел шпиль изящной высокой башни матово-чёрного цвета. Он не сверкал в свете солнца и не оставлял на себе его бликов. Шпиль, казалось, впитывал в себя весь солнечный свет, не желая делиться им даже с растущими поблизости деревьями. Это касалось и всей башни, распростёртой под шпилем – она была окутана мраком, несмотря на то, что солнце ещё стояло в зените. А вплотную к башне, в радиусе десятка шагов вокруг неё, не росло ни одной травинки, ни деревца. Собственно, увидеть башню можно было лишь смотря прямо на неё – стоило слегка перефокусировать взгляд и она тотчас пропадала из обзора. Таким образом, её нельзя было увидеть боковым зрением. Этерас попробовал выставить прямо перед собой указательный палец, так, чтобы он находился на фоне чёрной башни и перефокусировал свой взгляд на него. Башня тут же исчезла. Юноша опустил руку и вновь посмотрел туда, где располагалось древнее строение. Башня появилась снова во всей своей красе.

Вот она – архитектура доэреонорской эпохи! Этерас даже представить не мог, что древняя карта скрывает такое чудо. Он всем телом почувствовал, что нашёл что-то очень важное и значимое. Чего стоит одна только способность оставаться невидимой для не сфокусированного зрения! Впрочем, это могло объясняться особенностями архитектуры или материала, из которого она была построена.

Гораздо больше Этерасу не понравился тот факт, что рядом с башней ничего не росло, ведь там где нет места для растений и животных – не выживут и люди. Тем не менее, чувство любопытства преодолело в нём чувство опасности, и юноша решил спуститься вниз. Этерас достал из вещмешка, закреплённого на крупе коня, две длинных верёвки и пару факелов, которые пригодятся ему внизу. Одной верёвкой он привязал животное, а конец другой надёжно закрепил на стволе толстого дерева над самым склоном. По ней Этерасу предстояло спуститься вниз. Сделать это, конечно, можно было и без верёвки, если проявить некоторые навыки акробатики и верхолазания, которыми юноша особо не обладал. Кроме того, по ней же Этерас планировал позже и выбраться назад. Заткнув за пояс оба факела, и затянув удобней перевязь снятого с коня меча, юноша крепко ухватился за верёвку и шагнул вниз по склону.

Спуск не доставил ему хлопот и не занял много времени. Уже через несколько минут юноша стоял внизу и смотрел на видневшуюся сквозь просветы в деревьях и кустарниках стену башни. Этерас сразу почувствовал, что здесь внизу не только темней, но и заметно холодней. Верный амулет уже согревал его тело своим теплом.

Юноша медленно подошёл к границе, где резко заканчивалась вся растительность и начиналась голая мёртвая земля. Здесь башня предстала перед ним во всей своей красе. Она была округлой формы у основания и слегка продолговатой на самом верху. Внизу её ширина достигала пятидесяти шагов – в два раза больше самой крупной башни на стене Эльмариона. Несмотря на то, что такое строение могло отбрасывать тень лишь в одну сторону, Этерасу показалось, что чем ближе он подходит к башне, тем сильнее сгущается царивший в овраге мрак. Собственно, здесь внизу юноша понял, что поторопился назвать эту низину оврагом. Она скорее походило на ущелье, пусть и находилось не в горах, а на лесной равнине. Его дно было почти ровным, и ходить по нему было удобно и даже приятно, если не считать пронизывающий холод и мрак. Подобное ущелье Этерас уже видел на месте тех самых развалин, где он нашёл карту и амулет. Но всё же там оно было поменьше и находилось в поле, а не в густом лесу. Кроме того, в первом случае, от башни, если, конечно, это была башня, осталась лишь груда камней и пыли, по которым сложно опознать архитектуру и тип строения, украшавшего то ущелье несколько тысяч лет назад. Здесь же башня казалась совсем не тронутой ни временем, ни природой. И это искренне восхищало, но ещё более пугало Этераса. К счастью, парень был не из робкого десятка и чувство любопытства в нём, как правило, одерживало верх над чувством опасности. Однако и дураком он не был.

Этерас снял с пояса длинный кинжал с красивой удобной ручкой и аккуратно срубил небольшую ветку с ближайшего куста. Продолжая правой рукой держать наготове оружие, левой он закинул ветку за границу выжженной земли – туда, где ничего не росло. Причём, проделывая этот нехитрый приём, юноша тщательно следил за тем, чтобы эту границу не пересекла и его рука, швырнувшая зелёный побег на мёртвую землю.

К удивлению юноши, ничего не произошло – ветка просто упала и в гордом одиночестве улеглась на землю. Тогда Этерас медленно и очень осторожно пересёк границу безжизненного пространства лезвием своего кинжала. Немного подержав его там, он снова притянул оружие к себе и внимательно осмотрел, а затем потрогал острие. Ничего необычного юноша не заметил. Что ж, будь это яд или магия, уничтожающая всё живое – действует она явно не сразу, а лишь по прошествии какого-то времени, рассудил Этерас. Пообещав себе сразу вернуться назад, если вдруг почувствует себя плохо, юноша шагнул на безжизненную землю.

Кроме того, что стало ещё более холодно и темно, Этерас не ощутил никаких изменений. В любом момент он мог сделать шаг назад и вернуться на обычную плодородную землю. Однако сейчас юноша предпочёл обойти башню по периметру и тщательно осмотреть.

Оконных проёмов в чёрной поверхности этого удивительного здания Этерас не обнаружил. Однако перед его глазами вскоре предстали ворота в башню – массивные чёрные створки, сделанные из того же материала, что и вся постройка или же настолько качественно перекрашенные в цвет башни, что отличить одну материю от другой невооружённым взглядом было невозможно. На каждой из створок в полный рост висело по одному человеческому скелету. Судя по всему, ещё при жизни или же сразу после смерти они были распяты на этих воротах, причём один был прибит в обычном положении, а другой кверху ногами. Присмотревшись лучше, Этерас заметил, что сквозь череп того, который висел головой вниз, продета стальная рукоятка овальной формы такого же чёрного цвета, как и башня – аккурат на уровне плеча всякого человека, подошедшего к воротам. Если подёргать за ручку, то череп постучит по створке, оповещая обитателей башни о прибытии гостя, догадался юноша.

Подобное изощрение несильно пугало парня. Из книг он прекрасно знал, что в древности было обычным делом вешать в общественных местах трупы злодеев, осуждённых на смерть за опасные преступления. Их тела неделями могли гнить на главной площади города, а скелеты годами висеть на придорожной виселице. Сегодня от такой практики отказались, но большей частью лишь из санитарных соображений. Убийц, мародёров и работорговцев до сих пор было принято публично казнить на площадях, а тела сжигать, во избежание эпидемий. Этерас присутствовал два раза на таких казнях и, услышав «послужной список» героев торжества, не слишком переживал за судьбу их души и тела.

В тот момент юноше даже не пришло в голову, что на этих воротах могут быть распяты невинные. Поэтому он спокойно поднял стальную ручку и трижды ударил черепом в створку.

«Бам-бам-бам», – глухо разнеслось в тишине ущелья. Этерас так не понял – был ли это звук удара кости о железо, или о какой-то другой материал. «Бум-бум-бум», – ещё более глухо откликнулось эхо внутри башни. На этом ущелье снова погрузилось в тишину. Этерас постоял ещё минуты две и, не дождавшись ответа, попробовал самостоятельно открыть ворота, с силой потянув на себя ручку с черепом. Створки даже не дрогнули. Разъёмов для ключей и ничего похожего на замок, юноша не увидел. Ворота не поддавались. Этерасу ничего не оставалось, кроме как продолжить обход башни.

К безмерной радости юноши, на другой стороне сооружения, противоположной от ворот, он обнаружил контуры небольшой потайной двери. Судя по всему, это был «чёрный вход» в башню. «Чёрный вход в чёрную башню», – усмехнулся про себя Этерас. Калитка была замаскирована, однако почему-то очень небрежно и её контуры с лёгкостью мог различить всякий путешественник, вздумавший исследовать стены башни.

Этерас внимательно осмотрел дверь и, не обнаружив никаких ручек и замочных скважин, попробовал толкнуть её. Калитка не поддалась. Тогда юноша снова достал кинжал. Его лезвие легко вошло в наметившуюся щель между стеной и дверью. Этерас провёл кинжалом снизу вверх, в поисках засова или щеколды, удерживающих калитку. На уровне груди лезвие упёрлось во что-то твёрдое. Юноша надавил – невидимое препятствие не поддалось. Он надавали ещё сильнее – никакого эффекта. Тогда, немного подумав, Этерас вытащил кинжал из щели и снова вставил его туда же, только на этот раз, сверху относительно обнаруженного им препятствия, и стал давить на него сверху вниз. Неожиданно, невидимый засов поддался, кинжал по инерции опустился ниже, почти до самой земли, а Этерас чуть не распластался рядом. Тотчас послышался грохот, будто нечто тяжёлое упало на пол.

«Слава Тиморе, получилось!», – в сердцах помянул богиню удачи и приключений воодушевлённый Этерас. Юноша не знал о том, что иногда засовы ставятся не сверху вниз, а наоборот крепятся снизу, чтобы обмануть незадачливых взломщиков, однако каким-то шестым чувством догадался надавить на него сверху.

Этерас упёрся плечом в дверь и с силой толкнул. На этот раз она поддалась и медленно, скрипя ржавыми петлями, отворилась.

Навстречу юноше из тьмы проёма хлынуло целое облако пыли. Лёгкое дуновение воздуха, вызванное открывшейся дверью, нарушило сложившийся за тысячелетия покой этого места. После первого же вздоха Этерас громко чихнул, поперхнувшись поднятой пылью. Впрочем, он уже сталкивался с подобными неприятностями и был вполне готов к ним. Юноша привычно извлёк из нагрудного кармана своего доспеха небольшой серый платок и, сложив его вдвое по диагонали, ловким движением закрепил на лице так, чтобы ткань полностью закрывала нос и рот. Затем Этерас достал кусочек засохшей бересты, небольшой кремень и кресало, изготовленное в виде стального напильника. Заходить в нутро тёмной башни без огня было бессмысленно, а быть может и опасно.

Положив трут на землю, юноша наклонился и стал выбивать из камня искры. Этерас знал, что кремень и сталь – лучшее средство для добычи огня, и его незамысловатое огниво ещё ни разу не подводило своего хозяина. Собственно, верное сочетание железа и камня и отличает цивилизованного человека от варвара. Именно правильное обращение с этими двумя ресурсами позволяет людям строить величественные замки и города, создавать целые королевства и империи, объединяться и защищаться от любых угроз. Этерас знал, что воинственные варвары, живущие в Ярнборийских горах, почти не используют железо в быту – для них это священный материал, благословенный богом войны Темпусом и его предназначение лишь в одном – быть оружием. Уже одна эта особенность делает их варварами – без железа они не могут правильно обработать камень и придать ему нужную форму, чтобы построить дом или защитную стену. Они до сих пор живут в пещерах или сплетённых из ветвей шалашах, не имеют письменности и развитого сельского хозяйства, а весь смысл их существования сводится к бесконечным войнам друг с другом или мелким набегам на окрестные земли во славу своего бессмысленного бога. Но даже варвары пользуются камнем, а их оружие изготовлено из железа и владеют они им, надо признать, не хуже кармеолских рыцарей. Пожалуй, именно железо и камень сделали в своё время человека человеком, а умение владеть ими и поныне отличает разумное существо от неразумного. Так думал Этерас фон Гиммильшильд, юный наследник старого виконта Бернуа, честного вассала герцога Торвийского и верноподданного кармеолского короля.

Когда юноше удалось раздуть слабо тлеющую бересту, маленькие огоньки пламени, ещё считанные мгновения назад выбитые железом из камня в виде снопа искр, принялись жадно поглощать трут. Этерас осторожно взял его за ещё не объятую огнём сторону и поднёс к факелу. Как только пламя овладело пропитанными смолой тряпками, юноша шагнул во тьму башни.

С первого взгляда путешественник понял, что нарушил покой места, где сотни, а вероятно и тысячи лет не ступала нога человека. Башня будто противилось его появлению, возмущённо обдавая юношу облаками пыли при каждом шаге, а царившая вокруг мгла явно не хотела рассеиваться под ярким светом огня, поэтому осматривать внутренности этого древнего строения пришлось по частям, в процессе рисуя цельную картину увиденного.

В самом центре первого этажа стоял широкий и массивный каменный пьедестал, занимающий почти половину площади этого яруса и похожий на те, которые используются современными кармеолскими архитекторами для скульптурных произведений. На эту мысль Этераса подтолкнуло обилие свободного пространства над постаментом, явно оставленным для установки массивной статуи. Вероятно, владельцы башни планировали разместить здесь некую скульптуру, по размерам соизмеримую с самой башней. А быть может и не планировали, а уже разместили, – решил Этерас, внимательней рассмотрев пьедестал. Юноша вдруг увидел чёткие отпечатки ног, оставшиеся в камне постамента. По размеру они превосходили человеческие раз в семь-восемь, не меньше, а значит, когда-то стоявшая здесь статуя действительно была огромна и величественна. Но куда она могла пропасть и как её вынесли из башни? Этерас не знал, но он видел, что пьедестал и пространство над ним были пусты.

Поначалу юноше показалось, что башня имеет всего один ярус, так как, взглянув наверх, он не сумел разглядеть ничего, кроме чернеющей пустоты открытого пространства. Однако осмотревшись лучше, Этерас заметил, что по стене вверх поднимается узкая винтовая лестница, сделанная из того же материала, что и вся башня. На взгляд юноши, несмотря на возраст, она оставалась в рабочем состоянии, и подъём по ней не был бы сопряжён с риском. Под лестницей в стенах по всему периметру башни располагались некие подобия факелов – вставленные в специальные крепления рукоятки, венчавшиеся черепом человека или животного. Внимательно изучив их, Этерас решил, что они ни разу не использовались – на черепах не было нагара, кости оставались девственно белыми. Впрочем, такие «факела» могли служить обитателям этого места и неким подобием украшений или использоваться в каких-то других целях. Этерас вдруг представил, как старый уставший маг, вернувшийся из долгой поездки, заходит в башню и вешает длинный запылённый плащ на череп медведя, а шляпу ловко набрасывает на лоб, принадлежавшей когда-то голове не самого удачливого разбойника. При этих мыслях юноша улыбнулся – с чувством юмора у обитателей башни было в порядке. Если, конечно, это юмор…

Главный вход внутри сооружения украшали две каменные статуи, в полный человеческий рост расположившиеся по сторонам ворот. Одна из них изображала скелет, облачённый в чёрную мантию и вооружённый внушительным двуручным топором. Оружие лежало на плече у скульптуры и выглядело подозрительно реалистично, а быть может, и было настоящим. Однако вторая статуя оказалась ещё более мрачной. Она тоже была выполнена в форме скелета. Его голову украшала выцветшая золотая корона, а руки скульптуры опирались на рукоять большого двуручного меча. Оружие и украшение этого скелета точно также показались Этерасу чересчур натуральными. Только сейчас, осмотрев две статуи, юноша вдруг осознал, что место, в котором он оказался, выглядит слишком зловещим. Владельцы этой башни явно были неравнодушны к умершим или погибшим людям и почти во всём демонстрировали свой интерес к смерти. Во всяком случае, изготавливать скульптуры в виде скелетов не приходило в голову ни одному современному ваятелю.

Однако образ смерти, в отличие от других людей, не сильно пугал Этераса, скорее вызывал в нём резкое неприятие и отвращение. Юноша подумал, что в искусстве смерть может быть лишь прямым противопоставлением жизни, неприкрытой агрессией против неё, варварским вмешательством в классическую человеческую культуру, основанную на рождении и жизни. Кармеолцы рассматривали смерть, как непременный итог своего существования. Они изучали человека, как книгу, первая глава которой начиналась с рождения, а последняя завершалась его смертью. Эта книга могла быть совсем короткой или бесконечно длинной, могла быть открытой для каждого, и жить веками, либо оказаться упрятанной за семью печатями и быть похороненной вместе со своим автором. Одно оставалось всегда неизменным – начало и конец, рождение и смерть. И никому из жителей Альтарана и в страшном сне не могла привидеться идея написать продолжение чьей-то жизни после смерти, и тем более придумывать такое продолжение для костей или гниющей плоти умершего, как сделали авторы этих пугающих скульптур.

Этерас вдруг почувствовал острый приступ отвращения к двум статуям и впервые с начала своего исследования памятников доэреонорской эпохи ощутил неприязнь к древним строителям башни. Однако вместе с неприязнью увеличился и интерес, испытываемый путешественником. Обитатели этого места были зловещи, но и вместе с тем загадочны и настолько скрытны, что их жилища за тысячи лет так и не были обнаружены людьми, всегда в обилие обитавшими в этих местах.

Юноша подошёл к винтовой лестнице, серпантином поднимающейся во тьму и, уже было шагнул на неё, как вдруг разглядел очертания широкой, обитой сталью двери с железными створками – третьей на этом ярусе, если считать ворота и маленькую калитку, через которую путешественник и проник в башню. Этерас мгновенно узнал её – его сердце бешено заколотилось, а глаза заблестели в предчувствии новых тайн и открытий. Через точно такую же дверь он проник в подземелье в развалинах возле опушки Йорфэрэтэсианского леса – в то самое место, где нашёл магический амулет и карту, указавшую путь к башне.

Путешественник подошёл к двери. Как и на той, с которой он столкнулся в древних развалинах, на этой имелась большая замочная скважина причудливой формы, описать которую словами будет не так-то просто. Замок был достаточно сложным, однако Этерас уже знал, как с ним бороться – точно такой же он, хоть и не без труда, вскрывал, и хорошо помнил, как устроен его механизм. Юноша машинально потянулся к напоясному мешочку, в котором всегда хранил отмычки. В этот момент он подумал, что логично было бы сначала осмотреть всю башню, и лишь потом спускаться в подземелье. Всякий опытный путешественник поступил бы именно так – неразумно оставлять у себя за спиной неисследованное пространство. Однако Этерас пренебрёг этим правилом, посчитав, что все свои самые сокровенные тайны обитатели этого места хранили в подземелье. Кроме того, именно под землёй, куда не проникал ветер и солнечные лучи, в гораздо лучшем виде могли сохраниться книги и рукописи, написанные тысячи лет назад. Потому юноша, бросив последний взгляд наверх, во тьму, куда уводил серпантин лестницы, достал набор отмычек и занялся дверным замком.

В этот раз Этерас справился быстрее – замок хоть и был достаточно сложным, но изготавливался по давно устаревшим методикам – определить с помощью нескольких отмычек ключевые точки устройства – было лишь делом времени. Кроме того, замок не имел ложных ходов, способных заблокировать его в случае попытки взлома – эту технологию, вероятно, придумали позже.

Когда с устройством, призванным оградить подземелье от незваных гостей, было покончено, Этерас положил на место отмычки и, широко расставив ноги, упёрся плечом в дверь. Теперь открыть её было не легче, чем взломать замок – за века, проведённые в безлюдном одиночестве, петли двери покрылись ржавчиной, а её края прочно срослись со стенами башни. Первый толчок юноши не возымел ровным счётом никакого эффекта, второй и третий, как показалось Этерасу, лишь чуть качнули массивное устройство. Дверь была изготовлена из нескольких слоёв дерева и заметно превышала толщину человеческой ладони. Мало того, она была прочно окована стальными дугами, и если внутри установить надёжный засов, то вышибить такую преграду можно было только осадным тараном. Каким образом деревянное изделие сумело сохранить свою прочность за тысячи лет, Этерас не задумывался, однако, безусловно, приметил этот факт ещё при посещении прошлых руин.

После долгих и продолжительных усилий, юноше, наконец, удалось расшатать массивную преграду и дверь с громким скрипом, поднимая облака пыли, стала медленно отворяться. Этерас открывал её рывками, с силой толкая вперёд. Каждый удар, в который было вложено достаточно массы, слегка продвигал её в сторону. В конце концов, изрядно вспотев, запыхавшись и надышавшись пылью, так и норовившей просочиться сквозь мокрый от пота платок, исследователю удалось открыть дверь настолько, чтобы пролезь внутрь.

Сразу за дверью начинался спуск в виде ступенчатой лестницы. Этерасу пришлось преодолеть около пятидесяти ступеней, прежде чем он оказался в широком коридоре подземелья. На взгляд юноши, это место покоилось глубже, чем то, вход в которое он обнаружил в овраге к северо-востоку от Альферона. Здесь от поверхности его отделяло около 30-40 не самых маленьких шагов.

Как же глубоко схоронились когда-то строители этой башни! Этерас не совсем понимал – как им это удалось, учитывая, что почва в этих местах, принимая во внимание плотность окружавшего овраг леса, должна быть достаточно влажной, а с дождями такое подземелье и вовсе должно затапливаться целиком! Но, главное – зачем обитателям понадобилось подобно кротам зарываться так глубоко под землю? Что за секреты они там собирались упрятать? Юноша очень надеялся, что разгадки этих тайн он найдёт здесь, в глубине необычайно сухого и, вместе с тем, холодного подземелья.

Центральный коридор оказался шире и выше, чем под развалинами возле Йорфэртэсианского леса. Стены, потолок и пол были выложены широкими камнями, а щели между ними тщательно залиты известью, так, чтобы в подземелье не могли просочиться грунтовые воды. Этерас отметил – с каким искусством и мастерством построен этот древний туннель. Современным архитекторам пришлось бы тщательно потрудиться, чтобы возвести под землёй подобное сооружение. И стоило бы им это немалых сил, времени и денег.

Как и в первом подземелье, туннель здесь служил основной развязкой и коммуникацией для подземных сооружений. По обеим сторонам то и дело встречались небольшие ответвления, ведущие в другие помещения. Многие из них перекрывались дверьми, однако те редко запирались и Этерас без труда мог исследовать всё подземелье.

Первым местом, куда попал юноша, оказалась местная оружейная – вход в неё приветливо располагался сразу слева от лестницы.

Сердце Этераса бешено забилось, как только свет факела осветил помещение. На этот раз оружейная не была пуста. В дюжине стоек для двуручного оружия, как поначалу решил юноша, покоились длинные гладкие древки, как у копий. Однако вместо острых наконечников их навершия венчались человеческими черепами, окрашенными в чёрный, фиолетовый или красный цвет. Этерас заметил, что оружие располагалось в стойках таким образом, что пустые глазницы были обращены ко всякому, кто войдёт в помещение. Юноша вдруг понял, что впервые с начала своего путешествия он испытывает лёгкое чувство тревоги, а, быть может, и уже начавшего подкрадываться страха. Но вместе с ним, почти тем же самым чувством он ощущал, что подобрался к некоей очень важной, пусть и зловещей тайне. Это уже не было тем банальным чувством интереса, который обычно испытывают учёные мужи, прикоснувшись к древним артефактам. Нет, это было нечто большое – тайна, с которой юноша столкнулся сейчас, казалась гораздо значительней, чем любая из тех безделушек, которые он находил в древних развалинах. Впрочем, место, куда попал Этерас, не смог бы назвать развалинами даже самый искушённый исследователь.

Юноша остановился у одной из стоек со странным оружием и внимательней осмотрел его. И древко, и венчающий его череп украшали какие-то замысловатые причудливые руны. Этерас не был знатоком эльфийского языка, но без труда распознал, что эти надписи не имеют к нему никакого отношения. Сейчас юноша даже боялся предположить, с чем он столкнулся. Что за древние и ужасные существа обитали когда-то в этом месте? И куда и, главное, почему они исчезли?

Путешественник снял со стойки приглянувшееся ему оружие и осторожно провёл рукой по гладко отполированному черепу. На ощупь кость казалась прочной и холодной, как и всё в этом подземелье. Тогда Этерас взялся за древко и, немного покрутив оружие в руках, неожиданно понял, что оно неправильно сбалансировано – так, будто создавалось вовсе не для боя. Или не для рукопашного боя, подумал юноша. Оно казалось очень лёгким и недостаточно увесистым для того, чтобы сбить противника с ног или оглушить. Зато на него было бы очень удобно опираться при ходьбе, прокладывать дорогу через болото или брод… Посох – осенило Этераса. Действительно, это был посох! Настоящий посох боевого мага! Юношу затрясло от возбуждения. Это было просто немыслимо – о боевых посохах кармеолцы знали лишь из самых древних эреонорских летописей – считалось, что ни одного из этих артефактов не сохранилось до наших дней. Это, в свою очередь, послужило основанием для весьма скептического отношения ряда учёных мужей к историческим источникам. В частности, в кабинетах эльмарионского университета зародилась так называемая Теория Мифа, предполагающая, что магии в природе не существует вовсе и, главное, никогда не существовало. Сегодня этой теории придерживаются многие видные историки, однако официальной, одобренной королём версией, пока остаётся Теория Проклятья.

Этерас вдруг представил, как по тревоге десятки боевых магов выбегают из своих спален или комнат для медитаций и, расхватав посохи, выстраиваются в широком коридоре подземелья. Затем верховный маг даёт короткую инструкцию, и они организованно поднимаются наверх – защищать башню. Однако враг мог оказаться сильнее магов и сломить их защиту. Тогда он наверняка захватил бы башню или разрушил её. Этерас вспомнил, что в подземелье под развалинами тоже была оружейная комната, но она оказалась пуста, а башня наверху – уничтожена...

Покинув оружейную, юноша пропустил несколько жилых и бытовых помещений, хотя краем глаза он видел, что и в них было на что посмотреть. Однако опытного исследователя интересовала библиотека – он знал, что все разгадки находятся там и распутывать клубок тайны придётся именно оттуда. Пообещав себе на обратном пути тщательно изучить все оставленные за спиной комнаты, Этерас продолжил свой путь в глубину подземелья. И чем дальше он заходил, тем сильнее поражался масштабам постройки, её долговечностью и качеством материала из которого возведены её стены. Здесь под землёй было гораздо суше, чем на поверхности, что способствовало сохранению множества деревянных, кожаных и даже бумажных изделий. Большинство книг, также как и в первом подземелье, должны оставаться целыми, а это означает, что люди скоро откроют тысячи давно позабытых страниц своей истории.

Этерас обнаружил библиотеку лишь в двух сотнях шагов от входа, пропустив с десяток ответвлений. Подземелье оказалось на удивление большим и глубоким. Сколько обитателей оно вмещало в себя в прежние времена – можно было только догадываться. Опустив факел, и одним глазом наблюдая за огнём, чтобы ненароком что-нибудь не поджечь, Этерас вошёл в святилище древних знаний. Здесь юноша надеялся найти ответы на мучившие его вопросы.

Библиотека представляла из себя обширную круглую комнату. Стелажи с книгами были расположены в ней кольцами, по форме помещения – от стены до центра. Всего Этерас насчитал три кольца – для прохода внутрь каждого из них предусматривалась небольшая арка в человеческий рост. На удивление юноши здесь почти не было пыли – помещение, мебель в нём и книги выгляди почти как новые, будто заброшены были не тысячи лет, а всего пару месяцев назад. Кроме того, помимо тяжёлых томов, переплетённых кожей, нитями или твёрдой бумагой, Этерас обнаружил большое количество свитков и пергаментов, многие из которых тоже были бумажными. На взгляд юноши их здесь было лишь чуть меньше, чем обычных книг.

В прежние времена местные обитатели освещали библиотеку не только свечами и лучинами, но и факелами. Такой вывод Этерас сделал, заметив на стене в узком проёме между стеллажами две стойки для них. Точно также, как и наверху в башне, в них были установлены короткие древки, увенчанные черепами различных существ. От посохов в оружейной они отличались меньшими размерами и отсутствием краски. Кроме того, в этот раз на них не было никаких рун, и Этерас не мог объяснить их предназначение, ограничиваясь предположением о том, что с помощью этих костей обитатели пытались украсить своё жилище, а при необходимости меняли древки с черепами на горящие факелы. Так или иначе, но одно такое древко юноша смело вытащил и бросил на пол, а на его место установил свой факел. Затем, немного поразмыслив, он поджёг второй и поставил его на другую стойку. В случае если огонь закончится, он всегда может подняться за новыми факелами, оставленными в вещмешке возле лошади.

Обеспечив себе оптимальное количество света, Этерас принялся скурпулёзно осматривать помещение, не решаясь пока притрагиваться к артефактам.

Сердце юноши вновь забилось в бешеном ритме, а в глазах появился азартный блеск искушённого исследователя, когда в самом центре комнаты он увидел знакомую витрину. Точно такую же он уже видел в библиотеке другого подземелья. Именно там он обнаружил драгоценную карту. Этерас медленно, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег, подошёл к витрине. За её стеклом он увидел знакомые очертания Альтарана и незнакомые рисунки древних Эреонорских городов. Карта! Такая же, как и та, которая помогла Этерасу найти эту башню! Интересно, почему она хранится за стеклом в самом священном месте подземелья? Зачем обитатели так тщательно скрывали её и от кого? Юноша попытался открыть крышку ветрины, но она оказалась заперта на небольшой встроенный замок. Тогда он вытащил из сапога кинжал и его рукояткой аккуратно разбил стекло по краям, чтобы как можно меньше повредить карту. Как и уже найденная им ранее, эта тоже была нанесена на кожу и сохранилась в самом превосходном виде. Однако Этерас не смог не заметить того, что она была больше первой и, соответствено, масштаб на ней был меньше, что позволяло наносить изображения географических точек с большей точностью. А значит, и найти их теперь будет проще.

Этерас начал бережно складывать находку, чтобы упрятать её за пазуху и вдруг заметил, что на оборотной стороне карты тоже есть какой-то рисунок. Юноша мгновенно развернул найденный артефакт и перевернул его. В чётких ровных линиях, разрезающих кожаное полотно вдоль и поперёк, путешественник быстро опознал план какого-то места. Длинный широкий коридор с многочисленными ответвлениями, как правило, более мелкими. Круглая комната с нарисованным в центре свитком, комната с изображением посоха... Это план подземелья – догадался Этерас. Причём того самого, которое он сейчас исследовал. Юноша быстро сориентировался, найдя на нём библиотеку – она изображалась в форме круглой комнаты с нарисованным в центре свитком. Этерас провёл взглядом дальше по кожаному полотну карты и с изумлением обнаружил, что помещение, в котором он находится, изображено ближе к входу в подземелье, чем к его противоположному концу. Он впервые в жизни оказался в столь огромном подземном строении. Если карта верна, и Этерас не ошибся с масштабами, то даже на поверхностное изучение этого места может уйти не один день.

Юноша перевёл взгляд на противоположный от лестницы конец подземелья – там, согласно плану, коридор заканчивался входом в огромную пещеру, на которой жирной золотой краской была изображена корона. Размеры пещеры в несколько раз превышали величину библиотеки и оружейной вместе взятых. Этерас с изумлением взирал на карту. Он начинал понимать, что ключевым местом подземелья может оказаться вовсе не библиотека. А это значит, что придётся возвращаться наверх за новыми факелами, запасов которых, если хорошо подумать, может и не хватить для осмотра всего сооружения. Так или иначе, но юноша решил не менять своих планов и сначала изучить библиотеку.

Этерас бережно сложил карту и спрятал её за пазуху – вернувшись наверх, он положит её в тубус, который надёжно сохранит от непогоды и прочих дорожных злоключений. Ну, а пока ветхая кожа полежит у него под одеждой и погреет юношу в холодном древнем подземелье.

Юноша уже было приметил массивную книгу на полке ближайшего стеллажа, сохранившуюся, судя по виду, чуть лучше своих соседей, но бросив последний взгляд на разбитую витрину, вдруг обнаружил, что под стеклом покоился ещё один предмет. Маленький прямоугольный кусочек в точности такой же кожи, на которой была нарисована карта Альтарана и план подземелья. Этерас бережно поднял его и отряхнул от осколков. Перед его взглядом оказалась короткая записка – чернила или краска, которыми она была написана, сильно выцвели, однако буквы настолько хорошо въелись в кожу, что юноша смог различить каждую из них.

«Братьям по дару и вере.
Наша земля и ваша твердыня: Аль-Тар и Тэл-Анроф на коже неверного.

Брат Хорос, 107 г. после погребения».

Несмотря на древний доэреонорский стиль и грамматику письма, Этерас к своему удивлению смог целиком прочитать записку. Буквы и слова, использовавшиеся в ней, за тысячи лет почти не изменялись, а с теми, которые всё же претерпели видоизменения, произошло это в эпоху Эреонора и юноша, уже знакомый с эреонорской письменностью, смог распознать их.

«Наша земля и ваша твердыня, – медленно проговорил юноша, размышляя над прочитанным. – Аль-Тар, должно быть, это «наша земля» или Альтаран, его древняя форма написания, а вот Тэл-Анроф или «ваша твердыня»… Что я обнаружил под витражом, помимо записки? Карту Альтарана и план подземелья. Аль-Тар или Тэл-Анроф. Тэл-Анроф! Вот как называется это место!».

Тэл-Анроф! Тэл-Анроф! Этерас с восторгом произнёс это слово несколько раз, после чего его внимание привлекла вторая половина записки. «…На коже неверного», – ещё раз прочитал юноша, убедившись, что не ошибся. Да, буквы и получавшиеся из них слова он знал хорошо – там было написано именно то, что написано.

Смутное подозрение закралось в сердце Этераса. Ещё когда он рассматривал карту, материал, на который она была нанесена, показался ему слишком бледным и светлым для обычной кожи. С нехорошим предчувствием он запустил руку за пазуху и ещё раз пощупал свою находку. Так и есть – кожа была чересчур тонкой и мягкой для того, чтобы принадлежать дикому зверю.

Этерас вдруг ощутил нахлынувшую на него волну отвращения и ужаса, вызванную осознанием того, что мог иметь в виду брат Хорос, оставивший это зловещее послание в 107 году «после погребения». Указанная дата не говорила юноше ровным счётом не о чём. Современное летоисчисление велось кармеолцами с того года, когда на Альтаран приехали Кудесники – древние пророки, рассказавшие людям об истинных богах и их учениях. Это знаменательное событие, в корне изменившее религиозные традиции и культуру жителей полуострова, а, быть может, и всего материка, произошло 1147 лет назад. Так началась новая эра и новая эпоха для всех населяющих Альтаран народов. Сейчас шёл 1147 год и Этерас никогда не слышал ни о каком «погребении».

Вслед за испытанным ужасом и отвращением пришло ощущение фантасмагории происходящего. Этерасу показалось, что он каким-то образом попал в другую альтернативную реальность, в которой вся история написана по-своему и совершенно другими людьми. И правила этого мира явно отличаются от тех правил, к которым привыкли народы Альтарана. Юноше осталось лишь понять – останется ли он здесь сторонним наблюдателем, которому предначертано рассказать об этом мире другим – там наверху, или вдруг станет действующим лицом.

Этерас почти не удивился, когда из коридора послышался шорох и вслед за ним ржавое бряцание, будто кто-то вынул из древних ножен всеми забытый ещё в прошлой эре меч. Это был ответ на прозвучавший лишь в мыслях вопрос и этот факт пугал юношу больше, чем то, что он сейчас слышал.

Судорожно всматриваясь в темноту подземелья, Этерас задержал дыхание и весь превратился в собственный слух. Звук повторился. Сейчас это уже был не шорох, а некое постукивание. Больше всего это походило на размеренные несильные удары каменного или костяного молота по стене или полу. «Так-так, тук-тук, дак-дак», «так-так, тук-тук, дак-дак», «так-так, тук-тук». С каждый секундой звук усиливался, будто невидимый обладатель молота всякий раз бил чуть сильнее. Или это были не удары.

Это шаги! Это были шаги, догадался Этерас. И с каждой секундой они приближались – кто-то или что-то шло в библиотеку из глубины подземелья. Холодея от ужаса, Этерас схватился за рукоять меча, но так и осмелился его выхватить. Зловещие шаги неведомого существа завораживали настолько, что юноша не осмеливался нарушить их ритм лязгом извлекаемого из ножен оружия. В какой-то момент в комнате стало заметно темнее – один из факелов погас, испустив напоследок чёрную струйку дыма. В наступившем полумраке Этерас неожиданно почувствовал новый запах – сладковатый, и вместе с тем, до отвращения омерзительный. Так пахло от дохлого гуся, которого ели черви неподалёку от усадьбы Гиммильшильдов. Кто-то из крестьян бросил его возле дороги, когда понял, что гусь мёртв и больше не принесёт людям пользы. Это было самое отвратительное воспоминание из детства Этераса. Он знал этот запах. Это был запах смерти.

Глава VII Охотничий треугольник

Эльф свернул опустевший мешок и припрятал его за пояс. Еда закончилась. Припасов, найденных в брошенной крестьянами телеге, хватило на два дня. Отправив в рот последний кусок сочной груши, чернокожий мужчина посмотрел на лес. Два дня назад в ночь полнолуния он взирал на него с противоположной стороны, а теперь, преследуемый группой крестьян, оказался здесь. Лес был пройден насквозь – сейчас перед эльфом до самого горизонта простиралась степь, изреженная мелкими кустарниками, одинокими деревцами и небольшими рощицами. Открытое пространство было не лучшим местом для ночного существа, которое в дневной период могло комфортно ощущать себя только в лесу.

Конечно, эльф вполне мог водить преследователей по лесу кругами, однако он не испытывал потребности долго оставаться в одном месте – рано или поздно лес всё равно пришлось бы покинуть. Кроме того, сделай он так – крестьяне могли бы быстро догадаться о его истинных намерениях и, чего доброго, оставить у себя за спиной несколько ловушек.

А истинные намерения ночного существа на тот момент можно было охарактеризовать как преступные или даже бандитские. Эльфу понравилась крестьянская еда, и он хотел найти ещё, понимая, что его запасы скоро закончатся. Но чернокожий мужчина знал только один способ раздобыть её – тот, которым он уже однажды воспользовался.

Находясь в лесу, эльф в любой момент мог оторваться от преследования – охотники хоть и не были новичками, но всё же привыкли иметь дело со зверьми, а не с разумными существами. Собак, ведущих их по следу, можно легко было сбить при переправе первого же ручья. А при большом желании эльф и вовсе мог перемещаться по деревьям – густота леса в этих местах вполне позволяла это сделать даже не самому ловкому человеку. Однако чернокожий мужчина продолжал целенаправленно оставлять следы, чтобы охотники шли за ним по пятам, с каждым часом отдаляясь от своего жилища и знакомых мест. В отличие от тех двух, которые ехали на телеге, эти были настроены явно более воинственно. Эльф ещё не решил, каким образом он заберёт себе их еду. Он мог убить их ночью во сне или попытаться просто украсть их вещи. Можно было, конечно, позволить им догнать себя и поинтересоваться – чего они всё-таки хотят от эльфа. Но в таком случае, скорее всего, придётся драться против всех сразу, да ещё и под светом солнца. Чернокожий мужчина не совсем понимал, почему жители этих мест отнеслись к нему с явной враждебностью, однако в их намерениях почти не сомневался.

Эльф не был уверен в том, что сможет победить всех разом в открытом бою – его преследовало пять опытных охотников, четыре из которых неплохо управлялись с луками или дротиками, а пятый, скорее всего, был воином ближнего боя. Самодельный щит, принадлежавший раньше одному из крестьян, был не самой лучшей и удобной защитой от стрелкового оружия, но чернокожий мужчина всё же взял его с собой, несмотря на громоздкость и спорное качество брони. В любом случае, эльф не собирался драться против лучников одним единственным копьём.

Окинув прощальным взглядом плотную стену деревьев, скрывавших за собой приютивший его лес, мужчина развернулся и быстрой уверенной походкой зашагал по степи. Эльф уже приметил впереди небольшой кустарник, посреди которого возвышались несколько одиноких деревьев. От опушки леса его отделяло порядка пяти тысячи шагов. Такое место идеально подходило для засады – охотникам вряд ли придёт в голову, что оставив позади два дня пути по густому лесу, беглец вдруг нападёт на них в маленьком кустарнике. Кроме того, эльфу показалось, что со стороны того места, которое он выбрал для укрытия, ветер доносит вкусный и свежий запах влаги. Вероятно, рядом с кустарником есть проточный водоём – ручей или даже небольшая речушка, а это значит, что перед боем можно будет вдоволь напиться, а заодно и сбить, наконец, со следа собак.

Размышляя над тактикой будущей засады, эльф неторопливым шагом направился к кустарнику. Момент был выбран, как нельзя лучше – солнце клонилось к закату и если охотники задержатся ещё хотя бы на пару часов, то драться им придётся в сумерках. Впрочем, даже сейчас дневное светило было обильно прикрыто облаками и не сильно резало глаза ночного существа. Так или иначе, но выбора у эльфа больше не оставалось – учитывая отношение к нему местных жителей, альтернативой была лишь мучительная голодная смерть.

Приблизившись к облюбованному месту, эльф неожиданно заметил, что через высокую степную траву, полотно которой простиралось на многие лиги вокруг, проложена некая просека, явно неестественного происхождения. Что-то подобное он уже видел в тот самый день, когда пришёл в себя и встретил двух братьев-крестьян. Дорога. Это была дорога, догадался темнокожий мужчина. По таким утоптанным просекам люди передвигались на лошадях и провозили свои телеги. Дорога шла перпендикулярно движению эльфа и, судя по всему, пролегала рядом с тем кустарником, где он намеревался устроить засаду. А быть может и прямо через него. Дорог темнокожий мужчина старался избегать, чтобы ненароком не нарваться на кого-нибудь из людей. Идущих по его следу охотников – было более чем достаточно.

Однако сейчас эльф не собирался отказываться от своих намерений, и продолжил двигаться к цели. В любом случае, из кустарника дорога хорошо просматривается в обе стороны. Поэтому прежде чем всякий путник, идущий по дороге, доберётся до зарослей, у спрятавшегося в них охотника будет достаточно времени, чтобы избежать встречи или провести её на своих условиях. По странному и весьма необычному стечению обстоятельств в этот день столь очевидная мысль пришла в голову не только чернокожему эльфу. И к тому времени кустарник уже был занят.

***

Борбасу сразу не понравились одиноко растущие посреди степи заросли, однако сквозь них протекал небольшой ручей, вода в котором была прозрачней горного хрусталя. Фляги и бурдюки крестьян уже полдня как опустели, и всем охотникам за вампирами грозила бесславная смерть от обезвоживания, если в ближайшую ночь не обновить запасы питательной влаги. Кроме того, именно в эти заросли вели следы беглеца, по которым неустанно следовал дворф, четыре человека и две собаки.

За два дня погони охотники изрядно выдохлись, а отсутствие воды деморализовало их, поэтому чистый холодный ручей был лучшей находкой на их пути. Борбас прекрасно понимал, что не пополни он свои объёмные бурдюки холодной ключевой водой и его боевой запал пропадёт уже к ночи. Дворф, пожалуй, больше всех страдал от обезвоживания. Его крепкое и широкое тело требовало гораздо больше влаги, чем обычно потребляют люди. Кроме того, Борбас не привык к длительным погоням, его прошлые походы на охоту обычно ограничивались одними сутками, из которых лишь несколько часов приходилось выслеживать и преследовать зверя.

А вот Фок и его единоутробный брат Хок, по наущению первого, разумеется, в отличие от дворфа нашли и некоторые плюсы от недостатка воды. Фок заявил, что поскольку вампиры питаются влагой, то чем реже люди будут пить, тем меньше в них останется крови, а, значит, они будут представлять и меньший интерес для кровососа. Эта мысль тут же пришлась по душе Хоку, впрочем, как и все остальные мысли младшего брата, и он радостно вылил в траву всё оставшееся из своей огромной заспинной фляги прежде, чем другие охотники успели его остановить. Так крестьяне остались без воды. Борбас пообещал себе хорошенько проучить Фока по возвращению в деревню, боясь тратить силы сейчас, когда ни у кого из охотников не осталось ни капли воды.

Заросли кустарника и несколько одиноких деревьев в них, на взгляд опытного, побывавшего на востоке дворфа, выглядели особенно подозрительно в свете того, что прямо рядом с ними пролегала дорога, соединяющая кармеолские пограничные заставы. Преследуя «вампира», охотники вышли на самую границу королевства. В нескольких лигах южнее простирались земли Фардарского княжества – кармеолского протектората, обладающего, однако, собственным суверенитетом. Определить своё точное местоположение охотники уже не могли – так далеко на юг они заходили крайне редко, лишь по торговой необходимости. Для других целей покидать родной Йорфэрэтэсианский лес крестьянам не было нужды.

К тому моменту, когда охотники приблизились к зарослям, собаки, также испытывавшие острую жажду, мгновенно забыв про след, с радостным лаем бросились к ручью. Крестьянам ничего не оставалось, как последовать за ними. Борбас отметил, что дорога, вероятнее всего, специально проложена рядом с зарослями так, чтобы всякий путешественник мог по пути набрать воды или вдоволь напиться – ручей протекал таким образом, что в других местах он не пересекался с дорогой. Прямо в зарослях был сооружён удобный спуск к водоёму. Несколько дюжин массивных камней служили ступенями и площадкой для животных и путешественников. Увидев эту картину Борбас успокоился и, опустив руку с обуха торчащего из-за пояса топора-колуна, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, вслед за людьми засеменил к ручью.

Когда охотники подошли к спуску, собаки уже радостно плескались в воде, истово и самозабвенно отдыхая от двухдневной погони. Ловушки, установленные у ручья, приводились в действие вручную, и, разумеется, не были потрачены на уставших обезвоженных животных. Одна из них сработала в тот момент, когда к воде спустился первый охотник – опытный лучник и хозяин одной из собак, вызвавшийся помочь Борбасу и Фоку отыскать «вампира». Широко растянутая петля, спрятанная в высокой траве, неожиданно стянулась вокруг его ног, а прижатая к самой земле берёза вдруг выпрямилась, поднимая крестьянина в воздух. Охотником он был опытным и матёрым, и потому в последнее мгновение всё-таки успел выхватить лук, висевший у него за спиной. Но верёвка подняла его за ноги вверх головой и потому все стрелы тотчас выпали из колчана, который крепился несколькими ремнями к бедру.

Борбас и второй охотник, вызвавшийся помочь дворфу, тотчас попытались выхватить оружие. Но ни один из них не успел – сеть, висевшая на ветвях той самой берёзы, ствол которой, так естественно, как показалось охотникам, мгновение ранее, лежал на траве, полетела вниз. Для ускоренного падения по её краям крепились тяжёлые камни, а петля, соединявшая их, стала затягиваться сразу же, как только камни коснулись земли. Всё это проделывалось вручную, спрятавшимися в считанных метрах от водопоя злоумышленниками. Борбас и второй охотник тотчас оказались плотно прижаты друг к другу тугими верёвками сети. Вместе с ними в ловушке оказался и Хок, в первое же мгновение бросившийся спасать крестьянина попавшего в петлю. Если бы он просто остановился или не переходил на бег, то дворфу и второму охотнику было бы не так тесно в сети, так как они оказались бы в ней лишь вдвоём, и быть может, в таком случае смогли бы достать оружие и вовремя разрубить верёвки.

Но вышло так, что на свободе остался лишь один Фок. Сообразив, наконец, что они попали в засаду, крестьян выставил перед собой заострённый осиновый кол – единственное своё оружие ближнего боя, если не считать старого и порядком уже затупившегося ножа, спрятанного в сапоге. Лук Фок предпочёл не вытаскивать, понимая, что в густых зарослях он в лучшем случае успеет сделать только один выстрел. Оказавшись в сети, в первые мгновения Борбас сфокусировал взгляд на Фоке, искренне считая, что он их последняя надежда на спасение. В глазах крестьянина он явственно различил страх, смятение, но и вместе с ними некую решимость, готовность к действиям. Это понравилось дворфу, и он понял, что Фок может выиграть для них несколько драгоценных секунд. Учитывая сноровку и силу Борбаса, этого могло бы оказаться достаточно.

Нападавшие не заставили себя долго ждать – уже через несколько мгновений после того, как сеть надёжно стянула собой троих крестьян, из-за кустов выбежали вооружённые люди – по два человека с двух сторон. Самый здоровенный из них размахивал двуручной железной булавой с острыми шипами – оружием, способным устрашать лишь одним своим видом. Другой, чуть поменьше в размерах, но двигавшийся гораздо быстрей и уверенней, в правой руке сжимал среднего размера кистень, а левой закрывал себя круглым деревянным щитом. Таким же щитом был экипирован третий нападавший, в правой руке которого чернела рукоять боевого топора. Четвёртый стоял чуть поодаль, выцеливая Фока заряженным арбалетом. Все, кроме арбалетчика были облачены в затвердевшие кожаные доспехи, а их головы защищали шлемы, укреплённые тремя стальными пластинами, две из которых пересекались на макушке, а третья защищала основание.

Борбасу не понравилась их экипировка. Это были опытные матёрые разбойники, а то и воины, явно промышлявшие какими-то нехорошими, но прибыльными делами. Фоку не справиться ни с одним из них, а уж с четырьмя сразу и подавно. Дворфа удивил тот факт, что арбалетчик, державший Фока на прицеле, не спешил стрелять в него, хотя промахнуться с такого расстояния было почти невозможно. Выходит, крестьяне нужны им живыми…

Ужасная и почти невероятная догадка вдруг посетила Борбаса. Это были работорговцы. Им нужны были живые люди, которым в будущем предстояло стать рабами где-нибудь на востоке или на южных островах.

Насколько знал дворф, «цивилизованные» рабы из западных королевств, ценились очень высоко, во всяком случае, в восточных странах, где в детстве удалось побывать Борбасу. В Кармеоле, Бортноре и в большинстве других государств полуострова торговцев людьми приговаривали к смертной казни и, как правило, вешали на всеобщее обозрение неподалёку от больших городов. Правда, как думалось дворфу, их уже давно истребили – во всяком случае, деревья, на которых они раньше иногда болтались, уже много лет украшали лишь собственные листья. И о проблемах рабства жители королевств сегодня вспоминали, лишь слушая рассказы путешественников, осмелившихся побывать в восточных городах, или изучая летописи эреонорской эпохи.

Так или иначе, но для Борбаса, родившегося далеко в глубине материка и повидавшего тысячи рабов и их хозяев, эта тема не была такой экзотичной, как для любого другого кармеолца. Дворф знал, что это такое, и предпочёл бы погибнуть в бою, чем стать имуществом какого-нибудь напыщенного аристократа или богатого торговца.

Тем временем, разбойник, вооружённый кистенём, уверенной кошачьей походкой приблизился к Фоку, следом за ним шёл тот, что был с топором. Арбалетчик продолжал держать крестьянина на прицеле, но сохранял дистанцию. А вот первый разбойник, казавшийся самым опасным в силу своей могучей комплекции, ринулся к охотникам, застрявшим в сети. Понимая, что нельзя больше терять ни секунды, Борбас изо всех сил напрягся, пытаясь освободить или хотя бы просунуть в одну из ячеек руки. Хок жалобно завыл, второй охотник, прижатый к дворфу, тоже напрягся, а первый продолжал беспомощно болтаться в полтора человеческих роста над землёй. Лук без стрел оказался в его руках бесполезной палкой.

– Это работорговцы! Беги Фок, расскажи о том, что видел! – взвыл Борбас от собственного бессилия. Дворф понимал, что убегая, крестьянин задержит разбойников лучше, чем, если вступит с ними в неравный бой. Однако к удивлению дворфа, Фок и не думал бежать. Он никогда не бросал в опасности своего несмышленого братца и на этот раз не собирался делать исключение.

– Во славу Темпуса! Сразимся же! – неожиданно громко закричал Фок и бросился на разбойника. Этот крик заставил дворфа причмокнуть от удивления и на мгновение забыть о своём нелёгком положении. Бога войны в королевствах почти не чтили, оставляя эту сомнительную привилегию варварам Ярнборийских гор. В Эльмарионском пантеоне, статуя Темпуса, как и положено, стояла наравне с монументами других богов, однако сложно было увидеть, чтобы ей кто-то поклонялся. Жрецы Темпуса проповедовали войну ради самой войны, без всякого смысла и цели. Война рассматривались ими, как способ существования, как некая другая версия жизни, не предусматривающая созидания – только силу, смерть и разрушение. И такая версия жизни не нравилась жителям королевств. Они предпочитали строить, творить и развиваться, прибегая к войне лишь в случае необходимости. Борбас целиком разделял эти взгляды и жизнь, проповедуемая жрецами Темпуса, ему тоже не нравилась. Справедливости ради, надо сказать, что Темпус не был злым богом, как, разумеется, и не был добрым – его интересы начинались и заканчивались там, где начинались и заканчивались сражения. Богу войны было глубоко наплевать на то, какие цели преследуют те, кто эти сражения затевает. Ему могли поклоняться в равной степени люди, защищавшие свой дом от вероломных захватчиков, и душегубы на этот дом нападавшие. Темпуса интересовал лишь звон мечей.

Крик Фока удивил не только дворфа. Приближавшийся к ним здоровяк с булавой на пару мгновений остановился и с интересом посмотрел на крестьянина, призвавшего себе на помощь древнего и могучего бога войны. Этих мгновений хватило Борбасу для того, чтобы нечеловеческим усилием всего тела и воли освободить одну руку, просунув её в ячейку сети. По счастью он был дворфом, а не человеком. Этой рукой Борбас в одно мгновение освободил руку застрявшего с ним в сети охотника, просунув её в ту же самую ячейку. Рука человека была тоньше и пролезала дальше, чем рука дворфа, а потому Борбас, не раздумывая, позволил ему занять захваченную ячейку сети.

Увидев, что охотник освободившейся рукой тянется вниз к своей ноге, дворф опустил взгляд и тут же раскусил его замысел – из сапога крестьянина выглядывала рукоятка кинжала. Борбас, будучи ниже ростом, смог это провернуть быстрее, не вытаскивая руки из сети. Достав кинжал из сапога, дворф лёгким движением кисти чуть подкинул его в воздух, и уже спустя мгновение он оказался в руке человека. Однако в этот самый момент здоровяк снова повернулся к угодившим в сеть охотниками и двумя большими прыжками оказался возле них. Он ещё не видел извлечённого из сапога кинжала, но времени для того, чтобы разрезать верёвки сети у крестьян больше не оставалось.

– Не рыпайтесь, цыпки. Вы уже никуда не денетесь, – хрипло пробасил здоровяк и улыбнулся, подойдя почти вплотную к пленникам. Борбас почувствовал, как его обдало запахом гнилой пищи – зубов у разбойника явно не хватало, а те, что были – выглядели, как обгоревший частокол болотной деревни.

Разбойник замахнулся и, почти не вкладываясь, ударил беззащитного Борбаса булавой по плечу. Дворф почувствовал острую ноющую боль и взревел от беспомощной ярости, хотя со стороны могло показаться, что здоровяк лишь положил своё оружие на плечо жертвы.

– Не рыпайтесь, а то ещё пощекочу малость, – весело пообещал разбойник и попытался рассмеяться. Получилось не очень – этот человек явно был не из тех, кто часто смеётся. Видимо сказывались особенности ремесла.

Ревя от ярости и пронизывающей тело боли, Борбас, силясь хоть как-то отвлечься, посмотрел в сторону Фока. На его удивление парень ещё стоял на ногах и продолжал размахивать заточенной палкой. Разбойник, вооружённый кистенём быстро наступал на него, но крестьянин ловко уклонялся, а иногда и отбивал удары своим колом. Дворф подумал о том, что хоть великого воина из Фока никогда и не выйдет, но тренировки и многочисленные синяки явно пошли тому на пользу, сделав из деревенского парня опытного ополченца. Разумеется, шансов выйти победителем из этого боя у него не было, если, конечно, сам Темпус не удостоит крестьянина своим вниманием и не наделит мощью титанов. Последние надежды на спасение таяли на глазах.

– Эй, ты, свиноогр, а теперь попробуй «пощекотать» меня! – неожиданно дерзким и уверенным голосом заявил прижатый к Борбасу охотник, обращаясь к здоровяку.

Разбойник взвыл нечто нечленораздельное и, склонившись над крестьянином, схватил того за шею, чтобы поднять. В этот момент рука охотника взмыла вверх и в свете заходящего солнца блеснула сталь.

Кинжал крестьянина был острым, а силой человек хоть и уступал дворфу, но превосходил многих других своих сородичей. Но это был всего лишь кинжал, а противником оказался воин, облачённый в доспехи, пусть не самые прочные и весьма сомнительного качества. Лезвие пробило тугую кожу брони и на добрую четверть, а быть может и на всю треть вошло в плоть. Человек вложил в удар всё своё отчаяние и всю злость загнанного в ловушку зверя.

Но разбойник даже не пошатнулся. Мгновение он стоял молча, до конца не осознавая, что произошло, однако вскоре боль дала о себе знать и бандит взвыл. Его глаза налились безумной яростью, а лицо перекосилось от злобы. И это очень не понравилось Борбасу.

Разбойник сделал два шага назад – кинжал так и остался торчать из груди, он даже не посмотрел на него. Вместо этого здоровяк снова снял с плеча свою булаву и, широко замахнувшись, ударил, на этот раз со всей силы, дав волю своей ярости. С этим ударом закончилась жизнь крестьянского бедняги, на свою беду решившего помочь дворфу выследить «вампира». Спустя несколько мгновений Борбаса и Хока обильно обдало его кровью, и дворф вдруг понял, что эту смерть он запомнит надолго.

Теперь яростные, полные безумия глаза смотрели прямо на него. Сквозь застилавшую взор красную пелену, Борбас видел, как разбойник поднял над головой булаву и уже замахнулся, чтобы покончить с дворфом, как вдруг, что-то в его сознании проснулось. Взгляд стал более осмысленным и разумным. Несколько мгновений поразмышляв, здоровяк нехотя опустил булаву на землю, однако поразмышляв ещё, решил всё же не обделять зуботычиной и Борбаса. Короткий удар рукоятью в затылок и красная пелена перед глазами дворфа сменилась белой, а затем почти сразу чёрной. Сознание оставило Борбаса, но перед самым провалом в темноту, он успел различить грозное рычание охотничьего пса, с собачьей преданностью бросившегося на защиту хозяина.

***

Эльф внимательно наблюдал за схваткой. Цвет заимствованного у крестьян плаща и собственной кожи позволили ему почти слиться с землёй всего в паре десятков шагов от места событий. Чтобы охотничьи собаки ненароком не выдали его укрытие, темнокожий мужчина спрятался за ручьём, протекавшим точно по центру зарослей.

Сейчас эльф не совсем понимал смысл наблюдаемого им явления. Одни люди неожиданно напали на других, причём заранее приготовившись и предварительно соорудив весьма изощрённые ловушки. Если бы эльф двигался по дороге, то вероятней всего и сам бы стал жертвой засады. Однако, к счастью, он вышел из леса и двигался по высокой траве, из которой лишний раз старался не высовываться. Поэтому разбойников он заметил раньше. Понимая, что те ещё не подозревают о его присутствии, эльф решил немного понаблюдать за людьми.

Сначала им двигало банальное любопытство – он не совсем понимал – зачем четверо вооружённых мужчин спрятались возле дороги. Но когда увидел неестественно изогнутый ствол молодой берёзы, догадался, что перед ним организованная засада. Причём, судя по обилию щитов и оружия ближнего боя, эльф понял, что ловушка предназначена вовсе не для зверя – эти люди не были охотниками. Конечно, они могли быть соратниками охотившихся на него крестьян и по их просьбе организовать засаду для него самого. Но в таком случае, люди бы внимательней следили за лесом, откуда эльф должен был появиться, а не за дорогой.

Впрочем, пятерых охотников, вышедших из леса, они всё же заметили, но их сопровождал громкий собачий лай, а двигались они быстро и в полный рост, явно чувствуя себя в полной безопасности. Судя по тому, как быстро засуетились вооружённые люди, меняя свои позиции так, чтобы их не было видно со стороны леса, эльф понял, что сейчас здесь что-то произойдёт и, подобравшись чуть ближе, организовал себе укрытие возле ручья, чтобы хорошо видеть спуск к воде, не упуская при этом из вида разбойников.

Охотники наверняка до самого конца не подозревали о грозившей им опасности, и сразу допустили ошибку, отпустив собак на водопой ещё задолго до своего появления. Животных было двое – молодой резвый пёс и матёрая, умудрённая жизнью собака, обильно покрытая шрамами, которые на ней оставили клыки и когти диких зверей. Собака была больше и сильнее, однако пёс оказался быстрее и проворнее. Прибежав в заросли первым, он, не замечая ничего вокруг, сразу бросился в холодную воду ручья. А вот собака учуяла присутствие незнакомцев и громко залаяла, силясь предупредить своих хозяев. Однако в охотничьем запале животное подошло слишком близко к людям и вскоре в отчаянии заскулило и завертелось на месте, силясь вырвать из своего бока толстый арбалетный болт. Тяжёлая булава здоровяка вскоре завершила начатое, и собака затихла – на сей раз навсегда. Молодой пёс в это время продолжал нежиться в холодной воде ручья, отдыхая после двух дней погони и явно намереваясь вдоволь напиться. А охотники были слишком далеко, чтобы видеть всё произошедшее. Тревожный лай собаки, они, вероятней всего, приняли за её радость от возможности искупаться в чистом ручье.

На взгляд эльфа, организовавшие засаду люди были более опытными бойцами, чем крестьяне и на их стороне был эффект неожиданности. Однако даже с учётом этого, темнокожего мужчину поразило то, сколь обескуражила охотников внезапная атака. Они явно не ожидали здесь засады, и даже уже попавшись в ловушку, долго не могли понять, что происходит. Эльфу показалось, что все эти люди впервые в жизни оказались в условиях реального боя, никогда доселе не сражались против себе подобных.

А сражался ли сам эльф? Кто он и что здесь делает? Где он получил тот бесценный опыт, который ему помогал выжить на протяжении последних дней в столь неприветливом для него мире? И, главное, куда подевалась его память? До сих пор эльф, действуя по обстоятельствам, старался не задумываться над этими вопросами, во всяком случае, пока не решит более насущные проблемы. Однако это вовсе не значит, что он не задавал их себе.

Эльф уже догадывался, что он чужак на этой земле, и быть может даже враг тех, кто здесь обитает. Однако кто-то или что-то отправило его именно сюда, предварительно лишив памяти. Был ли в этом заложен какой-то смысл или это делалось бесцельно – он не знал. Так или иначе, но серьёзных ран, травм или признаков болезней, способных привести к потере памяти естественным путём, он не замечал и главное прекрасно помнил всё, что произошло с ним с момента пробуждения ранним грозовым утром на небольшой лесной поляне. А, значит, дело обстояло куда сложнее, чем можно было бы предположить на первый взгляд. Сам эльф не сомневался, что рано или поздно найдёт ответы на все мучившие вопросы, и смутно подозревал, что судьба его обещает быть неординарной, а также весьма увлекательной. Ежели конечно, он сумеет сегодня раздобыть немного еды и не умрёт с голоду.

А теперь эта задача усложнялась вдвойне, так как припасы крестьян перешли в руки более сильных и подготовленных бойцов. Воинственного крестьянина, размахивавшего заточенной палкой и призывавшего на помощь бога войны, люди со щитами вскоре обезоружили. Тот, что поматёрей попал кистенём по деревянному колу так, что цепь несколько раз обмотала древко, и одним ловким движением разбойник вырвал палку из рук противника. Нападавшие тут же навалились на парня и, огрев его несколько раз обухом топора, связали. Ему на помощь бросился было молодой пёс, который, наконец, понял, что хозяин в беде. Животному даже удалось увернуться от арбалетного болта, навскидку запущенного по нему разбойником, но уже в следующую секунду здоровяк, кинувшийся псу наперерез, с нескрываемым удовольствием впечатал того в землю своей огромной булавой.

Истошный, полный отчаяния визг умирающего животного, длившейся всего одно мгновение, тем не менее, успел вызвать в душе эльфа некое подобие сочувствия. До этого момента он оставался нейтральным наблюдателем, лишь с небольшим интересом взирая на происходящее и не симпатизируя ни одной из сторон. Однако смерть ни в чём неповинного пса – жизнерадостного, весёлого и смелого – заставило что-то в сердце эльфа повернуться. Если крестьяне, будучи людьми, ещё могли чем-то провиниться перед напавшими на них воинами или попусту быть их врагами, то животное не было повинно ни в чём. А его преданность своему хозяину заслуживала лишь уважения и похвалы. И то, какой омерзительной гнилозубой улыбкой осветилось лицо здоровяка, когда он убивал молодого пса, вызвало в темнокожем мужчине тёмные и до того момента потаённые чувства. Он вдруг понял, что ненавидит этого человека. И, несмотря на то, что тот ему ничего не сделал, хочет всадить в его горло нож, заставить его захлебнуться собственной кровью и улыбнуться ему в глаза также, как он улыбался, убивая несчастное животное. В тот момент эльф ещё не совсем понимал причину захлестнувших его чувств, как и не понимал того, почему смерть крестьянина, убитого здоровяком в ловушке, и большой старой собаки – не вызвали в нём подобных эмоций. Однако, испытанного им, оказалось достаточно для того, чтобы определить собственную роль в разыгравшейся на его глазах трагедии. Эльф не сможет вернуть к жизни молодого пса, но он заставит пожалеть здоровяка о своём мерзком поступке. Он отомстит за животное.

***

Борбас устало облокотился на прутья деревянной решётки. Клетка, в которую их посадили, была установлена прямо на телеге, умело замаскированной на противоположном берегу реки. После незамысловатой переправы, в ходе которой их, как брёвна, связанных по рукам и ногам, побросали на плоты и заставили добрых четверть часа дышать сырой древесиной, пленников развязали и затолкали в клетку.

Дворф догадывался, что река, которую они пересекли, называется Фарией. По её берегам проходила граница Кармеола и Фардарского княжества, а это значит, что их уже вывезли за пределы королевства и на помощь рассчитывать не стоит. Скорее всего пленников повезут какой-нибудь заброшенной дорогой на восток в Эрвель – древний оплот работорговцев, или на юг – в Ярнборийские горы, ведь достаточно пересечь Великую реку Тальбадар и они окажутся на землях воинственных варваров, которым вполне могут пригодится рабы из цивилизованных королевств, а если и не пригодятся, то те с удовольствием пропустят караван работорговцев к морю, где товар посадят на корабль и увезут на острова, ужасными историями о которых пугают на ночь детей на равных с рассказами о вампирах. Что ж, на юге Борбас ещё не бывал, так что и в таком злоключении можно найти позитивные стороны.

Деревянные прутья клетки оказались довольно прочными – дворф уже испытал на них свою силу, в ярости пытаясь вырваться, и лишь провоцируя работорговцев на глумливые замечания. А в том, что эти разбойники торговали людьми, Борбас уже не сомневался. Главарь грубо выругался на здоровяка за убийство того крестьянина, который ранил его кинжалом. Из его слов дворф понял, что прикончив охотника, они потеряли деньги. Кроме того, вожак шайки не одобрил и убийство собак, за которых, по его словам, тоже можно было выручить кое-какие барыши. С другой стороны, собаки своим лаем могли выдать их пограничному патрулю или кому-нибудь из подданных Фардарского князя, поэтому за животных здоровяку досталось не так сильно. А вот за крестьянина ему пришлось выдержать несколько увесистых ударов и стерпеть плевок от главаря банды. Главарём оказался тот разбойник с кошачьей походкой, вооружённый кистенём, который первым набросился на Фока. Здоровяк явно боялся его, несмотря на то, что был на голову выше и на добрую треть саженя шире в плечах. Он оправдывался и лебезил, не скрывая своего подхалимства, к которому вожак, к слову сказать, относился как к должному. Однако в Борбасе, хорошо замнившим его уродливую насмехающуюся гримасу, склонившуюся над умирающим охотником, поведение здоровяка пробудило такую ярость и ненависть, что скрывать её он оказался не в состоянии. Дворф рычал, бросался на деревянные прутья, громко и грязно ругался в адрес убийцы, но добился лишь кривых ухмылок на лицах разбойников.

Другие охотники, сидевшие с ним в клетке, выглядели тотально деморализованными. Фока, прежде чем связать, хорошенько избили, и сейчас парень был весь в синяках и кровоподтёках. Он молча сидел в углу клетки и иногда лишь легонько постанывал от боли и отчаяния. Хок, игнорируя всех остальных, пытался помочь брату или успокоить его. А охотник, провисевший весь бой в петле вниз головой, судя по всему, решил, что вина за их положение висит целиком на нём, так как он был самым старшим и опытным из крестьян и самым первым попал в ловушку. Кроме того, это с его собаками так безжалостно разделался здоровяк.

Разбойники двинулись в путь сразу после переправы, однако спустя всего пару лиг остановились в небольших зарослях кустарника, вроде того, где произошла столь трагическая встреча с ними. Телегу с клеткой, в которой сидели пленники, тащила тощая кобыла – груз для неё был в тягость и животному требовался частый отдых. Впрочем, к этому времени солнце уже почти скрылось за горизонтом, и Борбас понял, что работорговцы собираются остановиться здесь на ночлег.

Дфорф не ошибся. Вскоре разбойники заявили ему, что собираются спать, и грубо предупредлили, что если он будет мешать им своей руганью или снова начнёт бить по прутьям клетки, то здоровяку позволят «пощекотать» его. В наказание за «испорченный товар» именно убийце предстояло дежурить большую часть ночи. Так решил вожак, и никто не осмелился ему перечить.

Борбас, будучи дворфом, мог спать в любых условиях – в домашней тёплой кровати или в лесу, положив голову на бревно – ему было всё одно. Он умел уснуть под проливным дождём или на столе в переполненной людьми таверне. А будить его всякий раз было непросто и весьма травмоопасно. Однако сейчас дворф не смог бы уснуть при всём желании. Накопившаяся в его сердце ярость и ненависть не давали покоя. А бессилие пленника, закрытого в прочной клетке, добивало в нём остатки здравомыслия. Дворф бы напал на разбойников с голыми руками, дотянись он до них через узкую решётку. Но те предусмотрительно расположились чуть в стороне, в пяти-шести шагах от телеги, не теряя при этом пленников из виду. Костёр, разумеется, разводить не стали, чтобы не выдавать в ночи своё присутствие. Три разбойника наспех поужинали, а затем, не снимая с себя доспехов, завернулись в одеяла и вскоре захрапели. Здоровяк прислонился спиной к стволу единственного в зарослях дерева и не спускал с пленников глаз, иногда демонстративно поигрывая булавой и многозначительно улыбаясь дворфу.

Вскоре солнце исчезло совсем, и на землю опустилась тьма. В темноте дворф видел чуть лучше людей. Глаза его расы привычны к тусклому освещению горных пещер, обычно служащих дворфам домом. Пользуясь этим небольшим преимуществом, Борбас начала внимательно изучать свою импровизированную темницу, стараясь не сильно привлекать внимание здоровяка. Он тщательно обшарил каждый прут, отделяющий его от свободы, несколько раз прошёлся ладонями по всему полу телеги. И лишь до потолка он не смог дотянуться в силу своего небольшого роста.

Однако усилия дворфа не пропали даром. Доски, из которых был сколочен пол телеги, казались широкими и прочными. Они крепились к каркасу толстыми железными гвоздями, и вырвать или сломать их было невозможно. Почти. В самом углу клетки одна из половых досок немного подгнила сразу с двух сторон, и дворф понял, что, скорее всего, сможет выломать её, если появиться такая необходимость. Что это может принести, он пока не знал – в образовавшуюся дыру всё равно не пролезет ни дворф, ни человек. Но, быть может, он сможет вытащить из прогнившего дерева пару острых гвоздей…

Внимательно изучив жерди, из которых была сколочена клетка, Борбас заметил, что не все они одинакового размера. Одни были толще, другие тоньше, и срублены все – из разных пород дерева. Очевидно, что клетку сколотили наспех не самые опытные плотники. Дубовые прутья были не по зубам дворфу, а вот над берёзовыми и ольховыми, особенно в тех местах, где потоньше, можно было поработать. Вот только проделать это бесшумно казалось невозможным. А потому Борбас продолжал бездействовать, дожидаясь более глубокой ночи. Он уже решил, что до утра непременно что-нибудь предпримет, к сколь бы ужасным последствиям это не привело. Дворф готов был погибнуть сам, а быть может даже, пожертвовать кем-то из своих соратников, лишь бы отомстить ненавистным разбойникам и не попасть в рабство. Гнев, овладевший им, был безмерен и не щадил ни окружающих, ни его самого. В таком состоянии разум Борбаса целиком отдался фатализму и, если пленнику суждено было погибнуть в эту ночь, то он принял бы свою участь как должное.

Дворф не знал, сколько прошло с тех пор, как на землю опустилась ночь, и на смену багровому вечернему солнцу пришёл бледный диск луны. Он уже сделал всё, что мог сделать внутри клетки и лишь ждал подходящего часа. На его беду здоровяк, дежуривший первые две трети ночи, расслабляться и спать совсем не собирался. Он бродил вокруг телеги, не выпуская из рук своё ужасное оружие, иногда останавливаясь и всматриваясь в темноту. Пару раз разбойник позволял себе облокотиться на ствол единственного в кустарнике дерева и слегка передохнуть, но даже в эти минуты он не спускал глаз с пленников. Соратники Борбаса уже уснули или, во всяком случае, притворились, что сон завладел ими. Сам дворф сидел в телеге, подогнув под себя ноги и облокотившись на деревянные прутья в тот самом углу, где одна из досок слегка подгнила. Его взгляд, не выражавший сейчас ничего, кроме маски равнодушия, был направлен прямиком на здоровяка. Борбас не спускал с него глаз, так же, как и разбойник с дворфа, и их взгляды то и дело сталкивались. Впрочем, пленник подозревал, что человек, обладавший худшим зрением в условиях ночи, мог и не видеть его глаз и даже решить, что дворф подобно своим соратникам спит. Что ж, это было бы к лучшему. Незачем раньше времени пугать захватчиков.

В самый разгар ночи, когда власть над землёй взяла не только ночная мгла, но и абсолютная тишина, не нарушаемая даже стрекотанием полевых кузнечиков, уже вволю наохотившихся и насытившихся своей добычей, Борбасу внезапно показалось, что во тьме он видит какое-то свечение. Оно было изумрудным, чуть заметным и различимым лишь для привычных к мгле глаз дворфа.

Борбас встряхнул головой и протёр глаза. Свечение исчезло. Но спустя несколько мгновений появилось вновь, чуть в стороне, преодолев расстояние в несколько шагов. Две миниатюрных точки, величиной с навершие мизинца, не больше. Они располагались на расстоянии ширины ладони друг от друга и медленно двигались. Вскоре дворф понял, что они приближаются… приближаются к пленникам или, вернее, к стоявшему возле дерева разбойнику. Огоньки иногда на мгновение исчезали, но тут же появлялись вновь – чуть ближе. Неожиданная догадка пронзила сознание Борбаса горящей стрелой. Глаза! Это было глаза, зелёные, как горный изумруд. Их обладатель подкрадывался к лагерю, вернее уже подкрался и сейчас медленно подбирался к бдящему разбойнику.

Но что за существо способно столь тихо передвигаться в ночи? Почему дворф, никогда не жаловавшийся на собственные уши, не слышит не звука? И тут он вспомнил о цели их необычной охоты и о событиях, побудивших крестьян выбраться из родного леса. Вампир! Или то существо, которое Фок принял за кровососа. Всё это время оно было рядом и неизвестно, кто кого выслеживал – охотники его или оно охотников.

Борбас медленно нащупал гнилую доску и пробил одним из пальцев мягкую древесину. Изумрудные глаза приближались. Второй палец дворфа вскоре пришёл на помощь первому, хоть ему и пришлось преодолеть гораздо большее сопротивление. Борбасу удалось нащупать под ними ржавый гвоздь, а вскоре ещё два. Судя по всему, в этом месте доска крепилась к каркасу телеги и потому железа на неё не жалели. Когда дворфу удалось погрузить в подгнившее дерево всю ладонь, он почувствовал, как три гвоздя чётко расположились между его четырьмя пальцами. Неожиданная мысль пришла на ум Борбасу.

К этому времени изумрудные глаза, слегка светящиеся в ночной тьме, приблизились к дереву почти вплотную. Всего несколько шагов отделяло их обладателя от дежурившего разбойника, ещё не о чём не подозревавшего. Однако, кроме двух светящихся точек, дворф до сих пор ничего не мог рассмотреть. При этом человека, стоявшего в считанных шагах от них, он видел хорошо – от ступней и до самой макушки.

Всё произошло в считанные мгновения. Свист рассекаемого копьём воздуха тотчас сменился булькающим хрипом захлёбывающегося кровью разбойника. Но намётанный глаз Борбаса уже различал всё, что происходит. Фигура в тёмно-зелёном плаще, поднявшись из высокой травы, молнией бросилась к здоровяку. Копьё в его руках умело преодолело короткое расстояние и вонзилось прямо в шею убийцы. От неожиданности, тот выронил булаву, и, обхватив руками ужасную рану, начал медленно сползать по стволу дерева на землю. А нападавший уже хладнокровно колол одного из спящих работорговцев. Однако в этот раз, всё прошло не так гладко, как хотелось бы ночному гостю – проснувшись, разбойник отчаянно взвыл от боли, и тогда второй бандит, лежавший, услышав крик соратника, резко откатился в сторону, сматывая с себя одеяло. Уже через мгновение он стоял на ногах и раскручивал над головой кистень. Это был предводитель разбойников. Одновременно зашевелился четвёртый работорговец, тот, что был вооружён арбалетом – теперь, чтобы добраться до него, нападавшему потребовалось бы убить главаря банды, тактично спозиционировавшегося для защиты соратника.

Борбас понял, что настала пора действовать. Он резко рванул на себя руку, погружённую в гнилую часть настила, и с корнем вырвал кусок доски прямо из пола. Три острых ржавых гвоздя остались торчать меж его четырёх пальцев, образуя жуткое подобие уличного кастета. Их длина достигала вытянутой ладони. В следующее мгновение дворф накинулся на прутья решётки в той части клетки, где они были наиболее тонкими и уязвимыми. Рыча от ярости и напряжения, он обеими руками схватился за две соседних жерди и, упёршись ногами в две других, начала тянуть те на себя.

В это время ночной гость, атаковавший лагерь, бросился на главаря бандитов. В левых руках у противников появились щиты – разбойник подобрал свой с земли, а обладатель изумрудных глаз вытащил из-за спины. Вожак работорговцев оказался матёрым бойцом и довольно легко отбил первую атаку. Замысел нападавшего, попытавшегося быстро прорваться к просыпающемуся арбалетчику не удался – разбойник принял щитом все его выпады и ответил размашистым ударом в щит соперника.

Борбас почувствовал, как толстые крепкие жерди под его руками начали медленно прогибаться. Дворф потянул сильнее, рыча и напрягаясь изо всех сил. Он заметил, как на его руках проступили вены и почувствовал, как затряслась от натуги спина. Он действовал быстро и дерзко, даже не пытаясь скрыть своих намерений от разбойников или нежданного ночного гостя. Фок, Хок и третий охотник, услышав звуки боя, начали быстро вскакивать на ноги и протирать сонные глаза. Дворф заметил, что арбалетчик, наконец, поднялся, нашёл своё оружие, стрелы к нему и впопыхах начал накладывать один из болтов на тетиву.

Увидев это, обладатель изумрудных глаз отчаянно бросился на своего противника, силясь опрокинуть его до того, как стрелок сможет выстрелить. И допустил ошибку. Слишком близко подобравшись к врагу, он позволил разбойнику, блокировавшему очередной выпад, резко сократить дистанцию и оказаться лицом к лицу с соперником. Тотчас над его макушкой со свистом пронёсся тяжёлый железный шар, утыканный шипами, и нацеленный прямо в голову ночному гостю. В последний момент тот успел подставить под удар свой щит, но вложенная в атаку мощь оказалась столь велика, что щит раскололся. Несколько щепок от него взлетели высоко в воздух, и Борбас успел заметить, как в серебристом лунном свете они медленно падают вниз. Дворф успел подумать о том, сколь же уязвима и бесполезна в настоящем бою деревянная броня. А затем внезапно ощутил, как его нога с хрустом проваливается в пустоту. Борбасу удалось сломать одну из жердей, но не ту, за которую он тянул, а ту, в которую упёрся. Теперь, он обеими руками схватился за следующую, и потянул её на себя, точно так же использовав в качестве опоры соседние.

Краем глаза дворф заметил, как обладатель изумрудных глаз, облачённый в зелёный плащ, ловко отпрыгнул в сторону, отступая и резко увеличивая дистанцию. Но у него больше не было защиты – то, что ещё несколько мгновений назад называлось щитом, сейчас валялось в траве, разбитое на несколько рваных осколков. Тем временем, арбалетчик уже наложил стрелу на тетиву своего оружия, и Борбас понял, что ночному гостю вскоре несдобровать. Ведь защититься от арбалетного болта тому было нечем – в руках нападавшего не осталось ничего, кроме короткого копья.

Но в это мгновение вторая жердь, испытавшая на себе всю мощь и неистовство разъярённого дворфа, не выдержала, и лопнула с громким хрустом. Образовавшегося проёма оказалось достаточно, чтобы Борбас смог выбраться из клетки.

Главарь шайки, используя полученное преимущество, продолжал теснить ночного гостя, не давая тому возможности скрыться в кустах и избежать арбалетной стрелы. Человек был явно сильнее и, несмотря на то, что его противник гораздо лучше ориентировался в темноте – уверенно наступал, не оставляя врагу ни секунды передышки. Жизнь обладателя изумрудных глаз в любое мгновение могла оборваться, если не от тяжелого шипастого набалдашника кистени, то уж точно от арбалетной стрелы. Наверняка так бы всё и случилось, если бы Борбас с рёвом разъярённого зверя не бросился бы на врагов, днём ранее хитростью схвативших его и покрывших позором плена.

Тесня ночного гостя, глава разбойников оставил на десяток шагов позади своего соратника с арбалетом, полагая, что тому больше нечего не грозит. Но тем самым лидер шайки лишь обрёк своего подчинённого на ужасную и мучительную смерть. В руках дворфа не было ничего, кроме импровизированного кастета с длинными ржавыми гвоздями, и именно они стали причиной безвременной кончины работорговца. Как дикий зверь Борбас набросился на своего противника, слишком поздно заметившего, что дворф выбрался из клетки. Впрочем, сейчас Борбас ничем и не отличался от дикого зверя – он рычал, выл и изрыгал проклятья нечленораздельным голосом. В последнее мгновение перед ужасной атакой, разбойник попытался повернуть уже заряженный арбалет в сторону ничем неприкрытого дворфа, но не успел – ржавые гвозди, ещё совсем недавно державшие Борбаса в неволе, впились в плоть бандита с таким неистовством, что всем стало ясно – работорговцу пришёл конец.

В тоже время обладатель изумрудных глаз, заметив неожиданную атаку с тыла, начал чаще контратаковать споерника, так, чтобы тот не успел переключить своё внимание на дворфа. Он бил копьём, не останавливаясь и не давая себе отдышаться. Противнику проходилось орудовать щитом с той же стремительностью, и он ни на мгновение не мог отвести взгляда от своего врага. От тяжёлого набалдашника кистеня ночной гость уклонялся, ловко проходя под ним или делая шаг в сторону – без щита это стало проще.

Дворф понял, что бандит мёртв, лишь когда его кровь обильно забрызгала лицо Борбаса и стала щипать глаза. Он разорвал, задрал врага с яростью дикого медведя, дерзко разбуженного волками в собственной берлоге. Разделавшись с разбойником, вернее, перестав кромсать его уже безжизненное тело, Борбас поднял голову и безумным взглядом стал осматривать поле боя в поисках следующей жертвы. Ей неминуемо стал бы глава разбойников, слишком занятый сражением с ночным гостем, чтобы успеть вовремя среагировать на нападение с тыла, если бы здоровяк, тяжело раненый в горло в первые мгновения и уже списанный нападавшим со счетов, не поднял с земли свою двуручную булаву. Хрипя и обливаясь кровью, он, тем не менее, занёс оружие над головой и стал подкрадываться со спины к обладателю изумрудных глаз. Борбасу эта картина пришлась по вкусу. Он боялся, что ночной гость лишил его возможности лично поквитаться с убийцей. Злая, многообещающая ухмылка озарила покрытое кровью лицо дворфа. Он уже приговорил разбойника к ужасной смерти и знал, что сейчас приведёт свой приговор в исполнение. И ни один человек на всём Альтаране не осмелился бы в тот момент встать между дворфом и его жертвой…

Когда дело было сделано, разум Борбаса слегка прояснился. Он окинул взглядом поле боя и с удивлением отметил, что сражение окончено. Выбравшиеся из клетки охотники похватали оружие из рук мёртвых разбойников и окружили их главаря. Осознав, что песенка спета, вожак бросил свой кистень и щит под ноги, а затем хриплым свистящим голосом заявил о капитуляции. При этом он обратился к обладателю изумрудных глаз, а не к крестьянам, всем видом игнорируя их присутствие и лишь изредка с ужасом поглядывая на дворфа. Охотники, в свою очередь, с нескрываемым страхом смотрели на своего освободителя, а Фок и вовсе, подняв с земли заряженный арбалет, дрожащими руками выцеливал то разбойника, то «вампира», так и не определившись – враг он или друг. Впрочем, и Борбас ещё не определился на счёт своего нежданного спасителя, по следу которого они шли почти три добрых дня. Он заметил, как изумрудные глаза опасливо косятся в его сторону и, существо, кем бы оно не было, не торопится опускать оружие. Дворф, наконец, осознал, что сам он сейчас выглядит страшней всякого вампира из детских сказок и, наверняка, ужасней ночного гостя. А тому, что он только что проделал с двумя разбойниками, могло позавидовать любое чудовище.

Медленно, без резких движений, дворф поднялся на ноги и сделал пару шагов в сторону эльфа. В том, что это был именно эльф, Борбас уже не сомневался. Фигура, походка, рост и быстрые изящные движения выдавали в нём представителя именно этой расы. Однако цвет его кожи, как и описывал Фок, был действительно тёмным, слишком тёмным для эльфа. Если, конечно, так можно охарактеризовать матово чёрный, сливающийся с самой ночью, цвет.

– Кто ты? – хрипло, но тихо и без угрозы в голосе спросил дворф, глядя прямо в изумрудные огоньки глаз ночного гостя. Борбас понимал, что решение предстоит принимать именно ему – крестьяне ещё слишком ошеломлены и напуганы, чтобы думать головой.

– Ты… ты, – повторил было за ним эльф, и замолчал, будто не зная, что ответить.

– Да ты, – кивнул Борбас. – Как тебя зовут? Или как мне тебя называть? И зачем ты напал на крестьян три дня назад?

Эльф на секунду задумался, явно подбирая слова или силясь что-то вспомнить.

– Я хотел есть, – вдруг неожиданно просто ответил он, выдержав взгляд дворфа. От этих слов Фока заметно передёрнуло, однако эльф тут же продолжил. – А еда в телеге оказалась очень вкусной и сытной.

– Тогда зачем ты выследил нас сейчас и спас от этих собак-работорговцев? – с последним словом Борбас плюнул в сторону сдавшегося главаря шайки.

– Я снова проголодался и не знал других способов раздобыть еду. А эти люди, они…они подло напали на вас из засады и убили вашего пса. Я всё видел – животное было виновато лишь в том, что до последнего вздоха хранило верность своему хозяину. За такое нельзя убивать. Это…это злые…да, злые люди.

Дворф и крестьяне заметили, что слова даются эльфу с большим трудом и, скорее всего, являются результатом сложных и напряжённых раздумий, так, как если бы он много лет не общался с себе подобными.

– Интересные слова ты говоришь, незнакомец и, наверное, правильные, – ответил ему Борбас. – Но скажи – кому мы обязаны своим спасением? Как нам называть тебя?

– Называть? – эльф явно не понимал.

– Меня зовут Борбас. Это моё имя. А как звучит твоё?

Незнакомец задумался и вдруг начал внимательно осматривать себя так, как будто видел впервые в жизни. Неожиданно его взгляд остановился на запястье собственной руки, сжимавшей древко копья, и он медленно, по слогам произнёс:

– Дабрагонэс.

Глава VIII Танец для принца

Говорят, что лучше всех на свете танцуют эльфы. Пожалуй, так оно и было до того момента, пока этот самый свет не увидел Артанюса – юношу, чья грациозность превзошла даже самых прекрасных представителей волшебного народа – так, во всяком случае, говорили придворные льстецы. Молодой рыцарь, бард и лучший во всех королевствах танцор был по совместительству единственным наследником кармеолского престола. Это оказался именно тот случай, когда родители, в деле производства потомства предпочли количеству качество, и воспитали идеального принца, наделив его всеми атрибутами и умениями, которыми принцы обладают в балладах и сказках, а, быть может, и большим. Взамен им пришлось ограничиться лишь одним ребёнком и отдать ему всё своё внимание, заботу и время. Однако, результат стоил того – такому наследнику завидовали все правители Альтарана, а простой народ боготворил его. Учёные мужи предрекали Артанюсу судьбу мудрейшего и могущественнейшего короля, имеющего все шансы стать самым великим в истории Кармеола. Но ни одна наука не умеет наверняка читать будущее, а линии судьбы не подвластны никому, кроме настоящих магов и прорицателей. К счастью для принца, ни те, ни другие, ни разу не встречались на его пути, а потому сын короля не ведал ничего об уготованной ему участи.

Лицо молодой женщины, скрытое большой красочной маской, озарилось широкой улыбкой при виде маски, пригласившего её на танец юноши. Графиня Д’Эртес, как всегда не ошиблась в своём возлюбленном – голову принца украшало лицо сатира, в то время, как она сама скрывалась за образом нимфы. Наверняка Артанюс сейчас тоже улыбается и лик его не сильно отличим от ухмыляющейся морды лесного существа, которым он решил прикинуться сегодняшним вечером. Возлюбленные выбрали столь подходящие друг для друга образы – без всяких намёков и подсказок, не сговариваясь. Эмпатическая связь, прочно установившаяся между ними, уже позволяла понимать одному другого без всяких слов. Этот бал-маскарад являлся триумфом их чувств и стремлений, поскольку являлся предсвадебным празднеством, приуроченным к скорому браку принца и властительницы Йорф’Эртеса графини Аркании.

Избранница королевского наследника оказалась под стать Артанюсу – её чары, опирающиеся не только на внешность, но и на острый, проницательный ум, в сочетании с поистине безграничной, дарованной не каждой женщине, чувственностью, а также умением общаться и выражать свои эмоции посредством чуть заметных жестов и мимики, способны были завоевать сердце любого мужчины. Для того графине Д’Эртес достаточно было лишь встретиться с ним взглядом и слегка улыбнуться или, наоборот, продемонстрировать свою печаль и тоску – так, как умела делать только она одна. Аркания могла давно выйти замуж за любого королевского или иностранного дворянина, но доселе отказывала всем, кто пытался добиться её руки, как будто ожидала того момента, когда очередь дойдёт до самого принца. Артанюс был младше графини Д’Эртес, но с первых же дней знакомства с властительницей Йорф’Эртеса вступил в борьбу за её сердце. Спустя несколько лет дружбы и поистине королевских ухаживаний, неприступная казалось-бы крепость неожиданно распахнула свои ворота перед наследником трона и всем стало ясно, что Аркания желает быть ни больше ни меньше – королевой всего Кармеола. А её мужем обязуется стать самый привлекательный мужчина в глазах всех женщин Альтарана. Впрочем, только самые злые завистники, обладающие поистине чёрной, никогда не озаряемой светом любви и дружбы душой, смогли бы сказать, что графиня была недостойна своего избранника. В действительности, для Артанюса это была лучшая партия и оба молодых человека как нельзя лучше подходили друг другу. Вот и сейчас, тёплым летним вечером, собравшем всю знать королевства во дворце Йорф’Эртеса, принц и графиня узнали друг друга с первого взгляда, несмотря на то, что лица всех присутствовавших были скрыты масками.

– Вы прочитали мои мысли, графиня? Или заранее внушили мне их? – тихим, но мелодичным и смеющимся голосом спросил принц девушку, взяв её за руки и закружив в удивительном красочном и грациозном танце – таком, который умел исполнять лишь один человек во всём мире.

– Вы сжульничали, спрятавшись за маской сатира. Ибо повадки оного лесного соблазнителя свойственны лишь одному человеку в этом зале, – игривым голосом ответила графиня Д’Эртес.

Аркании иногда казалось, что принц всякий раз, когда слушает или пишет музыку, сразу придумывает и собственный танец к ней, так как почти никогда не использует технику классической хореографии. Его движения, как правило, достаточно просты и позволяют партнёру легко выполнять свою роль, однако Артанюс вкладывает в них столько грации и виртуозности, что сразу выделяется на фоне любого другого танцора.

– Также как и вы, скрывшись за образом прекрасной нимфы, – рассмеялся в ответ принц. – Ведь никому во всём мире он не идёт так, как Аркании Д’Эртес.

– Довольно комплементов, Артанюс. Я предлагаю переиграть нашу встречу и больше не жульничать, – встретившись глазами с принцем, предложила графиня.

– Вы снова прочитали мои мысли, а это уже жульничество. Впрочем, не важно, ведь честно провести сегодняшний вечер нам всё равно не удастся.

– Это почему же? – игриво возмутилась графиня.

Артанюс плавно, но твёрдо повёл руку Аркании в сторону, вынудив девушку сделать замысловатый пируэт. А потом сразу же прижал её к себе, наклонился к её уху и многообещающе прошептал:

– Даже когда мы сменим маски, вы всегда сможете легко и наверняка распознать меня.

Графиня, чувствуя, как её лицо заливается краской, всё же взглянула принцу в глаза и, уже зная ответ, спросила:

– Как же?

– Вы выберете того, кто будет танцевать лучше всех, – голос принца звучал уверенно и непреклонно. Однако в нём не было и тени надменности или демонстрации своего превосходства над окружающими. Это была уверенность мастера, долгие годы посвятившего тяжёлым изнурительным тренировкам и вполне заслуженно добившегося признания. – Мы сменим маски, как вы и пожелали, но мы никогда не сможем изменить того притяжения, которое испытывают друг к другу наши тела и души. И сейчас я снова докажу вам это.

Принц говорил тихо, но чувства, испытываемые им к Аркании Д’Эртес возвысили голос Артанюса и усилили всем пылом юношеской влюблённости, а потому пара, якобы невзначай танцевавшая рядом с ними, в особенности, мужчина в замысловатой чёрно-синей личине, услышал его последние слова.

***

У графини было много запасных масок, в том числе и тех, которые ещё ни разу не попадали на подобные празднества. Однако она решила усложнить задачу своему возлюбленному и подарила образ нимфы одной из участниц бала, взамен позаимствовав у той маску дриады – лесной хранительницы деревьев. В природе дриады – не злобные создания, однако лицо той, что спрятала под собой Арканию, оскалилось в зловещей и многообещающей ухмылке. Графиня решила, что принцу будет трудней найти её, если она наденет маску, уже присутствующую на балу, тем более со столь неприятным и необычным выражением лица.

Так оно и вышло – спустя добрый час Артанюс всё ещё продолжал безуспешно искать свою возлюбленную. Он то и дело подходил к незнакомым женщинам, скрывающимся под самыми разнообразными ликами и нарядами, и приглашал их на танец. Причём, на взгляд графини, он приглашал только тех девушек, фигура которых хотя бы немного напоминала фигуру Аркании.

Принца хозяйка Йорф’Эртеса узнала сразу, или, во всяком случае, ей казалось, что она узнала его. Молодой человек, с изящной фигурой Артанюса, был одет в более простой костюм, чем раньше, однако выглядел от того ничуть не хуже. Его лицо скрывалось за яркой маской красного дракона, снова контрастно выделяя принца на фоне остальных участников бала.

Графиня с трудом подавила смех, когда молодой человек подошёл к её старой тетке, которая, несмотря на годы, сумела сохранить красивую и женственную фигуру, а лицо благодаря маскараду успешно скрыть за затейливым узорчатым ликом, вышитым в форме цветов. Аркания узнала родственницу благодаря её особой манере танца – с лёгким опережением ритма, и походке. Принц провёл с тётушкой столько времени, что графиня уже было решила, будто он всерьёз принял её за молодую владычицу Йорф’Эртеса. Скорее всего, тетушка, опознав Артанюса, специально вводила его в заблуждение, подыгрывая Аркании. Впрочем, старая женщина могла и просто развлекаться, вспоминая молодые годы и не задумываясь над тем, что за юноша удостоил её своим вниманием. Так или иначе, но графине нравилась сложившаяся ситуация – Артанюс, при всём желании, не мог распознать среди гостей свою возлюбленную, в то время как Аркания, как ей казалось, контролировала всё, что происходит в зале.

Девушка поняла, сколь ужасную ошибку она допустила только в тот момент, когда вдруг обнаружила второго «принца». В другой части зала, точно такой же изящный молодой человек, раз за разом меняя партнёрш, грациозно танцевал, вызывая завистливые взгляды у мужчин и возгласы одобрения у женщин. Подобно первому «принцу», он самозабвенно кружился в каком-то произвольном кустарном вертеже, однако столь умело, искусно и, вместе с тем естественно, выполняя каждое движение, что выглядело это поистине потрясающе. Так умел танцевать только один человек на свете.

Графиня, искренне растерявшись и даже слегка оробев от такого поворота событий, перевела взгляд на первого «принца» – того, который был поближе. Он, пожалуй, ничем не уступал второму – освободившись от объятий старой тетушки, парень уже нашёл другую девушку, также имевшую некоторое сходство с графиней. Он о чём-то тихо с ней переговаривался, то и дело, вызывая смущённую улыбку и алый румянец на девичьих щёках. Впрочем, с таким партнёром, девушке было явно не до разговоров. Танец первого «принца» был тоже собственным изобретением танцора и выглядел столь же искусно и грациозно. Очевидно, что оба «принца» отлично чувствовали ритм и, вероятней всего, сами умели писать музыку и владели музыкальными инструментами. Лишь тот человек, чьё тело может слиться в единой гармонии со звуком способен достичь столь высокого мастерства в танце.

Аркания вновь перевела взгляд на первого «принца». Теперь и он добрался до тётушки графини, с которой несколькими минутами ранее танцевал первый. Неужели оба «принца» ищут её – Арканию Д’Эртес? Но зачем она могла понадобиться сразу двум столь похожим друг на друга молодым людям, из которых лишь один должен был стать её мужем? И если один из них, безусловно, принц Артанюс, то кто второй? Эти рассуждения вызвали в мыслях графини некое чувство опасности и почти вынудили девушку пренебречь правилами игры этого маскарада ради скорейшего выявления истины. Однако, как и большинство женщин в мире, она не довела до конца свои умозаключения, решив довериться судьбе, представленной сегодня двумя интересующими графиню мужчинами. И в ближайшие минуты Аркании Д’Эртес предстояло сделать выбор, который, пожалуй, ещё мог спасти положение. Или, во всяком случае, чуть сгладил бы шок от того, чему скоро вскоре предстояло свершиться.

Быть может, если бы Аркания Д’Эртес должным образом чтила богиню удачи и случая, она бы сделал правильный выбор, однако госпожа Тимора в этот вечер не удостоила дворец Йорф’Эртеса своим вниманием, и графиня ошиблась. Она выбрала второго «принца», лицо которого скрывалось под чудной маской, изображающей ночное небо, со звёздами и луной. Как только музыканты объявили, что играют вальс, графиня тотчас направилась к нему и сама пригласила на танец. Девушка улыбалась, однако чуть заметная дрожь в руке выдавала её волнение. Графиня не была уверена в том, что не ошибалась, однако решила до конца следовать обещанию и выбрать того, кто танцевал лучше всех в зале. Оба «принца» не сдавались до самого конца и поистине стоили друг друга, однако в движениях второго, на взгляд Аркании, было чуть больше лёгкости, так, как будто каждый шаг давался ему чуть проще, и выглядел естественней. В действительности, это объяснялось лишь меньшим весом второго танцора и особенностями его расы, но властительница Йорф’Эртеса не подозревала об этом, введённая в заблуждение весьма пышным нарядом, успешно скрывающим фигуру.

«Принц» улыбнулся подошедшей к нему графине и, слегка поклонившись, взял её за руку. В этот момент музыканты заиграли вальс, и гости истово предались этому удивительному танцу.

Аркания в первые же мгновения поняла – что-то не так. Нет, её партнёр танцевал действительно ничуть не хуже принца и столь же самопроизвольно и самозабвенно, как и он, но его рука была чуть холоднее, чем руки Артанюса. Кроме того, наследник кармеолского престола, отыскав графиню, непременно сказал бы ей что-нибудь перед танцем, хотя бы просто для того, чтобы целиком захватить внимание девушки. «Принц» же, которого Аркания удостоила своим выбором, безмолствовал, делая вид, что полностью поглощён вальсом.

Сердце властительницы Йорф’Эртеса стало стучать чаще, и она уже не могла скрыть своего волнения, сбиваясь с ритма и пристально вглядываясь в лицо человека, столь похожего на её возлюбленного.

– У вас интересная маска. Как она называется? – спросила графиня у своего партнёра, решив, что услышав его голос, получит окончательное подтверждение своим опасениям.

– Сон, – ответил танцор. – Эта маска изображает сон.

Всё внутри Аркании мгновенно рухнуло, женщина затрепетала от разочарования в собственном выборе. Она ошиблась. Голос говорившего не был голосом принца. И он не принадлежал никому из тех, с кем графиня когда-либо сталкивалась.

– Вы в порядке? – слегка участливо спросил её партнёр, заметив, что графиня не в себе. – Вы ожидали увидеть другую маску, графиня?

– Скорее того, кто под маской, – стараясь взять себя в руки, ответила девушка, и уже хотела было потребовать у партнёра представиться перед ней, как вдруг почувствовала, что заготовленные слова застряли в горле. Она увидела настоящего принца. В нарушение этикета и всех правил бала он был один, без пары и не танцевал. Артанюс, лицо которого всё ещё было скрыто маской красного дракона, через весь зал пробирался прямиком к Аркании – он узнал её, наконец-то узнал. Или не её? Ведь графиню он мог найти и раньше – ещё, когда та наблюдала за обоими танцорами, силясь определить – кто из них принц. Значит, он распознал не Арканию, а сделанный ей выбор?

Графиня остановилась, вынудив прекратить танец и своего партнёра, который на сей раз, заметив принца, не стал докучать её расспросами.

Артанюс подошёл к властительнице Йорф’Эртеса и несколько мгновений молча смотрел прямо в глаза девушке. Затем он перевёл взгляд на её партнёра и сорвал с себя маску. Это действительно был принц Артанюс, наследник кармеолского престола. Но его лицо выражало крайнюю степень разочарования и отчаяния. Графиня ещё никогда не видела принца в таком состоянии. Тем не менее, он сумел взять себя в руки, и слегка поклонившись тому, кого Аркания приняла за Артанюса, кисло улыбнулся и сказал ему:

– Ваш танец великолепен. И только, что я узнал, что танцую хуже вас. Примите моё почтение, – с этими словами Артанюс бросил свою маску на пол и направился к выходу из бального зала.

Графиня почувствовала, как теряет остатки самообладания. Танцевавшие рядом пары, ставшие свидетелями этой сцены, тоже остановились и начали негромко переговариваться, подозрительно косясь на Арканию и её партнёра. По рядам гостей тотчас пронёсся слух, что принц покинул бал. Кто-то приказал музыкантам остановиться.

– Мне надо… надо вернуть его, – сбивающимся голосом произнесла Аркания, и хотела уже отправиться вслед за принцем, как вдруг почувствовала чужую руку на своём плече.

– Это я виноват в случившемся, а не вы. Позвольте мне поговорить с ним, –негромко, но твёрдо произнёс тот, кого Аркания приняла за своего возлюбленного.

– Он не примет вас, – сухо ответила ему графиня, чувствуя, однако, что уже готова повиноваться этому странному незнакомцу.

– Меня принимают все, кому я нужен, – улыбнулся в ответ ей танцор. – Просто подождите здесь.

С последними словами молодой человек лёгкой, но быстрой и уверенной походкой, направился вслед за принцем. Маску, изображавшую сон он так и не снял.

– Принц велел никого не пускать.

Четыре стражника, судя по обмундированию, из элитных частей кармеолской гвардии, находящейся в личном подчинении короля, преградили путь человеку, отправившемуся вслед за Артанюсом. Вернее, человеком то он не был, но явно пытался им казаться, тщательно скрывая свою фигуру за пышным нарядом, а уши за чрезмерно высокой по краям маской. Это не ускользнуло от внимания, по меньшей мере, одного стражника – опытного и закалённого воина, преданного королевской семье и с недавних пор охранявшего принца. Поэтому он успел сделать шаг назад и положить ладонь на рукоять меча.

– Правда? Тогда передадите ему кое-что от меня? – спросил незнакомец самым безобидным голосом и неторопливым движением засунул руку в карман. Стражники молча переглянулись.

Через несколько мгновений он извлёк сжатую в кулак ладонь из своего камзола и выставил прямо перед собой так, чтобы её хорошо видели охранявшие покои принца воины. Помедлив ещё секунду, незнакомец разжал пальцы, и стражники увидели на его руке странную светящуюся пыльцу светло-голубого цвета. Это была именно пыльца, во всяком случае, ни на что другое она больше не походила – чрезвычайно лёгкая, еле державшаяся на поверхности ладони субстанция, так и стремившаяся сорваться, разлететься по всей округе, чтобы медленно раствориться в воздухе. Она издавала лёгкое, чуть заметное для глаз голубоватое свечение и всем своим видом демонстрировало своё неестественное магическое происхождение.

– Приятных сновидений, господа, – столь же спокойным голосом произнёс незнакомец и слегка дунул на свою ладонь.

Светящаяся пыльца, казалось, только этого и ждавшая, мгновенно слетела с его пальцев и заполнила собой пространство, в котором стояли стражники, обильно оседая на их лица и головы. Люди, сотни лет назад лишённые магического дара и напрочь забывшие об искусстве волшебства, оказались беспомощны против могущественнейших чар, из которых была сплетена субстанция. Глаза стражников несколько раз моргнули и, наконец, закрылись совсем, скрывая под собой лишённые осознанности взгляды, дыхание стало медленней и размеренней, и вот спустя всего несколько мгновений, они уже лежали на полу, предавшись крепкому и безмятежному сну. Однако четвёртого стражника, успевшего отступить от незнакомца на один шаг, пыльца достигла чуть позже, чем первых трёх и перед тем, как упасть, он успел с лязгом вытащить из ножен меч, и даже открыл было рот, чтобы поднять тревогу. Но и он оказался бессилен против пущенных в ход чар.

Незнакомец перешагнул через спящих воинов и осторожно открыл дверь в покои Артанюса. Принц остановился в большой просторной комнате с широким окном и двумя каминами. Несмотря на то, что он являлся наследником кармеолского престола, королём Артанюс ещё не был и в Йорф’Эртесе остановился, как гость графини Аркании. Потому ему приходилось довольствоваться всего одной комнатой в городском дворце, пусть и самой роскошной. Впрочем, принцу обычно было наплевать на комфорт. Будучи бардом, он часто путешествовал по стране, а иногда и за её пределами, останавливаясь в простых тавернах и деревенских трактирах, развлекая народ собственной музыкой, песнями и, конечно, танцами. Иногда в такие путешествия Артанюс пускался без охраны в одиночку или с друзьями, игнорируя прямые указы королевских министров и повеление собственного отца. Принц в совершенстве владел боевой рапирой – длинным и очень лёгким клинком, острое лезвие которого позволяло прокалывать даже самую толстую кожу, а потому вполне мог постоять за себя и преподать несколько полезных уроков всякому недоброжелателю. Собственно, будучи принцем, Артанюсу не было необходимости тратить время на добычу еды, денег или работу по дому, и все девятнадцать лет своей жизни юноша провёл, обучаясь всевозможным наукам. Среди них больше всего он преуспел в музыке, танцах и боевом искусстве, достигнув поистине мастерских высот, несмотря на свой юный возраст. Это был принц, благословенный всеми добрыми божествами, обожаемый и уважаемый каждым и не имевший ни одного публичного врага или недоброжелателя во всём королевстве. Однако всякий мудрец знает, что столь идеальные создания не способны долго жить в мире людей – существ, тёмная сторона которых не меньше, а зачастую и больше, чем светлая, существ, так и не научившихся находиться в гармонии с собой и природой. А потому дни принца были сочтены. Сегодняшним вечером эти дни превратились в часы, а часы, с каждым шагом незнакомца, обращались минутами и мгновениями.

Убийца шагнул на порог комнаты принца. И тут же чуть сам не стал жертвой. Артанюс, услышавший лязг извлекаемого из ножен меча стражника, приготовился к встрече с гостем, обнажив своё смертоносное оружие и спрятавшись за дверью. Не осознавая всей степени грозившей ему опасности, он не хотел убивать незнакомца и попробовал лишь приставить острие рапиры к его горлу, чтобы нейтрализовать, не проливая крови. Однако принц плохо представлял – с кем имеем дело, а реакция гостя оказалась весьма неожиданной. В его руках, к удивлению Артанюса, не было никакого оружия, лишь одна ладонь была спрятана в кармане камзола. Однако это не помешало незнакомцу ловко уйти от нацеленного в него лезвия. В мгновение ока, двумя почти неразличимыми движениями, он отпрыгнул на три-четыре шага в сторону, оказавшись недостижимым для клинка принца. Вместе с тем, он вытащил сжатую в кулак ладонь из кармана и выставил её перед собой, будто что-то протягивая Артанюсу. Принц, спрятавшись за клинком, с изумлением взирал на незваного гостя.

– Кто ты и для чего ворвался ко мне, не сняв маски? – бросил ему Артанюс.

Незнакомец разжал кулак, открывая принцу его содержимое, которое уже довелось увидеть и даже почувствовать на себе оставшимся в коридоре стражникам.

– День выдался тяжёлым, принц Артанюс. И тебе пора отдохнуть, – вежливо и почти дружелюбно ответил гость и дунул на ладонь.

Но и убийца недооценил своего противника. Волшебная пыльца, которой он на сей раз набрал столько, чтобы жертва не просто уснула, но и никогда больше не проснулась, слетела с его пальцев быстрее ветра. Однако разделявших убийцу и принца нескольких шагов хватило Артанюсу для того, что бы столь же ловко, как и незнакомец несколькими мгновениями ранее, отпрыгнуть в сторону и избежать попадания магической субстанции на лицо.

Отбежав, принц слегка растерялся, увидев разлетевшуюся по комнате светящуюся пыльцу, столь неестественного цвета. Однако уже в следующую секунду он взял себя в руки и, перехватив поудобней рапиру, бросился на убийцу. Но Артанюс бежал не прямо, а по кругу, так, чтобы не попасть в область, где в воздухе парила волшебная субстанция, и времени, подаренного таким образом принцем, вполне хватило незнакомцу для того, чтобы одним рывком расстегнуть камзол и выхватить аккуратно спрятанное под ним оружие.

Первый же удар Артанюса был парирован тонким лезвием короткого меча, походившего больше на кинжал, если бы не его длина. В это же мгновение в левой руке убийцы, блестя смертоносной сталью, появился стилет. Принца, впрочем, это ничуть не смутило – он атаковал снова, с не меньшей яростью и стремительностью. Незнакомцу пришлось хорошо потрудиться, чтобы избежать его смертоносных атак.

– Я задал тебе вопрос, незнакомец, – холодно с нотками стали в голосе произнёс принц.

– Сожалею о том, что ты добровольно отказался от отдыха, – тем же спокойным голосом ответил убийца и, резко подавшись вперёд, неожиданно перехватил мечом лезвие рапиры и, сократив дистанцию, почти достал Артанюса кинжалом. – Ведь, люди, насколько мне известно, живут лишь для того, чтобы отдыхать и иногда развлекаться, что, впрочем, в вашем понимании одно и то же.

Принц в последнее мгновение успел отпрыгнуть в сторону, избежав смертоносного лезвия стилета. Тотчас он был атакован вновь – убийца стремительно, но грациозно, как настоящий танцор наступал, виртуозно орудуя мечом и кинжалом. Теперь тяжело приходилось Артанюсу.

– Я хотел подарить тебе сон, чарующий и вечный, а потому единственно правильный и настоящий. Но ты отверг мой подарок и теперь мне приходится прибегать к более варварским методам, – продолжал убийца, не переставая атаковать.

Ярость, охватившая принца в первые секунды боя, под напором противника начала медленно отступать. Артанюс заметил, что убийца теснит его к тому участку комнаты, где в воздухе парит волшебная пыльца – ещё чуть-чуть и он пересечёт границу. Тогда принц решил изменить тактику. Он чуть присел, держа обе ноги в изогнутом состоянии и широко расставив их, повернулся к противнику правым боком и спрятал левую руку за спиной. Гарцующими движениями, походящими больше на стремительный танец, он стал обходить убийцу с боку, так, чтобы магическая субстанция оказалась за спиной у него, а не у принца. При малейшей возможности Артанюс пытался контратаковать, изумительно ловко и быстро выбрасывая вперёд руку и увеличивая радиус атаки движением всего тела.

В какой-то момент инициатива перешла на его сторону – молниеносные ответы принца на каждую атаку незнакомца вынудили убийцу чуть отступить и позволить противнику сменить позицию. Теперь волшебная пыльца оказалась сбоку от соперников.

Из своей низкой полусидячей стойки принц атаковал противника в основном в ноги, изредка в грудь или живот. Убийца достаточно легко уходил от его выпадов, однако защищаясь снизу, он понемногу начал пренебрегать возможной атакой сверху, так как из такого положения Артанюс просто не смог бы её осуществить. Заметив это, принц присел ещё ниже и стал чаще бить в ноги – на сей раз специально, чтобы ввести врага в заблуждение. И после очередного выпада, когда убийца слегка подался вперёд, чтобы контратаковать, Артанюс молниеносно выпрямился и стремительно уколол противника в голову. Атака была выполнена превосходно и оборвала бы жизнь любого фехтовальщика, будь он на месте убийцы... Но противник, попавшийся принцу, успел среагировать и отвёл лезвие рапиры в сторону своим кинжалом. Тем не менее, самый его кончик коснулся лица незнакомца, слегка поцарапав щёку и сорвав с убийцы его маску, с которой тот так упорно не хотел расставаться.

В следующую секунду принц увидел перед собой светлое лицо эльфа с белыми, как снег волосами. В его глазах, цвета лазурного гиацинта, читалось лёгкое удивление, граничащее с любопытством.

– Кто ты? Третий раз принц Кармеола спрашивать не станет, – пользуясь секундным замешательством, вновь спросил принц.

Эльф улыбнулся и неожиданно ответил таким голосом, как будто они были закадычными друзьями:

– Тикирикс, Мастер сновидений, к твоим услугам. Ты заслужил моё имя, принц.

– Мастер снов…сновидений? – медленно проговорил Артанюс, пытаясь отдышаться. – Мифический орден ассасинов с востока?.. Но что вам здесь надо, на западе, где…

– Контракт, – перебил Артанюса эльф уже менее дружелюбным тоном. – Своим поведением ты лишил меня половины награды, а умением танцевать чуть не разрушил мой план. Похвально для мальчишки твоего возраста.

– Кто тебя нанял? Зачем кому-то на востоке нужна моя смерть?

Лёгкая улыбка озарила лицо убийцы, но вместо ответа он снова ринулся в атаку.

На сей раз эльф оказался более собранным и молниеносным. Как и принц, он стал использовать нижнюю стойку, позволявшую лучше маневрировать и защищаться. Его движения, как и движения Артанюса снова походили на стремительный смертоносный танец – безумную пляску, из которой должен был выбраться только один. Однако, как и тогда в бальном зале, опытный наблюдатель смог бы заметить, что Тикирикс двигается чуть легче и естественней, чем принц. В этом не было ничего удивительного, учитывая, что убийца был эльфом. Человек может запросто победить равного себе эльфа в честном бою, если будет опираться на данную ему богами мощь и грубую силу. Будь сейчас принц в тяжёлых рыцарских латах, вместо бального наряда и, держа он в руках не лёгкую узкую рапиру, а тяжёлый двуручный топор или полэкс, у напавшего на него эльфа, несмотря на весь его опыт убийцы, не было бы ни шанса, и волшебная пыльца осталась бы единственным оружием, которым Тикирикс смог бы одолеть Артанюса. Однако профессия убийцы не предполагает честного боя. Собственно, она вообще не предполагает боя, и сражение, произошедшее между принцем и Мастером сновидений, было скорее недоразумением, нежели правилом, не говоря уже о том, что оно целиком проходило на условиях убийцы.

Артанюс, привыкший подобно эльфу, опираться в бою на скорость, ловкость и реакцию, всё же был человеком и, несмотря на то, что не уступал своему противнику в мастерстве, человеческая природа не позволяла ему сражаться, также как и танцевать, на равных с Тикириксом, а преимущество в силе реализовать лёгкой рапирой, способной наносить лишь колющие и, самую малость, режущие ранения, было невозможно. А потому этот изящный стремительный вихрь смертельного танца, в котором слились человек и эльф, мог иметь лишь один конец.

Оба противника сражались в низкой стойке, возлагая надежду на скорость, оба устали и почти выдохлись, и оба понимали, что бой необходимо заканчивать. Сил на разговоры больше не было. В какой-то момент принц решил повторить свой удачный приём, сбивший маску с лица Тикирикса. Проведя серию атак снизу, он снова резко выпрямился и, подавшись вперёд, ударил противника в лицо. Эльф сделал вид, что опять сконцентрировался на защите ног, пренебрегая головой, однако на самом деле убийца только и ждал этого момента. Вместо того, чтобы попытаться защититься от выпада Артанюса, Тикирикс свободно пропустил лезвие рапиры над головой, лишь резко пригнувшись ещё ниже, и шагнув на встречу принцу. И если удар человека лишь со свистом сокрушил воздух, то меч эльфа нашёл свою цель. Его лезвие аккуратно вошло в живот наследника кармеолского престола снизу вверх и лишь немного не дотянуло до сердца. Инстинктивно принц ещё пытался сделать шаг в сторону и занести руку для удара рапирой, но уже в следующее мгновение, выпрямившийся во весь рост эльф, вонзил стилет в его горло. Захлёбываясь кровью Артанюс выронил оружие и начал медленно оседать на пол. Однако Тикирикс чуть придержал его, и, взглянув в глаза принцу, тихо произнёс:

– Меня наняли не на востоке, – сказав это, эльф всадил стилет в самое сердце наследника кармеолского престола, избавляя его от лишних страданий и навсегда изменяя ход истории. – Прощай, принц Артанюс.

Глава IXПаладин

Есть тайны, раскрыть которые не захотелось бы даже самому отважному и любопытному искателю приключений. Ужас, поджидающий за их гранями настолько велик, что никакие сокровища не смогут искупить испытанного, а их потревоженная зловещая сущность грозит вырваться на свободу и уничтожить не только глупца, осмелившегося перешагнуть границы дозволенного, но и всё вокруг. Таким тайнам лучше навсегда оставаться тайнами, ибо знания, сокрытые в них, чересчур тяжелы и обременительны для смертных. Сам страх, тот самый – суеверный и первобытный, вложенный в души людей богами на заре мира, надёжно оберегает их границы от вторжения. Но, как известно, во Вселенной нет ничего вечного, а настоящие мудрецы знают, что всё тайное, рано или поздно, становится явным. Вот только цена за это, порой оказывается слишком высокой.

Этерас фон Гиммильшильд ещё не знал, какую цену придётся заплатить ему. Не думал он сейчас и над смыслом увиденного и, разумеется, не предполагал о тех, знаниях, путь к обладанию которыми ему только что открылся. Юноша думал лишь над тем, как бы хорошо было повернуть время вспять и послушаться собственного отца, оставшись дома. Пусть и пришлось бы вскоре жениться, отказаться от своих путешествий и заняться не самыми интересными делами. Во всяком случае, тогда не пришлось бы смотреть на то, на что он сейчас смотрел и его тело не сковывал бы смертельный ужас, не позволявший даже вдохнуть или пошевелить пальцем.

В тусклом огненном свете единственного факела перед Этерасом стоял скелет. Восставшая из мёртвых сущность, с красными светящимися глазами и остатками каким-то неведомым образом не сгнившей за века плоти на костях, смотрела прямо на юношу. Четыре длинные и одна короткая костяшки, когда-то называвшиеся пальцами, сжимали кривую ржавую саблю, которая, скорее всего, была старше любого из королевств Альтарана. В левой руке скелет держал баклер – миниатюрный щит, предназначенный для защиты невооружённой руки. В намерениях нежити сомневаться не приходилось – смерив недолгим зловещим взглядом юношу, осмелившегося нарушить тысячелетний покой подземелья, скелет поднял над головой саблю и быстрым шагом, подобно простому разбойнику, бросился на Этераса.

Однако столь естественная реакция для столь неестественного существа, вывела юношу из оцепенения. Проснулись вбитые годами тренировок инстинкты и передававшиеся из поколения в поколение рефлексы воина. Ладонь Этераса, казалось, целую вечность назад застывшая на рукояти лишь на четверть извлечённого из ножен клинка, ожила. В одно мгновение в руках юноши оказался длинный рыцарский меч – как раз вовремя для того, чтобы удачно парировать атаку скелета.

К безмерному удивлению юноши, отбиться оказалось просто – в движениях нежити не было присущей живым существам грации и ловкости, а нанесённый им удар, хоть и нельзя было назвать слабым, но Этерас знал, что при желании он сам может бить гораздо сильнее. Впрочем, мощные атаки, рано или поздно измотали бы юношу, в то время как скелет, вероятно, не ведал усталости и мог продолжать бой ровно столько, сколько это требовалось. Следующий удар юноша тоже отбил без особого труда и, взяв меч обеими руками, наотмашь рубанул сам. Неловко, но достаточно быстро скелет подставил под атаку щит и с лязгом блокировал её.

Меч Этераса был не самым тяжёлым и позволял орудовать им одной рукой. Поначалу юноша хотел было взять в левую ладонь кинжал, однако немного поразмыслив, отказался от этой идеи. В бою кинжал наносит преимущественно колющие повреждения, а у скелета почти не было плоти и сквозь его «тело» легко просачивался свет висевшего на стене факела. Куда колоть существо, состоящее из одних лишь костей? В какую из них? А вот мечом, особенно если взять его обеими руками и рубить со всего размаху, вполне можно было раздробить или разрубить любые кости.

Схватка, разогревшая кровь юноше, сколь бы зловещей и неестественной она не была, окончательно привела Этераса в чувства. Его разум хоть и отказывался давать объяснение тому, что сейчас происходило, всячески говорил о том, что с этим приключением пора заканчивать. Этерас понимал, что ему, как можно быстрее надо выбираться из этого места. А потому, атакуя и защищаясь, раз за разом делал шаг влево, чтобы приблизиться к висевшему на стене факелу, который хоть и слабо, но всё ещё горел, освещая древнюю библиотеку и двух сражавшихся в ней существ. Страх, поначалу сковывающей юношу надёжней всяких цепей, понемногу уходил, сменяясь азартом боя и волнением. Этерас отчётливо понимал, что погибни он сейчас от рук нежити – в этом месте его тело никто и никогда не найдёт, и он навсегда канет в лету, не оставив в истории королевств о себе ни строчки, а открытые им подземелья так и останутся навеки погребёнными, под занавесом тайны. А потому он должен выжить – не столько ради себя, сколько ради людей Кармеола, ради всех людей Альтарана. Потому, что они должны знать правду.

С этой мыслью Этерас неожиданно прекратил пятиться к факелу и, сделав твёрдый шаг вперёд, без страха атаковал противника с такой силой, что лезвие меча стало выбивать искры от соприкосновения со щитом и саблей нежити. Скелет начал медленно и неуверенно пятиться, кое-как отбиваясь от яростного врага. Он уже не пытался контратаковать, уйдя в глухую оборону.

Быть может, у восставшего из мёртвых существа и был шанс одолеть Этераса, но его экипировка оказалась настолько древней, что щит, успешно блокировав четыре удара противника, на пятый треснул и развалился на две половинки, вместе с левой рукой скелета. У нежити осталась только ржавая сабля и одна рука, но он продолжал упорно сражаться. Древние чары, вложенные в его сущность, заставляли скелета биться до тех пор, пока он может держать оружие.

Увидев, что у врага осталась одна только сабля, никуда не годившаяся против длинного рыцарского меча из закалённой эльмарионской стали, выкованного лучшими столичными кузнецами, Этерас понял, что конец боя близко. Юноша удвоил атаки и стал вкладывать в них столько силы, сколько мог. Результат не заставил себя долго ждать – один из ударов скелет не успел парировать и меч со всего размаха угодил ему прямо в рёбра. Под напором стали древние кости с треском полопались, красный огонь в глазницах черепа медленно погас и в несколько мгновений скелет рассыпался бесформенной грудой, не представлявшей больше никакой опасности.

Но не успел Этерас перевести дух и спрятать в ножны свой меч, как вдруг из коридора снова послышался уже знакомый звук. «Тук-тук-тук, так-так-так, тук-тук-тук-тук-тук». На сей раз, шагов было много и приближались они быстрее, а зловонье, вызывавшее у юноши приступы тошноты, только усилилось. Не теряя времени на раздумья и не давая себе отдышаться, Этерас снял со стены горевший факел и, взяв его в левую руку, со всех ног бросился в коридор. Найденную карту он предусмотрительно спрятал за пазуху.

В коридоре догадка юноши подтвердилась – шаги приближались из глубины подземелья, в то время как путь на поверхность был свободен. С высоко поднятым факелом в одной руке и крепко сжатым мечом в другой, Этерас побежал к лестнице. Шаги следовали за ним по пятам.

Через пару минут, показавшихся юноше целой вечностью, он оказался у подножия лестницы, ведущей наверх в башню. Этерас на мгновение остановился, чтобы перевести дух и оглянулся назад. И тотчас пожалел об этом. Из глубины коридора к нему медленно приближалось нечто, светящееся бледно-зелёным мёртвенным светом. Оно было ещё достаточно далеко и ничего толком разглядеть, кроме самого свечения юноша не смог. Однако и этого хватило для того, чтобы вновь наполнить его сердце ужасом. Бледный, неестественно мёртвенный свет столь контрастно смотрелся во тьме подземелья, что более зловещего знака было и не придумать. Вместе с тем, Этерас вдруг поймал себя на мысли, что, пожалуй, только под землёй такому свечению и самое место. Во всяком случае, он бы не хотел встретиться с ним на поверхности.

Несмотря на охвативший его ужас, юноша со всех ног бросился на лестницу, перепрыгивая через каждую вторую ступеньку и то и дело спотыкаясь. Наверх он поднялся гораздо быстрее, чем спускался вниз.

Как только Этерас сделал последний шаг и, тяжело дыша, ввалился на первый этаж башни, маленький огонёк, плясавший на навершии его факела, погас окончательно. Но за мгновение до этого, юноша успел заметить две тёмные фигуры, неспешно отделившиеся от главных ворот сооружения и двинувшиеся в его сторону. «Бам-бам, бар-бар, дар-дар», – секундой позже разнеслись под сводами башни их шаги. Они шли куда тяжелее того скелета, что напал на юношу в подземелье. Этерас чётко слышал каждый их шаг.

«Статуи!», – с ужасом понял он. Это были статуи, стоявшие у ворот башни с внутренней стороны. Они не понравились Этересу с первого взгляда, даже когда стояли смирно, ещё не приведённые в движение неведомой силой. Один их вид внушал первобытный ужас. В воцарившейся тьме юноша не мог различить двигавшихся к нему существ, однако он хорошо их помнил. Скелет-жнец в чёрном плаще с мрачным двуручным топором на плече и скелет с золотой короной, вооружённый огромным двуручным мечом. По правде сказать, Этерас сейчас был благодарен случаю за то, что факел погас именно в этот момент, и он не видел своих противников. При ином раскладе, скорее всего, страх снова бы сковал тело юноши, обрекая его на бесславную гибель.

К счастью для Этераса, ожившие статуи не могли преградить ему путь к отступлению, так как дверь, сквозь которую юноша попал в башню, была открыта и находилась на прямо противоположной стороне от главного входа, а спуск в подземелье начинался в стене между ними. Юноша не стал терять времени даром и со всех ног бросился к выходу, буквально на ощупь, отыскивая дорогу. Тьма была почти кромешной – за открытой дверью давно наступила ночь и ни звёзды, ни Луна не дотягивались до проклятого оврага, в котором была возведена башня.

Нет вещи более мерзкой и бесчеловечной, чем время. Когда тебе хорошо и нет поводов для беспокойств – оно летит подобно ястребу в синем безоблачном небе, оставляя далеко внизу и позади минуты беззаботного счастья. Когда же ты занят тяжёлым изнуряющим трудом, не приносящим ни радости, ни удовлетворения, оно ползёт подобно дождевому червю в сухой земле. Быть может, именно поэтому несчастные люди живут гораздо дольше счастливых и никогда не умирают внезапно – их смерти всегда предшествует долгая и полная мучений агония. Тоже касается и злодеев. Сея ненависть и вражду вокруг, они обрекают себя на несчастье, и время для них тянется гораздо медленнее, чем для других. Потому то, бывает, истинные злодеи успевают набраться за свою жизнь столько опыта, сколько простой человек не наберётся за десять жизней и достичь такого могущества, о котором всякому смертному остаётся только мечтать. Однако и они умирают, а живут гораздо меньше, чем хотели бы. И лишь один тип людей абсолютно бессмертен, или, во всяком случае, имеет столько жизней, сколько захочет. Это трусы. Они умеют жить и умирать бесконечное количество раз – столько, сколько пожелают сами или сколько вынудят обстоятельства. Они умеют замедлять время настолько, насколько силён их страх, а в некоторых случаях, испытав настоящий ужас, и вовсе его останавливать. Этерас помнил, как в одном магическом трактате эреонорской эпохи утверждалось, что если встретиться лицом к лицу с первобытным божественным страхом, то можно повернуть время вспять и изменить ход событий.

Однако сейчас ужаса, овладевшего Этерасом, хватило лишь на то, чтобы превратить несколько мгновений в несколько вечностей, ибо убегать в кромешной тьме от двух мёртвых порождений древней магии, видимо, оказалось не настолько страшно, чтобы научаться управлять временем. А потому юноша просто бросился наутёк, пользуясь полученным «преимуществом во времени». Траекторию побега он рассчитал правильно и вскоре должен был выпрыгнуть из, оставленных им открытыми, дверей и погибнуть. Но в самый последний момент, когда ему оставалось сделать всего два шага, Луна, доселе прятавшаяся за облаками и густыми деревьями Йорфэрэтэсианского леса, неожиданно объявилась на тёмном небосводе во всей своей красе – чётко над оврагом, в котором была возведена древняя башня. И в её лучах Этерас вдруг хорошо различил очертания ещё двух скелетов – своих старых «знакомых», прибитых к главным воротам с внешней стороны башни. Сквозь голову одного из них было продето тяжёлое металлическое кольцо – то самое, которое служило ручкой, и которым юноша стучал по двери заброшенной твердыни ещё час назад. Неведомым образом эти мертвецы освободились от своих оков на воротах, а в их руках появились короткие кривые сабли, которые теперь угрожающе надвигались на Этераса.

И в этот момент в сердце человека зародилось какое-то новое, неведомое раньше чувство, которое быстро и надёжно стало вытеснять оттуда страх. Железное кольцо, торчавшее из головы одного из скелетов, выглядело столь неестественно, что сумело испортить весь ужасающий образ нежити. Этерас вдруг в полной мере осознал отвратительную сущность этих созданий, их безумный вызов природе, людям и самим богам, одним фактом своего существования. Чувство, захватившее сердце юноши, было сродни отвращению, однако в нём совершенно не чувствовалось отрицательных мотивов. Его душа в этот момент запылала благородством и праведным негодованием, в нём не было ни злобы, ни ненависти, а страх быстро испарялся, не в силах противостоять более сильным и древним чувствам. Ещё не до конца осознавая, что делает, Этерас вдруг поднял высоко над головой свой меч и громким властным голосом произнёс:

– Сгиньте, порождения Тьмы! Отправляйтесь обратно в землю! Отпустите захваченные души! Виновны они или невинны, верните им покой. Повелеваю вам, именем Латандера, Владыки Рассвета – сгиньте!

Внезапно в башне стало светло, почти как днём. Тёплый белый свет струился и переливался, отражаясь на чёрных стенах древнего сооружения. В его свете можно было хорошо рассмотреть и две ужасные статуи, надвигавшиеся на юношу, победить которые у него не было ни малейшего шанса и человека, высоко поднявшего над головой свой длинный рыцарский меч из эльмарионской стали, и двух скелетов, поджидавших его сразу за дверьми. С первыми бликами этого волшебного мистического свечения, обладавшего всеми чертами божественного происхождения, уверенность окончательно завоевала сердце юноши, изгнав остатки страха из каждого его уголка. А вот всем остальным свидетелям случившегося чуда, пришлось не сладко. Первый из скелетов, поджидавших человека у выхода, выставил перед собой саблю так, будто пытался защититься от некоей невидимой атаки. Тотчас небольшой клубок света отделился от своего источника и объял собою, сначала оружие нежити, а затем и его самого. Свечение было столь сильным, что на несколько мгновений скелет целиком пропал из виду, а когда оно, наконец, рассеялось, Этерас с изумлением обнаружил горку костей, хаотично возвышавшуюся на том месте, где только что стоял противник. В этот же момент второй скелет, череп которого венчался железной рукоятью ворот, развернулся и, к не меньшему удивлению юноши, бросился наутёк. Именно так – подобно трусливому разбойнику с большой дороги, неожиданно обнаружившему, что под личиной толстого торговца скрывался матёрый капитан стражи, а в ближайших кустах ждёт засада. Ведь даже смерть не освобождает человека от страха. А если ужас, охвативший его, имеет божественное происхождение и призван вершить правосудие, то даже самые древние и могущественные чары, заставлявшие груду костей давно погибшего существа тысячелетиями служить поднявшему его из мёртвых хозяину, оказываются бессильны.

В свете божественного пламени, заполнившего собой тёмное помещение древней башни, даже ожившие статуи, бывшие гораздо более сильными существами, чем простая нежить, на несколько мгновений остановились. Они поняли, кто перед ними. Поняли много раньше самого юноши, взиравшего сейчас на всё происходящее как со стороны, будто бы слушая увлекательную и поучительную историю, главным героем которой, неожиданно для всех свидетелей и будущих рассказчиков, стал он сам. Ведь божественный свет, нежданно озаривший древнюю твердыню зла и ужаснувший обитавшую здесь нежить, имел хорошо видимый и ясный источник. Этим источником был меч Этераса фон Гиммильшильда, длинный рыцарский меч из эльмарионской стали.

Глава XТёмный эльф

Утро только начиналось. Не больше часа прошло с того момента, как солнце почтило своим присутствием землю, медленно заполняя её благодатным теплом и светом. Однако двух путников рассвет застал уже в дороге. Единственная лошадь, вряд ли пригодная для верховой езды, медленно, но верно, тащила за собой небольшую телегу, внутреннее убранство которой ограничивалось клеткой с толстыми деревянными прутьями. Два прута были совсем новыми и явно изготавливались накануне – свежий древесный сок ещё капал с их обрубленных краёв. В клетке понуро сидел человек – грязный, заросший и мрачный, всем своим видом выдавая разбойника с большой дороги. Его сопровождали два существа – сурового вида дворф, ведущий под узды лошадь и эльф в широком дорожном плаще с глубоко надвинутым на глаза капюшоном. Ещё трое людей часом ранее отправились другой дорогой – в сторону деревни Лешенка, чтобы по всем обрядам предать земле или сжечь убитого охотника, а также рассказать людям о случившемся.

Борбас же и ночной гость, спасший крестьян от работорговцев, после недолгого совещания двинулись к ближайшему городу, намереваясь сдать властям пленённого предводителя шайки, поделить причитающуюся за это награду, а заодно и пообщаться друг с другом. Дворфа заинтересовал тот факт, что эльф совершенно ничего не знал о королевствах Альтарана, его поселениях и местных обычаях, притом, что прекрасно говорил на Общем языке, которым обычно пользовались люди и эльфы. Кроме того, цвет его кожи, как и описывал Фок, действительно был чёрным, а Борбас не припоминал, чтобы где-то встречал эльфов подобной расцветки. В свою очередь ночной гость, представившийся чудным именем Дабрагонэс, не мог не заинтересоваться дфорфом, хотя бы по той причине, что он был первым, кто не боялся эльфа и не проявил к нему агрессии. Впрочем, с другой стороны, Борбас с ним особо и не церемонился – говорил всегда прямо, иногда чересчур грубо, но понятно, и явно не опасался собеседника. Эльф, однако, понимал, что за уверенностью дворфа стоит не дюжая сила и способность задать хорошую трепку всякому, кому не понравиться его манера общения. Немного поразмыслив, Борбас специально отпустил своих соратников в деревню, чтобы те лишний раз не пугались своего нового знакомого, а заодно развеяли среди крестьян, уже распространившиеся было по округе, слухи о «вампире».

Оставшись наедине с эльфом, дворф тут же набросился на него с вопросами и вскоре понял, что тот знает о себе чуть ли не меньше, чем знает о нём сам Борбас. Ну, или притворяется с какой-то ведомой лишь ему одному целью. Так или иначе, но не получив ответа ни на один из заданных вопросов, дворф вскоре сам стал объектом расспросов. Эльфа интересовало, пожалуй, всё – кому принадлежит земля, на которой он оказался, что за существа и расы здесь обитают, как можно раздобыть еды в одиночку, какой сегодня день, неделя, месяц, год, эпоха и по какому летоисчислению. Исчерпав все мыслимые и не мыслимые вопросы, на часть которых, признаться, Борбас не смог ответить, в силу своего деревенского образования, эльф немного помолчал, будто бы набираясь решимости, а потом, вдруг, поинтересовался – не знает ли он, дворф о его – эльфа – происхождении. Не может ли тот предположить – кто или что он, и с какой целью здесь появился? Борбас тотчас поперхнулся свежим утренним воздухом от столь нелепого вопроса и с изумлением уставился на своего собеседника.

– Ну, что не кровосос ты, это как пить дать – поверь моему намётанному дворфийскому глазу. Даже после пяти бочонков эля не перепутать. По внешности ты эльф, обычная лесная эльфятина – таких как ты немало в соседнем лесу на востоке. Люди называют его Эл’Тариэлем. Правда, вот, чернокожих эльфов я ещё не встречал – ты первый. Но, а что до твоего появления здесь и твоей памяти – могу только догадываться.

– А дворфы или люди могут терять память? И при каких обстоятельствах такое случается? – продолжал развивать тему эльф. Он говорил тихим спокойным голосом, явно не ожидая от дворфа ничего дурного.

Борбас задумался. Почесал бороду и предположил:

– Ну, ежели бревном каким по голове с размаху кирдануть, то иной раз бывает и человек, и даже дворф может без памяти остаться, а то и помереть совсем. Но эльф, думается мне, от такого сразу развалится – до беспамятства не дотянет.

– И историй, похожих на мою, ты никогда раньше не слышал? – с лёгкой надеждой в голосе, поинтересовался темнокожий мужчина. Однако дворфу показалось, что в его интонации прозвучало больше утверждения, чем вопроса.

– Никогда не слыхивал. И чернокожих эльфов не встречал, но я и не бард, чтобы все истории запоминать. Так что, может, тебе стоит обратиться к тем, кто знает больше, – простодушно предложил дворф.

– А где я смогу найти таких?

Борбас улыбнулся.

– Мы сейчас держим путь в Йорф’Эртес – столицу окрестных земель и ближайший город. Там я передам в руки стражников этого мерзавца, торговавшего людьми и дам тебе твою часть награды за его поимку. Я решил отдать тебе ровно половину, а другую половину поделить с охотниками. Это справедливо, учитывая, что ты сделал больше нас в минувшем сражении.

– Благодарю тебя, дворф. Если на эти деньги можно купить еды или оружие, то они мне непременно понадобятся.

Дворф хрипло рассмеялся и, продолжая поглаживать бороду, кивнул:

– Ты сможешь на них купить всё, что пожелаешь, темнокожий эльф. Думаю, тебе хватит на оружие не самого плохого качества или на несколько месяцев скромного пропитания. Кроме того, в городе есть учёные мужи из столичного университета – они обучают местную знать грамоте, истории и другим наукам. Возможно, они смогут помочь тебе. Ну и ещё, если тебе повезёт, ты сможешь добиться аудиенции у правительницы Йорф’Эртеса графини Аркании. Эта женщина, несмотря на свой юный возраст, славится великой мудростью и наверняка заинтересуется твоей историей. Она-то тебе точно поможет, не расти моя борода!

– А что станет с этим разбойником, напавшим на вас? – эльф кивнул на клетку, в которой сидел пленный главарь шайки. Трупы его подчинённых охотники бросили, не предав земле, а их оружие и экипировку сложили в большой сундук в основании телеги. Один из щитов забрал себе Борбас, решив, что с ним будет гораздо удобней орудовать топором, особенно если в тебя целятся из арбалета. Трофейный арбалет дворф тоже прихватил в собой, рассудив, что охотится им будет проще, чем тяжёлым колуном. Дабрагонэс же заимствовал себе у одного из охотников лук и стрелы, пообещав вернуть их вместе с Борбасом. Поскольку эльфу и дворфу предстояло конвоировать главаря бандитов, а также по той причине, что охотником, к которому обратился темнокожий мужчина, оказался Фок, продолжавший испытывать ужас при виде Дабрагонэса, его просьба была удовлетворена в полной мере. Теперь из-за спины эльфа выглядывал добротный охотничий лук, а на бедре висел полный стрел колчан. Копьё он держал в руке, иногда опираясь на него в дороге, как на посох. Поскольку пожиток у темнокожего мужчины почти не было, он двигался очень легко и свободно, и со стороны могло показаться, что он испытывает настоящее удовольствие от дороги. В какой-то степени так оно и было, если не принимать во внимание яркий солнечный свет, на протяжении всего пути слепивший и режущий глаза эльфу. Об этой своей особенности, памятуя нехорошее сравнение с «кровососом», Дабрагонэс предпочёл умолчать.

– Милостью нашего короля, защитника невинных и обездоленных, его публично казнят, – ответил дворф таким голосом, чтобы было слышно сидевшему в клетке разбойнику.

Эльф пожал плечами, не зная, нравится ему эта новость или нет, и уже было открыл рот для следующего вопроса, не связанного с судьбой работорговца, как вдруг Борбас знаком остановил его. Одним рывком дворф остановил и телегу, заставив лошадь послушно встать и ждать воли нового хозяина.

– У нас гость, – спокойным, но тихим голосом заявил Борбас. – Всадник, двигается по дороге нам навстречу.

Глаза дворфа, за долгие годы проведённые в обществе людей, привыкли к солнечному свету и он видел гораздо лучше своего спутника, а потому незнакомца, быстро приближающегося к ним на загнанном рыжеватом жеребце, заметил первым.

– Он может быть опасен для нас? – быстро поинтересовался эльф.

– Вряд ли, – покачав головой, признал Борбас, однако уже секундой спустя, кинув короткий взгляд в сторону клетки с пленником, нехотя продолжил. – Хотя нынче по этим дорогам кто только не бродит. Так что будь начеку, темнокожий эльф. Я на тебя рассчитываю.

Дабрагонэс молча кивнул, натянул пониже капюшон и, сняв со спины лук, скрылся в придорожных зарослях.

Незнакомец оказался молодым парнем, облачённым в потрёпанный и запылённый кожаный панцирь. Он совершенно не щадил своего скакуна, заставляя его нестись галопом по ухабистой неровной дороге. Было очевидно, что всадник куда-то торопится. Или от чего-то бежит…

К последней мысли Борбаса подтолкнуло выражение лица незнакомца. Оно выдавало в нём крайнюю степень волнения, если не сказать больше – выдавало в нём страх. Парень был явно чем-то напуган и вполне вероятно это-то «что-то» преследовало его по пятам. Во всяком случае, именно на такие мысли наталкивал образ испуганного всадника, во всю прыть несущегося по приграничной дороге.

Заметив дворфа и повозку, незнакомец слегка сбавил темп и явным усилием воли натянул на лицо маску спокойствия. Остановив коня в нескольких шагах от Борбаса, он приветливо поднял вверх руку, при этом с видимым подозрением рассматривая клетку, в которой был заточён пленный работорговец. Дворф заметил, что справа на седле всадника закреплён чехол с ножнами, из которых вылезала рукоятка длинного рыцарского меча. В любой момент незнакомец мог извлечь своё оружие и пустить его в ход – как на коне, так и в пешем бою. Борбасу показалось странным столь необычное сочетание лёгкой разбойничьей экипировки всадника в совокупности с благородным и явно дорогим клинком. Он решил первым нарушить молчание.

– Приветствую тебя, странник! Вижу, что торопишься, но если тебе нужна еда или вода – мы с радостью поделимся. За скромную плату, разумеется… – будучи дворфом, Борбас никогда не терял возможности немного подзаработать.

– Доброго утра тебе, дворф. Благодарю за гостеприимство. Признаться, я бы не отказался от глотка свежей воды или чего-нибудь покрепче. Но прежде я хочу знать – почему этот человек находится в клетке? – незнакомец кивнул на главаря разбойников, понуро сидевшего в повозке.

Борбас кинул в его сторону презрительный взгляд и демонстративно сплюнул:

– Это работорговец. Он напал на меня и моих друзей, чтобы захватить нас и продать в рабство. Но мы сумели одолеть разбойников…

Незнакомец неожиданно напрягся. Его взгляд остановился на лице дворфа, а рука, мгновение назад приветливо махавшая Борбасу, медленно опустилась на рукоять меча.

– И где же твои друзья? – вкрадчиво спросил всадник.

– Кое-то кто мёртв. А кое-кто отправился назад в деревню, чтобы похоронить убитых и передать старосте дурные вести.

– Он хотел сказать – в разбойничий лагерь, – неожиданно присоединился к беседе третий голос – сухой и горький, в котором чувствовалось отчаяние загнанного в клетку зверя. Этот голос принадлежал пленному разбойнику. – Я простой крестьянин из Фардарского княжества. Этот грязный дворф сам тот, за кого выдаёт меня. Они напали неожиданно, но мы сопротивлялись – я единственный, кого им удалось захватить живым.

– Не смей лгать, разбойничья крыса! – прохрипел Борбас, приходя в ярость. – Сейчас я научу тебя говорить правду!

Одним быстрым движением дворф запрыгнул на корму телеги и, протянув руку сквозь прутья, схватил главаря разбойников за шею, намереваясь другой рукой отвесить ему несколько увесистых тумаков. Но в этот момент вмешался незнакомец.

– Именем короля, я задерживаю вас обоих до выяснения всех обстоятельств! – с этими словами всадник спрыгнул с коня, снял с седла меч и обнажил лезвие.

Борбас отпустил разбойника и ошеломлённо уставился на незнакомца. Только аристократы имели право задерживать граждан королевства «до выяснения обстоятельств».

– Ты ошибаешься, благородный лорд. Этот человек лжёт! – с нотками уважения в голосе ответил Борбас.

– Да, да. Именно поэтому к тебе прямо сейчас подкрадывается его сообщник – эльф, цвет кожи которого не позволяет рассмотреть его тёмной ночью. Изволь обернуться, лорд, и увидишь, – разбойник говорил медленно и твёрдо, однако Борбас уловил в его голосе слегка прорезавшуюся ухмылку. Лицо дворфа побагровело от ярости.

Незнакомец резко обернулся, выставив перед собой меч. Дабрагонэс, щурясь от яркого утреннего солнца, стоял всего в десяти шагах от всадника. Натянув почти до упора тетиву охотничьего лука, он целился прямо в гостя.

– Не стреляй, эльф! Нам нельзя убивать этого человека! – закричал Борбас, заметив, что незнакомец увидел темнокожего мужчину и тем самым может спровоцировать его на атаку.

– Разумеется. За мёртвого лорда не дадут ни медяка на рынке рабов. Ты нужен им живым и не сильно побитым, – почти не скрывая ухмылки, вставил работорговец.

Борбас взвыл от ярости и снова запрыгнул на корму телеги. На этот раз кулак дворфа нашёл свою цель, наградив разбойника парой свежих синяков. Однако теперь незнакомец не реагировал на действия Борбаса. Он во все глаза рассматривал эльфа. Дабрагонэс заметил, что в считанные мгновения маска спокойствия и уверенности слетела с лица человека – его взгляд выражал сейчас нескрываемый ужас и крайнюю степень волнения, но вместе с ними, эльфу показалось, что он хорошо видит в нём и азартный блеск любопытства. Столь необычное сочетание эмоций сбило с толку темнокожего мужчину. Он ещё не понимал мотивов, разбудивших их в сердце незнакомца, и потому не знал как себя вести с ним. Будто встретился с безумцем.

Дабрагонэс опустил лук, стараясь показать незнакомцу, что не намерен атаковать первым. Однако стрелу предусмотрительно оставил на тетиве.

Всадник продолжал рассматривать эльфа во все глаза, ни на что больше не отвлекаясь. Наконец, в какой-то момент его губы медленно зашевелись – сначала беззвучно, так, как будто он пытался вспомнить какое-то давно забытое слово. Затем до ушей Дабрагонэса донеслось нечто неразборчивое, будто говоривший, взяв за основу несколько звуков, стремится выстроить из них правильную форму. А спустя ещё несколько мгновений, звуки слились воедино – в одно единственное слово, которое незнакомец, будто устрашаясь собственного голоса, повторил несколько раз. И все присутствующие его услышали.

– Дроу…

Глава XI Закон и справедливость

Меч в руках незнакомца оказался быстрее, чем эльф успел снова вскинуть свой лук. В считанные мгновения человек вернул себе самообладание и уверенность.

– Именем короля, я арестовываю вас. Сложите оружие или умрёте! – в голосе незнакомца звучала сталь, а его глаза немигающим взором сверлили темнокожего эльфа. Борбасу вдруг подумалось, что представший перед ним образ разгневанного аристократа сейчас совсем не идёт этому молодому, почти безусому юноше. Однако, тренируйся он почаще, и через пару лет из него мог бы выйти настоящий и грозный рыцарь, одной харизмы которого хватало бы для того, чтобы преступники бросали оружие при звуке его голоса.

Эльф медленно пятился, не решаясь вскинуть лук и, то и дело, вопросительно посматривая на дворфа.

– Постой, лорд! Не гневайся раньше времени. Давай поговорим! – закричал незнакомцу Борбас. – Ты хочешь осудить невиновных!

– Я не судья, чтобы выносить приговор! Но я доставлю вас на суд – живыми или мёртвыми, – прорычал в ответ незнакомец.

– Чем же мы так провинились перед тобой? В чём ты нас подозреваешь?! – выпалил дворф.

Не оборачиваясь и, продолжая идти вперёд, человек указал острием меча на эльфа и, не сводя с него взгляда, громко объявил:

– Мне не нужно повода, чтобы арестовать тёмного эльфа, объявившегося на землях Кармеола. Бросай оружие, мерзкое создание или познакомишься со вкусом эльмарионской стали!

Борбас округлил от удивления глаза и, заготовленные было слова, застряли в его горле, так и не содрогнув собой воздух. Дворф явно ничего не понимал.

– Ты арестовываешь всех эльфов? Или только чернокожих? – не пытаясь скрыть своего изумления, спросил он.

– Не строй из меня дурака, дворф. Это дроу – мерзкий тёмный эльф, выбравшийся из-под земли. Гнусное и жестокое существо, наслаждающееся вкусом крови и убивающее ради удовольствия. И ты, дворф, был пойман в его компании!

С этими словами незнакомец, подошедший уже достаточно близко к медленно, неуверенно пятившемуся эльфу, прыгнул вперёд и ударил того по рукам – только не мечом, а ногой, пользуясь тем, что лук противника всё ещё был опущен вниз и ладони, сжимавшие его, находились на уровне пояса. Эльф не ожидал такой атаки, и меткий удар человека выбил оружие из его рук. Но вместе с ним неожиданная атака выбила из Дабрагонэса и остатки сомнений. Взвыв от неприятной ноющей боли в ладонях, принесённой тяжёлым подкованным сапогом человека, эльф молниеносно двумя длинными прыжками, отбежал в сторону и выхватил из-за спины копьё. Расставив широко ноги, он наклонил тело вперёд, приняв боевую стойку, и угрожающе зашипел.

– Змея показала своё истинное лицо, – с издевательскими нотками в голосе заметил работорговец.

– Что за чудные сказки о неслыханном народе ты рассказываешь, лорд?! – воскликнул Борбас одновременно с разбойником. – Я живу дольше тебя, но никогда не слышал о нём!

– Очевидно – это потому, что тебя не учили читать, глупый дворф! Сами Кудесники, тысячу лет назад принесшие нам из-за моря веру в Истинных Богов, рассказывали об этой расе, как и о десятках других, населяющих их материк. Они живут глубоко под землёй и выбираются на поверхность только для того, чтобы совершать кровавые и ужасные деяния!

Произнося это, юноша уже атаковал эльфа. Его удары были яростными, но вместе с тем осторожными. Незнакомец, на взгляд Борбаса, демонстрировал хорошую технику в работе с мечом, хотя дворф и не был уверен в том, что ему удастся одолеть эльфа. Дабрагонэс был чуть быстрее, но его оружие уступало благородной стали рыцарского клинка, и владел он им явно хуже, чем его противник владел своим. Потому преимущество с первых секунд боя было на стороне незнакомца.

Тем не менее, ярость, вызванная незаслуженным оскорблением и обидным пинком, утроила силы эльфа, и он передвигался с такой скоростью, что казался почти неуловимым для противника. Впрочем, в этом был и холодный расчёт. Победить опытного мечника дешёвым крестьянским копьём можно было лишь избежав соприкосновения древка с лезвием клинка, гарантированно обезоруживавшим бы копейщика. Человеку не обязательно было целиться в эльфа – достаточно ударить по его оружию – и копьё сломается, в то время, как меч может парировать любые удары. Это прекрасно понимали оба противника. Это понимал и, внимательно следивший за поединком, Борбас.

– С какой целью ты сюда прибыл, дроу? – продолжая раз за разом атаковать, грозно спросил незнакомец. Избегать острого клинка эльфу удавалось лишь благодаря своей скорости и прекрасной координации, но это требовало гораздо больших усилий, чем просто рубить мечом, как делал его соперник. В итоге Дабрагонэс вынужденно совершал больше движений, чем противник, а потому и уставал значительно быстрее. Кроме того, яркое утреннее солнце слепило эльфа, и в его лучах темнокожий мужчина с трудом видел неприятеля.

– Он ничего не помнит, лорд! Но он помог мне и моим друзьям освободиться из лап работорговцев, – ответил за него Борбас.

– Или самим захватить рабов, напав на мирных крестьян, – в тон ему добавил разбойник.

Незнакомец продолжал наступать и уже вытеснил эльфа с дороги, почти прижав его к стволу массивного придорожного каштана. Дабрагонэс, почувствовал, что назад отступать некуда и прыгнул в сторону, чтобы освободить себе ещё немного пространства. Этерас тотчас оказался на его месте. И только тогда эльф понял – какую ошибку он совершил. Теперь его противник стоял с подсолнечной стороны и яркий режущий глаза свет больно ударил в лицо Дабрагонэсу.

– А ты так и будешь представлять его интересы, дворф? У твоего друга есть язык? – спросил человек.

Увернувшись от очередной атаки и из последних сил держа почти ослеплённые глаза открытыми, эльф неожиданно быстро подался вперёд и, пользуясь тем, что меч незнакомца на пару мгновений оказался в стороне, ударил, целясь человеку в шею. Дабрагонэс хорошо понимал, чем закончится этот поединок, если он не завершит его в ближайшие секунды. Однако незнакомец оказался достаточно ловким и опытным противником, чтобы избежать столь ожидаемой атаки. Он резко присел, и копьё просвистело у него над самой головой. Одновременно свободной рукой человек схватил эльфа за одежду и притянул вплотную к себе так, чтобы расстояние не позволило ему больше использовать копьё. Перекошенное от ярости и бессилия лицо эльфа оказалось перед лицом человека, на котором уже читалось мрачное удовлетворение победителя.

– Так и будешь молчать, гнусное созданье? – спросил незнакомец и занёс руку для последнего удара.

Эльф поймал его взгляд и неожиданно ответил:

– А зачем разговаривать с тем, кто пытается тебя убить?

В его голосе легко различались нотки сарказма, свидетельствующие о величии и несгибаемости духа этого существа, несломленного даже столь позорным исходом короткого, но яростного поединка. Однако, спустя всего одно мгновение, он зажмурился, силясь спастись от яркого, режущего глаза солнечного света.

– Я не обладаю правом лишать кого бы то ни было жизни, кроме открытых и явных врагов, обнаживших оружие против короля. Твою судьбу решит справедливый суд. Таков закон.

С последними словами незнакомец ударил Дабрагонэса рукоятью своего меча в голову, и эльф безвольно повис на его руках.

– Тогда ему нечего опасаться, – Борбас разочарованно сплюнул и, сверля ненавидящим взглядом человека, угрожающе продолжил. – Ты совершил большую ошибку, лорд. И я позабочусь о том, чтобы люди о ней узнали.

Человек перевёл взгляд на дворфа и отпустил эльфа, позволив ему сползти в высокую придорожную траву.

– Ты волен будешь делать, что пожелаешь, дворф. Но сейчас ты обязан подчиниться мне. Сними с пояса топор и брось его на землю! – холодно потребовал незнакомец.

– Я подчинюсь твоему приказу, человек. Но только потому, что так требует закон… – процедил сквозь зубы Борбас, снимая с пояса свой увесистый деревенский колун. Секунду помедлив, и не решаясь бросить его на землю, он продолжил. – Только пообещай мне, что не будешь выпускать из клетки этого человека – он крайне опасен и может угрожать нашим жизням.

– Мой лорд! Я простой крестьянин из Фардарских земель! Я не представляю для вас никакой опасности! Эти разбойники уже несколько дней держат меня в клетке! – с мольбой в голосе заявил работорговец. Борбаса передёрнуло от отвращения – столь искренним и честным казалось заявление разбойника. Дворф подумал, что не знай он правды, этот ужасный человек мог бы ввести в заблуждение и его.

– Это решать не тебе, дворф, – ещё более холодно ответил незнакомец и обратился к разбойнику. – Как тебя зовут, добрый человек?

– Аншар. Так меня называла моя мать. А как мне называть благородного лорда, спасшего меня от этих убийц? – работорговец выпрямился во весь рост, насколько позволяла клетка, и благодарно кивнул своему спасителю.

Незнакомец сделал несколько шагов вперёд и, горделиво осанившись, заявил:

– Перед тобой стоит Этерас фон Гиммильшильд, сын благородного виконта Бернуа, владетеля земель к востоку от Йорфэрэтэсианского леса и вассала его величества герцога Торвийского.

Борбас снова заметил – сколь неловко незнакомец использует образ надменного аристократа. Ему явно не хватало опыта и должной харизмы. Впрочем, на лжеца парень не был похож, но дворф готов был побиться об заклад, что ещё совсем недавно этот безбородый юнец дрожал от страха перед отцовским ремнём или учебной палкой. А сейчас строил из себя того, кем ещё не сумел стать. Эх, если б только не происхождение этого болвана – Борбас бы быстро научил его манерам.

Однако стоило сыну виконта представиться, как вдруг, будто в подтверждение всех догадок дворфа, стоявший в клетке разбойник, угодливо смотревший доселе на своего спасителя, испуганно вскинул брови и вскрикнул:

– Осторожно, лорд! Змея очнулась!

Оглушённый эльф пришёл в себя много раньше, чем рассчитывал Этерас, и тем самым нарушил всю пафосность знакомства, которому аристократы, насколько знал Борбас, обычно уделяют особое внимание. Дабрагонэс медленно вставал на ноги, слегка постанывая и держась рукой за ушибленную голову. Однако яростный блеск в его глазах не утих и другой рукой эльф уже нашаривал в траве рукоять своего копья.

Впрочем, новому поединку не суждено было состояться. Человек снова оказался быстрее. Одним гигантским прыжком он преодолел расстояние до эльфа. Нога Этераса, облачённая в кожаный, подкованный стальными заклёпками сапог, тяжело придавила к земле так и не поднятое оружие Дабрагонэса. Послышался сухой треск – это не выдержало древко. Копьё разломилось пополам, оставив в руках эльфа меньшую часть без наконечника.

Лицо Дабрагонэса перекосило от злости и безысходности. Не вставая с колен, он резко оттолкнулся от земли руками и ногами и, дважды перекувыркнувшись через себя, откатился в сторону. На этот раз Этерас не успел за противником. Обезоруженный эльф вскочил на ноги и, прошипев какое-то проклятье, не оборачиваясь, кинулся в лес.

Взбешённый Этерас на секунду замешкался, затем со зловещей ухмылкой на лице вытащил из сапога кинжал и, взяв его за самый кончик лезвия, метнул прямо в спину убегающему противнику. К счастью для Дабрагонэса, аристократ промахнулся – кинжал лишь чуть коснулся его плаща и упал в траву в десяти шагах впереди эльфа. Заметив это, Дабрагонэс нагнулся и прямо на ходу, не сбавляя темпа, поднял оружие с земли и засунул за пояс. Спустя несколько мгновений тёмная фигура беглеца растворилась во тьме густого Йорфэрэтэсианского леса.

***

– Пора подниматься, Аншар. Настал твой черёд дежурить, – Этерас растолкал закутавшегося в одеяло и сладко посапывавшего под кроной старого дуба работорговца. – И разбуди меня пораньше, друг, ведь если мы выедем с первыми лучами солнца, то к вечеру уже будем ужинать в уютной гостинице Йорф’Эртеса.

– Как прикажешь, лорд, – ответил разбойник почти свежим голосом, быстро приходя в себя. – Мне разбудить тебя на рассвете?

– Да, Аншар. Надеюсь, я успею отдохнуть за эти короткие часы. Дорога выдалась утомительной, – устало вздохнул Этерас.

– Я буду надёжно охранять твой сон, лорд, – самым серьёзным тоном пообещал работорговец.

– Он убьёт тебя во сне, благородный ты дурень! Это жестокий разбойник, расправившийся с моим другом! – послышался грубый голос дворфа. Борбас снова поменялся местами с Аншаром и сидел в запертой клетке, правда, на этот раз, почти по своей воле – оружие он сложил добровольно, не решившись поднять руку на аристократа и пойти против королевского закона. Будь на месте Этераса любой крестьянин или даже горожанин, дворф, не задумываясь, отколотил бы его кулаками, а то и обухом своего топора – чтобы не стоял больше на дороге. Но перед ним был аристократ, воспользовавшийся правом ареста, дарованным ему королевским указом. За простое неповиновение его приказу можно было бы надолго оказаться в тюрьме, а за попытку убить представителя власти и вовсе поплатиться собственной головой. А потому Борбас был вынужден продолжить своё путешествие в Йорф’Эртес в гораздо менее приятной компании и снова в клетке.

– Надеюсь, дворф, ты не будешь мешать спать лорду своими пустыми угрозами, – холодно ответил Аншар и затем обратился к Этерасу. – Если пожелаешь, я заставлю его замолчать.

Юноша поморщился.

– Хватит насилия. Пусть спит, как и я, если хочет – не трогай его.

– Я не сомкну глаз, Этерас! Если бы не моё бодрствование – этот разбойник уже давно бы перерезал тебе глотку или сбежал! Он только и ждёт момента, чтобы избавиться от тебя и поквитаться со мной.

– Делай, что пожелаешь, дворф. Только не мешай мне спать, – устало отмахнулся Этерас и, расстелив одеяло, поудобней устроился на пригретом Аншаром месте.

Однако на сей раз Борбас слукавил. Он действительно не собирался спать. Но даже дворфы не могут не спать больше трёх дней подряд. Борбас же последний раз предавался сну, когда охотился за «вампиром» в чаще Йорфэрэтэсианского леса. Вероятно, не последнюю роль сыграли и сочные лепестки синих цветков, которые Аншар добавил в травяной напиток дворфу на ужин. Так или иначе, но незадолго перед рассветом Борбас всё же уснул, не выдержав груза свалившихся на него в последние дни испытаний. Измученному сознанию требовался отдых.

Убедившись, что дворф не притворяется, Аншар подошёл к Этерасу. Юноша спал крепко, на его долю тоже выпало немало утомительных часов. Поначалу Аншар планировал завершить начатое, и вернуться в Эрвель с двумя захваченными рабами, одним из которых был бы видный аристократ с запада. Но здраво поразмыслив, он понял, что в одиночку ему будет тяжело конвоировать двух пленников, тем более, они уже достаточно углубились в земли королевства. Да и ночью некому будет стоять на страже, чтобы охранять захваченных рабов. Работорговец подумал, что за меч и коня аристократа он смог бы выручить неплохие деньги, да и кошелёк юноши наверняка был полон золота. Что касается дворфа, то он в глазах Аншара был ненужным свидетелем, ко всему прочему ещё и представлявшим серьёзную опасность для разбойника. А потому логика работорговца настаивала на том, что ни юноша, ни дворф не должны пережить эту ночь.

Этерас проснулся, почувствовав неприятный холод у своего горла. На нём больше не было одеяла и, казалось, что зябкая предрассветная мгла окутала человека своими объятиями. Впрочем, через несколько мгновений юноша понял, что объятиями он обязан не только ночи.

– Пора вставать, лорд. Но не переживай, это ненадолго.

Аншар не пытался скрыть торжества в голосе. Его колено крепко прижимало Этераса к земле. Одной рукой разбойник схватил его за волосы и слегка приподнял над травой голову юноше. Другой работорговец приставил к горлу Этераса острый нож, которым ещё вчера нарезал на ужин вяленое мясо.

Юноша попытался нашарить рукой меч, оставленный рядом перед самым сном, но оружия, разумеется, уже там не было.

– Значит, дворф говорил правду? А ты мне лгал? – тихо спросил Этерас.

– Верно заметил, – ухмыльнулся в ответ работорговец. – Но это уже не имеет значения. Твоя ошибка будет стоить тебе жизни.

– Но я ведь не сделал тебе ничего плохо… – заметил юноша.

– Поэтому твоя смерть будет быстрой и почти безболезненной. Признаться, сидя в клетке два дня назад, я и не думал, что смогу обмануть тебя. Впервые встречаю столь доверчивого, и вместе с тем, напыщенного болвана. Тебе следовало бы слушать дворфа, – честно заявил Аншар. Его голос был тихим и абсолютно спокойным, если не считать прорезавшиеся в нём нотки ликования и чувства собственного превосходства.

– И как же, по-твоёму, я мог отличить разбойника от простого крестьянина? – спросил Этерас, пытаясь немного потянуть время.

Юноша не видел лица бандита, но почувствовал, что тот широко улыбнулся – как учитель улыбается глупому вопросу своего ученика.

– Ты мог бы расспросить меня про «мою» деревню, про Фардарские земли и местного князя. Поинтересоваться – как и с какой целью я попал в ваше королевство, в конце концов. Затем задать те же вопросы дворфу. Конечно, я бы ответил бы на всё, но, боюсь, мои сказки выглядели бы гораздо менее убедительней. А дворф с точностью назвал бы имена своих сюзеренов, соседей, названия всех крестьянских праздников и время сбора податей. Но вы оба оказались глупы, под стать тому дубу, под которым ты умрёшь…

– Действительно… – признал Этерас и вдруг его зрачки расширились от охватившего юношу ужаса, будто лишь в эту секунду он понял, что сейчас умрёт. Однако аристократ волновался вовсе не за свою жизнь. – Постой, Аншар. Ты должен меня выслушать! Это очень важно!

Разбойник недовольно хмыкнул, но ответил:

– Мы и так затянули уже эту комедию, лорд. Говори, только быстро.

Юноша затрясся от волнения – Аншар почувствовал, как его спина влажнеет от пота. Разбойник знал, что так ведут себя многие перед лицом неминуемой смерти и уже жалел, что согласился выслушать Этераса.

– Ты должен кое-что сделать, когда убьёшь меня, Аншар… Здесь в лесу покоится ужасное зло, угрожающее всему Альтарану. Оно пробудилось…я пробудил его в одной из древних башен, построенных ещё до эреонорской эпохи. Это проклятое место, где мёртвые, от которых остались лишь жёлтые кости, поднимаются из своих могил и нападают на живых. Я сам видел это. Возьми карту в кожаном чехле у седла моего коня и отнеси её декану исторического факультета в Эльмарионский университет. Пусть соберут хорошо вооружённую экспедицию… – Этерас рассказывал горячо, не скрывая своего волнения, и не заметил, как стал говорить громко, слишком громко для того, чтобы его слышал только один человек.

Впрочем, этого больше и не требовалось…

– Твою судьбу решила моя рука. Такова справедливость.

Юноша почувствовал, как по его спине потекло что-то тёплое и влажное. Затем он услышал хрип и бульканье прямо над своей головой. Рука разбойника, державшая его голову, ослабла, а нож неожиданно выпал и, слегка поцарапав грудь Этераса, упал на землю.

Юноша изумлённо обернулся. Прямо на него, сверкая гневом, в упор смотрели два ярких изумрудных зрачка. А перед лицом Этераса сверкал обагрённый кровью разбойника хорошо знакомый кинжал.

Глава XIIПовелительница Йорф’Эртеса

Огонь в камине с приятным хрустом поглощал сухие поленья, освещая вечерний полумрак зала. Горсть брошенных в пламя благовоний наполняла воздух ароматом весенних трав и горных цветов, лёгкими струйками дыма разливаясь по помещению. Под самым потолком эти струйки сливались в единое облако, подобно тому, как дым земных костров сливается с облаками на небе. Стены зала были целиком покрыты длинными вьющимися лозами винограда вперемешку с многочисленными цветами и травами, растущими в клумбах по всему периметру помещения. Всё это создавало атмосферу величественной таинственности и загадочности под стать хозяйке этого места.

Она понуро сидела на высоком деревянном стуле, который можно было бы назвать троном, будь он чуть менее причудливой формы. Стул был начисто лишён правильных геометрических контуров, будто его создатели специально внесли предельное количество хаоса в конструкцию. Тем не менее, это не помешало украсить его многочисленной резьбой, изображавшей древних королей, героев и богов, а также сцены давно минувших сражений и великих событий. Однако ни славное прошлое, ни величественное настоящее, ни безграничная власть, ни самое завидное в королевстве положение, не могли смягчить скорбь, пронзающую сердце единовластной повелительницы Йорф’Эртеса графини Аркании. Лишь в последние дни она сумела взять себя в руки и вновь принять управление городом. Но теперь графиня почти не улыбалась, не предавалась никаким развлечениям и всячески избегала общества, общаясь с окружающими лишь по необходимости, возложенной на неё обязанностями правителя. Душу женщины терзали самые мрачные мысли, которые в конечном счёте слились воедино и привели её к ещё более мрачным умозаключениям.

Лёгкий звон колокольчика прервал тишину, царившую в зале, нарушаемую доселе лишь треском горящих поленьев. Графиня встрепенулась, выпрямила спину и, подняв голову, негромко приказала:

– Входи.

Парадная дверь зала медленно приоткрылась и сквозь образовавшуюся щель в помещение ловко проскользнула миниатюрная черноволосая фигура в короткой чёрной тунике и такого же цвета штанах и сапогах. После убийства наследного принца Артанюса никто не смел беспокоить объятую горем Арканию без предварительного приглашения. Исключением была лишь личная служанка властительницы Йорф’Эртеса – молодая девушка-полуэльф по имени Этрэция.

– Они прибыли, ваша милость, – служанка чуть поклонилась и затем взглянула прямо на графиню. – Все трое, как вы и хотели.

– И как они тебе, Этрэция? – поймав взгляд служанки, тихо спросила Аркания.

– В жизни не видела столь диковинной компании. Производят впечатление, как вы и предполагали. С другой стороны, мне показалось, они все очень молоды и, надо думать, не слишком обременены жизненной мудростью.

– Как и мы, Этрэция, – удовлетворённо кивнула ей графиня. – Именно такие мне и нужны. Пусть войдут.

***

Этерас фон Гиммильшильд много раз слышал о великой проницательности и мудрости повелительницы Йорф’Эртеса, которыми боги наделили эту женщину, несмотря на её молодость. Знал он и о божественной красоте графини, ставящей её в один ряд с самыми прекрасными представителями эльфийского народа и возвышающую её над всякой девой человеческого происхождения. Но ни один из самых вдохновенных рассказов не мог сравниться с впечатлением от личного знакомства с этой удивительной женщиной. Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы убедиться в том, что к сотворению графини Д’Эртес приложили руку сами боги. Сказать, что Этерас фон Гиммильшильд был восхищён – не сказать ничего. Как и большинство мужчин, впервые видевших графиню – он не смог скрыть своего изумления и завороженности при виде Аркании Д’Эртес.

Повелительница Йорф’Эртеса восседала на своём замысловатом деревянном троне в полумраке большого зала. Как и подобает женщине в трауре, она была одета во всё чёрное, что, впрочем, никоим образом не сказывалось на изяществе её фигуры. Одежда казалась весьма скромной для человека её положения. Ноги графини скрывались лишь за миниатюрными кожаными туфлями и тонкими почти обтягивающими штанами. Так облачались обычно простые слуги или бедные аристократы, готовившиеся к путешествию. Лишь чёрный бархатный камзол – тоже, правда, не слишком пышный – выдавал в ней женщину высокого происхождения.

Свет от огня, горевшего в камине, освещал лишь половину лица графини, в то время как другая половина была предана тени. По его выражению сложно было угадать – о чём думает эта женщина. Лицо Аркании Д’Эртес не было мрачным, но и не светилось лишним радушием и гостеприимством, как могло бы светиться ещё неделю назад, когда принц Артанюс был жив. Взгляд её тёмно-карих, почти чёрных глаз, не выражал ничего и вместе с тем выражал всё. Выдержать его было сложно, но графиня всегда смотрела только в глаза, будто читая в них душу и помыслы своих собеседников. Сегодня их было трое, и у каждого из них была своя история для графини.

– Сколь же чудесная компания почтила меня своим присутствием. Дворф, человек и тёмный эльф, чьи дороги переплелись неведомым мне провидением, чьё прошлое столь же туманно для меня, как их будущее и настоящее, – в нарушение этикета, требующего, чтобы гость первым приветствовал хозяина, заговорила Аркания. Голос графини был чрезмерно тихим, но её собеседники, затаив дыхание, улавливали каждое слово женщины, каждую её интонацию и ударение.

Борбас и Дабрагонэс были столь же сильно заворожены внешностью и голосом графини, как и Этерас, и, также как и он, не могли скрыть этого. Эльф, затаив дыхание, во все глаза рассматривал говорившую с ним женщину, даже не помышляя об ответе. Дворф преданно смотрел на графиню с высоты всего своего роста – то есть снизу вверх, тщательно пытаясь скрыть за бородой покрасневшие щёки. Однако Этерас, несмотря на те же самые, охватившие его чувства, всё же был сыном виконта и имел небольшой опыт общения с особами высокого положения. Собравшись с духом, он сделал уверенный шаг вперёд и, изящно поклонившись, ответил, заставив графиню ждать лишь пару лишних мгновений:

– Именно по причине этой неопределённости, которая гложет нас самих, мы и осмелились беспокоить вас в столь ужасное время, Аркания Д’Эртес, – в момент произношения имени графини, голос юноши заметно дрогнул, будто он назвал имя величественного божества в его присутствии. – Мы ищем ответы на вопросы из прошлого, чтобы развеять туман настоящего.

– Прошлое не всегда помогает строить настоящее. Иногда оно помогает сломать его или уничтожить. К тому же у вас уже есть настоящее – вы стоите здесь рука об руку друг с другом, а значит, умеете сами писать свою историю.

Этерас на секунду задумался, осмысливая услышанное, затем взволновано ответил:

– Действительно, прошлое наполнено не только светлыми, но и самыми тёмными и ужасными событиями. От имени всех присутствующих я хочу выразить глубочайшую скорбь и неистовую ярость по поводу того кошмарного преступления, которое было совершено в этих стенах.

– Благодарю, – графиня еле заметно кивнула, и прядь вьющихся волос упала с её плеча, закрыв часть лица. Этерас заметил, что волосы правительницы Йорф’Эртеса под стать её одежде и взгляду – тёмные, длинные и хаотичные, лишённые какой бы то ни было укладки и порядка. Юноша представил, как во время прогулки ветер подхватывает их и поднимает, подобно флагам на рыцарском турнире. В такие моменты он, наверняка, услужливо открывает для всех присутствующих лицо графини – всё, целиком и без остатка, позволяя рассмотреть её уши и убедиться в том, что перед ними не эльф. Этерасу вдруг безумно захотелось увидеть это. Увидеть, как свежий утренний бриз развевает волосы графини, обнажая солнцу и всему миру её прекрасное загорелое лицо.

Слегка затянувшуюся было паузу, решил нарушить другой гость правительницы – лысый бородатый дворф, по внешности которого было хорошо заметно, что ещё совсем недавно он побывал в хорошей передряге. Слегка кашлянув, Борбас неуверенно шагнул вперёд и, неумело поклонившись, произнёс:

– Я от всего сердца соболезную вашей утрате, о, дивная владычица Йорф’Эртеса. Такое преступление затмевает собой всё зло, которое мне довелось видеть. Но я должен сказать вам – у крестьян есть поговорка, что беда никогда не приходит одна и всякое зло часто сопровождает другое – меньшее или большее. Как верноподданный его величества, я обязан сообщить вам, что в нашем королевстве орудовала банда работорговцев. По счастливому, но очень странному стечению обстоятельств, они все мертвы…

Правая бровь Аркании слегка приподнялась, выдавая лёгкое удивление. Она поправила съехавшие на лицо волосы и медленно ответила:

– Я благодарю тебя, почтенный дворф за столь ценные, хоть и неприятные сведения. Эта история интересна и я хочу, чтобы ты рассказал её всю в присутствии моего капитана стража. Подобные происшествия будут тщательно расследоваться, а их виновники караться по всей строгости королевского закона.

Графиня уже сделала было знак стоявшей у дверей служанки позвать упомянутого офицера, как вдруг, неожиданно вперёд подался темнокожий мужчина, которого Аркания назвала тёмным эльфом. Дабрагонэс быстро, но ловко и, не без некоторого изящества, поклонился правительнице города и заговорил:

– Я тоже соболезную вашей утрате, хоть ничего и не знаю о ней. Но история с упомянутыми бандитами тесно связана с моей историей, и я хотел бы посвятить в неё вас без лишних свидетелей. Мои спутники рассказывали много удивительного о великолепной и мудрой повелительнице этого города. По их словам, если кто-то и сможет помочь мне во всём королевстве, то это будет только она.

Графиня оставила без внимания эту хорошо прикрытую осторожную лесть, но всё же кивнула в знак согласия. Затем её взгляд снова обратился на Этераса.

– Ты тоже хочешь мне что-то рассказать, сын благородного виконта, которого с недавних пор разыскивает собственный отец.

Юноша заметно покраснел. Тот факт, что до этого момента он никогда лично не встречался с графиней, не означал, что Аркания о нём ничего не знала. Наверняка она была знакома с его отцом, который хоть и не был вассалом Йорф’Эртеса, всегда тепло отзывался о его правительнице, как, впрочем, и любой другой житель королевства. Графиня Д’Эртес, пожалуй, была самой популярной и узнаваемой в стране личностью, уступая в известности лишь королю, убитому принцу и, быть может, чуть-чуть герцогу Торвийскому.

– Вы проницательней, чем о вас говорят, Аркания Д’Эртес. Мне действительно пришлось ослушаться отцовского наказа, но вы никогда не осудите меня, если выслушаете мою историю…

– Чувствую, беседа у нас выйдет продолжительной, – задумчиво произнесла графиня, отметив про себя, что Этерас уже второй раз подряд назвал её по имени, будто наслаждаясь его произношением. Затем она обратилась к продолжавшей стоять подле двери девушке-полуэльфу. – Этрэция, вели принести гостям стулья и накрыть стол. Сегодня я не буду ужинать в одиночестве.

***

Глубоко за полночь, когда дым последних благовоний растаял во тьме потухшего камина, а весь огромный зал освещали лишь несколько свеч, стоявших на столе, истории закончились. Перед графиней лежали две древних карты, принесенных Этерасом в крепком кожаном тубусе. Несколько книг и манускриптов, по мере беседы доставляемые из городской библиотеки Этрэцией, надёжно прижимали их к столу, не позволяя случайному сквозняку подхватить эти уникальные осколки прошлого. В каждой из книг на определённых страницах лежали закладки, сделанные самой графиней. Вопреки расхожему мнению Аркания Д’Эртес не могла знать всего и на большинство вопросов не отвечала сразу, так как просто не знала ответов. Её талант и проницательность, как у всех настоящих мудрецов, заключались в умении находить их. Графиня содержала в городе крупнейшую в стране библиотеку, уступавшую лишь столичной, на основе которой базировался эльмарионский университет. Впрочем, многие экземпляры книг и свитков в библиотеке Йорф’Эртеса были дублями, оригиналы которых хранились именно в Эльмарионе. Кроме того, йорфэрэтэсианской библиотекой могли пользоваться все желающие – от последнего крестьянина до самой графини, а не только знать и учёные мужи, как столичной. Однако у столь популистского решения была, разумеется, и обратная сторона медали – за порчу и воровство библиотечного имущества предусматривалось слишком суровое наказание, вплоть до многолетних сроков заключения – лишь так получалось сохранить от посягательств наиболее ценные образцы.

Ужин был давно съеден, и его добрая половина нашла упокоение в животе дворфа, как и девять из десяти кувшинов вина. Поначалу под пристальным взглядом графини, то и дело норовившей заглянуть каждому в глаза, Борбас стеснялся притрагиваться к еде и питью и даже заявил, что неголоден. Но с течением беседы, которая, на взгляд дворфа, затянулась слишком сильно, чревоугодие всё же взяло верх, и Борбас, краснея и стесняясь, принялся привычно поглощать оказавшиеся на столе яства. Сначала он ел предельно деликатно – аккуратно разрезая ножом мясо и запивая каждый кусок маленьким глотком вина. Однако, как часто говаривала мать Шишига, «аппетит приходит во время еды» – и этот раз не стал исключением. В конце концов, дворф разошёлся не на шутку и, бросив нож и вилку, ухватил самый большой кусок прямо голыми руками. За невозможностью проглотить его целиком Борбас принялся с остервенением откусывать здоровенные ломти, периодически запивая всё это целыми кувшинами вина. Вслед за самым большим, последовал кусок поменьше, потом следующий по величин,е и так ещё пять раз. Сидевший рядом с ним Этерас пытался знаками, а затем и незаметными, но настойчивыми, толчками под столом остановить Борбаса, но дворф, почти сутки не видевший мяса, уже и по собственному желанию не смог бы прекратить пиршество. Он успокоился лишь тогда, когда последняя обглоданная кость отправилась в тарелку, и почему-то покрасневший Этерас заверил графиню, что все гости досыта наелись, и никто не желает добавки. После этого слуги приносили только вино, сыр и фрукты, но и этим продуктам было суждено встретиться с остальными в заметно пополнившемся животе дворфа. Чтобы не чувствовать себя одиноким пьянчугой, злоупотребляющим гостеприимством столь знатной особы, Борбас, перед тем как опустошить каждый кувшин, услужливо подливал его содержимое в кружку Этерасу и тот, целиком погружённый в беседу с графиней, не всегда замечал этого и, вероятно, выпил много больше, чем хотел. Так или иначе, но все присутствующие, включая графиню, и иногда появлявшуюся девушку-полуэльфа, были явно довольны встречей.

В очередной раз, внимательно изучив карты Этераса, несколько принесенных книг и свитков из библиотеки, Аркания, наконец, решила подвести итог этой необычной и удивительной для всех её участников беседы.

– Сегодня в этом зале я услышала три занимательных истории, каждая из которых заслуживает отдельного внимания и моего личного вмешательства, – тихо, но со свойственной ей величественностью заговорила графиня. – Храбрый дворф, удостоивший меня чести отужинать в его компании, раскрыл и предотвратил ужасное преступление. Молодой лорд из почтеннейшего рода нашёл нити ещё более кошмарного преступления, совершённого в глубокой древности. А тёмный эльф, не ведающий своего прошлого, помог соткать нить настоящего, оказав поддержку первым двум, когда они в ней нуждались. Вы не только диковинная, но и прекрасная команда, заслуживающая поощрения и способная ещё не раз послужить своему королевству.

Борбас и Этерас, услышав столь лестную похвалу в свой адрес, заметно покраснели и смутились, несмотря на всё выпитое вино. Дворф в знак благодарности поклонился графине, а человек гордо выпрямился и попытался выдержать её взгляд. Лишь тёмный эльф никак не среагировал на лестные выводы Аркании.

– Ты, храбрый, дворф, – графиня посмотрела на Борбаса. – Будешь награждён, как и другие участники битвы с разбойниками. Я отправлю стражу на место вашего сражения, чтобы исследовать останки и довести до конца твоё расследование.

Сказав это, Аркания перевела взгляд на Дабрагонэса и, слегка помедлив, продолжила:

– Ты, эльф, тоже будешь награждён за свой доблестный подвиг в битве с работорговцами и за спасение молодого лорда, сидящего теперь подле тебя – отдельно. Но твоё происхождение осталось неведомым для меня. Я бы назвала тебя дроу, как это сделал тот самый молодой лорд – об этих созданиях нам известно из рассказов Кудесников и их последователей, приплывших с далёкого материка на востоке. Эти тёмные братья наземных эльфов обитают в самых глубоких норах и пещерах, никогда не покидая тьмы, и, как верно заметил Этерас, не отличаются особой деликатностью. Но есть одна загвоздка, ускользнувшая от взгляда благородного лорда, – графиня, не моргая, смотрела прямо в глаза Дабрагонэсу. – У дроу не бывает изумрудных глаз.

Этерас с удивлением посмотрел на своего спутника. Действительно, он стал припоминать, что в тех редких книгах, которые ему удалось прочитать о тёмных эльфах, дроу описывались, как эльфы с тёмной кожей и ярко-красными, лиловыми или на худой конец, оранжевыми глазами. Такая расцветка, как объясняли авторы одной книги, позволяла этим существам хорошо видеть даже в абсолютной темноте. Впрочем, этот факт Этерас был склонен считать преувеличением. Разумные существа, способные видеть в абсолютной тьме, имели бы слишком большое преимущество и, будучи злобными созданиями, как их описывают, непременно поработили бы все другие расы.

– Но кое-что о тебе мне известно, тёмный эльф, – продолжила графиня после непродолжительной паузы. – Рисунок на твоём запястье, о котором ты предпочёл умолчать.

Дабрагонэс вздрогнул, поражённый внимательностью графини, сумевшей разглядеть его запястье в тусклом свете. Он действительно не стал упоминать об этом рисунке, боясь, что его значение, о котором он сам пока не догадывался, может не понравится людям и, предпочитая получать информацию по частям, а не всем скопом сразу.

– Я не знаю рун, начертанных на твоей плоти, но мне знаком этот рисунок. Однажды я его уже видела, – эльф снова подобрался и затаил дыхание, улавливая каждое слово Аркании. – На груди у жрицы Селуны – богини Луны и одной из повелительниц ночи.

– Где я могу встретиться с ней? – не пытаясь скрыть своего волнения, спросил Дабрагонэс.

– В Арадабаре – огромном городе-государстве далеко на юге за Великой рекой. Этот рисунок был вышит на её тунике – прямо на самой груди, а сама она была одной из жриц местной часовни, посвящённой богине Луны, – рассказала графиня и затем вкрадчиво поинтересовалась. – Или ты спрашивал про саму Госпожу Ночи?

Дабрагонэс открыл было рот, чтобы ответить, но затем вдруг понял нелепость заданного ему вопроса, и так и застыл в изумлении.

– Почтить богиню ты всегда сумеешь в эльмарионском Пантеоне Всех Богов – для этого необязательно покидать королевство, которому ты ещё можешь понадобиться, – делая ударение на последних словах, пояснила Аркания. – В благодарность за твои уже совершённые деяния я отправлю в Арадабар гонца, который попробует разузнать всё о рисунке, жрице и странном тёмном эльфе, свободно разгуливающим под светом кармеолского солнца.

Дабрагонэс молча поклонился в знак благодарности, но слова правительницы Йорф’Эртеса явно смутили его и натолкнули на размышления. Эльф был уверен, что и сам мог отправиться в Арадабар, сколь далёк бы он не был. В то же время он уже начинал понимать, что Аркания не делает ничего просто так и, раз она решила отправить на поиски жрицы своего слугу, то значит, у неё есть на это веские основания. Что ж, осталось только дождаться, когда графиня сама, наконец, раскроет перед ним карты.

– И, наконец, ты, мой юный лорд, дерзнувший прикоснуться к запретной тайне, сокрытой от наших глаз пластами веков и преданностью мёртвых слуг, – Аркания Д’Эртес остановила взгляд на Этерасе. – Я знаю твоего отца и слышала о вашем доме и потому охотно верю твоим словам. Однако то, что ты рассказал в этих стенах, настолько немыслимо и кошмарно, что требует особого подхода и моего личного участия. Властью, данной мне королём, я временно снимаю с тебя ответственность за дальнейшее исследование открытых тобой руин и прошу хранить в тайне всё, что там с тобой произошло. Теперь расследованием случившегося займётся лично графиня Д’Эртес. Я соберу экспедицию из моих лучших воинов и вынесу на свет все тайны, скрытые кошмарным волшебством.

При последних словах графиня слегка вздрогнула. Очевидно, красочный и подробный рассказ Этераса о его приключениях в башне Тэл-Анроф возбудил воображение хрупкой женщины, не утаив от Аркании всего испытанного юношей ужаса. Однако, всё же кое-что он не рассказал графине, но не потому, что хотел скрыть, а лишь потому, что не нашёл нужных слов, а если бы и нашёл, то они выглядели бы слишком неправдоподобно, даже на фоне оживших скелетов, и походили бы больше на детскую сказку, чем на доклад исследователя. Этерас фон Гиммильшильд не рассказал правительнице Йорф’Эртеса о своём чудесном спасении – о том, как его меч превратился в пламя, сверкающее рассветным солнцем. Он лишь вскользь упомянул, будто в горячке боя, ему показалось, что сами боги вселились в его руки и в меч, и помогли выбраться из проклятой башни.

– А теперь, друзья мои, когда ваши проблемы решены, и все вопросы исчерпаны, настало время и мне, графине Аркании Д’Эртес, просить у вас помощи, – голос правительницы неожиданно стал твёрдым и напористым, как во время горячей дискуссии или выступления в суде, в нём явно прорезались повелительные нотки. Эта женщина, как и все другие, умела просить. Но сейчас был не тот случай.

Борбас, ещё явно ничего не понимавший, изумлённо вскинул бровь и чуть не поперхнулся остатками вина. Дворф думал, что с прибытием в Йорф’Эртес, его приключения закончились, и вскоре он вернётся к размеренному крестьянскому быту в деревне, в последние десятки лет ставшей ему родной. Этерас, смущённый было повелением графини остановить исследование руин, с готовностью вскинулся, всем видом демонстрируя желание услужить очаровательной повелительнице Йорф’Эртеса. И лишь Дабрагонэс на первый взгляд оказался спокоен. Только графиня заметила, как уголки его губ чуть приподнялись в лёгкой улыбке – эльф начинал понимать людей. Но уже в следующее мгновение сверкнувшие сталью глаза Аркании заставили его вновь принять подобающее такой минуте выражение лица.

– Я хочу, чтобы вы нашли убийцу принца. Нашли и предали заслуженной каре. Артанюс должен быть отомщён.

Глава XIII Сказка о Драконе

«Искусство – бессмертно!», – часто говорят аристократы. «Люди живут сто лет, дворфы – триста, эльфы – тысячу, боги – сотни тысяч, а искусство – вечно!», – любят при этом добавлять они. Эту фразу Этерас слышал от отца, по меньшей мере, каждый выезд в город, когда Бернуа на время попойки с графом Рогнэром, отправлял сына в какой-нибудь театр или цирк. При этом

«культурные мероприятия» самого виконта обычно ограничивались просмотром охотничьих и боевых трофеев друга, который тот всенепременно устраивал после седьмой бутылки «Йорфэрэтэсианского белого» или «Альферонского красного». Ну, это, если на двоих. На троих требовалось уже одиннадцать, на четверых – девятнадцать, а на пятерых – двадцать пять бутылок и по «контрольной» кружке эля на брата.

«А где можно посмотреть пьесу, которую написали миллион лет назад?» – ещё совсем в юные годы, впервые услышав от отца эту крылатую фразу, спросил Этерас. Бернуа, явно не ожидавший от сына такого подвоха, с минуту подумал и вдруг заявил: «Да в любом театре. Они всё равно все одинаковые и за миллион лет наверняка не менялись». С тех пор Этерас решил, что в бессмертии, пожалуй, нет ничего хорошего. А театры посещать стал реже, уделяя куда больше внимания книгам и путешествиям.

Однако нашлось кое-что достойное того, чтобы пожертвовать даже смертью. В самый неожиданный момент Этерас вдруг обнаружил ту прекрасную грань искусства, которую воспевали поэты и короли, пред которой преклонялись боги и демоны, да и само мироздание, казалось, застывало в единой гармонии жизни, отвергая смерть и забвение.

Этой гранью была музыка.

***

Звонкая ритмичная песня лилась по шумной таверне, подобно свету факела заглядывая в её самые тёмные уголки и освещая радостным светом душу последнего доходяги, случайно забредшего на огонёк. Поразительно складные и мелодичные слова поэта сопровождала музыка, извлекаемая из сразу двух струнных инструментов – названия которых Этерас не знал – большого звучного барабана и какого-то маленького странного устройства, которое четвёртый музыкант подносил к самым губам и, кажется, дышал через него!

Слова песни были незамысловатыми – она повествовала о драконе, влюбившимся в принцессу и злом надменном рыцаре, решившим загубить по сему поводу древнюю рептилию. Однако могучий воитель не учёл, что и принцесса полюбила дракона, и её чувства были так сильны, что когда рыцарь собирался добить уже почти поверженного противника, несчастная девушка сама превратилась в дракониху, съела изумлённого дуэлянта, махнула на прощание крылом отцу-королю и вознеслась вместе со своим возлюбленным к самым небесам. С тех пор они и парят где-то в облаках – лёгкие, беспечные и счастливые.

Высокий стройный музыкант с рыжими волосами, огненными волнами спускающимися на сильные плечи, и низким басовитым голосом, сам напоминал дракона. Обнажённая курчавая грудь, которую он, изрядно вспотев, играя на своём инструменте, избавил от взмокшей рубашки – лишь добавляла сходства. Он пел и играл одновременно, то весело притопывая и приплясывая в такт песни, то наоборот, застыв как статуя, в предвкушении драматического поворота.

Музыканту подпевала симпатичная рыжеволосая девушка с другим инструментом в руках – струн на нём было поменьше, и выглядел он менее громоздко. Девица, исполнявшая в их дуэте роль принцессы, удивительно была похожа на первого музыканта, и Этерас заподозрил, что на сцене перед ним брат и сестра. Её игра оказалась более быстрой и забористой, и прекрасно вписывалась в весёлую атмосферу таверны. В то время как звучание первого струнного инструмента, покорно шалившего в руках её брата, было размеренным и мелодичным. Оно напоминало о трагичности и тленности бытия, о чём-то вечном и прекрасном, разрывающем сердца в порыве радостной тоски и сладковатой грусти. Присмотревшись лучше, Этерас узнал в очертаниях деревянного корпуса и звонких медных струн лютню – главное оружие большинства бардов и менестрелей.

Третий музыкант – лысый худощавый парень, выглядевший на несколько лет младше Этераса, сидел на деревянном стуле перед двумя барабанами и лихо отбивал ритм, ловко вписываясь в общую мелодию песни. Судя по двигающимся губам, он тоже подпевал своим рыжим друзьям, но его голоса почти не было слышно за их пронзительным, стройным и гармоничным пением.

И, наконец, из тени тёмного большого угла в шаге от импровизированной сцены, где на столе разместились рыжеволосые менестрели, удивительно гармонично с общим мотивом, доносилось самое странное звучание, которое Этерас когда-либо слышал. Там сидела темноволосая эльфийка, державшая у своих тонких бледных губ чудное маленькое устройство – продолговатую трубку с несколькими отверстиями на стенке. Она просто дышала через него, иногда закрывая кончиками длинных изящных пальцев маленькие дырочки. И её дыхание выливалось в столь прелестные и тончайшие звуки, что юноше на мгновение показалось, будто он стал свидетелем древней магии. Благо, что поводов сомневаться в её существовании в свете недавних событий, у него больше не было.

В какой-то момент Этерас оглянулся на своих спутников, сидевших рядом, и также как и он, целиком поглощённых песней. Борбас широко улыбался и удовлетворённо поглаживал бороду, не забывая смачивать её из большой деревянной кружки, в которую трактирщик то и дело подливал холодный пенящийся эль. А вот Дабрагонэс всерьёз изумил юношу. Изумрудные глаза эльфа были широко открыты и немигающим взором смотрели прямо на темноволосую эльфийку. Этерас явственно прочитал в его взгляде восторг, умиление и какое-то ещё, более рациональное, но сложно определимое чувство, будто его спутник что-то вспомнил или вот-вот вспомнит – что-то очень важное и значимое, способное изменить всю его жизнь и жизнь окружающих, способное изменить целый мир. Будь Этерас поэтом, он назвал бы этот взгляд «взором надежды на величие будущего и достоинство прошлого», а будь он чересчур слащавым поэтом (коих в последнее время развелось в королевствах), то просто «взором судьбы». Было в нём нечто предопределённое, будто написанное свыше – что-то такое, чего не миновать обычным желанием смертного. Юношу восхитил и одновременно испугал этот взгляд. Он вдруг подумал, что никогда не сможет смотреть на что-то или кого-то также.

– Мать Шишига бывало также пялилась на отца Дабрахота… Ну и на соседа иногда тоже, – пожал плечами Борбас, перехватив изумлённый взгляд Этераса. Однако от взора дворфа утаилось, что Дабрагонэс смотрит вовсе не на стройную талию эльфийки и даже не на её тонкое изящное лицо. Тёмный эльф смотрел на странный музыкальный инструмент, превращающий дыхание девушки в прекрасную музыку…

Ну вот, песня закончилась. Стихли голоса певцов, гулкие раскаты барабана, мелодичный шелест лютни и изумительная музыка диковинного инструмента темноволосой эльфийки. Несколько мгновений в зале царила тишина – слушатели не рисковали прервать божественное послевкусие представления. Этерас вдруг понял, что менестрели исполнили не обычную песню, а целую поэму. Во всяком случае, пока они играли, Борбас успел опорожнить около пяти кружек эля, а при благоприятных условиях, когда нет необходимости в спешке, у дворфа уходило на это порядка четвери часа.

– Спасибо за внимание, друзья! С вами был музыкальный коллектив «Дети Ллиры». Помяните богиню счастья и свободы добрым словом и серебряной монетой! – рыжеволосый музыкант поклонился толпе и недвусмысленно указал на широкополую перевёрнутую шляпу, лежавшую на столе у его ног.

Ллира была известна в королевствах, как богиня счастья, удовольствия и танцев. Ей поклонялись в канун больших праздников и по случаю народных гуляний. Благосклонностью богини пользовались барды и менестрели. Поговаривали, что сам принц Артанюс регулярно молился у её алтаря в эльмарионском Пантеоне Всех Богов и награждал жрецов Ллиры солидными пожертвованиями.

В зале раздались одобрительные возгласы. Кто-то из постояльцев кинул в шляпу горсть серебряных монет, по рукам в сторону стола с музыкантами стали передавать мелочь.

Борбас удовлетворённо хмыкнул и извлёк из заметно потолстевшего в свете недавних событий кошелька, целый золотой. Затем подкинул его в воздух, чтобы привлечь к себе внимание, поймал и демонстративно покрутил на пальцах.

– На бис! – громогласно воскликнул дворф. – Сыграйте ещё!

– Ещё! – поддержал кто-то из толпы.

– Давайте, разожгите огонь в этой дрянной таверне! Сожгите дотла, оправдав её идиотское название! – весело выкрикнул молодой стражник, сидевший в компании своих сослуживцев за соседним столом. Парень слыл не в меру горячим и весёлым, но при этом честным и справедливым. Борбас и Этерас уже были знакомы с ним, как и со многими другими стражами Йорф’Эртеса и королевскими гвардейцами.

Собственно, в прошедшие две недели в таверне «Драконья Пасть» фактически поселилась городская стража. Именно сюда привели королевские гончие, взявшие след убийцы в покоях принца. Правда, на этом погоня и закончилась – преступника здесь не нашли, если не считать мелкого мошенника, которого городская стража полгода разыскивала за карманные кражи. Увидев разъярённых королевских гвардейцев с целой сворой охотничьих собак без намордников, горе-грабитель сдался сам и со страху тут же во всём признался. Теперь, по словам тюремщика, мошенник рассказывает сокамерникам байку о том, как «король собственной рукой подписал указ о его поимке и выделил для этого своих лучших людей». О том, как его пытались обвинить в убийстве наследного принца, но он «ни в чём не сознался» и как «сто тяжеловооружённых гвардейцев и двадцать гончих «вынюхивали» его по всему городу».

Разумеется, мошенника допросили с «особым пристрастием» – ведь он мог что-то знать и о настоящем убийце. Причём допрашивала не только стража, но и «особых дел мастер», приехавший по такому случаю из столицы. Довелось пообщаться с ним и Борбасу, который уступил столичному гостю лишь в некоторых «тонкостях» подобного рода беседы. Впрочем, если не считать обильных синяков по всему телу, пары мелких ожогов и нескольких сломанных пальцев – ничего страшного с бедолагой не случилось. Можно сказать, повезло. Хотя с другой стороны, королевские законы в Кармеоле на протяжении нескольких веков неукоснительно соблюдались и стражники не могли бездоказательно устроить расправу над человеком, даже если он мог быть причастен к убийству наследного принца. А вот сломать пару пальцев им никто не мешал – дней через десять всё равно будут как новые…

Так или иначе, но прошло уже две недели с того момента, как сын короля был подло лишён жизни. С тех пор королевство перевернулось кверху дном, а убийцу так и не нашли, хотя в канун преступления его видела вся местная знать, а графиня Аркания удостоилась даже личной беседы. Все таверны, трактиры и даже самые злачные забегаловки полнятся слухами об этом преступлении, имеющими, впрочем, чересчур мало отношения к действительности. Король и несколько его верноподданных вассалов наняли лучших сыщиков – Этерас, Борбас и Дабрагонэс оказались далеко не единственными искателями приключений, бросившимися на поиски убийцы. Ведь награда за его голову за это время поднялась до 500 тысяч золотых. По сему поводу уже было казнено несколько мошенников, пытавшихся выдать за убийцу принца посторонних людей. Видимо надеялись сыграть на том, что никто не видел его лица. Но к их большому огорчению, йорфэрэтэсианская знать хорошо видела его тело и умение танцевать, а графиня Аркания слышала его голос.

Тем не менее, королевская гвардия и сыщики допросили всех подозрительных личностей в городе, включая тех, кто хоть раз выражал недовольство королевским домом. Но никому до сих пор так и не удалось выйти на след убийцы, как и не удалось установить мотивов, побудивших совершить столь страшное преступление.

Единственной зацепкой оставалась «Драконья Пасть» – заведение не бедное и пользовавшееся раньше хорошей славой. При таверне располагался один из лучших постоялых дворов в городе – здесь частенько останавливались аристократы и богатые торговцы, королевские посланники и герольды. Сейчас в одном из номеров жил тёмный эльф, дворф и сын виконта, а в других, большей частью, расположились королевские гвардейцы.

Нынешний владелец таверны – толстый бородатый здоровяк – был задержан в тот же день, когда королевские гончие привели стражников к его порогу. С ним тоже поговорили «с пристрастием» где-то в подземельях замка, но через несколько дней отпустили, извинились и даже выплатили небольшую компенсацию. Надо сказать, что эта история вышла ему только на пользу – он заметно похудел за время своего незапланированного отсутствия, а «Драконья Пасть» стала пользоваться ещё большей популярностью. Кто-то пустил слух, что где-то здесь в зале и был зарезан принц Артанюс, прямо во время игры на своей любимой семиствольной флейте. Якобы ради обладания этим музыкальным инструментом убийца и решил расправиться с наследником престола.

Конечно, верили в такие байки лишь самые доверчивые горожане, но для всех было очевидным, что «Драконья Пасть» превратилась в главную достопримечательность города, по крайней мере, на время расследования. Здесь жили и пили по вечерам, подобно простым крестьянам, знаменитые командиры королевской гвардии, включая самого командора, остановившегося как-то на день, что бы проверить работу своих подчинённых. Сюда наведывались диковинные искатели приключений, многие из которых приехали из далёких и неведомых простым людям стран, а происхождение некоторых из них и вовсе было загадкой. На эльфа с чёрной, как смоль кожей, поглядывали с опаской, но и зачастую с нескрываемым любопытством. Кое-кто даже отважился завязать с ним диалог. Но эльф не отличался чрезмерной общительностью и, как правило, грубо отшучивался, не рассказывая о себе ровным счётом ничего. А наиболее настырных зевак отпугивал суровый дворф, остановившейся в компании темнокожего. Этот манерами не отличался вовсе и мог отвесить хорошую оплеуху прямо на глазах у стражников и королевских гвардейцев. А руководил столь разношёрстной компанией юный аристократ, по слухам, приехавший с востока и бывший вассалом герцога Торвийского. Он охотно разговаривал с каждым посетителем, не раскрывая, правда имени и цели своего визита в город. Парня, большей частью, интересовали местные байки, особенно те, что касались убийства принца. Не брезговал он общением и со всякими подозрительными личностями, которых иные могли бы принять за бандитов или мошенников. Правда, вот, сами они не очень радовались его компании, и если вдруг он подсаживался за их столик – обменявшись парой слов, спешно ретировались. Наиболее наблюдательные постояльцы могли бы с точностью сказать, что все трое работают на местную стражу, или, что более вероятно, на саму графиню Д’Эртес. Властительница города тоже была замечена в таверне – в строгом чёрном платье с холодной маской безразличия на лице. Она о чём-то обмолвилась с командором королевской гвардии и перекинулась парой фраз с юным аристократом, после чего столь же неожиданно удалилась.

А вот верную служанку графини постояльцы и местные выпивохи видели куда чаще. Этрэция бывала здесь почти ежедневно. Она закрывалась в одной из комнат на верхних этажах заведения и подолгу беседовала с некими соглядатаями. От внимательных глаз не утаилось то, что одним из таких «соглядатаев» был тот самый молодой аристократ, остановившийся в компании дворфа и темнокожего эльфа. Причём никто не сомневался в том, что их беседы связаны с недавним убийством наследного принца, и только один слащавый бард как-то предположил, что интерес молодой симпатичной девушки-полуэльфа мог быть и иного рода. Барда высмеяли, облили элем и отправили собирать слухи в самый захолустный район города. Как заметил по этому поводу один капитан стражи: «Любовь не может случаться больше трёх раз по четыре минуты в день! Чем же они занимались остальные полдня?». Наиболее проницательные постояльцы высмеяли и капитана, неосторожно признавшегося в собственных силах. Правда, смеялась вполголоса, прикрывшись кружкой с благородным пойлом и отвернувшись в угол. А иные, наоборот, смотрели с тех пор на капитана с нескрываемой завистью, и стали уважать пуще прежнего.

Так и пролетела неделя с того момента, как чудная троица поселилась в «Драконьей Пасти» и две недели с того дня, как был подло убит принц Артанюс…

– Уговорили! – пробасил рыжеволосый здоровяк-бард и расплылся в широкой улыбке. Затем он повернулся к сестре и спросил. – Почтим богиню твоей прекрасной поэмой ещё раз?

Девушка улыбнулась брату и вместо ответа лихо ударила пальцами по струнам. Тут же по залу вновь разнеслись гулкие удары барабанов, а к ним вскоре присоединилась лютня и заманчивое «дыхание» темноволосой эльфийки. И вот барды запели.

«В краю, где держат небо скалы,

Внимал ветрам шальной птенец.

Расправив дерзкое крыло,

Парил он в солнечном эфире,

И пение хрустальной лиры

Свободно сквозь него текло.

Устав порой от пустоты,

Он мчался к берегу морскому,

Где, жизнь не мысля по иному,

Вязали рыбаки плоты.

Тайком смотрел, как корабли

Белея гордо парусами,

Бежали быстро над волнами,

Ища неведомой земли.

Портовый город, как ларец,

Манил секретами дракона.

Следил за чужаком со склона

Угрюмо мраморный дворец.

Средь каменных надежных стен,

Мечтая о заморской дали,

Росла, не ведая печали,

Принцесса юная Эллен.

Судьбы готова западня:

Жарою летней утомленный,

Дремал дракон в траве под кленом.

Туда же на исходе дня

Пришла Эллен. Дитя земли

Небес дитя так повстречало

И мойры хитро промолчали,

Две нити вдруг в одну сплели...»

На сей раз Этерас вслушивался в слова, а не в музыку – песня нравилась всем, как и игра музыкантов, кто-то из посетителей уже пытался подпевать бардам, правда не очень умело, то и дело, путаясь и не попадая в такт довольно замысловатого мотива. Такого единения столь разношёрстной братии, собравшейся в «Драконьей Пасти», Этерас не помнил, как не помнили такого и местные старожилы. «Дети Ллиры» буквально объединили разрозненные сердца и души всех посетителей в нечто прекрасное, счастливое и радостное. Казалось, каждого из слушателей лично коснулась своим дыханием богиня счастья. В будущем Этерасу не раз удавалось убедиться в том, что из всех граней искусства, только музыка обладает магией столь чудесных превращений. Впрочем, тогда юноша и не подозревал, что именно музыке вскоре будет суждено сыграть ключевую роль в истории королевств…

«С тех пор в народе говорят,

Едва ослабнет нянек око,

Эллен, сбежавшая с уроков,

Крадется в свой заветный сад.

Презрев неписанный закон,

Забыв небесные чертоги,

Скрываясь от людей в берлоге,

Принцессу верный ждет дракон.

Течет неспешный разговор

О звездах, о зиме и лете,

О море... Обо всем на свете

Свиваются слова в узор.

Эллен танцует и поет,

В венок ромашки собирает.

Как вечер поздний наступает,

Несет дракон ее в полет.

Они стремятся к облакам,

Ловя закатные мгновенья.

Гуляют ночь, забыв про время,

Ведет их млечная река...

Король сперва терял покой,

Принцесса бродит где, не зная.

А после, в том беды не чая,

Махнул на шалости рукой.

Мелькают юные года.

Не отрок, дева в сад приходит,

Иной мотив ее мелодий –

В нем детских нот нет и следа.

Она зовет его Ами,

Что значит «друг» и даже ближе.

Признания звучат чуть слышно,

Поет весна триумф любви.

Молчит лукаво старый сад.

Скворец и серый кот дворовый,

Глухой садовник бестолковый

Встреч тайну бережно хранят».

В центре таверны под самым потолком на железных цепях висел гигантский череп, который, по словам владельца заведения, принадлежал, конечно же, «дракону». По всему его периметру устанавливались толстые свечи, освещавшие помещение не хуже настенных факелов. Со второго этажа к черепу вела маленькая лестница – ловкий карлик, верный помощник трактирщика, спускался по ней, чтобы заменить свечи или до блеска начистить белые кости. Иногда, он, чтобы оправдать название заведения, забирался внутрь черепа и, раскурив большую деревянную трубку, прямо из «драконьего рта» выпускал клубы ароматного дыма. В народе поговаривали, что череп и впрямь принадлежал когда-то дракону, его кости якобы нашли строители – они покоились в земле на том самом месте, где сейчас стояла таверна. Иные говорили, что череп вовсе не драконий, а медвежий. Мало ли медведей-гигантов водиться нынче в лесах? Один столичный бард и вовсе заявил, что череп принадлежал «Тальбадарскому оборотню» – тому самому медведю-убийце, которого сразил граф Рогнэр Альферонский. Так или иначе, но череп «дракона» был одним из главных достоинств и символов таверны. Всякий путешественник, остановившийся в Йорф’Эртесе, почитал своим долгом посетить «Драконью Пасть» и воочию посмотреть на останки легендарного зверя. Но сейчас всё внимание постояльцев занимала необычайно удивительная поэма, уже второй раз исполняемая для них заезжими музыкантами.

«Дворец стал мрачен, как нора.

Съедает короля кручина,

Тому единственна причина –

Принцессе под венец пора.

На дочке сглаз, неровен час:

Купец с мошной и рыцарь бравый,

И неуклюжий принц, прыщавый, –

Всем девушка дала отказ.

Устав безмерно с этих бед,

Король велит готовить шхуну.

У ведьм коралловой лагуны

Решился он просить совет.

Темнеет грозно небосвод,

Ревут над морем грома горны,

Вздымает ветер горы-волны,

Вот-вот корабль перевернет.

Пророчит гибель злостный рок:

Воды и скал жестокий молот,

Голманы утоляя голод,

Гулет враз в щепки истолок.

Король в воде, он смерти ждет.

От туч к нему дракон слетает,

Из лап пучины вырывает,

И к берегу сквозь тьму несет.

То был, конечно же, Ами.

Принцесса за отца в тревоге,

Послала друга на подмогу,

И друг явился в нужный миг.

Король его благодарит:

«Исполню все, клянусь короной».

«Я дочь твою хочу взять в жены,

Союз с Эллен благослови.

Вернусь, едва минёт три дня...»

В этот момент из пасти «дракона» в лад со словами песни радостно вырвалось целое облако густого дыма. Карлик незаметно залез в своё логово и закурил. Музыканты, ободрённые неожиданной поддержкой, стали играть и петь ещё бравурней и самоотверженней.

«Благой улыбки не тая,

Ами, надеждой окрыленный,

Беспечный, юный и влюбленный,

Летит в родимые края,

Где оседлав небесный трон

Под звездами над облаками,

Ждав сына блудного годами,

Верховный супится дракон.

Ами челом повинным бьет:

«Я душу повстречал родную,

Я без нее не существую,

Мне без Эллен минута – год».

«Любовь преград не признает.

Тебя неволить мне негоже,

Коль девушка тебе дороже,

Чем небо, горы и полет.

Запомни, принеся обет,

Едва супруги губ коснешься,

Ты человеком обернешься», –

Таков Владыки был ответ.

Король во двор вернулся хмур.

Он челяди дал наставленье

Торжеств вести приготовленья,

И скрылся с глаз, как дикий щур.

Узнав, с Ами сужден венец,

Эллен, сгорая в нетерпенье,

Считает каждое мгновенье.

Иного мнения отец:

«Монарха клятва есть печать,

Незыблема и нерушима.

Но, видно, крепко согрешил я,

Что должен змею дочь отдать!»

Тревожных мыслей строй разбив,

Лихой, чужого края рыцарь

Явился к королю в светлицу,

С улыбкой наглой говорит.

«Дракона вызову на бой», –

Звучит вояки предложенье. –

«Победу коль возьму в сраженье,

Принцессе быть моей женой».

Ненастную приняв юдоль,

Согласье дал хлюсту король».

При этих словах дым из пасти «дракона» повалил сильнее, а его цвет сделался угрожающе-чёрным, будто сказочный зверь готовился к битве. Поэма пришла к своей кульминации.

«Означенный срок наступает.

С небес к дворцу Ами слетает.

Торжественно трубит герольд.

К невесте, преграждая путь,

С копьем, войною закаленным,

Стоит, толпою окруженный,

Зловещий воин, в латах грудь.

Слова жестоки, словно плеть:

«Тебе здесь, чудище, не рады.

Раз смеешь требовать награду,

Меня ты должен одолеть».

Таков незыблемый закон:

Все получает победитель,

Второго смерти ждет обитель.

Схлестнулись рыцарь и дракон.

Недолго продолжалась брань.

Рожденному парить как птица

Не справится с земным убийцей –

Ами едва живой от ран.

Народ ликует – враг распят,

Тускнеет желтый глаз драконий.

Принцесса прыгает с балкона,

Решимостью наполнен взгляд.

Взметнулась крыльями фата,

Залил мир свет... и над дворами,

Хранима бережно ветрами,

Драконья кружится чета.

Теряясь в небе голубом,

Касаясь ласково друг друга,

Драконы устремились к югу.

Ами повел Эллен в свой дом

Неделю продолжался пир:

Смеялось солнце над горами,

Гулял и город над волнами –

Зять глупость короля простил.

Здесь сказке наступил конец.

Ами с Эллен – счастливой доли,

Певцам – медку и хлеба с солью.

Кто не дослушал, тот подлец!».*

На сей раз никто из слушателей выжидать не стал – зал взорвался одобрительным свистом, гиканьем и ударами кружек о толстые дубовые столы. Рыжий бард пытался перекричать толпу, напоминая о «небольшом символическом пожертвовании» во славу Ллиры, но его шляпу и без того туго набили серебром с чуть заметными вкраплениями золота. Отправилась туда и обещанная Борбасом монета. Дворф ловко запустил её через весь зал и безукоризненно попал в шляпу. Какой-то дерзкий ханыга соблазнившись золотым блеском, нежданно согревшим воздух таверны, решил было перехватить монету, оборвав её красивый полёт на самой середине. Он уже вскинул для этого свой плащ, как вдруг Борбас зарычал таким голосом и просверлил незадачливого воришку таким взглядом, что бедолага так и застыл на месте. А затем, когда дворф одним большим глотком осушил свою большую дубовую кружку и замахнулся, намереваясь швырнуть её в беднягу, тот со всех ног бросился к выходу и завсегдатаи таверны уверяют, что никогда больше не видели его в «Драконьей Пасти».

Однако больше всего удивило посетителей поведение темнокожего эльфа, о котором и без того ходили самые разные слухи. Он молча подошёл к музыкантам и бросил в шляпу целую горсть золотых монет – наиболее наблюдательные и сребролюбивые постояльцы насчитали десять полноценных золотых! Однако один доходяга, подозрительно устроившийся неподалеку от шляпы, уверял всех, что там было пятнадцать, а, быть может, и все двадцать монет! На такие деньги иной ханыга может прожить несколько месяцев, а то и год, ни в чём себе не отказывая.

От внимания завсегдатаев, как, впрочем, и бдительных стражников, которые, как известно, здесь вовсе не отдыхали, а «выполняли служебную миссию», не утаилась и внезапная реакция эльфийки-барда в тот момент, когда она увидела своего темнокожего сородича. Глаза девушки расширились сначала от изумления, а потом от нескрываемого ужаса. Она сделала несколько шагов назад и закрыла грудь руками, будто пытаясь защититься от невидимого удара. Те, кто стоял поближе, видели, как вдруг затряслось её тело, и как выступила испарина на её лице. Заметив столь необычную реакцию своей спутницы, рыжеволосый бард встал между ней и темнокожим эльфом, что-то шепнул ему на ухо и недвусмысленно показал на входную дверь. Эльф молча и спокойно направился к выходу. Изумлённый таким поворотом событий юноша-аристократ бросился вслед за ним. Дворф, недовольно крякнув и кинув пустую кружку трактирщику с просьбой наполнить её к его возвращению, последовал за своими спутниками.

Что было дальше – мнения расходятся. Следить за столь опасными и подозрительными типами никто не решился. Одни говорят, что темнокожий эльф выследил и ограбил бедную девушку-барда, забрав её единственное богатство – флейту, которой она зарабатывала на жизнь. Другие считают, что он не только ограбил, но и надругался над ней, а третьи – что после ещё и убил, так как немногие потом видели её живой и здоровой. Зато многие видели её флейту, попавшую после того вечера в руки эльфу, который нахально пользовался ей в дальнейшем без всяких угрызений совести. Так или иначе, но в дурных намерениях темнокожего типа и его спутников после того случая мало кто сомневался. А их откровенная связь с йорфэрэтэсианскими стражниками и графиней Д’Эртес сыграла уже в недалёком будущем этим слухам на руку.

Глава XIVСимфония Луны

Ночь, пожалуй – самое прекрасное время суток, если тёмный небосвод освещает умиротворённо-голубое сияние взрослеющей Луны, а густые облака почтенно расступаются из уважения к первозданной красоте небесного светила. Сравниться с этим могут лишь минуты заката или восхода, когда тьма и свет вступают в короткую яростную схватку и небо становиться ярко-багровым или облачно-голубым под синхронными лучами Солнца, Луны и звёзд, сливающимися в божественную симфонию первозданных красок. Говорят, в такие моменты боги обращают свой взор на землю, внимают голосам смертных и наставляют их на правильный путь, изгоняя из мечущихся душ сомнения, а отчаявшихся награждая спокойствием и уверенностью.

Как бы там ни было, но сейчас была ночь: та самая – прекрасная и божественная, освещённая ликом подросшей Луны. Но группа смертных, встретившихся на выходе из таверны «Драконья Пасть» испытывала страх, сомнения и колебания.

Первым на улицу вышел темнокожий эльф. Заметив его неожиданный и скоропостижный уход, вслед за ним бросились и спутники – слегка охмелевший молодой аристократ и суровой дворф, находящийся, впрочем, в хорошем расположении духа после замечательного вечера, сдобренного музыкой и элем. Следом таверну покинула и группа менестрелей, завершивших своё великолепное выступление дивной поэмой, сыгранной на бис по требованию постояльцев. Судьбе в эту ночь было угодно так, чтобы обе компании встретились в более неформальной обстановке, ведь шумный полумрак трактира, как известно, не слишком способствует тем редким беседам, которые оказываются наполнены куда большим смыслом, чем привычная затрапезная болтовня. И никто из невольных собеседников, столкнувшихся на деревянном крыльце «Драконьей Пасти», не подозревал, что этой встрече суждено стать одной из ключевых звеньев целой череды чудесных событий, сумевших повернуть вспять историю королевств.

– Что-то не так? – Этерас положил руку на плечо Дабрагонэса и ловким движением развернул товарища к себе лицом.

Тёмный эльф не ответил, но выражение его лица ещё больше смутило и взволновало юношу.

– На Луну повыть вышел? – изумлённо воскликнул подоспевший вслед за Этерасом дворф. – На тебе морда, как на волке, попавшем в силки!

– Или почуявшим жертву… – задумчиво добавил юноша. – Ты что-то вспомнил?

– Да… Вернее, нет. Не знаю… – с трудом выдавил из себя Дабрагонэс. Слова давались ему с трудом. Он будто бы отмахивался ими от назойливых мух, норовивших отвлечь от чего-то очень важного и значимого, скрытого где-то в глубинах сознания... или сердца. Всем своим видом тёмный эльф выдавал крайнюю степень волнения, даже не пытаясь скрыть от спутников охвативших его чувств.

– Перебрал что ли? Ну, так иди – поспи. Или выверни из себя лишнее – мужикам в деревне вроде помогало иногда. Иной раз трижды за ночь ходили, а потом продолжали, как ни в чём не бывало. Но, по моему разумению, это нечестно, – благодушный настрой дворфа, казалось, не сломить никаким тревогами.

– Мне надо поговорить с той эльфийкой… Это…это очень важно, – снова медленно и крайне неуверенно ответил Дабрагонэс.

– С той, на которую ты весь вечер пялился? – с понимающей улыбкой спросил Борбас и затем вдруг заговорщицки подмигнул эльфу. – Ну, так дело выеденного яйца не стоит. Незачем так тревожиться!

– Ты не понимаешь… – Дабрагонэс вздохнул и снова замолчал, видимо окончательно потеряв связь с текущей реальностью.

В этот момент широкие дубовые двери таверны распахнулись, и на крыльцо вышел рыжеволосый бард, закрыв своим исполинским телом протискивающийся из зала свет. Вслед за ним «Драконью Пасть» покинули и остальные менестрели. Дорожные мешки и инструменты были при них – музыканты явно не собирались оставаться здесь на ночь. Последней вышла девушка-эльф, создававшая прекрасную мелодию одним своим дыханием. Заметив её, Дабрагонэс тут же потерял остатки самообладания. Его руки явственно тряслись, плечи дрожали, а глаза были широко раскрыты от волнения и испытываемой им и непонятной для окружающих тревоги. Впрочем, от глаз собравшихся не утаился и тот факт, что чувства тёмного эльфа были встречены своеобразной взаимностью. Девушка, заметив Дабрагонэса, тотчас прижала руки к груди, задрожала, и инстинктивно хотела было шагнуть назад – в спасительный свет шумной таверны. Но поводом её тревоги был легко читаемый в глазах страх – она до жути боялась своего тёмного сородича.

На несколько мгновений обе компании застыли в неловкой паузе. Затем эльфийка медленно шагнула за спину рыжеволосому барду и спряталась за своим спутником, будто за большим строевым щитом под обстрелом вражеских лучников. На взгляд Борбаса, защита была превосходная, и бояться за спиной такого здоровяка девушке было нечего. Дворф подозревал, что справиться с этим гигантом, несмотря на его мирное ремесло, будет трудновато даже для него. В любом случае – попотеть пришлось бы изрядно.

– Доброй ночи, друзья! – нарушил чересчур затянувшуюся немую паузу рыжеволосый бард. – Богиня благодарна за ваше подношение. Молитесь Ллире и музыка и радость станут верными спутниками вашей жизни.

Однако в басовитом голосе менестреля проскользнули чуть заметные нотки неуверенности, а скрывать подозрительные взгляды, то и дело кидаемые его спутниками в сторону тёмного эльфа, никто и не пытался.

– Благодаря вам она уже стала доброй! – дипломатично и приветливо ответил Этерас. Однако музыканты уловили и в его интонации неуверенность и смущение.

– Она ещё не закончилась, – неожиданно отрезал бард. – Ваш темнокожий спутник хотел о чём-то поговорить с нами. Мы слушаем. И знаем о его тёмном происхождении.

Борбас изумлённо уставился на гиганта с огненными волосами. Неужели он что-то знает о прошлом Дабрагонэса? Или, как и Этерас в своё время, принял его за кровожадную тварь из какого-то подземного мира? А быть может за вампира из детских сказок матери Шишиги, как дурак-Фок? Так или иначе, но тон, который выбрал для разговора бард, дворфу не нравился.

– Вы ошибаетесь. Он не дроу, – столь же резко в тон барду ответил Этерас.

Теперь настала очередь музыкантов удивляться. Рыжеволосые брат и сестра ошеломлённо переглянулись. Молодой худощавый парень, с закреплёнными за спиной барабанами, пожал плечами и причмокнул от неожиданности. И даже эльфийка, пересилив страх, осторожно выглянула из-за спины гиганта и с интересом посмотрела на Этераса.

– Да-да: не только эльфы изучают древние книги и манускрипты Кудесников, – продолжал тем временем вдохновлённый произведённым эффектом юноша. – Совсем недавно я допустил ту же ошибку и принял этого темнокожего мужчину за дроу. Это заблуждение стоило бы мне и стоящему подле меня дворфу жизни, если бы не тот, кого я, так же как и вы, считал злом.

С последними словами Этерас широким театральным жестом указал на тёмного эльфа, будто впервые представляя его широкой публике.

– Я готов подтвердить каждое слово этого человека. И не будь я честный дворф, если он лжёт! Эльф дважды спас мне жизнь и один раз выбил кинжал из-под самого горла этого парня. И вообще, мне не нравится твой тон, бард! – встрял, наконец, в разговор и Борбас.

– Приношу извинения, если мои слова показались вам чересчур холодными. Но почему вы решили, что он не тот на кого так похож? И по какой причине за него говорят другие? – чуть более миролюбиво, но всё ещё холодно спросил бард.

– Меня зовут Дабрагонэс. И я… всего лишь хотел посмотреть… – сбивчиво перебил, уже хотевшего было ответить Этераса, сам тёмный эльф, но вдруг смутился и замолчал, будто не зная, как продолжить. Или не найдя правильного слова.

Речь Дабрагонэса дрожала в такт с его телом, и всё поведение эльфа выдавало в нём крайнюю степень волнения. Людям такие чувства свойственны, пожалуй, лишь на краю неминуемой гибели, или перед ожесточённым сражением, когда жизнь и смерть вдруг теряют свою цену и смешиваются в едином танце бессмысленной ярости. При других же обстоятельствах только безумцы способны испытывать столь сильную тревогу.

– Хродвар Горностай! – не без гордости представился бард. – Это моя сестра и прекрасная певица Хорвин, наш юный барабанщик Ричи и чудесная флейтистка Тельвирин.

Рыжий музыкант слегка поклонился, не переставая при этом сверлить оценивающим взглядом тёмного эльфа и его спутников. Борбас и Этерас последовали примеру барда и назвали свои имена.

– Горностай… Вы из клана Горностаев! Ярны?! – с нескрываемым изумлением догадался дворф.

Борбас в очередной раз окинул взглядом могучую фигуру барда с длинными огненными волосами, яркими языками пламени ниспадающими на громадные плечи. Широкая спина, большой открытый лоб и гордая осанка – всё выдавало в нём варвара, спустившегося с Ярноборийских гор. Необычайно редкий для кармеолцев цвет волос – в лесах и скалах Дикого Края был обыденностью.

– Ты не ошибся, дворф, – кивнул в ответ менестрель. – Приятно знать, что в королевствах кто-то слышал о нашем клане.

– Но какими судьбами вас занесло в Йорф’Эртес – на северное побережье Кармеола? – продолжал расспрос заинтригованный Борбас.

– Это долгая история… – слегка замялся Хродвар. – Обычаи нашего народа не слишком жалуют менестрелей. Особенно тех, кто поёт не только о победах своего клана…

– Вы изгои? – догадался Этерас, удивлённый происхождением барда и его сестры не меньше дворфа.

В Кармеоле племена, населяющие Ярноборийские горы, называли Ярнами, а их страну – Диким Краем. Жители цивилизованных королевств считали Ярнов грубыми и необузданными варварами, представляющими угрозу для мирного быта приграничных крестьян и ремесленников. Кланы Дикого Края поклонялись Темпусу – яростному богу войны, одному из тех небожителей, который не вписывался в пантеон ни добрых, ни злых божеств.

– Мы ушли по своей воле, – решил избежать прямого ответа бард. По его тону стало ясно, что эта тема для него – не самый приятный повод для разговора.

– Кажется, мы совсем забыли о вашем темнокожем друге, который что-то очень хотел нам сказать… – встряла в мужскую беседу сестра Хродвара.

На несколько мгновений в воздухе вновь повисла напряжённая тишина. Этерас и Борбас вопросительно взглянули на своего спутника. Музыканты ждали. Наконец, тёмный эльф сделал неуверенный шаг вперёд, попытался выдержать жёсткий взор Хродвара и медленно, запинаясь, произнёс:

– Я хотел посмотреть…посмотреть ещё раз…

– На что? Или кого? – прямо спросил рыжеволосый бард.

– Ваша спутница… – почти упавшим до шёпота голосом выдавил из себя Дабрагонэс.

– Тельвирин? Боюсь, эльф, ты напугал нашу флейтистку настолько, что я не решусь просить её уделять тебе внимание, – твёрдо заявил бард. – Она уверена, что ты дроу – мерзкое порождение подземных миров.

Тёмный эльф покачал головой:

– Мне не обязательно смотреть… Я готов лишь послушать…

– Тебе понравилась её игра? – догадался Хродвар. – В таком случае, почему ты так взволнован, будто замышляешь что-то недоброе?

Дабрагонэс сделал шаг назад и протестующе замахал руками.

– Я не могу объяснить… Просто чувствую, что это очень важно. Оружие, которое превращает дыхание в музыку… – медленно прошептал тёмный эльф.

Этерас вспомнил чудную трубку, из которой эльфийка извлекала восхитительное звучание, всего лишь вдыхая в неё воздух. Юноша не разбирался в музыкальном искусстве и до сегодняшнего вечера искренне считал, что оно не заслуживает большого внимания. Во всяком случае, путешествия, фехтование, верховая езда, древние книги и манускрипты интересовали его куда больше пьяных песен трактирных менестрелей. Однако в эту ночь судьбе было угодно навсегда изменить взгляды молодого аристократа.

– Флейта? – уточнил Хродвар. – Это «оружие» называется флейтой. Только убить им никого не выйдет, потому что оно создано для более достойных целей.

– Им можно убить.., – вдруг к всеобщему изумлению заявил тёмный эльф, – но служит оно и впрямь для другого.

Эльфийка, которую бард представил Тельвирин, неожиданно снова выглянула из-за широкой спины Хродвара и впервые посмотрела на Дабрагонэса не только со страхом, но и с интересом. Тёмный эльф поймал её взгляд и на этот раз не отвёл глаза.

Тельвирин осторожно и медленно, будто всё ещё сомневаясь в верности своего решения, сняла с пояса небольшой кожаный чехол, и задумчиво покрутив в ладонях, наконец, бережно извлекла из него деревянную трубку. Хродвар хотел было что-то ответить тёмному эльфу, вздумавшему спорить с менестрелем о его инструментах, но заметив реакцию своей спутницы, передумал. Все взгляды устремились на двух эльфов.

Девушка поднесла флейту к губам и привычным движением закрыла кончиками пальцев несколько отверстий в её корпусе, вдохнула и на выдохе снова извлекла бы чудесную и живую мелодию, если бы тёмный эльф к всеобщему изумлению вдруг не остановил её.

– Нет, не так! Ты не понимаешь… – Дабрагонэс сделав ещё один шаг вперёд, резко, но мягко схватил её за руку. Тельвирин испуганно отшатнулась и, чуть было, не запнулась о высокий порог крыльца таверны. Флейту она инстинктивно прижала к груди. Тёмный эльф, однако, отпустил девушку, но затем медленно снова протянул к ней открытую ладонь. В его изумрудных глазах Тельвирин прочитала столько мольбы и отчаяния, о причинах которого можно было лишь гадать, что её сердце смягчилось и наполнилось пламенным желанием избавить это существо от страданий. Девушка шагнула навстречу эльфу и бережно вложила в его ладонь свой музыкальный инструмент, лишь слегка вздрогнув, когда её пальцы коснулись пальцев того, кого она приняла за дроу. Дабрагонэс плавно поднёс флейту к губам, ни разу не взглянув на неё, вздохнул и закрыл глаза. Этерас вдруг заметил, как голубоватый лунный свет неожиданно чётко упал на лицо тёмного эльфа и, отражаясь от его белоснежных локонов, озарил пространство вокруг, будто создавая импровизированную сцену. И тогда Дабрагонэс заиграл.

***

Близилось утро. Лёгкие лучи восходящего солнца вот-вот должны были пронзить тёмный небосвод. Но ночное светило не спешило отдавать свои законные права и продолжало сиять в полную силу, облекая предрассветную полутьму в блекло-голубоватый оттенок. Город спал. На улицах Йорф’Эртеса царили тишина и спокойствие, изредка нарушаемые щебетанием просыпающихся птиц. Завсегдатаи «Драконьей Пасти» давно видели свои пьяные и весёлые, а иногда злые и кошмарные сны. И лишь трое постояльцев бодрствовали.

Человек, дворф и тёмный эльф продолжали бродить по пустынному городу и предаваться той внезапной и чудесной сказке, что в самый неожиданный момент даровали им боги. Никто из них не чувствовал себя таким счастливым и безмятежным, как в эту ночь. Этерас и Борбас до сих пор не могли осмыслить случившегося, но им этого и не требовалось. Магия, вложенная в дыхание их темнокожего спутника эльфийской флейтой, умиротворяла и вселяла гармонию в сердце каждого, соприкоснувшегося с ней. Сами боги, казалось, создали эту восхитительную мелодию, которая сейчас изливалась из груди Дабрагонэса через маленькую незамысловатую трубку, помогавшей Тельвирин заработать себе на жизнь.

Тёмный эльф дышал тихо-тихо, чтобы не разбудить спящих горожан, а потому его музыку слышали только те, кто был рядом. Она не была похожа ни на что и, как божественная красота мироздания, несравнима ни с чем. Небесная лёгкость и королевское изящество виртуозно сочетались в ней с удивительной обстоятельностью, создавая бесконечно прекрасную и красочную гармонию звука. Так, самый мечтательный смертный, не лишённый воображения, мог бы представить себе ту первозданную песнь, которой боги сотворили мир. Так, вероятно, играла бы сама природа, получись у неё вложить в один единственный вздох все краски Вселенной. Так пели бы звёзды, решившие подарить смертным свою музыку. Так пела Луна…

«Дети Ллиры» восхищённые божественной мелодией, подобной которой они не знали, несмотря на выбранную стезю, провели добрую половину ночи с Дабрагонэсом и его спутниками. Почти молча бродя по ночному городу, они вслушивались в каждый звук неповторимой игры темного эльфа. Страх Тельвирин перед дроу притупился с первым шелестом флейты. А когда Этерас, памятуя слова графини Д’Эртес, напомнил девушке, что у подземных эльфов не бывает изумрудных глаз и кратко изложил историю своей встречи с ним, то исчез и вовсе. Борбас тоже внёс свою лепту, пояснив музыкантам, что «Добрика» (так с недавних пор он стал величать Дабрагонэса) где-то в лесу приложили дубиной по самой макушке, да так, что эльфу напрочь отбило память, а также умение общаться с эльфийками. «Может, подует на вашей дуде, да и вспомнит что полезное», – с надеждой предположил дворф.

Хродвар, растроганный историей Дабрагонэса и его невероятной игрой на флейте, вкратце рассказал друзьям о том, как он и его сестра ещё в юности сбежали из Дикого Края, непонятые в родном клане ни старейшинами, ни суровыми жрецами Темпуса. Община требовала от них воинственных и победных песен, прославлявших мужество племени Горностаев и обличавших трусость их врагов, а будущие менестрели пели о Луне и звёздах, о диких зверях и дальних странах, о чудесах и магии. Однако, несмотря на явные противоречия со своим народом, Хродвар рассказывал о нём не без доли гордости, особо подчеркнув, что покинул родные края по доброй воле, а не был изгнан решением клана.

Хорвин к рассказу брата добавила историю о том, как в одном из самых захолустных трактиров Бортнора они встретили молодую эльфийку с маленькой деревянной флейтой, решившей посмотреть на людей и их города, и в первый же день ограбленной теми, кем так интересовалась. И о том, как пару лет назад наткнулись на беспризорного мальчишку, ловко выбивающем замысловатый ритм на досках от старой прогнившей лачуги в забытой всеми богами фардарской деревне. О том, как их всех объединила своей милостью богиня счастья и любовь к музыке.

Поделившись историями, новые друзья, по зову флейты, продолжали бродить ночными улицами Йорф'Эртеса. В центре компании неизменно находился самый молчаливый её участник – тёмный эльф. С момента их встречи на резном деревянном крыльце таверны, он так и не проронил ни слова. Дабрагонэс лишь вдохновлёно и тихо играл, лишь изредка открывая глаза, чтобы посмотреть себе под ноги или поднять голову и вглядеться своими изумрудными зрачками в голубоватый полудиск Луны, освещавший хрупкую небесную твердь, подобно яркой свече в большом пустом зале.

Но всё прекрасное рано или поздно заканчивается. Настало и время прощаний с музыкантами. «Дети Ллиры» с наступлением рассвета должны были покинуть город. Их ждал долгий путь на юг – в Арадабар, куда местный вельможа пригласил менестрелей ко двору, по случаю большого праздника. Отказать знатной особе музыканты не могли, как и опоздать к назначенной дате. А потому, простившись с новыми друзьями, они ушли, чтобы часик-другой вздремнуть, собрать пожитки и с первыми лучами солнца отправиться в дорогу. Расставаясь с тёмным эльфом, Тельвирин не решилась разлучать его с флейтой и попросила принять музыкальный инструмент в качестве награды за ту божественную ночную мелодию, которой одарил их Дабрагонэс.

Однако бродить по пустынным улицам в одиночестве друзьям долго не пришлось. Хоть тёмный эльф и играл очень тихо, чтобы не разбудить спящих людей, в городе нашлись существа, чей слух оказался достаточно силён для того, чтобы различить в ночной тиши мелодию флейты. Это были бездомные собаки. Музыка Дабрагонэса оказалась по нраву их незамысловатому животному рассудку. Сначала из тьмы одной из подворотень вышли два потрёпанных и облезлых пса. Они молча и слегка боязливо пошли вслед за Дабрагонэсом, жадно вытянув уши и, подобно людям, ловя каждый звук его флейты. Борбас хотел было отогнать безродных псов рукоятью своего новенького топора, подаренного оружейниками Аркании Д'Эртес, но заметив с какой преданностью и поистине собачьей покорностью они взирают на тёмного эльфа, передумал. Вскоре дворф даже пожалел о том, что не захватил из таверны немного закуски, чтобы угостить, наверняка, голодных животных.

Затем к ним привязались ещё несколько – столь же молча и преданно отправившись за флейтой. Когда же друзья вышли на окраину Йорф'Эртеса, почти к самым городским стенам, к компании и вовсе присоединилась целая стая. Несколько дюжин собак брели вслед за тёмным эльфом, не издавая ни звука, лишь высоко подняв уши и иногда принюхиваясь, будто силясь запомнить запах той прекрасной мелодии, что играл для них Дабрагонэс.

Когда первый луч Солнца пронзил тьму уходящей ночи, бросив ещё неуверенный вызов Луне, Борбас уже с умилением наблюдал за животными и размышлял о собачьей природе. Он вспомнил о тех двух псах, которых убили циничные работорговцы – о преданных охотничьих зверях, пожертвовавших жизнью ради спасения хозяина. Дворф умел обращаться с собаками и обычно хорошо воспитывал их, но никогда он не использовал для этого музыки. Дабрагонэс же совсем не был похож на того, кто сможет выдрессировать пса, однако, сейчас животные сами тянулись к нему, шли на мелодию флейты, как идут на родной запах кормильца-хозяина. Борбас знал, что столь преданно и покорно собаки ведут себя лишь с теми, за кем признают лидерство и непререкаемый авторитет. И это было особенно удивительным в свете того, что речь шла о бездомных собаках – о почти диких животных, безродных изгоях в человеческом городе, всеми презираемых и унижаемых, привыкших полагаться только на своё чутьё и врождённые инстинкты. Это были звери, избродившие все самые грязные и злачные места Йорф'Эртеса и его окрестностей, глотнувшие столька зла и несправедливости, сколько не выдержал бы ни один человек. Память о мерзких поступках хозяев города, о бесконечном голоде и невыносимой жажде, на которые они оказались обречены с самого рождения, впитали в этих собак острое недоверие к людям, порой переходящее в настоящую ненависть. Они были опасны, трусливы и несчастны одновременно. И Борбас жутко сомневался в том, что смог бы приручить бродячего пса, родившегося и выросшего на улицах недружелюбного города. Эти звери были падальщиками, а не охотниками, они не знали запахов леса и лесных обитателей, зато прекрасно разбирались в запахе улиц. Они без труда, одним лишь нюхом, могли найти любую таверну, трактир или помойку, где можно было поживиться объедками человеческой кухни. Знали бродячие псы и запах людей, легко отличая аромат женщины или ребёнка от потного следа, оставленного в воздухе взрослым мужчиной. Весь спектр городской вони был их достоянием и тем единственным преимуществом, которое позволяло выживать в столь неблагоприятных условиях.

Внезапная мысль вдруг со стремительной лёгкостью, будто острая стрела попавшая в мишень, пронзила разум дворфа. Борбас подошёл к Этерасу и, шепнув что-то на ухо, взял у него кожаный чехол, обычно бережно закреплённый к поясному ремню юноши. Развязав надёжный узел, дворф извлёк из чехла чёрно-синюю маску, разукрашенную тёмным небом и звёздами. Это была та самая маска, которую принц Артанюс ловким ударом рапиры сорвал с лица своего убийцы. Королевские гончие, тщательно обнюхав её, привели стражников и следователей в «Драконью Пасть», куда вероятно убийца заходил перекусить или снять ночлежку. На этом след оборвался, и сколько не пытались лучшие охотники королевства найти новый – их собаки лишь неуверенно крутились вокруг трактира или возвращались к дворцу. Но ни один зверь, будь он даже прирождённым охотником, не знает запахов города лучше, чем бродячие псы, родившиеся и выросшие на улицах Йорф'Эртеса.

Через несколько дней после преступления, когда королевская гвардия уже отчаялась найти убийцу по свежему следу, Этрэция, верная служанка Аркании Д'Эртес, принесла злополучную маску Этерасу и его спутниками, всё ещё веря, что эта улика может принести пользу. Борбас, впрочем, не разделял надежд графини, прекрасно понимая, что никакая охотничья собака не способна вынюхать одного единственного человека в многотысячном городе, где спектр человеческих запахов столь обширен и столь смешан, что использовать обоняние охотника для поиска кого бы то ни было – дело гиблое. Но теперь и перед дворфом забрезжил маленький лучик надежды. Ведь если тёмному эльфу удалось так запросто приручить целую стаю бродячих псов, быть может, у него получиться и заставить их взять след?

Придя к этой простой и очевидной мысли дворф просто шагнул навстречу собакам и протянул им маску. Сейчас Борбас надеялся лишь на удачу и на волшебство флейты. Опыт и мудрость отступили, признавшись в собственной бесполезности.

Первые три зверя, тщательно обнюхав улику, лишь растерянно повиляли хвостами. А вот четвёртый – старый, видавший виды, облезлый пёс, явно не раз получавший трёпку и выходивший живым из множества переделок – запах узнал. Лишь подойдя к маске, он тихо зарычал, впервые нарушив соблюдаемую стаей тишину. А затем вдруг развернулся и неторопливой трусцой, то и дело, принюхиваясь, побежал в одну из боковых улочек, ведущих на окраину города.

Зверь взял след. Охота началась.

Глава XV Мрачные тайны

Любовь и смерть, как известно, два главных двигателя человеческой жизни, как и жизни любого другого разумного существа. Всякий мудрец знает, что именно эти два состояния лежат в основе всех наших помыслов и придают мотивацию для любого дела. К одному стремятся, чтобы наполнить смыслом своё бренное существование, второго стараются избежать, дабы этого смысла не потерять. Обоим подвластно каждое наше чувство, каждая мысль и каждый вздох. Во имя любви мы работаем, воюем, придаёмся удовольствиям, терпим лишения и совершаем подвиги. То же самое мы делаем, чтобы избежать смерти. И лишь одно состояние способно затмить собой и то и другое, преодолеть и силу любви, и непоколебимость смерти. Однако встречается оно столь редко, что ни один мудрец ещё не придумал для него названия, ни один поэт не воспел его в своих песнях.

Такое состояние рождается в причудливом узоре любви и смерти, когда два главных спутника жизни объединяются в одно целое. Взращённое тяжёлой душевной смутой, лютой ненавистью или же жаждой мести, оно становится столь сильным чувством, что сметает все остальные и навеки захватывает душу своего владельца, чтобы привести её к заветной цели, вопреки любви, смерти и самой жизни.

Именно это чувство покорило разум и сердце Аркании Д’Эртес, мудрой повелительницы Йорф’Эртеса, чей возлюбленный был подло убит в тот самый день, который должен был стать началом их счастья. И именно оно привело впоследствии к той роковой цепочки событий, которые навсегда изменили историю королевств.

Бесконечные печаль и отчаяние, в одно мгновение вытеснившие собой все другие чувства из сердца графини, стоило ей услышать страшную весть – недолго властвовали над разумом Аркании. Быть может, не будь она потомком славного и героического рода Д’Эртес, боль потери и столь нежданный удар судьбы разбили бы её дух, напрочь лишив самодостоинства и мотивации к жизни, как это нередко случается со смертными. Но Аркания Д’Эртес была Арканией Д’Эртес. А потому вскоре ужасные чувства, парализующие человеческую волю, сменились в ней чувствами ещё более ужасными, но обострявшими эту волю до самого предела. И даже больше. Сердце и разум графини преисполнись жаждой мести, заставив забыть эту женщину обо всех остальных стремлениях.

Но Аркания не знала на кого обрушить гложущую её ненависть, ибо даже мудрости повелительницы Йорф’Эртеса оказалось недостаточно, чтобы раскрыть это вероломное, но почти идеальное преступление. Кто мог хотеть смерти самого популярного в королевствах человека, у которого были десятки сотен друзей и ни одного врага? Кто осмелился бы покуситься на семью могущественнейшего правителя, способного собрать под знамёна сотни тысяч преданных своей стране воинов? Лишь одна держава на всём полуострове могла бы одолеть такую силу. Но между Бортнором и Кармеолом уже много лет царит мир, а в основе их отношений лежит военный союз, отсутствие торговых пошлин и тёплая дружба королевских семей. Даже самый злобный и склонный к авантюрам правитель не решился бы нарушить столь взаимовыгодный порядок вещей, а окружавшая королей знать и вовсе. Неужели враг пришёл с Востока, где коварство, интриги и убийства в порядке вещей? Но Востоку никогда не было дело до королевств побережья, учитывая консолидацию западных народов, а также их верность своим традициям и суверенам. Ни одна армия востока, даже в союзе ещё с двумя армиями не сможет сокрушить королевскую гвардию Кармеола, фланги которой прикрыты тяжёлыми бортнорскими рыцарями. Но кто тогда? Кто мог осмелиться столь подло и мерзко лишить жизни единственного наследника престола?

Эти сиюминутно гложущие сознание вопросы в совокупности с врождённой тягой к знаниям привели Арканию Д’Эртес к необычному и страшному решению. В надежде обрести истину и свершить задуманное возмездие, она обратилась к запретному искусству, мифические тайны которого надёжно охранялись от человека самой природой, тысячи лет оставаясь нетронутыми в мрачных глубинах подземелий.

***

Графиня провела рукой по пыльному стеллажу древней библиотеки. Книги, покоящиеся на его полках, казалось, готовы развалиться от малейшего дуновения. Но, смахнув многовековой слой пыли, Аркания с удовлетворением ощутила твёрдые, внушающие уверенность, обложки.

Свет дюжины факелов прекрасно освещал всё помещение, позволяя прочесть даже самый истёртый временем манускрипт. Но если всё внимание графини было приковано к источникам древних знаний, то сопровождавшие её стражники смотрели лишь на пыльные следы и груды костей, разбросанные в центре залы, вперемежку с ржавым, затупившимся оружием, выкованным тысячи лет назад давно забытыми кузнецами. Представшая перед их глазами картина наглядно свидетельствовала о том, что совсем недавно здесь произошла короткая, но яростная схватка. А останки её участников вводили в дрожь даже самых закалённых воинов.

Впрочем, Аркания Д’Эртес предупредила всех участников экспедиции о том, с чем им придётся иметь дело. В свиту графини вошла дюжина её лучших стражников, включая капитана Тареса – командира личной охраны и самого преданного и смелого защитника повелительницы Йорф’Эртеса. Ещё дюжину составили наёмники – свирепые ярнборийские горцы, арадабарские латники, пара бортнорских рыцарей и один фардарец. За хорошую монету они поклялись защитить графиню хоть от гнева самого Темпуса, а затем свято сохранять тайну экспедиции. Конечно, посвящать в столь авантюрное дело, призванное раскрыть секреты тысячелетней давности и наделить нечеловеческим могуществом всякого, кто сумеет понять их, любых посторонних было глупостью. Но интуиция подсказывала графини, что грубая сила здесь лишней не будет. Красочный рассказ Этераса и наглядные доказательства его слов, лежавшие сейчас у ног стражников, лишь окончательно убедили Арканию в верности принятого решения.

Несмотря на имевшуюся карту и подробное описание местности вокруг древней башни, экспедиция почти два дня продиралась по густому лесу, нарезая круг за кругом, но упорно не находя искомого сооружения. Лишь на исходе вторых суток, когда уставшие путники уже высматривали удобное для ночлега места, один из подчинённых Аркании вдруг споткнулся и чуть не угодил в крутой овраг. А секундой позже, стоило стражнику, кляня себя за неловкость, сконфуженно подняться на ноги, его взору предстала величественная и мрачная картина башни. Её матово-чёрные стены и высокий изящный шпиль смотрелись столь контрастно на фоне заходящего солнца, что, казалось, не заметить их, было невозможно. Они будто впитывали в себя весь солнечный свет или же, наоборот – не подпускали его к себе, оставаясь чёрным пятном на лике уходящего дня, не отражая собой ни малейшего блика. И, тем не менее, никто из участников экспедиции не смог самостоятельно заметить башню, пока ему не показывали – куда надо смотреть.

Страх и мрачные предчувствия овладели сердцами стражников тотчас, как только они переступили порог этого зловещего сооружения. Древнее, сокрытое пластами веков и тщательно оберегаемое самой природой зло явственно читалось в дыхании башни. Никто из членов разношёрстной экспедиции не питал желания знакомится с ним ближе: ни дерзкие воинственные варвары, никогда не избегавшие схваток, ни храбрые бортнорские рыцари, о доблести которых слагались баллады, ни арадабарские латники, облачённые в самые прочные в королевствах доспехи, ни элитные йорфэрэтэсианские стражники, отобранные лично Арканией из лучших воинов города. Но ведомые клятвой и верностью графине Д’Эртес все они, один за другим, в боевом порядке спустились в подземелье.

Графиня взяла с полки один из томов и, смахнув с него солидный слой пыли, открыла на первой странице. Язык, на котором была написана книга, оказался знаком женщине. В отличие от Этереса, Аркания Д’Эртес понимала не только эреонорскую письменность, но и не понаслышке знала алфавит доэреонорской эпохи, возможно – лучше всех в королевствах. Судя по её задумчивому и крайне озадаченному выражению лица, увиденное в книге ей не понравилось. Однако появившийся вместе с тем в её глазах блеск свидетельствовал и о зародившейся в душе графине надежде. Надежде, порожденной старинным знанием, веками хранившимся на пыльных страницах тяжёлых томов, погребённых под толщами земли и оберегаемых древним заклятием.

Капитан Тарес поднял с пола одну из ржавых сабель, выпавших из костлявых рук поверженной здесь двумя неделями ранее Этерасом нечисти. Телохранитель графини хотел знать – с чем предстоит столкнуться его людям. Древнее оружие, на первый взгляд, не внушало опасности – его лезвие давно затупилось, а надёжная когда-то сталь заржавела и казалась чересчур хрупкой. Тем не менее, холодная рукоять уверенно лежала в ладони, а удачная, почти идеальная балансировка позволяла с лёгкостью обрушить на врага целый град ударов, что свидетельствовало о невероятно высоком мастерстве былых кузнецов, выковавших когда-то эти сабли. Такое открытие лишь увеличило тревогу в сердце капитана и он решил не делиться им с и без того напряжёнными соратниками, лишь брезгливо откинув оружие нежити в сторону. Сабля с лязгом ударилась о каменный пол подземелья, вероломно нарушив царившую здесь тысячелетиями тишину.

– Гнилое старьё, – сухо объявил капитан, надеясь немного разрядить обстановку. Но Таресу никто не ответил, а графиня, на пару мгновений оторвавшись от изучения ветхой книги, неодобрительно покачала головой. Собравшиеся в библиотеке воины – и стражники, и наёмники – всем своим существом сейчас чувствовали зловещее дыхание подземелья, целиком овладевшее их мыслями и эмоциями, а потому предпочитали пустым разговорам тишину.

Аркания Д’Эртес вскоре отложила в сторону попавшийся ей в руки фолиант и, пробежавшись искушённым взглядом по пыльным полкам, наскоро выбрала новый. Графиня решила не тратить время на подробное изучение каждой книги. Она искала лишь наиболее полезные и содержательные, чтобы более детально исследовать их по возвращении. Тот факт, что Аркания собиралась заимствовать часть библиотеки этого мрачного и зловещего места – совсем не внушал её спутникам оптимизма. Стражники не знали, да и не могли знать о таившейся в тёмных коридорах подземелья опасности, но инстинкт подсказывал – не стоит прикасаться к тайнам, за древностью лет сокрытым в этих стенах. И тем паче не стоит выносить такие тайны под солнце нынешних королевств.

Однако графиню, казалось, подобные мысли не волновали. Она продолжала сосредоточенно переворачивать страницы древних фолиантов, с каждой строкой приближаясь к сокрытым нынче для смертных знаниям. Тысячи лет истории, обратившие в прах сотни королей, сломившие целые народы и предавшие забвению некогда великие империи, оказались бессильны против хрупкой бумаги, защищенной лишь тонким деревянным переплётом обложки. Время было не властно над тёмной башней, наречённой своими древними создателями Тэл-Анроф.

Но не властно оно оказалось и над стражами, волей могущественного заклятия бдительно охранявшими зловещие тайны подземелья. Будучи порождениями чистого зла, они сами того не ведая, защищали от него верхний мир, тщательно оберегая людей от запретного и смертельного для них искусства. Но человек, по своей природе, удивительное существо. Чем выше и ужасней порог тайны, тем сильнее он стремится преодолеть его, дабы завладеть сокрытым за ним знанием. Любопытство – вот главный порок и проклятие человеческого рода. Проклятие и вместе с тем его сила.

Тревожное молчаливое ожидание, коим можно было описать состояние каждого из воинов, поклявшихся ценой своей жизни защищать повелительницу Йорф’Эртеса, развеялось в один миг. Душераздирающий истошный вопль эхом прокатился по коридорам подземелья и заставил всех участников экспедиции встрепенуться. Даже проявлявшая доселе абсолютное хладнокровие графиня еле заметно вздрогнула и оторвалась от чтения пыльного манускрипта.

Этот безумный полный отчаяния крик принадлежал одному из часовых, оставленных на первом этаже башни у входных ворот. Перед тем как спуститься в подземелье капитан Тарес поручил двум воинам нести дозор наверху, на тот случай, если кому-нибудь ещё вдруг вздумается посетить проклятое место. Компанию опытному йорфэрэтэсианскому стражнику на поверхности составил бортнорский рыцарь – один из элитных наёмников графини. Кто из них нарушил тысячелетнюю тишину древней башни – сказать было трудно, ибо человеческого, в диком ужасающим слух вопле, оказалось совсем немного. Быть может, кричали сразу оба дозорных, а быть может, в оркестре их предсмертного пронизанного первобытным страхом воя были и другие «музыканты». Так или иначе, но «дирижёр» оказался столь могущественным, что не оставил двум закалённым и готовым к схватке воинам ни малейшего шанса.

Пронзительный крик вскоре сменился клёкотом и громким хрипом, а вслед за ними последовал металлический звон и грохот, будто кто-то неимоверно могучий с силой швырнул рыцарские доспехи в стену, не удосужившись извлечь из них владельца. Одновременно с другой стороны – из неизведанных глубин подземелья послышались шаги – множество лёгких костяных ног уверенно постукивали по каменному полу коридора, с каждым мгновением приближаясь к библиотеке.

– Ваш ход, капитан Тарес. Приготовьте людей к бою, – спокойно приказала графиня, первой из всех взяв себя в руки. – Эти неприятности не должны помешать моим исследованиям.

Невозмутимость графини немного взбодрило воинов. Следуя инструкциям капитана, они стали выстраиваться возле единственного входа в библиотеку. Один из рыцарей нашёл в углу комнаты ветхий, почти истлевший засов. Однако по контуру тот был тщательно оббит железом и потому ещё мог послужить по назначению. Наёмник подошёл к двери и торопливо запер её, вставив задвижку в металлические пазлы.

Тем временем, гигантский варвар из Диких Земель установил в центре помещения деревянную бадью и тотчас до краёв наполнил её чёрной вязкой смолой, в достатке принесённой воинами в объёмных бурдюках. По указанию Тареса наёмники и стражники стали обнажать оружие и обильно смачивать его боевую часть в смоле. Вместо привычных мечей и копий большая часть воинов была вооружена стальными моргенштернами, шестопёрами, молотами и булавами. Несмотря на то, что участники экспедиции крайне недоверчиво отнеслись к пересказанной повелительницей Йорф’Эртеса истории Этераса, Тарес решил основательно подготовить людей к встрече со столь страшным противником – мифическим врагом, с которым воины королевств сталкивались раньше, разве что в сказках или ночных кошмарах. Памятуя рассказ уже бывавшего здесь юноши, капитан вооружил своих людей преимущественно дробящим оружием, которое, по словам Этераса, должно обладать большей эффективностью в бою против нечисти. Ведь кость, как известно, проще раздробить, чем проколоть или разрубить. В сложившихся обстоятельствах эта простая мысль бросала воинов в холодный пот, и они с ужасом взирали на тяжёлую просмоленную сталь в своих руках, с жутким трепетом осознавая возложенную на неё в этих стенах миссию.

Добавить к оружию огня Тарес решил уже сам, без чьей-либо подсказки. Если верить детским сказкам и собственным ощущениям, которые порой посещают человека оказавшегося в одиночку в глухом ночном лесу, всякая нежить и нечистая сила обязана бояться благородного света пламени. Да и воинам жар горящего в их руках оружия должен внушать храбрость и веру в собственные силы.

Свистящий удар сабли на мгновение остановил оживлённую указаниями Тареса суматоху. Все взгляды устремились на входную дверь. Остриё древнего оружия с треском проломило ветхое дерево и, застряв в нём, угрожающе смотрело на защитников. В образовавшейся от удара щели царила тьма, но в свете факелов воины сумели рассмотреть гладкую белоснежную поверхность черепа, на которой зловеще плясали отражаемые языки пламени. Но вот его владелец повернулся и, вырывая из двери саблю, слегка наклонился. Тогда люди увидели то, чего в эту минуту они меньше всего хотели видеть. Две ярких мерцающих зловещим кровавым светом глазницы, уставившиеся на них сквозь узкую щель.

– Поджигай! – истошно закричал капитан Тарес, силясь вывести себя и воинов из захватившего их под взглядом нежити оцепенения.

– Темпус! – воинственно взревел в ответ огромный варвар и с уже горевшей в руках массивной секирой бросился к двери. Наёмники и стражники, поджигая от факелов своё оружие, последовали его примеру.

В то же время на хрупкую, ослабевшую под тяжестью веков дверь, обрушились уже десятки ударов. Истлевшая древесина разлеталась в щепки, не в силах противостоять ржавым клинкам нежити. Сквозь образовавшиеся дыры тут и там мелькали мёртвенно-красные глаза и бледные кости. Первым у двери встал широкоплечий рыцарь, облачённый в тяжёлые доспехи, изящно украшенные бортнорским гербом. В его руках пылал двуручный молот с железной рукоятью, а на поясе крепились ножны с добротным мечом. По слухам, это был не наёмник, а один из бортнорских лордов и доверенный друг графини, самостоятельно вызвавшийся помочь повелительнице Йорф’Эртеса в столь необычном и рискованном деле. Слева и справа рыцаря прикрыли два варвара, воинственно распевавшие хвалебную песнь Темпусу. Сразу за ними угловатым полумесяцем расположилась шеренга йорфэрэтэсиансих стражников во главе с Таресом. Оставшиеся же наёмники наспех организовали третью линию обороны, выполнявшую пока роль резерва. В случае надобности они готовились заменить собой уставших или раненых соратников.

Капитану Таресу понравилось организованное им построение. Бойцы держались плотным рядами, но в любой момент могли сменять друг друга, а достаточно узкий вход позволял обороняться малыми силами. Трёх воинов было вполне достаточно, что бы удерживать дверной проём. А в том случае, если они вдруг не справятся, прорвавшийся противник наткнётся на свежую шеренгу йорфэрэтэсианских стражников, и тотчас окажется окружённым сразу с трёх сторон.

В руках каждого воина уже пылало подожжённое оружие, яркими языками пламени освещая и опаляя лица своих владельцев. Огонь вселял в защитников уверенность и веру в свои силы. Ужас, ещё минутой ранее объявший сердца людей, сменился решимостью и предвкушением яростной схватки.

Истлевшая дверь рассыпалась в труху под напором нежити в тот самый миг, когда последний воин занял своё место. Но бой начался раньше. Рыцарь, первым вызвавшийся принять на себя атаку врага, одним могучим ударом сломал сразу несколько сабель, на мгновение застрявших в ветхом дверном полотне.

– Темпус! – радостно воскликнул заметивший успех соратника варвар, и со всего размаху обрушил свою массивную секиру на трухлявую дверь и столпившуюся за ней нежить. Треск трухлявого дерева смешался с хрустом ломающихся костей. Жалкие остатки двери тотчас вспыхнули от попавших на них капель горящей смолы. Но это ничуть не смутило атаковавших. Один за другим, поднятые из могил порождения древней магии, устремились на защитников, нелепо проталкиваясь сквозь друг друга в узкий проём.

Большую часть ударов принял на себя бортнорский лорд. Рыцарь выставил вперёд свой молот и умело парировал атаки стальной рукоятью. Те же из них, что доходили до цели – со звоном отскакивали от надёжных доспехов, украшенных родным бортнорским гербом. В то же время расположившиеся по флангам варвары со страшной силой обрушивали своё оружие на костяную нежить, ломая светящиеся черепа и пустые рёбра. У порога быстро росла горка вновь упокоенных костей. Воины из второй и третьей шеренги с ликованием наблюдали за боём и поддерживали соратников боевым кличем. Каждый из них впервые в своей жизни столкнулся лицом к лицу с нечистью, но привитый с юности бойцовский инстинкт в итоге возобладал в их сердцах, а победное начало схватки обеспечило надлежащий для славной битвы боевой дух.

Аркания Д’Эртес, в отличие от всех присутствующих – и живых и мёртвых – совершенно не обращала внимание на разыгравшееся рядом сражение. Графиня была целиком поглощена изучением древних фолиантов, скрупулёзно выискивая в них крупицы никому доселе неведомых знаний, чтобы потом собрать их воедино и получить ответы на мучившие её вопросы. Она вдохновлено листала ветхие книги, а её губы медленно шевелились, беззвучно проговаривая буквы давно забытого наречия. Стопка пыльных томов и выцветших манускриптов у ног повелительницы Йорф’Эртеса неумолимо росла – Аркания откладывала туда все приглянувшиеся ей экземпляры, чтобы затем детально исследовать их в более комфортной и безопасной обстановке.

Тем временем, атаки нежити не утихали. Несмотря на столь погибельное для них начало схватки, поднятые неведомой силой останки давно умерших людей обрушивались на защитников вновь и вновь. Их оружие ломалось, а они сами рассыпались на груды горящих костей под ударами опытных и могучих воинов. Но из глубин подземелья выходили новые. В коридоре горели десятки пар кроваво-красных глаз, стремящихся вслед за своими мёртвенно-бледными соратниками наброситься на живых, растерзать их разгорячённую плоть ржавыми клинками.

Не все порождения смерти оказались вооружены саблями. У иных были прямые мечи – более длинные и тяжёлые, топоры со сгнившими рукоятками, кистени, а в некоторых случаях – щиты или массивное двуручное оружие. Последних – защитники опасались больше всего. Размашистый удар гигантского меча или секиры даже при успешном блоке вынуждал их отступать, сдавая позиции.

Один раз нежить сумела прорваться в помещение, когда скелет с двуручным мечом, выбивая искры из доспехов и оружия бортнорского лорда, откинул того на несколько шагов назад. К счастью, нечисть тут же упокоили йорфэрэтэсианские стражники, обильно подпалив её кости своим пылающим оружием.

Тем временем варвары, как и рыцарь, принявший на себя львиную долю всех атак, заметно устали. Их удары становились реже и слабее. Пот заливал лица и глаза, а доспехи изрядно прогнулись под натиском ржавых клинков. Капитан Тарес тотчас распорядился заменить сражавшихся. Их место после очередной атаки заняли йорфэрэтэсианские щитоносцы, быстро оттеснив нечисть обратно к дотлевающим остаткам входной двери.

Однако в этот самый момент защитники столкнулись с новой напастью. Сквозь шум и суматоху битвы люди явственно услышали тяжёлую грохочущую поступь, принадлежавшую явно не скелетам. Что-то массивное и гораздо более зловещее уверенно шло по коридорам подземелья, с каждым шагом приближаясь к библиотеке. При этом леденящие кровь звуки движения доносились не с той стороны, откуда пришли скелеты, а с противоположной – со стороны лестницы, из самой башни. То есть оттуда, где располагался единственный выход из проклятого места.

Капитан Тарес понял – чтобы это ни было – именно оно стало причиной истошного вопля, вырвавшегося из глоток часовых... И, вероятней всего, причиной их незавидной смерти.

Когда шаги послышались совсем близко, атаковавшие неожиданно отступили. Один за другим скелеты скрылись во тьме подземелья, и лишь горящие глаза, тут и там мелькавшие по коридору, напоминали об их близости. Но вздох облегчения не прокатился по рядам защитников. Напротив, первобытный ужас и мрачное оцепенение, внушённые им проклятой башней в первые мгновения знакомства, нахлынули с новой силой. Вместо скелетов в дверном проёме прямо на груде дотлевающих костей стояли статуи. Ожившие статуи с первого этажа башни. Обе были облачены в чёрные мантии и вооружены зловещим двуручным оружием – мечом и топором, наподобие тех, что используют палачи, чтобы одним могучим ударом отделять голову от грешного тела преступника. Выцветшая мрачного вида корона украшала лоб одной из них. По задумке древнего скульптора, статуи должны были изображать скелетов, облачённых в величественные королевские доспехи. Шлемов на них не было – только гладкий череп и пустые светящиеся глазницы. С первого взгляда на эти ужасные порождения смерти становилось ясно, что они гораздо могущественней и сильней тех, с кем только что пришлось иметь дело защитникам.

Рука одной из статуй что-то держала. Это было не оружие, а нечто громоздкое и объёмное, как большой мешок, только гораздо тяжелей. В какое-то мгновение порождение смерти шагнуло вперёд и торжествующе выставило свой трофей на всеобщее обозрение. В свете факелов и горящей смолы воины, холодея от страха, узнали в нём бортнорского рыцаря – одного из часовых, оставленных в дозоре на первом этаже башни. Его доспехи были помяты и изуродованы, изо рта капала кровь, а обе ноги оказались неестественно выгнуты. Но к всеобщему ужасу рыцарь был ещё жив. Зрачки несчастного безумно вращались, не выражая больше ничего осмысленного, а губы беззвучно шевелились, повторяя ни то молитву, ни то проклятие. Взиравшие на это люди окончательно впали в трепетное оцепенение, сопровождавшееся холодным потом на спинах и дрожью в коленях.

Свист спускаемой тетивы заставил всех вздрогнуть и на мгновение отвлечься от ужасающего зрелища. Капитан Тарес опустил лук, удовлетворённо отмечая, что безумный взгляд страдальца, схваченного нежитью, потух – стрела впилась ему в самое сердце. Однако такое развитие событий, по всей видимости, не входило в планы порождений смерти. Заметив, что трофей больше не подаёт признаков жизни, статуя издала страшный душераздирающий утробный гул, ничего похожего на который люди раньше не слышали. А затем подняла над собой тело погибшего рыцаря и со всего размаху метнула его в защитников.

Облачённый в стальные доспехи мертвец, сбивая с ног своих соратников, прокатился сквозь все три шеренги бойцов и остановился лишь в середине комнаты, в неестественной позе распластавшись у ног своей повелительницы. Но Аркания Д’Эртес даже не взглянула на отдавшего за неё жизнь рыцаря, продолжая невозмутимо заниматься своим делом. В следующее мгновение порождения смерти атаковали.

Разорванные шеренги защитников не смогли встретить противника единым строем. Двое стражников, сбитые с ног мёртвым рыцарем, подняться так и не успели – ожившие твари прикончили их прямо на полу. Оружие новых порождений смерти легко пробивало доспехи, рассекая на куски прочную сталь вместе с частями тела. Несколько наёмников бросились было на помощь раненым товарищам, но тут же оказались опрокинуты и изрублены.

– Окружить тварей! Бейте их в спину! – выпалил капитан Тарес, понимая, что утрачивает контроль над ходом битвы. Его голос дрогнул лишь совсем чуть-чуть. Но этого вполне хватило, чтобы несколько воинов проигнорировали команду и продолжили, дрожа от страха, пятиться вглубь библиотеки.

Остальные начали неуверенно обходить статуи с флангов, силясь зайти им в спину. Но в этот момент из коридора хлынули уже знакомые защитникам порождения смерти. Пользуясь тем, что вход и часть комнаты были захвачены, скелеты быстро заполнили собой всё свободное пространство. Место каждого поверженного тут же занимал новый, и всякий шаг назад означал для защитников безвозвратно потерянный участок.

– Сомкнуть строй! Хотите жить – деритесь! – выдал новое напутствие капитан и, подняв над головой тяжёлый двуручный меч, сам бросился в бой.

Бортнорский лорд, столь доблестно начавший сражение, сейчас отступал под натиском нечисти. Его пылающий молот крушил кости скелетов с легкостью кузнеца, привычно работающего у родной наковальни. Но под десятками ударов ржавых сабель, и без того порядком вымотавшийся рыцарь, был вынужден уступать. Йорфэрэтэсианские стражники смогли ненадолго задержать одну из проклятых статуй. Спрятавшись за щитами, они выстроились плотным строем и не позволяли твари дотянуться до людей своим громадным топором. Однако и сами воины, избрав тактику глухой обороны, почти не отвечали на атаки, а их щиты трещали и гнулись под тяжёлыми ударами нежити, в любой момент готовые лопнуть и обречь на верную гибель своих владельцев. Тем временем вторая тварь, череп которой украшала корона из тусклого золота, с ужасающей силой разила ряды оставшихся наёмников. Арадабарские латники попытались остановить её, но были отброшены, выжив только благодаря щитам и лучшей в королевствах броне. Впрочем, от ударов этого коронованного порождения смерти мало спасали даже их доспехи, позволяя пережить лишь пару атак.

В суматохе боя мало кто заметил, что к привычному свету факелов и горевшей на оружии воинов смоле прибавился и какой-то неестественный мёртвенно-зеленоватый оттенок, источник которого находился где-то за пределами помещения. Тусклое свечение с каждой минутой усиливалось и вскоре озарило собой весь коридор, ведущий в глубины подземелья. Что-то приближалось.

Однако обезумившие от потерь и кровавой резни люди и без того были на пределе. Лишь воинские инстинкты и суровая бойцовская закалка заставляли их продолжать ожесточённое сопротивление.

На выручку бортнорскому лорду бросились два варвара – те самые, с которыми он успешно отражал натиск нечисти несколькими минутами ранее. Они слегка перевели дух и, заметив, что их соратников теснят, снова бросились в бой.

– Темпус! – в один голос взревели воины Диких Земель, призывая на помощь своего бога. Варвары яростно вломились в гущу сражения, могучими ударами круша и поджигая отродья смерти. Черепа скелетов с лёгкостью лопались под тяжёлой горящей сталью, а их рёбра и кости разлетались в щепки, обильно удобряя собой пол библиотеки. Воспользовавшись неожиданной поддержкой, бортнорский лорд отступил назад и, на мгновение переведя дух, бросился на подмогу арадабарским латникам.

Коронованное порождение смерти вытеснило их на середину комнаты, почти прорвавшись к книжным стеллажам, где стояла Аркания Д’Эртес. Женщина не обращала на тварей ровным счётом никакого внимания. Она вела себя так, будто находилась не в проклятом подземелье с рвущейся к ней нежитью, а в собственных покоях – в окружении прочных стен и аромата своих благовоний. Ледяное спокойствие графини, поначалу вселявшее уверенность в воинов, теперь же, напротив, пугало их. Учитывая критичность обстоятельств и их зловещий потусторонний характер, она казалась для своих спутников уж слишком невозмутимой. Будто тронулась рассудком или вдруг…была заодно с нежитью…

Так или иначе, но размышлять на этот счёт у людей времени не осталось, а потому всерьёз ужаснуться поведению графини никто не успел. Капитана Тареса, впрочем, лучше всех знавшего Арканию и смутно догадывающегося о её целях, не сильно смущало хладнокровие своей повелительницы. Это проницательная и волевая при случае женщина в его глазах была способна и не на такое.

Один из латников, утомлённый могучими атаками статуи, попытался отступить. Но сделал это чересчур быстро – смертоносный меч твари, стремящийся в его щит, со свистом пронёсся по дуге и угодил в шею второму латнику, не ожидавшему, что его товарищ столь скоро ретируется. Хруст ломающихся позвонков слился со звоном лопающейся стали – хвалёная арадабарская броня не устояла перед клинком твари. Порождению смерти оставалось сделать лишь два шага, чтобы дотянуться до повелительницы Йорф’Эртеса. И препятствий на этом пути у него больше не было.

– Защищайте госпожу! – истошно взвыл капитан Тарес и, почти игнорируя удары ржавых сабель, бросился на статую. Несколько йорфэрэтэсианцев кинулись за своим командиром.

Раздосадованная новой помехой тварь, издала яростный утробный гул и со всей злобой обрушилась на стражников. Щиты позволили людям пережить несколько атак, но и они трещали и гнулись под страшными ударами коронованной нежити. Охваченный отчаянием и решимостью во что бы то ни стало защитить свою госпожу Тарес бился изо всех сил. Его меч поднимался и опускался вновь, встречаясь в воздухе с клином проклятой статуи. Каждая такая встреча порождала сноп искр и множество горящих капель смолы, слетавших с оружия капитана. Капли разлетались во все стороны, обжигая кожу и лица сражавшихся.

В какой-то момент, когда тварь рубила одного из стражников, капитан изловчился и с яростью дикого зверя обрушил на неё свой меч. Древние доспехи ожившего порождения смерти выдержали, лишь слегка прогнувшись под натиском благородной стали. Но вместе с ударом на тело твари попала и смола, тотчас расплывшись по её груди большим пылающим пятном.

Статуя снова издала жуткий пронзительный гул. Но теперь опытный воин чувствовал в нём и нотки боли.

– Огонь! – догадался капитан Тарес. – Жгите эту тварь! Смолы мне!

Однако древнее порождение смерти, почуяв запах собственной горящей плоти, кинулось в бой с ещё большим ожесточением. Издавая яростный утробный гул, оно обрушивало ужасающие по силе удары на щиты несчастных стражников, силясь дотянуться до своего обидчика. Ни опыт, ни прочные доспехи йорфэрэтэсианских воинов больше не могли остановить натиск древней нечисти – люди быстро пятились, спотыкались и падали, то и дело, отбрасывая в сторону расколотые щиты и безжизненно опуская покалеченные руки. Двоим из них, оказавшимся на полу в самый неудачный момент, больше не суждено было встать.

Положение спас бортнорский лорд. Следуя совету капитана Тареса, он снова смочил свой, потухший было молот, обильной порцией смолы – так, что она ежесекундно капала, оставляя за рыцарем пламенный след. Молниеносно раскидав на груды костей десяток скелетов, он обошёл тварь с фланга и вскоре обрушился на неё серией отчаянных ударов.

Порождение смерти взвыло. Языки пламени заплясали по его доспехам, рукам, плечам и рукояти меча, почти целиком охватив проклятую тварь. Однако она и не думала отступать. Объятая пламенем нежить продолжала неистово атаковать, почти игнорируя ответные выпады. Доспехи храброго бортнорца трещали и гнулись под натиском нечисти. Каждое мгновение они обменивались ужасающими по силе ударами, выбивая друг из друга снопы искр и веер разлетавшейся вокруг горящей смолы. Но рыцарь был всего лишь человеком и ощущал боль и усталость, как простые смертные. Его руки заметно дрожали, а кожа под доспехами покрылась потом и кровью.

В какой-то момент тварь, желавшая поскорей закончить этот непростой поединок, подняла свой меч высоко над головой, так как это принято делать для последнего смертельного удара, и, размахнувшись, с диким воем обрушила его на человека. Измотанный боем рыцарь не стал уклоняться, а лишь выставил вперёд рукоять своего боевого молота. Бортнорская сталь не выдержала могучей атаки коронованной нежити, в которую тварь вложила всю свою копившуюся тысячелетиями ненависть. Рукоять молота с дребезгом разломилась, и оба обломка вылетели из рук человека. Обезоруженный рыцарь упал на колени, готовясь принять свою участь.

В суматохе боя никто из оставшихся в живых защитников не заметил, как вдруг загорелись глаза Аркании Д’Эртес и как её очаровательное лицо осветила торжествующая улыбка. В руках графини лежал тяжёлый внушительный фолиант, железный переплёт которого украшало выложенное золотом и вкраплёнными в него бриллиантами изображение черепа. Женщина с нескрываемой страстью вчитывалась в страницы древней книги, бережно, будто дитё, придерживая её за пыльную обложку. И то, что она там обнаружила – в один миг превратило Арканию Д’Эртес в живое воплощение безудержного ликования. Сердце графини бешено заколотилось в радостном пленительном волнении, а она сама задрожала от восторга. Повелительница Йорф’Эртеса не нашла то, что искала. Она нашла гораздо большее.

– Так вот как!.. Значит, тебя можно вернуть к жизни… – тихо прошептала женщина, но её слова утонули в шуме гремевшего сражения.

– Нам не победить этих тварей! Мы обречены… Я не хочу здесь умирать… – раздался в суматохе боя истеричный вопль.

Это кричал молодой фардарский воин – один из наёмников графини. Он стоял в третьем кольце защитников и до самого конца не принимал участия в схватке. Однако сейчас, когда живых в подземелье стало в два раза меньше, а половина оставшихся изнемогала от страшных ран, порождения смерти добрались и до него. Несколько скелетов и тварь с двуручным топором наседали на двух измождённых варваров и фардарца. Воины Диких Земель, будучи вооружены громоздким и тяжёлым оружием, рассчитывали на своего соратника, укрывавшегося от ударов нечисти за крепким стальным щитом. Но молодой фардарец пятился от каждой атаки, даже не пытаясь разить своих противников. В считанные мгновения нежить оттеснила всех троих к дальней стене библиотеки, где варвары решились на последнюю отчаянную схватку.

– Сражайтесь или умрите! – яростно воскликнул капитан Тарес.

Но фардарец больше никого не слушал. Почувствовав за спиной твёрдую поверхность стены, он в панике бросился в центр библиотеки – единственное, ещё защищённое от нежити пространство. Туда, где пылала уверенностью и торжеством Аркания Д’Эртес.

– Выведи нас отсюда, проклятая ведьма! – требовательно воскликнул фардарский наёмник, оказавшись рядом с графиней. Но женщина даже не повела взглядом в сторону воина, а её выражение лица ни на секунду не дрогнуло.

– Я не буду за тебя умирать, шлюха! – в сердцах сплюнул фардарец и бросил оружие.

Ещё горевший моргенштерн наёмника со звоном ударился о каменный пол подземелья и, прокатившись по нему с полшага, остановился прямиком под одним из стеллажей с древними рукописями. Ветхое дерево и сухая бумага вспыхнули в один миг. Языки пламени быстро охватили покоившиеся на полках фолианты, в считанные секунды превращая в золу тысячелетиями хранившиеся в них знания.

Изнурённый, истекающий кровью бортнорский лорд, тем временем, смотрел в глаза своей смерти. Ожившая статуя короля скелетов вновь занесла над ним свой громоздкий меч палача, на сей раз, чтобы использовать его по назначению – для последнего решающего удара. Но в этот момент на объятую пламенем воющую тварь обрушился клинок капитана Тареса. Командир йорфэрэтэсианцев раскидал окружившую его группу скелетов и, не теряя ни мгновения, ринулся на помощь храброму бортнорцу.

Пылающее лезвие меча с режущим слух лязгом впилось в доспехи твари и, промяв их, застряло между пластинами. По плоти нежити, шипя и пузырясь, потекла очередная порция раскалённой смолы. Капитан Тарес рванул на себя рукоять, силясь выдернуть из порождения смерти лезвие клинка, но безуспешно. А король скелетов, воя от боли и ненависти, уже тянулся к телохранителю графини.

Однако тварь зря не обратила внимания на раздавшийся совсем рядом лязг выхватываемого из ножен меча. Это бортнорский лорд снял с пояса свой именной клинок – оружие, с которым храбрый рыцарь не расставался никогда. Бортнорец оказался слишком измождён, чтобы продолжать сражение, но король скелетов был целиком поглощён своей новой жертвой. Тогда рыцарь, медленно хромая и оставляя за собой кровавый след, подошёл к порождению смерти и, перехватив рукоять меча обеими руками с бортнорским боевым кличем, вылившимся в устах раненого человека, в хриплый вой, вонзил острие клинка между пластин древнего доспеха – в самое сердце твари.

Король скелетов пошатнулся и захрипел – огонь и страшные раны смогли надломить даже это и без того мёртвое создание. Но «жизнь» всякой нежити – та, которая начинается после смерти – подчиняется своим особенным и непредсказуемым для живых законам. Сотворённая древней магией тварь, несмотря на смертельные раны и испепеляющее пламя, ещё не была повержена. Оставив меч в одной руке, она второй схватила обессиленного рыцаря за горло и легко подняла его над землёй. Капли горящей смолы потекли с её пальцев на грудь человеку, поджигая одежду и доспехи. Бортнорец тяжело захрипел, пытаясь вдохнуть. Рука твари с лёгкостью смяла стальные пластины, защищавшие его шею, и с такой же легкостью могла сломать позвонки. Но король скелетов хотел насладиться агонией столь достойного противника. Он придвинул к себе человека так, чтобы его измученное лицо оказалось вровень с осенённым короной и охваченным огнём лицом нежити. Коротким ударом рукояти меча король сбил с головы рыцаря шлем, легко оборвав прочные кожаные застёжки. В лицо бортнорцу ударило пламя, давно охватившее нежить. Его брови, волосы и ресницы загорелись, а кожа начала плавиться. В то же время, державшая человека тварь развернула свой меч и упёрла его острие в грудь своей жертве, готовясь насадить рыцаря на клинок, как на вертел.

Но законы живых столь же непредсказуемы для не обретшей покоя нечисти, позабыты веками её безмолвного и бессмысленного существования. Особенно те из них, которые указывают путь обречённому на смерть и уже отчаявшемуся вновь увидеть белый свет изуродованному разуму, которые заставляют его вновь и вновь брать в обескровленные руки оружие и бросаться в последний яростный бой.

Король скелетов надавил, наконец, на рукоять меча и, со скрежетом ломая доспехи, пронзил насквозь сердце доблестного бортнорца. Но в то же самое мгновение клинок умирающего рыцаря вонзился в череп древней твари. Бортнорский лорд, ни на секунду так и не выпустивший из рук оружия, на последнем выдохе сумел выдернуть его из рёбер нежити, а затем вновь всадить в пустую светящуюся глазницу проклятого короля. Мерзкий ужасающий гул, издаваемый горящей нечистью, оборвался в один миг. Свет её глазниц потух в то же мгновение, как потух взгляд храброго бортнорца. Оба пронзённых противника повалились на пол. Золотая корона слетела с опалённого черепа и со звоном покатилась по камням…

– Я восхищён вашей дерзостью, смертные.

Величественный и зловещий, леденящий кровь до самых костей, голос затмил звон гремящего оружия, в ту же секунду остановив суматоху боя. Его спокойная повелительная интонация требовала безукоснительного подчинения и безраздельного внимания, на корню пресекая всякое неповиновение. В это же время воздух библиотеки наполнился тусклым зеленовато-мёртвенным светом, который с лёгкостью заглушил пламя факелов, горевшей смолы и начинавшегося пожара. Все взгляды мгновенно устремились к двери – туда, где за толпой восставшей нежити появился источник этого жуткого голоса и мрачного, светящегося безысходностью и отчаянием, мерцания. Однако то, что увидели там оставшиеся в живых люди, тотчас заставило их испытать искреннюю зависть к своим уже мёртвым соратникам.

Глава XVI Клятва верности, клятва чести

Солнце вступило в полную власть, вновь одержав победу над полумесяцем, и заставив ночное светило отступить за горизонт. Хмурый рассвет сменился тёплым, по-летнему светлым днём. Город проснулся. Ожили улицы и рынки, привычно пропуская через себя спешивших по своим делам горожан, засуетились стражники, сменявшие своих товарищей на караульных постах, а владельцы таверн и трактиров принимали первых посетителей. Йорф'Эртес привычно и буднично жил своей размеренной неприхотливой жизнью, совсем не подозревая об уготованных ему испытаниях.

– Здесь никого нет, – развёл руками молодой аристократ, подпоясанный изящным длинным мечом из эльмарионской стали. Ещё несколько мгновений назад оружие было обнажено и готово к тому, для чего столичные мастера-кузнецы его изготавливали.

– Это не значит, что мы ошиблись, – не спеша прятать свой боевой топор, ответил ему коренастый дворф.

– Мы могли. А вот животное – нет, – эльф, завернувшийся в свой зелёный плащ и спрятавший в капюшоне голову так, будто испытывал холод, говорил тихо и медленно, не удостаивая собеседников взгляда. Но и человек и дворф жадно вслушивались в каждое его слово.

Вся троица внимательно осматривала последнюю комнату старого заброшенного особняка, удобно схоронившегося между двух улочек в не самом престижном районе города. Его ветхие деревянные стены, возведённые несколько веков назад, казалось, готовы развалиться от одного дуновения. Однако это впечатление было обманчивым, ведь королевский дуб, который намётанный взгляд дворфа быстро опознал в них, был известен своей долговечностью не только среди плотников, но и среди оружейников, архитекторов и прочих мастеров, использующих в своих изделиях дерево.

Когда-то этот дом служил пристанищем одному знатному роду, чья слава гремела по стране ещё в середине прошлого тысячелетия. Но во время войны с варварами Северных островов большая часть наследников по мужской линии погибло или пропало без вести, а несколько оставшихся умерли от болезней или своей смертью, не успев озаботиться потомством. За заслуги семьи перед королевством именной особняк решили не продавать, а передать в собственность местного сюзерена, который намеревался превратить его в своеобразный музей йорфэрэтэсианской знати, увековечив её вклад в жизнь страны. Однако денег для этого в городской казне не нашлось. Местные аристократы, правда, предлагали свою помощь, но так и не смогли собрать нужную сумму. С затеей графа пришлось повременить. Время шло – дом ветшал и хирел, медленно превращаясь из помпезного родового гнезда в пристанище крыс и бездомных собак.

Пожалуй, наибольший интерес к нему проявляли разного толка тёмные личности: мелкие мошенники, воры, контрабандисты – этому способствовало крайне удачное расположение особняка. Несмотря на громоздкость и величественность конструкции, отыскать его человеку несведущему – было не просто. Особняк скромно схоронился между двумя улицами и тянувшимися вдоль них рядами домов. Вопреки традициям местной знати, поголовно проживающей в центре, подле дворца графини Д’Эртес, представители древнего рода, по известным лишь им причинам, построили свой семейный оплот в самом заурядном районе. Пустое пространство между домов стоящих на соседних улицах возникло благодаря большим и глубоким дворам, раскинувшимся с тыльной стороны большинства зданий. В этой части города, где в своей массе обитали люди не богатые, но и не слишком бедные – обширные хозяйства, в виде дровяных сараев, бань и даже небольших огородиков были крайне популярны. Именно на месте нескольких таких дворов и был когда-то возведён опустевший нынче особняк.

Одно время к нему была приставлена городская стража, не позволявшая использовать заброшенный дом в тёмных делах. Но несколько лет назад караульный пост перенесли на соседнюю улицу к одному из трактиров, владелец которого регулярно становился жертвой грабителей и не желавших платить за выпивку мошенников. Стражники быстро решили его проблемы, но и вместе с тем, обрекли на произвол судьбы старинный особняк. Дом вскоре был разграблен. Воры вынесли оттуда всё, что представляло хоть какую-то ценность, оставив лишь немного поломанной мебели.

Дворф первым подошёл к громоздкой, когда-то, наверное, очень комфортной, кровати, стоявшей в углу комнаты. Она была изуродована широкой трещиной, охватившей всё основание и раздваивающейся в центре. Трещина на повестку, при более детальном изучении оказалась линией разлома, свидетельствующей о том, что относительно недавно кровать была раздроблена на две, а то и на три части. Кто-то бережно и аккуратно собрал их воедино, зачем-то починив ещё век назад отслужившую своё мебель.

– Он был здесь, – хмуро констатировал дворф, – Мы спугнули его.

Суровый бородатый воин так и не зачехлил свой топор, но теперь небрежно положил оружие на плечо, придерживая древко одной рукой. Второй – дворф задумчиво поглаживал бороду.

– Проклятые собаки выдали нас, – досадно процедил он сквозь зубы.

– Но ведь они и привели нас сюда, – попытался урезонить дворфа молодой аристократ. – К тому же, судя по следам, бездомные животные часто посещали этот дом и без нашей компании. Что подозрительного в том, что они снова сюда забрели?

– Собаки не лают, возвращаясь в свою конуру без нежданных гостей, – с ещё большей досадой в голосе ответил дворф, явно коря себя за то, что не учёл столь очевидной детали.

– Тогда мы совершили большую ошибку, – фигура эльфа в плаще, наконец, взглянула на товарищей. – Что будем делать?

– Устроим засаду? – с нотками сомнения предложил молодой аристократ.

Дворф мрачно покачал головой.

– Вряд ли это хорошая идея. Люди видели, как мы сюда зашли и пока мы не убрались восвояси – каждый сосед знает, что здесь кто-то есть.

– Тогда сейчас же покинем это место и вернёмся позже, под покровом ночи и без собак, – более уверенно заявил человек.

– Да, пожалуй, это единственное, что нам теперь остаётся, – нехотя согласился дворф, немного подумав. – Проваливаем отсюда.

Вся троица быстрым шагом направилась к выходу и вскоре покинула старинный особняк, стены которого упорно не желали раскрывать чужакам свои секреты.

– «Драконья Пасть» – в другой стороне, – вполголоса напомнил спутникам закутанный в плащ эльф, когда они свернули на ближайшую улицу.

– Зачем снова тащиться через весь город, когда прямо под боком есть один замечательный трактир, где можно славно промочить горло? К тому же его владелец... кхм... кое-что задолжал мне, – многообещающе и непреклонно заявил дворф и засеменил в сторону одного малоприметного переулка.

Эльф и человек безразлично пожали плечами и зашагали следом. Никто из них не почувствовал устремлённого в спины прицельного взгляда маленьких зрачков цвета лазурного гиацинта и не увидел зловещей ухмылки на лице, скрывавшимся под капюшоном из лисьей шкуры. Их обладатель наблюдал за своими преследователями, удобно расположившись на крыше соседнего с особняком дома. Его плащ идеально сливался с цветом постройки, в слепящих лучах дневного солнца выдавая своего владельца за маленькую архитектурную выпуклость, в которой даже самый опытный наблюдатель вряд ли опознал бы живое существо. В руках он держал фрагмент уличной листовки, одной из тех, что с недавних пор активно распространяют по всей стране королевские герольды. На маленьком обрывке можно было рассмотреть одно единственное слово, вернее – цифру. «500 000». При взгляде на неё глаза существа загорались азартным блеском, а в его голове уже созревал дерзкий план.

Тикирикс любил игру в кошки-мышки, независимо от отведённой ему в ней роли. Но ещё больше он любил, когда эти роли менялись. А менялись они внезапно и неожиданно для всех, кроме него.

***

После седьмой кружки пенного эля, Борбас (разумеется вовсе не пьющий, а лишь «смачивающий перед серьёзным делом горло»), наконец, признался друзьям – почему в этом захолустном трактире вся выпивка для них оказалась бесплатной. Четыре года назад он буквально спас заведение от грабежа, а его владельца, возможно, от жестокой расправы. Шайка бандитов, осмелев под воздействием местного пойла (которое к слову, не сильно уступало хмельным напиткам в «Драконьей Пасти»), решила воспользоваться деньгами хозяина и посетителей, чтобы удачней и, так сказать, благородней, поделить добычу с последнего дела. На их беду, одним из посетителей оказался суровый дворф, владевший ножкой от стула лучше, чем вся их банда, вместе взятая, ножами и кастетами. Сколько сломанных рёбер оказалось на совести Борбаса в ту ночь – он не смог сказать даже после длительных подсчётов, сопровождавшихся загибанием пальцев собственных рук, а также рук Этераса, Дабрагонэса и одного захмелевшего завсегдатая. Не помогла и восьмая кружка эля, как и девятая.

Несмотря на эпичность рассказанной баллады, Этерас всё же попытался оплатить еду и выпивку – хотя бы за себя и тёмного эльфа – но владелец наотрез отказался, пообещав обидеться даже за символический медяк.

– До ночи ведь ещё долго, и судя по темпам опустошения нашим храбрым дворфом неоплаченных кружек эля, трактир сегодня всерьёз рискует разориться, – пожаловался Этерас своим спутникам.

Дворф отхлебнул пенного напитка, потеребил себя за бороду о чём-то размышляя, отхлебнул ещё и затем выдал:

– Ну, раз денег он не берёт, мы может заплатить и по другому, – Борбас взглянул на Дабрагонэса, хитро прищурился и заговорщицки продолжил, – Не хочешь посвистеть на своей дуде?

Спустя ещё три кружки эля, содержимое которых вслед за остальными отправилось в ненасытное чрево дворфа, зал трактира стал заметно полниться. Нельзя сказать, что он был забит под завязку, но посетителей прибавилось. Они заказывали себе тот самый же напиток, что стоял на столе у Борбаса и, несмотря на овладевающий ими хмель, лишь изредка шёпотом переговариваясь. Все слушали флейту.

Дабрагонэс играл негромко, низко опустив веки и целиком предавшись своему делу. Его тело слегка покачивалось в такт выдыхаемой мелодии. Казалось, музыка околдовала всех присутствующих: и завсегдатаев, и случайных посетителей. Не в силах выразить овладевшие ими чувства, они просто слушали и молча взирали на флейтиста, изредка отхлёбывая из своих кружек. Лишь один эльф в дорожном плаще, расположившийся в дальнем углу трактира, пару раз громко аплодировал музыканту. Да и тот выбирал моменты, когда Дабрагонэс переводил дух.

Многие посетители, услышав игру тёмного эльфа, стремглав выметались из заведения, но очень скоро возвращались со своими приятелями и друзьями. Некоторые приводили жён, а кое-кто и детей. Зал трактира медленно заполнялся, а его хозяин уже суетливо бегал между столиками, ловко орудуя широкими подносами с элем и всевозможной закуской.

– Не слишком ли много внимания мы к себе привлекаем? – тихо и настороженно спросил Этерас у дворфа.

– Может быть и слишком. Но надо же как-то убить время до вечера, – пожал плечами Борбас, всем своим видом демонстрируя невозмутимость.

Когда тёмный эльф, наконец, закончил, в трактире не осталось ни одного свободного столика, а владельцу пришлось нанять какого-то доходягу – в одиночку с наплывом посетителей он уже не справлялся. Мелодия оборвалась столь же тихо и непринуждённо, как и играла. В какой-то момент флейтист задержал дыхание и, не открывая глаза, медленно опустил руки со своим инструментом на стол. Сидевший напротив него дворф широким жестом подвинул музыканту полную кружку эля и хотел было громко похлопать в ладоши, но его опередили.

Эльф в дорожном плаще с красивым замысловатым капюшоном из шкуры какого-то животного уже громко аплодировал своему тёмному сородичу. Не дожидаясь, когда его поддержат другие посетители трактира, он поднялся со своего места в дальнем углу зала и стал ловко и быстро протискиваться к флейтисту. Дабрагонэс тем временем открыл глаза и, бережно спрятав флейту за пазуху, приложился к услужливо поданной дворфом кружке.

– Это было восхитительно! – воскликнул подошедший к нему эльф. Его голубые глаза сияли восторгом, а на лице читалось приятное изумление. – Не думал, что столь гармоничная мелодия возможна в природе. В чём твой секрет, мой тёмный сородич?

В голосе незнакомца не было и тени надменности или намёка на расовые споры. Однако Этерас прекрасно знал, что светлые и тёмные эльфы тысячелетиями считались заклятыми врагами, а потому резко покачал головой.

– Он не твой сородич, эльф, во всяком случае, не из тех, кого вы называете «тёмными», – быстро парировал юноша.

– Я не могу открыть тебе свой секрет, друг, ибо не знаю его сам, – ответил незнакомцу Дабрагонэс.

Услышав слова товарища, Борбас чуть не поперхнулся элем и вдруг, хитро сощурившись, вклинился в беседу.

– Есть у меня одна теория, «друг», – подражая голосу тёмного эльфа заговорил дворф, – Что ежели хорошенько приложиться головой об чью-нибудь дубину – большую такую и увесистую, то непременно научишься свистеть на дуде, как это делает Добрик. Только приложиться надо так сильно, чтобы начисто отшибло память, но при этом не убиться насовсем. Если найдутся добровольцы, то я готов научить их музыке таким способом.

– Так вот оно как. Значит, опыт твоей жизни не ведом тебе самому и ты не знаешь, где и от кого получил все свои знания. Это несколько упро... меняет дело, – задумчиво произнёс собеседник.

– Что ты хочешь этим сказать? – с подозрением поинтересовался Борбас и упёр взгляд прямо в маленькие голубые зрачки незнакомца.

Эльф улыбнулся и, видимо смутившись, слегка наклонил голову. Тогда вместо зрачков цвета лазурного гиацинта в глаза дворфу мёртвым взором уставилась лисья морда. Шкура этого хитрого маленького хищника служила капюшоном незнакомцу, укрывая от солнца и непогоды его прямые белые волосы.

– Я всего лишь хотел сказать, что опечален тем фактом, что столь прекрасной музыке нельзя научить. Мир был бы куда лучше и гармоничней, умей каждый флейтист извлекать подобные мелодии из своих инструментов, – эльф снова поднял голову и обезоруживающе улыбнулся.

– Ты говоришь, как музыкант или представитель иных граней искусства, – заметил Этерас.

– Иных граней, пожалуй, – продолжая улыбаться, ответил эльф, – Больше по танцам и снам, наверное. Однако и музыка мне была когда-то близка. Но теперь, когда я услышал мелодию, написанную для богов и лишь каким-то невероятным случаем прозвучавшую среди смертных, я понял сколь ничтожны были мои познания.

Незнакомец на секунду замешкался. Затем запустил ладонь за пазуху и бережно что-то извлёк оттуда.

– В благодарность за это, мой темнокожий сородич, я хочу подарить тебе свою флейту, – эльф протянул руку Дабрагонэсу. На его ладони лежал небольшой, но изысканный семиствольный инструмент. Его пропитанная редким древесным раствором поверхность тускло блестела в свете трактирной лампы. Каждый ствол флейты был украшен резьбой художника, работу которого, при более тщательном осмотре, в пору было бы назвать гениальной. На семи маленьких деревянных трубочках неведомому мастеру удалось уместить несколько портретов королей и королев, короткую надпись эльфийскими рунами и даже сцену какой-то битвы. – После того, что я здесь услышал – она мне больше не понадобится.

Теперь настала очередь Дабрагонэса удивляться. Ведь перед ним был ни столько музыкальный инструмент, сколько произведение искусства – изысканное украшение, способное придать блеск дому всякого сюзерена, включая самого короля, пожалуй. Сколь же сильно надо любить музыку, чтобы создавать для неё столь прекрасные инструменты! А чтобы играть на них?...

– Прости, друг. Я не могу принять такой дорогой подарок, – Дабрагонэс покачал головой. – Я не заработал на него своей игрой здесь. Да и мне дорога моя собственная флейта, ведь это тоже дар.

На мгновение в глазах эльфа мелькнула еле уловимая искра растерянности. Однако уже через секунду он с печалью в голосе сказал:

– Это флейта принадлежала одному прекрасному барду и поистине хорошему человеку. Волей случая она оказалась у меня...

– И почему же бард больше не играет на ней? – с подозрением спросил дворф.

– Его убили, – интонация незнакомца, казалось, была наполнена болью и обидой на превратности судьбы. – Убил один злополучный негодяй, не достаточно ценивший высокое искусство музыки. Уверен, что несчастный бард был бы очень рад, узнай, что его любимая флейта попала в руки достойного... попала в твои руки, мой тёмный друг.

Эльф взглянул прямо в глаза Дабрагонэсу и, не отводя взгляда, бережно положил флейту на стол.

– Не отказывайся, ведь это лучший способ почтить хорошего и великого... по-своему великого человека. Не обижай умершего.

***

Смерть – одна из тех зловещих тайн, что навеки сокрыта для понимания людей, но, несмотря на это, будоражит их умы и воображение пуще самого сильного хмеля. Что их ждёт там, за сломанной гранью бытия, где привычная жизнь заканчивается, а сущность избавляется от оков родного тела? Что ожидает душу за этой гранью? Вечный пир с заботливыми богами, оберегавшими её при жизни? Или девять кругов Преисподней, где балом правят древние могущественные демоны? А, быть может, она умирает вместе с телом и растворяется в небытие? Тысячи лет мудрецы ищут ответы на эти вопросы и будут искать ещё столько же. Жрецы говорят одно, маги другое, монахи – третье. Но никто из них в момент своей смерти не ведает будущего. Священные врата, разделяющие жизнь и то, что следует после, открыты лишь в одном направлении, а заглянуть в них удаётся только тем, кто уже никогда не расскажет об увиденном.

Великие Кудесники, более одиннадцати веков назад посеявшие среди народов Альтарана зерно истиной веры, говорили, что тайна смерти – слишком обременительна для живых, а потому боги тщательно скрывают её. Ради блага самих смертных, разумеется. Но люди, несмотря на свой короткий век, а быть может, наоборот, именно благодаря его мимолётности, существа гордые и непокорные. А потому даже воля богов или самого мироздания не всегда является для них законом. Неутомимая любознательность и вечное желание перешагнуть границу дозволенного слишком часто движет умом и сердцем человека. Так часто, что иногда ему удаётся обмануть божественные механизмы и вкусить запретных знаний. Однако цена за это легко может превысить цену всей человеческой жизни. Тогда безумцу, дерзнувшему взглянуть в глаза тайне, придётся заплатить чем-то большим.

Аркания Д’Эртес смотрела прямо в пустые глазницы, стоявшего перед ней монстра. Они светились зловещим мёртвенно-зелёным светом так, что каждому из оставшихся в живых спутников графини казалось, что их взгляд устремлён прямо на него. Отсутствие век и глаз делало его немигающим и пронизывающим, как змеиный взор, околдовывающий жертву. Он будто смотрел в самую суть человеческой сущности, с лёгкостью разглядывая все её секреты, пороки и желания – тайные и явные. Но главное – взгляд оказался разумным. И это было самым страшным.

– Кто ты или что ты? И почему посмел тревожить меня? – медленно произнесла Аркания Д’Эртес, не отводя глаз от лица монстра. Её голос дрогнул лишь самую малость, но уверенный взгляд и горделивая осанка, прекрасно отражённые в свете начинавшегося пожара и мертвенного свечения нежити, свидетельствовали о непреклонности её духа и, что более важно – её намерений.

– Дерзость от смертной женщины! Я снова слышу это! Не прошло и 20 веков... – с лёгким наигранным восхищением произнёс монстр. – Это ты потревожила меня в моём доме, не удосужившись даже представиться. И тебе придётся заплатить за это.

Последние слова нежити прозвучали тихо и очень спокойно, однако в них чувствовалась такая концентрация угрозы, что сердца людей тотчас наполнились отчаянием, а разум затмило тоскливое сознание обречённости. Впрочем, справедливости ради – это не было угрозой, в её классическом понимании – скорее констатация факта неминуемых последствий, неминуемой расплаты.

Однако ответ повелительницы Йорф’Эртеса поразил её защитников не меньше, чем слова нежити.

– Это мой дом и моя земля, по закону Кармеола и согласно воле его короля! Ты говоришь с владетельницей Йорф’Эртеса графиней Арканией Д’Эртес. И я хочу знать имя своего вассала.

Несколько мгновений нежить молчала, осмысливая услышанное, а затем вдруг слегка приподняла череп и хрипло лающе рассмеялась. Мертвенно-зелёный свет теперь сочился и из открытых челюстей монстра. Его источник, очевидно, располагался где-то внутри порождения смерти, внутри его мёртвого тела, и свечение пробивалось через каждую щель, вольно или невольно демонстрируемую монстром. Свет просачивался сквозь швы его тёмной мантии, скрывавшей ветхие кости, и каким-то непостижимым образом не сгнившей за сотни, за тысячи лет.

– Это башня была моей ещё задолго до ваших королей, задолго до того, как были построены города, над которыми они властвуют. И она останется моей, когда те обратяться в прах, – перестав, наконец, смеяться, холодно заявил монстр. – Но, знаешь, смертная. Пожалуй, я позабочусь о том, чтобы ты это увидела.

Защитники графини продолжали стоять в холодном оцепенении в тех же местах и, зачастую, в тех же самых позах, в которых их застал повелитель нежити. Его появление, казалось, остановило не только ход битвы, но и ход самого времени, разбудив в цердцах людей безмолвное дыхание вечности – того самого безнадёжного отчаяния, которое охватит всякого смертного, стоит ему в полной мере осознать всю бренность своего бытия.

Лишь капитан Тарес каким-то невероятным усилием воли сумел преодолеть вселившийся в него ужас и, выставив перед собой пылающий меч, встал между графиней и монстром. Несмотря на древнюю зловещую сущность стоявшей перед ним твари, верный телохранитель Аркании Д'Эртес был готов защищать свою госпожу до конца.

– Мне нужна лишь малая часть сокрытых в этих стенах знаний. Этого требует справедливость, которая старше тебя, твоей башни и самих богов, – медленно, выделяя каждое слово, ответила графиня, ни на секунду не отведя взгляда.

– Справедливость не всегда побеждает. Или ты об этом не слыхала, повелительница смертных? – спросил её собеседник. Теперь он пародировал тон самой Аркании, будто бы насмехаясь над уверенным поведением женщины, над её наивностью.

Впрочем, и это ничуть не смутило графиню. Повелительница Йорф'Эртеса кивнула, не раздумывая, соглашаясь со словами нечисти.

– Да, но теперь она вооружена и сильна, о чём свидетельствуют разбитые кости твоих вновь упокоенных воинов. Сегодня она требует возмездия, и мы принесём его – на гранях мечей, в пылающем пламени пожара или на пыльных страницах книг – решать тебе, повелитель мёртвых.

– О, не беспокойся за меня и мою армию, женщина, – не меняя интонации, ответил её собеседник. – Право, это не стоит даже твоих слов.

В левой руке владыка мёртвых держал посох – он был похож на те, что видел Этерас в помещении, которое принял за оружейную комнату. Пять тонких костей, бывших когда-то пальцами, сжимали изгибающееся, лишённое правильных геометрических форм, чёрное дерево, увенчанное витиеватым узором, который венчал переливающийся багровым цветом кристалл. С последними словами, повелитель нежити поднял посох вверх и вдруг вновь заговорил. Но на сей раз, его речь была лишена смысла – так, во всяком случае, показалось живым. Монотонные звуки могучего и зловещего голоса складывались в слова, а те в предложения, но один из присутствующих не мог понять, о чём говорит нежить. Ибо язык, которым воспользовался владыка мёртвых, оказался неведом никому из людей, даже проницательной Аркании Д'Эртес. Но каждый из них почувствовал, как воздух, наполненный запахами горящих костей и плоти, запахами пота, крови и смерти, неожиданно стал наполняться силой – древней и могущественной, почти ощутимой, пугающей и вводящей в оцепенение.

И тогда павшие скелеты стали вставать.

Разбитые, обугленные кости, один за другим, собирались воедино. Ржавое оружие возвращалось в руки вновь восставших тварей, а пустые глазницы снова излучали кровожадно-красный свет. Это было заклинание. Величественное и ужасающее, как та эпоха, из которой оно пришло.

В считанные секунды десятки поверженных порождений смерти вновь встали в один ряд со своими неупокоенными соратниками. Сотня пылающих ненавистью и готовностью послужить своему господину скелетов, окружила горстку обессиленных защитников графини.

Это был конец. Ни один воин, сколь бы искусным и могучим он не был, не сокрушит такой армии. И на лице повелительницы Йорф'Эртеса это читалось с лёгкостью. Её невозмутимость и вера в себя и своих людей таяла на глазах. Так часто случается со смертными, столкнувшимися с силами им неподвластными, с силами, противостоять которым они не могут, даже когда на их стороне храбрость, преданность и сама справедливость.

Графиня побледнела. Её губы заметно задрожали, а в глазах поселился страх, что было отчётливо видно в свете разраставшегося пожара. Однако, всякий, кто хорошо знает Арканию Д'Эртес, при виде этой картины мог бы с уверенностью сказать, что испугалась она вовсе не за себя. И даже не за своих людей, участь которых теперь обещала стать самой зловещей и страшной из всех возможных. Графиня боялась за успех своей миссии. Ведь знания, обретённые ей с таким трудом, знания, за которые заплачено кровью, могли погибнуть вместе с ней, не успев стать инструментом священного возмездия, не успев послужить справедливости. Впрочем, графиня ещё не знала, что выбранное ей искусство не может служить благородным и по-настоящему достойным целям.

– Справедливость слаба и порочна – такова её натура. Есть только сила. Только её понимают все смертные и бессмертные создания. Она лежит в основе бытия, в основе всего сущего – в жизни, и в посмертии. Только сила даёт власть и умение выжить. То, что вы видите – лишь малая её часть, та никчёмная грань, которую я не побрезговал открыть вам, – теперь голос владыки мёртвых стал более серьёзным, а интонация приобрела назидательный характер. Для всех стало очевидным, что эта зловещая беседа подошла к своей кульминации. Оставшиеся в живых воины вздрогнули, осознав, что в эти мгновения решается их судьба.

– Тогда ответь мне на один простой вопрос, приоткрой завесу тайны. Ведь твоего могущества с лихвой хватит на это, – неожиданно с отчаянной дерзостью и мольбой в голосе потребовала Аркания Д’Эртес.

Повелитель мёртвых, казалось, ожидал этого. Во всяком случае, удивления на его лице никто не увидел. Если, конечно, «лицом» можно назвать голый череп, освещённый зловещим магическим светом, и если такое «лицо» способно передавать мимику.

– Спрашивай, женщина. Давно я не сталкивался с проблемами смертных, – после недолгой паузы позволил монстр.

Армия нежити, заполнившая всё помещение и тесно окружившая защитников графини, продолжала безмолвствовать и бездействовать. Она оказалась лишь инструментом – игрушечным оружием в руках неимоверно могущественного и древнего существа, сумевшего обуздать саму смерть. Скелетов больше не смущало наличие перед ними ещё живых людей, не смущало их и пламя разраставшегося пожара. Огонь стремительно пожирал ветхие стеллажи и книги, старинные свитки и пергаменты. Теперь он обжигал и сухие кости восставших тварей, плясал по их черепам и рёбрам. Но покорные воле господина, скелеты продолжали стоять на месте, позволяя пламени медленно уничтожать себя.

– Кто посмел лишить жизни благочестивого принца Артанюса Тальбрески, единственного законного наследника королевского престола и моего возлюбленного? – медленно, но с жаром и легко читающейся надеждой в голосе, спросила графиня. Её голос дрогнул только один раз, когда Аркания произносила слово «возлюбленного».

На несколько мгновений в подземелье воцарилась тишина, нарушаемая лишь сухим треском горевших стеллажей и тяжёлым дыханием истощённых боем людей. Огонь захватил уже добрую треть помещения и начал представлять опасность не только для застывшей, подобно истуканам, нечисти, но и для живых. Воздух наполнился отравленной гарью и дымом, режущим глаза, непрошенным тараном вонзаясь в самые лёгкие. Казалось, ещё чуть-чуть и всё подземелье будет предано пламени, которое похоронит в своём раскалённом чреве всех его гостей и обитателей.

– Люди… Люди не меняются, – наконец медленно ответил повелитель нежити, – Не нужно ни бессмертия, ни магии, ни власти, чтобы понимать это. Ты спрашиваешь – кто убил единственного наследника? Наверное, тот, кто хочет занять его место, тот, кто хочет стать королём. Понимаешь, сколь ничтожен и жалок твой вопрос, женщина?

– Имя. Назови мне имя! ­– снова потребовала графиня.

– Имя исполнителя мне неведомо, ибо даже мёртвые умеют молчать. Но того, кто стоит за ним – ты и сама прекрасно знаешь. Ответь мне, смертная – кто теперь займёт престол после кончины…наверняка безвременной кончины…вашего монарха?

Аркания Д’Эртес на секунду задумалась. Или сделала вид, что думает. Так или иначе, но вопрос повелителя мёртвых немного сбил её с толку.

– Если король почит, не оставив ни завещания, ни наследников, то, надо полагать, престол займёт один из его вассалов – наиболее влиятельных и могущественных, – говорившая слегка смутилась, но всё же продолжила. – Трон могла бы занять повелительница Йорф’Эртеса графиня Аркания или… владыка Торвия герцог Мердок.

Её собеседник тут же расплылся в торжествующем оскале:

– Ты ответила на свой вопрос, женщина. А теперь пора…

– Это невозможно! – выкрикнула графиня, осмелившись перебить повелителя нежити. – Герцог Торвийский никогда бы не пошёл на такое. И никто из королевских вассалов известных домов не совершил бы измены. Народ Кармеола – это не восточные варвары и не те варвары, которые жили здесь тысячи лет назад! Ты ничего не знаешь о нашей культуре и наших традициях, ибо принадлежишь к другой эпохе. А потому то, что выглядит для тебя логичным, ни имеет под собой никаких оснований. Я хотела, чтобы ты воспользовался своим могуществом – магией, если угодно, но не мудростью, которая, как я вижу, обветшала и устарела, подобно твоему телу.

От дерзости, прозвучавшей в словах Аркании Д’Эртес её соратников передёрнуло. Даже капитан Тарес позволил себе с недоумением посмотреть на графиню. Каждый понимал, что от воли этого древнего и ужасного монстра зависит сейчас его судьба, судьба их экспедиции и, возможно, судьба всего королевства. Всем казалось очевидным, что не стоит говорить с ним в таком тоне. Однако слова повелительницы Йорф’Эртеса не изменили настроения её собеседника.

– Люди останутся людьми и ещё через тысячу лет. Их суть не изменится. Культура, традиции и всё то, чем вы кичитесь и чем пытаетесь дорожить – лишь маска для звериной натуры, которая понимает только силу. Я ответил на твой вопрос, женщина, а в ответ ты снова дерзишь мне. Разве это не доказательство моих слов? Разве не ты ворвалась в мой дом со своими рабами, когда чувствовала за собой силу? Разве не ты напала на моих слуг, когда считала, что они слабее твоих? Лишь продемонстрировав своё превосходство, я сломил вашу дерзость и принудил к диалогу, – уверенно и бескомпромиссно заявил владыка мёртвых.

На несколько бесконечно долгих мгновений каждому показалось, что его устами говорит истина, что в словах нежити звучит железная логика, обусловленная самим мирозданием, самими богами. Не дав Аркании Д’Эртес и её людям опомнится, не дожидаясь, пока искры сомнений покинут их сердца, он вкрадчиво и подозрительно настойчиво продолжил:

– Но за всё, как известно, надо платить. Так ведь принято в вашем мире, да? Я могу убить тебя, женщина, лишить разума твоё тело и присоединить к своей армии павших. Это было бы правильно и по-своему… справедливо. Но мне нравится твоя дерзость, нравится преданность твоих слуг, твоё умение вдохновлять их на смерть и питать храбростью. В тебе есть искра силы, способная разгореться в настоящее пламя и наделить тебя небывалой властью. Мне нужна такая сущность, нужен такой разум, нужна ты… Служи мне и будешь жить!

Арканию Д’Эртес передёрнуло от такого предложения. На мгновение в её глазах поселился ужас. Однако уже через секунду она снова взяла себя в руки и очень спокойно и твёрдо, холодно взглянув в глаза монстра, заявила:

– Аркания Д’Эртес не служит никому, кроме Кармеола и его народа. Я дала клятву верности Его Величеству Бреанору Тальбрески, милостью богов, нашему королю. И до конца жизни ничто не заставит меня стать клятвопреступницей!

– До конца жизни? – вновь спародировал её тон собеседник и расплылся в зловещем оскале. – Подумай, как нелепо это сейчас звучит здесь – в обители мёртвых? Я не нуждаюсь в живых помощниках, ведь они… быстро портятся. Мне наплевать на твою жизнь, как и на жизни других смертных. Жизнь меня не интересует. Мне нужно твое посмертие. Ты не нарушишь ни своей клятвы королю, ни той клятвы, которую произнесёшь здесь и сейчас. Поклянись служить мне после смерти или присоединись к мёртвой, лишённой разума, армии моих слуг и служи без клятвы!

Предательский холодок пробежал по спине графини, её вдруг затрясло, как в лихорадке, а на лице выступила испарина. Губы неожиданно перестали слушаться Арканию Д’Эртес и она молчала, бесконечно растягивая повисшее в воздухе зловещее безмолвие. Предложение владыки мёртвых оказалось куда ужасней, чем можно было представить, чем могло присниться в самом кошмарном сне.

– Ты получишь все знания, которые обрела в моей обители и будешь вольна распоряжаться ими, как вздумается. Ты станешь самым могущественным человеком уже при жизни и сможешь поквитаться со всеми своими врагами. Взамен же обретёшь бессмертие в будущем и жизнь свою и своих слуг прямо сейчас. Решай, женщина. Позорная смерть или бессмертие!

Аркания попыталась отвести взгляд от пустых, светящихся кошмарным светом, глазниц владыки мёртвых, но её глаза перестали слушаться, она попыталась отвернуться, но голова отказалась повиноваться. Повелительница Йорф’Эртеса не могла прятаться от воли могущественного и древнего зла, как и не могла больше противостоять ему своей волей. Однако Аркания Д’Эртес не была бы Арканией Д’Эртес, если бы поддалась чужому влиянию и поскупилась бы своей свободой перед лицом врага. А потому ужасные слова, к которым её побуждала древняя нежить, застыли на губах графини, и могли бы провести там целую вечность, так и не содрогнув воздуха. Однако, как часто и бывает в таких историях, судьбу решил случай – простой и нелепый, до омерзительной банальности.

– Соглашайся! Я хочу жить… Подари нам жизнь, госпожа, ведь мы сражались за тебя…

Сломленный голос, полный страха и одновременно хрупкой надежды, разбил воцарившееся безмолвие, как разбил он и сердце повелительницы Йорф’Эртеса, окончательно сломив её волю. Этот голос принадлежал молодому фардарскому воину – тому самому, который ещё недавно в пылу сражения говорил с графиней совсем в других интонациях, тому самому, чьё брошенное оружие подожгло стеллажи с древними фолиантами и вызвало пожар, волею судьбы, призванный уничтожить обитель мёртвых с его зловещими тайнами – со всеми, кроме одной.

– Ради священной мести, ради справедливости, ради жизни моих верных защитников… Я, Аркания Д’Эртес, графиня Йорф’Эртеса и верноподданная Его Величества короля Кармеола, клянусь служить тебе, повелитель мёртвых. Клятва обретёт силу, как только смерть заявит свои права на меня… и утратит её, если сказанное и обещанное тобой окажется ложью.

Графиня говорила медленно, выделяя каждый слог, будто оттягивая страшную секунду подписываемого себе приговора. Её голос было не узнать – сухой, безжизненный и холодный, напрочь лишённый той уверенности, которой всегда обладала повелительница Йорф’Эртеса.

– Я уже слишком долго мёртв, чтобы лгать и ошибаться. Всё сказанное мной – истина. Я назвал убийцу твоего принца и выполню всё обещанное, – в голосе нежити читалось удовлетворение, а быть может, и хорошо скрываемое торжество. – Да будет так, женщина! Твоё посмертие теперь принадлежит мне. А сейчас, все живые вольны покинуть мою обитель, тем паче, что принесённое вами пламя скоро превратит её в раскалённые руины. Всё, что приглянулось в этой библиотеке – твоё, графиня. Уноси, сколько сможешь, ведь знания потаённого искусства отныне тебе понадобится не только при жизни…

Владыка мёртвых слегка приподнял свой посох и указал его навершием на выход. Тотчас сотня тесно столпившихся, обгоревших, почерневших от дыма и копоти скелетов расступилась, освобождая проход для людей. Уже в следующую секунду в образовавшийся коридор со всех ног бросился фардарский воин. Он быстро выбежал из библиотеки и помчался к лестнице на поверхность, ни разу не оглянувшись, ни на графиню, ни на своих соратников. Остальные выжидательно смотрели на повелительницу Йорф’Эртеса. Капитан Тарес наспех перевязал бечёвкой все отобранные Арканией фолианты и свитки, взвалил их себе на спину и вопросительно взглянул на свою госпожу. Графиня медлила. Казалось, она целиком погрузилась в себя, потеряв связь с окружавшей реальностью. Но, несмотря на уже бушевавший повсюду пожар, в любое мгновение грозивший отрезать горстку людей от выхода на поверхность, никто не осмеливался, или не хотел нарушить размышления повелительницы Йорф’Эртеса.

Наконец, когда быстро удалявшиеся шаги фардарца стихли где-то на поверхности, графиня вновь взглянула на владыку мёртвых, неожиданно дерзко и вызывающе.

– Я дам ещё одну клятву в твоём присутствии, повелитель нежити. И никто – не ты, ни сама смерть не помешают мне этого сделать, – голос Аркании громко и властно пронёсся по подземелью, заглушив треск горевших стеллажей и тяжёлого дыхания воинов. Капитан Тарес мгновенно почувствовал в нём ту графиню Д’Эртес, которую он всегда знал – несгибаемую, проницательную и справедливую правительницу, всякий раз находившую самые мудрые и верные решения. – Ради моей чести, ради моей попранной свободы и ради воли живых! Я, Аркания Д’Эртес, поклявшаяся служить в посмертии владыке мёртвых, клянусь, что никогда не использую силы потаённого искусства во вред гражданам Кармеола, его королю и своим вассалам – ни в жизни, ни после смерти. Мой гнев обрушится лишь на изменников, предавших королевскую семью и поднявших руку на моего возлюбленного. Никто в королевстве больше не пострадает от обретённой здесь мной тёмной силы... Таково моё слово. И Аркания Д’Эртес не нарушит данных ей клятв!

* В произведении использована поэма Елены Артюшкиной «Сказка о принцессе и драконе»: http://perekrestki-mirov.bibliowiki.ru/proizvedeniya/stihi/skazka-o-princesse-i-drakone.html#vote-up